Иешуа дошли до дома, где их ждал, похоже, славно отдохнувший Кевин.
      - Это Давид бен Матари, доктор, ученый. - Петр представил Кевина. Похоже, ты с ним уже знаком. Он посмотрит твою коленку.
      - А она у меня и не болит, - весело ответил Иешуа.
      Давид-Кевин встал с кресла, улыбнулся знакомцу протянул руки.
      Они не раз работали вместе, Кевин знал, как поступит Петр
      - Спи! - Петр крикнул - именно крикнул! - громко и резко Маленькое загорелое тело обмякло на вовремя подставленных руках Кевина. Он поднял его и бережно уложил на низкий топчан укрыл шерстяным плащом.
      - Пусть поспит, нам нужно все подготовить. Чем меньше он увидит, тем меньше придется чистить ему память
      Петр присел возле спящего мальчика, прожил ему ладонь на лоб. Лоб был сухим и прохладным.
      - История только начинается- мальчик - тихо сказал Петр. - Твоя и наша История...
      -Ксожалению начинаются вечер и темень, - проворчал сзади Кевин.-- А я понятая не имею как зажигается эта чертова лампада.
      Аппарат для внедрения психо-матрицы, придуманный и по роенный умельцами из Технической Службы, был довольно громоздким. Массивный деревянный сундук, ящик с простыми геометрическими узорами на крышке. Обыкновенный атрибут обыкновенного жилища обыкновенного еврея. В таком ящике, например. хранят пресный хлеб для Песаха, а в другие дни - что-то другое, что положено хранить. Такие сундуки есть в каждом доме, и в доме Иосифа - наверняка. Техники, открыв ящик, осторожно извлекли из него большой черный металлический параллелепипед и несколько маленьких прозрачных кубиков. Далее на свет появились провода и ажурная сетка.
      Плотно закрыв дверь и завесив холстиною окна, Жан-Пьер и Кевин приступили к сборке агрегата. Петр тоже знал и как его собирать, и как им пользоваться, но справедливо решил, что третий в работе профессионалов будет лишним. Он сидел и смотрел на мир но спящего Иешуа. В неровном свете масляных горелок и дешевых жировых свечей - собрали все источники света, какие смогли, - лицо мальчика казалось темно-желтым, почти коричневым. Привычному ко всяким временным передрягам Петру было почему-то зябко, несмотря на жару. Он взглянул на Техников: они слаженно выполняли свою прозаичную работу - для них прозаичную. "Черный ящик" - точный прибор для корректировки самой неточной в мире науки Истории - уже почти был собран, оставалось лишь подсоединить к нему ту самую ажурную сеточку и надеть ее на голову Иешуа. Петр, повидавший - и исправивший! - на своем, статочно длинном профессиональном веку множество сломав, больших и маленьких, все никак не мог избавиться от невесть откуда взявшейся сентиментальности, доселе абсолютно ему несвойственной. Вот он - Мессия, спит перед ним, улыбается чему-то и пускает слюни в подушку. Ангелы не трубят, небеса не раскрывайте никакого божественного света, лишь дрожащие огоньки свечек... В сознании Петра возникло вдруг дурацкое номенклатурное слов "профнепригодность". Ты же Мастер. Ты должен быть хладнокровен, отстранен от происходящего. Все - театр. Ты - режиссер, а не зритель, рыдающий в темноте зала. Почему ты вдруг начал распускать сопли перед этим мальчишкой? Что за идиотские слова: "пенсия", "неполное служебное соответствие", почему они крутятся мозгу? Тебе же всего сорок два!..
      - Мастер, все готово. - Шепот Кевина прервал мысленный - или, точнее, бессмысленный! - монолог Петра.
      - Секунду, коллеги...
      Петр поднялся, открыл дверь и вышел во дворик.
      Прохладный ветерок, стрекот и звон ночных насекомых, отдаленные крики празднующих людей... Свежо. Боже, какая тяжелая голова, это, наверно, из-за масляных горелок. Коптят... Надышался...
      Он вошел в дом, посмотрел на Техников.
      -Ну?
      Жан-Пьер и Кевин переглянулись: что так ломает Мастера, что за сопли в рабочее время? Обычное дело, обычные сроки...
