И тут я вспомнил студентов из Сильвервилля. Пит и Луи! Пожалуй, единственные, на кого мы могли бы рассчитывать.
      Глава VI
      В "БЕРЛОГЕ" МЕРДОКА
      Мы ехали верхом в Вудвилль - речной порт в центре рыбных промыслов "Веррье и сыновья". Нам предлагали сенаторскую карету, но мы отказались: верхом удобнее и легче - не нужно трястись по ухабам на непроезжей лесной дороге. А из Вудвилля в Город мы уже поедем по железной дороге.
      Сенатор выехал на несколько дней раньше. Документы он нам выдал, скрепив их своей подписью и личной сенаторской печатью. Я именовался советником канцелярии Стила, а Мартин - прикомандированным ко мне сотрудником для поручений. Перебросить Мартина в газету Мердока я еще сумею, пока же полученные документы дают нам право на существование в Городе.
      Днем мы ехали без приключений, никого не встретив: ни пешего, ни конного, ни кареты. К вечеру, когда стемнело - а темнеет здесь после шести даже летом,развели костер на придорожной полянке,
      - Ни на Стила, ни на Мердока я работать не буду,- говорю я.- Один либерал, другой авантюрист. Мне нужны настоящие люди, вроде Стила-отца или Фляша.
      - А они есть?-спрашивает Мартин.
      - Предполагаю.
      - Я не коммунист, Юри, и помогать им не собираюсь. - Мы призваны сюда не помогать - так я по крайней мере думаю, -а посмотреть, как развивается здешнее общество. А что думает об этом народ, лучше узнать у Донована. Полагаю, он судит вернее других.
      - Кто это Донован?
      Я объясняю.
      - Надеюсь, мы не 6удем здесь устраивать вторую революцию?- смеется Мартин,
      - Не будем. Но будем работать на тех и для тех, кто нам ближе по духу.
      - А Стил тебя не устраивает?
      - Стил - крупный землевладелец, помещик, по-русски,-так же далек от бедняка, как твои рокфеллеры и ханты.
      -Допустим.
      Из темноты леса совсем близко доносится насмешливый голос.
      - Как ни приятно погреться у костра, джентльмены, вам все же придется его погасить.
      К костру из-за деревьев приближаются пятеро или шестеро мужчин в широкополых соломенных и фетровых шляпах с черными платками на лицах до глаз и с автоматами, нацеленными прямо на нас. Один из них, длиннорукий верзила, подходит ближе и, не опуская автомата, командует:
      - Руки!
      - Мы без оружия, мистер, можете обыскать,- говорит Мартин.
      Я успеваю разглядеть только высокие фермерские штиблеты, голубую застиранную рубаху и широкую, расшитую золотыми блестками повязку на рукаве.
      - Поедете с нами,-говорит верзила.
      - Куда?- рискует спросить Мартин.
      - Узнаешь.
      Мы повинуемся. Скакать нельзя, потому что замаскированные бандиты - иного наименования для них найти не могу - оказываются уже на лошадях, до этого, должно быть, привязанных где-то за деревьями. Так мы и едем по тому же проселку, плотно окруженные вооруженными всадниками. Верзила вдруг останавливается, снимает платок с лица и закуривает.
      - Узнал меня, стрелок?
      - По голосу,-говорю я.
      - Метко стреляешь. Если бы не хозяин, мы бы еще пощелкали. А то мне даже пришлось за разбитую бутылку платить.
      - Могу отдать, друг Пасква.
      -Запомнил, значит? И я запомнил.
      Куда и зачем нас везут? Ограбить? У нас ничего ценного с собой не было, кроме нескольких сот франков наличными. Но отнять их они могли бы и на полянке у костра. Убить? Но и убить можно было там же, благо лесная дорога темна и пустынна. И сейчас, когда я узнал верзилу из "Веселого петуха" в Сильвервилле, я понял, что мы нужны не ему. Значит, Тур Мердок где-то поблизости.
