Александр АБРАМОВ
      ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА ЛЕСНОЙ УЛИЦЕ
      1. Дождь
      Сначала пришел ветер. Пришел неторопливо и властно, перевернул во дворе баки с мусором, поднял в воздух и понес смятые вчерашние и позавчерашние газеты, выбил стекла в гараже и, если бы смог, наверно, выгнал бы оттуда инвалидный "Запорожец", старый "Москвичек" и две "Волги" цвета самой реки.
      Ветер пришел и ушел - так же неожиданно и странно. И тогда пошел дождь. Нет, не пошел - не то слово: упал на землю, ударился о ее сухую корку и о корку асфальта, встал стеной между мною и остальным миром. Стена была ощутимо твердой, и мне стоило немало усилий убедить себя в том, что ощутимость эта обманчива, нереальна, как нереален тропический ливень в Москве.
      А что, собственно, знал я о тропических ливнях? Нет-нет, я не бывал в тропиках, я даже до Поти не доезжал.
      А дождь висел предо мной, именно висел, иначе как же объяснить поразительное: он не нес с собой привычного ощущения стремительности, движения, переливов и всплесков. Если говорить точно: дождь молча висел. Ну, сбросили откуда-то сверху непрозрачную тяжелую занавеску, загородили мой дом, завесили - от дворовой суеты, от криков детворы, от лая ненавистных управдому собак, которые нагло топтали "общественные травонасаждения". Их тоже отрезал от меня дождь: он начинался сразу от балкона-лоджии, и сквозь его серую массу ничего не проглядывалось.
      Конечно, бред, бред все это! Перемахни через балкон - всего лишь первый этаж, - нырни сквозь стену дождя, не бойся замочить рубашку и джинсы, опровергни фантастику: это только дождь, дождь - и ничего больше!
      Но странная штука: я боялся шагнуть сквозь открытую дверь на балкон, боялся протянуть в дождь руку и не понимал причин этого страха.
      - Ну что же ты, - сказал я себе, - не трусь, парень, ведь это только дождь, и ничего больше...
      Слабая попытка самовнушения неожиданно помогла: я ступил на бетонный пол лоджии и подставил ладонь под дождь. То есть это я решил, что подставил. А по правде говоря, окунул. Как можно окунуть руку в пруд, в молоко, в туман наконец... И она пропала, как отрезанная. Я испугался и отдернул ее. С рукой ничего не случилось. Я рассмеялся натянуто и тут только заметил, что рука сухая. Даже капли не осталось на коже: дождь впустил ее и легко отпустил, наглядно продемонстрировав школьный опыт на тему "несмачиваемость поверхности".
      Суетливые годы моей теперешней журналистской профессии, оказывается, не убили во мне духа экспериментаторства, рожденного прежней профессией. Я еще раз "окунул" руку в дождь и получил полное подтверждение опыта номер один. Проделав серию таких несложных опытов, я сел на табуретку, забытую на балконе, и попытался систематизировать увиденное.
      Итак, первое и несомненное: странному дождю предшествовал вполне обычный, может быть чересчур сильный, ветер. Так начинались миллиарды дождей, и ни у кого это удивления не вызывало. Как, впрочем, и у меня. Несомненно и второе: сначала дождь был и вправду дождем - ливневым, бушующим, незнакомым, но все-таки дождем. А третье... Третье, пятое и так далее в моем сознании укладывались плохо. Сначала звуки: они пропали сразу и напрочь - все без исключения, как будто дождь был звуконепроницаем. Так не бывает, это ясно. Потом видимость: каким бы тропическим-супертропическим ни был ливень, но уж кусты у балкона я бы увидел. Ну не все кусты - хотя бы смутный силуэт их. И, наконец, это не было водой...
      И это "наконец" меня совсем подкосило. Я сидел на табуретке и бессмысленно смотрел в серую стену. Стена висела неподвижно и страшно. Или, если хотите точнее, стояла неподвижно. Как, впрочем, и полагается вести себя порядочной стене.
      Я встал и пошел через комнату к двери, вышел на площадку и позвонил в соседнюю квартиру. Моим соседом был пожилой и щуплый композитор, который, конечно, не мог бы помочь мне разобраться в ситуации. Но он-то мне и не был нужен. А рассчитывал я на его сына-студента, который заканчивал физфак и, по-моему, кое-что смыслил в разных естественных науках.
      Сын сидел дома один и слушал магнитофонных бардов. Барды выли под гитару всякие слова, предназначенные хватать слушателя за душу. Но моя душа в данный момент была занята другим.
      - Ты в окно смотрел? - спросил я студента, которого маньяк папа назвал Иоганном, вероятно, в честь великого органиста из собора святого Фомы.
      - Смотрел, - сказал Иоганн, в просторечии Ганя.
      - И что же ты там видел?
      - Дождь идет, - равнодушно сказал Иоганн-Ганя. - А что?
      Меня просто поразила безграничная нелюбопытность молодости.
      - Протри глаза, физик! - гневно сказал я. - Какой же это дождь?
      - Что же это, по-вашему? - обиделся нелюбопытный Ганя. - Может быть, салют? Или звездопад?
      Нехитрое остроумие, абсолютно не подходящее к моменту, вконец разозлило меня. Я отстранил Ганю, прошел в комнату с бардами и указал на окно:
      - Любуйся, физик...
      - Как здоровье? - спросил грубый физик.
      Я посмотрел в окно и подумал, что здоровье мое явно пошаливает, чтоб не сказать больше: за Ганиным окном шел обыкновенный - даже не тропический дождь. Он был несильным и теплым, потому что мальчишки носились босиком по лужам на асфальте, а их матери не обращали на это никакого внимания.
      Я рванулся назад к себе, вбежал в комнату и замер на пороге: плотная стена по-прежнему висела за балконом. И не было за ней ни мальчишек, ни их матерей, ни воинственных криков - только серая неподвижная масса. Впрочем, она уже не была только серой и неподвижной. Что-то в ней переливалось, сверкало, будто в стене водопада, освещенной солнцем.
      Сзади меня кто-то удивленно присвистнул. Я обернулся: Ганя завороженно смотрел на стену, потом подошел к ней и, как я сам раньше, окунул в нее руку.
      И тут же выдернул с криком:
      - Током бьет!
      Я усомнился:
      - А не врешь? Я пробовал - ничего...
      - Попробуйте еще раз.
      Я послушался совета и тоже отдернул руку: било несильно, но ощутимо вольт на тридцать-сорок.
      - Что это? - спросил Ганя.
      - Дождь, - ответил я.
      - Нет, серьезно?
      - Я вполне серьезен. Ты давно дома?
      - С час, наверно. А что?
      - Дождь пошел минут пятнадцать назад, а перед ним по двору прогулялся ветер...
      - Точно, - подтвердил Ганя, - прямо ураган какой-то. И сам дождь сначала полил как из ведра...
      Ганя учился "на физика", и ему можно было простить этот литературный штамп. Я спросил только:
      - Сначала как из ведра, а потом утих?
      - Почти сразу.
      - А у меня наоборот: не стих, а превратился в стенку.
      - Так не бывает, - протянул Ганя-реалист.
      Я обозлился:
      - Не бывает. Верно. А мы сейчас спим или галлюцинируем. Чему тебя учат, физик?
      Ганя не отвечал, молча смотрел за окно. Сейчас он напоминал собаку-ищейку, которая только принюхивается: где след? Тонкий вздернутый нос его, казалось, еще заострился, а голубые глаза "выкатились" шариками.
      - Слушайте, - сказал он, - а давайте-ка перелезем через барьер.
      - Током ударит.
      - Верно... - Ганя задумался. - Смотрите: у вас окна выходят на запад, а у нас на восток. У вас феномен стенки наблюдается, а у нас нет... - И вдруг заорал: - Парадное!
      Дверь подъезда выходила туда же, куда и мои окна. По теории, ни войти, ни выйти из нее сейчас никто не мог.
      Но теории далеко не всегда подтверждались практикой. Истина, конечно, банальная, но ведь и банальную истину никто не отменял. Толкая друг друга, мы выскочили на площадку, сбежали по ступенькам и затормозили у выхода, где на стуле восседала с вязаньем лифтерша тетя Варя и смотрела на улицу сквозь открытую дверь подъезда. А видела она все тот же двор, тот же гараж с амбарными замками на воротах, тех же мальчишек, гоняющих босиком по лужам, тот же дождь, который неспешно моросил, булькал пузырями на асфальте. Короче, видела тетя Варя то же, что и мы: ни тебе "стены мрака", ни тебе "занавески с током". Все обыденно, привычно: гуляйте по лужам, дорогие члены жилкооператива!
      - Дождь-то какой хороший, - сказала тетя Варя. - К грибам дело...
      - Уж и хороший... - провокационно усомнился Ганя. - Это он сейчас к грибам, а пять минут назад какой потоп лил!
      Тетя Варя удивленно на него посмотрела, спросила сварливо:
      - И где же это ты потоп видел?
      - За окном, - сказал Ганя, - где ж еще...
      - Над отцом смейся, - обиделась тетя Варя. - Он тебе посмеется ремнем по заду. Тогда про потоп и ври...
      Я решил вывесить белый флаг примирения.
      - Поздно его ремнем-то. Не исправишь уже... - Я вздохнул лицемерно: Теперь ему одна дорожка - в науку.
      Ганя хихикнул и пошел под дождь. Я вышел следом и сказал наставительно:
      - Старших надо уважать. Ты понял, физик?
      - Нет, - отмахнулся Ганя. - Я другое понял: мы с вами стали жертвами наведенной галлюцинации. Смотрите.
      Я посмотрел. И увидел два окна моей квартиры, облупленный заборчик лоджии, за стеклом на подоконнике стопу старых рукописей.
      - Или стенки не было, - подытожил Ганя, - или она рассосалась. Третьего не дано.
      Безапелляционность Гани меня почему-то расстроила: мне хотелось "третьего", которого "не дано". Странное все-таки существо человек: все устроилось, все само собой разрешилось, никаких тайн, никакой фантастики живи спокойно. Ан нет, обидно: как так "никаких тайн"? Только что была, сам щупал, а теперь исчезла? Не выйдет, граждане, подайте мне сюда мою тайну, а я уж в ней разберусь.
      Я перелез через невысокий штакетник и подошел прямо по газону к своему балкону. Может быть, я хотел влезть на балкон, может, еще что-нибудь - не знаю, не спрашивайте. Только протянул руку, пытаясь ухватиться за барьер, и... наткнулся на стену. То есть это я потом понял, что на стену, а тогда лишь почувствовал, что мне что-то мешает. Как будто перед моими окнами вровень с торцом дома выросла не видимая глазом преграда. Ну, стена, если хотите. Кулак ударялся об это "невидимое", упруго уходил в него на сантиметр-два, а дальше стон, что-то не пускает.
      Я пошел вдоль балкона, "прощупывая" стену. Она начиналась от угла дома и тянулась до подъезда: Неведомое все-таки существовало и затрагивало почему-то только окна моей квартиры. Впрочем, верхнюю границу стены я не искал: может быть, она поднималась до второго этажа, или до третьего, или до десятого. В конце концов, это уж забота живущих сверху...
      - Вот так штука! - В голосе Гани не было ни удивления, ни страха. Скорее, восторг, восхищение: надо же, так повезло, такой феномен подвернулся!
      А то, что этот, с позволения сказать, феномен оградил мою квартиру от остального мира, так то мелочи жизни, стерпится - слюбится, человек ко всему привыкает, да и, может, ненадолго сие. Последнее, кстати, и примиряло меня с "феноменом".
      - Вот что, - сказал серьезно Ганя, - пошли к вам, разработаем план эксперимента. К делу надо подойти строго научно...
      Человек легко мирится с неизбежным. В моем случае неизбежным была стенка и, стало быть, "строго научный эксперимент" под руководством Гани. Поэтому я смирился и пошел за ним.
      В квартире было темно и тихо: за окном все так же чуть переливалась искорками матово-серая "занавеска".
      - Эффект зеркальных очков, - сообщил Ганя. - Только наоборот: с улицы все видно, отсюда - ни черта.
      Оттого, что "эффект" получил наименование, легче мне не стало. Я хотел свободы - понятной и привычной.
      - Ганя, - сказал я жалобно, - давай куда-нибудь позвоним.
      - Куда? - спросил Ганя.
      - В Академию наук. Или в милицию.
      - А в сумасшедший дом не хотите? - поинтересовался Ганя. - Оттуда охотнее приедут. Нет уж, слушайте меня и получите суперматериал для научной статьи в вашем журнальчике...
      Я послушался его и в течение получаса выполнял роль лаборанта: бегал на улицу, исправно кричал в окно, жестикулировал и подводил итоги. Итоги были таковы: "стена-занавеска" звук не проводила - кричи не кричи; с улицы я видел все, что Ганя вытворял в комнате ("эффект зеркальных очков"); снаружи стена по-прежнему оставалась упругой и непроходимой, а изнутри она легко пропускала как руку (живая материя), так и полуметровую линейку (неживая материя). Что касается материи неживой - не знаю, а живую ощутимо било током. Правда, поменьше, чем раньше.
      После подведения итогов Ганя утомился и иссяк.
      - Каковы выводы, профессор? - спросил я его.
      - Успеете с выводами, - невежливо сказал "профессор". - Я еще эксперимент не закончил.
      Эксперимент и вправду требовал продолжения. Дело в том, что "эффект зеркальных очков" не объяснял довольно странного обстоятельства. Наружный наблюдатель (терминология Гани) видел, как экспериментатор выходит на балкон, протягивает руку и... она исчезает. Как отрезанная, как опущенная в темную воду. Этот фокус, вполне достойный Кио, Ганя запечатлел своим "Зенитом" и теперь, видимо, размышлял о том, куда же исчезает "живая и неживая материя".
      - Ладно, - сказал он решительно и встал с кресла. - Побоку сомнения. Ученый должен быть решителен и бесстрашен.
      - Ты куда? - испугался я.
      - Через балкон - в неизвестность! - Ганя любил красивые фразы.
      - Ударит током.
      - Пусть. Я страдаю во имя науки.
