— По Чехову, что ли?
      — Как вы догадались?
      — Профессия…
      Официантка притаранила полный поднос закусок, до мелочей, до последнего грибочка, повторив заказ Истомина, ловко рассортировала по столу тарелочки, мисочки, блюдечки и тактично удалилась. Незнакомка откинула наконец вуалетку и обнаружила милейшее лицо, сильно тронутое гримом, но и сквозь тушь, румяна, синьку проступала неподдельная свежесть. Молода была Незнакомка, молода и хороша собой, и не избалована, судя по всему, вниманием борзых мужиков, как ее иные коллеги-премьерши. Истомин про таких, как Незнакомка, держал на вооружении летучий термин: «мой человек». Незнакомка явно была человеком Истомина, и, как показывал многоопытному писателю обмен репликами, она сама не отказалась бы стать его человеком. Взгляды, улыбки, голос, слова — все на что-то намекало, а такому профессионалу, как Истомин, намека было вполне достаточно.
      Впрочем, имело смысл проверить, имело смысл выстрелить прицельно.
      — Вы сюда надолго?
      — В Ростов?.. У меня три съемочных дня.
      — А потом?
      — Домой, в Москву.
      — Вы работаете в театре?
      — Ой, что вы, я еще учусь.
      — ВГИК?
      — Последний курс.
      — Сами москвичка?
      — Коренная. Родилась на Арбате, выросла на Пятницкой.
      Теперь пора вести допроск проблемам семьи и брака.
      — Выросли на Пятницкой, а взрослеете где?
      Какой-нибудь пошлый донжуан сказал бы не «взрослеете», а «хорошеете». Или «цветете». Но Истомин в работес женщинами никаких пошлостей себе не позволял. Его метод: четкость формулировок, чуть усталая строгость, а совсем глубоко — опыт, знание жизни и людей. Ну и, конечно, мягкость, добрая улыбка — вполнакала…
      — Взрослею далеко, к сожалению. Свиблово. Слышали про нашу деревню?
      — Помилуйте, какая ж деревня? Это целый город! Там даже проблемы телефонов нет.
      Оцените ход! Никаких прямых вопросов: мол, не дадите ли номерочек?.. Если умная — поймет.
      Незнакомка была девочкой умной.
      — Была проблема. Теперь снята. Можно звонить в любое время.
      Поняли? В любое время. Но про номер опять-таки — рано. Сам в руки упадет. Как яблоко.
      — Государства помогло?
      — Папа помог.
      Ага, папа есть. И мама, наверно, тоже, но на это Истомину наплевать.
      — Папе нужен был телефон?
      — Что вы хотите — родители! Они должны ежедневно проверять единственную дочку хотя бы по телефону.
      Ах ты черт! Никак к мужу не подобраться… Есть он у нее или нет?
      — Их можно понять: одна, невесть где в Свиблове…
      — А вы думали! Я, когда вечером дома, дверь на цепочку — щелк! Страшно одной…
      Теперь понятно: не замужем. Не слабо устроились нынешние студентки: отдельная квартира, телефон, цепочка на двери… А то, что «страшно одной», не слишком тонкий намек на желание быть вдвоем.
      И еще отметим: Истомин пока даже имени не спросил — не то что номер телефона. И это тоже было частью испытанной тактики, а она никогда его не подводила.
 
