А может, еще и гриб какой на бору будет? - подумал Михаил и услышал песню: у Лукашиных пели.
      Родька выбежал встречать его на улицу. Грудь белой рубахи расшита серебром, рукава с кружевами, как у девки, пояс металлический, с золотым отливом... Разодет-разукрашен по самой последней моде.
      - Ну, брат, я таких и в Москве не видал.
      - Стараемся, дядя Миша! - весело тряхнул волосатой головой Родька и закричал: - Музыка!
      В распахнутом настежь коридоре разом грохнули два аккордеона, и Михаил так на волнах музыки и въехал в дом.
      А дальше все было как по писаному. Было громогласное "ура" в честь опоздавшего, был штрафной стакан - прямо у порога, были расспросы - почему один, где супружница...
      Вера не стала дожидаться, когда отца затюкают. Тряхнула косами, вскочила на ноги:
      - Песню, песню давайте!
      И кто устоит перед ее напором, кого не подымет волна веселья и задора, которая хлынула от нее! Запели все - и молодняк и пожилые, благо всем известна была песня про солдата:
      Не плачь, девчонка,
      Пройдут дожди,
      Солдат вернется,
      Ты только жди.
      Пускай далеко твой верный друг,
      Любовь на свете сильней разлук.
      Михаил глаз не мог отвести от дочери.
      Не в мать, не в мать, думал. Да и не в меня, конечно. Не умели мы так радоваться. И вдруг, любуясь черными разудалыми глазами Веры, вспомнил Варвару. Неужели, неужели все радости, все муки тех далеких-далеких лет вдруг ожили, проросли в родной дочери?
      Михаил перевел взгляд на другой конец стол а, туда, где сидела Лариса со своими подружками. Визг, смех - из-за чего?
      Таборский! Когда успел забраться в этот недозрелый малинник? Вроде бы, когда он, Михаил, заходил в избу, его там не было. Но разве в этом дело? Разве не все равно, когда втесался?
      В диво другое - соплюхи от него без ума. Лапает, щупает принародно - и хоть бы одна по рукам дала: опомнись, ты ведь в отцы нам годишься!
      Не дождешься от нынешней молодежи. Вот уж правду каждый день бренчат: поколения у нас в ладу друг с другом.
      Ну а Таборский еще, помимо всего прочего, запал молодежи умеет дать. Как Подрезов, бывало. Правда, у Подрезова все от души, от сердца. У того слово - дело. А этот артист. Говорун. И поди разберись, где игра, где дело.
      А Петр так и не пришел, сказал себе Михаил, водя глазами по пестрому буйному застолью, и ему вдруг стало не по себе.
      Он новым стаканом вина залил тоску.
      - Родька, а где у тебя матерь? Не вижу.
      Родька, как тетерев на току, заслышав какой-то непонятный звук поблизости, на секунду поднял рывком голову и снова запел.
      3
      ...Пили за новобранца, за будущего солдата, за то, чтобы он верой и правдой служил родине, пили за нее, Анфису Петровну, пили за Таборского, пили за Шумилова, председателя сельсовета, за друзей-товарищей - за всех пили, никого не обошли.
      А когда же, когда же отца-то вспомнят? - изнывала от ожидания Анфиса Петровна.
      Она глаз не сводила с сына, умоляла, заклинала его: скажи! Но разве до отца было Родьке, когда рядом Вера, друзья-товарищи?
      И вот кто же догадался сказать про родителя? Александра Баева, старушонка, которая помогала ей угощать гостей.
      - Ну тепереча, думаю, не грешно и Ивана Дмитриевича добрым словом помянуть.
      И тут Анфисе Петровне вдруг стало так горько, такое удушье подступило к горлу, что она едва добралась и до повети...
      Прибегал Родька ("Мам, мам, что с тобой?"), прибегала фельдшерица тоже была на проводах, - Таборский, Шумилов заходили.
      - Ничего, ничего, отлежусь. Гуляйте на здоровье, веселитесь, - говорила она всем.
      И так же она ответила и Михаилу, когда тот ввалился на поветь.
      Но Михаила не проведешь.
