Но не понадобилось. И я не стал просыпаться. - Говорил все это он тоном короля, которого незаслуженно упрекнули в перерасходе государственных денег: и вроде вина очевидна, но с другой стороны - король, какие могут быть претензии... Софья Демидовна молча повернулась и вышла из комнаты. Лида побежала за ней. Старик Леднев обеспокоенно посмотрел вслед. - Неужели обиделась? - Обиделась, - мстительно сказал Игорь. - И правильно. А если б они ее пытать вздумали? Это было не что иное, как полемический прием, вздор собачий, но старик Леднев принял его всерьез. - Они так вежливо спрашивали... И потом она и вправду ничего о Григории Львовиче не знает, так и объяснила. Он у нее давно был, год назад, если не больше. А я его вчера видел. Не мог же я о том говорить... - Почему не могли? - Игорь озлился на старика и добивал его беспощадно. Сказали бы: вчера расстались. Предложили бы подождать: вот-вот сам явится. Старик Леднев резко поднялся, толстовку одернул, губы поджал - аж борода вздернулась. - Профессор Леднев, милостивый государь, никогда предателем не был, напрасно так считаете. - Он даже на "вы" перешел в обиде кровной. - Вы меня оскорбили, а я, мне кажется, этого не заслужил. Игорь остыл так же быстро, как и вспылил. В самом деле, зачем он на старика набросился? - Извините, Павел Николаевич. Старик Леднев заулыбался, рукой махнул. - Пустое, Игорек... Как ты думаешь, если я попрошу прощения у Софьи Демидовны, она меня соизволит простить? - Думаю, соизволит, - сказал Игорь. - Так я попробую... - Покашлял, осторожно стукнул костяшками пальцев в дверь хозяйкиной комнаты. Ответа не получил, заговорщицки глянул на Игоря, приоткрыл дверь и бочком-бочком проник туда. Ладно, они сами разберутся. Плохо другое: Пеликана ищут. И ждут именно здесь, у родственников. Хотя, может статься, и еще где-нибудь ждут. Интересно, не оставили ли они шпика на улице?.. Выскочил из дома, подбежал к воротам. Крепко строили: ни щелочки в заборе, доска к доске прилажена без зазоров. Ага, вот есть дырочка. От выпавшего сучка, наверно... Прижался к ней глазом. Ни черта не видать! Тот самый поваленный столб с фонарем в поле зрения. И все... Ладно, чего бояться-то?.. Открыл калитку, с независимым видом вышел на улицу, посмотрел по сторонам. Вот старушка с клюкой шествует. Вон пацаненок какой-то вдалеке пыль поднимает, бежит куда-то. Куда это он разбежался?.. "Ноги босы, грязно тело и едва прикрыта грудь". Пацаненок добежал до Игоря и резко затормозил. Некрасов был прав, но лишь отчасти. Ноги босы, грудь нараспашку, рубаха без единой пуговицы, навыпуск, на штаны. Но - чистая. И сам он - беленький, длинноволосый, умытый. Встал перед Игорем и уставился на него. - Проходи, проходи, чебурашка, - сказал ему Игорь. - Не в музее, смотреть нечего. Мальчишка на "Чебурашку" не отреагировал, хлюпнул носом, спросил неожиданным баском: - Это четырнадцатый номер? - Четырнадцатый, четырнадцатый, Кого тебе надобно, старче? - Если ты Игорь, то тебя. Это уже становилось интересным. - Ну, я Игорь... - Ведено передать: завтра к десяти утра приходи на Кадашевскую, в дом Игнатьева. Спросишь столяра дядю Матвея, - произнес все хрипловатой скороговоркой, штаны подтянул и с ходу включил четвертую передачу, вихрем понесся по улице - только пыль столбом. - Эй! Стой! - заорал Игорь. - А кто... - Махнул рукой: бесполезно догонять.
      11
