- Судить?! Это значит собирать Санхедрин?.. Нет, невозможно! Семьдесят человек, их всех надо убедить в том, что нацеретянин преступник. Это трудно, потому что он будет вызван на заседание, и все начнут подробно выспрашивать о его вине, а он никогда не сознается, его вина, которая и вправду зыбка, растворится во множестве слов, так часто бывает на заседаниях Санхедрина... Нет, это нереально...
      - Может быть, малый состав... - напомнил Петр известное Кайафе.
      - И малый следует убедить.
      - Малый состав сможешь выбрать ты сам...
      - А прокуратор? Он не поверит в вину нацеретянина, он ненавидит нас и назло Санхедрину не утвердит решения...
      - Прокуратор - не твоя печаль. И потом, я склонен не торопиться. Раз ты понял наши опасения, раз ты разделил их, то стоит выждать. Повторяю: мои люди следят за ситуацией и утверждают: время пока есть. Начинай говорить с теми, кому веришь: я имеюв виду членов Санхедрина. Потихоньку, не дави, убеждай мягко. Пусть те, кто должен испугаться, - испугаются. А когда плод созреет, мы поможем ему упасть. Более того, раз мы решаем придержать бег событий, ни в коем случае теперь не мешай тому, кого зовут Машиахом. Пусть его популярность растет, пусть люди придут к еще одной простой мысли: незаменимый - незаменим. Пусть он сознательно идет по избранному пути, пусть он ведет за собой людей, чтобы в финале, когда он должен будет показать силу, ее у него не окажется. Да и откуда силы у преступника?
      - Но мысль-то останется...
      - С тобой легко говорить, уважаемый Кайафа, ты все схватываешь на лету. Что значит образование! - восхитился Петр. - Мы взяли отсрочку, и теперь у нас есть время, чтобы люди сумели увидеть: мысль может оказаться лживой.
      - Ты противоречишь сам себе, Доментиус. Мысль, вкоторую крепко поверили, не может оказаться ложью.
      - Мы имеем дело с людьми. С простыми доверчивыми людьми. Они верят Машиаху, он до сих пор не обманывал их ни в чем, Лечил, оживлял, строил и разрушал. И все всегда было к сроку. В пределах возможного периода ожидания. Возможного - для простого человека, я имею в виду. Далеко отсюда говорят: обещанного три года ждут. Иными словами, не жди обещанного немедленно, умей терпеть. Три года - названный предел, но ты же понимаешь, что-цифра "три" просто символ. Машиах ведет народ почти два года - проповедь за проповедью, чудо за чудом, складывает по кирпичику действительно могучее здание Веры, ты еще поймешь это, Кайафа. Оно уже сильно выросло, в нем можно - и удобно! существовать. Но если ты хорошо понял мысль нацеретянина, то помнишь: новая Вера должна воцариться на обломках старой. То есть твоей. Я вполне допускаю, даже убежден, что это - иносказание. Речь идет о разрушении Храма в душах, а не наяву. Но не думаю, что такие философские сложности доступны простым верующим. Они ждут, что перед тем, как положить в здание Веры последний кирпичик, Машиах действительно разрушит Храм. Скажи, Кайафа, как ты себе представляешь возможность такое сотворить?
      - Никак, Доментиус. Храм невозможно разрушить, он слишком огромен, массивен, прочен. Даже могучим римским войскам это было бы не под силу...
      - Ну, насчет римских войск - я бы не зарекался, Кайафа, история - женщина коварная и многоопытная, ей дано многое, о чем мы пока не ведаем. Но о Риме сейчас вообще речи нет. Я о силах, которыми располагает нацеретянин. Ты прав: надежды его последователей на гибель символа старой Веры - Храма - беспочвенны. Не Храм, а они рухнут сразу и страшно. И вот тогда-то мысль и станет ложью, а тот, кого превозносили до небес, превратится в гонимого всеми преступника. Да какой-нибудь грязный Варавва будет дороже этому быдлу, чем тот, которому только что верили, как земному посланнику Бога. Честно говоря, мне как-то не по себе, когда я представляю такое массовое предательство...
