13. Лейда

Передаю ее рассказ так, как я его слышал, со всеми подробностями, не пропустив ни единого словечка, а памятью, как говорится, меня бог не обидел…

«В конце ноября я как-то была в костеле. Не потому, что я верующая, а просто по старой привычке: ведь в буржуазной Латвии закон божий был для нас обязателен. Сижу с краешка, а у нас в костеле молятся сидя, и вдруг вижу чуть впереди меня Сысоева.

– Теперь он Михельс, Лейда, переменил фамилию, – прерываю ее я.

– Не перебивай меня, Вадик, а то собьюсь и забуду. Тебе ведь все равно: Сысоев он или Михельс, а мне так удобнее. Сидит он тоже с края, вероятно для того, чтобы скорей уйти, потому что в религиозность его я ни капельки не верю, и оглядывается, словно кого-то ищет. Меня он видит отлично, но не узнает, забыл, вероятно, мельком в передней видел, не взглянул даже, а я-то его запомнила. И наконец, догляделся. Сидит сзади такой мордастый со шрамом на лице и тоже кого-то глазами ищет. И наконец, они друг друга нашли.

Оба тотчас же сели рядом, благо в костеле народу немного. Теперь они были совсем близко от меня, даже шепот их слышен. «Походим по городу сначала, – услышала я слова Сысоева, – поглядим, нет ли хвоста за нами». «Ладно», – сказал другой. И оба тотчас же вышли, ну а я, конечно, за ними: очень хотелось новую крышу Сысоева найти. Идем. Они впереди, я чуточку сзади. Не дай бог в метро пойдут, я всегда в метро путаюсь, не знаю ни входов, ни выходов, ни пересадочных станций. Пошли прямо по улице Кирова, оба оглядываются, а на меня даже не смотрят: не такой хвост себе представляли. Дошли до метро и – туда. Я за ними… Спустились по эскалатору, сели в поезд. В один вагон. Только на каждой станции до «Комсомольской» или до «Красносельской» оба выходили, а в последний момент обратно в вагон. Очень боялась, что их упущу, каждый раз, когда выходили, за ними тыркалась и тут же возвращалась, понимала, что это они хвост проверяют. А одета я была простенько, незаметно, пальтишко у меня старенькое, платок на глаза повязала, мать родная бы не узнала. В Сокольниках оба вышли, и я опять за ними. И тоже как будто случайно, какой же я сыщик на вид, так, девчонка с улицы, продавщица или заводская, поди разберись. Ну и не разобрались. Никакого внимания. На улице той, названия я уже не помню, даже не читала, кажется, иду за ними, прохожих много, и опять они ничего пугающего не разглядели. Наконец и дом нашли, новый кирпичный пятиэтажный. Тут я, конечно, держалась подалее, все-таки в конце концов приметили бы. Так и до цели дошла: оба в крайний подъезд шмыг и стоят, словно ждут кого-то. Потом пошли тихонько по лестнице. Лифта в доме нет, а мне это только на руку. Дверь ключом открыли на третьем этаже, квартиру я запомнила. Все найду – и дом и квартиру… Спросила у дворничихи, кто в квартире живет. А никто, говорит: эвакуировались хозяева. Ничего не объясняла дворничихе, знакомых, говорю, ищу».

Весь этот рассказ, подсократив его малость, я и передал Югову.

– Что делать будем? – спрашиваю я Югова.

– Брать, конечно.

– А если опять сбежит?

– Тут уж оба в ответе будем. Но все равно сбежать теперь ему из Москвы трудно. Немцев от города отбросили со всей их техникой. Воздушные налеты редки. Послушаем Пашу Безрукова: он звонил мне, что новости есть не только для уголовного розыска, хотя в банде сплошь дезертиры и уголовники. А Михельс по-прежнему остается главным, так как денег он не жалеет. Отсюда и его так легко сменяемые квартиры… А Лейда твоя поистине – золото. Не пренебрегай ею, дружище.

Я покраснел. Такой рекомендации я еще от своего начальства не слышал. Михельса она выследила, а нам остается только взять его. Брать решили сейчас же, как только посланные наши наблюдатели сигнализируют, что немецкий разведчик вернулся домой. Но наблюдатели молчали. И понятно почему. Одного из них мы нашли заколотым в лифтовой клетке, другой был застрелен на улице возле дома. Вот и пришлось нам с Юговым держать ответ. Каким образом угадал Михельс, что раскрыли его обиталище, не могу понять. Прошли каких-нибудь два часа после моего разговора с Лейдой. Может быть, ей только показалось, что ее не заметили, но не думаю. Михельс, похоже, не узнал ее. Иначе такой матерый волчище давно сумел бы от нее оторваться. Зачем ему еще раз менять квартиру, когда о ней не знали мы с Юговым? Скорее, наших людей он заметил… И конечно, при обыске ни оружия, ни рации мы опять не нашли…

А ранним утром мне позвонил Стрельцов.

