– Когда это вас снимали?

– Почему вас? Там ты тоже есть. С краюшка рядом с Костровым стоишь. Перед тем как разделиться, нас и запечатлели.

У Солода рука дрогнула. Оглянулся, нашел, швырнул фотографию в рамке на стол так, что стекло зазвенело.

– Что ж ты молчал, гад мышачий?

– Так тебя на снимке ни один мент не узнает.

– Сжечь эту пакость сейчас же! – Солод сорвался в крике.

– Нельзя сжечь. Пока нужна она здесь как визитная карточка.

Солод вынул фотографию из рамки, достал финку из куртки, висевшей на спинке стула, и ровненько отрезал край снимка.

– Вот и Кострова отрезал, – огорчился Фролов.

– Дай спички!

– Сунь в печку. Там уйма бумажного хлама. Только сейчас жечь не надо. Подозрительно: ночь. Мало ли что жгут. Запалим, когда похолодает.

Солод допил водку и снова на койку брякнулся. Не прошло и минуты, как он захрапел. А вот Фролову не спалось. Думал, сопоставлял, комбинировал. А наутро с красными от бессонницы глазами сказал опохмелявшемуся Солоду:

– Дам тебе десять тыщ, Мухин. Только не за Глебовского.

– А за кого? – насторожился Солод. Даже за Мухина не одернул.

– Обдумаю все – узнаешь.

Подымаясь к себе, Бурьян заглянул в бывший кабинет Жаркова, где теперь работала Верочка.

– Есть новости, Андрей Николаевич, – сказала она. – Нашла мальчишек, которые возле Глебовского суетились, когда он патроны для охоты заготовлял. Они у него в специальном ящичке хранятся. Ну и разгорелись у мальчишек глаза: стащили четыре патрона. Оба из четвертой средней школы. Перешли в восьмой класс. Олег Пчелкин и Виктор Хохлик.

«Двигаем», – подумал Бурьян и прибавил:

– Надо еще, чтобы они сознались. Вы хоть расспросили их, прежде чем к нам вызывать?

– Конечно. Все расспросила. Сначала бычились, а узнав, кто вы, раскололись сразу. Гипноз ваших спортивных доблестей подействовал. Тогда совсем ребятишками были, а слухи помнят. Да они оба сейчас в приемной у вас сидят.

Бурьян прошел к себе и увидел двух крепких пареньков лет по пятнадцати. Оба так и сверлили его глазами, а в глазах застыло напряжение, как у спринтеров на стометровке.

– Ко мне, ребята? – спросил он.

– К вам. Нас Вера Петровна прислала. Вы тот знаменитый Бурьян?

– Тот.

– Говорят, вы в школах, в городах, где работаете, физкультурой занимаетесь?

– И у вас займусь, когда дело закончу.

– Нам бы кролем выучиться плавать. Или брассом.

– Так по вашей реке не поплаваешь.

– У нас в трех километрах заводь большая. Туда по вечерам на рыбалку ходят.

– Будет время, и мы сходим. Научу вас обоих плавать – мастерами станете. А сейчас по делу поговорим. Но запомните: с одним условием – правду и только правду.

Теперь у обоих в глазах была готовность спортсменов на тренировке.

– Спрашивайте, – сказал Хохлик.

– Это вы четыре патрона у Глебовского сперли?

– Мы. Хохлик взял два, и я два, – сказал Олежка Пчелкин, веснушчатый парень с короткой челкой. Сказал охотно, не запинаясь.

– Давно?

– Недели за две до ареста дяди Илюши.

– И что же вы с ними сделали?

– Витькины два мы израсходовали. По воронам били из отцовской двустволки. Я попал, а Хохлик промазал.

– Верно, – подтвердил Хохлик. – У меня меткости нет. Будете нас учить, постараюсь не мазать. У пятиборцев как? По движущейся цели стреляют или по тарелочкам?

– Со стрельбой погодим, – возразил Бурьян. – Скажите лучше, куда другие патроны дели?

– Так первые два мелкой дробью были набиты, бекасинником, а другие два картечной, крупнющей. Побоялись. Так у нас их Солод забрал. Где-то побоку шлялся.

