Думая: временно. А время не на меня работало. Статья - не роман, она стареет. Сейчас этот том никому не нужен, поезд ушел... А может, не ушел?.. Может, потянет еще?.. Вот вы говорите: демократия, гласность, жрите тоннами. А нам не надо тоннами. С голодухи-то - тоннами? Чревато... Представьте: в стране глухонемых открыли способ слышать и разговаривать. И мы еще только учимся - кто хочет! - первые шаги делаем. Как в букваре: мы не ра-бы, ра-бы не мы... Предвижу ваше возражение: все надо делать вовремя. Учиться разговаривать - с раннего детства. Великовозрастных Маугли не сделаешь Демосфенами. Да нам - я свое поколение имею в виду - нам бы не Демосфенами, нам хоть бы проклятую немоту прорвать! Хоть по складам научиться: мы не ра-бы! И знайте: прорвем! Та самая зависть и заставит. А Демосфенами пусть наши дети становятся - им-то самое время учиться говорить, думать, видеть. По-моему, перестроиться - это не значит сразу стать другим. Сразу только лягушки прыгают. Знаете, что Ленин о перестройке писал?.. Да-да, именно Ленин, именно о перестройке! Так, по-моему: вреднее всего было бы спешить... Да я другим не стану. Не сумею. И не хочу! Я вот о чем мечтаю: убить в себе вас! Вы что считаете, в Краснокитежске - все краснокитежцы? Дудки! Вы что считаете, здесь все по собственной воле существуют? Да откройте вы город - треть сразу уйдет! Уверен! А вторая треть вслед им посмотрит, на вас обернется и тоже уйдет. Те, кто по старой поговорке живет: и хочется, и колется... И останетесь в городе вы с вашей третью - подавляющее меньшинство. Мамонты. Сами вымрете, Василь Денисыч...
      - Все? - зловеще спросил Василь Денисыч.
      - Можно и еще, - усмехнулся Умнов, - да лень что-то.
      - А вы сюда посмотрите...
      Василь Денисыч неожиданно резво вскочил, подбежал к стене, вдоль которой протянулся стол заседаний. Стена - это Умнов давно заметил - была затянута серыми занавесками, как в каком-нибудь генштабе. И как в генштабе за ней обнаружилась огромная, во всю стену, карта Советского Союза. Странная это была карта, будто рисованная от руки. В школе такие называются контурными, слепыми: ни имен городов, ни названий гор, рек, озер, морей только два цвета, перемешанные в знакомых контурах страны, - зеленый и красный. И не понять было, какого цвета больше: зеленые пятна, пятнышки, точки наползали на красные, красные всплывали в зеленых массивах, щупальцами разлетались по необозначенным низменностям и возвышенностям... Еще не понимая, что ж он видит, Умнов привычно отыскал положение Москвы, отметил, что и там зеленое с красным слилось, зеленого, правда, побольше...
      - Что это?
      - Держава! - голос Василь Денисыча звенел, как в парадном марше. Красное - это мы! Зеленое - это то, что нам жить мешает. Нам! Нам! Нам! И не измерить пока - нет прибора! - какого цвета больше...
      - Значит я - десятимиллионный... - задумчиво сказал Умнов. - Интересно: а предыдущие девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять посетителей Краснокитежска как от вас убыли?.. Врагами? Или союзниками?.. Молчите?.. Верно, вы не скажете: секретные данные. Народ их не поймет, народ до них не дорос. Старая музыка... Только со мной у вас номер не вышел, Василь Денисыч. Я дорос. Я не с вами. Я слишком долго боялся вас, чтобы остаться в ваших рядах. Зависть сильнее страха, тем более что она по-прежнему жива, а страха нет. И уж не обессудьте - уеду и не промолчу. Теперь не промолчу.
      Василь Денисыч потянул за шнурок, занавески закрылись, спрятав с глаз долой фантастическую карту.
      - Подумайте, Андрей Николаевич, - с угрожающей ласковостью сказал он. Подумайте, что завтра будет. Вспомните о стене.