      - Давайте команду, Мастер.
      Петр еще раз взглянул на спящего Иешуа. На голову мальчика была натянуга сетка, непослушные волосы перепугались с проводами.
      - Поехали.
      Кевин вложил в прибор заранее приготовленный диск, чуть помедлил и нажал кнопку.
      "Поехали". Вот ведь словечко-то какое. С него началась космическая эра, и с него же начинается христианство на планете Земля. Даже смешно.
      Впрочем, об этом Петр думал много позже.
      ОТСТУПЛЕНИЕ - 2
      Из бесед Мастера-3 Петра Анохина (далее - М.) с экспертом-историком Службы Соответствия Клэр Роджерс (далее - Э.)
      М. Что за перепись? У Луки: "И пошли все записываться, каждый в свой город". Вы это имеете в виду?
      Э. Да. Продолжите цитату.
      М. "Пошел также Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем, потому что он был из рода Давидова..."
      Э. Точно. В Римской империи перепись населения происходила раз в пять лет. Власти хотели знать, сколько в державе налогоплательщиков. Правила переписи соблюдались неукоснительно. Одно из правил - проходить цензовую перепись там, откуда родом отец или дед, и подвластность потомка любого колена далекому "отцу" или "деду" не нарушалась, пожалуй, со второго века до нашей эры. Объявлена перепись - и те, кто когда-либо покинул Отчий дом, обязаны вернуться туда. Даже если никакого дома давно нет. Последнее - как раз об истории рождения Христа. У семьи Иосифа в Вифлееме ничего не было, ребенок - по Матфею - родился в хлеву: там, где семья нашла временный приют... Логично, что Ирод взял на вооружение римскую методику... Иосиф Флавий подробно пишет о "второй переписи" шестого-седьмого года нашей эры, а о первой упоминает вскользь. Кстати, вторую перепись действительно провел в Иудее бывший консул Сульпиций Квириний, и весьма успешно провел... Что же до первой, то думаю, что это еще не была перепись в чистом виде. Скорее, своего рода - "проба пера", нечто вроде клятвы на верность императору Августу, которую должны были принести абсолютно все жители провинции. Флавий относит это событие к седьмому либо шестому году до нашей эры и пишет о наказании шести тысяч фарисеев, отказавшихся принести клятву. Забавная подробность; все шесть тысяч были приговорены всего лишь к уплате денежного штрафа. Правда, немалого.
      М. Августу нужны были деньги, а не казни?
      Э. Верно. Он - прагматик, в отличие от Ирода. Тем более что Иудея приносила не так уж много денег в виде прямых налогов, так что лишние не помешали бы...
      М. А почему Ирод не добавил некую физическую кару от себя?
      Э. Какой смысл? Акция фарисеев не направлена лично против него, есть прекрасная возможность немножко побыть гуманистом... Но вопрос в другом. Зачем проводить столь масштабную акцию, как перепись, в середине зимы, когда страна становится практически малоподвижной? Из северных территорий, из Итуреи, из Трахрнитиды, даже из Галилеи зимой трудно куда-либо уходить, особенно беднякам. Там в декабре отнюдь не тепло - два-три градуса выше нуля, в. это время люди сидят по домами, а скот - по хлевам и стойлам.
      М. А как же Лука, рождение младенца: "В той стране были на поле пастухи, которые содержали ночную стражу у стада своего"?
      Э. Хороший вопрос. В Талмуде сказано, что стада следует пасти с марта по начало ноября. Так что появление стада на вольном выпасе именно в дни Рождества - сомнительный факт. Скорее он говорит в пользу "летней" или "осенней" версии... Еще одно. Мария - на последнем месяце беременности. Неужели Иосиф повел бы ее в неблизкий путь в декабрьские холода? Сомневаюсь. Для клятвы Августу хватило бы его одного, как главы семьи. Другое дело - летом или весной... Носам факт переписи - еще одно указание на то, что Иисус родился в седьмом или, в крайнем случае, шестом году.
      М. И вовсе не в конце декабря?
      Э. Точно.
      М. Что касается года - согласен. Но лето, осень или весна... Простите, Клэр, пока все вами сказанное - весьма косвенное доказательство.