      - Эх и дура же ты, Анфиса, дура! Кажинный день провожаешь сына в армию? Да ведь потом волосы будешь на себе рвать: ах, недоглядела, ах, недосмотрела свое сокровище...
      Анфиса Петровна встала. Верно, верно сказал Михаил: настанут такие дни, и скоро настанут, когда она за один погляд на сына согласна будет все отдать, что у нее есть.
      Опираясь на Михаила, она вышла с повети в сени и тут увидела Нюрку Яковлеву, пьянющую, чуть не на карачках пробирающуюся вдоль стены к раскрытым дверям избы. Раздумий не было. Вмиг загородила дорогу:
      - Тебе, Анна, нету хода в мой дом.
      - В твой дом нету хода? Мне? Это за что же такая немилость?
      - А за то, что в чужой дом нахрапом залезла.
      - Я залезла?
      Анфиса Петровна не стала больше разговаривать - выставила непрошеную гостью на крыльцо, захлопнула за собой двери, да еще и рукой на дорогу указала:
      - Уходи, уходи, Анна! Видеть тебя не могу после того, что ты сделала с Лизаветой, а не то что принимать в своем доме.
      Нюрка откинула назад голову, захохотала:
      - А родню в этом доме принимают? К примеру, когда родной сынок напакостил... Непонятно выражаюсь? Пойди посмотри... Вещественные доказательства налицо...
      - Чего мелешь? Какие доказательства?
      - А-а, какие... Какие бывают, когда парень брюхо натолкает?..
      Она не охнула, не пошатнулась от этих слов - ни минуты, ни секунды не поверила, но и отмахнуться не могла: сплетни, как огонь, в зародыше гасить надо.
      - Веди к Зойке! - приказала.
      Зойка жила отдельно от матери, в старом колхозном курятнике на задворках у медпункта. При виде нежеланных гостей, переваливших за порог ее маленькой неказистой избенки, удивленно выгнула тонкие подрисованные брови она лежала на кровати, но не встала.
      - Проходи, проходи, мамочка званая! - с издевкой сказала Нюрка. - Ну мамочкой не хочешь, а бабкой-то хошь не хошь станешь. Верно говорю, Зойка?
      - Загинь, к дьяволу! Налилась опять, нажоралась. Кто тебя звал?
      - Да как! Она не верит.
      - Чего не верит?
      - Не верит, что ейный сынок тебе прививку сделал.
      Зойка зло улыбнулась своими тонкими сухими губами, хотела что-то сказать, но передумала и только вяло махнула рукой.
      Свет потух в глазах у Анфисы Петровны: на Зой-киной руке она увидела золотое кольцо, и ей сразу стало все ясно.
      Господи, господи! Она целое утро сегодня искала это кольцо, все перерыла, перевернула кверху дном, думала, потеряла, а оно вот где, оказывается, - у Зойки на руке...
      Зойка что-то кричала матери, матерь кричала Зойке, а что? Ничего не слышала, не понимала - чудом выбралась на улицу.
      Нет, знал, знал сынок дорогой, что такое это кольцо, какая святыня в ихнем доме. Сто раз рассказывала, как отец подарил его. Родила сына, надо идти записывать в сельсовет, а сыну и фамилии отцовской нельзя дать, потому что матерь не в разводе. Ну как тут с ума не сойти! И вот Иван, чтобы хоть как-то успокоить, утешить ее, надел ей на руку это кольцо, нарочно заказывал в городе.
      Пятнадцать лет она не снимала кольцо с руки и, конечно, в гроб легла бы с ним, да четыре года назад начали пухнуть пальцы в суставах, и ей волей-неволей с великими муками пришлось его снять...
      4
      Танцевали, садились за стол, снова танцевали - под радиолу, под аккордеон, на улице, в доме, на крыльце... И так до темени, до тех пор, пока не зажгли свет и не вспомнили про клуб.
      И все это время Анфиса Петровна была на ногах, ни на минуту не присела и не прилегла. Нашла в себе силы. Выстояла. Не испортила праздника, не уронила фамилии Лукашиных. И только когда опустел дом, тяжело рухнула на стул к столу.
      - Останься, - сказала сыну.
      - Ну мам...
