- Мы их уже допросили, - сказал Бурьян, не называя ни Фролова, ни Пивоварову. - Следствие идет, и мне кажется, какие-то шансы у вашего мужа есть. Ждите.
      Он знал, что не должен был этого говорить Глебовской, но в виновность ее мужа не верил и сам.
      10
      Недоброжелателей у Глебовского на заводе было немало. Безжалостный к лентяям и лодырям, пьяницам и прогульщикам, он лишал премии и даже немедленно увольнял с работы, несмотря на текучесть кадров. Надо отдать справедливость Жаркову: преданный своей версии, он тем не менее дотошно допросил всех наиболее обиженных главным инженером. Но кто-то был в гостях в этот злополучный субботний вечер, кто-то предъявил билет в кино, а уволенные за прогулы и работавшие ныне в мастерских местного свияжского кладбища давно забыли о своей обиде. Никто из них так и не понял, почему их допрашивали в связи с убийством незнакомого или полузнакомого им человека. Значит, была все-таки у Жаркова мысль о возможности воспользоваться этим убийством для судебной расправы с мешавшим им главным инженером. Но мешал он только одному человеку, о котором сообщал в ОБХСС. Если бы Ерикеев докопался до истины в так и не открытом деле о сплавконторе, думал Бурьян, Жарков не пошел бы по легкому, но, видимо, ложному пути. Но именно Фролова он и не тронул: тот был очевидцем преступления, главным свидетелем против Глебовского, и незачем было вспоминать о каких-то неподтвержденных обидах.
      Бурьян в который уже раз включил запись допроса Фролова.
      Жарков. Садитесь, Николай Акимович. Вы были свидетелем убийства на улице Гагарина?
      Фролов. Можно сказать, очевидцем.
      Жарков. Расскажите.
      Фролов. Я уже все тогда рассказал участковому.
      Жарков. На следствии можно подробнее.
      Фролов. В субботу вечером я вместе с водителем моей машины ужинал в кафе напротив...
      Жарков. Простите, а кто ваш водитель?
      Фролов. Солод Михаил Михайлович. Поступил к нам водителем грузовой машины, а сейчас я его перевел к себе на легковую. Хорошие рекомендации и большой опыт. Классный водитель.
      Жарков. Поближе к убийству.
      Фролов. Мы поужинали, а кафе закрывалось. Я пригласил официантку Полину Григорьевну Пивоварову немножко пройтись по городу. Водитель остался в машине. Мы пошли прямо, потом свернули на улицу Гагарина.
      Жарков. Почему?
      Фролов. Чисто случайно. Впереди нас шли двое, мужчина в белой рубашке и женщина в темном. Я хотел было обогнать их, но Поля остановила. Не спеши, говорит, послушаем, о чем они треплются. Это Людка Глебовская со своим хахалем.
      Бурьян выключил и снова включил запись. А подумал он при этом об одном странном обстоятельстве. Почему очевидцем убийства оказался именно недоброжелатель Глебовского? И почему он, живущий почти за семьдесят километров от города, захотел погулять по городу именно в тот злополучный вечер? И почему для прогулки он выбрал явно не симпатизирующую Глебовской одну из известных всему Свияжску сплетниц? И почему так же "чисто случайно" они оба свернули на улицу Гагарина именно позади Глебовской и Маркарьяна?
      А запись допроса тем временем продолжалась.
      Жарков. Вы так близко шли, что можно было все слышать?
      Фролов. Они не стеснялись нас или не видели. Он все о любви говорил, настаивая, чтобы Людмила ушла от Глебовского. А она уговаривала, чтобы он сдержаннее вел себя. Если вдуматься, просто боялась ревнивых припадков мужа.
      Жарков. Вы близко знаете Глебовского?
      Фролов. Бок о бок работаем. Вспыльчив, зол, ревнив, мстителен. Со злобы на все способен.
      Жарков. А из ревности?
      Фролов. А вот послушайте. Сижу я как-то у него на приеме. У самой двери сижу, а она приоткрыта была. В кабинете же у него никого. Он спиной ко мне стоит и по телефону во весь голос кричит. Жену костит, как мужик на рынке... Шлюха, говорит, ты подзаборная! Армяшку своего брось, а то я ему жить не дам. А ведь это, товарищ следователь, прямой намек.