– Это какой Солод? – заинтересовался Бурьян.

– Да водитель фроловской легковушки. Перекошенный такой, бородатый. По лбу до бороды шрам, как топором хрястнули, – пояснил Пчелкин, он был разговорчивее угрюмого Витьки. – Сказал, что стрелять в городе милиция не разрешает, а патроны забрал. Хозяину, говорит, отдам, и чтоб, мол, держали мы язык за зубами, а то донесет. Есть, говорит, такая статья в уголовном кодексе. По ней, дескать, и малолетних берут за стрельбу в городе.

– В городе, конечно, стрелять нельзя, – предупредил мальчишек Бурьян, – и у отцов брать охотничьи ружья тоже не следует. Это я вам как прокурор говорю. Ждите меня в школе: вот дело закончим, я поговорю с вашим директором, и мы спортивный кружок оборудуем. Ждите, я никогда не обманываю.

Ребята отступили к двери, стараясь не поворачиваться к Бурьяну спиной. Обоим явно хотелось поговорить о Глебовском, но Бурьян был уже не будущим «дядей Андреем», а прокурором города, мальчишка же всегда уважают прокуратуру и уголовный розыск, хотя бы по детективным романам.

– Будете проходить мимо комнаты номер шесть, скажите Вере Петровне, чтобы ко мне зашла. И, если может, пусть не задерживается, – попросил Бурьян. Звонить ей по свияжскому телефону ему не хотелось.

«Сказать или не сказать Верочке о своих подозрениях? – размышлял он. – Ведь подозрения еще не доказательства. Но Верочка не только самостоятельный следователь, выезжающий с инспекторами уголовного розыска по вызовам дежурного по городу, но и имеет отношение к расследованию дела Глебовского. Пусть пока еще только подозрения, но сказать все равно надо». Однако первой начала Верочка:

– Есть еще новости, Андрей Николаевич. Звонил Соловцов, которому я передала подобранный мной спичечный коробок, что Жарков в окошко выбросил. Установили его предполагаемого владельца. Он действительно приехал из Риги. Еще весной приехал, месяца за три до ареста Глебовского. По фамилии Солод. Живет на квартире у Фролова, у него же и работает водителем легковушки.

– Кажется, мы нашли убийцу, Верочка.

– Я думаю, что пресловутое дело Глебовского является фактически инсценировкой убийства, – продолжал Бурьян, – а режиссером ее был Фролов, единственный человек на заводе, у которого был мотив для такой инсценировки. Вы знаете о заседании парткома, на котором Глебовский выступил фактически с обвинением Фролова в приписках, сделанных в платежных ведомостях сплавщиков?

– Конечно, знаю и протокол этот читала, но Жарков запретил мне им заниматься: незачем, мол, беспокоить бывшего партизана, у которого, дескать, и наглядное свидетельство есть – фотокарточка его партизанской группы. Карточку эту я видела, и снят он на ней вместе с нынешним секретарем обкома Костровым. И сказал Фролов мне, что у Кострова есть такая же карточка и что прошлое его, Фролова, чисто, хотя он и находился одно время в заключении по ложному доносу в Седлецке. Я все же, несмотря на запрещение Жаркова, побывала в Седлецке и порылась в архивах. Что же оказалось? Арестован был Фролов не за антисоветскую деятельность, а за хищения в сельскохозяйственной кооперации с помощью подложных документов и амнистирован без восстановления в должности. А когда я сказала об этом Вагину, он только рукой махнул: зачем я не в свои дела суюсь, Жарков, мол, знает, что надо делать, и разберется. Ну, вы сами понимаете, что к Жаркову я уже не пошла.

Не отвечая, Бурьян позвонил в сплавконтору.

– Фролов слушает, – прозвучало в трубке.

– Бурьян говорит. Да, прокурор. И это верно. Мало того, что вы рассказали Жаркову, дело ведь пересматривается. Да, необходимо кое-что уточнить. Когда можете сегодня приехать? Через час. Хорошо, жду. Думаете за Пивоваровой заехать? Отлично. Не будем ее тогда повесткой беспокоить. Значит, порядок? Тогда до встречи.