      - Останься, говорю! И ты, Михаил, останься.
      Под окнами заревели, зарычали мотоциклы, крик, смех, визг, затем весь этот шум-гам выкатился из заулка на дорогу и побежал в сторону клуба.
      - Ну, сын, доволен проводами? Хороший стол справила мать?
      - Спрашиваешь!
      - А теперь другой стол будем справлять, - сказала Анфиса Петровна.
      - Это в честь чего же? - спросил Михаил с усмешкой.
      - А в честь того, что сына буду женить.
      Михаил, зевая, устало махнул рукой: давай, мол, в другой раз пошутим. Сегодня и без того веселья было предостаточно.
      - А я не шучу, - сказала Анфиса Петровна. - Какие тут шутки, когда криком кричать надо! - И тут она и в самом деле разрыдалась. Прорвало плотину, которую с таким трудом воздвигала. - Он ведь с кем, с кем спутался? С Зойкой-золотушкой. У той брюхо от него...
      Михаил круто обернулся к Родьке:
      - Это правда?
      - Чего - правда? Разведут всякую муть - слушайте. ..
      - А кольцо, кольцо отцовское? Самая дорогая память об отце, а ты... а ты что сделал?
      - Да чего я сделал? - вдруг зло засверкал черными глазами Родька, сам переходя в наступление.
      Подумаешь, дал поносить... Убудет его? Ну возьму обратно... Сейчас взять? Завтра?
      - Гад... Сволочь! - выдохнул Михаил.
      - Но, но, потише, потише, дядя Миша! Чья бы мычала, а твоя-то бы молчала. Я еще не дошел до того, чтобы и тетке и племяннице фигли-мигли делать...
      - Родька... Родька, что говоришь? - умоляющим голосом простонала Анфиса Петровна.
      Ничто не остановило Родьку. Пиджак с вешалки сдернул, дверью бабахнул так, что стаканы забренчали на столе, а на мать даже и не взглянул. И тут Анфиса Петровна опять расплакалась:
      - Все, все вложила в него... Ничего не пожалела... Думаю, мы с отцом жизни не видели, пущай хоть он за нас поживет...
      - Вот и зря! Этой-то жалостью и испортила парня! - рубанул сплеча Михаил.
      - Дак что же по-твоему, хороший человек только в беде родится? Хорошая жизнь человека портит?
      - А черт их знает, что их портит!
      Михаил забегал по избе. И вообще, у него у самого кругом шла голова: где теперь Вера? что причитает Раиса? Ведь наверняка все Пекашино теперь только и делает, что треплет имя его дочери.
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      1
      Сережа Постников, сын Фили-петуха, нынешней весной вернувшийся из армии, ровно в полшестого, из минуты в минуту, как договорились, дал гудок.
      Михаил, конечно, был уже начеку. Он выбежал из дома, кинулся в мастерскую будить дочь.
      - Вставай, вставай, невеста! - с шуткой начал теребить ее. - Женихи приехали!
      Вера поднялась, не проронив ни слова. Лицо у нее было бледное, осунувшееся, хмурое, ~и он понял: не спала. А ведь вечор, когда он, прибежав от Анфисы Петровны, заговорил с ней о Родьке, виду не подала, что переживает. Даже оборвала его, когда он стал слегка выгораживать парня дескать, бывает это в молодости, заносит по глупости. "Давай, папа, договоримся раз и навсегда: подлецов не защищать. Хорошо?" - "Хорошо", сказал Михаил и был очень доволен, что все так легко обошлось.
      Не обошлось.
      Однако утешать и вразумлять дочь было некогда - с улицы один за другим долетали гудки, да и что сказать? Где найти нужные слова?
      Кое-чего перехватили, попили чаю.
      - Ну, прощайся иди с матерью, - сказал Михаил, но тут Раиса, тягуче зевая, выкатила на кухню сама.
      - Говорила я: поезжай, девка, заране, дак нет, на проводы надо...
      - Ну ладно, ладно, - замахал жене Михаил. - Опять ты за свое?
      - Да как! Уехала бы вчера-то, знаешь, как хорошо! В школу бы пришла вовремя, свеженькая, чистенькая, а то ведь ты носом клевать на уроке-то будешь, а не учиться. Да и опоздаешь еще.