      Жарков. Кто-нибудь, кроме вас, был в приемной?
      Фролов. Кроме меня, никого. Но меня он не принял. Сказал, что занят.
      Жарков. А вы жену его знаете?
      Фролов. Не знаком: они в гости к себе не зовут. Да вы многих поспрошайте, баб особенно. А в субботу, когда она со своим армянином домой возвращалась, он у калитки ее, как девку, облапил.
      Жарков. Как же вы сумели их разглядеть в темноте?
      Фролов. А мы тихонько за ними шли. Приглядывались.
      В кабинет прокурора вошла Левашова. Бурьян тотчас же выключил магнитофон.
      - Напрасно вы его выключили, - проговорила Верочка. - Я сама люблю вновь и вновь прослушивать уже сказанное на следствии. Как-то по-новому воспринимаешь мелочи - обмолвки, неточности, интонации. Причем не только у допрошенного, но и у допрашивающего.
      - Интересно, кто из них лжет? - Бурьян рассуждал вслух. - Глебовская и на меня произвела приятное впечатление. Как на мужчину, или скажем иначе просто на человека. Но я ведь не просто человек, я в данном случае и следователь. Не говоря о Пивоваровой, Фролов, например, посоветовал: "А вы наших баб расспросите". Жарков и расспросил. Жена Пермякова, которая, кстати, даже не разговаривает с Глебовской, прямо обвиняет ее в неверности мужу, а Дульская - в излишней кокетливости с Маркарьяном.
      - Жена Пермякова - злонамеренная и ограниченная мещанка, готовая оклеветать кого угодно, кто ей не нравится. Пермяков даже порекомендовал Жаркову не вмешивать ее в дело Глебовского, но Жарков словно специально подбирал именно таких свидетелей. Почему из всех участниц драмкружка в Доме культуры он выбрал Дульскую? Потому что она играет те же роли, что и Глебовская, причем играет их гораздо хуже. Ну, а теперь включите-ка окончание допроса Пивоваровой. Последних реплик совершенно достаточно.
      Бурьян пропустил часть катушки, потом включил звук. Раздался чуть хрипловатый женский басок.
      Пивоварова. Мы почти крались за ними, даже прижимались к забору, неслышные и невидные.
      Жарков. Зачем?
      Пивоварова. Люблю за чужими романами подглядывать. Дело женское. Занятно.
      Жарков. Роман этот закончился трагедией. Вы видели?
      Пивоварова. А то нет? Потеряла Людка такого хахаля...
      Жарков. Вы знакомы лично с Глебовской?
      Пивоварова. Лично? Нет. Видела как-то у нас в кафе.
      Жарков. С кем?
      Пивоварова. С мужем. Она выпендривалась, мужиков приглядывала. А он сидел злющий-презлющий. Должно быть, предчувствовал, что под суд пойдет.
      Жарков. Вы в этом уверены?
      Пивоварова. А кого же судить? Все уверены. Посидите у нас, наслушаетесь.
      Левашова закрыла магнитофон. Сказала скорее с грустью, чем с насмешкой:
      - Я присутствовала на этом допросе и рискнула заметить Жаркову, что такие свидетели не вызывают доверия, он мне в ответ: учитесь, мол, девушка, отличать спорное от бесспорного.
      - Вот и я учусь, - вздохнул Бурьян.
      11
      Запутавшись в сложностях своего первого в этом городе дела, прокурор вызвал к себе Ерикеева из ОБХСС. Тот не заставил себя долго ждать. Доходный дои купца Оловянишникова строился как палаты для обеспеченных, его многокомнатные квартиры-близнецы соединялись друг с другом, разделенные только просторными лестничными клетками, в центре которых подымался такой же просторный лифт. Поднимись с этажа на этаж, сверни направо или налево с площадки с итальянским окном - и попадешь в нужный тебе отдел любого родственного твоему ведомства.