      Э. Вернемся к прямому. Вифлеемская звезда. В седьмом году - вы читали стенограмму совещания, помните мое выступление - Юпитер и Сатурн действительно сошлись в Рыбах, Кеплер все вычислил верно. Он же вычислил, что соединение планет происходило трижды в течение года. Впоследствии расчеты Кеплера не однажды подтверждались. Началось сближение в конце февраля.
      Юпитер вышел из Водолея и двинулся к Сатурну в Рыбах. Гелиактический, то есть отчетливо видимый, восход планет случился в апреле, они находились на расстоянии восьми градусов долготы друг от друга. Двадцать девятого мая произошло полное сближение планет в двадцать первом градусе созвездия Рыб. Оно продолжалось два часа. Второе соединение было третьего октября в восемнадцатом градусе Рыб. Четвертого декабря - третье, а в январе шестого года Юпитер ушел в Овен.
      М. Откуда пришли волхвы? "С востока" - слишком широкое понятие...
      Э. А не важно - откуда. Из Вавилона. Явление отлично наблюдалось на всем Ближнем Востоке. Там, к слову, астрология была куда как почитаема. Рыбы - знак Запада, знак Средиземноморья. В иудейских традициях - это знак Израиля и Мессии. Юпитер - планета царей. Сатурн - покровитель Израиля, вавилонские астрологи считали его покровителем земель Палестины. Итак, следите за мыслью. Волхвы - или ученые, халдеи, - впервые наблюдали соединение двух планет в конце мая. Посчитав это знамением, они тронулись в путь - в земли Израилевы. Считайте, что путешествие заняло месяца полтора. Тогда они появились в Иерусалиме в июле. Иначе - Христос мог родиться в июле...
      М. Мог?.. Что-то вам в этой версии не по душе.
      Э. Верно. Не стал бы Ирод назначать перепись до исхода июня, не стал бы будоражить народ, испортив им праздники Пасхи и Пятидесятницы. Да и вряд ли волхвы сразу пошли в Иерусалим: восток нетороплив, да и второе сближение вполне возможно было рассчитать - даже в те времена... Они и дождались второго знамения - третьего октября. Тут-то трое волхвов отправляются в дорогу. Сияние Вифлеемской звезды постоянно сопровождало их. В это время вполне могла проходить перепись: жара спадает, праздников нет... К концу переписи Иосиф с Марией уходят в Вифлеем. Четвертого декабря, повторим, происходит третье соединение Юпитера и Сатурна, в ночь на пятое - под свет звезды! - мог родиться Иисус.
      М. Но почему Ирод так легко поверил волхвам в том, что "родился Царь Иудейский"?
      Э. Помните у Матфея: "...собрав всех первосвященников и книжников народных, спрашивал у них: где должно родиться Христу?" Первосвященники и книжники свое дело знали профессионально. Вряд ли они не вспомнили - причем быстро, времени нет! - предсказание пророка Михея, сделанное за семь столетий до того: "И ты, Вифлеем - Ефрафа, мал ли ты между тысячами Иудиными? Из тебя произойдет мне Тот, который должен быть владыкою в Израиле". Не исключено, что и вспоминать не пришлось: волхвы шли именно в Вифлеем, руководствуясь этим пророчеством.
      М. Значит, ночь с четвертого на пятое декабря седьмого года до нашей эры... Все равно - версия, только версия...
      Э. Согласна. Но - максимально достоверная. Кстати, известный историк Климент Александрийский, живший во втором-третьем веках уже нашей эры, в прекрасной и таинственно запутанной книге "Строматы" называет - точнее, рассчитывает! - четыре возможные даты рождения Христа: двенадцатое марта, девятнадцатое мая, семнадцатое июня и - совсем близко! - восемнадцатое ноября седьмого года. И никакое не двадцать пятое декабря...
      М. А оно откуда взялось?
      Э. Римляне-христиане постарались. В триста двадцать пятом году на Никейском Соборе этот день был назначен днем Рождества. В принципе, логично, поскольку даты рождения Мессии никто не ведал, а совместить ее с традиционными языческими праздниками зимнего солнцестояния - Брюмалиями - отличная идея. Двадцать пятое декабря - последний день сатурналий, карнавальной недели. Совместить два праздника, чтобы сначала христианам не опасаться гонений, а впоследствии одним вытеснить другой...