      - Я о ней помню. Но и вы запомните: кто научился говорить, вряд ли станет молчать. А кто видит, вряд ли примет мираж за реальность, зрение другое... - пошел к дверям, не прощаясь. Уже у выхода обернулся, бросил: - А с цветом вы напутали, Василь Денисыч. Красные - это мы, - и вышел в приемную.
      Там уже толпились нервные заседатели, гомонили, на часы поглядывали: что-то затянулся перекур. И с чего такой почет заезжему писаке?..
      Лариса к Умнову бросилась:
      - Ну что?
      - А что? - со злостью спросил Умнов. - Интересуешься: кто кого? Жив твой Василь Денисыч, здравствует. Но и я, как видишь, целехонек. Главные бои впереди.
      - Какие бои, Андрюша? - от волнения она даже забыла, что на людях на "вы" с Умновым общается. - Вы чего-то не поделили, да?
      - Не поделили, - согласился Умнов. - Территории. Иди заседай, подруга, командный пункт свободен. Я ушел.
      - Куда?
      - Пока в гостиницу.
      - А к нам, товарищ Умнов? Как же к нам? Вам ведь поручили... - влез в разговор истомившийся в ожидании театральный босс...
      - Ах, да... - Умнов остановился. - Не пойду я к вам. Заслуженных ваших я уже видел, хреново заслуженные играют, неубедительно. Не верю. А незаслуженных и видеть не хочу. Худсовет вам новый нужен? Выбирайте, позволено. Голодовка грядет? Оч-чень актуально, порадуйте Василь Денисыча неформальным подходом к перестройке театрального процесса. Режиссер хамит? А вы его переизберите. Вон дантистка ваша, гражданка Рванцова, - ха-арошим кандидатом будет. И еще человек пятьдесят... Демократии захотели? Жрите тоннами, - он со вкусом, смакуя, повторил слова Отца города. - Только не обожритесь. Она у вас в Краснокитежске синтетическая. Плохо переваривается... - дошел до выхода, не сдержался - сказал, обращаясь ко всем присутствующим: - А идите-ка вы, неформашки такие-то, туда-то и туда-то! - повторил адрес, который ненавязчиво сообщил ему толстый камазовец на заводе двойных колясок. А уж эпитет к неформашкам от себя добавил. Правда, тоже известный.
      Распахнул дверь, а перед ним, преграждая путь, огромный кожаный Попков. Стоял, прислонившись к дверному косяку, крутил на пальце ключи от "Волги".
      - Подвезти? - спросил нагло.
      Первый раз лично Умнову слово молвил. И звучала в том слове неприкрытая ирония: мол, куда ж ты намылился, цуцик? От нас так просто не уходят...
      - Пропусти его, Попков, - услышал Умнов голос Василь Денисыча. Тот, оказывается, вышел из своего кабинета, зорким оком видел красивую сценку, экспромтом разыгравшуюся в приемной. - Пропусти, пропусти. Андрей Николаевич пешочком хочет. Пусть прогуляется, ему недалеко...
      Ни о чем думать не хотелось. Умнов чувствовал себя усталым донельзя, как будто разгрузил вагон угля или щебня - как в юности, когда подрабатывал ночами на доброй к студентам станции Москва-Товарная. Хотелось спать и, пожалуй, перекусить не мешало. Завернул в булочную, в "стоячку", взял два стакана тепловатого жидкого кофе и четыре булочки, для смеха названные калорийными. Механически смолотил все это, стоя у мраморного одноногого столика, и глядел в окно - на гранитного вождя, по-прежнему указывающего на плакатную цель, сочиненную многомудрыми Отцами Краснокитежска.
      А ведь и верно придумали: их цель - перестройка. Другой нет. Сейчас они все перестраиваются, перекрашиваются, новых лозунгов понаписали, новых слов полон рот. Неформашки! Все они в этом городе неформашки. Хорошее, кстати, слово. Точное...
      За Ленина только обидно. Как же устал он десятилетиями тянуть гранитную руку ко всякого рода мертвым плакатным целям...
