Говорил он спокойно, не повышая голоса, без всякой щенячьей приблатненности, столь популярной у обитателей темных углов любого двора, и поэтому Игорь совсем успокоился, даже пошутить себе позволил: - А вы придумайте себе общее имя. Мне легче будет. Его собеседник, парень в свитере, негромко засмеялся, и Игорь отметил, что засмеялся он один, другие промолчали. То ли не приняли шутку, то ли у них так положено. - Обойдешься, - сказал парень в свитере, - Полагаем, что мы больше не увидимся. - Как знать. - Игорь старался поддержать легкий разгозор. - От тебя зависит. Ты Настю давно знаашь? Вот оно в чем дело! Настя им спать спокойно не дает. - Недавно. - Зачем ты к ней ходил? - А тебе-то что? - Не груби старшим, Игорь, это невежливо. Я повторю вопрос: зачем ты к ней ходил? - И я повторю: а тебе-то что? Щелк! Из сжатого кулака парня в свитере, как чертик из табакерки, выпрыгнуло узкое лезвие ножа. Спринг-найф, пружинная штучка. Игорь видел такой однажды у отцовского приятеля, вернувшегося из загранплавания... - Видишь? - Парень медленно вытянул руку в направлении Игоря.- Это нож. Глаза давно привыкли к темноте, и казалось, что во дворе не так уж темно все видно, пусть не очень отчетливо. - Вижу, - сказал Игорь. Странная вещь: он не ножа испугался, он просто не мог его испугаться, ибо не было в его жизни драк с ножами, знал о них теоретически - из кино, из книг, и относился к ним как к чему-то невзаправдашнему, искусственному. А вот угрозы, прозвучавшей в голосе парня, он испугался - чуть-чуть, самую малость. Угроза это реально, это пахнэт дракой, а драться Игорь не умел и не любил. И не хотел. - Я тебя не обижу, я обещал, - напомнил парень, - но я не люблю грубости. Я показал тебе нож только для того, чтобы ты знал: я могу выйти из себя, и ты в том будешь виноват. Разговор казался каким-то книжным, придуманным. Где этот парень нашел себе модель поведения: спокойный тон, вальяжная поза, да и в отсутствии вежливости его не упрекнешь. - Я жду ответа, - повторил парень. И Игорь, вновь ощущая камень в желудке, тяжелый холодный камень, сказал через силу: - Она меня попросила помочь ей. Донести банки с белилами. - И все? - А что все? - Ты у нее задержался, Игорь. Может быть, ты помогал ей белить потолок? Один из парней, до сих пор молча куривший, не сдержался, хмыкнул, и тот, в свитере, резко повернулся к нему. Он ничего не сказал, но хмыкнувший парень кашлянул и опустил голову, затягиваясь сигаретой. А вожак вновь в упор посмотрел на Игоря. - Ну так что? - Мы разговаривали. - Тебе с ней было приятно? Игорь чувствовал себя трусом и подонком, но ничего не мог с собой поделать. Слова сами распирали его. - Мы разговаривали. Что тут такого? - Такого? Не знаю. Надеюсь, ничего... Ты помнишь ее телефон, Игорь? - Помню. - Ты умный парень, я чувствую, а я редко ошибаюсь. Ты все поймешь и поступишь, как надо. Забудь ее телефон, хорошо? - Как забыть? - Все прекрасно понял, прав парень, но все-таки спрашиваешь - сопляк, трус! - Фи-гу-раль-но... Не звони ей больше. Не появляйся. Не помогай. У нее есть другие помощники, они справятся. Ты все уяснил, Игорь? - Да. - Тогда можешь идти. Прощай. Рад был поговорить с тобой. Выход на проспект - налево через арку. Ноги опять стали ватными и плоховато слушались. Игорь шел неестественно прямо, не оборачиваясь, но сзади было тихо. Никто не бежал за ним, не свистел, не улюлюкал, даже не смеялся. Тихие и вежливые ребята, отрада дворовой общественности. А ножичек - так, пустяки, им только карандаши чинить. А если пустяки, чего ж испугался? Или страх у тебя в крови, боишься на всякий случай? Ну, не бандиты же они, ну, набили бы морду. Больно, но не смертельно. Не больнее, чем, скажем, у зубного врача. Только потерпеть, и все кончится... Но можно и не терпеть. Можно и самому руками поработать - не дохляк какойнибудь, сила есть. Когда не страшно, ты эту силу