      На развилке поворачиваем влево. Еще полчаса - и мы уже у ворот забора, уходящего в глубину леса. В сутках здесь восемнадцать часов, и ночь, давно начавшаяся, уже тает в предрассветном тумане. Отлично виден высокий забор из толстых, почти четырехметровых бревен, совсем как у Стила больше полстолетия назад. Нас никто не встречает, и Пасква, толкнув незапертую дверь, пропускает меня и Мартина вперед, в комнату с огромным камином, в котором горят целые бревна. Этот огонь и является единственным освещением комнаты, где несколько человек за непокрытым деревянным столом играют в карты.
      Пасква проходит в дверь, незаметную где-то в глубине комнаты, и тотчас же возвращается.
      - Ано может войти, а Мартин пока останется здесь.
      - Месье Ано,- говорю я ему,- и твердо запомните это на будущее.
      Пасква не отвечает, Мартин тоже молча садится на скамью у камина. А я вхожу в другую комнату, такую же бревенчатую, без обоев, но хорошо меблированную и с большим мягким ковром на полу. В комнате светло, хотя и освещает ее только десяток толстых свечей в грубых деревянных подсвечниках. Встречает меня сам Тур Мердок.
      - Садитесь, месье Ано,- приветливая улыбка играет на его губах, и тонкая, почти женская, рука указывает на одно из. двух обитых красным бархатом кресел.- Рад видеть вас в моей летней берлоге.
      Я начинаю злиться.
      - Приглашение с вооруженным эскортом?
      -А вы бы приехали иначе?
      - Мне нужно было наверняка. И я знал, что вы поедете верхом, знал, и когда вы поедете.
      - Откуда?
      - Это мой маленький секрет, месье Ано, но, чтобы вы не мучились над его разгадкой, я вам скажу: у меня есть кое-кто и в сенаторском окружении. Я даже знаю о вашем назначении. И самое главное - вы мне нужны. Тем более, что мы договорились обо всем еще в Сильвервилле.
      Я решаю, как говорится, брать быка за рога.
      - Так что же вы предлагаете, мистер Мердок, и что требуется от меня?
      - Я предлагаю вам десять тысяч франков. Первую половину вы получите по приезде в Город, от моего банковского агента. Остаток по окончании дела.
      - Крупно играете, Мердок,-говорю я, намеренно опуская "мистера".
      Мердок принимает вызов.
      - Чем крупнее игра, Ано, тем интереснее игрокам. Моя ставка в этой игре десять тысяч. Ваша - голос сенатора Стила, поданный за легализацию моей партии.
      - Какую цену может иметь один голос Стила?
      - Огромную. За ним проголосуют вое аграрии и цеховые старосты.
      - Цеховые старосты - это лидеры профессиональных союзов?- спрашиваю я, не замечая, что прибегаю к земной терминологии.
      Но Мердок замечает.
      - Странный жаргон у вас,- кривится он,- мы так не говорим.
      - Кстати, я даже не знаю, что такое трудовики.
      - Доновановское крыло популистов. Несколько старых мечтателей и мальчишки, вообразившие себя взрослыми.
      - Вот видите,- говорю я,- с моим опытом в политике трудно согласиться на вашу игру. Предлагаю другие условия. Никаких авансов. Выйдет - хорошо, не выйдет - не взыщите.
      - Так почему же отказываться от пяти тысяч? Не понимаю ваших мотивов.
      - Я никогда не беру денег взаймы, если не уверен в том, что могу их отдать.
      - Но в игру входите?
      - Рискну.
      - Может быть, подключить и Дональда Мартина?
      - У меня есть другое предложение о Мартине. Устройте его репортером в вашу газету.
      Мердок молчит. Тогда я бесцеремонно открываю дверь и кричу.
      - Мартин, входи!
      Мартин входит с искательной улыбкой.
      - Вы никогда не работали в газете, Мартин?
      - Нет, но тщательно готовился дома. И ваша газета мне нравится больше других,- не спеша поясняет Мартин.- Нравится ее подход к событиям, умение опередить полицию, проникнуть в тайну случившегося раньше профессиональных следователей, раскрыть скандал в благородном семействе или сомнительную репутацию какого-нибудь якобы безгрешного деятеля...