      Допил кофе, пересек площадь, вошел в "Китеж". Там было прохладно и пустынно, лишь вялая от безделья дежурная охраняла намертво привинченную к дверям табличку: "Мест нет". Взял у нее ключ, поднялся к себе, разделся, подумал: принять душ или не стоит? Стоило, конечно, стоило постоять под холодным дождичком, смыть с себя за день услышанное, увиденное, переваренное. Да разве все это водой смоешь?.. Забрался в пухлую перину "Людовика", накрылся с головой простыней и заснул, как вырубился. Времени у него до одиннадцати, до назначенного на свалке часа, было - прорва. Да и то верно - стоило выспаться: кто ведал, что ночью произойдет.
      А проснулся неожиданно, будто кто-то толкнул его, вырвал из пустоты. Сел в кровати, глянул на наручные электронные с подсветкой: без трех одиннадцать. Пора вставать. Неизвестно, как клиенты со свалки к нему проберутся, но сам он условие вроде бы выполнил: от слежки оторвался... Хотя кто знает: не гуляет ли по коридорам "Китежа" бдительный Попков с кистенем, с радиопередатчиком, с автоматом Калашникова и ключами от "Волги"?..
      В полной темноте - шторы задернуты - нашарил рукой выключатель ночника, щелкнул им и... малость оторопел: у изножья кровати на белом пуфике сидел давешний знакомец в свитере и грязно-белых штанах, поглаживал бороду и молча, с интересом наблюдал за не совсем проснувшимся Умновым.
      Впрочем, теперь уж Умнов совсем проснулся.
      - Откуда вы взялись? - глуповато спросил он.
      - С улицы, - серьезно ответил знакомец.
      - А ко мне как?
      - Через дверь. Вы ее не заперли, коллега.
      - Коллега?
      - Удивлены? А между тем - так.
      - Из "Правды Краснокитежска"?
      - В прошлом. Выпер меня Качуринер. С благословения Василь Денисыча. Нравом не подошел.
      - Строптив? - усмехнулся Умнов.
      Он обрел способность к иронии, а значит, к здравой оценке ситуации. Встал, начал одеваться.
      - Не способен к гладкописи, - тоже усмехнулся бородач. - И еще слишком доверчив. С ходу поверил в светлые замыслы Отцов города, оказался ретив в аргументации и формулировках.
      - Ладно, кончайте ерничать, - сказал Умнов, надевая куртку. - И так все понятно... Я готов. Мы куда-нибудь идем?
      - Пошли... - бородач встал. - Свет потушите. И дверь заприте. Хотя у них, конечно, вторые ключи есть, но все же...
      - Могут искать?
      - Могут. Но, думаю, не станут. Они чересчур уверены в себе... - опять усмехнулся, добавил: - И в вас.
      - Во мне - не очень.
      - Повод?
      - С Василь Денисычем по душам потолковали.
      - А-а, это... Наслышан.
      - От кого?
      - Слухами земля полнится... Пустое. Думаете, он вам поверил?
      - Почему нет? - Умнова задел пренебрежительный тон бородача.
      - А потому нет, что он верит в стереотипы. А стереотип прост: вы сейчас хорохоритесь, обличаете всех и вся, а стоит только прикрикнуть, и... - не договорил. Шел по коридору, не таясь, не опасаясь, что кто-то увидит.
      Умнову стало обидно. Что ж он, зря в начальственном кабинете исповедовался, слова искал - поточнее, побольнее?
      А борода - как подслушал:
      - Все не зря. Вы сами себе верите?
      Непростой вопрос задал. Умнов поспешал за бородачом, думал, как ответить. Хотелось - честно.
      Ответил все-таки:
      - Верю.
      - Это - главное...
      Они прошли по привычно пустому вестибюлю. Входные двери были закрыты на деревянный засов. Бородач снял его, прислонил к стеклу: оно отозвалось легким звоном, особенно гулким в мертвой краснокитежской тишине.
      - Осторожно, - бросил Умнов.
      - Они нас не слышат, - ответил бородач.
      И верно: дежурная за гостиничной стойкой даже головы не повернула, смотрела телевизор, где кто-то вполголоса сообщал вечерние новости, а швейцар - тот просто спал, свесив голову на грудь.