      Сидя на школьных уроках, гуляя с Валеркой Пащенко, читая или глядя телевизор, Игорь часто думал: а что сейчас делает старик Леднев? Или Пеликан. И вообще, что там сейчас, когда нет Игоря? И понимал непреложно: ничего! Нет там ничего, и самого "там" не существует. "Там" возникает только с появлением Игоря, ибо он - его персонаж, но он же - его создатель. Сам бог, сам Адам. Такой вот веселенький парадокс... А посему некуда торопиться, все в прошлом останется на своих местах, без изменений - до прихода Игоря. Пока же нужно поспешить в школу. Пять уроков, четыре перемены, из коих одна - большая, двадцатиминутная. На нее и рассчитывал Игорь. Надо было уединиться с Валеркой, засесть где-нибудь в укромном углу школьного двора - есть такой угол за теплицей, у забора, - и поговорить о вчерашней встрече с вежливыми парнями. Об их предупреждении. О пружинном ножичке. Гамлетовский вопрос: звонить или не звонить? Нет, не может быть здесь дилеммы: звонить, спешить к телефону, слышать Настин голос, договориться о встрече... А где? Ну, скажем, у памятника Пушкину... Но ведь ты боишься ее дома, ее двора, а, Игорек? Ты боишься ее провожать до подъезда, боишься остаться один на коротком вечернем пути до арки-туннеля, ведущей на многолюдный. Кутузовский проспект... И сам себе признался: да, боюсь. Боюсь, черт возьми, хотя и стыдно... до боли стыдно! До боли?.. Чего же бояться? Как раз боли? Ну, отлупят тебя пятеро, большое дело! Помнишь, кажется, у Зощенко, рассказ о студенте и матросе, влюбленных в одну девушку. Матрос регулярно колошматил студента, а тот, харкая кровью, вновь приходил на свидание. Более того: бросался на гиганта-матроса с кулаками, пока тот не сдался под сумасшедшим напором бесстрашного дохляка. Беллетристика... А что не беллетристика? Парни эти, короли двора? Типичная штампованная беллетристика. Герои нравоучительных очерков из серии "Человек среди людей". О заблудших подростках. Но тем не менее они существуют. И боишься ты, Игорек, не боли, не крови, не ножичка какой-нибудь золингеновской стали, а чего-то другого, чему и названия не придумать. Знаешь - чего? Себя ты боишься! Своей беспомощности, нерешительности, полного отсутствия того, что с избытком имелось у зощенковского студента. Ты, не слабый физически человек, - да и подручных средств вокруг много, палки, доски, кирпичи! - боишься применить свою силу, пойти на конфликт. Живешь по принципу; нас не трогай, и мы не тронем... Но с Пащенко посоветоваться стоит. Он подобными комплексами, известно, не обладает. Предупредил его: - Надо поговорить, старичок. - В чем дело - вопрос! - Готовность у Валерки - ноль, как принято писать о всяких экспериментах. - Надолго? А то у меня в три пятнадцать тренировка. - Да нет, ненадолго. На большой перемене сходим за теплицу... Сели за теплицей на сложенные школьным завхозом доски - двадцать минут свободы впереди. - Что стряслось, Игоряха? Ничего не стал таить, все выложил. И про Настю, и про парней, и про свои непонятные страхи. Взглянул на часы, оказалось, что на все про все десяти минут хватило. А думал - леденящая душу история, за час не поведаешь... И Пащенко к ней соответственно отнесся. - Не вижу особых проблем, старичок. Обыкновенные пижоны, маменькины сынки. Папаня в загранку съездил, привез любимому отроку ножик, а тот теперь себя кумом королю чувствует... - Повторил еще раз: - Не вижу проблем. Хочешь, я с тобой вечером пойду? Я свободен. На двоих они не полезут. Цельный человек - Пащенко. Ни в чем проблем не видит. А коли видит, то и решает их, не мудрствуя лукаво. И правильно делает! Легко ему живется... А Игорь каждый раз в сомнениях путается, никак их не размотает. И все они неразрешимые, все они мирового значения!.. Но тут приходит друг Валера и заявляет: плюнь, все мура, живи прямо, ничем не мучаясь. И ведь прав, наверно... А Пащенко развивал тему дальше: - Во-первых, надо об этих гавриках Насте сказать. Она их наверняка знает, пусть имеет в виду, раз уж развела себе таких кавалеров. И цена тебе у нее побольше будет: не убоялся трудностей ради дамы... Ты говоришь, она на Кутузовке обитает? И Алик там же... - Это его коллега по прыжкам, друг-соперник. Все норовит познакомить, да как-то не получается. - У него приятелей - весь проспект. - Зачем мне его приятели? - На всякий случай. Соберем компаху и пуганем этих гадов - до окружной дороги поползут! Это был выход. Пугануть. Сила на силу. Закон Ньютона: на всякое действие существует противодействие, да простит учитель физики столь вольное толкование физической классики. Показать "этим гадам", как выразился Валера, ньютоновскую правоту. А самому в сторонке постоять? Двое дерутся - третий не мешай, старое дворовое правило? Этаким полководцем на горушке... - Спасибо, Валерка, научил уму-разуму. Как вариант - застолбим. На будущее. А пока поглядим за развитием событий. - Сам пойдешь? - Угадал. - А отлупят?.. - Ну уж, обязательно отлупят... - А что? Запросто. Может, все-таки я с тобой? - Спасибо, Валер, перебьюсь сегодня. - Ну, перебейся... - Засмеялся: иносказательное буквально прозвучало. Позвони вечерком. ...Как в воду с обрыва: схватил трубку, набрал Настин номер. И все дурацкие опасения показались мелкими и придуманными, когда услыхал чуть капризное: - Наконец-то! Я уж и ждать устала... - Настенька, я хочу тебя видеть! - Сам не заметил, что на "ты" ее назвал. - В "Россию" сходим, в кафе посидим... - Я буду у Пушкина через час. Задуманная программа начата по плану. Чем-то закончится?.. Пока смотрели фильм, а потом сидели в "Московском", Игорь все время пытался сравнивать Настю с Лидой. Не потому, что Лида ему понравилась - ничего подобного, такого даже в мыслях не объявилось, - просто он проверял то секундное впечатление, которое возникло у него, когда Лида впервые вошла в комнату. Тогда он подумал, что она удивительно похожа на Настю. Потом разуверился в этом. Сейчас, сидя за столиком кафе, в упор уставился на Настю, как голопузый вестник Пеликана - на него самого, на Игоря. Настя даже спросила, на миг оторвавшись от мороженого: - Что ты во мне углядел? Чуть было не ляпнул машинально: ничего не углядел. Но сообразил вовремя, что буквальный смысл прозвучит обидно. Ругнул себя за невнимательность, сказал грубовато: - Будто сама не знаешь... - Честно - не знаю. Язык стал тяжелым, неповоротливым. От мороженого, что ли? Своего рода анестезия... - Красивая ты очень... - Вот и соврал! - почему-то обрадовалась Насстя. - Я себя знаю и не обольщаюсь на свой счет. А может, она хотела, чтобы ее разубеждали? - Нет, красивая, очень красивая! - упрямо настаивал Игорь. - Не верь зеркалу. Двусмысленное вышло предложение. Значит, лучше зеркалу не верить, но можно и поверить: что-то такое оно отражает. Настя, к счастью, двусмысленности не заметила или не захотела заметить. - Конечно, тебе верить приятнее... И все же есть у нее что-то общее с Лидой. Даже не "что-то" - многое. Глаза, их выражение, особенно когда она улыбается, и сама улыбка, и ямочки на щеках. И волосы - обе блондинки... Но разве оно удивительно -это сходство? Ведь он увидел Лиду такой, какой хотел. А хотел увидеть похожей на Настю, об иной девушке не помышлял. И то, что Лида потом оказалась другой, так это естественно. Настя - здесь, Лида-там. Лида - человек из чужой памяти, хотя и пропущенной через миооощущение Игоря. через его фантазию. Да и вообще: разве было бы что-нибудь там в пресловутой чужой памяти, если бы на Игорева фантазия?.. Странное дело, ему впервые за все время путешествий в прошлое хотелось рассказать о нем. Ну, просто распирало. Одно останавливало: не поверит Настя. Да и кто поверит в фантасмагорию, в чудо, в антинаучную фантастику? И то ли не мог он больше держать в себе все это, то ли Настя слишком располагала к откровенности, тем более - к давно желаемой, но решил попробовать, почву прощупать. Не впрямую, конечно, не в лоб, не всю правду чохом. Потихонечку, полегонечку. Иносказательно. Просто - о прошлом. Издалека. - Ты куда после школы? - На филфак, наверно. А ты? - Соседями будем. На исторический. - Давно решил? - Пожалуй, давно. С детства книги по русской истории любил. Раньше Смутным временем интересовался, помнишь, было такое после смерти Ивана Грозного, а теперь в недальнее прошлое путешествую. Слово сказано! - Куда именно? - В гражданскую, в восемнадцатый год. - Почему