      Вот вам и Незнакомка?.. Великий Блок потому был великим, что умел идеализировать женщину, видеть в ней «глухие тайны» и верить, что «ключ поручен» только избранному. Вздор!
      Истомин, как вор в законе, обладал универсальной отмычкой, подходящей к любым глухим тайнам.
      И вдруг — тоже странность, продолжающая череду загадок нынешнего дня! — Истомин будто выпализ реального мира. Нет, он по-прежнему сидел за ресторанным столом, по-прежнему потягивал фирменный напиток, по-прежнему смотрел, как мило вкушает грибки знакомая Незнакомка, но он же, никому не видимый, наблюдал за собой со стороны, откуда-то сверху, может быть, с люстры. И что же он, невидимый, видел?.. Средних лет седоватого, длинногривого, потертого жизнью светского льва, этакого дрессированного умного левушку, знающего, когда нужно выдать рык, когда оскалиться, а когда прыгнуть на тумбу и встать на «оф», то бишь на задние лапы. Он видел миленькую и в меру глупенькую девушку, счастливую тем, что снимается в настоящем фильме, что случай свел ее за один стол с настоящим писателем, что — а, вдруг, а вдруг? — получится у нее настоящий роман, как у настоящих больших актрис. Он видел мамаш-официанток, ехидно наблюдающих за процессом охмурения младенцев и уже высчитавших про себя, когда младенцы окончательно охмурятся.
      И страшно стало Истомину — тому, который со стороны.
      И тогда он быстро-быстро сиганул вниз, влез в шкуру того, который сидел за столом, и уже один — общий! — Истомин резко обернулся, даже не слыша, что ему говорила Незнакомка, и крикнул официантке:
      — Можно вас?
      Та немедленно подошла.
      — Горячее нести?
      — Не надо, — сказал Истомин. — Сколько с нас?
      — Вам вместе считать?
      — Разумеется.
      — Ой, что вы, я так не могу, — запротестовала Незнакомка, но довольно слабо запротестовала, потому что жест Истомина, по ее мнению, логично укладывался в процесс.
      — Зато я могу, — усмехнулся Истомин.
      — Семнадцать двадцать, — ловко подбила итог официантка.
      Соврала, конечно, но не спорить же с ней! Истомин протянул ей две красненьких.
      — Спасибо, сдачи не надо. И принесите девушке кофе. — Встал, улыбнулся Незнакомке: — Желаю вам счастья.
      — Вы уходите? — растерянно и совсем не по сценарию спросила она.
      — Мне пора. Еще раз счастливо.
      И пошел, пошел, пошел. Не оглянулся.
 
      «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». В. Шекспир, «Гамлет», акт первый, сцена пятая.
 
      Это был не Истомин, во всяком случае, не тот Истомин, которого автор отлично знает. Тот бы случая не упустил, тот Истомин по своей природе — охотник, и охотничий сезон для него не прекращается ни на миг. А этот?.. Аскет, женоненавистник, мрачный мизантроп?.. И к тому же Незнакомку расстроил, нарушил ее маленькие, но славные планы…
 