      М. Спасибо. Я, кстати, закончил читать Ветхий Завет и перешел к вашему списку. Еще два дня - и мне будет с вами полегче. А то вы меня просто придавили эрудицией.
      Э. Милый Петр, это - не эрудиция. Это - примитивный ликбез, поскольку ваша любознательность торопливее ваших непостижимых способностей.
      М. Я снова тороплюсь. С днем рождения - более или менее... А день смерти? То есть год...
      Э. Давайте не станем посягать на то, что зовется возрастом Христа, я уже говорила. Тридцать три года. Прекрасная цифра! Прибавьте ее к году рождения, добавьте еще четыре месяца - до апреля, до песаха - получится двадцать седьмой...
      ДЕЙСТВИБ-1. ЭПИЗОД -3
      ИУДЕЯ. ИЕРШАЛАИМ. 6 год от Р.Х., месяц Нисан
      Салмон-кузнец пытался расстелить на земле большое покрывало, но не давал ветер, вздымал его парусом, сворачивал, рвал из рук. Детей это страшно веселило, они то забирались под летающее покрывало, то скакали поверх.
      Солнце уже садилось, но пока еще не стемнело, путники, шедшие из Иершалаима домой, в Назарет, спешили устроиться на ночлег.
      - Ну-ка прочь, неугомонные! - Салмон не злился. Он вообще редко злился на детей. - Лучше бы помогли мне... Мара! Возьми ребят!
      Жена кузнеца изловила за концы рубашек сразу всех четверых визжащих ребятишек, усадила в стороне. Пятый, самый старший, которого она не сумела поймать, бегал вокруг, дразнился и кричал что-то маловразумительное, но воинственное.
      - Салмон, а где Иешуа?
      Кузнец поднял глаза и увидел Иосифа-древодела.
      - Йесеф, а мне-то почем знать, где твой сын? Мне вон за своими уследить бы.
      - Но ведь мой сын шел всю дорогу с твоими детьми... - Иосиф знал: Салмон любил пошутить и мог сейчас просто над ним потешаться. По-доброму, по-соседски. Но Иосифу было не до шуток. Мальчика надо было найти, накормить и уложить спать: завтра, чуть свет - опять в дорогу. А мальчишка пропал. И тут еще этот Салмон со своими дурацкими шутками...
      Однако кузнец говорил сейчас серьезно:
      - Да не было его с нами, Йосеф. Правду говорю. Мара! Ты не видала Иешуа, сына древодела?
      Женщина укутывала детей в одеяла - ночи нынче холодные, и хоть огонь хорошо горит, озябнуть все равно можно. На окрик мужа повернулась, отвлеклась, ослабила внимание: мальчишки тотчас же воспользовались этим и бросились врассыпную. Вот бесенята! Да устают они когда-нибудь или нет?!
      - Салмон, теперь сам будешь их ловить. - Все-таки Мара была чуть раздражена: сказывалась усталость от целого дня пути. - Что ты спрашивал?
      - Я-то поймаю... Я.спрашивал... то есть Йосеф спрашивал: не было ли с нами Иешуа, сына его?
      - Да, нет, не было. С чего ему быть с нами? - Она пожала плечами и отошла.
      Пусть разговаривают: пока муж соберется, она сама уже детей отловит и спать уложит.
      В глазах Иосифа было отчаянье. Он опять потерял сына. Не в городе, где можно запросто исчезнуть в толпе, а на дороге, на открытой местности. Как? Да и куда ему здесь деться?
      - Салмон, но где же тогда Иешуа? - Иосиф задал совершенно бессмысленный вопрос.
      - Сосед, успокойся. Найдется твой парень. Поспрашивай у людей, может, кто и видел, может, с кем из наших и заболтался. Но с нами его не было, это точно. А был бы, разве я стал бы скрывать?..
      Салмону не до меня, думал Иосиф, да и то понятно: у самого вон сколько ребят. И с чего только я решил, что Иешуа с ними? Словно шепнул кто... Мирьям тоже не видела, как и когда он пропал. Это понятно: ей за девочками следить надо. Зря я на нее накричал при людях, плачет сейчас небось. Это я потерял Иешуа, я, прах меня побери!.. Темнеет уже... Что же делать? Наверно, надо возвращаться в Иершалаим, смотреть по дороге, а если нет - искать в городе...