      - Почему не слышат?
      - Не хотят, - ничего больше бородач не объяснил, вышел на улицу, указал в темный лаз между темными зданиями. - Нам туда.
      Он вел Умнова какими-то проходными дворами, где жизнь, похоже, прекратилась вместе с наступившими сумерками, где вольготно ощущали себя только невидные во мраке краснокитежские коты: мяукали, выли, нагло прыскали из-под ног. Бородач шел, уверенно ориентируясь в полной темноте - Отцы города явно боролись за экономию электроэнергии, - и вольное воображение Умнова легко сочинило себе осадное положение, окна, наглухо замаскированные плотными одеялами, противотанковые надолбы на черных улицах, тревожное ожидание атак и налетов. Впрочем, он был недалек от истины, не любящий фантастики Умнов: город и впрямь находился на осадном положении...
      Минут через десять гонки по дворам они вышли к каким-то одноэтажным длинным зданиям, напоминающим железнодорожные склады. Бородач подвел Умнова к железной двери в торце одного из них, трижды негромко постучал.
      - Кто? - глухо спросили из-за двери.
      - Открывай, Ухов, - сказал бородач.
      - Ты, что ли, Илья? Этот с тобой?
      - Я. Со мной.
      Может, зря с ним увязался, панически подумал Умнов. Оборвал себя: перестань трястись! Хуже, чем было, не будет. Разве что пытать станут...
      Дверь, гнусно скрипя, распахнулась. Они вошли в темный тамбур, бородач Илья тронул Умнова за руку.
      - Осторожно: здесь ступенька...
      Умнов широко шагнул, потерял равновесие. Таинственный конспиратор Ухов поддержал его сзади, да так рук и не отпустил, вел Умнова, как раненого. А что? Осадный город, всяко бывает. И ввел его в невероятных размеров зал нет, не зал все-таки: склад, явно склад, только пустой и гулкий, слабо освещенный голыми лампочками, висящими на длинных пластиковых проводах. И весь этот зал-склад дотесна был заполнен людьми. Люди стояли, плотно прижавшись друг к другу, будто страшились потерять контакт, стояли, не шевелясь, молча, напряженно, и Умнов, быстро привыкая к пещерному полумраку, восторженно ужаснулся: как же много их было! Он различал только тех, кто стоял впереди, а остальные пропадали, терялись вдали - именно вдали. Здесь были Ларисины неформашки - панки, культуристы, металлисты. Здесь были рокеры, держащие мотоциклетные шлемы, как гусарские кивера, - на согнутых руках. Здесь были юные роллеры, перекинувшие через плечи побитые ездой ботиночки на роликах. Но здесь были и незнакомые Умнову персонажи: вон какие-то солидные старики с орденскими планками на широких лацканах широких пиджаков; вон какие-то парни в джинсах и свитерах, по виду - то ли инженеры, то ли рабочие; вон какие-то женщины, немолодые уже, тесной группкой - в неброских платьях, простоволосые, а кое-кто в косынках, завязанных на затылке в стиле тридцатых годов. Стояли военные, явно - офицеры: чуть отсвечивали погоны, поблескивали золотом. Стоял пожилой капитан милиции - не тот, что встречал Умнова, другой, хотя и возрастом схожий. А вот уж точно рабочие - в замасленных комбинезонах, похоже - только-только со смены...
      Это те, кого Умнов разглядел. А можно было попристальнее всмотреться в толпу, пройти сквозь нее - протечь, ловя напряженные взгляды на него, Умнова: кто ты, пришелец? Зачем ты здесь? С кем ты?.. Но Умнов подавил в себе это внезапное желание, потому что нутром ощутил опасность. Нет, не опасность даже - тревогу скорее. Почему?.. В первом ряду между суровым культуристом в клетчатых штанах и юным синеволосым панком увидел... Ларису. Иную, чем днем: в джинсиках, в маечке какой-то несерьезной, волосы хвостом забраны. "Но комсомольская богиня? Ах, это, братцы, о другом..." Она тоже молчала, как все, смотрела на Умнова без улыбки, словно ждала от него чего-то...