      Отъехал метров триста от заведения г-на Р. Крейцера и обнаружил индустриальный сюрприз: на проезжей части улицы спорые дорожники перекладывали асфальт. Дребезжал асфальтоукладчик, тарахтели катки, пара «МАЗов» с горячей смесью ревела на холостых оборотах. Белая стрелка в синем круге гнала Истомина в объезд, в смутную путаницу ростовских переулков, и он немедленно ринулся туда, не думая о возможных последствиях. Раз повернул, два повернул и три повернул, и вот они, последствия: похоже, он заблудился.
      Узкая улочка упиралась в многоэтажный дом, посреди которого виднелась темная арка-туннель. Тут бы Истомину развернуться, отъехать на исходную позицию, начать путь сначала, а он, опрометчивый вояжер, почему-то направил колеса в эту арку, что-то его манило туда, влекло, зазывало. Подчинившись неведомой силе, Истомин очутился в большом дворе — с зелеными лавочками, с желтыми песочницами, с пестрыми газонами, отгороженными от мира невысокими деревянными заборчиками. Двор был пуст, лишь посреди газона, в песочнице, хулиганского вида малолетка, уверенно балансируя на одной конечности, другой подбрасывал некий предмет и ловко подбивал его внутренней стороной стопы, считая вслух:
      — Семнадцать… восемнадцать… девятнадцать… Истомин отлично знал, что это за предмет: он назывался зоска и являл собой плоскую и тяжелую свинчатку, обшитую кожей, мехом или сукном. В далеком и туманном детстве Истомин слыл чемпионом двора по отбиванию зоски, мог не ронять ее до тех пор, пока не уставала опорная нога. Хорошая была игра, интеллектуальная.
      Судя по небольшому счету, малолетка только начал очередную серию. Он стоял спиной к Истомину — худенький, чуть ссутулившийся, в широкой выцветшей ковбоечке, в ветхозаветных сатиновых шароварах, в донельзя замызганных кедах — и сосредоточенно повышал свое спортивное мастерство.
      — Тридцать четыре… — частил малолетка, — тридцать пять… тридцать шесть…
      Истомин вылез из машины, не заглушив двигатель, стоял наблюдал. Кого-то ему напоминал парнишка, кого-то до боли знакомого. Кого?.. Муки памяти следовало утишить.
      — Эй! — крикнул Истомин.
      Парнишка вздрогнул от неожиданности и уронил зоску. Первым делом подобрал ее — еще бы, ценность-то какая! — и только тогда обернулся.
      — Чего? — невежливо спросил он.
      Светлые, не поддающиеся расческе волосы, выцветшие голубые глаза, нос-картофелинка, усеянный веснушками… В старом семейном альбоме Истомина имелась черно-белая фотография: он, десятилетний, стоит, полуобернувшись, в песочнице и сердито смотрит в объектив дешевенького «Любителя». Отец тогда окликнул его нежданно, оторвал от игры…
      Истомин, как зачарованный, шагнул вперед.
      — Ты? — только и выдохнул.
      Парнишка сощурил глаз, как пробуравил Истомина, длинно сплюнул и соизволил ответить:
      — Ну я.
      — Значит, и я? — засомневался Истомин.
      — Выходит, и ты, — усмехнулся парнишка. — Это уж как посмотреть.
      — Да как ни смотри… Сколько тебе лет?
      — Десять. А тебе?
      — Сорок.
      — Ни фига себе! Моему отцу и то меньше.
      — Как он?
      — Нормально. Зоску пятьдесят раз запросто бьет. Да ведь ты помнишь…
      — Помню. — Истомин шагнул в песочницу. — Дай-ка я попробую.
      Взял теплый от мальчишеской ладошки кружок, подкинул его, поймал на ногу, отбил-поймал, отбил-поймал, отбил… и потерял равновесие, чуть не упал. Ладно Истомин-младший плечо подставил.
      — Еще раз! — Расставил руки, тяжело балансируя, качаясь, как рябина из песни, довел счет до десяти. — Хорош! — Выпрямился, задыхаясь.
      Мальчик поднял зоску, обтер ее от песка, сунул в карман, протянул то ли сочувственно, то ли осуждающе:
      — Да-а-а…
      — Что «да»? — обиделся Истомин. — Поживи с мое.
      — Поживу, — усмехнулся Истомин-юниор. — Вижу, что поживу.
      — Черта с два кинешь.
      — Кину. Увидим.
      — Смотри на меня. Я — это ты.
      — К сожалению. Но необязательно.
      — Не нравлюсь?
      Мальчик отрицательно покачал головой. Стоял перед Истоминым, переминался с ноги на ногу крепко сбитый пенек-опенок, щерился довольно нахально.
      — Что ты обо мне знаешь! — оскорбленного в лучших чувствах Истомина, как говорится, понесло. — Ничего ты не знаешь! От горшка два вершка, а туда же…
      — Большой, а грубишь, — наставительно сказал мальчик. — Я, кстати, на встречу с тобой не набивался, ты сам во двор въехал. Захотел и въехал… — Он подошел к фырчащему «жигуленку», осторожно провел кончиками пальцев по пыльному капоту, заглянул в салон. — У вас такие машины?
      — И такие тоже. — Истомин опять почувствовал некое превосходство над юным альтер эго. — Хочешь?
      — Хочу… — Мальчик протянул руку и покачал руль. Нормально Начался руль, люфт — в пределах нормы.
      — Подрастешь — купишь. И еще много чего получишь. Я, брат, живу не зря.
      Мальчик, полезший было в салон, на водительское место, вдруг резко выпрямился и отчужденно взглянул на Истомина.
      — Чего ты расхвастался! Мне это ни к чему. Хотел меня увидеть — вот он я. И привет. Мне уроки пора делать.
      — Постой, — окликнул его Истомин, — ну постой же! Неужели тебе неинтересно, кем ты станешь? Я бы рассказал…
      Мальчик оглянулся.
      — Не надо. Я знаю, кем стану.
      — Мной, — сказал Истомин.
      — Дудки, — сказал мальчик. — Не стану я тобой. Не хочу.
      — Поздно, — горько сказал Истомин.
      — А вот и не поздно, — не согласился мальчик. И ушел.
      А Истомин сел в машину, выехал со двора и как-то сразу очутился на заветной магистрали, неуклонно ведущей к милому Ярославлю, к городу-цели.
      Что хотел, то и получил — по всем законам физики таинственного пространства-времени… Едучи на дозволенной скорости мимо населенных пунктов Коромыслово, Кормилицыно и Красные Ткачи, Истомин ничего не анализировал, не взвешивал вопреки привычке. Просто ехал себе, глядел вперед, и легко ему почему-то было, и мыслей никаких в голове не гуляло, кроме одной: а вот и не поздно.
      А вслед ему одобрительно грохотал «Сысой», мощно поддавал жару на прощание «Полиелейный», весело звенел «Лебедь» и тонко хихикал наглый «Баран». У киношников, похоже, перерыв давно кончился.
 