      - Посиди, страдалец, - сказал я. - Не время страдать. Ты лучше посмотри, что с "занавеской" делается.
      "Занавеска" перестала искриться и пришла в движение. То есть не сама, а что-то внутри нее, как стремительно движется тонкая дымка облаков за иллюминатором самолета. И может быть - или это только казалось мне! - она становилась светлее, прозрачнее, что ли. Сквозь нее угадывались чьи-то расплывчатые контуры, словно рядом с балконом вместо низкорослых кустов выросло дерево, почти скрытое сейчас в тумане. Да-да, это был именно туман вот оно, нужное слово! - густой-прегустой, текучий, но именно туман, а не "стена-занавеска" или дождь-потоп.
      - Интересно, как это выглядит снаружи... - только и вымолвил Ганя.
      Он не отрываясь смотрел на превращения "занавески", не пытаясь, впрочем, продолжать свои рискованные опыты. Да и не успел бы он ничего сделать: туман и вправду рассеивался, расползался, как облака под тем же самолетом, идущим на посадку. И сквозь белесую, уже прозрачную дымку привиделась картина столь странная, что впору было в самом деле звонить в психиатрическую клинику. Не стало ни двора с мальчишками и собаками, ни общественных гаражей, ни блочной коробки строящегося дома за ними. Перед окном (хоть оно-то осталось, не растаяло вместе с туманом!) действительно выросло дерево: дуб не дуб, но похоже, и листья почти такие же, и ствол, только побольше, помассивнее наших подмосковных, такой, как рисуют художники в изданиях пушкинских сказок. Не хватало только кота на цепи.
      А дальше тянулась улица с двумя рядами домов по обочинам. Неширокая улица, сухая, выжженная солнцем земля с прибитой безветрием корочкой пыли. Одноэтажные деревянные аккуратные одинаковые дома: черепичные крыши, веранды без стекол, на окнах ставни-жалюзи. Между домами - такие же деревья, как у меня под окном. А дальше, за ними, начинался - или продолжался - дубовый лес, будто кто-то вырубил в нем просеку, чтобы выстроить этот маленький мертвый поселок.
      Слово сказано: мертвый! В поселке не было видно людей: закрытые двери, закрытые ставни. По улице - обязательная примета маленьких поселений - не бродили разморенные жарой собаки, у порогов не грелись на солнцепеке коты. И даже пыль на дороге казалась ровной, словно ее много дней не касались ни нога человека, ни колесо экипажа.
      Я намеренно подумал - "экипажа", а не "автомобиля": кто знает, из какого времени этот поселок. Какой-то он придуманный, фантастический, книжный, как и дуб под окном.
      И эта навязчивая фантастичность городка, как и фантастичность самой ситуации, почему-то успокоила меня, примирила с исчезновением дорогого моему сердцу индустриального пейзажа с гаражами и стройкой.
      Я посмотрел на Ганю. Он сидел завороженный и как будто пришибленный: вся его деятельность со "стеной" оказалась ненужной и лишней. Ну в самом деле, зачем измерять прочность двери, перед тем как она откроется? Ан нет, ошибаешься, мил друг: а если не откроется? Ну кто знал, что станет потом с "занавеской"? Никто не знал. И в сложившейся ситуации юнец Ганя вел себя так, как подобает истинному ученому, даже если вместо диплома у него только зачетка с невысоким процентом пятерок. И вообще прочность двери никогда нелишне узнать: а вдруг она не вовремя закроется? Другое дело, что ни я, ни Ганя так ничего и не узнали...
      - Что ты об этом думаешь, физик? - спросил я.
      Он вздрогнул, как очнулся:
      - Об этом? Тут не физик нужен, а психиатр...
      - Ну-ну! - прикрикнул я на него. - Побольше фантазии, студент! А не веришь себе, надави на глаз пальцем. Если изображение раздвоится, значит, оно реально. Нет - галлюцинация. Способ старый, проверенный в борьбе с привидениями и миражами.
      Ганя послушно надавил на глаз, сощурился.
      - Раздвоилось, - сообщил он.
      - Вот видишь, а ты сомневался. - Мы, кажется, поменялись ролями: теперь я исполнял обязанности деятельного бодрячка. - Пора продолжать опыт.
      Ганя перестал давить на глаз.
      - Как продолжать? - удивленно, но уже спокойно спросил он.
      Я был рад его спокойствию: оно и мне придавало уверенности. Бодрячок бодрячком, но загадочные метаморфозы с заоконным пейзажем сведут с ума самого стойкого. А я себя к таковым не относил.
      - Пойдем посмотрим, что это за поселок.
      Потом я себя спрашивал не раз: почему мы полезли через окно, а не воспользовались более привычным путем? Может быть, пойди мы через дверь, не было бы никаких загадок и приключений, а была б тетя Варя с вязаньем, и наш двор, и, главное, наш дом. Но балконная дверь приглашающе поскрипывала, и мы легко перемахнули через перильца, спрыгнули на землю, подняв клубы пыли.
      Она чуть подалась под ногами, спружинила, будто толстый резиновый мат, и шагать по этому мату было легко и приятно. Я прошел немного и обернулся. Видимо, на моем лице отразилось нечто страшное, потому что Ганя вскрикнул и тоже посмотрел назад. А ужаснуться было отчего: наша двенадцатиэтажная, облицованная плиткой кооперативная башня исчезла. Вместо нее стоял такой же, как и остальные, маленький дом с верандой, и только, в отличие от других, окно было открыто и в комнате виднелись занавески в цветочек (мои занавески), а на подоконнике все так же покоилась стопа рукописей.
      Ганя дернулся к окну, посмотреть, проверить, но я остановил его:
      - Не надо. Мы там были.
      - Там ли? - усомнился Ганя.
      - Там, там. Ты же помнишь: квартиру они не трогают. Успеем вернуться...
      - Я сказал: "они". Но кто "они", я не знал. И не знал даже, почему я так сказал. Ну, сказал и сказал, нечего к словам придираться! Для меня в тот момент казалось более важным внезапно появившееся чувство охоты, когда забываешь об опасности (возможной!), когда рвешься в неведомое, не оглядываясь, не осторожничая. Я знал за собой грешок: отмахиваться от реальности, когда подворачивается стоящее дело, помнить только о нем. Дело у нас впереди было явно стоящим, тут уж я голову прозакладывал...
      - А если не сможем вернуться? - все еще сомневался Ганя.
      - Что ты предлагаешь?
      - Не знаю... Ну, подождать...
      - Эх ты, физик! Ты же сам говорил: ученый должен быть бесстрашным и решительным. По-твоему, лучше бесстрашно сидеть у окна и решительно смотреть на улицу, так, что ли?
      - Да ладно, - сказал Ганя, - пошутить нельзя...
      - Шути осторожнее. - Я неторопливо пошел по пыльной дороге.
      Ганя шел сзади и вздыхал: ему очень не хотелось уходить от дома.
      Но понятие "дом" растяжимо: мы-то уходили от чужого особнячка, где лишь заоконные атрибуты напоминали о чем-то знакомом.
      Мы шли по улице, и пыль от наших шагов висела в нагретом воздухе, медленно и неохотно опускаясь на землю. Жара стояла страшная: что-нибудь под сорок. А в нормальной Москве на нормальной Лесной улице градусник показывал нормальные двадцать пять. Ветер, похоже, сюда и не залетал: пыль лежала перед нами девственно-ровно, а на верандах, на крышах, на ступеньках ее не было, и листья гигантских дубов блестели, словно вымытые недавним дождем.
      Мы пытались стучать в двери, пытались открыть окна, но неведомые замки оказались надежными, а вокруг не было даже палки, чтобы подцепить ставни, вырвать язычок замка, заглянуть внутрь: что там? Мы кричали, аукались, но даже эхо не отвечало нам: звук рождался и гас, будто воздух здесь играл роль звукопротектора.
      Дома стояли строго друг против друга: восемь - по левую сторону, восемь по правую. Наш - все-таки наш! - замыкал улицу с одного конца, за ним начинался лес. С другого - ее заканчивал такой же особнячок, отчего эти восемнадцать домов вместе составляли некое каре. Я не очень понимал замысел неведомого архитектора: такая планировка затрудняла дальнейшее развитие поселка.
      Я невольно улыбнулся: привычная логика! Думаю об архитекторе, о развитии поселка - это естественно. А здесь нет жителей даже в этих домах, так куда же еще развиваться? И для чего тогда построено это каре?
      Ответ напрашивался такой, что его не хотелось произносить вслух: Ганя засмеет, скажет, что я начитался плохих фантастических рассказов. И будет прав. В самом деле, не для нас же посадили эти жилые грибы - нелепая версия, отбросить ее, забыть!
      Версия и вправду оставляла желать лучшего. Мало того, что сам поселок казался бредом сумасшедшего, так я еще дополнял сей бред совсем уже фантастическими подробностями. Предположим - а это вполне возможный вариант мы попали в смежное пространство-время. Гипотеза, конечно, малореальная, но реальность кончилась вместе с дождем. Потом началась фантастика, а ее и должно объяснять фантастически.
      Итак, смежный мир. Или даже не смежный - дальний, чужой. В конце концов, расстояние особой роли не играет, да и кто знает, как здесь измерять расстояния. Может быть и другое: мы находимся на другой планете, в другой галактике, а дождь-"занавеска" плюс окно моей квартиры - дырка в Пространстве, неизвестно кем и зачем просверленная. Вариантов много, а ясно одно: это не Земля. Вернее, не наша Земля.
      Но для смежного мира здесь тоже кое-чего не хватает. Прежде всего, обитателей. Так сказать, сапиенсов. Иначе кто же построил этот поселок? И, судя по всему, эти обитатели должны быть гуманоидами, а точнее, просто людьми. Ибо только люди могут жить в людских домах: архитектура-то вполне земная. Вот это меня и заставляло принять гипотезу смежного, земного, а не внегалактического мира: я не был антропоцентристом и не верил, что разумная жизнь во Вселенной повторяет нашу.
      Как моя квартира соединилась с соседним миром, меня сейчас не очень интересовало. Мне хотелось понять, почему все-таки поселок пуст.
      - Почему здесь никого нет? - Ганя словно подслушал мои мысли.
      - Где здесь? - Вопрос провокационный, но необходимый: что парень думает о нашем путешествии?
      - Как где? В поселке.
      - А что это за поселок?
      - Не знаю... - Ганя пожал плечами. - Похоже на среднеевропейский пейзаж.
      Еще один вариант - попроще и менее фантастичный. Но все-таки.
      - Из Москвы в Европу через окно?
      - А что особенного? Нуль-переход.
      - Нуль-переход - прерогатива фантастов. А ты у нас серьезный ученый.
      - Нуль-переход - уже прерогатива серьезных ученых, - обиженно отпарировал Ганя, - пока, правда, на уровне домыслов...
      - И кто же его устроил, этот нуль-переход?
      - Откуда я знаю? Может, кто-то ставит опыт. В МГУ, например.
      - И объектом для опыта выбрал мое окно? Вероятность такого события практически равна чему?
      - Нулю, - мрачно признал Ганя. - А как еще объяснить эту бредятину?
      Я поделился с ним своими соображениями. Ганя внимательно слушал, иногда усмехался, а потом сказал:
      - Бросайте журналистику. Идите в фантасты: у вас получится.
      Я обозлился. Меня всегда раздражали самоуверенные молодые люди, признающие лишь то, что укладывается в их рационалистические мозги. Великий принцип "этого не может быть, потому что этого не может быть никогда" господствует над их разумом, не позволяя усомниться в незыблемости мира. Их мира, естественно. А он помещается в данном случае в непрочных корочках учебника физики. Ай да Ганя! Я-то считал его сумасбродом и фантазером (полезные качества для ученого), а он мгновенно заглох, столкнувшись с неведомым и непонятным.
      - Пошли дальше, - сказал я сердито. - В последнем доме открыто окно.
      В доме, замыкавшем улицу, было действительно открыто окно. Кто его распахнул? Обитатели дома или "святой дух"? В царстве сказки оба варианта вполне возможны. Я даже не стал строить догадки. Зачем? Проще подойти и заглянуть в него: вдруг да и увидим хоть какое-то объяснение.
      Ну, объяснение не объяснение, а что-то увидим наверняка. Я побежал по дороге, подымая тучи пыли. Ганя обогнал меня, первым вбежал на узкую веранду, сунул в окно голову.
      - Подожди! - крикнул я, чего-то испугавшись.
      Он обернулся с какой-то странной улыбкой:
      - Чего ждать? С нуля начали, к нулю и пришли.
      Я оттолкнул его, посмотрел в окно и оторопел: стопка рукописей на подоконнике, занавески в цветочках, в глубине комнаты - письменный стол, заваленный черновиками, папками, справочниками, на столе - зеленая лампа кузнецовского фарфора, купленная женой в комиссионке на Горького. Короче, это была моя комната, точно такая же, которую мы покинули четверть часа назад в другом конце улицы.
      Решение действовать пришло к нам одновременно. Не сговариваясь, мы бросились бежать назад по улице, толкаясь, втиснулись в окно и ошалело посмотрели друг на друга: та же комната. Моя комната.
      Итак, в поселке имеется две одинаковых квартиры в двух симметрично расположенных домах. Одна начинает поселок, другая завершает его. Или наоборот. Из одной мы начали путешествие по смежному (якобы) миру, в другой вполне можем закончить.
      Что ж, это хорошая идея: на месте посмотреть, чем же отличается моя первая квартира от вновь обретенной.
      Мы снова бежали по пыльной улице, снова лезли через окно, снова забыв о нормальном пути через дверь. Впрочем, в сумасшедшем поселке на двери лучше не рассчитывать: сами не открылись - никто не откроет.
      Я заглянул в стол, придирчиво обошел комнату, вышел в соседнюю, открыл дверь на кухню. Ганя молча следовал за мной, ожидая решения. Наконец я закончил осмотр, сел в кресло, сказал разочарованно:
      - Может быть, я чего-то не замечаю, но, по-моему, это моя квартира. Руку на отсечение...
      - Не надо, - перебил Ганя. - Поберегите руки. Нас пока не отпускают.