Бурьян положил трубку и через междугородную вызвал область:

– Соедините меня с первым секретарем обкома. Доложите, что звонит прокурор из Свияжска. Нет, с областным прокурором мне разговаривать незачем. Скажите, что звоню по делу Глебовского. Да-да, он в курсе.

Костров откликнулся очень быстро:

– Товарищ Бурьян? Слушаю. Что новенького?

– Могу вас порадовать, Аксен Иванович. Следствие хотя еще не доведено до конца, но у меня уже налицо ряд существенных доказательств невиновности Глебовского. Да, стрелял не он. То была инсценировка убийства, хитро и умело продуманная. Кто виновен, пожалуй, уже знаю. И в связи с этим у меня к вам несколько вопросов. Не удивляйтесь: все вопросы относятся к вашему партизанскому прошлому. Первый: у вас есть фотокарточка партизанской группы Глебовского?

– Есть. Не при себе, конечно. Снимал нас прилетевший на самолете фотокорреспондент из Москвы. На другой день мы, разделившись, вышли на соединение со своими: артиллерия уже бухала где-то вдали. Да, вот еще кое-что. Перед разъединением пришли к нам двое в лесу, один с бумажкой от руководителя городского подполья, другой без документов. Мухиным назвался, а документы потерял, говорит. Может, и вправду потерял: в боях всяко бывает. Но Глебовский построже – расстрелять, мол, и все. А мне жаль стало парня, глупо ни за что людей в расход пускать. Со своей группой в поход по болоту взял, по дороге, говорю, проверю. И проверил, когда он наш десяток на шоссе к гитлеровским броневикам вывел. Мы и очухаться не успели, как нас по рукам и ногам колючей проволокой связали. А я лежу, носом в мокрый торф уткнувшись, и слышу: «Эрханген», – говорят. А гауптман ему: «Кейне цейт, эршиссен». Кумекаю, мол, что времени у них мало, расстреляют, значит. И расстреляли. Этот парень, между прочим, которого я пожалел, редкой сволочью оказался. Каждого в голову, ну и меня так же. Только у него рука, что ли, дрогнула, а пуля по черепу прошла да волосы с кожей срезала. Ну, пока я без сознания лежал, все гестаповцы уехали. И Мухин с ними. Мухин – это тот предатель, который нас расстреливал. Он на фотокарточке рядом со мной стоит. А второго не помню, он с Глебовским ушел.

– А вы того, что расстреливал, опознать сумеете, если, скажем, здесь же в Свияжске встретитесь?

– На всю жизнь запомнил. Не ошибусь.

– Только ведь измениться он мог: возраст, скажем, лыс, борода. Много лет прошло.

– По глазам узнаю. Волчьи глаза у него, когда волк на тебя с оскаленной пастью идет. А тебе это зачем, прокурор?

Бурьян подумал, прежде чем ответить:

– Есть мыслишка у меня, Аксен Иванович. Может быть, и ошибаюсь я, а может, и нет. Ведь только такой наглотавшийся крови выродок, если бы он жил в этом городе, мог, скажем, за крупные деньги убить здесь незнакомого, ни в чем не повинного человека.

Слушавшая с разрешения Бурьяна этот телефонный разговор по другой трубке Верочка, словно сомневаясь, спросила:

– А почему вы думаете, что наш Солод именно и есть тот самый Мухин? Ведь это же, собственно, ни на чем не основанная догадка.

– Вы рассказали мне об этой карточке, что висит на стене у Фролова. Два чужака были в партизанском отряде Глебовского и Кострова. Один из них по какой-то, может быть изготовленной гитлеровцами, фальшивке проник в отряд без проверки. Другой завершил проверку предательством и расстрелами. Кто мог быть сообщником Фролова, способным на такую мерзость, как убийство по предварительному заказу? Я не вижу никого здесь ни из сплавщиков, ни из трактористов. Почему же Фролов, никого не пускавший в сожители, предоставил крышу Солоду? Значит, они были давно знакомы, и, может быть, не только знакомы, но и связаны какими-то общими гадостями. И потом, Костров говорил о волчьих глазах, а я эти глаза тоже видел.