– Приходи, – говорит, – к девяти, не опаздывай. Пашку слушать будем. Банду его ворья, куда он был заслан, этой ночью взяли. Всю взяли, только твоего Михельса нет. Три жулика с ним связаны были. Как раз самые мелкие, его денежки их и купили. Да и выполнить его задание никто из них не успел: комиссионный на Садовой их больше прельстил. Двенадцать участников шайки взяли, только Пашке нашему удалось «бежать»: он на стреме стоял, вот и успел… А дело-то большое, десятками тысяч пахнет. Придешь?

– Приду, – говорю.

Люблю утреннюю Москву, когда на работу идешь. Тихий и пустой город, только очереди у магазинов стоят. Чистый город, говорят – самый чистый в мире. Весь мусор подобран, ни бумажки брошенной, ни стружки, ни окурка. Только мешки с песком у зеркальных витрин, надолбы на окраинах, толкучка у магазинов перед открытием, когда всем без очереди проскользнуть хочется. Да и приземленные аэростаты по-прежнему темнели на бульварах, как лежащие, поджав ноги, слоны.

14. Павел Безруков и другие

В кабинете у Стрельцова собрание уже началось. Говорил Паша Безруков, подробно говорил, как он в банду попал и что там делал. Главой ее был мой старый знакомец Снегирь, которого я видел еще в октябре в бомбоубежище, куда сгоняли с помощью комендантских патрулей всех случайных прохожих.

– В шайке нас было примерно человек десять, а то и двенадцать, причем далеко не все принимали участие в операциях: так Снегирь называл налеты на улицах и ограбления квартир. Он, можно сказать, был не просто главой или паханом, как его называли сообщники, но и ведал всем хозяйством банды, был ее финансистом и организатором. Каждому давалось свое задание: кому подыскивать добычу, кому сторожить, кому охранять порядок в деле, кому связь поддерживать…

У Паши вдруг горло пересохло, воды попросил и рассказ продолжил:

– Меня взяли сразу, даже не проверяя. Может быть, и была проверочка, только я ее не заметил. Дезертир, мол, до войны сидел за спекуляцию в рыбном магазине, потом штрафная рота, а когда немцы к Москве подошли, из части бежал, украв мотоцикл у гаишника. Мотоцикл этот я Снегирю сразу же отдал и за него, я думаю, меня без проверки и взяли. Товарищ Стрельцов оказался прав, мотоцикл жуликам действительно был нужней нужного.

«А у кого сейчас твой мотоцикл?» – спросил кто-то из шайки, но Снегирь ему сейчас же рот заткнул.

«Где нужно, там он и стоит, – буркнул он. – Сыпь далее, Пашка, рассказывай, а кличку тебе сообща придумаем».

И придумали, конечно: из Павла Безрукого стал Пашкой Дезертиром. В общем, мне повезло. На мотоцикле ездили по заданию Снегиря, только каждый раз номер меняли. И я ездил добычу подыскивать. Потом Стрельцову, конечно, звонил. А перед «операцией» из квартиры заранее убирали все мало-мальски ценное. Снегирь определенно кого-то подозревал, но не меня, а своих информаторов… Такими уголовными проделками я не очень-то занимался, в пустых квартирах ворье работало, а меня на стреме держали. Но вот однажды кто-то из наших жуликов подходящий комиссионный магазин нашел, с директором сговорился, что тот все как украденное спишет: видно, полагал, что на этом деле можно самому крупно заработать. Снегирь всю шайку собрал, всем задания выдал, кто где стоять будет, кто что из готового платья заберет, кто кассу очистит, куда все это везти и где хранить наворованное. Словом, всю банду мобилизовал, и день подходящий выбрал. На орграсходы деньги, понятно, потребовались, так он их у Михельса занял. Тот сразу согласился, когда еще по телефону согласовывали, и себе ничего взамен не потребовал, кроме десятка пустых квартир. Квартиры добыть Снегирю – раз плюнуть. Вот и собралась вся банда под одной крышей… Ну, была и стрельба, конечно, парочку бандитов ухлопали, да и своим тоже досталось – к счастью, только легкие ранения…

– Хорошо поработал Пашка Дезертир, – сказал Стрельцов.