именно в восемнадцатый? - Понимаешь, какая штука. Дед у меня, он в девятьсот первом родился, в конце лета восемнадцатого года шел пешком из Ростова-на-Дону в Москву... - Зачем? - Застрял он в Ростове. Его родители отправили парня к родственникам сестра прабабки там, кажется, жила, семья ее, - а тут революция, война началась. Ну, он и сбежал от родственников... - Как сбежал? - Как сбегают? Ногами. Ночью, когда все спали, налегке. И пошел по Русиматушке. Тыща километров как отдай. Ужаснулась: - Война ведь! - Верно. Рискованно было идти. Могли и шлепнуть. Но повезло. Дошел целым и невредимым. - Ой, как интересно! Красные, белые... А он-то сам как настроен был? Игорь усмехнулся: что сказать про деда? Видимо, правду. - Никак, наверно. Мальчишка, плохо ориентировался в политике. Но когда дошел, стал красным, это наверняка. Про деда - все правильно, иным он и не мог быть: дитя своего времени, только своего, а в то время семнадцатилетний парень из среднебуржуазной семьи нечасто имел какие-то устоявшиеся политические взгляды. Но дед дедом, а речь-то о нем, об Игоре... Ладно, начал не о себе, так и продолжу не о себе. Пока. Дальше видно будет. - Он тебе сам рассказывал? - Он умер задолго до моего рождения. - Откуда же ты все знаешь? - Бабушка, отец... Они про деда многое знали. - Игорь старался отвечать не впрямую, уклончиво, переводил акцент; - Дед у меня - герой-удалец. В финскую воевал, Великую Отечественную до конца прошел, полковником конец войны встретил. А потом демобилизовался, до смерти в газете работал. - Журналист? Тоже Бородин фамилия? - Нет, он не писал, не вспоминай. Он выпускающим работал, в типографии. А писать мечтал. Даже пробовал чего-то. Царапал в тетрадке перышком. И заметь, именно о гражданской войне, наверно, и меня заразил. - Ты же его не знал, не застал. - Он меня генетически заразил... Посмеялись. Настя попросила: - Ты бы мне рассказал обо всем этом подробно, а? - О чем именно? - О путешествии деда. Ты о нем подробно знаешь? Усмехнулся: куда уж подробнее... - Хорошо, будет время - расскажу. - Завтра? Идет?.. Ты этого хотел, Игорек? Поведать Насте о хождении по времени, в подробностях поведать, ничего не упустить, не забыть. Ни старика Леднева, ни Пеликана, ни Лиду, ни ее тетку, ни даже босого мальчишку-вестника. Только не о себе придется говорить. О деде. А какая разница: тоже мальчик из хорошей семьи, тоже Бородин, тоже семнадцатилетний. Пускай о деде. Лишь бы выговориться...
      12
      Ясное дело, договорились завтра созвониться. Поутру, не откладывая в долгий ящик. На часах - десять тридцать пять. Двор темен и тих. Интересно: ждут ли его вежливые ребята?.. Интересно - не то слово. Шел, не глядя по сторонам, еле-еле сдерживая желание побежать. Вон они, ящики... - Эй, Игорь, подойди сюда, дружок! Ждут! Ну уж черта с два он к ним подойдет!.. Убыстрил шаги, почти побежал, молча, никак на окрик не реагируя. Стоп! - Ты куда это разбежался? Не слышал - зовут? Двое в куртках перед ним. И как назло - никого во дворе. Вымер он, что ли? Может, закричать?.. - Давай-давай двигай. Мы два раза не повторяем. Эти куда грубее, чем их вожак. Вежливости не обучены. Взяли под локотки и повели к ящикам. - Руки прочь! - Красивая фраза, но глупая. Игорь дернулся, сбросил руки "конвоиров", но ведь пошел к ящикам, сам пошел, как... корова на убой. Придумал сравнение и про себя усмехнулся; пошляк ты, братец! Идешь по морде получать, а все же пыжишься, как бы "покрасивше" о себе выразиться... Двое отконвоировали, трое поджидают. Итого - пятеро. Знакомые все лица. Вот и вожачок их. Сидит на ящике, развалился, на другой ящик оперся... Интересно, что они делают, когда из магазина пустую тару вывозят? - Что жэ ты, Игорь? Ай-яй-яй... Тон соболезнующий, того и гляди расплачется юноша, модный свитер слезами омочит. - А что я? - Я тебя предупреждал: забудь о Насте. Предупреждал или