– Где?

– На шоссе у станции я его поймал, подвезти за десятку. Ну и подвез меня до «обжорки». И, узнав, что я новый следователь, взъярился. Не люблю, говорит, с легавыми дело иметь. Тут-то я волчьи глаза и увидел. И жаргон подходящий. А в дополнение жалобу – «весь город об этом говорит» – тут же и передал: почему, мол, дело Глебовского в суд не идет? О пересмотре еще не знал, а то бы к волчьим глазам и волчья пасть приобщилась. Да и патроны ему у мальчишек отнять легче легкого было. И пыжи от патронов бросить мог, где было точно рассчитано. А спичечный коробок случайно швырнул. Уйти незаметно мог, только с дерева спрыгни да мимо противоположных заборов к машине проскользни в темноте, благо на углу она Фролова ждала.

Фролов, между прочим, явился не через час, а к вечеру, сослался на неотложные дела.

– Почему это я вам понадобился? – повысил он голос. – Ведь я показания уже давал! И Пивоварова ждет в приемной – тоже в недоумении.

– Не кричите, здесь вам не сплавконтора, – оборвал его Бурьян. – Я вас спрашивать не о том буду. Почему это вы раньше один жили, жильцов не пускали, а тут вдруг жилец объявился?

– Старый кореш, воевали вместе, как же такого дружка не пустить.

– Где воевали?

Жирное лицо у Фролова словно сдвинулось. Не ожидал он такого вопроса, не ожидал, и подступил страх к горлу.

– А к чему вам знать, где воевал? – начал он вторую атаку. – На фронте, понятно. На каком, спросите? На Западном. Часть, может быть, вам интересна? Интендантская часть. Еще чего пожелаете?

Легко отразил наскок Бурьян:

– Случилось это, Фролов, уже после освобождения Смоленска, а до августа сорок третьего года вы в гитлеровской городской управе делопроизводством занимались. Так?

– Так-то оно так. Но я в должности этой партизанскому подполью помогал и в конце концов, когда уже разоблачением запахло, подпольщиками в партизанскую группу Чубаря был переброшен и от него с сопроводиловкой переправлен к Кострову. Даже в делах участвовал: понтонный мост через болото взрывали. Спросите первого секретаря обкома – он подтвердит. Он был тогда у нас политруком. Потом на две группы разделились, ну, а тут наши танки подошли, мы и воссоединились.

Уже совсем побелевший от страха Фролов все еще продолжал оправдываться:

– Здесь я и закрепился в интендантской части. До Венгрии прошел с шестнадцатым гвардейским полком. Да вы не хмурьтесь, товарищ прокурор, я всю положенную проверку в «смерше» прошел, все документы хранятся, где полагается. Орденов больших нет, но солдатскую «Славу» имею, и партизанская моя «визитная карточка» у меня на стенке висит как удостоверение личности в прошлом.

«Выкладывать ему все мои козыри или нет? – размышлял Бурьян. – Пожалуй, пока не стоит. Все равно Ерикеев его со дня на день возьмет за шкирку и в два счета расколет. Лучше уж подождать: еще спугнешь главного, и сбежит Солод сегодня же ночью. Ищи его потом по всему Союзу. Что-что, а он мне целехонький нужен. Ведь иначе и Глебовского не вызволишь, повиснет на нем жарковское следствие».

– Ну что ж, – дружески улыбнулся он Фролову, – я вполне удовлетворен разговором. Только бы мне на вашу «визитную карточку» посмотреть. Для проверки, сами понимаете, должность такая.

– Так поедемте, – обрадовался Фролов, – у меня и машина здесь. А Пивоварова вам, наверное, уже не понадобится.

Бурьян задумчиво постучал по столу пальцами. «Чего ж он раздумывает? – мелькнула мысль у Фролова. – Хорошо еще, что его „визитная карточка“, хотя и обрезанная Мухиным, все же висит на месте: пусть убедится прокурор, что у Фролова военное прошлое чисто, как струйка воды в ручье, пусть поглядит, как сидит Фролов на корточках в партизанском окружении перед аппаратом».