      - Интересно, зачем это я тебе понадобился? - спросил Ерикеев, открывая дверь. - Как прокурору или как другу студенческих лет?
      - С другом студенческих лет я охотно пойду в "обжорку", а сейчас ты мне нужен по делу.
      - Так Глебовский в государственных хищениях никак не повинен.
      - Сядь, - сказал Бурьян, - и подумай. Где-то наши с тобой следовательские пути пересекаются.
      - Пожалуй, я догадываюсь. На Фролове.
      - На Фролове, угадал, - сказал Бурьян. - Чем вызвана его злоба к Глебовскому? Что инженер написал о нем в ваше ведомство? В чем он подозревал его?
      - Образно выражаясь, в фабрикации "мертвых душ". А конкретно - в систематических приписках в платежных ведомостях сплавщиков нескольких лишних фамилий. Деньги в заводской бухгалтерии он получал сам, сам же и расплачивался с рабочими. Все это разные люди, набранные Фроловым в окружающих деревнях, по существу шабашники, не числящиеся в штатах завода, работают посезонно от весны до осени, а потом разъезжаются кто куда в зависимости от местожительства или другой работы. Мы нашли этот метод порочным, допускающим возможность злоупотреблений, и директор с нами согласился, сообщив о том, что вопрос о сплавщиках ставился уже на парткоме Глебовским и с будущего сезона наем их будет проводиться под наблюдением отдела кадров завода.
      - Что же вы предприняли для проверки Фролова? Ведь он уже работает так от сезона к сезону, - спросил Бурьян.
      - Кое-что предприняли, но, боюсь, поздновато. Проверили список сплавщиков по платежным ведомостям и нашли пять "мертвых душ". Эпитет этот, между прочим, придумал Глебовский, и о них я и говорил с ним после его ареста. Но Фролов вывернулся. Мы явились к нему сразу же, но, видимо, он успел подготовиться. Должно быть, уже после заседания парткома. Нам же он показал готовый приказ об увольнении их за систематические прогулы. Вызвал их специально: они еще не успели уехать из общежития. Но тут обнаружилось одно загадочное обстоятельство. В общежитии они прожили всего четыре дня, якобы перебрались сюда из палатки. А о палатке этой, оказывается, знал только Фролов и указать ее нам не смог, сказал, что разобрали за негодностью.
      - А что говорят сплавщики? Ведь на реке-то этих видели?
      - Мнутся. Кто говорит - видел, кто - нет. А в общежитии пили, мол, крепко. Жилье обмывали.
      - Сколько лет заведует сплавконторой Фролов?
      - Восьмой год.
      - И только сейчас Глебовский обнаружил "мертвые души"?
      - А Глебовский пришел на завод только в прошлом году, - сказал Ерикеев и подтянулся: перед ним сидел уже не университетский товарищ, а прокурор города.
      - Сколько у нас зарабатывает сплавщик? Не меньше любого бригадира трактористов на лесосеке. И хотя те штатные, заводские, все равно не меньше. А пять-шесть "мертвых душ" за сезон - это не один десяток тысяч. А за восемь лет?.. То-то. А вы прекращаете дело, капитан Ерикеев, потому что вас провел за нос жулик, подсунувший вам пятерых алкашей.
      - А мы его и не прекращали, ваше превосходительство, - Ерикеев все-таки не забывал о студенческой дружбе, - расследование продолжается. Мы не трогаем Фролова. Пока. Пятеро алкашей стоили ему пять сотенных, а сколько он нажил на них, уже известно. Известна и цена "мертвых душ" за прошлые годы. Остались неподсчитанными лишь первые два сезона, но как только найдем всех "живых", подсчитаем и "мертвых". Жди, Андрюшенька, это действительно десятки тысяч. И скоро чичиковская эпопея в ее современном варианте, пожалуй, ляжет к тебе на стол, изложенная на языке профессиональных юристов.
      - Что значит "скоро", Миша? Если бы ты знал, как мне это нужно.
      - Я и знаю. Потерпи недельку. Канцелярская работа, бухгалтерская. А подсчитывать некому, людей у меня не больше, чем у тебя.
