7

После уроков подошла Дарья свет Андреевна.

– Ты домой?

Ах, мирская слава, глория мунди, сколь легки твои сладкие победы!..

– Домой. А что?

– Нам по пути.

Странный человек Дашка… Будто Алик не знает, что им по пути, так как живут они в одном подъезде: он – на шестом этаже, она – на четвёртом. Но самая наибанальнейшая фраза в устах женщины звучит откровением. Кто сказал? Извольте: Александр Радуга сказал. Вынес из личного опыта.

– Пошли, если тебе так хочется.

Даша посмотрела на него с укоризной, похлопала крыльями-ресницами: груб, груб, неделикатен. Промолчала.

– Что ты будешь делать вечером?

Хотел было заявить: мол, намечается дружеская встреча в одном милом доме. Но вспомнил о «пограничных условиях» из сна, и что-то удержало, словно выключатель какой-то сработал: чирк и – рот на замке.

Сказал честно:

– Не знаю, Даш. Скорей всего, дома останусь.

– Дела?

– Сегодня отец из командировки прилетает.

– Ну и что?

Вот непонятливая! Человек отца две недели не видел, а она: ну и что?

– Ну и ничего.

– Алик, а почему ты мне всё время грубишь?

– С чего ты взяла?

– Слышу. Ты меня стесняешься?

– С чего ты взяла?

– Ну, заладил… Надо чувствовать себя легко, раскрепощенно и, главное, уважать женщину.

Алик и сам не понимал, почему с Дашкой он не чувствует себя «легко, раскрепощенно». Он – говорун и остроумец, не теряющийся даже в сугубо «взрослой» компании, оставаясь один на один со Строгановой, начинает нести какую-то односложную чушь, бычится или молчит. Ведёт себя как надувшийся индюк. Может, не «уважает женщину»? Нет, уважает, хотя «женщина» по всем данным – вздорна, любит дешёвое поклонение, плюс ко всему ничего не понимает в поэзии. Однажды пробовал он ей читать Блока. Она послушала про то, как «над бездонным провалом в вечность, задыхаясь, летит рысак», спросила: «А как это – провал в вечность? Пропасть?» И Алик, вместо того чтобы немедленно уйти и никогда не возвращаться, терпеливо объяснял ей про образный строй, метафоричность, поэтическое видение мира. Она вежливенько слушала, явно скучала, а потом пришёл дылда Гулевых и увёл её на хоккей: они, оказывается, ещё накануне договорились, и Даша не могла подвести товарища. Товарищ! Гулевых, который в сочинении делает сто ошибок, но его правой ноге нет равных на территории от гостиницы «Украина» до панорамы «Бородинская битва»…

Видимо, Гулевых приелся. Нужна иная нога. Вот она: левая толчковая Алика Радуги. А то, что, кроме ноги, есть у него и голова с кое-каким содержанием, – это дело десятое. Не в голове счастье. Выходит, так?

– Я, Даш, уважаю прежде всего человека в человеке, а не мужчину или женщину. При чём здесь пол?

– При том. В женщине надо уважать красоту, женственность, грацию, умение восхищаться мужчиной.

С последним, надо признать, трудно не согласиться…

– А в мужчине?

– А в мужчине – силу, мужественность, строгий и логический ум…

Хорошо, хоть ум не забыла…

– Даш, а ты меня уважаешь? – спросил и сам застыдился: вопрос из серии «алкогольных». Но сказанного не воротишь.

– Уважаю, – она не обратила внимания на формулировку.

– А за что?

– Ну-у… За то, что ты человек с собственным мнением, за то, что следишь за своей внешностью. За сегодняшнее тебя тоже нельзя не уважать…

– Прыгнул высоко?

– Не так примитивно, пожалуйста… Нет, за то, конечно, что не смирился с поражением, потренировался – мне мама рассказывала, как ты в саду прыгал, – и доказал всем, что можешь.

Хорошая, между прочим, версия. Благодаря ей Алик будет выглядеть этаким волевым суперменом, который, стиснув зубы, преодолевает любые препятствия, твёрдо идёт к намеченной цели. И ничто его не остановит: ни страх, ни слабость, ни равнодушие. Только она, эта версия, – чистая липа. Иными словами – враньё. А врать не велено. Баба-яга не велела. И джинн Ибрагим, ныне артист иллюзионного жанра. Как быть, граждане?