Но Бурьян, подумав, сказал:

– А если попозже, Николай Акимович? Подождете? У Меня тоже своя машина есть. И скажите Пивоваровой, чтобы домой шла. Пожалуй, мне она действительно не понадобится. Ее показаний, данных Жаркову, вполне достаточно.

Фролов уехал совсем успокоенный.

После ухода Фролова Бурьян позвонил Ерикееву:

– Как у тебя с Фроловым, Миша?

– Порядок. Меня только перепечатка задерживает. Завтра возьмем.

– Лучше бы сегодня этак в половине одиннадцатого.

– Почему такая точность?

– Мне нужно задержать обоих – и Фролова и Солода. Фролова возьмешь по своему ведомству. Солода задержит уголовный розыск. Сейчас же согласую все с Соловцовым. Предупреди людей на всякий случай, что Солод, должно быть, вооружен. У меня целый план. Слушай внимательно. К Фролову я приезжаю к десяти часам. Солод тоже будет дома, вероятно, тут и вспомним о нашем знакомстве: ведь это он привез меня со станции в город. А к Фролову я еду, чтобы взглянуть на его партизанское фото, якобы для проверки. Он уже знает и будет ждать. А ты приедешь на полчаса позже с милицией, якобы для обыска. Санкцию на обыск я тебе там же и подпишу: это будет эффектнее и меня избавит от объяснений моей неосведомленности о твоем приезде и вообще о его махинациях. После обыска, который, может быть, что-нибудь и даст дополнительно, мы и возьмем обоих. Все это делается из опасения, что оба сегодня же ночью могут сбежать. Фролов хранит деньги, думаю, не в сплавконторе. За ними еще надо ехать. Вот мне и кажется, что оба сделают это до нашего приезда. Денег много: тут сотни тысяч, как вы тоже понимаете.

Оперативный план действовал. Теперь Бурьян второй раз позвонил в сплавконтору:

– Бурьян говорит. Чертовски дел много. Мелких, ерундовых. Подождите, если можно, часиков до десяти. Раньше не выберусь, то есть выберусь пораньше, конечно, но учтите дорогу к вам: сплавконтора, к сожалению, не рядом.

– Меня это тоже устраивает, – мгновенно согласился Фролов, – я еще успею на лесосеку съездить. Так приезжайте, жду.

Оставался Соловцов, но до него Бурьян еще успел заглянуть к Левашовой.

– Все уже решено, Верочка. Фролова и Солода сегодня возьмем. Бросайте все ваши мелкие дела и поезжайте к Людмиле Павловне Глебовской. Скажите ей от моего и своего имени, что ее муж будет завтра утром освобожден. Дело по обвинению его прекращено. Естественно, что на своем посту он будет тотчас же восстановлен. Я лично думаю, что и сослуживцы все без исключения встретят его подобающим образом. Не первый год знают.

Левашова, молча выслушав его – только ресницы дрожали от готовых вырваться радостных слез, – вышла из-за стола и сказала:

– Можно мне поцеловать вас, Андрей Николаевич?

И, обняв, поцеловала его, как целуют только близкого человека.

Но Соловцов встретил его неприветливо, пожалуй, даже обиженно.

«Знает, – подумал Бурьян. – Тем лучше».

– Ерикеев только что звонил мне, – сказал Соловцов. – Просил дать людей для задержания какого-то Солода по делу Глебовского.

Бурьян, помолчав чуток, объяснил:

– Я говорю с вами сейчас не как прокурор, а как следователь прокуратуры. Так выслушайте меня спокойно и без раздражения. Вы соблазнились жарковской версией, как будто верной и вполне убедительной. Меня же, как прокурора, не удовлетворили его изыскания. Следствие он вел наспех, поверхностно, допрашивал свидетелей и обвиняемого, опираясь на единственную, наиболее удобную для него, версию. Передать в суд этот однобокий следственный материал я не мог и за отсутствием опытного следователя взялся за пересмотр дела сам.