– На тебя, – кивнул я в ответ.

– Не только, – нахмурился Безруков. – Один хозяин был у московских бандитов. По профессии разведчик, последняя фамилия Михельс. Все из шайки за деньги продались, только один денег не брал: бывший врангелевец князь Невядомский, а ныне вор. С татуировкой на теле. Никогда не раздевался при всех, в грязной рубахе ходил, чтоб только наколку у него прочесть не смогли. Надпись там, говорят, малоцензурная… И еще: рация у Михельса портативная, легонькая, системы «Эри». Теперь у него десять адресов, по крайней мере, – не без горечи усмехнулся Безруков. – Всю зиму проищем – не найдем.

– Найдем, и думаю, что скоро, – особой решительности в моем голосе, однако, не было.

– Как? – спросил Павел.

– Усердием, – сказал я уже увереннее…

– Одного усердия мало.

– Есть еще и смелость, ловкость и наблюдательность.

Молчал Безруков, не нашел ответа…

А ночью, когда трех бандитов к нам отправляли, бежал Невядомский, по кличке «Князь». Одного конвоира убил сразу, а второй растерялся и упустил убийцу. Темная была ночь, тучи, как из свинца выплавленные, все небо затянули, а светомаскировка, пока еще не отмененная, облегчила побег. Однако едва ли бандит нашел укрытие. Всем комендантским патрулям был дан приказ искать по городу раздетого, в одной лишь рваной нательной рубахе. На патрульных Югов не очень надеялся и, совсем расстроенный, отложил допрос на утро, точно знал, что грабителя все же найдут.

И нашли.

Отмененный Юговым допрос позволил мне отдохнуть вечерок у себя дома. На кухне даже собрание устроили с попыткой выжать из меня все интересующие квартиру подробности о моей работе в НКВД. Новостей, однако, я рассказать не мог: не позволяла профессия. Больше всех расспрашивали заядлые курильщики – портной Клячкин и музыкант Мельников.

В городе стало тихо, воздушных налетов не было. Зато появилась новая тема: помощь союзников, никого не удовлетворявшая. Второй фронт был нужен Европе, а союзники медлили Женщины на кухне все больше о продовольственных трудностях говорили. Даже Лейдочка приуныла. Скучно живем – вот была ее тема…

Опять о Сысоеве спросила:

– Где ж он скрывается?

Я пожал плечами:

– Пустых квартир в Москве много.

А сам думал: разве нельзя обойти их все? Может, где и зацепишься. Видимо, можно, конечно, но пока мы будем искать в одной, он отсиживается в другой. Ему это проще. Только квартиру сменить, а нам где людей взять, когда все молодые чекисты на фронтах бьются? Что доступно той горсточке чекистов, оставшейся в городе чужую разведку вылавливать? Не так уж и много, если такие инвалиды, как я, работают. Оттого и провалы, что людей не хватает; оттого и побеги таких изуверов, как Невядомский…

15. Князь Вадбальский

Работа у нас была – не то, что в редакции: свободного времени порой даже на сон не оставалось. И все же я ухитрялся иной раз посидеть в архиве: захотелось знать больше о новой профессии. Иной раз есть час – так не спать иду куда-нибудь в пустой кабинет, на сдвинутые столы, а в архив. Югов шутил: это от молодости, сил девать некуда. А я чувствовал: нравилось ему, что я старыми делами интересуюсь. Помнил я его фразу: плох тот чекист, который назад не любит оглядываться; время – лучший учебник… Вот и листал я этот «учебник», урывками листал, не знал даже толком – зачем, а вышло удачно…

Попало ко мне тридцатилетней давности дело, зафиксированное в архиве как «Дело князя Вадбальского».

Князь этот существовал, а может быть, и существует поныне, бывший поручик сначала деникинской, а потом и врангелевской армии; эмигрировать ему не удалось, занялся обыкновенной уголовщиной, сменил пяток фамилий и осел на дне с почетным для уголовника званием вора в законе. Я вспомнил о Невядомском и задумался: а вдруг «стрельцовский князь» – это не кличка, а титул, ставший кличкой по воле ее обладателя? И мотив есть: не хотелось родовое имя пятнать уголовщиной. Ведь и у горьковского Барона, рожденного на сцене Художественного театра, тоже было настоящее имя, быть может скрытое по замыслу автора из тех же соображений. А родовое имя Вадбальского, его подлинное имя тогдашние чекисты сумели открыть.