      Мердок явно доволен. Я тоже.
      - Ведь вы умница, Ано,- смеется Мердок после ухода Мартина.- Угадали, что нам понадобится свой человек в кулуарах сената. Только учтите срочность соглашения.
      И вот мы снова на лесной дороге с ухабами и болотцами. То съезжаемся, то отстаем или опережаем друг друга. Разговаривать трудно, и я вновь размышляю о соглашении с Мердоком. Ведь легализация реставраторов мне ненавистна: когда-то я и мои друзья боролись против полицейской диктатуры. Не собирался я убеждать Стила и явно рисковал, обманывая Мердока. Зачем? Нет, Мердок мне нужен, как и Стил, чтобы понять политическую структуру этого, выросшего уже без постороннего вмешательства мира. Даже обманывая Мердока, я искал ему аналог на Земле. Может быть, это здешний фон Тадден, фигура у нас давно провалившаяся и потому явно обреченная на провал и здесь, хотя мысль у обоих одна и та же реставрация прошлого. С фон Тадденом роднит Мердока и политическая одержимость, почти фанатизм, желание действительно вернуть "золотой век", несомненный опыт искусного оратора и политического авантюриста. Есть в нем и черты главарей мафии: их сметливый и подлый ум, смелость и расчетливость игрока, жажда власти. Вое это я высказываю Мартину.
      - Философствуешь,-говорит он, одерживая лошадь.- А, пожалуй, похоже. Только одного не понимаю: ты же все равно обманешь Мердока.
      - Обману, чтобы помешать.
      - Для чего? Ему и Стил помешает.
      - Мы еще не знаем соотношение сил в сенате. Может быть, Стил ошибается. Мы вообще не знаем города. Что здесь осталось, что родилось и что выросло? Вот и начнем изучать. Я - сверху, ты - снизу.
      - Ну, изучим, а дальше?
      - Дальше посмотрим, с кем мы.
      - Ты уже говорил.
      - Я и повторяю. Мы еще не знаем экономики государства, не знаем ни промышленности, ни пролетариата. По-видимому, рассказ Стила не полон. Пролетариат есть, но достаточно ли он вырос, есть ли у него настоящие вожди?
      - Сразу видно коммуниста,-замечает Мартин.-Пролетариат, Маркс, капитализм, социализм.
      Я-то понимаю Мартина. Отлично все знает, но притворяется. Просто не хочет рисковать. Проводить время с Минни куда интереснее. Но сделать, что нужно, сделает. Поэтому я умолкаю.
      - Интересно, где они будут искать серебро и кого обвинят в ограблении?вдруг спрашивает Мартин, круто переменив тему разговора.
      - Полиция, кажется, здесь наполовину подкуплена,- говорю я.- Ничего и никого не найдет. Мердока же вообще даже упоминать не будут, не только что обвинять.
      - А серебро-то у него в кармане,-ухмыляется Мартин.
      - Ты так уверен?
      - Зря, что ли, я сидел в комнате с камином. У стены люк в подвал. Его открыли и вносили туда ящики.
      - Может быть, ящики с оружием или продовольствием?
      - Я узнал их. Те самые, которые грузили с причала в кормовой люк "Гека Финна".