нет? - Ну, предупреждал. - А ты не послушался. Нехорошо... Издевается, сволочь, остроумие свое показывает. - Кому нехорошо? - Будет? Боюсь, что тебе. Странное ощущение: Игорь одновременно трусил и злился. Два малосовместимых чувства, ибо злость на противника должна рождать желание если не нападать, то уж защищать себя. Но ощущая эту злость, Игорь пытался хорохориться, страшась тем не менее нечаянным словом или действием перейти ту грань, за которой дипломатические переговоры окончатся. Страшился он ее перейти и не понимал - не хотел понимать! - что ребята-дипломаты ведут переговоры, только следуя неписаному протоколу подобных встреч "на высоком уровне", а на самом деле ими все давно решено... - Ты о себе лучше подумай. - Странно...- Вожак обернулся к приятелям, театрально требуя разделить с ним изумление. - Игорь, кажется, хамит... - Хамит, хамит, - немедленно подтвердил один из приятелей и засмеялся довольно. - Обидно, - сказал вожак, встал и, не замахиваясь, коротко ударил Игоря в солнечное сплетение. Игорь открыл рот, попытался вдохнуть, не смог и резко согнулся пополам, присел на корточки. Было страшно: воздух не попадал в легкие, останавливался где-то на полпути, и к боли в животе добавлялась кружащая голову пустота в груди. Вежливые ребята стояли над ним, молча смотрели, как он старается дышать, судорожно открывает и закрывает рот. Рыба. - Плохо Игорю,- сказал вожак. Возможно, он и раньше что-то говорил, но Игорь не слышал его. А сейчас услыхал, голос прорвался, как сквозь вату. И дышать стало легче. - Как бы хуже не было,- добавил кто-то из парней. - Сволочи! - Игорь почувствовал, что он вот-вот заплачет. Это было совсем уж стыдно. - Он опять хамит, - грустно произнес вожак, глядя, как поднимается Игорь. - Он ничего не понял. Игорь понимал одно: сейчас вожак снова ударит, и надо бы ударить первым, пока тот не ждет нападения, стоит, раскрывшись. Понимал и... ничего не мог с собой поделать. И вдруг - это уж попахивало мистикой! - раздался такой знакомый голос: - Ба-а! Какие люди! Пащешко! Он-то откуда?.. Обернулся. Так и есть - Валерка. Улыбается во весь рот, будто невесть что развеселое углядел. И рядом с ним - другой парень. Тот, напротив, довольно мрачно на все посматривает. - Игорь, тебе не кажется, что ты заставляешь себя ждать? - Это опять Пащэнко. Надо бы отвечать, но Игорь не знал что, не мог ничего выдавить. А Пащенко, оказывается, и не требовалось ответа. Он и вопрос задал риторический. Теперь он обращался к своему мрачному спутнику: - Они, Алик, явно чего-то не поделили. Ты не находишь? Алик тоже промолчал, предоставляя Валерке право вести спектакль в одиночку. А того хлебом не корми - дай поговорить. - Извините, парни, извините, но доделите в другой раз. Нам Игорь очень нужен, ему через полчаса из Организации Объединенных Наций звонить будут. Сам генеральный секретарь. Надо поспешать. Еще раз изнините. Он подхватил Игоря под руку и потащил прочь от ящиков. Алик пошел сзади, поминутно оборачиваясь, прикрывая тылы. - Эй, длинный, ты бы не лез в наши дела! А то и тебе кое-что обломится... - неожиданно опомнился кто-то из компании. Не вожак - тот помалкивал. - Премного благодарен, - паясничал Пащенко, полуобернувшись, однако не притормаживая, целеустремленно руля к воротам. - Всю жизнь мечтал. Обломите, что обещали, и передайте Насте. А уж она меня разыщет. Через Игоря. - И захохотал нарочито по-дурацки, взвизгивая и ухая. А когда отсмеялся, то в разговор вступил вожак. Он сказал негромко, но Игорь услышал: - Тебе сегодня повезло, Игорь. Но предупреждение остается в силе. Помни о нем. - Он помнит, - продолжал на прощание дурачиться Валерка. - У него память, как у молодого. Адье, ребятишки, ариведерчи Рома... Они вышли из подворотни на Кутузовский проспект, и Игорь опять, как и в прошлый раз, был ошарашен и светом, и шумом, и многолюдьем. - Ну ладно, мне пора. Чао! - Алик помахал рукой и пошел