легко используешь. Когда не страшно... А сейчас страшно? Страшно, Игорек, рыцарь бедный, аж поджилки тряслись... Но ведь ничего не произошло. Погозорили и разошлись. А то, что он на их вопросы отвечал, так что тут плохого? Невинные вопросы, невинные ответы... Вышел на проспект: светло, людей полным-полно, автомобили, троллейбусы, милиционер в "скворечнике" обитает. Нашел монетку, открыл дверь телефонаавтомата, набрал номер. - Мама? Я у товарища задержался. Через полчаса буду. У товарища... Ехал в метро, думая, как завтра со стариком Ледневым пойдут в город, отыщут Губернаторскую улицу, номер четырнадцать - что-то их там ожидает? Думал о том, пытаясь обмануть самого себя, заглушить ощущение какой-то гадливости, что ли, словно прикоснулся к чему-то скользкому, неприятному... А завтра Настя будет ждать его звонка.
      8
      Игорь устал жить двумя жизнями. Устал от раздвоенности, от того, что нигде не умел полностью отключиться, быть только одним Игорем Бородиным, не думать о судьбе и делах второго. Казалось бы, чего проще? Перестань проникать в чужую память, в чужое время, забудь о двойной березе в сокольнической глуши. Но нет, тянуло его туда. Шел по дороге в город, слушал, как сзади, едва за ним поспевая, семенит старик Леднев, ведет на ходу очередной долгий дорожный рассказ "о разном". Это он так предупреждает: "А сейчас поговорим о разном". И говорит сам, безостановочно говорит, собеседник ему не требуется, как, впрочем, и слушатель. Есть впереди на пару шагов спина Игоря - ее и достаточно. Как стенки для тренировки теннисиста. - А я ведь, Игорек, в молодости, ох, каким смельчаком был! В Воронеже, помню, в дворянском собрании, я с одной прелестницей, дочерью... нет-нет, имя неважно, без имен! Так вот, шли мы с ней в мазурке, в первой паре, а танцевал я, Игорек, как молодой бог, и говорю ей: "Вы очаровательны! Позвольте встречу..." Или что-то вроде... Да ты знаешь, Игорек, что в таких случаях шепчут на ушко... Ах, ушко, ушко!.. А после мазурки ко мне подходит какой-то корнетишка, усатенький парвеню, и при всех - представляешь, Игорек, при всех! - бросает мне: "Вы глупый и мерзкий напыщенный бочонок!" Или что-то вроде... А я, надо сказать, действительно не отличался худобой... Гм, любил поесть, грешен... Но напыщенный! Это, Игорек, было чистейшей диффамацией, ты же меня знаешь. Я не стерпел и сказал ему: "Вы хам, корнет! Будем стреляться". И представляешь, Игорь, все меня отговаривают: "Ах, он пьян, он влюблен, он не знает, что делает..." "Не знает, говорю, - так узнает". И назавтра в семь утра, едва лишь солнце позолотило верхушки деревьев, мы вышли на поляну, там была такая поляна, все стрелялись, и... "Возьмут Лепажа пистолеты, отмерят тридцать два шага..." Игорь даже обернулся, желая, как говорится, заглянуть Ледневу в глаза, но зря оборачивался, Профессор пылил сзади, на него не смотрел, уставился себе под ноги и журчал, журчал. - Я, Игорек, стрелок отменный. Он, корнетик липовый, стреляет первым промах! Я стреляю, он вскрикивает, все бегут к нему, а я бросаю пистолет и говорю: "Не волнуйтесь, господа, он жив и невредим. Я перебил ему аксельбант". И точно: аксельбант - пополам... Тут Игорь не стерпел: - Он что, адъютант был, ваш корнет? - Какой адъютант? Почему адъютант? - заволновался старик, не привыкший, чтобы кто-то врывался с вопросами в его рассказы "о разном". - Ах, адъютант! Ну да, наверно, я не помню, но раз аксельбанты... Разве в этом дело, Игорек?.. Не в этом. Старику сладко врать, нет, даже не врать - сочинять небылицы из собственной - якобы! - жизни. Хочется ему казаться стройнее, сильнее, ярче, мужественней. Понятное желание. У кого оно не возникало? Пусть сочиняет, от Игоря не убудет... Однако силен старик: "стрелок отменный", сердцеед воронежский... А ведь он, наверно, пистолета в глаза не видел. Корпел над архивными бумажками, чихал от