      - С чего она опоздает-то? Два часа до района ехать, а сейчас только шесть.
      - А дорога-то? Забыл, какая у нас шасе? Да еще машина сломается.
      Михаил схватил чемодан и сумку, пошел на выход, потому что все равно жену не переговоришь. Выспалась, подкрепила за ночь силы - кого хошь теперь на лопатки положит.
      Из будки весь в сене, сладко потягиваясь, вылез Лыско. Но вдруг увидел свою любимицу, собравшуюся в дорогу, и завыл.
      Вера расплакалась, обеими руками обняла пса, бросившегося ей на грудь. Не вчерашняя ли боль и обида выплескивались в этих слезах?
      - Давай-давай! Не навек уезжаешь! Вера оттолкнула Лыска, затем бегло, торопливо обняла мать; Раиса обиделась:
      - Вот как у нас! Собаку готова съисть, час целый жала, а до матери едва дотронулась.
      Сережа сам залез в кузов, чтобы увязать Верины вещи, затем с игривым полупоклоном раскрыл дверцу кабины:
      - Прошу пассажиров!
      - Нет, я в кузове, - сказала Вера.
      - Да почему в кузове-то? - удивился Михаил. - В кабине-то мягче, меньше трясти будет.
      Но Вера уже поставила длинную ногу на колесо, потом подтянулась на руках и легко перекинула тело за борт. Сережа обиженно закусил губу, совсем как отец, и Михаил сказал себе: понятно, понятно, и тебе моя девка задурила голову. То-то вчера сам стал навязываться - не надо ли утром отвезти Веру в район?
      Грузовик тронулся. Вера встала в кузове во весь рост - второе солнышко засияло над землей, свое, доморощенное, только что омытое слезами. И Михаил смотрел, смотрел на это солнышко да и не выдержал - со всех ног бросился догонять машину. Решил хоть немного проводить дочь. Есть время! До развода еще целых два часа, да если и опоздает на развод, не беда: работа известна ремонт старого коровника. На худой конец, отстукает лишний час после работы.
      2
      - Ну как, как, доча? Хорошо?
      Машину качало и бросало как пьяную: распсиховавшийся Сережа гнал не разбирая дороги. А Михаил все кричал и кричал Вере, обхватив ее правой рукой, а левой держась за кабину:
      - Да улыбнись же, улыбнись! Смотри, какое сегодня утро!
      И вот наконец добился своего - когда выехали на Нижнюю Синельгу да впереди увидели Марьюшу, всю раскрашенную осенним пестрым кустарником, робкая улыбка осветила Верино лицо.
      Тут бы ему и проститься с дочерью, тут бы ему и повернуть на сто восемьдесят градусов, тем более что как раз возле нового моста за Синельгу повстречали знакомую попутку из Заозерья. Так нет, давай дальше! Давай с ветерком по Марьюше! А насчет машины чего переживать? Встретили одну, встретим и другую.
      Не встретили. Пехом пришлось отмахать семь верст.
      Но зря, зря он вгонял себя в пот. Зря разорялся из-за того, что на работу опаздывает. Его напарнички тоже не очень изнуряли себя на трудовом фронте. Сидели под навесом, папироска в зубах и ха-хо-хо да хо-хо-ха!
      - Михаил, слыхал, у нас два писателя завелось? Он подозрительно стрельнул прищуренным глазом в сторону Фили-петуха, обежал взглядом остальных: с какой стороны подвох? что за загадку ему загадывают?
      - Да ты что - ничего не знаешь? - с запалом вскинул лысеющую голову Филя. - Начальство из области приехало. Нашего управляющего чесать.
      - Его начешешь! -усмехнулся Михаил.
      - Вот Фома неверный! Мужики, вру я?
      - Правда, правда, Михаил. Виктор Нетесов да Соня-агрономша заявление накатали в область. До ручки, мол, дожили. Принимайте срочные меры.
      Михаил опять усмехнулся:
      - Хорошо бы! Только Виктор-то Нетесов с каких пор стал на амбразуру кидаться?