Я сообщил это Югову. Он усмехнулся и сказал:

– Допроси. Ты нашел, тебе и разрабатывать.

У нас не спорят, а выполняют. Да и самому было интересно. Может быть, Невядомский, а может быть, Вадбальский. Вот и поговорим.

Привели его. Седоват, худощав, виски впалые, небрит и грязен. Отстреливался профессионально. Если что ему и мешало, так это пара тусклых восковых свечек, так как в подвале магазина электричества не было. Потому и пули его «вальтера» только царапнули наших, но не убили. Я с удовольствием сообщил ему об этом.

– Военные? – спросил он.

– Конечно. Сержант и радист. К вашему сожалению, быть может…

– Вы правы. Жаль, – сказал он, вздохнув. Потом замолчал, подумал и спросил уже с явной насмешкой: – А ведь я догадываюсь, почему вы это сказали.

– Почему?

– Порылись в архиве?

– Допустим.

– Тогда вам и спрашивать нечего. Мой первый допрос у следователя читали?

– Все ваши «дела» читал.

– Тогда процитируйте мне ту часть протокола, в которой говорится о моем титуле и фамилии.

Я достал из письменного стола пухлую папку «Дела князя Вадбальского», нашел нужный протокол и прочел:

– «Убил я его прежде всего потому, что он дворянин и штабс-капитан, а во-вторых, потому что Вадбальский – родовое имя, без титула не произносящееся. Я действительно князь, и до уголовщины довела меня судьба».

– Сколько вам лет? – вдруг перебил он меня.

Я ответил.

– Вы еще в пеленках брыкались, когда я с маршевой скоростью почти до Курска дошел. Веселое было времечко.

– Потому я и хочу о нем послушать. И как вы обратно к югу уже не шли, а бежали. И как вас на Турецком валу разбили, и как Станислав Вадбальский, настоящий князь, не из оперы, веселенькую наколку на спине сделал. В старых романах князья этаких штучек не вытворяли.

– И не воровали князья в старых романах, – добавил, усмехнувшись, Невядомский. – Воевали, а не воровали. И когда я первый раз квартиру ограбил, настоящий князь Вадбальский умер. Живет подонок по фамилии Невядомский, а что же князю-то оставалось? Только фамилию сменить. Кто родился тогда вместо Вадбальского, не помню. Ну а князя сохранить было можно. Он и сохранился, как воровская кличка. Спросите какого-нибудь блатного. Снегиря, например: был ли у него настоящий князь в банде – так он хохотать будет. Может, какой-нибудь Вадбальский и был настоящим князем не в законе, конечно, а при царе или у Деникина… Что, гражданин следователь, рассказать вам о том, как случилось все это со мной?..

Он смотрел как бы сквозь меня, и мне казалось, что видел он жизнь свою, смрадную и срамную – от путча юнкеров Александровского военного училища до деникинского лагеря, дроздовского, до врангелевского Крыма…

– И думаете, научился чему-нибудь? Ничему, гражданин чекист, ни одной полезной профессии не приобрел, только стрелять по-снайперски, да скакать на какой-нибудь кобыле, порой без седла даже. А когда в Советскую Россию вернулся, думал, что на родину, а на родине-то работать надо. Не трудящийся да не ест. А есть-то хочется. Тут и родился мой Князь, умеющий только грабить и убивать. Ищите и обрящете, говорят попы, и я искал и нашел. С появлением в моей жизни Михельса, можно сказать, профессию приобрел.

Я больше его не расспрашивал. То, что рассказал он мне, было подло и страшно. С искалеченной психикой человек. Воровал из-за денег, а убивал из мести. О чем же спрашивать такого? Да в любом Снегире больше человеческого, чем в этой злобной карикатуре на человека. Патетическая речь его осталась безответной. Я молча написал протокол допроса о преступных связях Невядомского с Михельсом, об убийствах, совершенных Невядомским по заданию гитлеровского разведчика, выделив преступления, подведомственные уголовному розыску, и молча же дал прочесть обвиняемому. Он бегло пробежал их и расписался четко и безоговорочно.

– Уведите, – сказал я конвойным.

Как только увели Невядомского, вошел Югов.

– Я только что допросил еще двух из стрельцовской тройки. Все, что они делали для Михельса и с Михельсом, уже готово для прокуратуры. А вот твой диалог с князем хотелось бы почитать. Полностью записал?

– То, что нас касается. Остальное пусть Стрельцов дописывает.