      Он резко, вырываясь из рук Ухова, шагнул к ней.
      - Ты зачем здесь?..
      Она ответила суховато - без обычной своей улыбки:
      - А где же мне быть, Андрюша? - вопросом на вопрос.
      - Но ты же... - не договорил.
      А она поняла.
      - Не я одна.
      - Все где-то работают или учатся, - непрошено вмешался Илья. - Один я на вольных хлебах...
      Умнов понял, что бессвязные вопросы смутной картинки не прояснят. Если искать ее смысл, то с самого начала. А тогда и комсомольской богине в той картинке место найдется.
      - Кто вы? - спросил он Илью.
      - Мы?.. Хотите официально?.. Неформальное объединение людей, которых... как бы это помягче?.. не устраивает положение дел в Краснокитежске.
      Хотел пообщаться с диссидентами, вспомнил свое мимолетное желание Умнов. Вот они. Общайся. Только верен ли термин? Уж если и называть кого диссидентами, то скорее Василь Денисыча иже с ним. А эти? Очередные неформашки? Официальные протестанты? Подполье в осадном городе?..
      - Значит, не устраивает, - сказал Умнов, сам мимоходом подивившись невольному сарказму, прозвучавшему в голосе. - И как же вы хотите поправить сие положение? Листовки? Устная агитация? Теракты? Вооруженное восстание?
      - Так разговор не получится, - мягко улыбнулся Илья. - Или вы нас принимаете всерьез, или - до свидания.
      Красиво было бы заявить: до свидания. Или еще лучше: прощайте. Повернуться и столь же красиво удалиться в ночь. Но куда удалиться? В славный постоялый двор "Китеж"? В душные объятия добрейшего новатора Василь Денисыча?.. Нет уж, дудки!
      - Ну, допустим, всерьез. Тогда всерьез и отвечайте. Без "как бы помягче".
      - Как мы хотим поправить положение?.. Очень просто. Делом.
      - А поподробней - никак? - все ж не сдержался, ернически спросил.
      Илья не заметил - или не захотел заметить? - умновского ерничества.
      - Подробней некуда: обыкновенным делом. Каждый - своим... Я сейчас вроде бы прописные истины скажу, но вы не обижайтесь, ладно? Они хоть и прописные, но все ж - истины... Так вот: рабочий - у станка, инженер - у кульмана, шофер - за рулем, школьник - за партой... Ну, и так далее, сами продолжайте.
      - Это что, новая форма борьбы с неформашками?
      - Неформашки... Хороший термин. Слышал его от Ларисы... Нет, в принципе не новая. О ней и классики писали... Только прочно забытая. И для неформашек, как вы говорите, смертельная.
      - Интересно: почему? - Умнов и впрямь заинтересовался.
      Смех смехом, а он действительно думал о том, что ему поведают о тайных организациях боевиков, о тайных складах бомб и гранат, о тайных типографиях. Но тайная организация хорошо работающих - это, знаете ли, странновато слышать.
      - Потому что дело никогда их не занимало. На кой оно им? Куда важнее слово! Слово о деле. Победные рапорты. Громкие отчетные доклады. Дутые цифры. Пышные лозунги. Да мало ли... А просто работать - это, видите ли, неинтересно. Это, видите ли, сложно и хлопотно. За это, видите ли, и по шапке схлопотать можно. По ондатровой... А за веселый отчет, за мажорный доклад - тут тебе и должность, тут тебе и орденок к юбилею, тут тебе и лампас на портки. Сами, что ли, не знаете?..
      Знаю, горько подумал Умнов. Еще как знаю! Куда проще приписать к плану, чем выполнить его. Куда легче сбацать тяп-ляп и звонко отчитаться, чем сделать на совесть и, может быть, не успеть к сроку, опущенному "с горы". Куда приятнее выкричать орден, чем его заслужить... Слово надежнее дела. За слово не бьют, кресло из-под задницы не вышибают - в крайнем случае на, другое пересаживают. Бьют за дело. Даже - бывало! - за отлично исполненное. Да чаще всего за отлично исполненное и бьют: не высовывайся, гад, не портя общую красивую картину незапланированным качеством! Или количеством... Но с другой стороны...