по тротуару, легко обгоняя прохожих. - Ты извини, время не рассчитал, - сказал Пащенко. - Позвонил Насте, ее мама доложила: мол, в десять будет. Ну, я и накинул полчаса на провожанье, вот чуть-чуть и опоздал к кульминации... Сильно тебе врезали? - Пустяки... - Игорю опять хотелось плакать. Ну что ты скажешь, прямо девица сентиментальная! - Спасибо тебе. - Сочтемся славой. - Я не ожидал удара, а он в поддых... - Ладно-ладно. - Пащенко видел, что Игорь пытается оправдать себя, и не хотел терпеть унижений друга. - В суде объяснения писать будешь. А я тебе не Фемида с весами, у меня оба глаза вперед смотрят. И как ты думаешь, что они видят? - Что? - Игорь не сдержался - улыбнулся. - Они видят замечательно пустое маршрутное такси, которое пулей домчит нас до площади имени Феликса Эдмундовича. Понеслись! И они понеслись. Потом, уже лежа в постели, собирая - пользуясь цитатой из любимого Игорем Блока - "воспоминанья и дела" минувшего дня, Игорь думал: почему "вежливые ребята" испугались? Их же пятеро, а против них - только двое, ибо себя Игорь считать не имел права. Испугались двоих? Вряд ли. Хотели бы - отлупили бы и Валерку и Алика самым лучшим образом. А ведь отступили... Может, шума боялись? Пожалуй, так. Тихие интеллигентные мальчики, не хулиганят, маленьких не обижают, со старшими не задираются. И вдруг драка. Пятеро против двоих. Тут и искать виновных не надо: кого больше, те и виноваты. Могла получиться осечка: вышли бы они из отработанного образа на виду у сбежавшихся на шум жителей дома. А этого им, ох, как не хочется!.. Тут телефон затрезвонил. Он у Игоря прямо на полу обретался, у кровати. Взял трубку. Настя. - Игорь, что случилось? - А что случилось? - Мне Наташка звонила. Трепло Валерка! - Ну и что она говорит? - Что тебе угрожали. Из-за меня. Даже ножом пугали. Так? - Ну так... - А ты не струсил? Валерка сказал, что он специально сегодня ко мне во двор приезжал, думал, драка будет, а ты прошел сквозь них, как нож сквозь масло... "Нож сквозь масло" - это явно из Валеркиного репертуара. Как он Игоревы подвиги расписал, можно себе представить! Зря, выходит, Игорь на него сейчас клепал: друг - он во всем друг. - Какой там нож, какое масло... - Трудно было Игорю это произнести, но иначе не мог. - Струсил я, Настя, как последний первоклашка. И если б не Валерка, не знаю, что было бы. - Вот что. - Голос Насти стал деловым и строгим.- Теперь я тебя провожать буду. Каждый раз. Сначала ты меня - до подъезда, а потом я тебя - до троллейбуса. Что ж, это выход. При Насте, можно быть уверенным, к Игорю никто из тех парней не прицепится. Только воспользуется ли он им, этим выходом? Надо уж совсем себя не уважать... - Вздор, Настасья, ты что придумала? - А что? Я знаю этих парней. Подонки. Вадька там один, он в меня в прошлом году влюбился, проходу не давал, а я его отшила разок. Теперь он считает, что я никого не могу полюбить - не имею права. - А ты можешь? - с замиранием сердца, полушепотом. И так же - полушепотом - в ответ: - Могу. И повесила трубку. До завтра.
      13
      В доме все еще спали, когда Игорь на цыпочках прошел к окну по крашеным молчаливым половицам и настежь распахнул его. Оно выходило на улицу, по-прежнему пустынную. Пахло сеном, прелой травой и еще - отчетливо - гарью. Запах гари тянулся откуда-то издалека, будто напоминание о недавнем пожаре. Игорь тихонько открыл дверь, прошел через пустую общую комнату, через прихожую, выбрался во двор. Восемь на часах, на хороших часах марки "Слава", которые Игорь прятал в кармане брюк, скрывал ото всех, - здесь, в прошлом. Можно себе представить изумление старика Леднева, если бы он узрел эти супермодные "тикалки" с зеленоватым циферблатом под граненым стеклом. Пока не узрел, Игорь был осторожен. На крыльцо вышла Софья Демидовна, увидела Игоря, сказала: - Буди своего спутника. Завтракать станем. Будить Леднева - дело привычное. Каждое