      - Ты опять противоречишь себе; мысль может сжаться, затаиться, но рожденная вольно - она возродится опять...
      - Не устаю восхищаться твоим умом, Кайафа! Конечно, возродится. Но мы или успеем к этому подготовиться, или...
      Петр не договорил. Слова становились лишними, начинали повторяться, а повторение - не всегда мать учения, частенько - злая мачеха. Главное, Кайафа все же напуган, хотя и грамотно спорит, сопротивляется, но он понял, что Машиах из Галилеи ему сегодня - помеха, лишняя головная боль, как минимум. Он и вправду умен, первосвященник, умен и хитер, осторожен и обладает здравым предвидением. Ему ни к чему неприятности, откуда бы они ни шли: из Коринфа ли, из Рима или из Назарета. Ему ничего не стоит найти двадцать пять единомышленников в Синедрионе, чтобы однажды, когда придет время, когда сам Доментиус или его-посланник назовут час собрать высоких чином и вынести смертный приговор бунтарю.
      Петр поднялся. Кайафа, тоже понимая, что все сказано, встал рядом.
      - У тебя будет мой человек на связи. Верь ему, как мне, - сказал Петр.
      - Местный? - спросил Кайафа.
      - Из Галили.
      - Из окружения Машиаха?
      Аккуратно пытается выяснить, усмехнулся Петр. Любопытен. Впрочем, это нигде не порок, если чуешь опасность.
      - Как когда... - туманно ответил Петр. - Важно ли это? Главное, что он будет знать все, что знаю я и что должен знать ты.
      - Как я его узнаю?
      - Он передаст тебе привет от меня, от всадника Доментиуса из Коринфа.
      - Как мне его называть?
      - Как? - Петр на секунду задумался.
      Вспомнил одно из самых странных мест в Евангелии от Иоанна - появление так называемого "любимого ученика" - без имени, без роду. Он там появляется, если память не изменяет, трижды: на тайной вечере, почему-то лежа на груди у Христа, потом в доме Кайафы, приказывая служанке пропустить в дом Петра, и, наконец, при казни... Кто это? Легче всего предположить, что сам Иоанн, автор текста, эдак скромненько написал о себе - любимый, мол. Без имени.
      Правда, почему он столь легко распоряжается в доме первосвященника, чуть ли не хозяином себя чувствует?..
      Так, может, это намек? Может, евангелистам ничего и не придется подправлять?..
      - Называй его Любимый Ученик, - сказал Петр. - Уверен, ему понравится.
      ДЕЙСТВИЕ - 4. ЭПИЗОД - 3
      ГАЛИЛЕЯ. КАПЕРНАУМ, 27 год от Р.Х., месяц Нисан
      Приближалась Пасха.
      Сказать, чтобы Иешуа как-то особо готовился к походу в Иерусалим на праздники, было бы неверно. Никак он не готовился. Обронил однажды за завтраком:
      - На Песах пойдем в Иершалаим... - и продолжал трапезу, как будто ничего особенного не сообщил.
      А между тем две Пасхи пропустили, не были в Храме, праздновали Песах в Капернауме, что не сильно одобрялось добрыми галилеянами: все-таки нарушение традиции, Лишь близкие понимали, - а ближний круг к нынешней весне расширился до великих размеров, и не десятки даже, а сотни близкими Машиаху себя числили, а еще был средний круг, а еще дальний, уж не тысячи ли в сумме, не соврал первосвященнику Кайафе эллин Доментиус! - и все же только близкие понимали: зачем идти в чуждый город, зачем кланяться враждебным коэнам и лицемерным фарисеям, зачем раньше времени испытывать судьбу!
      Слово сказано: испытывать судьбу.
      Слишком долго и слишком тщательно готовил Иешуа свой главный - так он считал, но так знал и Петр! - визит в Иерусалим. А что знал Петр? Только то, что планировал сам, что успел выстроить и еще успеет достроить, а вот что точно задумал Иешуа - сие никому не ведомо. В общих словах - это да, это хоть каждый день: Царство Божье, разрушить ненавистный Храм, возвести Храм Веры в душе каждого, кто достоин войти в Царство, etc., продолжать можно долго. Но что на деле будет происходить в Иерусалиме, Иешуа никому не сообщал, держал в полной тайне, будто режиссер, готовящий некое шоу и страшащийся, что подробности раньше срока выведают и используют конкуренты.