Бурьян покашлял и продолжал:

– Это же посоветовал мне, сдавая дела, ныне областной прокурор, товарищ Вагин. Изучить и расследовать вновь, если найду нужным. Я и нашел, о чем вам отлично известно, и вы несколько раз помогали мне в моей работе. Так вот то, что не удалось Жаркову, удалось мне. Я сомневаюсь в виновности товарища Глебовского и выяснил, кем, как и почему было совершено убийство директора Дома культуры. Задумал его Фролов с целью судебно устранить отчаянно мешающего ему главного инженера завода. Ознакомьтесь с протоколом заседания парткома комбината, и вы поймете, что основания убрать Глебовского за решетку у Фролова были. – Бурьян положил перед Соловцовым пухлую папку с бывшим делом Глебовского и добавил: – Тут и мое обвинительное заключение есть. Прочтите.

Соловцов, надев очки, читал все это минут десять, а потом сказал со вздохом, не подымая глаз:

– Спасибо за урок, Андрей Николаевич. С Жаркова теперь не спросишь, а с нас можно и должно. Вы показали, как надо работать криминалисту.

– Еще не все сделано, Игорь Мартынович. Убийцы пока еще на свободе и, может быть, не предчувствуют своей участи. Но Ерикеев, давно уже занимающийся делом Фролова, обвиняемого в хищениях государственных средств, сегодня вечером задержит его, а ваши люди возьмут фроловского водителя и сообщника – Солода. Это и есть фактический убийца Маркарьяна, соавтор инсценировки, хитроумно организованной сообщником. Это наемный бандит, биографией которого давно бы надо заняться, чем мы, я думаю, и займемся завтра же. Лишь бы не сорвался наш вечерний «визит» к Фролову. Значит, даете инспектора?

– Хоть двух, – кивнул Соловцов.

– Предупредите их, что Солод, наверное, вооружен, а у Фролова охотничья двустволка.

– Мы тоже стрелять умеем, – сказал Соловцов.

Фролов налил полстакана водки – не мог он без нее, когда за сердце дергает. Посмотрел на часы: половина десятого. Хотел было за деньгами съездить, смываться уже пора: чует сердце, что не засудят Глебовского. А Ерикеев из милиции зачем-то на сплав то и дело мотается. Лучше бы, конечно, сегодня же взять деньги, да Мухин-сволочь над душой как нож виснет. Денег-то не малая толика: восемьсот тысяч, и все сторублевками, сам менял по частям в банке. Знают там, что ему плотовщикам либо зарплату платить, либо премиальные, ни разу никто ни о чем и не спросил. Да и уложены деньжата все в небольшом чемоданишке, однако по крышку набитом. Когда Мухину десять тысяч привез за Глебовского – этакую тонюсенькую пачечку, тот даже вопроса не повторил, где, мол, прячешь. Только спросил: все сторублевками? Пересчитай, говорю. И пересчитал, паук-крестовик.

Одного не знал Фролов: выследил его Солод в тот вечер. Догнал на грузовике до паромчика на реке. Река там пошире, но без порогов, да быстрая, все равно вплавь не осилишь. А паромчик-то всего из двух бревен на мокром всегда канате: для охотников, когда по вечерам лес вниз по реке не гонят. Предусмотрел все Фролов, и бревнышки паромные на том берегу закрепил, да только не знал, что Мухин у немцев в специальной школе всему научился и по канату ему на руках что по мосту перебраться. И перебрался, и по лесу бесшумно за Фроловым прошел, и сторожку вроде той партизанской, обыкновенную сторожку, какие лесники в любом лесничестве строят, вблизи увидел, и как Фролов ломом бревенчатый накат подымал, и по канату через быстрину успел назад перемахнуть, и на грузовике раньше Фролова домой попал. Что же и оставалось ему, как только натруженными пальцами сторублевки пересчитать.

Ну, а сейчас, увидев Фролова с бутылками, спросил втихомолку:

– Опять по-черному пьешь. Что стряслось?

– Твой дружок прокурор-следователь сейчас в гости придет.

– Зачем?

– Про тебя, между прочим, спрашивал.

– Не ври, Фрол, – озлился Солод. – Я на розыгрыш не клюю. Знать он меня не знает.

– Теперь знает.

– Что именно?