      - С каких... Разве не слыхал, как они сено принимать на Пашу ездили? Таборский: пиши тридцать тонн для ровного счета, а Виктор: нет, тут, на Паше, и в травные-то годы двадцати тонн не было. Вот у них расстыковка и вышла.
      - Ясно, - сказал Михаил и полез на коровник: не кричать же во все горло от радости.
      Но за работой его снова стали одолевать сомнения, и он едва дождался обеда.
      - Ребята, за папиросами хочу сперва забежать! - махнул рукой в сторону сельпо, чтобы объяснить напарникам свой необычный маршрут.
      А на самом-то деле порысил к Виктору Нетесову, чтобы от него, из первых рук, узнать все как было.
      3
      Виктора Нетесова не зря прозвали немцем. Машина-человек. На работу ни на минуту не опоздает, но и на работе лишней минуты не задержится. Было четверть второго, когда Михаил перешагнул за порог нетесовского дома, а он уж за столом сидел. На гостя посмотрел хмуро, с нескрываемой досадой: дескать, что за пожар - пообедать спокойно не дадут? И Михаил даже растерялся от такого приема.
      - Заправляйся, заправляйся, а я покурю тем временем.
      На улице с любопытством огляделся: а ну-ко, немец, нрав-то ты свой показывать научился, а чему меня твоя усадьба научит?
      Научила.
      Перво-наперво деревянные мостки. Невелик труд - от крыльца к хлеву, к сараю, к бане доски перекинуть, а ведь толково. Всегда, в любую погоду, под ногой сухо, и грязи не натащишь в дом. А второе, что он тоже сразу принял на вооружение, - ягодники. В Пекашине не принято на усадьбе разводить малину да смородину - дескать, в лесу этого добра хватает. И зря. Не каждое лето в лесу родится ягода, нынче, к примеру, из-за засухи что найдешь на нашем бору, а у Виктора Нетесова до сих пор еще малина краснеет в огороде, а черной смородины столько навалило, что кусты ломятся.
      В сарае тихонько позвякивало железо - молотком били, - и Михаил пошел туда.
      Старик - Илья Нетесов - трудился. А над чем - не надо спрашивать. Железную ограду собирал, чтобы заново, в который уже раз обнести могилы дочери и жены.
      Да, так вот. Люди хлопочут о живых - о себе, о детях, о внуках, - а у Ильи Максимовича одна забота: как бы получше устроить могилы дочери и жены. И устраивает. Каждое лето что-нибудь меняет - то столбики, то оградку, то надгробия, нынче специально в город ездил по половодью, гранитные привез.
      - Где оградку-то делали? (Старик расширял на наковальне железное кольцо.) Не в леспромхозе? - закричал Михаил.
      Илья повернул к нему худое бородатое лицо, заморгал по-детски голубыми глазами.
      - Где, говорю, такую шикарную ограду раздобыл? - крикнул он еще громче.
      Но в ответ старик только улыбнулся беззубым ртом. Артиллерист, всю войну из пушек палил - ничего ушам не делалось, а умерла дочка, умерла жена - и за один год оглох. Начисто.
      Да, вот как бежит время, подумал Михаил. Давно ли еще вся деревня бегала к Нетесовым, чтобы посмотреть на живого победителя, а сегодня этого победителя самого подпорками подпирать надо.
      - Пряслин! - подал голос с крыльца Виктор.
      - Иду! - живо откликнулся Михаил и, как мальчишка, кинулся к нему. Потом вспомнил, что тот на добрых пятнадцать лет моложе его, и притормозил.
      Сели на скамейку под дощатый раскрашенный грибок неподалеку от крыльца, и Виктор первым делом взглянул на свои часы.
      - Без двадцати два, - объявил деловито. То есть учти: разговаривать с тобой могу не больше десяти минут.
      - Ясненько, - без всякой обиды сказал Михаил.
      А чего обижаться? Да надо бога молить, что такой человек в Пекашине завелся. Ведь нынешние работяги что за народ? Утром иной раз на разводе заведутся, начнут анекдоты травить - про всякую работу забыли. А Виктор Нетесов без десяти девять, хоть земля под ним провались, заведет свой трактор. А раз один завел, что же остается делать другим?