Я снова, но уже вместе с Юговым пробежал запись допроса.

– Интересно, почему он передо мной разоткровенничался?

– Ты его старое дело читал. Любопытно ему стало: перед юнцом порисоваться… А в сущности, что он теряет? Он – Вадбальский?.. В «деле» нет отпечатков пальцев, ста-арое дело-то, верно?

– Верно, – кивнул я.

– Значит, не доказано, что он – Вадбальский.

– А наш разговор?..

– Допрос?.. Откажется. Он – Невядомский. Князь – кличка. И – все. Во время схватки с милицией Невядомский никого не убил, а от связи с Михельсом откажется. Кто нам эту связь подтвердит, пока Михельс на свободе?.. То-то и оно, Вадим. И передаст суд дело на доследование.

– Где будет слушаться дело? – спрашиваю я.

– Невядомского и его двух сообщников будут судить вместе с остальными участниками грабежа, – с сожалением говорит Югов. – А у нас их дело будет рассмотрено, когда возьмем Михельса. Сначала – террорист, а за ним – и его соучастники. Дел у нас, Вадим, много, а результат – ноль. Самое главное сейчас – запеленговать радиста. Уходит он от нас…

Изловчившимся так долго уходить от нас радистом занимался Безруков, а на моей шее по-прежнему висели Михельс и Невядомский. Вечером я опять вызвал его на допрос, но теперь он был уже совсем другим человеком – насмешливым, когда можно было поймать на ошибке допрашивающего, и замкнутым, когда следователь требовал откровенности… Начал он с категорического отрицания всего, что было сказано им на утреннем допросе. Личность князя Вадбальского зародилась только в его воображении… Наврал, конечно, не без этого: очень уж хотелось оправдать кличку «Князь» и глупую наколку, сделанную им в годы молодости. Сейчас ему уже под пятьдесят, в гражданской войне он, конечно, не участвовал, воровать приучился с детства и ничем другим не занимался. В банде Снегиря он уже три месяца, дезертировал из штрафной роты вместе с Кашкиным, который тоже участвовал в грабеже и перестрелке с милицией, а других он даже не знает. И о Михельсе понятия не имеет, слыхал о таком, знал, что в банде есть его люди, но кто именно, ему неизвестно.

– Вы что, на каждом новом допросе собираетесь сочинять новую историю? – спросил я, стараясь не раздражаться.

– Захочется – буду, не захочется – нет. Можно и что-нибудь старенькое вспомнить.

– Утренняя история была интереснее.

– Тоже вранье.

– А зачем?

– Жить скучно, гражданин следователь, вот и хочется порой пошутить.

– Шуточки-то у вас со смыслом. Ну, допустим, что Вадбальский – это вранье, хотя и очень круто заверченное. Но Михельс – не шуточка. Немецкий шпион ваш Михельс, а вы еще признались в том, что стали его агентом.

– Разве признался?

– Мне же врать незачем.

– Слыхал где-то эту побасенку, ну и поднес ее вам, как соус «пикан». А про шпиона – тоже болтовня. Вам, чекистам, только про шпионов и сочинять.

– Рация у него есть?

– Чего?

– Переносный радиопередатчик.

– С новостями техники не знаком. Про отмычку могу.

Я решил перейти к серьезной атаке.

– Кстати, под тем, что вы рассказали о Михельсе, ваша подпись есть.

– И под протоколом, который вы сейчас напишете, моя подпись тоже будет… Задумался, зачем друзей будоражить? Решил правду говорить.

– Так вы же утром ее сказали.

– Не-е. То вранье было классическое.

– Ну что ж, посидите еще в одиночестве, придумаете новенькое.

На прощание он мне подмигнул: все еще полагаешь, мол, что со мной справишься?

16. Радист

Сегодня по милости Югова смог ночевать дома. Ох и смеялся же он, когда рассказал я ему о вторичном допросе Князя.

– Вот тебе, мил друг, и «княжеские» шалости. Чего же ему бояться, когда дружок его на свободе. Мы так ничего и не докажем, пока щуку покрупнее не выловим. Поезжай-ка завтра с утра на ремонтный завод и пощупай там. Вдруг да обнаружишь связного. Уже несколько дней, вернее, ночей молчит Михельс, если только радист – это он…

Я понимал, конечно, что Югов имел право смеяться, когда я ему о допросе рассказывал. Тут хоть головой о стенку бейся, а Невядомского не «расколешь». Фантазия у него богатая, и время для нее есть. А ведь мне протоколы, а не детективы писать. Ну и пришлось идти к себе на Кузнецкий. Холодно там, хорошо еще, что Клячкин вторым тулупом обзавелся: есть что на ночь занять. А может быть, и дровишки у кого есть, чтобы выкупаться. Колонка-то у нас дровяная, не газовая.