      - А пока это тормозит дело Глебовского. Может быть, будущее дело Фролова раскроет нам и тайну убийства Маркарьяна. Я ведь не из-за Кострова пересматриваю обвинение Глебовского в этом убийстве. Не выслуживаюсь перед начальством, как думает Соловцов.
      - Соловцов мыслит теми же категориями, что и Вагин. Римское право: кому выгодно. Но убийство Маркарьяна, оказывается, выгоднее Фролову, чем бывшему главному инженеру. Мотив сильнее. Однако будущее дело Фролова само по себе еще не снимает обвинения с Глебовского. Вся твоя трудность в том, что Фролов, как показывают обстоятельства убийства, сам не мог быть убийцей. Алиби его неопровержимо.
      - Но убийство можно инсценировать. Фроловское хитроумие и крупная сумма денег легко это позволят, - сказал Бурьян.
      - Так ищи пока фактического убийцу. Мотив у тебя уже есть. Полдела сделано.
      - Я и найду, если мне не будут мешать, - заключил Бурьян.
      Но ему мешали. Едва ушел Ерикеев, как позвонил из области Вагин:
      - Что у тебя с делом Глебовского?
      - Дело пересматривается.
      - Тянешь. Непристойно медленно тянешь.
      - С разрешения Кострова.
      - Костров не один в обкоме. Есть бюро.
      - Ты же не будешь ссориться с Костровым. Тем более, что твой нажим не принципиален.
      - Допустим, - смягчился Вагин. - Значит, виновным Глебовского ты не считаешь, если затянул дело.
      - Не так уже затянул. Всего неделя. К тому же выяснились любопытные обстоятельства. Следствие Жаркова целиком ошибочно.
      - Интересно. Может быть, расскажешь?
      - Это не телефонный разговор.
      Вагин закончил недовольно:
      - Ладно. Расскажешь потом. Поторопись.
      Осложнения продолжались. Уже на следующее утро прокурора вызвал к себе секретарь горкома Кривенко. Принял он его сразу, ждать не заставил, но встреча началась сухо и неблагоприятно.
      - Мною получено коллективное письмо рабочих Свияжского комбината о деле бывшего главного инженера Глебовского. Семьдесят подписей. Ознакомьтесь.
      Секретарь протянул письмо Бурьяну. Тот прочел:
      "Дело по обвинению бывшего главного инженера завода Глебовского в убийстве директора заводского Дома культуры тов. Маркарьяна, рассмотренное и законченное следствием, а также уже утвержденное бывшим прокурором города, а ныне областным прокурором тов. Вагиным, до сих пор не передается в суд и когда будет передано, новый прокурор тов. Бурьян не сообщает, хотя весь город об этом гудит и волнуется. Преступление возмутительное и требующее немедленного судебного разбирательства. Очень просим вас разобраться в этой канители и призвать тов. Бурьяна к порядку, чтобы он работал, а не бездействовал, откладывая со дня на день судебный процесс".
      Бурьян молча вернул письмо секретарю горкома.
      - По-моему, вы должны говорить, а не я, - сказал тот.
      Бурьян отлично понимал, из какого источника поступают жалобы к Вагину и это письмо секретарю горкома, какими мотивами они продиктованы и кто лично в этом заинтересован. Подумав немного, он ответил:
      - Дело, именуемое в письме законченным и утвержденным, не закончено и не утверждено. Бывший следователь тяжело заболел и не написал заключения, а нынешний прокурор области ничего не утверждал, предоставив мне самому решить вопрос о передаче дела Глебовского в суд. Ну, я и решил.
      - Потянуть время?
      - Поскольку это не юридический термин, я на него не отвечу. А решил я пересмотреть дело. Следствие продолжается. Глебовский еще не обвинен, и я думаю, что обвинен он не будет.
      - А если мы обсудим это письмо на бюро горкома? Что вы скажете?
      - На бюро?
      - Допустим.
      - То же самое, что сказал и вам. Я прокурор, пока еще с работы не снят и несу всю ответственность за следствие. А оно еще не закончено.
      Глаза Кривенко чуть потеплели.