      Он сидел на подоконнике и смотрел на улицу.
      - Кто не отпускает? - не понял я.
      - Хозяева. Квартира ваша, а пейзажик их.
      - Поселок, что ли?
      - Если бы! - невесело усмехнулся Ганя. - Хотите полюбоваться?
      Я уже устал сознавать, что оторопел или изумился. Все эти определения постоянно и неизбежно сопутствовали нашему маршруту. Поселка за окном не было.
      Прямо от балкона-веранды начинался лес. Тот же самый лес, который окружал с четырех сторон каре особнячков: дубы или псевдодубы в четыре обхвата, выпуклая, рельефная кора, блестящие большие листья, будто вырезанные из зеленой глянцевой бумаги, из которой так здорово клеить под Новый год елочные гирлянды.
      - Может быть, это избушка на курьих ножках? - поинтересовался Ганя. - К лесу задом, к нам передом...
      Юмор был невеселый, и я его не оценил. Пожалуй, у меня начинала складываться версия происходящего, вернее, не складываться, а только брезжить, слабо-слабо, еле заметно. Но я уже зацепил ее, теперь потянуть за кончик и вытащить. Но для этого требовалась кое-какая проверка.
      - Ну-ка, полезай из окна, - сказал я Гане.
      Ганя послушно перелез через балкон, спрыгнул на землю и... пропал.
      - Теперь обратно, - произнес я, казалось бы, в никуда, в темный лес.
      Ганя возник из-за балкона, как Петрушка из-за ширмы, сел верхом на барьер, оглянулся, присвистнул:
      - Опять лес!..
      - А было?
      - Поселок был. Прыгал вроде в лес, а очутился на улице. А теперь опять...
      - Хочешь гипотезу? - спросил я. - Только все равно не поверишь...
      - Поверю, - сказал Ганя и вошел в комнату, - я теперь всему поверю.
      - Это один и тот же дом, одна и та же квартира, и можно считать, что мы из нее никуда не выходили, - выпалил я залпом.
      - Неужто? - Ганя вложил в восклицание весь свой наличный запас сарказма. А улица нам приснилась? И пыль, и дома, и лес? Так, что ли?
      - Нет, конечно, все было и все осталось. Только, выйдя из дома, мы шли к нему же. Что-то вроде ленты Мебиуса, только посложнее. Может быть, какой-нибудь пространственный ее вариант; я не математик, не знаю. На такой ленте, если ты помнишь, - тут уж и я не пожалел сарказма, - можно двигаться от одной точки по внешней стороне ленты, а вернуться к той же точке, но уже с другой стороны - с внутренней. Так сказать, к изнанке точки.
      - У ленты Мебиуса есть только одна сторона - в этом-то весь секрет. Физик не преминул поправить зарвавшегося журналиста. - И потом, как бы мы тогда могли видеть одновременно два торцовых дома, если он всего один?
      Тут уж я возмутился ненаблюдательности студента.
      - Ты видел два дома? Лично я - нет. Из первого окна я заметил только дома по сторонам: четыре справа и четыре слева. А второй торцовый особнячок появился, лишь когда мы прошли пол-улицы. Не веришь - сбегай проверь.
      Ганя не поленился: перелез через окно, исчез, а через несколько минут возник снова, запыхавшись, плюхнулся в кресло.
      - Все точно. Там есть место, где из поля зрения сразу пропадает половина улицы. Сделаешь шаг - и только лес и небо. Шагнешь назад - и снова дома появляются. С другой стороны - то же самое. Как будто улица сначала в гору идет, да еще как круто, а потом - резко вниз.
      - А на самом деле ни подъемов, ни спусков, так?
      - Ровней не придумаешь, - согласился Ганя. - Вы объясняйте дальше, у вас здорово получается. Например, почему из того окна поселок виден, а из этого лес?
      Здесь в моей гипотезе было слабое место. Но раз уж у меня "здорово получается", главное - не молчать.
      - Видимо, мы вышли с "лицевой" стороны дома, а пришли к "тыльной". Та же лента Мебиуса, помнишь: "изнанка точки..."
      - Так что ж, выходит, здесь и заблудиться нельзя?
      - Выходит, нельзя, - вздохнул я.
      - А если в лес пойти? - не сдавался Ганя, почему-то возжелавший непременно заблудиться в этом мире.
      - Думаю, опять в поселок выйдешь.
      - Куда же мы попали?
      Куда мы попали, я не знал. Пока не знал. Но зато как устроено это "куда", я мог растолковать.
      - Это - мешок, Ганя. Мешок в пространстве. Пузырь на воздушном шарике. Пространство почему-то прорвалось, и мы попали в этот аппендикс. Как по нему ни броди, все равно выйдешь назад, в мою квартиру, а значит, в наше пространство. Может быть, разрыв противоестествен и нам стоит поторопиться, а то зарастет дырка, и останемся мы навеки в этом мешке-поселке. - Я пошутил, но мгновенно сообразил, что в шутке крылась немалая доля правды: разрыв мог "срастись". А мне еще хотелось опознать хозяев мешка.
      - Да погодите вы! Рано паниковать, - отмахнулся Ганя. Он уже загорелся и тоже начал фантазировать. - С мешком мне понятно: тут масса вариантов. Вот вы сказали: аппендикс. А вдруг таких мешков много? Они - как болезнь пространства, аппендиксы в организме Вселенной. И время от времени какой-то из них прорывается. Скажем, люди у нас пропадают, корабли, самолеты. Вон в "Технике-молодежи" раздел есть: "Антология таинственных случаев". Ищут какого-нибудь "Черного принца", а он преспокойно в мешке болтается, а?
      А я еще упрекал его в рационализме и сухости!
      - Не заносись, - успокоил я его. - В конце концов, кто из нас ученый? Давай-ка лучше поторопимся. Времени, может быть, действительно мало. Кто знает? А я хочу еще по домам походить.
      - Они же закрыты, - напомнил Ганя.
      - Это же моя квартира. А в моей квартире есть и топор, и дрель, и еще масса полезных слесарных инструментов.
      Я принес из кухни ящик с инструментами и вооружился топором и ломиком. Интеллигент Ганя взял стамеску и клещи. Уже привычно мы вылезли из окна в лес, очутились на улице (все как в моей гипотезе!), дошли до ближайшего особнячка и разложили свое хозяйство на веранде. Начать решили с двери. Взломщик из меня неважный, и я охотно доверил работу Гане, привыкшему в институте ко всякому техническому рукомеслу. Ганя долго возился, елозил по полу, тыкался носом в щели и, наконец, сообщил:
      - Дверь не открывается.
      - Слабо? - спросил я.
      - На "слабо" дураков ловят, - обиделся Ганя. - Это же камуфляж; можете проверить.
      Ганя не ошибся: дверь и вправду оказалась камуфлированной. Как будто кто-то неизвестно зачем вырезал аккуратные желобки щели в ровной и толстой стене, навесил петли и ручки: вот вам и дверь - для чужого глаза. Взламывайте, пытайтесь, крушите стену!
      Но еще оставались ставни. Я подцепил одну из них ломиком, напрягся... Что-то хрустнуло в ней, и она легко распахнулась, закачалась на петлях, едва меня не задев.
      - Учись, - сказал я Гане. - Здесь не через двери ходят; разве ты не заметил?
      - Заметил, - согласился он. - Только куда ходят, не объясните?
      Я было зарекся не удивляться, но тут прямо оторопел. В черном стекле где-то далеко внизу - будто мы смотрели не в дом, а из дома, да еще с высоты птичьего полета - я увидел знакомый двор, двенадцатиэтажную башню с двумя подъездами, кирпичные коробочки гаражей, недостроенное здание поодаль. Видно было плохо: как будто дымка за ним повисла, - как будто в телевизоре с отрегулированной резкостью. Внезапно эта странная картинка закачалась, расплылась, а серая дымка медленно густела, превращаясь в уже привычный туман, который час назад вот так же плыл мимо окна моей квартиры - настоящей, московской, а не этой - из пространственного мешка.
      И вдруг что-то меня толкнуло: может быть, внутренний голос, как некогда писали в старых душещипательных романах. Я бросил ломик, крикнул Гане:
      - Бежим! - и рванулся по пыльной улице к особнячку с открытым окном, за которым - я все-таки надеялся на это! - была моя комната.
      Мы успели. Перелезли через окно: я первый, Ганя за мной. Он только спросил сердито:
      - Что за спешка?
      Вместо ответа я указал на окно: смотри, мол, сам. А за окном качался серо-сизый туман, и снова, как и час назад, что-то в нем переливалось, искрилось, а потом туман загустел, застыл уже знакомой плотной "занавеской", и я торжествующе сказал Гане:
      - Слушать старших надо, студент. Промедли мы еще, пришлось бы вековать в мешке невесть сколько. Хороша перспектива?
      - С чего вы взяли? - Ганя все еще злился: не сознавал миновавшей опасности, что ли?
      - Видишь: разрыв зарастает. Мы бы сейчас его не прорвали.
      Мы бы сейчас уже ничего "не прорвали" - нечего прорывать было. Я даже не заметил, как рассеялся туман-"занавеска" - всего за несколько секунд. За окном моросил теплый солнечный дождь, и, конечно же, тетя Варя не ошибалась: дело шло к грибам. И пейзаж превратился в давно привычный, прочный, обжитой - тот, что мы успели напоследок увидеть в черном стекле камуфлированного дома.
      Короче, мешка больше не было.
      - Приехали с орехами, - глупо сказал Ганя.
      Понятно: ему было жаль расставаться с чудесной и странной сказкой про пустой поселок, темный лес и синее-синее небо. Со сказкой, которая началась и кончилась в моей комнате. И кто знает, повторится она еще раз или останется всего лишь загадочным и радостным воспоминанием.
      Повторится? Я усмехнулся нечаянной догадке: конечно, повторится, но не здесь и не с нами. И может быть, сказка будет другой - не про поселок и лес, а, скажем, про море и остров. Или про поле и дорогу во ржи - кто знает!
      А ведь кто-то наверняка знает. Кто-то попадал в такие мешки; мы не первые, не верю, что первые. Да и вдруг догадка Гани верна: про "Черный принц", про таинственные случаи? В конце концов, пропажа инструментов для моей жены так и останется таинственным случаем: ведь не стану же я, в самом деле, рассказывать ей о нашем путешествии. А стал бы - не поверит. Да и кто поверит? Наверное, только тот, кто сам побывал в такой переделке, кто видел пустой поселок с фальшивыми особнячками.
      А кстати, откуда они взялись, эти особнячки? Какой меценат построил их в пространственном аппендиксе, да и для чего весь этот камуфляж? Он создан человеческими руками - сомнений нет.
      Только какого человечества - вот вопрос. Нашего? Сомневаюсь: мы бы знали о таком поистине сенсационном открытии. Шутка ли - новое свойство пространства! Да за сведения о них ученые головы прозаложат! А потом засекретят это открытие - тоже вариант. Но особая секретность предлагает особую бдительность, а два чудака с Лесной улицы беспрепятственно бродили по аппендиксу и не наткнулись даже на табличку с извечной надписью: "Вход запрещен".
      Значит, человечество не наше.
      Так чье же?
      В конце концов, параллельность и множественность соседствующих рядом миров отнюдь не предполагает идентичность их во времени. Да и вообще идентичности быть не может. В одном мире есть будущий физик Ганя, а в другом он - химик или музыкант, а в третьем его и вовсе нет, а у папы-композитора родилась дочь по имени Виола, сокращенно от "виолончель". Мир, который выстроил поселок в мешке, далеко впереди нашего суетливого двадцатого века. Этот мир научился управлять пространством, научился использовать для себя даже его паразитарные образования вроде нашего мешка. Случайно попав в него, поселок не выстроишь незачем и некогда. Значит, мешок используется постоянно. Для чего?
      Сегодняшнее утро я вполне мог считать весьма продуктивным: никогда меня не посещало столько добротных идей. Мешок использовался для связи с соседними мирами, ясно? Просто и на поверхности, даже копать не надо. Два дома - вход и выход, а остальные - для наводки в пространстве, переходник, тамбур, смотровая площадка. А значит, дождь-потоп, "занавеска" из белого тумана не случайны, как не случайно наше путешествие по запыленной смотровой площадке. То есть само наше путешествие, конечно, не запланировано хозяевами мешка. Оно, так сказать, стало бесплатным приложением к основной цели неведомых экспериментаторов. А цель эта - наш мир.
      Я бросился к двери, оставив Ганю недоумевать (потом объясню!), сбежал по лестнице (благо первый этаж: дверь с улицы просматривается!), тронул за плечо тетю Варю, которая по-прежнему вязала, поглядывая из подъезда во двор:
      - Вы давно здесь сидите?
      Она оторвалась от будущего носка или варежки, спросила подозрительно:
      - А что?
      - Да ничего особенного, - успокоил я ее. - Не видели, из нашей квартиры сейчас кто-нибудь выходил?
      - Сначала вы с Ганькой туда-сюда шныряли, а минут пять назад еще двое каких-то вышли. Один в плаще, а другой в куртке - это в жару-то! Друзья, что ли?
      - Друзья, - кивнул я и пошел домой.
      Моя догадка оправдывалась: в наш мир явились гости. Один в плаще, а другой в куртке. Искать их бессмысленно и незачем: все равно им придется возвращаться и, вероятно, тем же путем. А значит, стоит их подождать.
      Мы с Ганей так и решили. И дождались. Но это уже совсем другая история.
      2. Дырка от бублика
      Я писал серьезную статью для серьезного журнала о чрезвычайно серьезной научной проблеме. Серьезность моего положения заключалась еще и в том, что писать мне совсем не хотелось: ртутный столбик в термометре намертво застрял у цифры "тридцать три", а серьезная журналистика пока не позволяла заработать на домашний кондиционер воздуха. Вот почему я обрадовался, когда жена вернулась из похода по магазинам и сообщила абсолютно несерьезную новость:
      - А сегодня на Бутырском валу машина пропала...
      - Угнали, что ли? - поинтересовался я.
      - Да не угнали - пропала. Ехала себе по Ново-Лесной, а у поворота на Бутырку исчезла, как растаяла.