      Поэтому невинное сообщение Иешуа прозвучало для всех как взрыв в центре города. Причем взорвались все.
      Петр, говоря образно, взорвался поменее других.
      За минувшую зиму Иоанн под кодовым именем "Любимый ученик" трижды путешествовал в столицу - через Вифанию, естественно, не пропуская вечерние беседы с Марфой, - и встречался там с Кайафой от имени эллина Доментиуса. Кайафа, в принципе не очень-то веря в реальность опасности, исходящей от галилейского Машиаха, все-таки не веря до конца, ибо вера в подобное должна была серьезно поколебать устойчивое равновесие, в коем находилась жизнь первосвященника, а он этого боялся и не хотел, - так вот, Кайафа, даже сомневаясь, все делал правильно, словно любимым или, точнее, послушным учеником был он, а не его и Петра связник. Он практически сумел поговорить с третью состава Синедриона и уверил Доментиуса - через "ученика", - что "малый состав", то есть двадцать пять человек, при крайней необходимости он соберет. Это его слова были: "крайняя необходимость", он, кажется, все еще втайне надеялся, что опасность как-нибудь сама рассосется.
      Не рассосалась. Они идут в Иерусалим.
      До того, как Иещуа объявил о походе, Петр не мог с хоть какой-либо степенью точности знать, созрел ли уненик, пойдут ли они на Песах в столицу, он мог только надеяться на собственный анализ их домашней, галилейской, ситуации, который подсказывал ему, что Иешуа не должен бы тянуть время дальше, откладывать финал своего воцарствования еще на год, он, как считал Петр, все для себя внутренне подготовил. Впрочем, внешне тоже... Но уж столько отклонений от Канона произошло - еще один ничего не поколебал бы: Иешуа мог собраться в Иерусалим не на Песах, а на Пятидесятницу, к примеру... Или на Суккот... Что ему до грядущих евангелистов, которым "подправлять"!.. Да и собственный анализ уже не раз обманывал Петра, поскольку, применимый к кому и чему угодно, он абсолютно не годился для оценки поведения Иешуа. Не анализировался тот - ну хоть ты разорвись!
      И все же Петр со своей стороны готовился именно к Пасхе. По его наставлению, в последний приход переданному Кайафе "Любимым учеником", первосвященник попросил прокуратора Иудеи и Самарии всадника Понтия Пилата привести на Песах в столицу из Кесарии Иродовой хотя бы средних размеров отряд римских воинов, как он писал прокуратору, "на случай ожидаемых возмущений населения".
      Кстати, встреча с Пилатом оставалась для Петра обязательной...
      Что до остальных десяти учеников Иешуа, то каждый из них ждал похода в столицу по-своему и каждый надеялся на свое. Кто-то мечтал об очередном чуде, которое окажется масштабнее предыдущего, это явно Фома и Левий Матфей, уже изготовившиеся, по мнению Петра, к грядущему литературному творчеству, хотя судьба оного у каждого из них, как известно, окажется разной. Кто-то бесхитростно верил Иешуа, не задумываясь о возможных действиях и их последствиях - Андрей, например, так и оставшийся самым наивным из всех, восторженным ребенком, объектом постоянных добрых шуток и розыгрышей. Кто-то алкал активных действий, даже мечом обзавелся - Симон-зилот, когда-то бывший наемником в сборном римском легионе на восточной окраине земли Персис и поэтому имевший право официально носить оружие.
      У Петра тоже был меч.
      Симон как-то спросил его:
      - И ты служил римлянам?
      И получил хамский, но конкретный ответ:
      - Я всегда служил только Богу, себе, а теперь вот еще Машиаху.