      В общем, Михаил хорошо был знаком с причудами Виктора Нетесова, а потому начал без всякой прокладки:
      - Это верно, что вы с Соней-агрономшей письмо накатали?
      - Верно, - кивнул Виктор.
      - Думаю, не о том, что хорошо живем по сравнению с довоенным? - Михаил слегка подмигнул.
      - Не о том. Мы проанализировали наиболее важные показатели пекашинской экономики за последние годы и пришли к выводу, что тут у нас явное неблагополучие...
      - Неблагополучие?! - с жаром воскликнул Михаил. - Скажи лучше: бардак!
      Виктор выждал, пока Михаил немного успокоился, и все тем же ученым языком (не иначе как наизусть свое письмо шпарит) продолжал:
      - В частности, мы подробно остановились на вопросе о кормовой базе как ключевом вопросе всей нашей экономики...
      - Ерунда все эти ключевые вопросы! - опять не выдержал Михаил. Ключевой-то вопрос знаешь какой у нас? Таборский! Покамест Таборский да его шайка будут заправлять Пекашином, считай, все ключевые вопросы - одна трепотня...
      И вот в это самое время, когда они только-только* разговорились, Виктор поднялся: вышло время.
      Михаил на чем свет стоит клял про себя эту двуногую машину, но что делать? - скорее солнце повернет с запада на восток, чем Виктор изменит себе.
      Уже дорогой, заглядывая Виктору в лицо сбоку, Михаил спросил:
      - А чего же мне-то не дали подмахнуть свою бумагу? Думаю, лишняя подпись не помешала бы. Мы, бывало, с твоим отцом когда-то одной стеной шли. Дан времена-то тогда какие были!
      - У вас с Таборским больно нежные отношения. - Тут Виктор вроде как улыбнулся. - А это, знаешь, всегда лазейка - личные счеты сводит...
      - Понятно, понятно, Витя! Ну и жук же ты колорадский! Все продумал, все учел, голыми руками тебя не возьмешь.
      С похвалой, от всего сердца сказал Михаил, но у Виктора к этому времени кончились последние минуты обеденного перерыва, и он свернул к механическим мастерским, на свой объект, как он любил выражаться.
      Михаил на мгновение задумался: а ему что делать? Бежать домой да хоть что-нибудь бросить на зубы?
      Пошел на коровник. Можно до вечера потерпеть, можно. Зато когда драка в Пекашине пойдет, а он теперь верил в это, ему не заткнешь с ходу глотку. Не скажешь: "Ты-то чего надрываешься, когда у тебя у самого с производственной дисциплиной минус?"
      И тут Михаил еще раз посмотрел на Виктора Нетесова, подходившего в эту минуту к окованным дверям мастерской. Посмотрел нежно, с любовью. А как же иначе? Ведь этот самый Виктор Нетесов, можно сказать, веру в человека у него воскресил.
      Да, думал, в Пекашине все исподличались, всех подмял под себя Таборский, а тут на-ко: дай ответ по самой главной сути!
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      1
      Жизнь Пекашина вот уже сколько лет катилась по хорошо накатанной колее. Зашибить деньгу, набить дом всякими тряпками-стервантами, обзавестись железным коником, то есть мотоциклом, лодкой с подвесным мотором, пристроить детей, ну и, конечно, раздавить бутылку... А что еще работяге надо?
      Теперь вдруг все это отошло, отодвинулось в сторону, вспомнили, что помимо рубля и своего дома есть еще Пекашино, земля, покосы, совхоз.
      Разговоры вскипали на работе, за столом, в магазине - везде ООН.
      У Пряслиных прения открыла Раиса. Утром, когда пили чай, как указание дала мужу.
      - Язык-то там не больно распускай. У Таборского оборона от Пекашина до Москвы.
      - Ну уж и до Москвы! - хмыкнул Михаил.
      - А как? Сколько раз ты на него наскакивал, а чем кончалось?
      - Значит, худо наскакивал. Раиса по-бабьи всплеснула руками:
      - Ну-ну, давай! Лезь на рожон. Умные люди будут в сторонке стоять, а ты опять горло драть изо всех сил.