      - Какой марки машина? - почему-то спросил я.
      - Какая разница! - возмутилась жена. - Я серьезно, а ты паясничаешь. Пойди посмотри сам, сейчас там как раз милиция колдует...
      Это был хороший предлог для того, чтобы не работать. Я закрыл пишущую машинку и не спеша пошел к месту происшествия, внутренне убежденный в том, что жена наверняка чего-нибудь напутала. А собственно, как же иначе? Растаявшая в воздухе машина - это мистика. А милиция мистикой не занимается. Ее стихия реальные действия, подробно описанные в Уголовном кодексе.
      На углу Ново-Лесной улицы и Бутырского вала толпились любознательные. Движение было перекрыто. Я протолкался вперед и увидел двух милиционеров, один из которых неторопливо сворачивал желтую ленту рулетки, а второй что-то сосредоточенно писал в блокноте. Еще двое в штатском стояли около белой "Волги" и переговаривались вполголоса. Я прислушался и поймал обрывки фраз:
      - ...а может, не было машины?
      - Свидетели не врут... след торможения...
      - ...позвонить в институт... Опять эта мистика...
      Я был неправ: милиция иногда занималась и "мистикой", судя по невольно подслушанному слову. Расспросив соседей, я выяснил, что час назад здесь действительно исчез автомобиль марки "Москвич-407" с номерным знаком "ЮАИ 42-88", цвет голубой. Исчез он как раз в том самом месте, где кончался четко отпечатанный на асфальте след протекторов: видимо, водитель почему-то резко затормозил, хотя до поворота на Бутырку оставалось еще метров десять-пятнадцать.
      Свидетели происшествия, возбужденные общим вниманием, охотно делились впечатлениями. Свидетелей было четверо: старушка с авоськой, небритый мужчина в синей майке, хорошенькая девица лет двадцати и мой сосед по лестничной площадке студент-физик Ганя. Последнее, впрочем, меня не удивило: Ганя обладал феноменальной способностью попадать в самые фантастические ситуации. Нормальный человек, вроде меня, страдал бы от этой невольной "способности", а Ганька искренне получал удовольствие, суетился, что-то придумывал - словом, вел себя, как классическая рыба в классической воде.
      "Моя милиция" села в "Волгу" и уехала. Потерявший зрелище любознательный народ постепенно и неохотно расходился. Ганя заметил меня и радостно заорал:
      - Видали?
      - Не видал, - сознался я. - А что?
      Он подбежал ко мне, а хорошенькая девица-свидетельница почему-то последовала за ним и встала поодаль, выжидающе глядя на нас.
      - Это Люда, - небрежно сказал Ганя и, сочтя объяснение исчерпывающим, затараторил: - Мы с ней шли ко мне, остановились хлебнуть квасу, а бочка заперта, тетка ушла куда-то, интересно, на что начальство смотрит, а "Москвич" прет за сотню, я еще издалека заметил, думал, псих какой-то, и вдруг - на тормоза изо всех сил, я обернулся, а он исчез!
      Всякий поток нуждается в плотине. Я поймал паузу в Ганином выступлении и влез:
      - Сразу?
      - В том-то и дело, что нет. Постепенно. Быстро, конечно, но все-таки не сразу. Как будто в стену вошел.
      - И ты стоял и смотрел? - не поверил я.
      - Я-то? - обиделся Ганя. - Я сразу туда бросился.
      - И тоже исчез?
      - Как видите, нет, - тяжело вздохнул Ганя: ему явно хотелось исчезнуть вслед за машиной.
      - Что же там было?
      - Ничего не было. Улица как улица. Я на том месте полчаса топтался, пока милиция не приехала.
      - А кто ее вызвал?
      - Тип в майке. Людка бабусю в чувство приводила: старушка чуть в обморок не свалилась - не по ней зрелище, а мужик в автомат побежал звонить.
      - В милиции сразу поверили?
      - Он говорил: сразу. Только, по-моему, соврал.
      - Почему ты так думаешь?
      - Он минут десять звонил - это в милицию-то, по "ноль-два"! А потом они приехали, а он сбежать хотел, да я не позволил.
      Я вспомнил могучую фигуру "типа в майке" и спросил с сомнением:
      - Силой задержал?
      - Силой убеждения, - засмеялся Ганя. - Он сам милиции до смерти боится: ясное дело - алкаш.
      Слово "алкаш" на цветистом Ганином языке означало "алкоголик". Общаясь с Ганей довольно давно, я уже не нуждался в переводчике. Однако меня интересовало сейчас поведение милиции, явно не привыкшей к такому способу исчезновения автомобилей. На месте дежурного по отделению я бы не поверил "алкашу" даже за эти десять минут. В самом деле, звонит вам некий шутник и сообщает, что в городе только что растаял "Москвич". Вот так просто и растаял, растворился, пропал на глазах. Да я бы его и слушать не стал, трубку бросил. А "алкаш", видимо, обладал гениальным даром убеждения, если в милиции сразу приняли на веру его фантастическое сообщение. Или...
      Впрочем, "или" требовало проверки.
      - Тебя допрашивали? - спросил я Ганю.
      - Расспрашивали, - поправил он и добавил: - У меня сложилось впечатление, что они совсем не интересуются этим делом. Спрашивали, какой марки машина и кто за рулем был. Только один полюбопытствовал, не заметил ли я, сколько времени исчезала машина.
      - А ты?
      - Заметил: три секунды.
      - Откуда такая точность?
      - Я считал, когда она таяла. Успел до двух досчитать да еще секунду накинул, потому что не сразу начал.
      Я никогда не уставал поражаться Ганиной необычности. Ну скажите: разве придет вам в голову засекать время, если у вас на глазах пропадает автомобиль? Да никому не придет, нелогично это, а вот Ганька засек, пожалуй сам не ясно представляя, зачем он это делает.
      - И как же на это отреагировал Пинкертон?
      - Как? - Ганя наморщил лоб, вспоминая, потом присвистнул удивленно: - Он сказал: "Вдвое меньше". Значит...
      - Подожди, - перебил я его.
      Сзади стоял "тип в майке" и с интересом прислушивался к разговору.
      - Что-нибудь хотите? - вежливо поинтересовался я.
      Он отрицательно мотнул головой, двинулся прочь, смешно косолапя - этакий "Бывалый" из фильмов про пса Барбоса, - скрылся за пустой квасной бочкой и, по-моему, затаился там.
      - Пошли отсюда, - сказал я. - Дома поговорим.
      К себе я не заходил, прошел прямо к соседям. Ганя отправился на кухню варить кофе, а Люда села напротив меня в кресло и уставилась в окно неподвижными нарисованными глазами.
      - А что вы видели? - Я завязывал светский разговор.
      - Я видела почти то же, что и Ганя, - отчеканила Люда, помолчала и вдруг, превратившись из мраморной Галатеи в любопытную девушку, спросила: - Вы поняли, что это значит: "вдвое меньше"?
      - Это значит, - разъяснил я, - что машина, исчезнувшая в прошлый раз, "таяла" не три секунды, а шесть.
      Я знал, что говорил. В милиции не удивились на первый взгляд идиотскому телефонному сообщению. Значит, удивление было раньше. Когда? Вчера, три дня назад, в прошлом месяце. Короче, когда на исчезновение автомобиля понадобилось шесть секунд. Стало быть, в Москве пропадают машины. Пропадают бесследно и загадочно, вопреки всяким законам логики. Да при чем здесь логика: этот феномен даже физика не объяснит. А стало быть, действует не вор-одиночка и не шайка преступников (там-то все реально, понятно и, в конце концов, наказуемо!), а некая "сверхъестественная" сила, которую милиции не поймать. В последнем я был твердо убежден: попробуй излови невидимку - не уэллсовского (во плоти и крови), а вообще несуществующего... Тут я поискал определение этому несуществующему, не нашел и спросил девушку Люду:
      - Вас тоже расспрашивали о происшествии?
      Она усмехнулась презрительно:
      - Нет, конечно. У меня же на лице написано: дура дурой. Ну что такая расскажет, если все и так в один голос твердят: исчезла, растаяла, растворилась...
      - А вы?
      - Я кивала, пока Ганька разорялся, поддакивала.
      - Значит, могли что-то добавить?
      - Могла.
      - И не добавили?
      - Зачем? Меня не спрашивали, а я не навязываюсь...
      Тут уж я возмутился. Мало того, что она увидела нечто, не замеченное даже вездесущим Ганей, она предпочла промолчать, а тем самым, быть может, притормозить следствие. В моей голове уже мелькали обличительные фразы о гражданском долге, о честности и правдивости, о высокой сознательности, наконец, но высказать их я не успел. Она чуть наклонилась ко мне, спросила негромко:
      - Вас как зовут? Ганя не счел нужным познакомить нас...
      - Володя, - ответил я.
      - Так вот, Володя, я - физик, как и ваш приятель. Но, в отличие от него, я не люблю делать поспешных выводов даже из того, что я видела или щупала. Тем более, не очень-то я уверена в том, что видела...
      Я несколько опешил: все сказанное ею казалось разумным, во-первых, расчетливым, во-вторых, логичным, в-третьих, и уж никак не соответствовало кукольной внешности девицы. Про таких длинноволосых волооких "хиппи" любят говорить, как о пропащих, безнадежных и никчемушных людишках. Девушка Люда несомненно отличалась от подобного стандартного образа молодой особы. И, честно говоря, неплохо зная Ганю, я не очень представлял себе, что его привлекает в девушке: современная внешность или холодный ум, которого порой так не хватало ему самому.
      - Что же вы видели? - уважительно поинтересовался я. - Поделитесь всеведением...
      - Какое там всеведение, - отмахнулась она. - Простая наблюдательность. Водитель не зря затормозил. Стекло в машине было спущено, и я заметила его лицо: оно выражало даже не удивление - ужас. Значит, он видел нечто, не видимое нам.
      Это уже было "что-то". Как бы загадочно ни выглядело таинственное исчезновение для нас, зрителей, для пропавшего автомобилиста все было реально. Ну, я не отрицаю, конечно, возможности галлюцинаций, каких-то видений, "внезапно разверстой бездны", но ведь видел он эту бездну, видел и испугался, если девушка Люда не сочиняет.
      - Я не вру, - сказала девушка Люда и засмеялась, наслаждаясь моим изумлением. - Не бойтесь, не бойтесь, я не телепат. Просто вашей мимике сам Марсель Марсо может позавидовать: все понятно. Жене вашей, должно быть, хорошо...
      У моей жены на этот счет имелось другое мнение, поэтому я быстро вернул разговор в наезженную колею:
      - Два вопроса, Люда: почему вы не уверены в том, что видели, и почему все-таки ничего не сказали следователю?
      - Не сказала как раз потому, что не уверена. А не уверена... - тут она помялась, - он ехал быстро, могло и померещиться, и потом меня этот тип отвлек...
      - Какой тип?
      - Ну свидетель... Мордатый, в майке...
      - Как отвлек?
      - Он у аптеки стоял, довольно далеко от перекрестка - метров сорок, пожалуй. А когда водитель тормозить начал - он с визгом тормозил, у Савеловского слышно было! - этот тип побежал к перекрестку. И успел добежать до того, как машина исчезла. Ничего себе скорость?
      Я прикинул: сорок метров за три секунды... Мировой рекорд на сотке при такой скорости будет равен где-нибудь секундам восьми. И впрямь фантастика!
      - Это раз, - продолжала Люда. - Но есть и два! Когда "Москвич" начал таять, тип в майке почему-то хлопнул в ладоши.
      - Может, от удивления?
      - Может, от удивления, - холодно согласилась Люда. - Я ведь не обсуждаю его действия, а лишь объясняю, что меня отвлекло. Хотя это и странно, не правда ли?
      Что правда, то правда: действия "типа в майке" наводили на размышления. Но размышления я решил оставить на потом. Антиобщественный поступок Люды следовало достойно исправить.
      - Будем звонить в милицию. Иногда даже домыслы что-то подсказывают следствию.
      - Пожалуй, вы правы, - согласилась Люда, но тут же добавила: - Только не думайте, что вы меня убедили.
      - Я не думаю. Просто в вас проснулась гражданская совесть.
      - Ах, при чем здесь совесть, - поморщилась Люда: в отличие от Гани она явно не любила красивых фраз. - Я вот о чем подумала: если поведение "типа" как-то связано с исчезновением машины, то следует подробно восстановить картину первого случая.
      У Люды, как говорится, "котелок варил". Не было ли тогда среди свидетелей первой пропажи (или они сами его заметили) такого же "типа в майке"? Ну не обязательно такого же, может быть, другого - в рубашке, к примеру. Но чтобы он так же странно реагировал на происшествие. В конце концов, должна же как-то объясняться эта фантастика, научно объясняться, без скидок на происки высших сил. Вот и следователь сказал что-то про институт, в который надо позвонить, я сам слышал. Значит, милиция тоже ищет научное объяснение...
      Я протянул руку к телефону, и в этот момент он зазвонил сам.
      - Снимите трубку! - заорал из кухни Ганя. - У меня кофе на плиту убежал.
      - Вот безрукий! - в который раз посетовал я и снял трубку.
      - Володя? - поинтересовались на том конце провода. Голос был мягкий и вкрадчивый, и я не узнал его, не вспомнил, спросил раздраженно:
      - Кто говорит?
      - Какая разница, Володенька? - удивился голос. - Ну, знакомый, незнакомый - разве это меняет дело. Я, собственно, вот зачем вас беспокою: не надо ходить в милицию. И звонить тоже не надо.
      Терпеть не могу телефонных розыгрышей. Я так обозлился, что даже не понял: "голос" отлично знает, о чем мы говорили с Людой.
      - Слушайте, - заорал я, - кто вы такой, чтобы давать советы?
      - Тихо! - оборвал меня голос в телефоне. - Не на базаре: орать-то зачем? Я же не настаиваю, я только советую, а вы вольны не принять совет. Хотя и зря: что вам скажут в милиции? Ничего не скажут. А я скажу: был среди свидетелей первого исчезновения маленький старичок в панамке, некто Кокшенов Михаил Михайлович. Так он, говорят, крикнул что-то, когда машина пропала. И, между прочим, не "Москвич" разваленный пропал, а новенькие "Жигули". Вот так-то, Володя, - отечески добавил голос, и в трубке щелкнуло. Я ошалело смотрел на нее.