      - Вы правы, конечно, и оказались гораздо решительнее и проницательнее, чем я думал, - сказал он.
      - Могу ли я вас спросить: почему?
      - Вы ни разу не сослались на Кострова и на его разговор с вами, и понимаю, что вы оправдываете Глебовского не из карьерных соображений. Письмо я передаю вам. Ознакомьтесь и отвечайте.
      - Хорошо, я отвечу. Сразу же. А если уж говорить о проницательности, то я почти уверен, что оно инспирировано одним лицом и продиктовано страхом перед разоблачением. Кстати, больше половины рабочих не подписались под этим письмом: далеко не все на заводе убеждены в виновности своего главного инженера. Тайна следствия вынуждает меня умолчать пока о его результатах, но могу вам определенно сказать, что преступление хитро задумано в умело совершено, а мотив его не ревность, а тот же доводящий до ужаса страх.
      На этом и кончилось еще одно осложнение, мешающее Бурьяну.
      12
      Фролов был не просто жуликом, а крупным хищником, действительно хитроумным мастером незаметного обогащения за счет государства. Начал он с детства в Смоленске в годы после первой мировой войны, ловко воруя у школьников учебники, завтраки, а иногда, если это удавалось, и деньги. В семье мелкого продавца его поведение не считалось пороком, и он, не спеша, воровал и копил. Шли нелегкие годы сельскохозяйственного и промышленного строительства, Фролов, не попав в вуз, работал маленьким счетоводом в Седлецке на ниве сельскохозяйственной кооперации. Однако и тут, где большими деньгами не пахло, все же ухитрился "приработать" несколько тогдашних тысяч, научившись ловко подделывать чужие подписи. Но в конце концов попался, был судим и угодил в тюрьму на несколько лет. Похищенные деньги у него отобрали, да он особенно и не грустил: хотелось большего. Не читая "Золотого теленка", он мечтал о миллионе. Только у него не было ни обаяния Остапа Бендера, ни способностей "великого комбинатора". Миллион ему лишь мерещился.
      Случилось так, что его судимость состоялась всего за несколько месяцев до начала войны, когда из Седлецка его перевели в смоленскую тюрьму. После ожесточенного сражения под Смоленском гитлеровцам 16 июля 1941 года удалось ворваться в город. Все осужденные уголовники были тотчас же освобождены, а судебные дела их переданы в гестапо. Многие стали полицаями. Мухин, отбывавший заключение за вооруженный грабеж в сберкассе, получил высокое назначение в гестаповской карательной администрации, а вот Фролова оккупанты недооценили: бывший счетовод советской потребительской кооперации заслужил только местечко делопроизводителя в городской управе. Правда, и здесь можно было поживиться на взятках и подачках, но до миллиона было далеко, как до господа бога в лице местного гауляйтера.
      В конце концов оккупанты, ищущие агентов для борьбы с партизанскими группами, рассеянными вдоль железных дорог, ведущих к Смоленску, забросили Мухина и Фролова в лес для присоединения к одному из таких партизанских отрядов, конечно, с фальшивыми документами и легендами. В скитаниях по лесу Мухин сфабрикованные документы потерял, но Фролов сохранил и поддельную бумажку, и деньги. Случай свел обоих с отрядом Глебовского, и судьба их известна. Но даже при воссоединении с наступающими советскими войсками припрятанные деньги Фролову удалось сохранять.
      Война, как это ни странно, оказалась для него источником дальнейшего обогащения. Гражданская специальность Фролова привела его в интендантскую часть, и первым его трофеем была продажа грузовика с американской тушенкой. Купил ее некий Шинберг, интендант в капитанском звании, тут же реализовавший покупку на черном рынке в освобожденном Смоленске. Жулик жулика видит издалека, и Шинберг сразу же оценил Фролова. Аферы по искусно подделанным документам продолжались безнаказанно. В конце войны оба интенданта-мошенника орудовали в тылах Советской Армии в Германии, вывозя все, что удавалось похитить в брошенных немецкими богатеями поместьях: от трофейных автомашин до фарфоровых сервизов. Но вот на мине где-то в Силезии подорвался вместе с автомашиной Шинберг, Фролову же повезло. Все похищенное двумя интендантами с липовыми документами перешло в руки перекупщиков в тыловой Одессе, в Киеве и даже в Москве.