      Глава VII
      ГОРОД СЕМИДЕСЯТОГО ГОДА
      В Вудвилль мы приехали вечером и уехали утром на другой день. С городом как следует и не познакомились. То, что увидели, проезжая по улицам, выглядело чуточку солиднее и побогаче, чем в Сильвервилле: меньше дощатых и бревенчатых хижин, дома в большинстве каменные, из розового туфа, как у нас в Армении: видно, поблизости находятся каменные отложения минеральных вод. Встречались дома, отделанные гранитом и кремовым песчаником, разнообразившие цветовую архитектурную гамму городе. Вывесок было побольше, и показались они нам крупнее, чем в Сильвервилле. Добротно выглядела и гостиница "Веррье-отель" с боковыми крыльями и колоннадой у входа. Ее владелец Гастон Веррье, к которому мы и направлялись по указанию Стила, любезно предоставил нам комнаты в своей огромной квартире, занимавшей весь первый этаж гостиницы. В отличие от Сильвервилля, воспринявшего какие-то черты американского дальнего западе из старых ковбойских фильмов, Вудвилль скорее напоминал городок провинциальной Франции, где-нибудь в Нормандии или Бретани. Веррье, толстенький, разбитной француз с чисто выбритым лицом, сохранившим лишь подстриженные седоватые бачки, владел рыболовными промыслами по берегу реки. Мы видели их: бараки и хижины, опрокинутые лодки на берегу, сети, натянутые на колья. Ему принадлежали и виноградники на склонах холмов, примыкавших к городку с севера. Принял он нас гостеприимно и радушно, познакомил со своим типично французским семейством, приказал отвести наших измученных лошадей на конюшню и угостил обильным и сытным ужином, преимущественно из дичи и рыбы. Запивали его крепким виноградным вином производства торгового дома "Веррье и Компания" и успели узнать, что все "порядочное население" города голосует за популистов.
      Утром, простившись с Веррье, Мартин и я уже сидели в купе первого класса железной дороги Вудвилль-Город. Как непохоже было это путешествие на первую нашу поездку в Город пятьдесят лет назад. Тогда запряженный шестеркой битюгов бывший автобус, облупленный и запыленный, не дилижанс, воспетый Андерсеном и Диккенсом, а именно земной автобус с выброшенным из-за отсутствия бензина мотором, рваные, обтрепанные сиденья с торчащими пружинами и несколько запоздавших с загородной прогулки туристов, одетых совсем как наши земные парни и девушки. Сейчас же роскошный купированный вагон, пассажиры в цветных сюртуках, длинных бархатных и кружевных платьях, толстые свечи в медных подсвечниках, старомодные саквояжи и кофры, завтрак и обед, принесенные вышколенным официантом из вагона-ресторана, и медленно плывущий пейзаж за окном: то лиственный лес, то газон на фермах, то коровы на лугах, то редкие трубы заводов поближе к Городу. Вое это можно было увидеть, наверно, проезжая по Южной Германии или Швейцарии в восьмидесятых годах прошлого века.
      До самого вокзального перрона меня не оставляла тревожная мысль, давняя, все время беспокоившая мысль о встрече с Городом. Что живо, что умерло, что изменилось? Не изменилась каменная брусчатка у заставы и утрамбованная сухая глина в примыкающих переулочках - раньше именно отсюда и начинался Город,сохранилась и центральная, немощеная, с рыхлой землей дорожка посреди улицы. По ней, как и раньше, скакали верховые: курьеры, порученцы государственных и частных контор, конные полицейские и просто любители верховой езды. Остались и велорикши, ожидающие пассажиров. А вот конные упряжки изменились. Запряженные лошадьми автомашины без моторов сменили легкие ландо и фиакры, а проще говоря - двухместные и четырехместные кареты и коляски на литых и дутых шинах, как у московских лихачей в дореволюционные годы. Я увидел и конку - легкий, открытый со всех сторон вагон, запряженный четверкой лошадей, тащивших его довольно быстро по врезанным в камень рельсам. Но Город начинался раньше с ободранных автобусов, поставленных на сваи ушедшими на пенсию полицейскими, и нестройным рядом самодельных хижин из пустых бидонов, канистр и ящиков, а сейчас начинался с вокзала. Он был выстроен, вероятно, лет двадцать назад, постарел, облупился и не блистал архитектурными изысками, но для меня он был неким новым явлением, преображавшим въезд на территорию города. Отсюда тянулись длинные серые заборы, почерневшие от дыма и гари