      - Вы положите трубку, - сказала Люда. - Отбой. Слышите, гудки...
      Я осторожно положил трубку на рычаг, сел оглушенный: ну и дела...
      - Может, все-таки расскажете, кто звонил? - спросила Люда, и Ганя, появившийся в комнате с подносом в руках, тоже спросил:
      - Кто это был?
      - Не знаю, - только и сказал я.
      А что, я и в самом деле не знал моего собеседника. А он меня знал. И что самое странное, он отлично знал все, о чем мы здесь говорили: и о милиции и о свидетелях. Я невольно подумал, что фантастика не закончилась с исчезновением машины. Она продолжалась и с телефонным звонком - как раз в тот момент, когда я решил позвонить в милицию. Она продолжалась и в разговоре, и даже в ехидном сообщении о старичке в панамке: пользуйтесь, мол, дорогие товарищи, ищите, если сумеете. Тут меня осенила совсем уже вздорная мысль.
      Я встал и посмотрел в окно: за столиком, намертво врытым в сухую землю, резвились доминошники. "Рыба!" - кричали они и с силой хлопали о выщербленную крышку стола пластмассовыми костяшками. А может быть, они кричали не "рыба", а, например, "дубль-три" - не знаю, не специалист. Да и неважно это. А важно то, что среди них резвился и орал тот самый "тип в майке", который час назад побил мировой рекорд в беге на короткие дистанции.
      - Так я и думал! - застонал я и упал в кресло.
      - Что вы думали? - встревожился Ганя.
      - Ты в окно посмотри - поймешь.
      Он поставил на письменный стол поднос с кофейником и чашками, высунулся в окно. Люда тоже не поленилась последовать моему совету. Небольшим удовлетворением моей психике послужило явное изумление, исказившее ее невозмутимое кукольное личико: она узнала свидетеля.
      А Ганька не удивился. Он не присутствовал при нашем с ней разговоре и не связывал "типа" с преступлением. Я не оговорился: именно с преступлением, иначе как же назвать эту историю?
      - Ну и что? - спросил Ганя. - Может, он здесь живет.
      Это была здравая мысль, и ее следовало проверить.
      Лифтерша тетя Варя обладала неоценимым достоинством: она знала наизусть анкетные данные всех жильцов нашего кооперативного и соседнего ведомственного дома. И, как справочная "09", всегда готова была поделиться своими знаниями с хорошим человеком. Я, с точки зрения тети Вари, хороший человек: семейный и с положением. Естественно, Ганьку она даже за человека не считала. Вот почему на свидание с лифтершей отправился я, хороший человек.
      - Как здоровье? - спросил я вежливо.
      Тетя Варя оторвалась от вязания (по-моему, она всю жизнь вязала и вяжет один бесконечный носок. Или варежку, но тоже одну и ту же: та же пряжа, те же спицы, та же сосредоточенно-вдумчивая поза) и спросила недипломатично:
      - Узнать чего хочешь?
      Я не стал отрицать очевидного и сказал, что интересуюсь четверкой доминошников: дескать, давно мечтаю изучить эту увлекательную игру, ищу подходы к сборной двора.
      - Какая же это сборная? - возмутилась тетя Варя. - Тут только Мишка-слесарь и Неустроев из тринадцатой квартиры с нашего двора. Тот лысый Мишкин приятель из Черемушек. А мужик в майке и вовсе не наш. Первый раз вижу. Ты уж до субботы потерпи: вот тогда и вправду сборная играть будет. И не одна...
      Я обещал лифтерше потерпеть до субботы и вернулся в квартиру.
      - Ну как? - сразу спросил нетерпеливый Ганя. Своим поспешным любопытством он здорово помогал Люде сохранять нелюбопытную сдержанность.
      - Никак, - ответил я и процитировал лифтершу: - "Мужик в майке и вовсе не наш".
      Люда, видимо, уже познакомила Ганю с нашими предположениями, потому что он стукнул кулаком по столу - кофейные чашки подпрыгнули! - сказал расстроено:
      - Следит за нами, подлец!
      Вероятно, так оно и было: сначала он крутился около нас там, на месте происшествия, потом явился во двор. Даже загадочный телефонный звонок я готов был приписать "типу в майке". И в самом деле, кто же еще знал о том, что мы интересуемся исчезновением машины? Да никто не знал. А "тип" подслушал наш разговор у квасной бочки. Более того, ухитрился подслушать его продолжение в Ганиной комнате. Как он это сделал - еще одна загадка, думаю, непосредственно связанная с первой. Но если первую разгадывает милиция с каким-то научным институтом, то вторая - целиком наша. И никто не сможет помешать нам ее расследовать...
      - Слушайте! - Ганю осенило. - Давайте все-таки позвоним в милицию. Дозвонимся - хорошо, сообщим о "типе" и о его угрозах. А если опять встречный звонок помешает, значит, "тип" и вправду телепат.
      - А я его покараулю, - сказала Люда.
      Действительно, если вкрадчивый телефонный голос принадлежал нашему преследователю, то, стало быть, в тот момент он в домино играть не мог. Как я ни уважаю его предполагаемые сверхчеловеческие способности, в раздвоение личности не поверю, не убеждайте. Я снова подошел к телефону и снял трубку. В ней застыла тишина - ни гудков, ни привычного потрескивания. Я пощелкал рычагом - никакого эффекта.
      - Похоже, у тебя телефон не работает, - сказал я Гане.
      Ганя тоже послушал тишину и высказал предположение:
      - Это он его поломал.
      - Не говори глупости, - возмутился я. - Как, по-твоему, он мог это сделать?
      - А так: позвонил и отключил.
      - Значит, он всемогущ?
      Тут рациональная Люда неожиданно встала на защиту Гани:
      - Вы отрицаете такое предположение? Лично я - нет. Он, конечно, не всемогущ, но может значительно больше, чем обычный человек.
      - Новый супермен, - сыронизировал я, но ирония вышла какой-то слабой и неубедительной.
      - Нет, не супермен. Но почему бы вам не предположить, что он так или иначе связан с пропажей машины? Что это не вульгарная кража, а хорошо поставленный опыт.
      - Был бы опыт, милицию вызывать не пришлось бы...
      - А если это не наш опыт?
      - Чей же тогда? Ученый-маньяк из некой капстраны, жаждущий мирового господства, так, что ли?
      - Глупо, - сказала Люда, - пошло и глупо. Пишите об этом в своих рассказах, может, кто и поверит.
      - А кто поверит в ваши бредни об экспериментаторах из чужого мира? - Я обозлился и не заметил, как высказал собственную догадку: Люда еще не успела ничего объяснить. Конечно, она тут же воспользовалась моим промахом:
      - Вот видите, вы сами верите в эти "бредни". Верите, верите: это же ваша идея.
      Ганька гнусно хихикнул и сунул кулак в рот: сдерживался воспитанный мальчик. Я хотел его осадить, но понял, что уже остыл, перегорел. Да и догадка моя не лишена оснований, если вспомнить о недавних приключениях в пространственном мешке, связывающем два мира, две Земли. Но раз так, значит, пропажа машин - запланированная часть опыта. Или незапланированная, так сказать, побочный эффект. Непредусмотренный расчетами. Но и в том и в другом случаях они должны вернуться назад, иначе пропадает тайна эксперимента. А в сохранении тайны они - участники опыта - явно заинтересованы. Подумайте сами: мы двое - Ганя и я - случайно открыли существование пространственного мешка, волею чего-то непонятного соединившегося с моей квартирой. Будем считать - это только рабочая гипотеза, - что наше невольное "открытие" совсем не входило в планы тех, кто управляет "мешком". Однако два свидетеля еще не опасны: кто им поверит, да и видели они, в общем, не слишком много, чтобы их выводы переросли зыбкий уровень домыслов и догадок. Точно так же рассуждали мы с Ганей, когда решили не рассказывать никому о нашем приключении. Ганька слова не сдержал, поделился с Людой. Но сие не беда: она девочка умная и попусту не болтает.
      Но кто бы мог подумать, что свидетелем "побочного эффекта" с машиной окажется тот же Ганя? И что он немедленно посвятит меня в суть происшедшего. Это совпадение может вызвать у нас соответствующие ассоциации, натолкнуть на разумные выводы. Причем только нас двоих натолкнуть: ни милиция, ни товарищи из института не гуляли по улочке с двумя рядами дощатых домов, а стало быть, никак не связывают пропажу машин с существованием некоего соседнего мира. А мы связываем - это несомненно. Значит, мы стали опасны. Значит, за нами нужно последить. И последнее "значит" - "тип в майке" оттуда...
      - Ну-ка проверь телефон, - сказал я Гане.
      Телефон молчал по-прежнему, и нам оставалось только одно. Во всяком случае, мне так казалось, что одно.
      Я подошел во дворе к доминошникам и спросил тихонько "типа в майке":
      - Можно вас на минуточку?
      Он обернулся испуганно, но, увидев меня, а позади - Люду с Ганей, заулыбался:
      - А-а, свидетели... Ну, чего?
      Он подошел к нам, смешно косолапя и переваливаясь - грузчик или матрос, где ему сотку за восемь секунд одолеть! - спросил (вот тоже: "подошел и спросил"):
      - Может, обсудить происшествие желаете? Так без полбанки трудненько будет...
      - Обойдетесь, - строго сказала Люда, а вечно спешащий Ганька перебил ее, бухнул:
      - Вы зачем нам телефон испортили?
      Даже я оторопел от Ганькиного заявления, а "тип" - так тот прямо глаза на лоб вытаращил:
      - Какой телефон? Ты что, малый, в уме?
      - Он шутит, - исправила положение Люда, - он у нас шутник, балагур. Вы не обращайте внимания.
      - Почему не обращать, - заорал обиженный Ганя, - еще как обращать! - Он рванулся к "типу", схватил его за майку: - Ты почему машину увел, гад?
      Я невольно оглянулся: не слышит ли кто? Но двор в эту жаркую обеденную пору был пуст, а трое оставшихся доминошников, собрав черные костяшки игры, уже шли по своим квартирам.
      "Тип в майке" легко отодрал от себя Ганины руки, сказал высокомерно:
      - Опомнитесь, юноша! Мне странно слушать ваши намеки... - И черт бы меня подрал, если он говорил не тем знакомым баритоном, который полчаса назад звучал в телефонной трубке.
      А "тип" словно понял что-то, подмигнул мне хитро - мол, вспомнил, Володя, ну и молодец! - хлопнул в ладоши и... пропал. А потом появился вновь - уже у ворот на улицу, помахал нам и скрылся в воротах. И догонять его было бы так же бессмысленно, как бессмысленно оказалось Ганькино упрямое любопытство.
      Но Ганя, видно, считал иначе. Он рванулся вперед, протопал по высохшему газону, пугнул из-под куста дворовую бесхозную кошку и вдруг притормозил у ворот, оглянулся растерянно, потом махнул рукой и... тоже пропал.
      Этого я перенести не мог, крикнул оторопевшей Люде:
      - Стойте здесь!
      Побежал к воротам в предвкушении чуда и не ошибся: чудо начиналось сразу от полутемной, прохладной даже в тридцатиградусную жару арки ворот. За ней как это было всегда! - не шумела Лесная улица, за ней стояла сонная и тугая тишина, да и сама арка напоминала скорее вход в подземный гараж: асфальт, полого уходящий вниз, непрозрачная темнота, чуть подсвеченная тусклым вольфрамом электрической лампочки, подвешенной к своду.
      Я осторожно вошел в этот "гараж", в темноту. Собственно, особой темноты не было: тоннель - а больше всего это сооружение походило на тоннель - освещался слабым желтоватым светом, как и у входа. Только у входа висела лампочка, а здесь свет шел ниоткуда, что в моем представлении вполне соответствовало атрибутам чуда. Идти было легко, и я довольно быстро пробежал метров двести до первого поворота. Отсюда под прямым углом уходил в желтую темноту такой же тоннель. Возвращаться было глупо, да и Ганька явно ушел дальше, и я свернул в новый коридор-тоннель. Он тоже тянулся не более двухсот метров и в конце так же под прямым углом заворачивал в сторону. Потом я жалел, что не осмотрел как следует стены и пол тоннеля, из чего они сделаны. Но тогда мне было не до осмотров: я торопился догнать Ганю. То есть это я так себя убеждал, а на самом деле мной владело то боязливое любопытство, которое иногда приводит к поразительным открытиям.
      Поразительное открытие я сделал в конце третьего двухсотметрового отрезка. Коридор внезапно сузился и посветлел. Белый квадрат обрезал его по периметру. Я вошел в квадрат и... натолкнулся на Ганю. Ганя стоял посреди незнакомой комнаты и смотрел в окно. Из окна виднелись последние этажи нашей кооперативной башни, и я понял, что, если подойти к окну, увидишь пустой двор, засохшие клумбы на желто-зеленом газоне, поодаль - коробочки гаражей. Короче, мы попали в одну из квартир соседнего дома, отделявшего наш двор от гомона Лесной улицы. Вот так: вошли в арку под этим домом, долго и нудно спускались куда-то вниз, а очутились в том же доме, но несколькими этажами выше.
      "Как мы здесь очутились?" - я только хотел спросить, но не успел: Ганька приложил палец к губам, зашипел:
      - Тс-с!
      Где-то, видимо на кухне, пела женщина. То есть пением это назвать было трудно: женщина что-то готовила и вполголоса сама себе напевала.
      - А сейчас замесим тесто... - натужно голосила она. Бухнуло что-то тяжелое. - Ох, тяжелая кастрюля, просто руки оборвались! - Потекла вода из крана, звонко разбиваясь об эмаль раковины. - Сейчас мы руки вымоем и полотенцем вытрем! - Женщина перешла на плясовой ритм, и Ганька махнул мне: мол, идем, больше стоять нельзя.