      Первая же деноминация советской денежной системы, ограничивающая сумму обменивавшихся денег, буквально в одну ночь разорила Фролова. Не мог же он явиться в обменный пункт с огромным венгерским чемоданом, до застежек набитым денежными кредитками - уж сколько их там было, он не считал, но больше миллиона наверняка. И расстался он с ними у мусорного ящика в первом же проходном дворе на Арбате, даже не вздохнув и не обернувшись. Был миллион, нет миллиона. Что поделаешь, ведь Остап Бендер, потеряв столько же, тоже не плакал.
      В этом же дворе у тех же мусорных ящиков он и встретил Мухина с чемоданом такого же объема. Встретил впервые с того дня, когда они расстались в разделившемся партизанском отряде. Встретились, узнали друг друга - дворовый фонарь позволил, - остановились.
      - Фрол? - спросил Мухин.
      - Я, - сказал Фролов.
      - Выбросил свои?
      - Выбросил. Не идти же сдавать.
      - Верно. Подожди-ка меня, я свои с чемоданом оставлю. Да и свой брось, на черта он тебе сдался.
      Потом они сидели в ресторанчике на Арбате, пили зеленый грузинский тархун - водки в продаже тогда еще не было - и обменивались воспоминаниями.
      - Много выбросил? - спросил Мухин: тогда еще он был Мухиным, а не Солодом. И шрама на лице у него не было.
      - Не считал. На всю жизнь хватило бы.
      - Настоящие?
      - А ты думал? Кровные.
      - А у меня, брат, с гитлеровской печатной фабрики. В гестапо из сейфа взял, когда наши покровители домой драпали. Для хождения в оккупированных советских землях предназначались. И здесь действовали: немцы печатать чужие деньги умели.
      - Почему ж ты с гостями не драпанул? Такой бы им пригодился.
      - А я, мужичок, уже понял, что им конец. Что бы я в Германии делал? В лагере для военнопленных сидеть или в шпионскую школу податься? Их американцы вдоволь настроили. Только работа эта не по мне. Влипнешь в конце концов - "смерш" не храм Христа Спасителя. Сам пропитаюсь. Независимо.
      - Можно сберкассу взять, если сумеешь. Тебе это раз плюнуть.
      - А что? - равнодушно отмахнулся Мухин. - И возьму, если случай представится. Но ведь и другие способы есть. Трофейных машин сейчас много. Своих еще не строим, а по улицам не пройти. То "хорх" обгонит, то "майбах" или американские "форды" да "шевроле". У "Метрополя" посмотри, сколько "линкольнов" стоит. Ну те, что с собачкой на радиаторе. Взять такой что чихнуть умелому человеку. Взял да и гони на юг. Там с хода купят.
      - В долю берешь? Не обману.
      - Трусоват ты, Фрол. Не сгодишься.
      "Трусоват, - подумал Фролов. - Мухин прав. Большие деньги без риска не подберешь, а рисковать так, в открытую страшно. Посижу где-нибудь в артели или на периферию подамся. Толкачом на завод или при колхозе каком с шабашниками. Даровые деньги везде можно найти, если на ротозея либо на жулика набредешь. Нет, с такими, как Мухин, лучше не связываться. Время терпит".
      То была последняя встреча Фролова с Мухиным, пока тот не явился в сплавконтору свияжского лесопромышленного завода в лике Солода Михаила Михайловича весной этого года.
      13
      Заседание парткома комбината открылось после обеда в директорском кабинете. Присутствовали, кроме членов бюро, все начальники отделов во главе с Глебовским. Заседание открыл секретарь парткома Саблин, человек хлипкий, юркий, все на заводе знающий и всюду поспешающий, как и положено старательному секретарю, хорошо ладившему и с горкомом и с обкомом.
      - У нас, товарищи, один вопрос: о сплавщиках, работающих посезонно и не состоящих в штате. Вопрос поставлен главным инженером Глебовским, - начал он и умолк.