приземистые заводские корпуса и высокие каменные трубы, извергавшие в ясное прежде небо облака черной копоти. Ехали мы в открытой коляске с кучером в желтой крылатке и с длинным плетеным бичом, странно напоминающим удочку. И чем глубже проникали мы на территорию Города, едва уловимые как будто изменения становились для меня все ярче и разительнее. На улицах стало просторнее и тише, потом мне объяснили, что по меньшей мере треть городского населения покинула Город в поисках счастья на необжитых землях. Многие любопытные последствия этой миграции я узнал позже, пока же удивляло отсутствие привычной уличной толкотни, памятной мне по-нашим хождениям здесь более полусотни лет назад. Удивляло обилие магазинов и всевозможных частных контор. Выросла и развернулась торговля и торговлишка, как в любом земном городе, куда еще не докатились чудеса супермаркетов и универсамов. Большие магазины и крошечные лавчонки, ларьки и киоски попадались буквально на каждом шагу. Век девятнадцатый путался с двадцатым: в центре, например, высились электрические фонари, гирлянды лампочек украшали входы кинотеатров и кафешантанов - я употребляю именно это слово, потому что увидел его над застекленным входом в дом, по фасаду которого даже днем бежали электрические буквы. Вспоминая Стила, можно было сказать, что этот, видимо, самый модный в Городе кафешантан с мопассановским названием "Фоли-Бержер" имел достаточно средств для того, чтобы позволить себе электрическую рекламу. По когда-то лесистым, а теперь начисто вырубленным горным склонам, продолжавшим город и напоминавшим не то поселок лесорубов из Орегона, не то индейскую резервацию где-нибудь на границе с Канадой, рассыпались в беспорядке улиц и переулков уже не самодельные бревенчатые хижины, а каменные хоромы богачей, окруженные садами с подстриженными клумбами и кустами.
      Отель "Омон" встретил нас с бальзаковской старомодностью, характерной для него и пятьдесят лет назад. Те же тяжелые плюшевые портьеры, старинные канделябры, пузатая мебель, которую на земле увидишь лишь в антикварных магазинах, на аукционах или в музеях. Отель, видимо, был настолько богат и солиден, что мог позволить себе и электрическое освещение и телефон, правда, не в комнатах, а только у стойки похожего на директора банка портье.
      Сейчас после недолгого бездействия, на которое я был обречен отсутствием Стила, неожиданно уехавшего в Ойлер для контакта с будущими его избирателями и не успевшего меня даже познакомить с обязанностями советника его канцелярии, я легко вжился в тихий отельный быт, в его некрикливые темные краски, в бесшумную поступь слуг, неразговорчивость коридорных и чинную клубную обстановку бара. Отель был наполовину пуст,- говорят, из-за летних сенатских каникул,- и я часами просиживал за стойкой бара с единственным собеседником шестидесятипятилетним барменом, помнившим и отель и Город такими, какими видел их и я.
      - Город в те дни был совсем другим- это еще отец мне рассказывал,приходится немного присочинять мне.- Да и с моих мальчишеских лет здесь много изменилось.
      - А вы долго здесь не были?-спрашивает бармен.
      - Лет десять. Теперь мне уже тридцать, после колледжа я бродил по северо-востоку... А ведь в Городе стало потише, Эд.
      - Народу поменьше. Пятьдесят лет назад до миллиона доходило, а сейчас тысяч семьсот, не больше. Я не считаю пригородов. Там новых заводов много.
      - Уходит, значит, народ?
      - Молодежь больше. Вроде вас, когда вы в леса сбежали. И теперь бегут. С луком и стрелами, как и раньше. Не всякий может охотничью двустволку купить. Да и просто так уходят. Земли много - только налог плати. А уйдешь подальше так и бесплатно просуществуешь. И существуют. Дичью торгуют, шкурами. А меха нынче в моде.
      - 3начит, нуждается Город в рабочих руках?
      - Держится мастеровщинка. Высокая оплата труда. Приходится раскошеливаться, если хочешь рабочих держать.
      Его информацию я корректирую информацией Мартина. Он уже несколько дней работает в редакции "Брэд энд баттер". Просил дать ему три-четыре дня для ориентировки: "Потом встретимся, расскажу, что узнал". Стила в трансформации Мартина оказалось убедить легче, чем предполагалось. Правда, сначала он буквально рассвирепел.
      - Прохвост ваш Мартин! Не ожидал.