      - Да плевать я хотел на твоих умных людей! - Михаил тоже начал выходить из себя. - Умные люди, умные люди! Больно много этих умных людей развелось вот что я скажу. Кабы этих умных людей поменьше было, небось не рос бы лес на полях.
      - А раньше не рос, да что с этих полей получали? - без всякой заминки отрезала Раиса.
      - Это другой вопрос, - буркнул Михаил.
      - Какой другой-то?
      - А такой! Ты с четырнадцати лет землю не пахала, не сеяла, дак тебе все равно. Пущай лесом зарастает. А у меня эти поля - вся жизнь. Понимаешь ты это, нет?
      - Что ведь, тако время. В других деревнях не лучше.
      - В других деревнях другие люди есть. Иван Дмитриевич Лукашин как, бывало, говорил? Во всей стране навести порядок - это нам, говорит, из Пекашина не под силу, кишка тонка, а сделать так, чтобы в Пекашине бардака не было, - это наш долг.
      - Ну наводи, наводи порядок, - вздохнула Раиса. - На войне вырос, месяца без войны прожить не можешь...
      - Да чего ты хочешь? - закричал Михаил, уже окончательно выходя из себя. - Чтобы я ни гугу? Чтобы Таборский со своей шайкой еще пятнадцать лет в Пекашине заправлял? Да меня дети мои презирать будут, верно, Лариса?
      Лариса - она как раз в эту минуту вошла в кухню - поставила ведро с водой у печи, но ничего не сказала. Это не Вера. Этой отцовские дела неинтересны.
      2
      В это утро на разводе только и разговоров было что о начальстве, которое понаехало в Пекашино. Небывало, неслыханно! Пять головок сразу, да каких! Второй секретарь райкома (первый был в отпуске), начальник районного управления сельского хозяйства, директор совхоза - этих-то, положим, видали, может, только не в таком скопе. А завотделом обкома да главный зоотехник области! Ну-ка, когда, в какую деревню заплывали такие киты?
      - Н-да, крепко, видно, клюнул Виктор Нетесов.
      - Вот тебе и немец!
      - Этот немец научит жить, ха-ха!
      - А что, у нас отец, бывало, с войны пришел, об етой Германии много рассказывал.
      - Где Виктор-то - не видно сегодня.
      - Хо, где Виктор... Виктор теперь на самом юру. С директором совхоза да с начальством из области на Сотюгу поехал.
      - Насчет сена?
      - А насчет чего же? Коров-то тема тоннами, которые у Таборского на бумаге, кормить не будешь.
      - Ну на этот раз за Таборского взялись.
      - Вывернется! Не впервой.
      - Не знаю, не знаю. Шуруют по всем линиям. На скотных дворах были, на телятнике были. А сегодня с Соней-агрономшей в навины собираются.
      - Да ну?!
      - Да ты понимаешь, нет - из самой области приехали! Когда это было?
      Филя-петух, когда плотники, работавшие на ремонте коровника, после развода потащились к болоту, дорогой попризадержал Михаила, оглянулся на всякий случай по сторонам и под большим секретом (у Фили всегда секреты) сообщил:
      - Вчерась, говорят, уж кое-кого вызывали.
      - Куда вызывали?
      - В совхозную контору. К начальству приезжему.
      - Ну и что?
      - Да ничего. Я думаю, раз в разрезе всей жизни пашут, дак тебя перво-наперво спросить должны.
      - Спросят, когда дойдет очередь, - отмахнулся Михаил, хотя сам-то в душе был того же мнения. С сорок второго года в сельском хозяйстве вкалывает - кого и спрашивать как не его!
      Однако не спрашивали.
      В томлении, в постоянных поглядах на деревню (вот-вот запылит оттуда уборщица) прошел один день, прошел другой. Забыли про него? Таборский, его дружки постарались?
      Михаил пошел в контору сам. Прямо с работы, когда кончился рабочий день.
      3
      Поговорили...
      Три часа без мала молотили. Всю пекашинскую жизнь перебрали, всем главным отраслям пекашинской экономики обзор дали: животноводству, полеводству, механизации. А к чему пришли? Кто виноват в том, что в Пекашине все идет через пень-колоду? А Михаил Пряслин. Потому что с сорок второго года как сукин сын вкалывает. Бессменно.