      На цыпочках мы вышли в переднюю. Женщина на кухне перестала петь. Мы замерли. В желудке у меня противно заныло, похолодело, лопнуло и оборвалось: я впервые чувствовал себя вором. Чувство оказалось малоприятным. Женщина помолчала секунду и снова запела:
      - Видно, померещилось что-то от жары... - Подумала чуть-чуть, закончила в рифму: - Отдохнуть мне надо бы, видно, до поры. - Засмеялась, довольная.
      Нас совсем не устраивал ее предполагаемый отдых. Я толкнул Ганю в бок. Он дернулся, потянул за язычок замка. Мы снова замерли в страхе, но дверь не скрипнула, открылась бесшумно, и мы выскользнули на площадку, бросились бежать по лестнице, уже не осторожничая, громыхали подошвами по ступенькам. Внизу остановились, перевели дыхание. Я спросил:
      - Какой был этаж?
      - Десятый. - Ганя облизнул пересохшие губы. - Ну и дела...
      Глубокомысленное замечание его как бы подвело черту под нашими приключениями: ворота вновь стали воротами и за ними все так же шумела улица, громыхал трамвай номер пять и орали про футбол любители крепких напитков. Люда послушно стояла там, где я ее оставил, ждала.
      Доминошники снова заняли позицию за столиком под березой, но это были другие доминошники, и нашего "типа" среди них не оказалось.
      - Чудо окончилось, - сказал я, - пошли подводить итоги.
      Мы расселись по креслам в Ганиной комнате, выпили в молчании остывший кофе, закурили вкусные сигареты "Пэл мэл", которые Ганя взял из кабинета отца-композитора, и я рассказал Люде о темном трехсекционном тоннеле за аркой ворот.
      - Что ты, физик, думаешь о нашем путешествии? - Я намеренно начал с путешествия, оставив истории с машинами на потом.
      - Мы опять выскочили из нашего мира.
      - Согласен. Куда выскочили?
      Он пожал плечами:
      - В очередной "мешок".
      - Предположим. Но тебе не кажется, что "мешок" на этот раз искусственного происхождения?
      - Кажется. Только зачем он нужен?
      - Разумный вопрос. Давай-ка ответим на него, а потом подумаем о том, как тоннель связан с пропавшими машинами.
      - Думаете, связан?
      - Конечно.
      Тут Люда подала голос:
      - Меня не оставляет ощущение, что "тип в майке" пошутил с вами. Устроил вам прогулку по четвертому измерению.
      - Основания? - Я был строг с оппонентами.
      - Очевидная бессмысленность путешествия!
      - Тогда цель шутки?
      - У шутки может не быть цели, на то она и шутка. Но, если хотите: чтобы вы, наконец, прекратили лезть в чужие дела.
      Люда была невежлива, но справедлива. Мы, конечно, мешали кому-то и нам сунули "конфетку": полакомьтесь, ребятки. Но "конфетка" эта казалась мне вынутой из той же коробки, что и случай с машинами. Логика такова: вы хотите узнать, как это делается? Пожалуйста, погуляйте по тоннелю. Вот так и машины пропадали, понятно?
      - Не очень понятно... Как же все-таки пропадали?
      Я поделился сомнениями с ребятами. Люда в ответ только плечами пожала:
      - Вас принцип интересует? Да разве в нем дело? Главное - цель опыта. А она-то мне неясна.
      - А принцип ясен? - Тут даже Ганя не выдержал.
      - Ясен. - Люда оставалась невозмутимой. - Например, треугольник Пенроузов.
      Сумасшедший Ганя вскочил с кресла, обнял Люду, чмокнул в щеку, заорал радостно:
      - Ну, Людка! Ну, молодец! Это же гениально просто, а я, дурак, не допер...
      Я тоже "не допер" и тоже почувствовал себя дураком.
      - Ладно, гении, сдаюсь. Объясните непосвященному вашу абракадабру.
      Видно, потому, что догадка пришла не к нему, а к Люде, Ганя не стал выламываться, по своему обыкновению, и объяснил:
      - Это одна из так называемых "невозможных фигур". Представьте себе модель нашего тоннеля: два перпендикулярных бруска в одной плоскости. Третий брусок перпендикулярен второму и образует с ним другую плоскость, тоже перпендикулярную первой. Если посмотреть на эту фигуру в определенном ракурсе, то наш глаз соединит в одной точке два свободных бруска. Получится треугольник, вернее, проекция на плоскость треугольника, составленного из прямоугольных брусков. - Тут Ганя вооружился карандашом и нарисовал "невозможную фигуру". Вот эту, я сохранил рисунок:
      Потом перевернул листок бумаги и начертил мне еще одну картинку. Вот эту:
      - А вот так она выглядит на самом деле. - Ганя полюбовался на рисунки. Здорово, а?
      - Здорово, - согласился я. - Очень впечатляет. Но какое отношение все это имеет к нам?
      Ганя хотел было ответить, но вмешалась Люда.
      - Я считала, что вы соображаете быстрее, - презрительно сказала она, и я молча проглотил явное оскорбление: мне хотелось узнать, что они придумали. Ваш тоннель - трехмерная модель четырехмерной фигуры, с помощью которой машины перемещались в пространстве.
      Я, конечно, был глуповат, а она умна, образованна, пытлива, изобретательна и еще миллион определений из толкового словаря. Я был глуповат и нахален. Я честно признался:
      - Ничего не понял. Как мы попали на десятый этаж?
      Ганя тяжело вздохнул и сказал Люде:
      - Дай я ему объясню. Может, поймет... Мы прошли по трем коридорам, эквивалентным трем брускам треугольника Пенроузов, и очутились в точке их мнимого касания. Точка эта - квартира с поющей теткой - находится как раз на одной вертикали с воротами.
      - А почему мы не почувствовали подъема?
      Ганя решил быть таким же терпеливым, как Макаренко, Корчак и Сухомлинский, вместе взятые.
      - Потому что в четвертом измерении, где мнимое касание становится действительным, все стороны треугольника лежат в одной горизонтальной плоскости.
      Принцип треугольника и нашего путешествия я, кажется, понял. Оставалось неясным еще одно:
      - А при чем здесь машины?
      - При том, что они путешествовали по такому же "тоннелю-треугольнику".
      - Куда путешествовали?
      - Откуда я знаю? - огрызнулся Ганя, а девушка Люда сказала мягко:
      - Вот это я и назвала целью опыта. Как видите, мы не знаем ее.
      У меня, непонятливого, кажется, созревала догадка.
      - Скажите мне, - начал я, - чем этот ваш треугольник прогрессивнее лифта? По-моему, на лифте удобнее...
      - А вот прогрессивнее! - уперся Ганя. - Четвертая координата может быть сколько угодно малой, остальные три от этого не изменятся. Значит, по одному и тому же - по размеру, конечно! - "треугольнику" мы попадаем из ворот на десятый этаж и, скажем, из Москвы в Гонолулу. В Гонолулу, - повторил он, будто прислушиваясь к звонкому названию, и вдруг хлопнул в ладоши, совсем как "тип в майке": - Дураки мы, Людка! Вот же она, цель опыта! - Он восторженно заходил по комнате, натыкаясь на кресла. - Мгновенное перемещение в пространстве! Земля - Марс за минуту! Проводите уикенд только на Гавайях! Каково, а?
      Перспектива и впрямь была радужной. Даже Люда милостиво заметила:
      - А ты ничего, соображаешь...
      - Еще бы! - Но вдруг радость его поубавилась, он сказал озабоченно: - Да, а машины... Куда машины девались?
      - Никуда не девались, - предположил я. - Стоят себе в гаражах, а владельцы их дух переводят. Опыт-то кончился...
      И тут у входной двери забулькал звонок.
      Я первый раз видел Ганю таким растерянным. Он смотрел на нас с испугом, с недоумением, с ужасом, если хотите, а сзади - в дверях - улыбался нам лейтенант милиции, в светло-серой летней форменке, в руках черный чемоданчик-атташе. А час назад он ходил по двору в синей майке и небрежно совершал нуль-транспортировку от доминошного столика до ворот на Лесную.
      Честно говоря, я подумал так и тут же отбросил вздорную мысль: не может быть такого, не верю! Это обыкновенный оперативник из МУРа, а тот "тип" давно убрался в свой мир по треугольнику Пенроузов. А то, что похожи они, так разве ж нет на белом свете похожих людей? Еще как есть. Даже двойники попадаются.
      А лейтенант отодвинул Ганю, прошел в комнату, поставил на стол чемодан.
      - Здравствуйте, товарищи, - сказал он, и голос его совсем не походил на загадочный телефонный баритон. - Я Королев, из МУРа. - Он отстегнул пуговицу на кармашке и протянул мне удостоверение. В удостоверении было сказано, что Королев Сергей Николаевич является следователем Московского уголовного розыска. - Я по поводу машин. К вам, - он кивнул Гане и Люде. - Тут вот какая штука: нашлись машины.
      - Где нашлись? - подался вперед я.
      - В том-то и странность, что в своих гаражах они были.
      - А водители?
      - А водители ничего не знают. Твердят в один голос: жара, померещилось что-то, на секунду сознание потеряли, не помнят, как до дому доехали. Говорят, будто черная дырка появилась перед радиатором, а вокруг - кольцо белое, ну, бублик такой. Вот тут-то и сознание долой! - Он засмеялся негромко. - А к вам я забежал, чтобы передать: мол, не волнуйтесь, никуда вас не вызовут. Дело, как говорится, закончено. Ну, извините за беспокойство, я пошел.
      Он взял чемоданчик, помахал мне - почему-то только мне! - хлопнул в ладоши и... пропал.
      Ганя рванулся к двери, распахнул ее, выбежал во двор, потом вернулся, сказал расстроено:
      - Никого.
      - А ты догнать его хотел? - усмехнулся я. - Напрасный труд. Когда мы им снова понадобимся - не дай бог, скоро! - они сами нас найдут.
      Я не ошибся. Но это уже совсем другая история.
      3. Аномалия
      Однажды в жизнь каждого человека приходит нечто странное, непонятное, почти мистическое. А может, и без "почти" - просто мистическое. Ну попробуйте, пошарьте в памяти, напрягитесь, вспомните - и тогда всплывет наружу тот самый заветный случай, который не объяснит ни физика, ни философия, ни логика ваша замечательная, и придется вам всерьез подумать о некой "высшей силе". О ее происках. А ведь нет ее, нет - доказано научно, в нее сейчас даже бабки не верят и лишь по ветхой привычке ставят желтые свечки у желтых иконных риз.
      Давайте назовем это странное "аномалией" - красивым заграничным словом. Давайте назовем его так и признаем, что аномалия эта самая существует повсеместно. Как говорится, киньте в того камень, кто безгрешен. То есть не страдал от аномалии. Нет таких на нашем реальном белом свете - и точка. Другое дело, что проявляется она по-разному: у кого побольше, у кого - чуть-чуть. А у кого-то от красивого заграничного слова дрожат коленки. Не в переносном смысле - буквально.
      Вот я, например, виляю коленками целый день. То есть, если быть точным, полдня, ибо поначалу я свою аномалию не замечал, потом не принимал всерьез, усмехался с опаской и себя успокаивал: мол, бывает же ерунда, ничего страшного, прими снотворное и спи до утра. А потом все началось, как пишут в классических романах, с новой силой, и вот тут-то я испугался.
      Но в чем же дело? Что заставило меня "праздновать труса", как пишут в тех же романах?
      А началось все с того, что утром я отправился к себе в редакцию. Вышел из подъезда, завел "Жигуленок", порулил задом сквозь строй "проклятых" автособственников и ненароком вспомнил о портфеле с рукописью статьи, забытом в квартире. Ну, тормознул, глушить двигатель не стал, пошел за портфелем.
      - Теперь пути не будет, - недружелюбно сказала жена.
      Она не любила, когда я возвращался с полдороги: над ней довлела темнота ее далеких суеверных пращуров.
      - Не говори глупостей, - не менее недружелюбно сказал я.
      Мои пращуры, по моему убеждению, были высококультурными передовыми людьми.
      Я кинул портфель на заднее сиденье и врубил первую передачу. Сначала я выехал со двора через арку, поехал по Лесной вдоль трамвайных путей, честно постоял у светофора, перемахнул через Новослободскую и вырулил на Палиху. Тут меня подстерегла мелкая неприятность в виде запрещающего знака, более известного под названием "кирпич": на Палихе вскрыли асфальт и прокладывали трубы.
      Тогда я развернулся, въехал на Сущевскую и снова затормозил: на столбе торчал "кирпич", а за ним ревел бульдозер и командовал некто в бумажной шапке, видимо мастер. Дорожники прилежно выполняли план. Предсказание жены сбывалось.
      Я посмеялся над забавным совпадением, опять развернулся и через Пушкинскую и Трубную площади добрался до Цветного бульвара. Около пельменной стояли две "Волги" - обе здорово побитые, желтый фургончик ГАИ, и несколько милиционеров сосредоточенно гуляли по мостовой.
      Пути не было.
      Вежливый старшина разъяснил мне, что на Садовое кольцо я могу успешно выехать через Трубную улицу.
      - Я не хочу на Садовое, - взмолился я. - У меня редакция на Цветном бульваре у Самотеки, знаете?
      Старшина знал, но знание его ничего не изменило.
      - Подождите полчасика, - сказал он, - тогда и проедете. А хотите оставьте машину здесь, потом подгоните.
      Второй совет был разумным, и, заперев машину, я пошел к редакции пешком. Пробыл я там недолго - час или полтора, а когда вышел обратно на улицу, то увидел своего вездесущего соседа Ганю. Он стоял у стенда с газетой и ел мороженое-трубочку за двадцать восемь копеек.
      - Ты что здесь делаешь? - спросил я.
      - Людку жду, - сообщил он. - Мы в "Мир" идем на венгерский детектив со жгучими тайнами.
      - Проводи до машины. Есть время?
      - Время-то есть, - согласился он. - А что это вы невесть где машину бросаете?
      - Авария была, - объяснил я, - ну и не пускали. Да это здесь рядом, не утомишься...
      Мы неторопливо шли - дело к осени, погода теплая, куда спешить-то? беседовали о возвышенном. Ганька лизал мороженое, рассказывал байки о тяжелой студенческой жизни.