      Подействовало, Симон понял, отстал и больше не возникал. Иуда тоже надеялся на грядущие битвы, он часто присутствовал на встречах Иешуа и Вараввы, которые, правда, совсем прекратились с начала года. Варавва куда-то исчез и знать о себе не давал. Для Петра это было большим облегчением, с Вараввой добрых отношений у него не возникло, вообще никаких не возникло, уже при первом знакомстве зилот почувствовал неприязнь к себе со стороны Петра, а главное, мощную скрытую силу, куда большую, чем у него самого. Зилот не любил серьезных соперников и с тех пор сторонился Петра. Но по большому счету Петра его отношение не волновало, Петра волновала дурацкая активность Иуды, которому, как общеизвестно, отводилась серьезная роль в финале драмы, и Петр не склонен был менять исполнителя. Но как сохранить его? Иуда - не Кайафа, для него просто не существует каких-либо логических аргументов, вся его логика - встать грудью на защиту Машиаха и его дела. И встанет. А не должен бы...
      Вот, кстати, очередная головная боль Петра - Иуда. А таких болей сейчас пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы их пересчитать...
      В Иерусалим вышли, как обычно, большой толпой. Иешуа, естественно, во главе, двенадцать учеников, включая Петра, мать Мария, состарившаяся, но непослабевшая, этакая сильная и энергичная пожилая дама, братья, соседи. Вышли рано, с рассветом, чтобы до темноты пройти как можно больше. Как Петр ни кряхтел про себя, но использовать тайм-капсулу на сей раз ему не выходило, а выходило брести по привычной все же дороге, стаптывать подошвы, перекусывать наскоро под какой-нибудь развесистой смоковницей, ночевать под нею же, или под ивой, или под ветвистым теревинфом, завернувшись в теплый шерстяной плащ-нарамник и подложив под голову кожаную суму. По пьесе и декорации, как говорится...
      По дороге присоединялись паломники из Генисарета, Сефориса, Каны, Назарета, Наина, здоровались, даже если были незнакомы, шли неподалеку, но все же отдельно, своей компанией. Только где-то через час после выхода в группу Иешуа естественно внедрилась веселая и шумная Мария из Магдалы, добрая знакомая и верная поклонница Машиаха, переобнимала всех, перецеловала, пошла рядом с матерью Марией - им было что обсудить в дороге.
      Петр, в принципе, мог гордиться: Иешуа, как и записано в Евангелии от Матфея, благословил его, как бы повторив те благословения, что когда-то переходили от Авраама к Исааку, от Исаака к Иакову, от Иакова к Иуде. Ну и что, что Матфей и Марк, назвав сей процесс Преображением Господним, перенесли его с галилейс-кой горы Фавор, где и в двадцать первом веке стоит и славно выглядит церковь Преображения, на гору Хермон, расположенную неподалеку от Кесарии Филиппа - по евангелистам, Христос с учениками пришли сюда накануне Преображения. Все происходило сначала на берегу Галилейского моря, в уединенном месте, неподалеку от Капернаума - это благословение Петра, а само Преображение - к вечеру того же дня на вершине горы Фавор, стоящей в Изреельской долине. Так что время почему-то само решило малость подправить евангелистов - с одной стороны, а с другой - Канон все же был не соблюден до конца, благословение, по Матфею и Марку, происходило тоже в Кесарии Филиппа... Что ж, Авраам передал сыну символические ключи от земли Ханаанской, полученные им от Бога, а Иешуа пообещал Петру столь же символические ключи от Царства Божьего. Клэр говорила, что именно этот эпизод считается у католиков началом института папства... А кому он мог передать эти ключи? Иоанну? Вряд ли... Как бы он, Иешуа, ни отдалился в последнее время от своего изначального учителя, сам заняв его место, став Учителем с большой буквы, он все же в глубине души, ну, в самой-пресамой глубокой глубине, оставался тем веселым, бойким, пусть даже малость напуганным мальчиком, что лежал в темной комнате в Нижнем городе Иерша-лаима, а Техники всаживали ему в мозг эту трижды треклятую матрицу. Да, он - первый. Единственный. Буквально неповторимый, потому что с матрицей в Службе происходят странные вещи: она как бы исчезла, испарилась, будто и не было. Так что второго Христа не создать, "создавалка" отсутствует... Но ближе Петра - пусть он сегодня ученику в подметки не годится, если иметь в виду параметры паранормальности! - нет у Иешуа человека на этой земле, и он это понимает, как ни крути, считает данностью, и вот ведь оказалось - подтвердил ее. Петр - Папа номер один. Пока - не Римский. Смешно. Если бы плакать иной раз не хотелось...