Один выход: говорить правду.

– Я не тренировался, Даш. Просто я вчера проснулся, уже умея прыгать в высоту.

– Скромность украшает мужчину.

Фу-ты, ну-ты, опять банальное откровение. Или откровенная банальность.

– Скромность тут ни при чём. Я во сне видел некоего джинна, бабу-ягу и профессора Брыкина. – Алик усмехнулся про себя: звучит всё полнейшей бредятиной. А ведь чистая правда… – И за мелкие услуги они наградили меня этим спортивным даром. Поняла?

Даша сморщила носик, губы – розочкой, глаза сощурила.

– Неостроумно, Алик.

– Да не шучу я, Даш, честное слово!

– Я с тобой серьёзно, а ты…

Быстро пошла вперёд, помахивая портфелем, и, казалось, даже спина её выражала возмущение легкомысленным поведением Алика.

– Даш, да погоди ты…

Никакой реакции: идёт, не оборачивается. Ну и не надо. Дружи с Гулевых: он свой футбольный дар всерьёз зарабатывал, без мистики. Сто потов спустил…

– Даш, а за что ты Гулевых уважаешь? Сила есть – ума не надо? – Эх, ну кто за язык тянул…

Она обернулась, уже стоя на ступеньках подъезда.

– Дурак ты! – вбежала в подъезд, дверь тяжко хлопнула за ней: любит домоуправ тугие пружины.

– А это уже совсем не женственно, – сказал Алик в пространство и подумал с горечью: и вправду дурак.

Сел на лавочку, поставил рядом портфель, вытянул ноги. Ноги как ноги, ничего не изменилось, никакой дополнительной силы в них Алик не чувствовал. Тощие, голенастые, длинные. Школьные брюки явно коротковаты, надо попросить маму, чтобы отпустила. Дашка сказала: «Следишь за своей внешностью». А брюки носков не прикрывают, позорище какое…

Итак, не в ногах дело. Как, впрочем, не в руках, не в бицепсах-трицепсах. Дело в бабе-яге. А что? Вещие сны наукой не доказаны, но и не отвергнуты. Помнится, сидел в гостях у родителей какой-то физик, заговорили о телепатии, так физик и скажи: «Я поверю в физический эффект лишь тогда, когда сумею его измерить». – «Чем?» – спросил Алик. – «Неважно чем. Линейкой, термометром, амперметром – любым прибором». – «Но ведь телепатия существует?» – настаивал Алик с молчаливой поддержки отца. – «Пока не измерена – не существует». – «А может существовать?» Тут физик пошёл на уступку: «Существовать может всё». – «На уровне гипотезы?» – «На уровне предположения».

И то хлеб. Предположим, что телепатия существует – когда-нибудь её «измерят». Предположим, что вещие сны тоже существуют. Теперь доведём предположение до уровня гипотезы. Вещий сон есть не что иное, как форма деятельности головного мозга, при коей в работу включаются те клетки, которые до сих пор задействованы не были. Этот процесс приводит к перестройке всего организма по определённой схеме. Вчера ходил – сегодня прыгаешь.

Красиво? Красиво. Вполне в стиле Никодима Брыкина из последнего сна. Много слов, много тумана, ясности – никакой. А как, дорогой товарищ Радуга, вы объясните указание не лгать «ни намеренно, ни нечаянно, ни по злобе, ни по глупости»? Проще простого: пограничные условия, Брыкин точно сформулировал. Когда врёшь, включается ещё одна группа клеток мозга, которые начисто парализуют работу той, новой группы – ведающей спортивными достижениями.

Во бред! Но и вправду красиво…

Можно, конечно, спросить у мамы, да только реакция на рассказ о снах будет примерно той же, что и у Дашки, не облечённой дипломом кандидата наук. Не в дипломе дело. В умении верить в Необычное, в Незнаемое, в Нетипичное. Давит, ох как давит нашего брата стереотип мышления. Любимая фраза: этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Всё, видите ли, измерить надо! Пощупать и понюхать. Пожевать и выплюнуть: не годится, не стоит внимания. А что стоит? Всё, что внесено в квадратики определённой системы, вполне обеспечивающей душевное равновесие. Отец – уж на что передовой человек, а и то не поверит. Порадуется: мол, я говорил, есть в тебе огромные потенциальные возможности, да ленив ты, нелюбопытен… А в бабу-ягу не поверит. И в Ибрагима тоже. А мама приведёт в дом настоящего Брыкина, и тот вместе с родителями посмеётся над фантазиями Алика.