пыли, находил, к примеру, данные о том, что жил в действительности Григорий Отрепьев, невыдуманная это фигура. Помнится, об этом он тоже рассказывал, сообщил: нашел подлинный документ. Да только потерялся, похоже, тот документ, потому что современные Игорю историки о нем и не слыхивали... А уже и пригород пошел. Домики - аккуратные, с палисадничками, а в них золотые шары, астры, кое-где мальвы... Чистый, будто и не тронутый войной городок. Городок в табакерке. А между тем гуляют в нем - сказал Пеликан серебряные орлы полковника Смирного. - Где преклоним колена, Игорек? - спросил Леднев. - Полагаю, Григорий Львович дал на этот счет указания? Вот тебе и раз! Как он, тихий старичок, не от мира сего, догадался? Пеликан ему сказал? Вряд ли. Пеликан предупредил: придумай объяснение для профессора. Игорь придумал, потом выскажет. Не нашел ничего лучше, чем спросить напрямую: - Откуда вы знаете? - Старый я, Игорек, много видел и оттого умный. Григорий Львович, Пеликан наш драгоценный, ничего зря не делает. Мы ему зачем-то нужны, Игорек, ты не находишь? - Нахожу, чего уж тут... - Вот именно: чего уж тут. Но человек он симпатичный, да и любопытно мне: зачем мы ему? А тебе любопытно, Игорек, ведь любопытно? - Любопытно. - Игорь не сдержал улыбки: ну, и аналитик старик, одно слово - профессор. - Так зачем любопытству противиться? Удовлетворим его, алчущее. Веди, Игорек, куда Пеликан велел. После некоторых расспросов нашли Губернаторскую улицу. Довольно далекая от центра, она оказалась все же городской, скучной, почти без зелени. Булыжная неровная мостовая, несколько покосившихся фонарей, а один вообще рухнул, лежал поперек дороги, и никто не пытался его убрать. Дом номер четырнадцать оказался как раз неподалеку от поверженного фонаря. Обыкновенный одноэтажный низкорослый домик, купеческий грибок в четыре окошка. Глухой забор, глухие ворота, калитка на внутреннем запоре. Игорь забарабанил в калитку, заорал: - Эй, хозяева! Есть кто-нибудь?.. Где-то за забором противно заскрипела дверь, женский голос испуганно спросил: - Кто там? - Откройте! - крикнул Игорь. - Мы от Гриши. - А вот кричать не надо бы, - обеспокоенно заметил Леднев. - Зачем соседям знать, что мы от Гриши? Игорь ничего старику не ответил, но с удивлением подумал, что тот прав. Залязгал железный засов, калитка приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянуло женское лицо. Старое или молодое, Игорь не разобрал, заметил, что в платке, и все. - Сколько вас? - спросила женщина. - Двое. - А Гриша где? - Дела у него... Он дал ваш адрес, просил, чтобы вы приютили нас на несколько дней. - Шалопут он, - сердито сказала женщина, но калитку открыла. - Проходите. - Пропустила их во двор, старательно задвинула ржавый засов, обошла Леднева с Игорем, топтавшихся на дорожке у ворот. - Ступайте за мной. Двор небольшой, неухоженный, поросший низкой выгоревшей за лето травой. Аккуратно сложенная поленница у забора, козлы перед нею, сараюшка на огромном амбарном - замке. В глубине двора - известное сооружение, говорящее, что цивилизация в сей город не скоро доберется. Женщина привычно вытерла ноги о плетенный из какого-то растения коврик у крыльца, толкнула дверь. Леднев с Игорем вошли за ней и очутились в неожиданно чистой и нарядной прихожей: с очень высоким, в деревянной раме зеркалом на полированном столике-подзеркальнике, с керосиновой люстрой под потолком, именно люстрой, хотя и дешевенькой. Пол крыт половиком - чистым, под стать прихожей. - Снимите плащ, - сказала женщина Ледневу. Тот торопливо сбросил свое жестяное чудовище, и женщина брезгливо взяла его, повесила на крюк - в стороне от остальных вещей, уместившихся на вешалке. Посмотрела на Игоря: тому нечего было снимать. - Проходите в комнату. Старик Леднев толстовочку одернул, расправил складки под кожаным пояском, как солдат перед смотром, - почуял, видно, открывающуюся