      Хотя, конечно, все это сплошная ненаучная фантастика: на таком расстоянии никаких колоколов, даже многотонных, не услышишь.
      Долгожданный Ярославль встретил Истомина спокойной Волгой, красным закатным солнцем, словно бы наколотым на Богородицкую башню Спасского монастыря, и бесконечными путаными трамвайными путями. Здание цирка возникло внезапно, вынырнув из-за какого-то дома и в очередной раз поразив Истомина своими внушительными габаритами — что там какой-то монастырь! Истомин бывал в разных цирках разных городов нашей необъятной страны и давно уже отметил для себя, что цирковые здания везде предмет законной гордости, этакая местная архитектурная достопримечательность. Не случайно же в телевизионных заставках программы «Время» на сводке погоды нам ежедневно демонстрируют какой-нибудь цирк: то в Тбилиси, то в Алма-Ате, то в Свердловске, а то и в Ярославле. Так что все, кто регулярно смотрит телепрограмму, смогут однажды зримо представить себе место, куда — после долгих мытарств! — прибыл Истомин.
      Он оставил машину у служебного входа в крохотном тупичке и вошел в цирк. Не преминул с гордостью подумать: не опоздал. На его часах светилось время: восемнадцать пятьдесят.
      — А мы уж в Москву звонили: выехал — не выехал, — к Истомину шустрил обрадованный директор. — Хорошо — успели, Владимир Петрович, а то уж и представление думали задержать…
      — Думали? — удивился Истомин. — Вы б лучше о зрителях думали: им-то каково ждать? К вашему счастью, опаздывать не научился… Где посадите?
      — Как всегда, Владимир Петрович: первый ряд, ложа.
      — Ну, ведите.
      Нырнули в какую-то дверь и очутились в закулисной тайной части, где уже собрались артисты в ожидании третьего звонка. Кто-то качался— грел мышцы; кто-то жонглировал — кидал и сыпал; кто-то бесцельно бродил туда-сюда — морально готовился; кто-то просто стоял — болтал, ничего не делал.
      Увидели директора с Истоминым — замолчали, замерли, стихли.
 
      Истомин видел сразу всех и не видел никого: лица перемешивались, дробились, растекались.
      Он затормозил, прищурился, желая сфокусировать изображение, остановить картинку. И картинка остановилась — во времени и в пространстве.
      Застыла на паутинках тонкая и высокая воздушная гимнастка, разлетелись длинные легкие волосы, повислив твердом воздухе… Анюта?.. Она-то как здесь?..
      А вот и клоун, смешной и печальный, рыжий, с черно-белым милицейским жезлом, глаза грустные, но строгие… Валериан Валерианович Спичкин, товарищ капитан, откуда вы в Ярославле?..
      А ты, дворняга, что тут делаешь? Или у тебя номер— «Говорящая собака из Верхних Двориков»?.. Тогда ладно, тогда жди…
      Наташа? Оля? Саша? Леночка? Марина? Маша? И еще Маша? Как, еще Маша, которая Маргарита?.. Давно не виделись, приятно встретить! Славный, однако, кордебалет в Ярославском цирке…
      — Ну что же вы? — нетерпеливо спросил директор. — Третий звонок…
      — Задумался… — Истомин очнулся от столбняка, разрешил времени идти дальше, и оно помчалось как оглашенное, как курьерский на длинном спуске.
      — Куда же вы? — крикнул вслед директор. — Что передать артистам? Они вас ждут…
      — Привет! — тоже крикнул Истомин. — Всем артистам пламенный привет и наилучшие пожелания!
      — И все? — громко удивился директор, не надеясь, впрочем, что суперскоростной писатель его услышит.
      Но Истомин его услыхал, поймал вопрос и сразу отбил ответ:
      — Больше ничего, извините, нету… — Вывернул карманы, обескураженно развел руками.
      Из кармана плюхнулась на пол Финдиляка, подскочила, как резиновый мячик, важно уселась в кресло.
      — Пусть начинают, — разрешила она. И тут-то все и началось.

НОВОЕ ПЛАТЬЕ КОРОЛЯ
Повесть