утро Игорь им занимался, навострился. И сегодня со стонами, с обидами и мелкими оскорблениями, но поднялся старик. Умываться не пожелал. - Мне от воды еще больше спать хочется. Я и так чистый. Ты что, забыл: мы же третьего дня в бане мылись... Бог с ним, пусть не умывается! Но вот как его дома оставить, чтоб не увязался за Игорем? Проблема! Помнится, еще вчера он выражал желание побродить по городу. Говорил: - Все равно Пеликана ждать... И сказал это при хозяйке. Она, естественно, удивилась: - Кого ждать? - Григория Львовича, - ничтоже сумняшеся объяснил Леднев. - Как-то вы его странно назвали... Пришлось Игорю вмешаться: - Был случай. Григорий Львович нам одну байку рассказывал, про пеликана. С тех пор мы его так иногда называем. В шутку. Он не обижается... - И безжалостно лягнул под столом ногу профессора. Тот покривился, но смолчал. Потом, когда одни остались, не преминул поинтересоваться: - Это что ж такого я сморозил? - Глупость, - объяснил Игорь. - Видите, Софья Демидовна удивилась. Значит, Пеликан не афиширует здесь свое прозвище. - Странно, - недоумевал Леднев. - Здесь, с родными, не афиширует, а с нами, посторонними - пожалте бриться. Мы, божьей милостью, Пеликан Единственный... Игорю это тоже казалось странным. Приученный всему искать пусть собственное, но объяснение, он и тут нашелся: в доме у Софьи Пеликан человек респектабельный, куда как лояльный. Вон вчера из контрразведки приходили. Скажи им Софья, простая душа, про птичье прозвище - чего бы они не заподозрили только! А так - Григорий Львович, солидный мужчина, отсутствует за неимением в наличии. А то, что им, посторонним, Пеликаном назвался, так на то они и посторонние: сегодня есть, завтра ищи-свищи! Им как раз подлинную фамилию знать не следует. Все это могло соответствовать истине при одном условии: Пеликан или бывший, или настоящий нелегал. А в том Игорь уже и не сомневался. Завтракали вчетвером. Лида сидела напротив Игоря и смотрела на него если и не влюбленно, то с восторгом. Игорю было неудобно. Он на Лиду не глядел, уставился в тарелку с овсяной - нелюбимой! - кашей, скреб ее ложкой. Восторг инфантильной гимназистки он относил за счет прочитанных вчера стихов. И не столько Блока, сколько тех, что она за Игоревы приняла... Как же: знакомство с пиитом! Такой факт юной барышне-эмансипе легко голову кружит. Поели. Игорь хозяйку поблагодарил, попросил разрешения покинуть стол. - Мне в город надо. - Я с тобой, - сказал старик Леднев. Как Игорь и ожидал! Но это было бы полбеды. А тут и Лида свою лепту внесла: - Можно, я тоже? Хорошо, на профессора Игорь согласен, но Лида - это уж слишком. Надо было отбояриваться. - Что вы, что вы! - деланно ужаснулся он. - Чувствуете, запах какой? Говорят, пожары в городе... Старик Леднев немедленно вопросил: - Кто говорит? - Там... - туманно объяснил Игорь. И старик Леднев его прекрасно понял, хмыкнул и ручки потер. - Ну, раз там... А мы пожаров не боимся, правда, Лидочка? Мы пойдем и посмотрим... И вообще, в юности я служил в пожарной команде, я все знаю. - Тут он на спинку стула откинулся, глаза блаженно прикрыл. - Какие першероны, серые в яблоках! А каски, каски, начищены, как зеркала... И брандмайор впереди... Сладко ему было вспоминать то, чего, на взгляд Игоря, никогда в его жизни не существовало. Софья Демидовна робко вставила: - Может, и вправду опасно, а, Лида? Старик Леднев очнулся от сладких воспоминаний и яростно воспротивился: - Абсолютно не страшно, любезная Софья Демидовна. Я Лидочку ни на шаг от себя не отпущу, следить стану паче цербера. На меня, драгоценная Софья Демидовна, можно положиться безо всякой опаски. - Да-а? - с сомнением протянула хозяйка, но спорить не стала. А старик Леднев, довольный победой, так славно и просто одержанной, рвался в бой. - Если идти, господа, то немедля. В путь, в путь, трубы зовут. В городе было неспокойно. По дороге выяснили, что ночью