      - А на черта лысого нам эти сплавщики, - воспользовался паузой плановик Косых, грузный, лысый и в противоположность Саблину медлительный и неторопливый. - Сплавляют они лес с обеих лесосек? Сплавляют. Справляется с ними Фролов? Справляется. Так чего же нам в эту кутью влезать?
      - Тебе слово, Глебовский, - сказал секретарь.
      Глебовский, не подымаясь, задумчиво заговорил с места:
      - Сплавщики нам нужны. Река в этих местах бурная, порожистая, быстрая. Только в заводях тихо. Но промышленный лес не может накапливаться в заводях, а катером его по реке не спустишь. Значит, без сплавщиков мы обойтись не можем. В штаты, однако, их не зачислишь: зимой им делать нечего, зимой грузовиками обходимся, отчего производительность на три-четыре месяца в году неизбежно падает. Железнодорожную ветку нам пока строить не разрешают: сплавные сезоны выручают с избытком. Вот вам и предыстория сплавки и сплавконторы. Завконторой набирает рабочих сам, ищет умельцев с других рек, шарит по деревням, ему известным, да и расплачивается сам, сдельно конечно.
      - А чем плохо это? - перебил кто-то. - Всюду так, где реки порожистые.
      - Не всюду. Плохо то, что коллектива у нас нет. Единого. Сплавщики на отлете. Живут в общежитии летней постройки, зимой пустующем, отдельно обедают, отдельно гуляют. Ни по фамилиям, ни в лицо на комбинате их никто, кроме Фролова и поварихи, знать не знает, даже трактористы с лесосеки.
      - Что верно, то верно, - сказал бригадир трактористов Фомин, отмежевались они от вас, да и мы на дружбу не лезем. Из комсомольского возраста они давно вышли, люди пожилые, солидные. Да и промеж себя не дружат, на каждом плоту свои, обособленно и живут. Где ты их только набираешь, Фролов?
      Фролов откликнулся неохотно и зло:
      - Главный инженер ведь сказал где. По деревням у сплавных рек ищу. Это новых. А старые сами весной приходят. Да и не так уж много их у нас, чтобы вопрос на партком выносить.
      - Потому и выношу, что отдел кадров не вмешивается, - возразил Глебовский. - Без контроля отдела кадров набираете рабочих, Фролов. Мне скажут, что так издавна повелось, ну, а я скажу, что плохо ведется, тем более, если издавна. "Мертвые души" могут появиться в платежных ведомостях, по которым расплачивается Фролов с плотовщиками. Я не обвиняю Фролова, он старый работник комбината, а такими обвинениями с ходу без проверки бросаться нельзя, но предлагаю отделу кадров вызвать, а если это помешает сплаву, то проверить на месте наличие всех работающих у нас плотовщиков и сверить их фамилии с платежными ведомостями сплавконторы. Одновременно я лично считаю нужным сообщить в городской ОБХСС о необходимости такой же проверки и за несколько прошлых сезонов. Если возможно хищение государственных средств, а при таком порядке найма и расплаты оно вполне возможно, то вмешательство городской прокуратуры необходимо. Пусть Фролов не обижается. Никакой тени на него я не бросаю, но интересы государства - это интересы государства, и мы оба с ним обязаны их блюсти.
      Все сидели молча, не глядя друг на друга, ничего не добавив к сказанному.
      Саблин лаконично изложил резолюцию:
      "Поручить завсплавконторой тов. Фролову передать отделу кадров все анкеты и трудовые книжки работающих в нынешнем сезоне сплавщиков, а главному бухгалтеру тов. Микошиной сверить их фамилии с фамилиями, проставленными в платежных ведомостях сплавконторы. В случае расхождений главному инженеру тов. Глебовскому связаться с городскими органами Министерства внутренних дел".
      Расходились по-прежнему молча. Репликами не обменивались.
      14
      Фролов приехал из города на грузовике. Сам правил. Было уже поздно, и Солод мирно похрапывал на койке. Фролов зажег лампу, вынул из шкафа неначатую бутылку водки и соленый огурец. Выпил стакан и крякнул:
      - Кха!