Но любая более или менее приемлемая версия будет лживой. Как тогда жить прикажете? Всё-таки говорить правду. С милой улыбкой. Ах, Алик, он такой шутник, спасу нет, вечно разыгрывает, вечно балагурит… Как прыгать научился? Да, знаете ли, нырял в реку, нашёл кувшин с джинном, а тот – в благодарность за освобождение – наградил талантишком… А если серьёзно? А серьёзно, знаете ли, такие вопросы не задают… И отойдёт вопрошающий, смущённый справедливым упрёком.

Но дар даром, а тренироваться не мешает. И ещё: волей-неволей придётся идти на мелкую ложь, но, помня о «пограничных условиях», стараться, чтобы она для тебя была правдой. Иначе всемогущее «так не бывает» вызовет кучу подозрений. Алик вспомнил насторожённое молчание класса, когда он наперегонки с Фокиным брал высоту за высотой. «Так не бывает!» Вовремя остановился, не стал прыгать дальше. Соврал, что не сможет взять метр восемьдесят? Отчасти соврал. Но и правду сказал: не сможет, потому что это вызвало бы антагонизм одноклассников, обиду лучшего друга, подозрения Бима. По моральным причинам не сможет, а не по физическим.

Так держать, Алик!..

Вечером, когда отец, уже отмытый от командировочной пыли, сытый и добродушный, уселся в кресло и задал традиционный вопрос: что происходило в его отсутствие? – Алик не удержался, похвастался:

– Сегодня Бима наповал сразил.

– Каким это образом? – спросил отец, не выясняя, впрочем, кто такой Бим. Несложная аббревиатура в доме была известна.

– Прыгнул в высоту на метр семьдесят пять, – сказал небрежно, между прочим, не отрываясь от книги.

Отец даже рассмеялся.

– Красиво сочиняешь.

– Кто сочиняет? – возмутился Алик. – Позвони Фокину, если не веришь.

– Алик, чудес не бывает. До моего отъезда ты не знал, с какой стороны к планке подходить.

– А теперь знаю.

– Ты потрясаешь основы моего мироощущения. – Отец любил высказываться красиво.

– Придётся тебе их пересмотреть. Факты – упрямая вещь.

– Так-таки взял?

– Так-таки взял.

– С третьей попытки? – отец ещё на что-то надеялся.

– С первой. – Алик безжалостно разрушал его надежды.

– Чудеса в решете! Слушай, а может, ты с Фокиным сговорился? – отец искал лазейку, чрезвычайно беспокоясь за своё мироощущение. Ему не хотелось пересматривать основы: лень и трудно.

Алик обиделся. Одно дело – не верить в бабу-ягу, другое – в реальное, хотя и удивительное явление. Тем более, свидетелей – навалом. И если Фокин не внушает доверия…

– Можешь позвонить Биму, Строгановым, отцу Гулевых – ты же с ним в шахматы играешь.

– Подтвердят?

– Трудно опровергнуть очевидное.

– Ну, ты дал, ну, молодец! – Тут отец повёл себя совсем как Фокин в спортзале. Даже встать не поленился, ухватил Алика обеими руками за голову, потряс от избытка чувств. – Как это ты ухитрился?

Предвкушая развлечение, Алик заявил:

– Понимаешь, сон вчера видел. Вещий. Будто выпустил джинна из бутылки, то есть из кувшина. А он мне, на радостях, говорит: будешь прыгать в высоту «по мастерам».

– Кто говорит? Кувшин?

– Да нет, джинн.

– Так-так. А как его звали? Омар Юсуф ибн Хоттаб?

– Можешь себе представить – Ибрагим.

– Редкое имя для джиннов… А что-нибудь пооригинальнее ты не придумал?

– Можно и пооригинальнее. Во втором сне я в трубинском лесу на бабу-ягу напоролся. Отгадал три её загадки – между прочим, плёвые, – она мне и говорит…

– «Будешь прыгать в высоту „по мастерам“… Понял». Третьего сна не было?

– Был, – сказал Алик, наслаждаясь диалогом. – Будто я в воскресенье попал в мамин институт. А там Брыкин меня отловил, усадил в какое-то кресло, подвёл датчики и перестроил мне это… как его… модуляционное биопсиполе в коммутационной фазе «Омега».

– И ты стал прыгать в высоту «по мастерам»?

– Ну, это уж – факт.

Отец упал в кресло и захохотал. Он всегда долго хохотал, если его что-то сильно смешило, всхлипывал, повизгивал, хлопал в ладоши, вытирал слёзы. Мама сердито говорила, что смеётся он крайне неинтеллигентно, но сама не выдерживала, начинала улыбаться: уж больно заразителен был «неинтеллигентный» смех отца.

Алик ждал, пока он отсмеется, сам похмыкивал. Наконец отец утомился, вытер слёзы, спросил:

– А если серьёзно? Тренировался?

Что ж, вчерашние прыжки в саду можно назвать тренировкой. Пойдём навстречу родителю-реалисту.

– Было дело.

– И прыгнул?

– И прыгнул.

– Я же говорил, что есть в тебе огромные потенциальные возможности, да только ленив ты до ужаса, ленив и нелюбопытен.

Алик отметил, что отец дословно повторил предполагаемую фразу. Отметил и похвалил себя за сообразительность и умение точно прогнозировать реакцию родителей. Это умение здорово помогает в жизни. Кто им не обладает, тот страдалец и мученик.

– Как видишь, я не только могу стихи писать…

Подставился по глупости, и отец тут же отреагировал:

– Стихи, положим, ты не можешь писать, а только пробуешь. А вот прыгать… Скажи, метр семьдесят пять – это очень много?

Вот тебе раз! Восхищался, восхищался, а чем – не понял.

– Достаточно много для первого раза.

– Будет второй?

– И второй, и десятый, и сотый. Я всерьёз решил заняться лёгкой атлетикой. Завтра в пять – тренировка. Бим ждёт.

Отец снова вскочил и запечатлел на лбу сына поцелуй – видимо, благословил на подвиги.

– Если не отступишь, буду тобой гордиться, – торжественно объявил он.

– Не отступлю, – пообещал Алик.

Да и куда отступать? Сказал «а» – перебирай весь алфавит. Кроме того, глупо обладать талантом – пусть с неба свалившимся – и не пользоваться им. Как там говорится: не зарывай талант в землю.

8

Когда Алик подошёл к школе, электрические часы на её фронтоне показывали шестнадцать пятьдесят. До начала тренировки оставалось десять минут. Чуток подумал: прийти раньше – посчитают, что рвался на тренировку, как восторженный пацанёнок; опоздать минуты на две, на три – рано записывать себя в мэтры. Пока размышлял, большая стрелка прыгнула на цифру одиннадцать.

Пробежал по холлу, где висели коллективные фотографии выпусков всех лет, красовалась мраморная доска с именами отличников, спустился по лестнице в подвал и… оказалось, что Бим уже выстроил в зале спортсменов. Наскоро переоделся, встал в дверях.

– Извините за опоздание, Борис Иваныч.

Ребята бегали по залу, всё время меняя ритм. Бим посмотрел на часы, крикнул:

– Резвее, резвее… – подошёл к Алику. – Почему опоздал?

– Не понял: только прийти в пять или это – уже начало тренировки.

– Запомни на будущее: если я говорю – в пять, в три, в семь, значит, в это время – минута в минуту – ты должен стоять в строю. Идею уяснил?

– Уяснил.

– Всё. Марш в строй!

Пробегавший мимо Фокин махнул рукой. Алик рванулся за ним, пристроился сзади. Думал: зачем ненужная и выматывающая беготня, если он пришёл сюда прыгать в высоту? А Бим, словно нарочно, покрикивает:

– Темп, темп… Радуга, нажми, еле ноги переставляешь.

Ясное дело: еле переставляет. Хорошо, что двигаться способен, впору – язык на плечо, брякнуться на маты где-нибудь в тёмном уголке и подышать вволю.

Фокин обернулся:

– Крепись, старикашка. Ничто не вечно под луной…

Каков орелик! Побегаешь так – поверишь, что и ты не вечен, несмотря на твои щенячьи пятнадцать лет.

А Бим знай шумит:

– А ну, ещё кружочек… В максимальном темпе… Наддали, наддали… Радуга, не упади…

Смеются… Откуда у них силы смеяться? У Алика не было сил даже обидеться, своё уязвлённое самолюбие потешить. Но именно оно не позволяло ему выйти из строя, плюнуть на всё и умотать домой. Бежал, как и все. Помирал на ходу, но бежал. Сила воли плюс характер… Берите пример с Александра Радуги, не ошибётесь…

– А-атставить бег! – зычно командует Бим.

Наконец-то… Алик обессиленно плюхнулся на лавку: передохнуть бы. Как же, ждите!

– Радуга, почему расселся? Быстро в строй!

Вскочил как ужаленный, зашагал вместе со всеми. Подлый Фокин смеётся, подмигивает. Подножку Фокину… Так тебе и надо, не будешь злорадничать.

– Радуга, прекратить хулиганство. На подножки силы есть, а на тренировку – извини-подвинься?

– Я нечаянно, Борис Иваныч. С непривычки ноги заплетаются.

– А ты расплети, расплети. А я помогу.

Интересно – как поможет?

– Всем на корточки! Па-апрыгали!..

Ох, мука… А Бим-то, оказывается, садист, компрачикос, враг подрастающего поколения, достойной смены отцов. На что сгодится поколение, которое ещё в отрочестве отдало все силы, прыгая на корточках? Чёрт, икры будто и не свои… А негодяй Фокин коленкой норовит в зад пихнуть.

– Борис Иваныч, Фокин ведёт себя неспортивно.

– Фокин, веди себя спортивно.

– Борис Иваныч, я Радуге помогаю, подталкиваю, а он – неблагодарный…

– Радуга, разрешаю один раз тоже повести себя неспортивно.

Благородно со стороны Бима. Не будем торопиться, подловим моментик, отметим неразумным хозарам. То бишь Фокину.

– Закончили прыжки. Сгруппировались у дверей… По трое, через зал – прыжками… Па-ашли!.. Левая нога, правая нога, левая нога, правая… Радуга, шире мах!..

Раз, два, левой, канареюшка жалобно поёт…

– Следите за Радугой… Радуга, а ну-ка, сам, в одиночестве… Левая нога, правая нога, левая нога… правая… Вот такой шаг должен быть, а вы всё ляжки бережёте, натрудить боитесь. Начали снова… Левая нога, правая нога…

Алик прыгал и чувствовал нечто вроде гордости. Впервые в жизни его поставили в пример, и не где-нибудь – в физике там или в литературе – в спо-о-орте! Не фунт изюму, как утверждает отец. В своё время фраза показалась элегантно-загадочной, начал вовсю щеголять, потом как-то наткнулся в словаре Даля: фунт – четыреста граммов; всё сразу стало будничным и скучным.

– Радуга, о чём думаешь?

– О разном, Борис Иваныч.

– То-то и плохо, что о разном. Думать надо о том, что делаешь. В данном случае – об упражнении. Отвлёкся – уменьшил шаг.

Вот тебе и раз! Алик до сих пор считал, что бег, прыжки или там плавание не требуют сосредоточенности. Оказывается, требуют, иначе ухудшаются результаты. Но зачем об этом знать ему, если он прыгает, так сказать, по доверенности: он – исполнитель, сколько надо, столько и преодолел, и думать-то не о чём. Выходит, есть о чём, если Бим говорит: уменьшил шаг. Может, сие самих прыжков в высоту не касается? Проверим впоследствии…

– Стоп! Кончили упражнение. Три минуты – перерыв. Расслабились, походили… Не останавливаться, Радуга…

Никто и не останавливался. Алик ходил вдоль стены, чувствуя смертельную усталость. Почему-то саднило горло: глотаешь – как по наждачной бумаге идёт. Ноги гудели, и покалывало в боку. Стоит ли ломаться ради полной показухи? – думал Алик. Ведь он и так прыгнет выше всех, кто пришёл на тренировку, и выше Фокина распрекрасного. Ишь – вышагивает, дыхание восстанавливает… Алик попробовал походить, как Фокин, – вроде в горле помягче стало. И всё-таки: зачем ему эта выматывающая тренировка? Плюнуть на всё и – прыгать, как получается. А получиться должно, Алик свято уверовал в силу джинна, бабы-яги и брыкинского инверсора-конвергатора.