возможность поговорить "о разном" со свежим собеседником, - и в комнату ринулся. Игорь за ним. И комната чистотой блестела. Пол недавно крашенный, хоть смотрись в него. Скатерть на столе белая, крахмальная, с вышитыми голубыми цветами по краям. В горке - какие-то сервизы с рисунками. Может, мейсенские, "синие мечи", других фирм Игорь все равно не знал. На стене - портреты в темных рамках, дагерротипы. Славные щуры. Под щурами - диван, да не диван даже - некое сложно-сочиненное сооружение со шкафчиками, полками, зеркалами, тумбами. Сели на диван, ибо к столу не решились: крахмальная скатерть отпугнула не запачкать бы ненароком, с дороги все же. А женщина вошла в комнату - где-то задержалась на минутку, не иначе прятала с глаз долой антисанитарный плащ профессора - и устроилась как раз за столом, напротив непрошеных гостей. Тут Игорь рассмотрел хозяйку получше. Платок она сняла и оказалась примерно сорокалетней, очень миловидной женщиной, с круглым добрым лицом, русским, "домашним", ничуть не соответствующим ее строгому, даже суровому тону. Помолчали с минуту, разглядывая друг друга. - Ну и что? - спросила женщина. Странноватый вопрос. Даже профессор опешил. Замекал: - М-ме, да-а... ничего, собственно... Нам бы приюту... - Ну, вот вам приют. Гришу давно видели? - Вечером расстались. - Он придет? Старик взглянул на Игоря: вступай в разговор, ты с Пеликаном секретничал. - Придет,- сказал Игорь. Пеликан ему о том впрямую не сообщал, но Игорь был уверен: объявится, раз задумал что-то, включил в свою игру Игоря с профессором. - Когда? - Женщина допрашивала их со строгостью шефа жандармов. Игорь озлился и сам спросил: - Вы, случайно, в третьем отделении не служили? Старик Леднев хрюкнул, ладошкой загородился, а женщина улыбнулась и еще более расцвела, раскрылась: улыбка у нее светлой оказалась - опять-таки вопреки тону. - Не служила, - продолжала улыбаться. - Как звать-то, гости нежданные? Леднев вскочил, шаркнул растоптанным башмаком. - Профессор Московского университета Леднев Павел Николаевич, к вашим услугам. А этот вьюнош, не по летам наглый, зовется Игорем, фамилия - Бородин. - Меня будете звать Софьей Демидовной. Да Гриша говорил, наверно? Игорь кивнул. - Обедать станете? - Всенепременно, милая Софья Демидовна, - разливался старик Леднев, - если плеснете нам малую толику, не пожалеете для калик перехожих... Протянула: - Кали-и-ики... Идите мойтесь. Полотенце - на подзеркальнике в прихожей, умывальник во дворе. А куда идут? откуда? почему пешком? да какие дела у них с Гришей Пеликаном? - ни о чем не спросила. Видно, рассудила: захотят-сами скажут. На столе были огурчики малосольные, крепкие, лук зеленый, несколько помидорин на блюдечке и дымящийся суп, в котором плавали морковь, капуста, картошка. И все это - на красивых фарфоровых тарелках, бледно-розовых, с махонькими голубыми незабудками. Игорь изо всех сил сдерживался, чтобы не перевернуть одну - заглянуть, есть ли там скрещенные мечи? - Извините, что скудно. - Что вы, дорогая Софья Демидовна! - вскричал Леднев, от избытка чувств разбрызгивая суп из ложки. Хорошо, что в тарелку, а не на скатерть... - Пир, просто пир лукуллов!.. - Ну уж и лукуллов... - усмехнулась хозяина и вдруг спросила кого-то позади Игоря: - Что так поздно? Игорь обернулся. В дверях стояла тонэнькая девушка, почти девочка, в длинном коричневом платье с глухим воротом. В руках она держала огромный - как уместился только? - букет разноцветных астр. - Простите, тетя, задумалась, о времени забыла... - И с изумлением оглядела гостей, - Приятного аппетита. - Спасибо, - машинально ответил Игорь. Он, на отрываясь, смотрел на девушку. Мистика, конечно, но она удивительно походила на Настю. - Моя племянница, - представила ее Софья Демидовна. - Зовут Лидой. А это, Лидочка, друзья дяди Гриши. Павел Николаевич и Игорь... Ты голодна? Садись к столу. - И пододвинула ей стул.