      - Говорят, на экзамен идти - надо пятак под пятку положить, - делился он, - а накануне, соответственно, не бриться, не мыться. Очень помогает...
      - Это точно, - не возражал я. - Особенно если долго не мыться: ни один преподаватель не выдержит.
      - Вам всё смешки, - обиделся студент, - а приметы эти проверены временем. И лучшими людьми.
      Я уже забыл о своем утреннем приключении с приметой.
      - Все фольклор, - беспечно резвился я, - бабкины бредни. Стыдно, физик, и одновременно тревожно за твой пошатнувшийся моральный облик. Ландау в приметы не верил.
      - А Эйнштейн верил, - упрямо тянул Ганя, - и Крукс верил.
      Из открытой двери подъезда вылетела черная кошка, пронеслась перед нами, довольно смело перемахнула проезжую часть и скрылась за чугунным заборчиком бульвара. Ганя остановился и сказал торжествующе:
      - Кошка!
      - Вижу, - не стал спорить я.
      - Черная, - продолжил объяснения Ганя.
      И здесь я не нашел возражений:
      - Очень точное наблюдение.
      - Я дальше не пойду, - объявил Ганя. - Черная кошка - к несчастью.
      - К большому или маленькому?
      Ганя помялся:
      - Не знаю... К маленькому, наверно...
      - Так что ж, обратно пойдем?
      - Нет, почему? Надо подождать, пока кто-нибудь раньше нас пройдет здесь, и... заклятье снято.
      - А если я первый пройду?
      - Валяйте, - разрешил Ганя. - Вам же хуже...
      Я храбро пересек невидимый кошкин след, и Ганя присоединился ко мне.
      - Где же несчастье?
      - Будет, - успокоил Ганя. - Не торопите события.
      Без приключений мы дошли до моего "Жигуленка", я отпер дверцу и сел.
      - Привет, физик. Вечерком поделюсь несчастьем.
      - Ага, - рассеянно сказал Ганя: он изучал переднее колесо машины. - А когда это у вас колпак сперли?
      - Как сперли? - Я выскочил на мостовую: так и есть, правое переднее колесо демонстрировало обнаженные гайки крепления. Колпака не было.
      Я обошел машину: увели только один колпак; видно, вор попался совестливый. А может, ему и нужен был всего один - кто теперь узнает?
      - Вот вам и несчастье, - сказал мстительный Ганя. - Как вы считаете: большое или маленькое?
      - Это как посмотреть... - Я, собственно, расстроился даже не от самого факта кражи, а от его непонятной связи с черной кошкой. Колпак, в конце концов, дело наживное: рублей шесть всего. Но при чем здесь приметы? Во-первых, утренние: с проклятым "пути не будет". Пути и вправду не было, не наврала примета. И с кошкой тоже все вроде сходится...
      - Да вы не расстраивайтесь, - утешил Ганя. - Без колпака даже красивее.
      - Иди к черту! - вполне искренне сказал я, сел в автомобиль и уехал, оставив улыбающегося Ганю дожидаться своего венгерского детектива и волоокой девушки Люды.
      Кстати, уж она-то наверняка в приметы не верит: не тот характер. Да и я не верю; не верю, не старайтесь убедить. А все случившееся - только нелепое совпадение, смешное совпадение. У вас, что ли, таких не бывало?
      Домой я доехал без примет, а стало быть, без приключений. Даже если оные приключения никак с приметами не связаны, я все равно был доволен. Подсознательно, подсознательно - попробуйте, упрекните в суеверии. Да и вообще я слабоват по этой части: не знаю их, не знаком даже по литературным источникам. А лучший способ бороться с приметами - не знать их. Кто это сказал? Я это сказал.
      Дома я позвонил тихому старичку Ивану Васильевичу, чудо-старичку, всемогущему механику-умельцу, и пожаловался на воров.
      - Главное, чушь какая, - жаловался я, - черная кошка дорогу перебежала, потому и сперли колпак.
      - Точно, - подтвердил чудо-старичок, - это уж как водится: не было бы кошки, был бы колпак.
      Тон его был настолько серьезен, что я опешил даже.
      - Как здоровье, Иван Васильевич? Кошка-то перед самой машиной пробежала, колпак к тому времени давно на чужом колесе крутился. Где связь усмотрел?
      - Где надо, там усмотрел, - туманно сказал он, - тут все связано спокон веку. Берегись примет, парень... А колпак помогу достать. Привет...
      Что они, сговорились все? Берегись, берегись, береженого бог бережет... Береженого не спасает даже теория вероятности: бутерброд падает как вверх маслом, так и вниз. В среднем - пятьдесят процентов, вероятно. Но, вопреки разуму, в моем случае вероятность "маслом вниз" неуклонно росла.
      Я пошел на кухню, отрезал кусок хлеба и уронил нож. Вспомнил: к чему бы это? К гостю мужского пола.
      И даже не удивился, услышав звонок у двери. За дверью стоял улыбающийся Ганя. Один.
      - В кино мы не попали, - сообщил он.
      - Билетов не достали?
      - Ага.
      - Мороженое ели ассорти?
      - Нет, - сказал Ганя, не знакомый с текстами классических советских оперетт, - Людка не любит мороженое.
      - А кстати, где она? - спросил я и тут же сообразил: да и не могло ее быть: я вилку-то не ронял.
      - Чего?
      - Вилку, говорю, не ронял. Значит, гостьи не должно быть. А нож уронил. Вот ты и пришел...
      - А-а, - протянул Ганя, - логично. Она попозже придет.
      - Без вилки?
      - Там видно будет, - туманно сказал он. - Может, и с вилкой.
      Нет уж, решил я про себя, больше примет не будет! Хватит с меня кошки, ремонтных работ и уроненного ножа. Но так, из чисто спортивного интереса, неплохо бы познакомиться с народными верованиями, всякими там суевериями, приметами всякими замечательными.
      - Скажи мне, физик, - начал я, - какие приметы ты проходил в средней общеобразовательной школе?
      - Я там предметы проходил, - плохо скаламбурил бездарный Ганька. - А вообще-то примет навалом - бери любую.
      - Дай мне первую попавшуюся, - сухо сказал я.
      - Да навалом их, - канючил Ганька, - ну навалом, и всё. Вот эта, например...
      Я был строг и неумолим:
      - Какая?
      - Ну, эта... вот такая... - Он вспомнил наконец и возликовал: - Соль к ссоре.
      Я подумал и решил:
      - Оставим на потом. Ссориться нам сейчас не с руки. Еще что?
      - Да навалом, - опять начал тянуть физик. - Ну, это... три свечи к покойнику.
      Хорошая примета. Толковая. "Гуманная". Ради такой и эксперимент не жалко поставить.
      - Гони три свечи.
      Ганя сбегал домой и принес деревянный подсвечник в виде парусника, в котором скривились от ветхости три красные свечки. Их еще ни разу не зажигали, видимо считая украшением музыкального дома.
      Мы пошли на кухню, водрузили это сооружение на стол, и я пошарил на плите в поисках коробка спичек. Не знаю уж, как очутилась грязная вилка именно на плите, но я ее, конечно же, смахнул на пол.
      - Ага! - заорал Ганя. - Вот вам и гостья.
      Я швырнул ему спички:
      - Зажигай! - поднял вилку, положил ее в раковину, подумал с грустью: неужто сбудется?
      Свечки тускло и жалковато коптили, роняя на чистый пластик стола мутные красные капли воска или стеарина - из чего они там делаются? Мы молча ждали. Никто не умирал, хотя високосный год все еще буйствовал на планете. И тут в дверь позвонили.
      Ганя не стал упиваться сарказмом по поводу упавшей вилки, он только хмыкнул сдавленно, пошел открывать и вернулся с Людой. Люда была чем-то взволнована.
      - Здравствуйте, - выпалила она. - Зачем вы свечки средь бела дня зажгли? Хотя нет, правильно: память есть память...
      - Чья память?
      - Джессупа.
      - Кого? - не понял я, а Ганя переспросил заинтересованно:
      - Райнера?
      Люда скорбно кивнула:
      - Разбился в автомобильной катастрофе. Сегодня утром.
      - Вот вам и покойник, - торжествующе сказал Ганя, а Люда не выдержала, возмутилась:
      - Как тебе не стыдно, Ганя!
      Гане стыдно не было. Ганя упивался победой, хотя, по совести, к нему она не имела отношения. Приметы сбывались одна за другой без исключений, и заслуги студента я в том не видел.
      - Кто такой Джессуп? - спросил я.
      - Певец, - объяснил Ганя, - с Дикого Запада. Король джаза. Правда, с голосом у него было не того, царство ему небесное...
      Вот вам и покойник. Ганя прав. Приметы не обманывали, хотя порой их приходилось "притягивать за уши". В самом деле, какое отношение имеет смерть какого-то заокеанского певца к нашим трем свечкам? Да никакого, не убеждайте. И все-таки против факта не попрешь: зажгли свечечки - объявился покойник. И пусть он объявился еще утром, задолго до ритуального зажжения свечей, мы-то о нем узнали только сейчас. Нет, кажется, прав, прав Иван Васильевич: все связано.
      И если до сих пор я относился к моим "приметным" совпадениям с некоторой долей иронии, то сейчас эта доля сильно уменьшилась, а если подумать, то и совсем исчезла. Судите сами, дорогие товарищи, какая ирония может быть, если любая из случайно выпавших или нарочно задуманных примет моментально исполняется, сбывается! Другое дело, что иной раз она сбывается с натяжкой не без того! - но и придумывали их, приметы эти, бог знает когда, в незапамятные времена, при царе Горохе. С тех пор они состарились, видоизменились, кое в чем сдали свои позиции, но не исчезли, не умерли. Живут и действуют вовсю. И что самое противное, действуют на меня. Или со мной - не знаю уж, как правильно сказать. Выходит, я неожиданно превратился в пресловутого Макара, на которого валятся шишки, и если шишки эти пока бьют не слишком больно, так это как раз от примет и зависит.
      - Вот что, дети, - сказал я своим великовозрастным друзьям. - Со мной происходит нечто странное: вокруг меня образовался эпицентр некой аномалии, суть которой вы поняли. (Ганька хмыкнул, а Люда кивнула серьезно: про колпак и дорожные работы он, видно, рассказал ей раньше, а про свечи с покойником только что разъяснил.) Аномалия эта касается только народных примет, которые сбываются точно. (Ганька опять хмыкнул, но серьезная Люда строго на него посмотрела, и он притих.) Есть два выхода. Затаиться и ждать, пока аномалия кончится, - первый. И второй: лезть напролом, проверять приметы.
      - Альтернатива не из легких. - Ученая Люда знала много иностранных слов. Во-первых, кто знает, когда она кончится. Может, вам на год затаиться придется. Или на десять лет.
      - Или на всю жизнь, - вставил Ганя, но мы с Людой игнорировали реплику как явно неуместную.
      - Во-вторых, лезть напролом, - продолжала Люда, - тоже опасно. Приметы, насколько мне помнится, бывают разные, и неприятности от них тоже разные: и мелкие и крупные. Значит, надо искать компромисс.
      - Ну поищи, поищи, может, и сыщешь, - злорадно сказал Ганя, а я взмолился:
      - Людочка, милая, не все ведь приметы вредные, плохие. Есть же и приятные. Например: левая ладонь чешется - к деньгам.
      - У вас чешется? - быстро спросил Ганя.
      - Давно уже не чесалась, - признался я и вдруг почувствовал некий легкий зуд в левой ладони. Я с удивлением посмотрел на нее: ладонь как ладонь, морщинистая, вся в разных линиях - удачи там жизни, в буграх Венеры и в прочей ерундовине. - Зачесалась...
      - Вы ее о подбородок почешите, - посоветовал Ганя, - а то примета не подействует. Сведения точные, еще бабка моя, Арина Родионовна, светлой памяти, говаривала...
      - Ганька, - сказал я, - чего ты врешь? Арина Родионовна чужая бабка... Но почесал ладонь все-таки о подбородок.
      Я почесал, и мы помолчали. Потом я еще почесал, и мы по-прежнему молчали, ждали: когда принесут деньги, много денег - мешками, подводами, автомобилями "КРАЗ-450". Денег не было. Ну никто не нес, не стучал в дверь, не подсовывал ведомости, а в кирпичных стенках строители в наши дни клады оставляют редко.
      Вот так мы помолчали немножко, я тер ладошку о небритый подбородок, а мстительный Ганя сказал:
      - Тю-тю денежки. И аномалия тю-тю.
      И в это время, как в хорошем детективе, зазвонил телефон.
      Я снял трубку и услышал голос моего редактора из одного узковедомственного издательства, иногда обращающегося к художественной литературе.
      - Старик! - орал голос. - С тебя причитается!
      - С чего бы это? - кисло спросил я.
      - Альманах вышел! С твоим рассказом! Лети за гонораром!
      - Когда лететь-то?
      Голос стал серьезен и вдумчив:
      - Сегодня ты уже не успеешь, так что давай завтра. С трех до пяти. Понял?
      Не понять было трудно, о чем я и сообщил сначала редактору, а потом, повесив трубку, Гане с Людой.
      - Большой гонорар? - спросил Ганя. Он явно завидовал - не деньгам, нет: тому, что я все-таки попал в эпицентр аномалии, не промазал, в середку угодил, и не сказочки это, не шуточки студенческие, а серьезно. Вот так.
      - Не очень, - скромно сказал я, а Люда вмешалась:
      - Не в этом дело. Какая разница - сто рублей или тысяча? Важно, что приметы сбываются аккуратно, стоит только подумать о них. В общем, есть план эксперимента. Берем том Даля с пословицами, поговорками и приметами, выписываем нужные в столбик и проверяем.
      Предложение Люды казалось заманчивым. Действительно, выписать сначала все денежные приметы, потом еще какие-нибудь - с везением в конце, и ждать, пока сбудутся. Но, если быть честным, меня пугала перспектива превратиться в подобие уэллсовского человека, творившего чудеса. Пугала и потому, что в чудеса я не верил: это во второй половине двадцатого столетия-то! Пугала и потому, что я усматривал в моей аномалии связь с нашими предыдущими приключениями. А наши предыдущие приключения устраивал кто? Соседи по окружающему пространству - вот кто. А значит, нехитрый силлогизм приводит нас снова к ним.