      Солод проснулся:
      - Откуда так поздно? И сразу за водку. Налей и мне. Рыба жареная осталась?
      - Осталась, если ты не сожрал.
      Солод присел к столу, как и был, в подштанниках. Сочувственно взглянул на чем-то расстроенного приятеля.
      - Где был, корешок? Случилось что?
      - Случилось. Докопался Глебовский. Сегодня на парткоме потребовал проверить по трудовым книжкам плотовщиков платежные ведомости. Нет ли приписанных "мертвых душ". Тоже мне Чичиков, сволочь!
      - Чичиков это ты, корешок. "Мертвые души"-то у тебя. И много ли будет?
      - Никого не будет. Порядок.
      - Спроворил?
      - В двух деревнях по реке пятерых нанял. Тыщу рублей за спектакль выложил. Трудовые книжки раздал с фамилиями, под которыми они, мол, у меня плотовщиками работали. Ну, да поварихе еще сотенную, чтоб своими признала. А трудовые книжки на всю сплавную братию придется завтра в отдел кадров свезти: партком требует. А там сверят с ведомостями, и все чистенько, как из прачечной.
      - А плоты кто вместо них гонять будет?
      - Никто. Я их за пьянку в общежитии с мужиками уволю. И к мордам их привыкнут, когда менты выспрашивать начнут, кто лишний зарплату получал.
      - Так у тебя норма сплавки понизится, - сообразил Солод.
      Фролов уже с улыбочкой еще водки выпил.
      - Не снизятся. Занижены они у меня, потому люди и работают с превышением на сто и больше процентов. Нажму, и еще превысят.
      - И с каждого сдерешь?
      - Ну, там уж по грошику.
      Солод, давно уже все понявший, а видимо, и присмотревшийся, как Фролов маневрирует, захихикал для вида, а может быть, и с расчетцем:
      - Знаю я твои грошики. За семь лет у тебя, наверное, полмиллиона накоплено.
      - Не считал.
      - А прячешь где?
      Фролов промолчал, а Солод добавил хитренько:
      - Все равно узнаю. И поделимся, говорю. Честно, по-каторжному. Все равно смываться придется.
      - Рано об этом. Глебовский у меня в голове. Как бы избавиться от него, заразы. Закопает в конце концов.
      - А мы его к ногтю, - сказал Солод. - Тыщ десять дашь, причешу. Раз хлоп, два в гроб. И на твоих плотовщиков все свалим. Сначала, конечно, алиби себе обеспечим.
      Вздохнул Фролов:
      - Не поможет алиби: мотив у меня.
      - Не будут искать мотив у старого партизана. Вон ты на карточке красуешься с усами, как у Буденного. Партизан Фролов в отряде капитана Глебовского.
      Солод поднес лампу со стола к стенке, где красовалась в рамке увеличенная фотокарточка партизанской группы в лесу у брошенной сторожки лесничего.
      - Когда это вас снимали?
      - Почему вас? Там ты тоже есть. С краюшка рядом с Костровым стоишь. Перед тем как разделиться, нас и запечатлели.
      У Солода рука дрогнула. Оглянулся, нашел, швырнул фотографию в рамке на стол так, что стекло зазвенело.
      - Что ж ты молчал, гад мышачий?
      - Так тебя на снимке ни один мент не узнает.
      - Сжечь эту пакость сейчас же! - Солод сорвался в крике.
      - Нельзя сжечь. Пока нужна она здесь как визитная карточка.
      Солод вынул фотографию из рамки, достал финку из куртки, висевшей на спинке стула, и ровненько отрезал край снимка.
      - Вот и Кострова отрезал, - огорчился Фролов.
      - Дай спички!
      - Сунь в печку. Там уйма бумажного хлама. Только сейчас жечь не надо. Подозрительно: ночь. Мало ли что жгут. Запалим, когда похолодает.
      Солод допил водку и снова на койку брякнулся. Не прошло и минуты, как он захрапел. А вот Фролову не спалось. Думал, сопоставлял, комбинировал. А наутро с красными от бессонницы глазами сказал опохмелявшемуся Солоду: