18

А ночью Алику снова приснился вещий сон – пятый по счёту за такое короткое время. В самом деле, другим за всю жизнь и одного вещего сна не положено, обычные донимают, а пятнадцатилетнему гражданину – сразу целых пять. Да приплюсуйте к тому сеанс телепатии – на уроке по литературе, когда «нечистая сила» общалась с Аликом посредством школьного сочинения. Явный перебор.

И тем не менее – пятый сон.

Будто послала мама Алика на рынок – картошки купить, редиски, лука зелёного, петрушки, укропа. Помидоров – если недорогие. А Алик двугривенный в кармане заначил – на семечки.

Идёт он вдоль рядов, выбирает редис покрупнее. У одной тётки хорош, крепок, да мелковат. У другой – крупный, но стриженый – без хвостиков. А Алику редиска в пучках нравится. И вдруг – есть, голубчик. Как раз то, что хотел, что доктор прописал, как говорится.

– Почём редиска? – спрашивает.

– Пятачок пучок, – слышит в ответ.

Удивился: что за цена такая странная? Больно дёшево. Посмотрел на торговку – ба, знакомые все лица!

– Здрасьте, бабушка.

– Здоров, коли не шутишь, – отвечает ему торговка, в которой – как мы уже поняли – Алик признал весёлую старушку из трубинского леса, могущественную бабу-ягу, властительницу Щёлковского района, а может, и всего Подмосковья. Кто знает?..

– Поговорить надо. – Алик строг и непреклонен.

Но и бабка не сопротивляется.

– Да я для того и на рынок вышла.

– А редиска как же? – удивляется Алик.

– Камуфляж, – бросает бабка, – чтоб не заподозрили враги.

Алик не выясняет у неё, каких врагов она опасается. Просто спрашивает:

– Где побеседуем?

– А здесь и побеседуем, – чуть ли не поёт бабка. – Ты за барьерчик зайди, сядь на бочечку. Она хоть и сырая, зато крепкая.

Алик ныряет под прилавок, ощупывает бочку.

– Что там?

– Огурчики, – суетится бабка. – Тоже для камуфляжа.

– Малосольные?

– Они. Никак, хочешь?

Любит Алик хрупать малосольным огурцом, трудно отказаться от искушения.

– Пожалуй, попробовал бы, – борясь с собой, говорит он и тут же сурово добавляет: – Для камуфляжа, конечно.

– Да разве я не понимаю? – Бабка достаёт огурец – крепкий, лоснящийся от рассола, в мелких пупырышках, а к нему – горбуху чёрного хлеба. Царская еда!

Алик даже забыл, зачем ему баба-яга понадобилась. Но ничего, зато она помнит.

– Как соревнования прошли? – интересуется.

– Плохо, – отвечает Алик с набитым ртом.

А бабка-иезуитка хитренько спрашивает:

– Что так?

– А вот так. Ваша работа?

– Отчасти моя, – серьёзно говорит бабка. – Отчасти – коллеги постарались.

– Какие коллеги?

– Ты с ними знаком. Почтенный джинн Ибрагим Бекович Ибрагим-бек и уважаемый профессор, доктор наук Брыкин.

– А вы и Брыкина знаете?

– Не имею чести, – поджимает губы баба-яга. – У него другие методы волшбы – современные, научные. И другой круг общения – чисто академический.

Чувствовалось, что бабка не одобряет ни научных методов Брыкина, ни его коллег-академиков. Не любит нового, по старинке жить предпочитает.

– Чем же я вам помешал? – В голосе Алика слышится неподдельное горе. – Прыгал себе, никому о вас не рассказывал…

– А рассказал бы – поверили?

– Нет.

– То-то и оно. Ты нас, внучонок, сюда не приплетай. Предупреждали тебя: соврёшь – прощайся с даром. Предупреждали или нет?

– Ну, предупреждали… Что ж я, нарочно соврал?

– А то нечаянно? – возмущается баба-яга. – Всё продумал, прежде чем на себя напраслину взять.

– Так ведь напраслину…

– А нам какая разница? Есть факт.

– Даже суд не берёт в расчёт голый факт, всегда рассматривает его в совокупности обстоятельств, – сопротивляется Алик. – А у меня налицо – смягчающие обстоятельства.

Баба-яга ловко отрывает от пучка головку редиса, трёт её о рукав телогрейки, кидает в рот, хрустит. Говорит равнодушно:

– Обратись в суд. Так, мол, и так, обдурила меня баба-яга, отняла умение прыгать через палку, не вникнув в суть дела. Подойдёт? – и хрустит редиской, и хрустит. Прямо как орехи её лопает.

Алик отвечает:

– Вы меня не поняли. Я про суд для примера сказал.

– И я для примера. Пример на пример – копи опыт, пионер.

– Я – комсомолец, – почему-то поправляет Алик.

А она и рада поправке.

– Тем более. Где твоя комсомольская совесть? Обещал условие блюсти? Обещал. А нарушил – плати.

В её руке, откуда ни возьмись, появляется ещё один огурец. Она протягивает его Алику, и он машинально начинает хрустеть – не тише, чем баба-яга редиской.

– И потом, чего ты суетишься зазря? – спрашивает она. – Тебе дар просто так отвесили, а ты его зачем-то начал тренировками подкреплять. Наподкреплялся до того, что и без дара выше головы сигаешь. А ведь ещё месяц назад не мог. Не мог, внучок?

– Не мог.

– А сейчас можешь. Ну и прыгай себе на здоровье, Дашке на радость. Тренируйся – «по мастерам» запрыгаешь. Без нашей помощи.

– Не запрыгал же…

– Да ты, милый, совсем обнаглел. За паршивый месяц Брумелем захотел стать? А вот фиг-то!

Вокруг них живёт базар, живёт своей угодливо-равнодушной жизнью. Вокруг них продают и покупают, разменивают десятки на рубли, а рубли на гривенники. Вокруг них спорят и ссорятся, милуются и ругаются, ликуют и страдают, и никому нет дела до крепкой бабки в телогрейке и валенках и её внучка-переростка. Но вот кто-то останавливается рядом, щупает бабкину редиску.

– Почём овощ?

– Обед у меня, – огрызается баба-яга. – Не видишь, любимый внучок мне полдник притаранил. Имею я право на обеденный перерыв, имею или нет?

Перепуганный страстным напором покупатель немедленно соглашается, теряется в толпе, а довольная баба-яга обращается к Алику:

– Вот что, милый, иди-ка ты домой, отоспись как следует – без сновидений. Забудь о неудаче на этих… состязаниях. Бери поутру свою Дашку распрекрасную, катай её на речном трамвае, редиской угощай. Отдыхай, в общем. А отдохнув, начинай прыгать. Ведь есть у тебя план, что лесной тренер составил, ведь есть?

– Есть.

– Осваивай. Под лежачий камень вода не течёт. И забудь о вещих снах напрочь. Не будут они тебе больше сниться. Никогда в жизни.

Она гладит Алика по волосам заскорузлой, разбитой работой крестьянской рукой. Да и в самом деле, откуда у неё маникюру взяться? Дрова наруби, печь протопи, редиску-картошку прокопай, прополи, корову подои – тяготы. А колдовство – это так, забавка…

– А зачем вы мне явились? – недоумевает Алик. – Зачем эти сны?

– Глупый, – улыбается баба-яга. – Очень ты своей слабостью в физкультурной науке расстроен был. Помнишь: мщения возжаждал? Ну, решили мы тебе помочь…

– Помогли, называется, – саркастически замечает Алик.

– Неблагодарная ты скотина, – возмущается баба-яга. – А то не помогли? Работать мы тебя научили, а это – главное. А насчёт высоты – не расстраивайся. Что тебе твой Фокин сказывал? Брумель в пятнадцать лет всего на сто семьдесят пять сантиметров прыгал. А ты у нас сто восемьдесят пять запросто убираешь, – помолчала, вспомнила: – Да, кстати: ты Фокина держись, друг он настоящий… Да и рыжий энтот – тоже ничего. Хотя и пижон… Ну, а Дашка – совсем золото. Сколько людей хороших мы тебе подсунули…

Поморщившись от неблагозвучного «подсунули», Алик замечает:

– Фокина с Дашкой я и раньше знал.

– Знал, как же. Знаком был, а не знал. Это, внучок, глаголы са-авсем различные. Ну иди, иди, тебе просыпаться пора. Возьми редисочки в сумку, отсыпь поболе – для камуфляжа…

И Алик уходит. Но вспоминает что-то, возвращается.

– Бабушка, а почему вас трое было? Неужто кто-то один не справился бы? Скажем, вы…

– Почему трое? – вопрос явно поставил бабу-ягу в тупик. Она даже в затылке поскребла – через платок. – Кто его знает… Видать, для таинственности, для пущей наглядности. – Вдруг рассердилась, закричала: – Трое – значит, трое! Три – число волшебное. Три медведя. Три богатыря. Три желания. Три толстяка. Три товарища… А ну, дуй отсюда, пока не сварила!

И тут Алик уходит окончательно.

И просыпается.

19

Великая сила – привычка. Казалось бы: каникулы, валяйся – не хочу. А проснулся в семь утра. Зарядку сделал. По набережной побегал. Покряхтывая, стоял под холодным душем, вызывая уважение у отца (он ещё в постели нежился) и щемящую жалость у матери (она завтрак готовила).

Только-только из-за стола встали – звонок в дверь. Лучший друг Фокин явился – не запылился.

– Привет!

– Здорово.

– Что случилось?

– А что случилось?

– Ты мне невинность не строй, – рассердился Фокин. – Докладывай: почему проиграл?

– Знаешь уже?

– В «молодежке» информация напечатана.

– Что пишут?

– Первое место у Пащенко. – Достал из кармана смятую газету, прочитал вслух: – «К сожалению, юный и перспективный спортсмен Александр Радуга, о котором наша газета рассказывала читателям, не сумел показать хорошего результата и не попал в тройку призёров». Почему не попал?

Версия имелась, придумывать нечего. Да и врать нынче можно без опаски.

– Перетренировался.

– Говорил я тебе…

Алик не помнил, чтобы Фокин говорил о том, но удобней согласиться, не спорить.

– Дураком был, не слушал умных речей.

– Теперь слушай. Собирайся – едем в Серебряный бор купаться.

– Не-а, – лениво сказал Алик. – Дома останусь, – подумал, ещё раз соврал: – Отец просил в бумагах помочь разобраться.

– Надолго?

– На весь день. (Врать так уж врать.)

– Жалко… А может, выберешься? Попозже…

– Если только попозже. Скорей бы уходил лучший друг, хотелось побыть одному, подумать кое о чём, а поедешь с Фокиным – разговоров не избежать, всяких бодреньких утешений, восклицаний типа: «Всё ещё впереди!»

– Постарайся, старикашка, будем ждать.

Скрылся. Только дверь за ним захлопнулась – телефон трезвонит. Вешалка прорвался.

– Привет!

– Здорово.

– Что случилось?

– А что случилось?

Сложилось неплохое типовое начало беседы-соболезнования. Но дальше Пащенко ушёл от фокинского варианта.

– Я тебе вечером звонил, а ты уже спать улёгся.

– Устал как собака.

– Видно было.

– Поздравляю тебя с победой.

– Надолго ли? Ты к осени совсем озвереешь, на двести десять летать станешь. Как кенгуру.

– Кенгуру прыгают в длину, а там другие рекорды. Боб Бимон: восемь метров девяносто сантиметров.

Теперь Алик уел Пащенко. Пустячок, а приятно. Хотя кто его знает: Вешалка мог с кенгуру нарочно подставиться – для утешения…

– Сдаюсь, эрудит. Двинули в Нескучный сад?

Конец разговора – по типовому варианту.

– Не могу. Отец просил помочь разобраться в бумагах.

– Вечерком увидимся?

– Звони…

Сострадатели… Что-то Дашка запаздывает, не звонит – пора бы. Она тоже «молодежку» выписывает. А, вот и она, Дарья свет Андреевна…

– Алик, что ты делаешь?

Ни тебе «здрасьте», ни тебе «что случилось?»…

– Говорю с тобой по телефону.

– Неостроумно.

– Зато факт.

– Алик, поехали к нам на дачу, шашлыки будем жарить, в лес пойдём, там лес хороший, светлый, хулиганов нет…

Умница Дашка! Ни полсловечка о вчерашних соревнованиях. Чего-чего, а такта ей хватает.

– Дашк, не могу я.

– Почему?

Врать Дашке по шаблону Алик не собирался.

– Есть дело.

– Какое? Секрет?

Ну, какие у Алика от неё секреты? Но говорить не стоило: увяжется с ним, а хотелось побыть одному.

– Потом скажу. Вечером.

– Тогда я тоже не поеду на дачу. Дома посижу. Дождусь, пока позвонишь.

Такой жертвы Алик принять не мог.

– Не выдумывай глупостей. Поезжай, тебя родители ждут. А часам к семи вернёшься. Сможешь?

Обрадовалась:

– Конечно, смогу.

– Тогда я вас целую. Физкультпривет.

Собрал отцовскую сумочку, с недавних пор перешедшую к сыну по наследству, закинул её за спину.

– Ма, к обеду буду.

И отправился знакомой дорожкой в школу. Поздоровался с нянечкой, спросил: открыт ли зал? Переоделся в пустой раздевалке. Никто сюда не заглянет. Нянечка информировала: безлюдно в школе. Половина учителей в отпуск разошлись, а остальные – кто не успел уйти – раньше полдня не заявятся: нечего им здесь делать.

Притащил из подсобки в зал маты: тяжело, конечно, одному, но посильно. Установил стойки. Высоту определил: сто семьдесят пять сантиметров. На ней вчера впервые споткнулся, с неё и шагать решил. Размялся хорошенько. Отмерил разбег. Пригляделся, где толкаться станет. Пару раз с места на планку замахнулся: вроде руки-ноги шевелятся. Можно начинать.

Разбежался, стараясь держать шире шаг, толкнулся в полную силу – шёл, как на рекорд. И прошёл над планкой – не шелохнулась она. Полежал на матах, улыбался, смотрел на высокий потолок – весь в грязных разводах, как небо в облаках. Лето – время ремонтов. Забелят маляры облака на потолке – смотреть не на что будет.

Вскочил, снова разбежался, полез на высоту и… Что за чертовщина: только что одолел планку с привычной лёгкостью, а сейчас – вот она, лежит рядом на матах. Почему?

– Левая нога у тебя, как чужая…

Резко вскочил с матов: кто сказал? У стены на низкой скамеечке сидел Бим.

Алик уставился на него, спросил глупо:

– Откуда вы взялись?

– Из двери, – сказал Бим и встал. – Будем прыгать по порядку. Начнём с техники. Она у тебя минимум пять сантиметров съедает. Спусти планку на метр шестьдесят.

– Не мало ли? – попытался сопротивляться Алик, но Бим мгновенно пресёк сопротивление:

– В самый раз. Не до рекордов пока. И не спорить со мной!

И Алик покорился Биму. Более того: покорился с непонятной радостью, как будто отдавал свою судьбу в хорошие руки. Как щенка.

Только спросил:

– Как вы думаете, что-нибудь получится?

– Из чего? – не понял Бим.

– Ну, из меня…

Бим по-прежнему недоумевал:

– Ты же прыгал на двести пять сантиметров?

– Прыгал… – не объяснять же ему, с чьей помощью прыгал.

– А будешь выше. Иначе я на тебя время не тратил бы. И чтоб осенью обставить Пащенко! Не как вчера…

– А откуда вы знаете про вчера? – спросил и сам удивился: что ни вопрос – глупость несусветная. А ведь вроде малый – не дурак…

– На трибуне сидел, – язвительно сказал Бим. – Ряд двенадцатый, место тридцать второе. Ещё вопросы ожидаются?

– Нет, – засмеялся Алик. Легко засмеялся, без напряжения. Как будто и не было вчерашнего провала и жизнь начиналась только сейчас – в этом светлом и прохладном школьном зале.

– А раз так, начнём помаленьку.

И они начали. И тренировались всего полтора часа; больше Бим не разрешил. Сказал:

– Хватит надрываться. Нагрузки надо прибавлять постепенно. Придёшь завтра в десять ноль-ноль. Идею уяснил?

– Уяснил, – ответил Алик.

А после обеда закрылся в своей комнатёнке и написал стихи. Такие.

Прочитал себе вслух, подумал: неплохо получилось. И главное, с ходу, залпом. Есть, конечно, шероховатости, рифма не везде удалась. Отец скажет: мыслишка – из банальных. Так ведь не для печати писал – для себя. А для него сия банальная мыслишка сейчас – самая важная, самая главная.

Кто прыгнет выше Радуги?

Да сам Радуга и прыгнет.

Сам.

Без помощи вещих снов, без мистики, без антинаучной фантастики. А кто не верит – пусть кусает локти: приятного аппетита.

На радостях позвонил Дашке.

– Ты дома? А я стих написал…

– Ой, Алик, прочитай!

– Когда?

– Немедленно.

– Тогда жду тебя во дворе через минуту.

– Через полминуты… – повесила трубку.

Через полминуты – это он успеет. Сунул в карман листок со стихами, хлопнул дверью – чуть штукатурка не обвалилась. Помчался вниз, перепрыгивая сразу через три ступеньки – всё-таки шестой этаж, а не четвёртый, у Дашки – преимущество в расстоянии. Бежал – улыбка в поллица. Шуму – на весь подъезд, как только жильцы терпят. Выскочил во двор, а Дашка уже стоит ждёт, тоже улыбается.

Ох, и счастливый же человек, этот Алик Радуга, позавидовать можно!..