какие-то злоумышленники взорвали казармы, расположенные на другом конце города, в районе Святой слободы. Пожарных частей не осталось, серых в яблоках першеронов - или на ком они тут ездили? - давным-давно мобилизовали не то белые, не то красные, как, впрочем, и топорников. Брандмайоры сами воевать тронулись - за единую и неделимую, а также святую Русь, опоганенную теми красными, к кому ихние, брандмайоровские, топорники подались. Стало быть, топорниками и опоганенную. Кому уж в таких сложных условиях пожары тушить? Некому. Вот казармы и погорели. Не вчистую, но сильно. Старик Леднев разговорился с толстой, мордастой, краснощекой теткой, по виду торговкой, но с пустой корзиной. Распродала, что ли, все? Нашла время для торговли... Леднев вцепился в нее, как клещ, стал выяснять подробности городской жизни, торговли и наличия товаров на базаре, а Игорь решил: была не была! Потянул Лиду за рукав. - Есть дело. Но - секрет! Лида мгновенно расцвела, в буквальном смысле слова - щеки покраснели, глазки загорелись. - Какой секрет, Игорь? - Хранить умеете? Она мелко и быстро перекрестилась. - Христом богом клянусь. Игорь посмотрел по сторонам - не слушает ли кто? - но сделал это больше для Лиды, чем для себя. - Вы знаете, где Кадашевская улица? - шепотом спросил он. - Знаю, - тоже шепотом ответила Лида. - Вон та Свитская, а там направо Кадашевская. А зачем вам? - Надо. Идем. - А Павел Николаевич? - Ему ни слова. Лиде это не понравилось. Секрет секретом, но она же воспитана в уважении к старшим! Другое дело, что она не знала, как старшие иногда могут мешать... - Может, мы его все-таки предупредим? - Тогда он увяжется за нами, а там опасно. Это сразило Лиду, и, уже не противясь, она пошла за Игорем, поминутно, впрочем, оглядываясь. Вопреки опасениям, никто на них не обращал внимания - ни раньше, когда они втроем шли, ни теперь, когда отделились от профессора. Игорь с Лидой на вид - юные влюбленные, местные Ромео и Джульетта, дети приличных родителей. А Леднев... Пащенко таких называл коротко: "чайники". Кто, скажите, заподозрит в "чайнике" поджигателя и бомбиста? Только параноик, страдающий манией преследования. Чайник - сосуд привычный и безопасный... Без приключений дошли до Кадашевской. Там пришлось спросить, где дом Игнатьева. Им объяснили. Дом оказался солидным по размерам; трехэтажный, каменный, с двумя подъездами. Типичный доходный дом. Игорь сказал: - Стойте здесь и смотрите в оба. - На что смотреть, Игорь? - Уже задавая вопрос, Лида смотрела в оба именно на Игоря. Она опять была влюблена в него, ибо поэт, да еще и окруженный ореолом тайны, весь погрязший в правилах конспирации, - это особый человек. Не любить его невозможно. В данный момент Лидина влюбленность играла Игорю на руку. - Если заметите кого-нибудь подозрительного, делайте вид, что просто гуляете. Или ждете подругу. - А как я узнаю, что это подозрительный? - Узнаете. Подозрительного сразу видно. - Игорь не стал вдаваться в объяснения, да и что он мог объяснить? Ровным счетом ничего! Он сам не ведал, как узнать подозрительного... - А вы? - Лида не отставала. - Я - в дом. Ждите. - Берегите себя! Последняя фраза - из какого-то романа. Возможно, ее произносила некая прекрасная дама своему возлюбленному, который отправлялся в очередной крестовый поход. Или еще куда-нибудь, где уж--жасно опасно. - Поберегу, - пообещал Игорь и вошел в подъезд. Здесь было тихо и прохладно, даже холодно, как и в любом подъезде-колодце в старых московских, еще дореволюционной постройки домах. Игорь, случалось, бывал в них: там жили и его знакомые и знакомые его родителей. В любую жару такие подъезды, как термосы, хранили каменную прохладу. Неширокая, но внушительная лестница - похоже, из мрамора - поднималась вверх, ограниченная слева стеной с облупленной штукатуркой, но без привычных Игорю надписей цветными мелками, а справа - чугунными решетчатыми перилами.