      Все у Иешуа шло по плану. Преображение на горе Фавор - это своего рода помазание на царство, произведенное пусть не в Иерусалиме, как положено царям Израиля, а в родной провинции, и не при великом стечении народа, а в компании самых близких своих учеников, но формальность соблюдена. В Иерусалим Иешуа войдет с внутренним сознанием исполненного долга: он - Царь. Помазанник Божий. Правда, не было на горе Фавор никакого облака, из которого Бог говорил с будущим Царем, не было неземного света, исходящего от Царя, - все эти атрибуты евангелисты аккуратно спишут из Книги Исход. Но разве дело в атрибутах? Дело в состоянии души. А по нему Иешуа уже имеет все права на свое Царство Божье и на проклятый город Иершалаим, пророчествами приговоренный к разрушению.
      Пророчества, в принципе, не наврали. Знаменитая римско-иудейская война, талантливо и подробно описанная великим еврейским конформистом Иосифом Флавием, сделает это сполна. Но потом, позже, через четыре десятилетия...
      А пока - постарается Иешуа. Если получится. Новоявленный благословленный ученик его Петр суеверно держал мизинец загнутым, хотя ни на йоту не верил в то, что Иешуа решится на попытку всамделишного разрушения, а не виртуального. Людям, конечно, требуется всамделишное, они ждут его. Но Иешуа трудно упрекнуть в недооценке реалий, он куда как умный мальчик тридцати трех лет, очень умный, а не только умелый паранорм. Он наверняка что-нибудь придумает, считал Петр, хотел так считать, понимал, что иного не дано, но... мизинец держал согнутым. Так что его "неверие ни на йоту" проходило ныне тяжелейшее испытание привычно-бытовым, абсолютно антинаучным "а вдруг".
      Перед тем, как паломники стали, поужинав, укладываться на ночлег, Иешуа подошел к Петру:
      - Поговорим, Кифа?
      - Отчего нет, - радостно согласился Петр.
      Не часто ученик дарил ему разговор наедине, все больше - в малом составе из него, Петра, а еще Иоанна, Андрея и Яакова, или уж в полном, когда все двенадцать говорили с Машиахом. Хотя чаще слушали...
      Они пошли в сторону от дороги. Почва здесь была мягкой, богатой, еще помнящей долгие зимние дожди. Сандалии идущих легко вминали ее, оставляя заметные следы. Петр машинально отметил: хорошим год быть обещает, урожай и злаков и фруктов обильным должен оказаться. И тут же Мастер, живущий где-то глубоко внутри, заставил усмехнуться: как же ты вжился в эту жизнь, корнями врос в эту землю, ты ж даже больше не Мастер Службы, а какой-то крестьянин... И сам согласился с собой: да, это так, что ж тут особенного или тем паче плохого?.. Живу я здесь, живу...
      - Что тебя мучает, Кифа? - спросил Иешуа.
      - Меня? - постарался искренне удивиться Петр. - Да ничего, пожалуй. С чего ты взял?
      Услышал его ученик или не услышал, успел Петр закрыться от него или нет, но Иешуа не стал развивать тему: не хочет Кифа говорить - его воля.
      Шли - молчали. Казалось, Иешуа хочет начать разговор, но то ли не знает как это сделать, то ли решает: а стоит ли вообще начинать. И похоже это было на него, и непохоже одновременно. ...
      -Что-то должно случиться в Иершалаиме, - сказал наконец Иешуа.
      Вот тут Петр совершенно искренне удивился:
      - Как что? А зачем мы туда идем? Ты же все продумал, просчитал, простроил. Ты со мной своими планами не делился, но, полагаю, они у тебя есть, и я, как ты понимаешь, не имею в виду проповедь Царства. Я имею в виду вещи достаточно реальные и осуществимые, которые, судя по всему, ты задумал. И задумал при всей своей богоизбранности, Сын Человеческий, как ты любишь повторять, а значит человек, и человек весьма прагматичный. По крайней мере всегда таким был.