– То, что я тебе куток при своей конторе отвел. А ведь все знают, что я жильцов не пускаю.

– Подумаешь, беда – боевому корешу жилье дать.

– Беда не в этом, а в том, что он, по-моему, до всего докопался. Даже партизанскую мою карточку лично посмотреть хочет.

Зашуршали у дверей автомобильные шины.

– Приехал, – вздохнул Фролов.

Бурьян уже был в сплавконторе, когда Фролов перед ним распахнул дверь… И Бурьян за ним сразу увидел памятные волчьи глаза человека со шрамом, назвавшего его по блатной привычке легавым.

– Ну, я к себе в куток пойду, товарищ прокурор-следователь, – сказал он. – Нечего вам на мою красоту любоваться.

И ушел в свой соседний куток, в окно которого, как заметил еще во дворе Бурьян, была хорошо видна калитка и стоявшие за ней прокурорская «Волга» и чуть поодаль в сторонке фроловские «Жигули».

Не обращая внимания на выходку Солода, Бурьян подошел к стенке, где висела фроловская «визитная карточка». Он сразу нашел в группе и Глебовского в армейской гимнастерке, очень похожего на свой, имевшийся в деле портрет, и сидевшего на корточках прямо перед аппаратом Фролова в солдатском ватнике.

– А почему здесь Кострова не видно, он же у вас политруком был? – спросил Бурьян у стоявшего рядом Фролова.

Тот объяснил без смущения:

– А на край карточки чернильница когда-то опрокинулась. Ну я и отрезал его. На краю же Костров и стоял на снимке. Можно было, конечно, пятно вывести, но кто знал тогда, что Костров первым секретарем обкома станет.

Дверь соседней комнаты чуть приоткрылась:

– Зайди-ка сюда на минуточку. Ты же не на допросе: прокурор подождет.

– Можно? – спросил у Бурьяна Фролов.

– Кто же вас держит? Вы здесь хозяин.

Фролов скрылся в соседней комнатке. Солод шепнул:

– Менты прибыли. Должно быть, четверо, не считал. За тобой или за мной, не знаю.

– Не обращай внимания на прокурора, беги мимо него на чердак. Там лестница к окну приставлена. Спускайся незаметно и вдоль заборчика прямо к машине. Догоню, не задержу. Кстати, там же мою двустволку захвати, пригодится. И патроны с картечной дробью на подоконнике.

А в сплавконтору уже входили Ерикеев с сержантом милиции.

– Обыск придется сделать у вас, гражданин Фролов. Мне сказали, что прокурор уже здесь.

– Здесь, – отступая к окну, – проговорил Фролов. Ему все стало ясно.

– Николай Андреевич! – крикнул Ерикеев. – Подпишите-ка ордерок на обыск.

Пока Бурьян подписывал ордер, Фролов в одно мгновение махнул через подоконник в открытое настежь окно. Ерикеев тотчас же прыгнул вслед. За ним и Бурьян с чуть-чуть отставшим сержантом. Но Фролов, несмотря на свою кажущуюся неловкость, оказался проворнее. Не сворачивая к калитке, он шмыгнул в лазейку, образованную оторванной планкой в штакетнике. И уже садился в машину.

– Проводите обыск, инспектор, – не успев еще закрыть за собой дверцу «Волги», крикнул Бурьян спешившему к калитке инспектору уголовного розыска, – ордер на столе, понятых найдите.

И «Волга» умчалась вслед за серым от пыли фроловским автомобилем, выигравшим у них уже метров сто с лишним.

– Догоним? – толкнул сидевший впереди Ерикеев водителя.

– Должны, – буркнул водитель, – если только они какую-нибудь пакость для нас не придумают.

– Кто вооружен? – спросил Бурьян.

– Я, – сказал водитель не оборачиваясь, а сержант лишь хлопнул себя по карману.