      Иосиф был прав: искать Иешуа следовало в городе. Иешуа сладко спал в доме в Иерусалиме, а Петр и Техники уже с нетерпеливым опасением ждали его пробуждения.
      - Мастер, может, с ним что не так? - Лицо Техника Кевина было потным и красным: духотища в доме - невыносимая.
      Петр и сам видел, что мальчик спит, как и спал все время после операции: крепко, не шелохнувшись. Если бы не чуть заметное дыхание, стоило бы заподозрить неладное. А может, его и следует уже заподозрить - это неладное. Процесс внедрения матрицы прошел гладко, без сложностей. Слишком даже гладко. Перестраховщики из Технической Службы напророчили, что во время передачи данных в мозг объекта может происходить все, что угодно: конвульсии, судороги, повышенная двигательная активность. Даже внешние изменения произойти могут: например, появится седина. Никто ничего пока про матрицу не знает... Но с Иешуа внешне все было в порядке. Спал себе спокойно и ухом не вел. Странно. Петр всерьез начал волноваться: а может, вообще ничего не вышло? Может, чудо-аппарат подвел? Может, какой-нибудь "внедритель" в аппарате неисправен? Да нет, невероятно, чушь какая... Жан-Пьер словно угадал его мысли.
      - Не нравится мне все это, Мастер. Мальчик никак не отреагировал на операцию. Даже не проснулся. Более того: ни один параметр не изменился. А если... - не договорил, словно испугался собственной мысли.
      И правильно сделал.
      Кевин-Давид, начавший было споро упаковывать оборудование, притормозил, подозрительно взглянул на Мастера и Техника, утер в который раз пот. Сказал категорично:
      - Даже и не думайте. Повторно мы его не можем обрабатывать. У него мозги просто закипят. Что в инструкции написано? Симптомы могут проявиться. А могут и не проявиться. Мы все сделали правильно. И нечего волноваться. Ждем. Еще не вечер... Открыли бы лучше окна, а то задохнемся все здесь.
      - Дай-то Бог, чтобы ты оказался прав, - пробормотал Петр, помогая Жан-Пьеру снимать с окон холщовые, узкие полотнища, придуманные ими в качестве занавесок: ну не нашлось такого предмета в городе.
      В голове появилась парадоксальная мысль: с чего бы это Богу помогать им? Если он сам не создал Мессию, то уж помощи от него в этом не жди... Скорее наоборот.
      - Мастер, нам бы спать лечь. Завтра ночью - домой. Выспаться надо бы... Жан-Пьер смотрел на Петра с усталой улыбкой: мол, мы-то не Мастера, а простые люди. Слабые и немощные. Вымотаться себе позволили...
      - Да-да, конечно, - поспешно разрешил Петр. - Ложитесь, отдыхайте, я вас разбужу.
      Техники с явным облегчением переглянулись и улеглись, не раздеваясь, на топчаны в разных углах комнаты. Через минуту они уже крепко спали.
      А вот к Мастеру сон не шел. Вообще, в бросках он всегда был напряжен настолько, что сон привык считать пустой тратой исключительно ценного времени. Да ему и легко удавалось проработать трое и более суток подряд безо всякой усталости. Разве что сделаешь четыре-пять коротких - минутных! - подзарядок, и опять - как огурчик. Так и сейчас... Со стороны это, конечно, выглядит странно: босой здоровый мужик сидит в какой-то странной позе, глаза полуприкрыты, раскачивается чуть-чуть. Но на самом деле в это время в тело босого мужика входит энергия, легко забираемая от всего окружающего: от деревьев, от земли, от электрических проводов... Очень хорошо помогает!.. А вид?.. Да что вид?.. Техники привыкли, они и не такие штучки Мастеров видали, а всем остальным это наблюдать не обязательно.
      Утром чуть свет всех поднял сам Иешуа.
      - Равви, Равви... - шепотом звал мальчик, тормоша спящих за плечи.
      Петр, который прилег-таки поспать, мгновенно открыл глаза.
      - Проснулся?.. Чего шумишь?