– Борис Иваныч, частный вопрос можно?

– Валяй спрашивай.

– Может, я без тренировок прыгать буду?

– Без тренировок, парень, ещё никто классным спортсменом не стал.

– А если я самородок?

– Любой самородок требует ювелирной обработки, слыхал небось?

– А в Алмазном фонде лежат золотые самородки, и никакой ювелир им не требуется.

– Потому и лежат, Радуга. Камень и камень, только золотой. Как говорится, велика Федора… А вот коснётся его рука мастера, сделает вещь, заиграет она, заискрится, станет людям радость дарить. Это и есть искусство, Радуга. Так и в спорте, хотя аналогия, мягко говоря, натянутая… Идею уяснил?

– Уяснил.

А у Бима-то, оказывается, голова варит. Ишь какую теорию развернул. Демагогия, конечно, но не без элегантности. Пожалуй, Алик к нему был несправедлив, когда считал его «человеком мышцы вместо мысли». И мышцы налицо, и мысли наблюдаются. Что-то дальше будет?

А дальше придётся ходить на тренировки. Бим – человек принципиальный, ему «лежачие самородки» не нужны. Выгонит из зала за милую душу, и останется Алик при своих волшебных способностях на бобах. Можно, конечно, явиться в Лужники, разыскать тренера сборной, упросить его, чтобы посмотрел Алика. Не исключено – оценит, возьмёт в команду. Только опять-таки тренироваться заставит. Талант – талантом, а труд – трудом. Не поверит же он в версию «бабы-яги»?

Ладно, придётся стиснуть зубы и потерпеть – до той поры, пока признают. Станет знаменитым – начнёт тренироваться «по индивидуальному плану». И пусть тогда попробуют вмешаться в этот «план», пусть сунутся…

– Закончили перерыв. Подготовить сектор для прыжков. – Бим засёк время и ждал, пока вытащат маты, поставят стойки. – Быстрее надо работать, копаетесь, как жуки… Вот что, ребяточки, в воскресенье – районные соревнования по лёгкой атлетике. Сейчас попрыгаем, посмотрим, кто из вас будет защищать честь школы. Контрольный норматив – метр шестьдесят. Идею уяснили?

Попрыгать – это дело душевное, можно и себя показать и к другим присмотреться. Прыгнул – передохнул, посидел…

А у Бима – иное мнение.

– Для разминочки установим высоту метр сорок и – пошли цепочкой через неё. Темп, темп, ребяточки…

Опять – двадцать пять! Бегом – к планке, перелететь через неё (высота – детская!), прокатиться по матам, бегом обратно, снова – к планке, снова – взлёт, падение (больно падать: маты – не вата…), снова бегом…

– Резвее, резвее, Радуга, ты же – самородок, не отставай, в породе затеряешься…

Запомнил Бим, змей горыныч, не простил вопроса. Всё-таки не любит он Алика, старается уколоть. Ничего, Алик ему покажет, что такое «модуляционное биопсиполе в четвёртом измерении», дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток.

– Стоп! Закончили… Подготовиться к прыжкам.

А как готовиться? Как Фокин: приседая, с вытянутыми руками. Сил нет. Лучше посидеть, расслабиться… Ох, до чего же приятно…

Бим пошёл к планке, проверил рейкой высоту.

– Итак, метр шестьдесят. Начали!

Кто прыгнет? Фокин. Соловьёв из девятого «б». Двое парней – тоже из девятого. Алик был не знаком с ними, видел на переменках, но даже не здоровался. Двое – из седьмого, «олимпийские надежды».

Высоту все взяли с первой попытки, семиклашки тоже. Поставили метр шестьдесят пять. Все взяли, семиклашки завалились. Один, что подлиннее, со второй попытки перемахнул. Другой не сумел. Пошёл на третью попытку – опять сбил планку.