Ерикеев молчал, но Бурьян знал, что он испытывает. Сто, сто двадцать, сто тридцать километров. Скорость, скорость и еще раз скорость. Сколько раз видел Бурьян такие погони в кино. Ив Монтан на автомобильных гонках, Ив Монтан с устрашающей цистерной с нитроглицерином. Плата за страх. А что такое страх в кино? Холодная война в зрительном зале против преследуемых. А сейчас война горячая, не на жизнь, а на смерть. Не за себя, нет! Лишь бы приблизить уходящую точку на освещенном фонарями шоссе. Она где-то впереди, ее еще не достают фары. Не тревожит даже вихляющее шоссе. Нет, оно не вихляет, это водитель вертанул вправо мимо зазевавшегося встречника. Бурьян смотрит через Ерикеева на ускользающее пятнышко догоняемых «Жигулей». Не уйти им от «Волги», набирающей скорость, не уйти. Вот уже видно заднее стекло и дуло охотничьей двустволки за ним, которое сейчас высунется в стекло боковое и достанет погоню выстрелом из обоих стволов. Охотничье не страшно: на таком расстоянии даже стекло не разобьет хоть бы из самой крупной картечной дроби.

Так и есть – выстрелило. Крупные дробинки не пробили ни протекторов, ни ветрового стекла. Отскочив от асфальта шоссе, только поцарапали краску. Сержант молча вынул пистолет, высунулся из бокового окошка «Волги», прищурив глаза, прицелился.

– Не стреляй, – сказал Бурьян, – не достанешь.

А «Жигули», снова прибавив скорость, чуточку отодвинулись. Ну еще, еще, метров тридцать, и пуля сержанта достанет протектор. Но сержант не достал. Обе пули его пробили заднее стекло, не задев человека с двустволкой. Но это был не Фролов. Когда «Волга» уже нагоняла уходивших от погони зверей, из стекла напротив блеснули волчьи глаза. Как два спаренных ружейных дула: сейчас выстрелят.

И выстрелил. Не по людям, по колесам машины. Картечная дробь с такого расстояния сделала свое дело, «Волгу» едва не вынесло за край дороги в кювет. А «Жигули» уже скрылись за поворотом, точнее, извилиной, огибавшей лесок.

– Кажется, ушли, – выдохнул Мухин, перезаряжая двустволку.

– Дай бог, – откликнулся Фролов, не отрывая глаз от дороги и не снижая скорости.

Мухин вытянул длинные ноги, закурил, крякнул.

– Чернил своих хочешь? – спросил он, вынимая бутылку. – Не люблю я этот рижский бальзам. Только потому и взял, что на чердаке попалась. Все же есть в нем своя крепость. Глотни.

– Не надо, – отмахнулся Фролов, – нам бы только семь километров дотянуть. Бензина, думаю, хватит.

Почему семь километров, Мухин не спрашивал, он и так знал, что не забыл Фролов о деньгах в сторожке. С главным справились: от погони ушли. А о деньгах спрашивать незачем, он и сам их, без Фролова возьмет.

Машина дернулась, двигатель чихнул и заглох.

– Кончился бензин, – сказал Фролов. – Тут еще километра полтора по лесу пройти, а там паромчик.

Мухин молчал, поглаживая в кармане привычный вальтер. Нужно кончать это турне. Менты застряли в дороге, но нагонят в конце концов. Объявят всесоюзный розыск, черт с ними. Без Фролова никто не вспомнит о Мухине, без Фролова ему не пришьют убийство этого армяшки из Дома культуры, а за непредумышленное убийство жулика, которому грозит чуточку поменьше вышки, – максимум пяток лет в колонии. Так чего тянуть волынку. Сейчас он повернулся к нему спиной, открывая дверцу машины, – и всего-то работы только нажать на спусковой крючок. И когда Фролов уже спускал ногу на землю, Мухин два раза выстрелил ему в спину.

Фролов без стона плюхнулся ничком на шоссе, а Мухин пинком ноги отшвырнул мешающее ему выбраться тело. До паромчика идти, в сущности, недалеко, а главное, он знал куда. Он только не заметил верхового из лесничества, следовавшего по тропинке вдоль огибающего лесок шоссе. Верховой тоже не обратил внимания на метнувшегося в лес Мухина, но сразу же соскочил с лошади к лежащему поперек дороги Фролову, приподнял его – тот был уже без сознания, но простонал, не открывая глаз.