      - Но с другой стороны, - сказал Умнов, - как может хорошая работа всех стать смертельной для одного?
      - Василь Денисыча в виду имеете? Если бы он один был!.. Их легион! И не только в начальственных креслах, но и у станков, у кульманов, за рулем, за партой. Что я перечислял? Везде... Отвыкли у нас по-настоящему работать. Отучили. Охоту отбили.
      - Ну, хорошо, ладно. Сколько вас здесь - понимающих? Сто? Пятьсот? Тысяча?.. Ну, будете вы работать на совесть, а у остальных, у неформашек от станка с кульманом, от этого своя совесть проснется? Слабо верится, товарищ Илья.
      - Сначала нас было сто. Потом пятьсот. Потом тысяча. Потом... - он глянул в толпу, край которой пропадал в полумгле, и, казалось, не было конца у этого зала-склада. Как там у фантастов: переход в четвертое измерение... Не станет остальных, Андрей Николаевич. Вымрут. Как мамонты.
      А ведь он мои слова повторил, подумал Умнов. Те, что я Василь Денисычу бросил. Выходит, и я так считаю?..
      - Ладно, - почти сдался Умнов, - пусть. Все работают на совесть, Неформашки от стыда перековались, а те, кто не захотел, ушел, отощал с голодухи, вымер, как мамонты. А Отцы города опять - на коне. Их парадные отчеты стали - ах! - реальными. Их доклады - ой! - деловыми. Их ордена заслуженными. Так?
      - Кто ж о деле кричит? - усмехнулся Илья. - Дело - оно молчаливо. Оно слов боится. А Отцы города только и умеют, что слова рожать. Кому они нужны будут - мертворожденные? - вдруг застеснялся, добавил: - Вы извините за пафос, но уж тема больно... - Умолк.
      Странная штука: Илья метил в Василь Денисыча, а ненароком попал в Умнова.
      - Моя работа - одни слова, - с горечью сказал Умнов. - Выходит, и мне на свалку?.. Зачем я вам понадобился? Экономики не знаю, в политике профан. И на кой хрен мои нравственные статейки, если все кругом станут высоконравственными, порядочными, морально чистоплотными?.. Куда мне деваться? На завод двойных колясок? Разнорабочим?..
      - Видимо, вы не понимаете. Или притворяетесь, Андрей Николаевич. Идет война. Если хотите, не на жизнь, а на смерть. Мы и они. Пусть нас больше, но они позиций сдавать не собираются. Вы наш город видели. Красиво? Все кругом перестроились - загляденье!.. Нет, милый Андрей Николаевич, война будет долгой. Очень долгой. Нынешнее поколение советских людей коммунизма, пардон, не дождалось. Не обломилось обещанное. И следующие не скоро дождутся, пока война. А на войне без комиссара плохо, если она - за идею. У нас отличная идея, Андрей Николаевич, и нам нужны отличные комиссары. Вы. Может быть, я. Если сумею, если талантишка хватит... Нравственность - штука абстрактная, ее не пощупать, не взвесить. А без нее любая идея - мертва... - Илья замолчал.
      И Умнов молчал, переваривал услышанное.
      И молчали люди, пришедшие посмотреть на Умнова. Только посмотреть? Тысяча, две тысячи, три - сколько их здесь? - ради одного Умнова?.. Выходит, что так, понял Умнов. Потому что в войне дорог каждый союзник. Тем более комиссар.
      Кстати, и Василь Денисыч от него союзничества требовал...
      - Что же мне делать? - тоскливо спросил Умнов. - Сдаться властям? Перебраться в Краснокитежск? Подсидеть Качуринера?