      9
      После несытного, но элегантного обеда Игорь, поблагодарив, вышел во двор, сел на крыльцо, на ступеньку. Было над чем задуматься, от чего прийти в замешательство. Пеликан ни слова не сказал о племяннице Лиде, явной гимназисточке, барышне-эмансипе. Это придавало остановке в городе совсем иной вкус: сладко пахло приключением. - Вам так удобно? Поднял голову: она. Стоит, смотрит сверху вниз, улыбается. Нет, конечно, не похожа она на Настю, Настя куда лучше, решил Игорь и встал. - Ваша тетя приказала дышать воздухом. - Тетя любит приказывать, но она очень добра и мягкосердечна. - Я так и подумал, - галантно сказал Игорь. Лида спустилась с крыльца, медленно пошла по дорожке. Игорь последовал за ней, примечая около ворот скамеечку. Над ней нависали длинные стебли золотых шаров, холодных осенних цветов - без запаха, без души. Лида аккуратно - платье бы не помять - присела на скамейку, на самый край, разрешающа кивнула Игорю. Тот, внутренне усмехаясь - церемоний-то сколько! - сел рядом. - Вы правда от дяди Гриши? - Конечно. Он вам привет передавал, - соврал Игорь, чтобы поддержать беседу. - Спасибо, - серьезно сказала Лида. - Как он себя чувствует? - Здоров. - Он такой смешной! Ничего себе определение для Пеликана... - Вы находите? - Он все время шутит. Как-то ко мне девочки пришли из класса, так он нас весь вечер развлекал. Я вам скажу по секрету: в него две девочки даже влюбились. Интересно: она и впрямь такая инфантильная или притворяется? Ее ровесницы у Игоря в классе - та же Наталья, например, - куда взрослее... Да, кстати, а сколько ей лет? Так прямо не спросишь, неудобно, еще чего доброго обидится... - Вы в гимназии учитесь? - До сих пор училась. В женской гимназии на Лялином спуске. А теперь не знаю. Мы туда ходили, а она закрыта. И неизвестно: откроют или нет. Все-таки война... - Все-таки? - У нас в городе тихо. Стреляют редко, только в последние дни стали чаще. Но это там, в центре... В центре - значит, не у нас. Значит, мимо, никакой войны на нашей улице нет. Хорошо рассуждает. - А в каком вы классе? - В восьмой перешла. Быть того не может! Что ж, ей четырнадцать всего?.. Вспомнил: у них классы не соответствуют современным. В гимназии, кажется, учились восемь лет, а до того - приготовительное училище. Сложная система... Представил, как они сидят - со стороны. Чинно, прилично. Еще бы горсть семечек... - А не пройтись ли нам в центр? Хорошо, что не сказал "прошвырнуться"... - Я не знаю, надо спросить у тети Сони. Подождите, я сейчас. Побежала к дому. Все-таки длинное платье сдерживает, дисциплинирует. Наташка в своих джинсах сейчас отмахала бы до крыльца в четыре прыжка и не прикидывала бы: женственно это или нет... А может, зря он о Лиде так думает: инфантильная, чуть ли не дурочка? Зря, зря. Иное воспитание, против него не попрешь. У них в гимназии классные дамы зверствуют. На переменках девицы, небось, парами ходят, учат их, что девушка должна быть скромной, застенчивой, политикой не интересоваться, - это дело мужское, грубое, грязное.... Лида еще ничего, молодец. Разговаривает - не жеманится. Ее педагогессы, увидев идиллическую картину "Он и она на скамейке", за головы схватились бы: как так, сама к мужчине подошла, сама заговорила?! Ах, какой позор, какой моветон!.. Лида бежит. Сияет. - Тетя Соня сказала - можно. Только недолго. - Мы недолго. Пошли, как братик с сестричкой. Иванушка с Аленушкой. Только за руки не держались. С Губернаторской свернули на Польскую - Игорь прочитал табличку на угловом доме. Такая же тоскливая, как Губернаторская. Игорь довольно живо представлял себе старую Москву: отец собирал московские карты, планы, путеводители, открытки, любил подолгу - по определению мамы - "мусолить" их и Игоря к тому привлекал. Но маленький провинциальный городок начала века Игорь видел впервые. Зрелище, надо сказать, не