      Я честно поделился с ребятами своими предположениями.
      - Возможно, вы правы, - согласился Ганя, - только зачем они к нам прицепились?
      - Знакомые, - предположил я.
      - Мы им в знакомые не набивались.
      - Подождите, - прервала нас Люда. - Знакомые наши - люди разумные и свои опыты просто так не ставят. Значит, есть цель. Какая? Это раз. Второе: смысл опыта вам ясен? Мне лично нет. Третье: во всех прошлых случаях при опыте присутствовал кто-то из них, помните? Где они сейчас? Все это надо выяснить, и поскорее...
      - Выясни, - сказал Ганя.
      - Это возможно, - спокойно парировала Люда. - Попробуем найти примету, которая бы нас вывела на экспериментаторов. Или хотя бы натолкнула на верный путь. У вас есть Даль?
      Даль у меня был. Я достал коричневый толстый том и, покопавшись в оглавлении, раскрыл страницу четыреста семьдесят третью.
      - Начали!
      - Муравьи в доме - к счастью, - прочитала Люда вслух.
      - Значит, городским жителям счастья не видать, - резюмировал Ганька. Валяй дальше.
      - Кони ржут - к добру. Кто нечаянно завидит свет в своем доме - жди счастья.
      Я не понял приметы:
      - Это как же - нечаянно: вор, что ли, в квартиру залез? И это к счастью?
      - Избавление от лишнего имущества чужими руками - всегда счастье, - сказал Ганя. - Темный вы человек. Собственник. Стыдно должно быть...
      Стыдно мне не было. Я слушал Люду и потихоньку посмеивался над гигантским количеством жизненных оговорок, которые мудрый и терпеливый Даль назвал "суеверия-приметы". Многие из них (да что там многие - две трети!) безнадежно устарели даже не потому, что и верить-то в них перестали, просто их необходимые атрибуты - печь там, каша в горшке на печи, фыркающие в дороге лошади - медленно и прочно (пусть даже жаль их!) уходят назад, в прошлое и вытащить их оттуда нельзя да и незачем. Газовые духовки давно заменили русские печи, а фыркающие автомобили вытеснили фыркающих лошадей. Вот вопрос: можно ли переносить приметы с тех же лошадей на автомобили? И если да, то в какой степени их действие ослабло? Действие примет, конечно...
      Я усмехнулся про себя: вчера я такой вопрос не задал бы. Приметы - чушь. Приметы - зеленый вздор, чепуха, чеховская реникса, не верьте в приметы, дорогие товарищи...
      Но сегодня - дело другое. Сегодня приметы сбываются вовсю. Любая из них проверено. И даже если скинуть это "сбывание" на наших пресловутых знакомых шутников из соседнего пространства, то все равно дело не меняется. Жить становится опасно. Может, у них там объявлен месячник по исполнению примет кто знает! А я страдай от этого общественного рвения...
      - Зеркало разбить - к худу, - устало читала Люда. - Кирпич выпал из печи к худу. Увидать домового - к беде...
      - Стойте! - заорал я. - Погодите!
      Люда прервалась, посмотрела на мое сосредоточенное лицо, а Ганька не преминул ввернуть:
      - Тихо: Чапай думать будет...
      Но я уже придумал. Вскочил с кресла, взволнованно заходил по комнате. Идейка, конечно, не бог весть какая, но проверить ее не мешает. Только нужно приметку соответствующую отыскать.
      Я резко остановился, театрально взмахнул рукой.
      - Осторожно! - крикнула Люда.
      Поздно: конечно же, я зацепил подсвечник, и тот грохнулся на пол, разбрасывая по сторонам стеариновые капли. Свечки вывалились из своих гнезд и погасли.
      - Вот слон, - сказал Ганя, помогая мне заметать следы преступления, - так и пожар недолго устроить.
      - Не устроил ведь? - обозлился я. - Вот и не вякай... Людочка, посмотрите там приметку, чтобы к встрече с другом была. Или со знакомым. Или просто к встрече. Есть, наверно...
      Люда повела по строчкам острием карандашика, кивнула согласно:
      - Есть, конечно. А зачем вам?
      - Вы читайте, читайте. Я потом объясню.
      - Ну, вот, например: правая бровь чешется - к свиданию.
      Я прислушался к себе: хоть бы что! Бровь чесаться не желала.
      - Не то, Люда, дальше...
      - В носу свербит - к радостной встрече.
      - У меня свербит, - сообщил Ганя. - Третий день. Я бы даже сказал: течет. Санорином спасаюсь. Годится?
      - Санорин годится. Насморк - нет. Что там еще есть?
      - Еще? - Люда пробежала карандашом вниз и вдруг подняла голову, засмеялась: - Нечаянно свечу погасить - к гостям.
      Вот так штука: кто обвинит меня в том, что я намеренно скинул подсвечник? Нет, здесь не придерешься: надо ждать гостей.
      - Вы того и хотели? - спросил Ганя.
      - Ага, - подтвердил я.
      - А зачем вам гости?
      - Не мне - нам, - поправил я. - Думаешь, каких я гостей жду?
      - Приятных, надеюсь, - сказал Ганя и вздрогнул.
      Впрочем, я тоже вздрогнул: в передней громко и властно звякнул дверной колокольчик.
      Ганя рванулся в коридор, я за ним, Люда с далевским томом встала у выхода из комнаты. Ганя потянул язычок замка и медленно, очень медленно - намеренно, что ли? - открыл дверь. На пороге стоял аккуратный маленький старичок в синем плаще болонья - это в жару-то? - и в мохнатой огромной кепке-"аэродроме". Кепка делала старичка похожим на одного из семерых диснеевских гномов - на какого, уж не помню, не до гномов мне было, да и фильм-то смотрел сто лет назад. Старичок снял кепку-"аэродром", вытер потную лысинку беленьким платочком, представился достойно и неторопливо:
      - Агент Госстраха Кокшенов. Звать-величать будете Михал Михалычем.
      Грубый Ганька не любил вмешательства в личную жизнь, а Госстрах как раз этим и занимается.
      - С чего вы взяли, что будем? - спросил он. - Не будем, папаша, потому что страховать нам нечего. Фаталисты мы, понял?
      Старичок спрятал платочек, улыбнулся беззлобно и даже с мягкостью непонятной.
      - Я тебе не папаша, мальчик. У тебя свой есть, законный, дай ему бог терпения жить с тобой. И страховаться у меня вы будете, будете, ибо... - тут он поднял вверх указательный палец, да нет, пальчик махонький, повторил: - Ибо страхую я жизни человечьи от Непонятного...
      Он так и сказал - Непонятного, и большая буква в этом слове слышалась за версту, все ее услышали: и я, и Ганька, и Люда преумная, которая и спросила тут же:
      - Что под Непонятным считать, Михал Михалыч?
      Он заметил мне с укоризной:
      - Может, в дом впустите?
      А я засуетился, ногой зашаркал, будто гость пришел важней некуда.
      - Проходите, проходите сюда, в кабинет, садитесь, пожалуйста, поудобнее, поудобнее...
      Ганька шел сзади, хмыкал. Я обернулся, поймал его удивленный взгляд, подмигнул ему: подожди, парень, сейчас все поймешь сам. А старичок уселся в кресло, кепкой своей прикрыл худые коленки, обтянутые белыми чесучовыми брюками, заговорил:
      - На ваш вопрос, умная девушка, отвечу так: все то Непонятное, что помимо нас существует и нет ему в нас объяснения.
      - В нас? - переспросила Люда.
      - Именно, именно, - закивал старичок, - поскольку всякие необъяснимые научные явления воспринимаются нами как нечто реальное, то мы верим, что найдется им со временем объяснение. Мол, не зря ученые зарплату два раза в месяц получают. К примеру, гравитация... Полети я сейчас - удивительно будет и необъяснимо. Наукой сегодняшней необъяснимо. А в нас тому есть объяснение: не научное, нет - обывательское, но с верой в науку великолепную. Полетел Михал Михалыч - значит, антигравитатор какой-то изобретен. В принципе возможно. А вот достань я сейчас бутылку замшелую, зеленую, в водорослях вонючих, и вылези оттуда джинн с бородищей, в шароварах заморских, пророкочи он чего-нибудь о трех желаниях - так то и будет Непонятное. Иначе - сказка ненаучная. Нет веры к ней в нас самих, нет и не будет. Или вот приметы всякие...
      Ох, неспроста пришел к нам Михал Михалыч, неспроста, чувствую. Погасил я свечи - и вот он, гость долгожданный, все объясняющий. Кстати, что-то знакомое было в его имени, где-то я уже слышал его, совсем недавно...
      Память у Ганьки оказалась получше моей.
      - Слушайте, товарищ агент Госстраха, - сказал он, - а вы, случайно, не помните истории с пропавшей машиной? Ехала она себе, ехала - и вдруг исчезла, растворилась средь бела дня. Помните?
      - Помню, конечно, - не возражал старичок. - Да и как не помнить: двух недель не прошло. Милиция тогда суетилась...
      Вспомнил я его: свидетель первого случая с исчезнувшим автомобилем! Это его называл нам голос по телефону, его советовал искать, чтобы объяснить происшедшее. Только не понадобился он нам тогда, сами разобрались. А сегодня не обошлось без него, не сумели. Только на этот раз он сам к нам пришел. Хотя нет: мы его вызвали. Как мальчишка Аладдин тер свою лампу и появлялся всемогущий ифрит с бородищей, в шароварах заморских. А мне лампа не понадобилась, подсвечником обошелся. И ифрит у нас попроще: не в шароварах, а в брюках. И не с бородой, а с лысиной. В общем, типичный агент Госстраха прекрасная легенда!
      В том, что это его легенда, я уже не сомневался. Ходит по нашему миру "соразумник" из соседнего, прикидывается этаким боровичком в кепке, наблюдает, высматривает. Сам он страховой агент, а молодцы его тоже небось земные профессии для камуфляжа имеют. С одним мы уже знакомы: "тип в синей майке" грузчик или, в лучшем случае, шофер с самосвала. Уж больно здоров: один кулак - с голову ребенка, вряд ли такой на скрипочке играет...
      А старичок посмотрел на меня хитро, сказал торопливо:
      - Вы там чего-то не то думаете, так не думайте вовсе: все вранье. Агент Госстраха я, понятно?
      - Понятно, - опередил ответ Ганя. - Застрахуйте нас от примет.
      - Что, сбываются?
      - Сбываются, подлые!
      - Это мы мигом, - сказал старичок, доставая из-под плаща плоскую папочку с надписью "Внешторгреклама", а из папочки - три бумажки с золотым обрезом и шариковую ручку, - это мы в два счета сделаем. Ни одна примета сбываться не будет.
      Он размашисто расписался на каждом листке, сложил их аккуратно, подал мне.
      - Потом посмотрите.
      - Сколько мы вам должны?
      Он вроде даже обиделся:
      - Ничего. Я бесплатно работаю.
      - Проценты с душ получаете? - спросил Ганя.
      - И так можно подумать, - прищурился старичок. - Вот вы, например, в меня верите? Верите, верите - вижу. Да и как не верить: Михал Михалыч Кокшенов, во плоти и крови. А что знает много всякого разного, так и вы кое-что знаете.
      И тут в разговор вступила молчавшая до сих пор Люда.
      - Ничего мы не знаем. Если в первых двух случаях - ну, с мешком в пространстве и с машинами - еще что-то можно было объяснить, то уж приметы ничем не объясняются. Это первое. И второе: почему все это происходит именно с нами? Разве мы трое больше других подходим для Контакта?
      Она сказала "Контакта", как старичок говорил "Непонятное": заглавная буква так и лезла в глаза и уши. А старичок - ничего, покивал-покивал, сказал согласно:
      - Умная вы девушка, поговорить приятно. Не то что ваш приятель - нигилист воинствующий. Все-то вы понимаете, все-то вы объяснить можете - что вне вас. А что в вас самих - уже заминка. Верить в сказки надо, девушка. И в науку и в сказки. Приметы сбываются? Так в каждой вещи душа, может, есть. И если ее расшевелить, всякие чудеса случаются. Кино такое было: "Удивительное рядом". Смотрели?
      - А если серьезно? - каменным голосом спросила Люда.
      - Не надо серьезно. Даже у вас физики шутят. И книжки по сему поводу выпускают. Ничего книжки, остроумные. А шутят они обычно с друзьями. С теми, кому их шутки приятны будут. Кто их понимает. - Он встал, сунул под плащ папочку. - Ну, до встречи в будущем. А сейчас мне пора, - и пошел в коридор.
      Мы сидели и ждали, когда в передней щелкнул замок, и за стеной по лестнице простучали мелкие торопливые шаги, а потом громко хлопнула дверь подъезда.
      Тогда я развернул одну из бумажек, оставленных старичком, и прочел вслух короткую надпись, сделанную обыкновенной пишущей машинкой, у которой к тому же буква "е" западала.
      "Простите, за назойливость и спасибо за помощь. Мы думаем, вы не откажетесь помочь нам еще раз, если придется". И размашистая невнятная подпись, сделанная шариковой ручкой с бледно-синей пастой.
      - А на других? - быстро спросил Ганя.
      На других листках была сделана та же надпись. Я роздал их ребятам, а свой спрятал в ящик письменного стола - на память. Себе на память: ведь покажи кому - не поверят. Скажут, что сам и написал. Тем более что на моей машинке точно так же западала буковка "е".
      Я захлопнул ящик и выпрямился.
      - Все, ребята. Чудес больше не будет.
      - Ой ли? - засомневался Ганя. - А как же оговорка насчет будущей помощи? Неужто откажемся?
      - Нет, конечно. Только, по-моему, это простая вежливость.
      - Убейте, не верю, - мрачно сказал Ганя. - Жди от них простой вежливости, как же! Сдается мне, что мы еще встретимся.
      Он опять не ошибся. Но это уже совсем другая история.
      1975 год