      - Я - прагматик, да, Кифа, ты прав, но я имею в виду сейчас нечто нематериальное, растворившееся в воздухе, пропитавшее его... Опасность? спросил вроде себя и вдруг дернул Петра за руку: - Ты знаешь, как пахнет опасность?
      - Болотом, - абсолютно на автомате ответил Петр, потому что меньше всего ожидал такого вопроса.
      - А у меня по-другому, - огорчился Иешуа, - у меня опасность пахнет прокисшим вином. Очень противный запах.
      Ломать комедию, прикидываться, что не понял, смысла не имело, поэтому Петр счел здравым согласиться:
      - У тебя куда противнее... И много его?
      - Запаха уксуса? Пока не очень; Но мы идем целый день, и он становится сильнее и сильнее. Это Иершалаим, Кифа, там что-то должно произойти.
      - Ты разрушишь Храм? - этакий полувопрос, полуутверждение.
      - Эту опасность пусть нюхают коэны и левиты, всякие саддукеи и фарисеи, усмехнулся Иешуа, - если учуют... Нет, опасность грозит мне.
      - Тебе лично?.. Иешуа, опомнись, мы все здесь, Симон и я вооружены... От кого опасность?
      - Не ведаю. Пока.
      Петр с некоторых пор не так уж сильно, как прежде, страшился, что Иешуа его услышит, его умение блокировать собственный мысленный фон, которое Иешуа прошибал на раз, с полгода назад было мощно усилено мини-маффлером, вжитым Техниками в кору головного мозга Мастера. Так захотел Петр - с учетом своих финальных планов, а Техники вовремя подоспели с новой разработкой и в один из визитов в Службу легко усилили его защиту от нежелательных вторжений в тайную область мышления. Плюс, конечно, его собственная защита, которая, объединившись с глушилкой-маффлером, сделала Петра практически непробиваемым. Практически потому что Петр то и дело проверял двойную (или тройную? или десятерную?..) защиту то на Иоанне, то на самом Иешуа, и выходило надежно. Но теоретически... Теоретически Иешуа даже не просчитывался.
      - Хорошо, - сказал Петр, - от кого, ты не ведаешь. Может быть, завтра почуешь. Или послезавтра - уже в Иершалаиме... Но какого рода опасность? Жизни? Делу?..
      - А для меня эти понятия - одно, - опять усмехнулся Иешуа: - Все-таки жизни, наверно. А делу - как следствие.
      - Мы пробудем в Иершалаиме чуть больше недели. Мы усилим охрану, станем постоянно менять места ночлега. Я сам буду рядом все время. И Йоханан тоже. Можно ему сказать?
      - Скажи, - согласился Иешуа. - Спасибо, попробуйте... Но до сих пор такой силы запаха я не чувствовал ни разу, хотя он мне знаком уже с год. Раньше чувства для меня просто не пахли...
      - Держи меня в известности, не молчи, - попросил Петр.
      - Конечно буду. Иначе зачем я тебе это рассказал? Здесь Петру должно было бы стать очень стыдно, потому что он распрекрасно ведал, какую опасность унюхал по-новому действующий нос Иешуа. Все правильно, на обоняние ученику грех жаловаться, сволочь матрица сделала очередной сюрприз и Петру персонально, и Техникам в массе. Но на Техников Петру было наплевать, а о том, что запланированное им и Иоанном финальное действие пахнет столь отвратительно прокисшим вином, по сути, уже уксусом, он не задумывался. А с другой стороны, подлость - всегда с дурным запашком, чему удивляться! И пусть Петр по сто раз на дню твердит и себе - и Иоанну частенько! - что смерть Иешуа будет абсолютно фигуральна, а не реальна, что он останется жить. Вон Креститель третий год, как помер, а Богослов живет себе... Но Иешуа сказал только что, да и знал об этом Петр, прекрасно знал, что его жизнь - это его дело, понятия неразделимы, отнимешь одно - умрет другое...