вдохновляющее. Улица грязная, ветер кружит по мостовой какие-то бумажки, папиросную коробку, обрывки газет, первые облетевшие листья. Ну это понятно: дворников мало осталось - "все-таки война", если использовать Лидино выражение, а до того еще были и первая мировая и революция: столько потрясений для простых работников метлы. Булыжная мостовая неширокая, впору только двум экипажам разъехаться, но прочная, если впоследствии асфальтом не зальют, сто лет простоит, ни один булыжник из выскочит. Дома на Польской улице маленькие: больше двух этажей ни в одном нет. Архитектура без излишеств: стена дома, стена забора, стена дома, стена забора, в заборах - калитки, над калитками- деревянные венцы. Где с резьбой, где без оной. С Польской вышли на улицу с пышным, именем - "Трехсотлетия дома Романовых". - Наша центральная, - сказала Лида. Оно и видно. Магазинов полно. Игорь вертел головой, стараясь ничего не пропустить. Лида удивленно спросила: - Вам нравится? Есть чему удивиться: москвич, а в восторге от провинциальной торговлишки. Кое-как выкрутился: - Мы с Павлом Николаевичем так давно в города не заходили, что мне все внове кажется. Игорь жадно читал вывески. Про себя, конечно. "Скобяные товары бр. Кустовых". "Булочная О. П. Тарутина". "Головные уборы. Парижские модели. Только у нас". "Книжная торговля отца и сына Вапецких". Вот куда бы зайти, порыться в книгах. Сколько там сокровищ для библиофила... Нельзя. Даже если бы деньги были - а их, увы, ни копья! - и то ничего не купишь: не перенести из времени во время... "Кинотеатр "Одеон". Сегодня и ежедневно: жгучая драма из жизни полусвета. С участием Веры Холодной и Ивана Мозжухина". - Вы смотрели? - Что?.. А-а, кино... Нет, не пришлось. - А я два раза смотрела. Так захватывающе... Позвольте усомниться. Показать бы девушке Лиде самый примитивный широкоформатный фильм - какой бы эффект был? - Воображаю, что сказала бы Анна Карловна, если бы увидела нас сейчас... Лида засмеялась, видимо, представив себе неведомую Анну Карловну. - Кто такая Анна Карловна? - Наша классная дама. - Помолчала, явно борясь с собой, добавила: Индюшка надутая... - И быстренько взглянула на Игоря: как он реагирует? Не шокирован ли? Игорь был, скорее, обрадован, а никак не шокирован. Живая нормальная девушка. Симпатичная, веселая. Ну до чего ж ее воспитанием добили - слово в простоте боится сказать. - Да еще и дура, наверно. - Игорь злорадно довернул гайку. Засмеялась. - Ой, верно! Дура дурой. Так-то лучше. Совсем ожила смольная воспитанница. Вернее, с этого... как его... с Лялиного спуска. Звучит попроще, нежели Смольный, но ведь и городок не Питер. Игорь смотрел по сторонам и ловил себя на странной мысли. То, что он видел в городе - дома, вывески, люди на улице, извозчики, - все казалось знакомым, ничем не отличалось от того, что представлял он, читая книги, где действие происходило в таких же городишках. Не отличалось увиденное и от скрупулезно выверенных декораций многочисленных фильмов, просмотренных Игорем. Чужая память, подсказавшая ему место действия, плотно смыкалась с собственной, хотя и тоже благоприобретенной - из тех же книг и фильмов, а значит, все-таки чужой. Ясно одно: ничего нового, незнакомого, впервые узнанного Игорь не углядел. Еще один парадокс путешествия в прошлое. Парадокс Бородина, ибо технически его путешествие не имело ничего общего с классическими, описанными в любимых Валеркой Пащенко романах. А каким оно было - о том знал только Игорь. В городе ощущался явный перебор офицерья. Чистенькие, подтянутые, штабные, не нюхавшие, видно, пороховой гари, кое-кто с золотыми шнурами аксельбантов, столь легко перебиваемых пистолетной пулей - рассказ профессора тому порукой. И другие - погрязнее, не такие нафабренные, наглаженные. Скорее всего - боевые, пришедшие в город с передовой. Не исключено - серебряные орлы. Одни куда-то спешили, иные