Ну вот и пришел домой, и махры принес для друзей-курильщиков. Набросились, понятно… Собрались в передней, свернули козьи ножки.

– Есть новости?

– Что-то застопорились у нас дела.

– Есть малость. Только у наших солдат еще один союзник есть. Хорошо помогает, лучше англичан с американцами.

– Ты о ком?

– О морозе. Говорят, еще хлеще будет.

– То-то у нас сейчас на полушубки заказы.

– Сысоева хоть поймали?

– Ловим.

И в это время зазвонил телефон. Клячкин трубку снял, послушал, протянул ее мне:

– Тебя…

– Слушаю, – сказал я и услыхал смешок Югова.

– Хорошо слушаешь?.. Лады. Кончай ночевать, быстро – в управление.

– Что-то случилось?

– Случилось. Давай поскорее…

Не вышло дома ночевать. Размечтался…

Оказалось, что радисты сумели поймать пеленг, а Безруков, на счастье, был в одном из передвижных радиопеленгаторов. Везение, конечно… Но ему еще больше повезло в том, что до запеленгованного объекта ехать было три минуты ровно. С арбатского двора, из-за мусорных баков передача велась. Двое их там было. Одному удалось уйти, второго Паша ранил.

Из управления отправились в тюремный госпиталь.

Накинув на плечи белые больничные халаты, мы с Юговым и Безруковым идем сначала в кабинет главврача. Фамилия Рольного Бук – так в паспорте значится. Мы прежде всего справляемся, можно ли с ним сейчас разговаривать. Оказывается, можно. Больной ранен в правую ногу, но кость не тронута.

Сейчас Бук сидит в кресле, листая только что вышедший номер «Огонька». Никакого удивления при нашем появлении он не проявляет.

– Откуда вы родом? – начал допрос Югов.

– Из бывшей республики немцев Поволжья, – четко произнося каждую букву, отвечает Бук.

– А каким образом очутились в Москве?

– Был призван в Красную Армию, дезертировал с целью действовать по заданию абвера.

– Что значит «действовать по заданию абвера»?

– Я радист. До войны работал в Саратове в радиомастерской, в штабе дивизии тоже действовал как радист. В Москве у меня была явка к резиденту.

– Имя и фамилия резидента?

– Отто Михельс.

– Это он был с вами во дворе?

– Да. Только, как я понял, ему удалось уйти?..

Югов не отвечает, да Бук и не ждет ответа: сам все видел. До сих пор он говорил правду.

А Югов уже спрашивал:

– Где вы получили эту явку?

– Под Наро-Фоминском. Мне дал ее тоже агент абвера Макс Зингер, работник штаба той же дивизии.

– Расскажите подробнее.

– Подробнее не могу: не знаю. Зингер – где-нибудь в дивизии или бежал. Михельс действует здесь, в Москве.

– Адрес явки?

– Большая Молчановка, двадцать три. Только едва ли вы там сейчас кого-нибудь найдете. Если провалена явка, то резидент тотчас же находит другую.

– В такой же квартире жили и вы? – собирал по крохам свою информацию Югов.

– Да, там же поместил он и меня…

Я слушаю агента и все более убеждаюсь, что он заваливает абверовца с откровенным удовольствием. Может быть, потому, что его бросили раненного, даже не оглянувшись. Несомненно, что он решил смягчить свою участь. Даже оправдаться пытался.

– Ни одного русского я не убил, да у меня и оружия не было. Передавал радиошифровки, и все. А вы не скажете, будут ли меня судить?

– Обязательно будут, – согласился Югов.

– Значит, прямо в Сибирь?

– Это уж как трибунал решит. А может быть, и здесь останетесь. Подождем, когда Михельса изловят. Для разоблачения его понадобитесь.

Допрос еще продолжался, когда меня позвали к телефону. Звонил Стрельцов. Ничего не объясняя, просил приехать.

На Петровку я пошел пешком. От нас это недалеко. Не видно ни очередей у магазинов, уже и следа не осталось от той спешки, беготни, распродажи вещей прямо на тротуарах и той напряженности, в атмосфере которой жила Москва во время эвакуации. Уже никто не спрашивал, выдержит ли город прорыв вражеских танков.