      - Я хочу... Ну...
      - Понятно. Там, во внутреннем дворике. - Петр показал рукой на дверь. Поищи, найдешь.
      Иешуа резво выбежал из комнаты.
      Дворик - небольшая, четыре примерно метра на четыре, открытая площадка, куда имелся выход из дома, с полупустым каменным бассейном и чахлым оливковым деревом посередине, - был со всех сторон окружен высокими, в рост человека, известняковыми стенами. Жили бы хозяева - был бы двор чистым и ухоженным. А так, здесь валялось всякое ненужное барахло: сломанная мебель, какие-то деревяшки, треснувшие кувшины - хозяин дома обитал в другом месте и не слишком усердно следил за чистотой. В углу высилась каменная загородка с дырявой полотняной занавеской. Там-то и располагалось то, что в Иерусалиме считалось туалетом.
      Из комнаты, где жили Мастер и Техники, на этот дворик выходило одно окно. Петр встал возле него и принялся наблюдать за эволюциями мальчика. Стены-то, конечно, высокие, но если ему захочется убежать, то при известной изобретательности это может получиться. Так что лучше проконтролировать...
      Вспомнились вчерашние дурачества Асафа: двое извращенцев поймали мальчика. Теперь один извращенец подглядывает в окошко...
      А Иешуа убегать и не собирался. Вернулся в комнату, забрался с ногами на топчан, сидит, молчит.
      - Ты как себя чувствуешь? - Петр спрашивал в полный голос: Техники уже проснулись и с любопытством наблюдали за подопечным.
      - Хорошо, Учитель. Только...
      - Что только?
      - Только я не помню... кто вы. - Мальчик уже окончательно пришел в себя, и в нем начал расти страх.
      Петр чувствовал это. Ласково, стараясь страх погасить, произнес:
      - Не бойся, сегодня тебя заберут твои родители. Хочешь есть? Мастер произносил что-то еще, столь же случайное, малозначащее - просто чтобы не молчать, а сам посылал в мозг Иешуа успокаивающие сигналы: "безопасность", "уют", "спокойствие".
      - Да, я бы поел. - Глаза мальчика потеплели, страх проходил.
      Любопытно, что Иешуа никак не отреагировал на упоминание о родителях, отметил Петр. Как будто ему все равно. Вчера он хотя бы спрашивал о них, а сегодня... Петр постоянно сканировал мысли мальчика, но в них никак не отображалась тоска по матери и отцу, по дому, по сестрам. Интересно...
      Интересно-то интересно, но Петр не преминул мысленно усмехнуться: все-таки профессиональные реакции Мастера куда как далеки от общечеловеческих. Другой бы обеспокоился: как так, ребенок не помнит о родителях, не думает, не волнуется, - а Петру всего лишь интересно. Научный, стало быть, интерес...
      Пока Кевин Бакстер собирал на стол, Жан-Пьер с Мастером вышли из дома на улицу, точнее - в проулок между стенами домов, такой провинциально тихий, мертвый даже. Только у стены напротив тяжко, со стонами ворочался нищий: ему вчера, видимо, по случаю праздника много и часто наливали кислого, вроде бы легкого, но коварного галилейского вина, и он, до конца, похоже, не протрезвев, тупо глазел на двух богато одетых господ. Проворчал что-то, отвернулся, улегся поудобнее.
      Иерусалим - город контрастов. Истина банальная, но, как оказывается, исторически справедливая.
      - Мастер, - сказал Жан-Пьер, - я так понял, вы уже почистили мальчика? Он ничего не помнит...
      - Да, Асаф, вчера ночью я им позанимался. Кое-что стер, кое-чему научил. Снял блокаду с биополя. Оно пока слабенькое, но должно развиться. Вот что меня волнует, так это матрица. Точнее, ее молчание. Что-то здесь не так. - Петр смотрел Сквозь дверной проем на Иешуа, жадно уплетающего холодное мясо.
      - А мы и не знаем, что так, а что не так, Мастер. Мы - первые. На нашем опыте станут учиться;
      - Если станут, если будет - чему... Право, очень хотелось бы... задумчиво сказал Петр. Поежился. - Пошли-ка в дом, зябко что-то.