просто фланировали, ухаживали за дамами, входили в лавки и магазины, пошатываясь, вываливались из кафушек. и из ресторации Ивана Дудко, носящей громкое имя "Валенсия". Почему "Валенсия", а не, к примеру, "Андалузия", Игорь не знал. Похоже, что и Иван Дудко смутно представлял себе местоположение настоящей Валенсии, выбрал наззание только по звучности да явной "иностранности". Улица "Трехсотлетия дома Романовых" упиралась в замечательно просторную площадь с фонтаном посередине. Позади него, в глубине, красовалось трехэтажное здание с колоннами. На круглой купольной крыше вился трехцветный романовский флаг. Офицеров - пруд пруди. Пешие, верховые. И - о чудо! - перед колоннадой стоял прекрасный открытый автомобиль, вершина технической мысли, сверкающий черной краской и зеркальной хромировкой, по виду - "бенц" года четырнадцатого. Игорь неплохо разбивался в старых машинах и даже некогда собирал их модельки, выполненные в точном масштабе, с подробностями, аккуратно. - Что в этом здании? - спросил он Лиду. - Не знаю, - пожала она плечами. - Какое-то военное ведомство. - И добавила радостно: - А вон там моя гимназия. Видите, улица за домом Махотина? Это Лялин спуск. Игоря мало интересовала Лидина гимназия. И куда больше - "военное ведомство", судя по всему - штаб и резиденция командования той части, что расположилась в городе. А может, и контрразведка - не спросишь же... - А что в этом здании до революции было? - Я же сказала: Махотин жил. Помещик. Очень богатый. У него одних деревень в губернии штук двадцать, наверно. - Где он сейчас? - Уехал. Во Францию, кажется. Сразу после революции и уехал. У него дочка в нашей гимназии училась, только на три класса старше. - В доме другие хозяева... - задумчиво сказал Игорь. - Свято место пусто не остается. - Ой, там так красиво! - всплеснула руками Лида. - Кругом зеркала, разноцветный паркет, а уж мебель... - Как вы туда попали? - Махотин бал давал, когда дочка гимназию закончила. И пригласили нескольких лучших учениц... - Из милости? - грубо спросил Игорь, но Лида не обиделась. - Приглашали не из милости. Скорее - жест. Но чувствовали мы себя неловко. Чужие все-таки... - То-то и оно, что чужие... Надо было возвращаться домой, на Губернаторскую. Мало ли когда придет посланец от Пеликана? Дома посидеть надежнее. - Тетя еще не волнуется? - дипломатично спросил он у Лиды: а вдруг она не нагулялась, вдруг ей еще хочется побродить по улицам родного города в обществе интересного молодого человека? Но Лида опровергла его опасения. - В самом деле, пора. Мы же обещали недолго... - И опять оживилась: Здесь близко. Как раз мимо гимназии и там налево. Десять минут - и мы дома...
      10
      Пока шли, выспрашивала: - А вы стихи любите? - Люблю. - Это было правдой. - А чьи вы стихи больше всего любите? - Блока. Удивилась: - Кто это? Вот тебе и раз! Блока не знает... Хотя, помнится, не так уж он и был популярен, так сказать, в массах. На выборах короля поэтов начисто проиграл Северянину. - А вы, конечно, Северянина предпочитаете? - Ой, конечно! Он гений! - Он и сам того не скрывал. Помните: "Я гений Игорь Северянин, своей победой упоен". Стала серьезной. - Наверно, это нескромно, я знаю... Уже хорошо: сама думает, без помощи любимого поэта. Не такого уж и плохого, кстати. Небесталанного. - А Блока найдите, прочтите. Вот кто гений. Особенно "Двенадцать"... Мучительно соображал: восемнадцатый год, написана поэма или еще нет? Кажется, написана... - У нас городская библиотека закрыта, - пожаловалась Лида. Настроение у нее менялось в прямой зависимости от темы разговора. Только что, когда о Северянине толковали, лучилась от радости. Сейчас погрустнела: беда, книги брать негде. И снова - глаза настежь, улыбается с надеждой: - Может быть, вы наизусть помните? А что? Можно и наизусть. Наглядный урок политграмоты. - Слушайте... Читал Игорь неплохо, а "Двенадцать" - особенно. Поэма эта вообще для чтения благодатна: меняющийся ритм, разговорные куски, разные человеческие характеры, тон - от камерного до патетического. Читал во весь голос, не смущаясь под взглядами прохожих, честно говоря - недоуменными: идет по улице сумасшедший, орет в рифму, руками размахивает. Да и орет что-то крамольное на слух... Лучше мимо, мимо, не дай бог привяжется, а то и слушать заставит. Но Игорь не замечал их, не разглядывал. Плевать ему на них было. С высокой колокольни. Он читал и слушал музыку стихов, звучавших сейчас в их собственном времени. И быть может, а эти минуты в Петрограде или Москве сам Александр Блок читал их - недавно написанные, еще горячие, живые. И Лида слушала как завороженная. А когда он выкрикнул последние строки - о Христе в белом венце из роз, - всхлипнула, даже не сдерживаясь. Уж на что Игорь ожидал супер-эффекта, то тут растерялся: - Вы что? - Жалко... - Вытерла ладошкой покрасневшие глаза. - Что жалко? - Я не знаю. Но ощущение от стихов очень грустное. Даже жить страшно. - Да бросьте! Жизнь прекрасна!.. А стихи понравились? Улыбнулась. - Очень! - Повторила для усиления: - Очень-очень. Я обязательно найду книжку Блока... А прочитайте еще что-нибудь. Игорь усмехнулся: "Еще что-нибудь? Пожалуйста". Начал: - Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся, какое б новое сраженье ни покачнуло б шар земной, я все равно паду на той, на той далекой, на гражданской, и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной... - Кто это написал? - спросила Лида. Сказать бы правду; не родился еще сей поэт... - Так, один... И неожиданный эффект: - Я так и подумала: это вы сами! Ой, как здорово! Вы такой талантливый! Вот так влип. Сам дурак, не надо было читать завтрашних стихов. Даже не завтрашних - из черт те какого далека. Хорошо, что уже пришли к дому. Тема сама собой закрылась. А дома их ждала неприятность. Растерянная тетя Соня, Софья Демидовна, отперла им калитку и с ходу объявила: - К нам из контрразведки приходили. Игорь почувствовал, как опять стало холодно в животе - от неосознанного страха. Что-то часто в последнее время приходит к нему это стыдное чувство. Ну, а сейчас почему? Чего бояться? - Зачем приходили? - Про Гришу спрашивали. Где он, давно ли здесь был... - А вы? - Что я? Откуда я что про Григория знаю? Он сам по себе, мы сами по себе. Седьмая вода на киселе, - повторила она слова Пеликана. Старик Леднев по-прежнему сидел на диване-саркофаге. Книжка выпала из рук, валялась на полу, а он, привалившись виском к диванной тумбе, которая одновременно являлась шкафом, мирно похрапывал. Даже скорее похрюкивал. Знакомая картина. - Он знает? - спросил про Леднева Игорь. - О контрразведке? - Софья Демидовна старательно выговаривала малопривычное, но красиво звучащее слово. - Вряд ли. Он так и проспал все на свете. Они спросили, кто это такой, а я сказала, что давний знакомый, домой возвращается, в Москву. И что профессор, сказала. - Поверили? - Они его мешочек - он под вешалкой стоял, хорошо, что не убрала, а ведь хотела - вытряхнули, а там документы. Все честь по чести: Леднев Павел Николаевич, профессор истории. Диплом его профессорский, еще бумага какая-то от Академии наук... Старик Леднев перестал похрюкивать-похрапывать, открыл по привычке один глаз и сказал абсолютно не сонным голосом: - Не от Академии наук, а от исторического общества. Хотя для этих хамов все одно... Софья Демидовна руками всплеснула, ойкнула. Даже Игорь с интересом на профессора поглядел: ну и хитер старикан. Одна Лида ничего не понимала, но внимательно слушала. - Вы что же, не спали? - обиженно спросила Софья Демидовна. - Спал не спал, вопрос другой, - сказал Леднев и сел ровно, руки на коленях сложил. - Я, может, чутко сплю. Как говорится: сплю-сплю, а кур бачу. Я ждал развития событий, чтобы вступить в дело, если понадобится.