      - Сейчас поймете. Мердок серьезный противник. Даже сейчас. А кто знает, что произойдет через несколько месяцев? Надо проникнуть в его замыслы, в его игру. Так вот, сенатор, пришлось пожертвовать Мартином, послав его в эту газету. Так появится у нас свой человек во вражеском лагере.
      -А вы не преувеличиваете значение Мердока как политической личности?
      - Боюсь, что нет, сенатор. Он может быть очень опасен.
      - Возможно, вы правы, Ано. А Мартин не протестовал?
      - Я убедил Мартина, сенатор. Все в порядке. Можете спокойно ехать в Ойлер.
      Мы встретились с Мартином еще до приезда сенатора. Мартин был не один - с Луи и Питом, найденными в общежитии политехнички. Оба сияют,- пожалуй, самое точное определение их душевного состояния. А внешне неброско одетые, не то студенты, не то клерки, встретишь на улице - не обернешься.
      - Одному из вас придется работать у меня в канцелярии,- говорю я.Просматривать документы, сенатские протоколы, отчеты, подбирать нужную мне информацию. Другой будет связан со мной. Работа на ногах, с людьми, информаторская, агентурная. Кому что- выбирайте сами.
      - Человек я неразговорчивый - предпочту писанину,- говорит Пит.
      - А я - "на ногах и с людьми",- тут же вставляет Луи.
      Всем все ясно. Луи и Пит уходят, получив за неделю вперед, а мы с Мартином остаемся вдвоем за бутылкой розового "Вудвилльского".
      - Выкладывай,- говорю я Мартину.- Что узнал?
      - Многое. Нет ни кризисов, ни экономических спадов, ни биржевой паники. Без работы только инвалиды и нищие, которых, кстати говоря, ловят и ссылают на рудники. Рай?
      - Допустим.
      - Зато пособия инвалидам труда ничтожны, а семьям погибших на работе ни хозяева, ни государство вообще не платят. Пенсия начисляется только с семидесяти лет, да и то лишь мужчинам. Женский труд и оплачивается дешевле и пенсией не обеспечивается. Таков популистский прогресс на практике. За полсотни лет построено не больше двух десятков заводов, значительная часть мастерских реорганизована в мелкие фабрички, тяжелая промышленность только развертывается, да и то лишь как придаток к нуждам аграриев, в легкой царит потогонная система надомников. Фабричных рабочих всего тысяч двести, их здесь именуют по-старому: мастеровыми.
      - А как с наукой?
      - Кого из ученых встретишь "на дне"? Говорил я, правда, с одним бывшим университетским профессором. Математик по специальности и алкоголик по склонности. Науки, Юри, здесь на уровне девятисотых годов. Лучше других работают заводские научные лаборатории, в частности, лаборатория некоего Уэнделла - заводчика, отпускающего на нее большие средства. Но все это редкие исключения, только подтверждающие промышленную отсталость Города.
      Мартин рассказывает подробно и дельно. Но мне этого мало. Мне нужно связать все это с политикой.
      - А на "дне" вообще не говорят о политике,- усмехается Мартин.- Здесь голосуют за тех, кто платит. Покупателей и перекупщиков голосов и у "джентльменов" и у популистов в одном только рыночном районе десятки. Даже лидер "джентльменской" партии Рондель не брезгует здесь покупкой голосов. А районы привокзальных бильярдных и баров закуплены на корню популистами. Только Мердок не покупает пока голоса избирателей, но когда это ему понадобится, у него будет все "дно" - от уличных забегаловок до клубных игорных домов. Один Пасква приведет ему тысячи не только в Сильвервилле, но и в самом Городе, где я уже встретил нескольких его друзей из памятной нам "берлоги". Кстати, о Мердоке,- тут Мартин понижает голос, словно боится, что кто-то может подслушать,- я почти уверен, он замышляет что-то новенькое.
      - А конкретно?
      - Кто-то по имени Фревилл контролирует все притоны в американском секторе. Тут и открытые питейные заведения, и салуны с потайными игорными залами, и модные клубы с запрещенной крупном игрой, и бильярдные с барами - вплоть до рыночных забегаловок, где можно на ходу перехватить рюмку яблочной водки. А во французском секторе то ли сам, то ли в роли чужого подставного ферзя правит некий Бидо, предпочитающий не делить доходов с Фревиллом. Так вот, с Бидо решили покончить. Как и когда, не знаю, но один тип проболтался, что скоро из него сделают мясной пудинг. Только я думаю, не наше это дело, Юри.
      - Правильно думаешь,- говорю я.- Мы не в старом Чикаго.
      - Печально, но тогда я даже не предполагал, как мы оба ошибались.
      Глава VIII
      ПЕРВЫЙ УДАР МЕРДОКА
      Стил приехал, опоздав на четыре дня. Я еще не видел его, но получил записку, приглашающую меня на ужин в сенатский клуб на шесть часов вечера. Сейчас уже без четверти шесть, лошади поданы к подъезду гостиницы, и я уезжаю.
      Но до этого произошли события, о которых я должен рассказать. Началось все четыре дня назад с воскресной утренней почты, в которой среди газет было и письмо сенатора, сообщавшего, что он вынужден задержаться еще на несколько дней, и если я совсем уж погибаю от безделья, то могу ознакомиться и без него с его деятельностью в сенате. Одновременно он прислал чек на тысячу франков в Мидлен-бэнк и чистый гербовый лист бумаги с его подписью и сургучной печатью, в который я мог вписать все, что мне заблагорассудится. Этот знак безграничного доверия полностью раскрывал его отношение ко мне. Он как бы говорил: делай все, что считаешь нужным и полезным для моей страны и народа.
      Мысль о том, как использовать этот гербовый лист, возникла не сразу. Сначала я прочитал от строки до строки все воскресные утренние газеты. Интересовала меня. конечно, не уголовная хроника, а политическое кредо передовиц и комментариев. В частости, внимание привлекли две статьи и обе редакционные без подписи. Консервативный "Джентльмен" задавал, казалось бы, чисто риторический вопрос. Конституция Города, оказывается, не ограничивала законодательную и исполнительную власть двухпартийной системой. Участвовать в выборах могла бы и другая легализованная сенатом партия. Но, спрашивала газета, почему бы не допустить к выборам и политические ассоциации, которые могли бы существовать наряду с уже действующими партиями? Такие ассоциации, не ограниченные ни численностью, ни направлением, способны были бы образовать, скажем, евангелистско-католические круги, студенчество, какие-то прослойки в обеих сенатских партиях, которым уже становится тесно в своих официальных партийных рамках. Подтекст и здесь был ясен. Билль о политических ассоциациях расколол бы не "джентльменов", а популистов. Церковные круги, получив самостоятельность, блокировались бы в сенате с правыми. Студенчество, разномастное политически, вообще не смогло бы образовать единой организации, а выделение трудовиков "джентльменам" вообще не угрожало бы из-за малочисленности левого крыла. Но самое интересное было не в этом. Газета не упоминала о Мердоке и его "реставраторах", а ведь билль о политических ассоциациях именно ему и открывал путь в сенат. Провалить этот билль было труднее, чем легализацию одной его партии.
      Другая наводящая на размышление статья была опубликована в мердоковской "Брэд энд баттер". Говорилось в ней тоже о выборах, только в ином аспекте, а именно - об откровенном шантаже и подкупе избирателей, проще говоря, о покупке голосов оптом и в розницу в городских пивных, салунах и барах. Упрекнуть автора можно было бы лишь в чересчур уж развязной и крикливой манере. Но писал он правду, подтверждая то, о чем рассказывал Мартин, только не называя имен. Имена эти газета обещала назвать и представить документальные доказательства подкупа, если потребуют обстоятельства. Но она все же выражала надежду, что обе сенатские партии учтут это в предстоящей избирательной кампании.
      Настораживало само обещание "назвать имена и представить документальные доказательства". Какие цели преследовал этот выпад? Скомпрометировать популистов и "джентльменов"? Зачем? Ведь у Мердока еще не было партии. Одних популистов? Это имело бы смысл, если бы он рассчитывал на победу правых: судя по осторожному выступлению "джентльменской" газеты, у него были связи и в этом лагере. Но обещание "скомпрометировать" предусматривало деятелей обеих партий. Почему? Может быть, это угроза возможным соперникам, чтобы побудить их к принятию билля о создании политических ассоциаций?
      Кое-что я узнал чуточку позже.
      В комнату ко мне постучался лифт-бой и пригласил спуститься к телефону у стойки портье.
      - Говорит Мердок,- услышал я знакомый любезный голос,- у подъезда гостиницы вас ждет фиакр. За четверть часа он доставит вас в мою городскую "берлогу", я угощу вас нежнейшим "Вудвилльским полусухим" и отпущу с тем же кучером. Потеряете час, не больше. Не огорчайте отказом.
      Я не отказал и поехал. "Берлога" оказалась уютным каменным особняком в глубине розового цветника и декоративной жимолости. Мердок в домашнем халате, выхоленный и элегантный, встретил меня на крыльце и провел в кабинет.
      - Садитесь, Ано,-сказал он.-Есть дело.
      - Догадываюсь.
      - Едва ли. Сегодня с утренней почтой вы вместе с письмом от сенатора получили чистый гербовый лист с его подписью и печатью. Туда можно вписать что угодно.
      - Вы отлично информированы, Мердок, о том, что делается сенатором.
      Я вспомнил тихого старичка-управляющего с вежливым шепотком и вкрадчивыми манерами. Только он один знал о нашем отъезде с Мартином вплоть до пути, по которому мы должны были поехать верхом. И только через него мог отправить свое письмо Стил.
      - Мы можем лишить вас этого источника информации, Мердок,- добавил я.
      - Я охотно им пожертвую,- отмахнулся Мердок.- Слишком стар и не всегда расторопен. Но у меня есть свои люди в отеле "Омон". Скрывать от вас этого я не собираюсь - лишний раз убедитесь в моих преимуществах, и, как вы сами понимаете, я распорядился после вашего отъезда ко мне заглянуть к вам в комнату и достать для меня этот чистый лист. Он мне понадобится скорее, чем вам.
      - Чистого листа уже нет, Мердок. Вы чуточку просчитались,- сказал я. Тотчас же, прочитав статью в "Брэд энд баттер", я написал на нем от имени Стила письмо к директору избирательных кампаний партии полулистов с просьбой допустить молодого научного работника Питера Селби к партийной документации прошлых выборов. Мотив: Селби пишет книгу об истории популистской партии и нуждается в изучении ее побед.
      - Чистого листа нет,-повторил я.-Мной уже вписан в него нужный текст.
      - Зря вы не взяли пять тысяч, Ано,-как бы мимоходом заметил он.
      - Почему зря?
      - Вы бы могли информировать меня о покупке голосов популистами.
      Я сразу понял, куда он клонит. Две статьи, опубликованные в "Джентльмене" и "Брэд энд баттер". Скомпрометировать популистов и получить нужные кресла в сенате.
      Я встал и раскланялся.
      - А ответ?-спросил Мердок.
      - Убедить сенатора в поддержке билля я попытаюсь. Учтите, не обещаю, а попытаюсь. А об агентурной информации забудьте. Я привык работать честно, Мердок.
      - Учтите и вы, Ано: я человек злопамятный,-сказал он.
      - Я тоже, Мердок. И если повторите что-нибудь вроде обыска в моей комнате, я приму свои меры.
      Мердок улыбнулся скорее сочувственно, чем враждебно.
      - Непривычно вы говорите, Ано. Но предложение принимаю. Пока поглядим.
      - Согласен.-сказал я и, простившись с хозяином, вернулся в отель.
      Внимательно осмотрев бумаги у себя в номере, я сразу же обнаружил следы обыска. Прочитанные газеты были небрежно отодвинуты в сторону, одна из них валялась на полу, гербовый лист с подписью Стила и сургучной печатью, куда я вписал от имени сенатора рекомендацию Питу Селби, лежал поверх других бумаг. Я тотчас же спустился к портье.