      Давид-Кевин полностью занял внимание мальчика, рассказывая ему какую-то смешную историю. Техник не просто рассказывал - он ее играл: строил рожи, жестикулировал, менял голос, коверкал слова. Иешуа заливался смехом: от настороженности не осталось и следа. Все-таки не зря Петр обратил внимание на еще одно - педагогическое - образование Кевина Бакстера, когда перечитывал перед броском его досье. И ведь раньше не раз читал, но прихотлива память человеческая: не нужен был Бакстер-педагог - Петр и не помнил о нем...
      - Иешуа, ты поел? - Петр сел за низкий столик напротив мальчика. - Доктор, уберите, пожалуйста, все со стола. Хотя нет, чашку оставьте.
      На низком мраморном столе, в самом центре одиноко осталась небольшая глиняная чаша без ручек. Обыкновенная дешевая чашка, грубая, тяжелая, каких много в небогатых еврейских домах.
      - Смотри, Иешуа...
      Мастер поймал взгляд мальчика, глазами указал ему на чашку. Она чуть пошевелилась, словно раздумывая, а потом стала двигаться к мальчику. Телекинез, трюк из начальной школы... Глаза Иешуа округлились, он закричал, отскочил неловко. В следующее мгновение он уже сидел на корточках в дальнем углу комнаты. Обхватил руками коленки, дрожал. Петр поймал чашку, вздохнул, посмотрел на Техников. Те посмеивались.
      - Нечего хихикать. - Подошел к Иешуа, сел рядом. - Ну, чего ты боишься, глупый. Это же не страшно...
      - Она... сама! - Мальчик источал едко кислый запах, ощущаемый только Петром - запах страха.
      - Она не сама. Это я ее двигал. Успокойся. Ты тоже так можешь. Я тебя научу, хочешь? - Кислота становилась не такой резкой, к страху примешалось любопытство.
      - Я смогу ее подвинуть? Как? - Иешуа недоверчиво глядел на Мастера: что же он за человек? Кто эти двое? Как я здесь оказался? Как двигалась чашка?..
      Петр легко читал мысленные вопросы мальчика.
      - Если ты не будешь убегать, я тебе все покажу. - Взял за руку, подвел к столику, усадил на подушку. - Смотри...
      Чашка, постукивая донышком о столешницу, затанцевала на середине стола. Мальчик секундно вздрогнул, в глазах промелькнул испуг, но сразу же пропал. Без моего вмешательства, подумал Петр, успокаивать не пришлось. Молодец Иешуа, ты быстро учишься...
      - Как это, Учитель?!
      - Смотри на чашку. Упрись в нее взглядом. Представь, что ты двигаешь ее рукой... Да нет, руки убери! Глазами, только глазами... Иешуа выпучил глаза, уставился на чашку, подался вперед...
      - Не получается. Учитель. Я не понимаю, что надо делать.
      - Получится. Не торопись, попробуй еще. Представь, что ты толкаешь большой камень. Тебе тяжело. Напрягись... Да убери же ты руки!.. Ну!..
      Мальчик набрал воздуха, задержал дыхание, сжался - чашка не шелохнулась.
      - Не получается.
      Петр встал позади Иешуа, положил ему руку на затылок, прошептал на ухо:
      - Сейчас получится. Ты только верь, что получится... Ну, давай...
      Чашка как бы нехотя, медленно поползла к краю стола.
      - Я чувствую это, Учитель! - радостно крикнул Иешуа, повернул сияющую рожицу к Петру. Чашка затормозила.
      - Не отвлекайся. - Мастер чуть отстранил руку от головы мальчика: дальше сам. - Продолжай.
      Чашка под взглядом Иешуа, чуть подрагивая на ровной поверхности стола, медленно, ползком перемещалась к краю. Доползла, остановилась. Мальчик взглянул на Мастера, тот слегка кивнул: давай дальше. Чашка резко дернулась, соскочила со стола на подушку для сидения, затем на пол. Под восторженным взглядом мальчика каталась по полу, подскакивала, переворачивалась, пока наконец не раскололась, ударившись о стену.
      - Простите, - с сожалением произнес Иешуа.
      - Не страшно. - Петр улыбался. - Новую купим. А ты молодец, Иешуа. Не устал?