      Петр частенько ловил себя на мысли, адекватной только что мимолетно мелькнувшей: о Мастере и крестьянине в одном лице. Но есть еще Мастер и последователь Мессии в одном лице. Есть Мастер и учитель в одном лице. Есть Мастер и ученик. Мастер и друг, Мастер и утешитель. Мастер и брат, наконец!.. Кто он на самом деле, Петр? Кем ему числить себя, чтобы спать по ночам спокойно, не просыпаться в холодном поту от ощущения полной безнадеги: как жить дальше?.. Как жить, когда все это закончится?.. Сможет ли он?..
      Никогда, никогда, никогда не было у Петра подобной негативной нравственной силы бросков! И все. чаще и чаще понимал он: никогда больше и не будет.
      По завершении проекта "Мессия" Петр решил уйти из Службы. Знал, что это будет очень непросто, их. Мастеров, всего пятнадцать, уже говорено, и больше не стало, его будут хватать за руки, убеждать, стыдить, размахивать высокими словами, как флагом, но - зря. Он - свободный человек свободного мира. Это его свободный выбор.
      Но до финала еще надо добраться.
      Они отошли от места ночлега довольно далеко, стало совсем темно, хотя ни Петру, ни Иешуа темнота была не помехой: они оба все прекрасно видели в любой тьме, хоть бы даже и египетской, Петр - давно, всегда, сколько себя помнил, Иешуа - тоже лет десять уже, если не больше.
      - Пора спать, - сказал Иешуа. - Завтра опять с рассветом ;тронемся.
      - Выспишься? - спросил Петр.
      Иешуа пожал плечами, не ответив. Вопрос и впрямь был праздным: Иешуа, как и Петр, как он научил его в детстве, умел отклю-, чать себя и спать "по заказу", высыпаясь полно и легко даже за десять минут. А тут - часы, экое богатство!..
      Шли обратно, Петр рискнул все же спросить о мучившем:
      - Ты говоришь о разрушении Храма в душах людских или...
      - Или, - засмеялся Иешуа. - Тебе его жаль?
      - Я просто плохо представляю себе силу, требуемую для разрушения такой каменной массы.
      - Наши представления, Кифа, всегда слабее наших возможк ностей. Представлял ли ты, например, что станешь учителем Машиаха?
      - Да ни в жизнь! - немедленно открестился Петр. - А зря. Получилось. Или еще... Представлял ли ты тогда, в долине Ярдена, когда ты впервые познакомил нас с Йохананом, что он останется жив и что именно тебе суждено будет спасти его?
      Ученик передёргивал.
      - А с чего ты взял, что тогда я представлял, будто он умрет? Я не пророк, Иешуа, не прорицатель, способностей мне таких не дано, и я не мог догадаться, что Иродиада обозлится на Йоханана, что Антипа его кинет в яму, что девочка Саломия потребует его смерти. Я готовил Йоханана к долгой жизни. Как и тебя. Наверно, трудной, но долгой. И сам я еще пожить собираюсь...
      - Да много ли ты старше? Десяток лет, пустяки уже... Но я с тобой давно и давно приглядываюсь к тебе. Знаешь, Кифа, ты очень сильный человек, я имею в виду, конечно, мысль, ее силу, но ты не всегда правильно держишь тело в прыжке.
      - Не понял. Объясни.
      - Как прыгает кошка за птицей или за мышью? Ты когда-нибудь пытался задержать, замедлить ее прыжок?.. Там нет лишних движений. Она контролирует каждую мышцу, каждую складку кожи, она абсолютно самодостаточна в прыжке. А мы делаем кучу лишних движений, будто суетимся. Люди - руками, ногами, глазами, губами... Очень легко прочитать, что на самом деле скрывается за тем или иным словом, за тем или иным шагом. Люди очень открыты, распахнуты, даже самые скрытные. Они только думают, что скрытные, потому что никогда не жили, как живут кошки, у них нет такой слитости с природой... А мы с тобой иди Йоханан мы, конечно, руками-ногами зря не машем, не моргаем и не шевелим губами. Мы мастера, куда там! Но даже мы не всегда можем уследить за движением мысли... Ты никогда не замедлял прыжок кошки. А ты когда-нибудь замедлял бег своей или чужой мысли? Ты пробовал разложить этот бег на составляющие?