      Конечно, никаких "сукиных сынов" не было, это он уж сам сейчас, выйдя из конторы, на ходу краски навел. Вежливенько встретили: заходи, заходи, товарищ Пряслин! Тебя-то нам и надо. И вежливенько разговаривали. Без крика, без стука кулаком по столу, это вам не подрезовские времена.
      А по существу? А по существу оглоблей по башке.
      - Как же вы допустили, товарищ Пряслин, до такого развала ваше хозяйство?
      Да, так вот поставил перед ним вопрос Копысов, завотделом обкома, и поначалу у него голова пошла кругом, язык заклинило. А потом вдруг такая ярость "вкатила, пошел крушить направо и налево:
      - Дак вы что же - Таборского выгораживать? Его шайку? За этим сюда приехали?
      - Спокойно, спокойно, товарищ Пряслин. С Таборского мы спросим, не беспокойтесь. Ну а вы, вы лично несете ответственность за положение дел в Пекашине? Вы использовали свои права хозяина?
      - Какие, какие права? Хозяина?
      - А вы не знали, что рабочий человек у нас хозяин?
      И вот пошли и пошли свою ученость показывать. Ты ему из жизни, из практики - дескать, когда колхоз был, хоть на общем собрании можно было отвести душу, а сейчас что?
      - А сейчас что, советская власть у вас отменена?
      И так, о чем бы ни зашла речь. В общем, нечего, дорогие товарищи пекашинцы, все валить на дядю, когда сами во всем виноваты.
      А может, и виноваты? - вдруг пришло Михаилу в голову. Может, потому все и идет у них через пень-колоду, что они сами колоды лежачие?..
      На деревне уже зажгли огни. И у Калины Ивановича тоже огонь был в окошке. Надо бы зайти проведать старика, подумал Михаил, но зайти нетрудно, да как выйти. Начнется разговор, начнется кипенье, а старик и так на ладан дышит. В восемьдесят с лишним лет плохо рысачить.
      К Петру сходить? С ним потолковать, отвести душу? И вообще, сколько еще обходить друг друга? Братья они или нет?
      Но внезапно вспыхнувший порыв как-то сам собой погас, и Михаил пошел домой.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      1
      Целую неделю ждали, гадали: что будет? Чем закончится нынешний наезд начальства?
      Таборский не кочка на ровном месте, с ходу не сковырнешь. Крепкая у него корневая система. До района разрослась. Да и не только до района. Племянник в области какой КП занимает - неужели будет смотреть, как дядю бьют?
      А кроме того, Таборский и сам не сидел сложа руки. Против него бумажной войной пошли, а разве сам он не умеет играть в эту игру? Полетело письмо в район и область. От имени народа. Тридцать семь подписей. Тридцать семь человек взывают к районным и областным властям: оставьте нам Антона Табор-ского! Пропадем без него, жизни не будет в Пека-шине...
      В общем, было из-за чего покипеть, поволноваться в эту неделю.
      И вот наконец узнали: Таборского сняли.
      - Да ну?! - Михаил (он пил чай после бани) просто подскочил на стуле, когда Филя-петух влетел к нему с этой новостью.
      - А новым-то управляющим знаешь кого назначили? Виктора Нетесова.
      - Мати! - завопил Михаил. - Давай пятак на бутылку!
      Раиса со вздохом покачала головой:
      - Господи, и когда только ты поумнеешь! Как малый ребенок. Сколько на твоем веку этих председателей сымали - не пересчитать, а ему все заново, все как праздник. Целую неделю теперь будет приглядываться да принюхиваться.
      - Давай-давай! Потом доклады.
      Михаил не стал допивать стакан. Торопливо вытер полотенцем мокрое, зажаревшее лицо (после бани он всегда пьет чай с полотенцем на шее), надел праздничную рубаху, а затем надел и новый костюм, который подарила Татьяна: да, праздник у него сегодня, и он не скрывает этого!
      Ха-ха-ха! Когда поумнеешь, когда перестанешь разоряться из-за того, дурака але человека в управляющие назначили?..