      - Нет, Учитель! - Мальчик явно готов был двигать в комнате все - от мебели до стен.
      - На сегодня хватит. Делай так иногда, чтобы не забыть, но никому не показывай свое умение. Понял?
      - Понял. - Мальчик кивнул. - А почему?
      - Просто не показывай. Об этом никто не должен знать... - Сказал, закрепил мысленным блоком в голове Иешуа: "никому не показывать".
      Все-таки мальчик чуть изменился... Петр смотрел на Иешуа, собирающего глиняные черепки разбитой чашки. Что-то неуловимое, непонятное даже Мастеру... Чуть сдержаннее стали реакции на происходящее вокруг? Да. Поумерилась детская восторженность? Пожалуй... И еще - этот взгляд... Как будто он понимает, что с ним происходит... Только как понимает? И что понимает?..
      - Иешуа, зачем они тебе? - Пётр смотрел на кучку глиняных обломков в руках мальчика.
      - Я возьму на память. Один. - Иешуа аккуратно сложил черепки на стол, выбрал самый ровный, почти прямоугольный, зажал в кулаке,
      - Хорошо, - улыбнулся Мастер. - Не хочешь прогуляться? Ответом был молчаливый кивок. Иешуа взял протянутую руку Петра, и они вышли на улицу. Жан-Пьер сказал:
      - Похоже, надо потихоньку готовиться к обратному броску. Петр вернется, все должно быть собрано; Эй, Давид бен Матари, вставай!
      Кевин был иного мнения.
      - Успеем. Петр вернется не скоро. Давай лучше сходим, галилейского еще купим. Оно здесь очень ничего.
      - Вот именно: ничего, - презрительно сказал Жан-Пьер. - Пустое место...
      По его справедливому мнению, настоящее вино могло быть родом лишь из одной страны. И это явно не Галилея первого века.
      - Ты сноб, Жан-Пьер. - Кевин подтолкнул француза к выходу. - Пойдем проверим: может, в местные супермаркеты бордо завезли...
      А Мастер и главный персонаж проекта "Мессия" в это время шли не торопясь по утреннему Терапийону, приходящему в себя после вчерашнего гулянья. Впрочем, праздник продолжался и сегодня, но в городе уже почти не осталось паломников; догуливал свое в основном местный люд. Суетливая жизнь большой улицы большого города уже не впечатляла Иешуа, как раньше. Мальчик успел насмотреться на всякое за мигом промчавшиеся четыре дня. Да и мысли его были заняты беседой с Петром - легкой беседой ни о чем. Обсуждали погоду, одежду богатых иноземных купцов. Мальчик рассуждал о том, как было бы здорово, если бы люди могли летать по воздуху как птицы и передвигаться по воде безо всяких лодок. И все это мысленно, не произнося ни звука. Петр настойчиво тренировал Иешуа: пусть привыкает к чужому голосу, звучащему в мозгу. И пусть учится строить свои мысли четко, как фразы.
      Дошли до Храма.
      По широкой каменной лестнице поднялись на тоже широкий, просторный даже, арочный мост, вошли в крытую высокую галерею. В ней было прохладно и оживленно. Близилось самое бойкое торговое время - полдень. Купцы побогаче раскладывали свой товар на прилавках - каменных высоких столах, торговцы победнее расстилали холсты прямо на земле. Из-за поворота, из перпендикулярно уходящего продолжения галереи раздавалось мучительное блеяние: там еще торговали ягнятами и баранами, жертвенник еще ждал новой крови. А здесь кричали менялы. Здесь можно было обменять все, что угодно, любые монеты любых стран, объединенных Римом; да не только их - вообще любых! Благодатное время праздника позволяло неплохо заработать на паломниках. Выменянные вчера у приезжих купцов товары продавались сегодня по совсем другой, более высокой, цене - другим купцам, которые повезут купленное в иные города. Крики торговцев, перебранки покупателей, шарканье ног, звон металла, стук дерева и камня - такие обычные для торгового места звуки сливались в единый шумовой фон - достаточно высокий. Поневоле приходилось напрягать голос, чтобы быть услышанным. Но не Петру и Иешуа. Пробираясь сквозь толпу, они продолжали вести безмолвную беседу.