      - Нет, не. пробовал... А интересно-то как!.. Спасибо, поиграю.
      - Поиграй. Ты, кстати, за последние полгода стал для меня почти неслышим, появилась новая сила, поздравляю... Но только имей в виду: когда ты что-то знаешь и не хочешь выдать, что знаешь, у тебя левая половина мозга становится чуть теплее. Никто не , почувствует, не волнуйся, только я... Петру стало холодно.
      - А что это значит, по-твоему?
      - Как будто мысли чуть притормаживают, сами того не желая, и возникает своего рода энергия торможения. Тепло, Вот и сейчас тоже: ты что-то знаешь...
      - Ничего я не знаю, - намеренно зло сказал Петр. - Ты совсем крышей подвинулся на своем Храме, вот и чудится тебе всякое... торможение мысли.
      - Подвинулся крышей... А-а, помню.
      - Пустое. Проехали.
      - Как скажешь. А Храм... Ты же сам сказал - это всего лишь камень. И много земли... Видишь вон тот холм? Петр кивнул.
      - Следи.
      Иешуа вытянул вперед руки, медленно свел вместе кончики ; пальцев, закрыл глаза. Постоял так, не дыша, как показалось Пет-' ру, и вдруг резко развел руки в стороны и вверх.
      И на глазах у Петра недалекий и не очень большой холм словно ' бы раскололся взрывом, взметнулась в воздух земля - огромной рассыпанной массой, чуть зависла в темноте и рухнула вниз. А холма уже не было. И все - в тишине, только падение тонн земли - гулкое, глухое.
      - А вон камень, - спокойно, будто и не взрывал холм, сказал Иешуа. Следи.
      Почти круглый камень объемом и весом побольше того, который когда-то Иоанн Креститель поднял и швырнул под ноги Иродиады в долине Иордана, валун весом талантов в тридцать - сорок, то есть тонны полторы, а диаметром около шести локтей, что чуть менее трех метров, повинуясь каким-то неведомым силам, сосредоточенным в кончиках пальцев Иешуа, с глухим треском раскололся надвое, и.две половинки словно бы отодвинулись друг от друга.
      - Как ты это сделал? - со страхом, но замешанным на абсолютно искреннем восторге, спросил Петр.
      - Захотел. Это всего лишь камень и земля, камень и земля. Как и Храм. Только размеры разные... Я полагаю, что немного потратил здесь сил. Но все же пойдем отдыхать. Пора.
      И пошел чуть вперед, торопясь.
      А у Петра остался один страх - безо всякого восторга. И еще странность. Вдруг полностью исчезло пресловутое "неверие ни на йоту" и безобразно выросло тревожно реальное "а вдруг".
      ДЕЙСТВИЕ - 4. ЭПИЗОД - 4
      ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ, 27 год от Р.Х.. месяц Нисан
      К Вифании подошли на третий день к вечеру. Решили переночевать в доме Лазаря, чтобы войти в Иерусалим с утра, когда и народ на улицах соберется, и пройдет уже весть о том, что в столицу, в Храм, на празднование Пасхи явился долгожданный Машиах. Весть эту донесут, если уже не донесли, десятеро из семидесяти доверенных посланцев Христа, которых он в свое время отправил по стране - от Трахонитиды и Итуреи на севере до Идумеи и Набатеи на юге.
      С одной стороны, вроде - игрушки: у Кайафы своих семьдесят, у Помазанника Божьего - своих столько же. С другой - разумный, дельный ход: пришла пора нести свое слово в люди другими - многими! - устами. Армия пропагандистов. Массовая и вполне грамотная "пиаровская" акция.
      Петр каждый вечер спрашивал у Иешуа: что с запахом опасности. Иешуа впрямую не уходил от ответа, но всякий раз отделывался коротким:
      - Стал сильнее. Ничего, пока терпимо.
      - Мы рядом, - повторял Петр.
      - Я знаю, - говорил Иешуа.
      И все. Точка. Может, не хотел слишком распространяться по своей всегдашней привычке не пускать даже близких в собственные переживания, в свои боли, коли они возникали, а может, помнил о странном тепле, исходящем от левой половины мозга Петра.