      - Помилуйте, Андрей Николаевич, вы же сами себе противоречите. Кто утверждал: нет никакого Краснокитежска? На карте не обозначен... Не обозначен, верно, карта не врет. Но ведь вы и другую карту видели - в кабинете Василь Денисыча. Не стало страшно, а?.. Вот что. Ноги в руки, садитесь в свой "Жигуленок", газуйте отсюда. У вас свое место есть. Надеюсь, поняли: нужное. Вот и работайте, как совесть подскажет. Только помните: нас много. И будет больше. И когда вы через год, через пять лет, через десять проедете по нашей трассе и никакого неозначенного Краснокитежска не увидите, тогда знайте: мы победили. А значит, и вы... - Илья взял Умнова под руку. Все, Андрей Николаевич. Пора.
      - Как пора? Куда? - разволновался Умнов. - Лариса, а ты как же?
      За нее опять ответил Илья:
      - У Ларисы тоже - свое дело...
      Он потянул Умнова к выходу, молчаливый Ухов опять в стороне не остался: топал сзади, поддерживал столичного нежного гостя. И Лариса рядом была...
      Прошли темный тамбур, выбрались на свежий воздух.
      Прямо перед дверью стоял умновский родной "Жигуль", ровно и тихо фурычил, прогревался перед дорогой. На заднем сиденьи - заметил Умнов аккуратно покоилась адидасовская сумка.
      - А гостиница? А счет? - все еще сопротивлялся Умнов.
      Сам не понимал: чему...
      - Все в порядке, - уже нетерпеливо сказал Илья. - Торопитесь. Время уходит.
      Садясь в машину, Умнов вдруг вспомнил.
      - Там же кольцо! Я не выеду...
      - Теперь, - Илья выделил слово, - выедете.
      А Лариса наклонилась к окну и нежно-нежно поцеловала Умнова в щеку. Как погладила.
      Шепнула:
      - Прощай, Андрюша...
      Умнов медленно захлопнул дверцу, медленно, словно сомневаясь, выжал сцепление, включил передачу, медленно тронулся. Порулил между мертвыми складами. В свете фар возник кто-то, указал рукой: сюда, мол, направо. Свернул направо и сразу выбрался на известную улицу. Вон гастроном. Вон универмаг. Вон кафе "Дружба". Значит - прямо... И рванул прямо, выгнал стрелку спидометра на деление "сто двадцать" - быстрей, быстрей! Ни о чем не думал, не вспоминал, не анализировал, одно подгоняло: время уходит! Так Илья сказал...
      Пролетел мимо безглазых ночных усадеб, мимо плотного черного леса, взобрался на горку, еще прижал газ. Дорога впереди - дальняя!.. И вдруг что-то - что? - заставило его резко надавить на педаль тормоза. Колодки противно завизжали, заклинили колеса - машина встала. Умнов вышел на пустое шоссе и обернулся. В темноте чернел знакомый силуэт бетонной стелы с гордым именем города. Она была позади!
      Илья не соврал: Умнов все-таки выехал из Краснокитежска!..
      Умнов стоял и смотрел на темный, без единого огонька, город, лежащий внизу. И вдруг вязкую тишину рассек четкий, ритмичный рык. Он приближался, становился громче, нахальней, злей, и вот уж из-за поворота материализовался мотоцикл, осветил Умнова мощной фарой, лихо затормозил рядом. Партизанский капитан ГАИ, сто лет назад - не меньше! - встречавший Умнова у границы Краснокитежска, вежливо улыбался, блестя дорогими фиксами. А двигатель не глушил.
      - Уезжаете, товарищ Умнов? - вкрадчиво спросил он. - Ну, с богом!.. протянул свернутый в тугую трубку бумажный лист, перетянутый аптечной резинкой. - Василь Денисыч просил передать...
      Умнов содрал резинку, раскрутил бумагу. В ярком свете мотоциклетной фары узнал знакомую карту, верней, не ее - черно-белую ксерокопию, снятую с цветного единственного оригинала.
      - Василь Денисыч сказал: пригодится. Верно?
      Умнов аккуратно свернул карту, сказал:
      - Пригодится.
      Капитан отдал честь, рявкнул газом, крикнул на прощанье:
      - Что передать Василь Денисычу?
      - Три слова, - крикнул в ответ Умнов: - Красные - это мы!