– Спасибо! – улыбнулся Дивиченко. – Нас именно такая погода устраивает.

Командир экипажа был прав, он по опыту знал, что немецкие истребители крайне неохотно лезут в облака за нашими бомбардировщиками.

Линию фронта пересекли на бреющем. Заградительный огонь вражеских зениток оказался слишком запоздалым.

Журавлев склонился над планшетом, определяя скорость и направление ветра для более точного выхода на вражеский аэродром.

В морозном воздухе ровно и пронзительно звенят моторы. Все шло по плану. И вдруг погода стала улучшаться. Спустя несколько минут бомбардировщик уже находился в безоблачном небе.

Штурман услышал в наушниках голос Дивиченко:

– Придется лезть вверх.

Журавлев знал, что выше пяти тысяч метров забираться без кислородных масок рискованно.

Владимир Журавлев после окончания Оренбургского училища штурманов

К аэродрому вышли точно по расчетному времени. Журавлев отчетливо увидел на белой равнине темную наезженную полосу, а по сторонам рассыпались черные колючие крестики самолетов. Не успели сбросить и половины бомбового груза, как воздушный стрелок Николай Ежов доложил командиру, что заметил вдали самолеты.

– Идем на станцию! – объявил Дивиченко.

«Эх, вот когда нам позарез нужны облака», – подумал штурман. Но облака безнадежно маячили далеко на горизонте. С земли уже засекли советский самолет, вокруг него начали рваться зенитные снаряды. Дивиченко умело выполнил противозенитный маневр, несколько сменил курс, а Журавлев внес поправки в прицел. Зенитки неистовствуют, воздух стал похож на рваное лоскутное одеяло из пестрых разрывов.

Стрелок-радист Иван Мысиков докладывает:

– Вижу трех «мессеров», но они пока сторонятся нас, видимо, дрейфят попасть под свои зенитки.

Рукоятками прицела штурман держит эшелоны в перекрестии и ждет мгновения, когда черный индекс угла визирования сольется с индикатором угла прицеливания. От близких разрывов самолет то и дело подбрасывает, он как бы в огненном мешке. Но, невзирая на это, Дивиченко старается выдержать боевой курс. Именно в эти секунды гитлеровцы пытаются сбить бомбардировщик или заставить летчика изменить режим полета и тем самым нарушить расчеты штурмана.

Журавлев уловил момент и жмет на боевую кнопку. Сброс! Штурман дублирует аварийной ручкой механического сброса, и тут же Дивиченко начинает противозенитный маневр. Самолет держит курс на облака. Там, в облаках, их защита и спасение. Журавлев, прильнув лицом к стеклу, смотрит на эшелоны, ожидая разрывов бомб. Вот они! Четыре багрово-серых веера фугасных стокилограммовой: один за другим вспыхивают между составов. Журавлев не отрывает взгляда: первая бомба упала с недолетом между жилым домом и элеваторам, остальные рвут на части железнодорожные вагоны. Судя по всполохам огня, в составах детонируют боеприпасы. От возникших пожаров навстречу солнцу тянутся ядовитые хвосты черного дыма. Дивиченко разворачивает самолет домой.

Вдруг почувствовался резкий удар. Самолет бросило в сторону и вниз. Однако, потеряв немного высоту, машина снова выходит в горизонтальный полет. Зенитки смолкли, появились немецкие истребители. Отбиваясь от наседавших трех «мессершмиттов», стрелки открывают огонь из крупнокалиберных пулеметов.

Журавлев прикидывает, когда наконец они смогут достигнуть спасительного облака? Еще далеко. И как медленно тянется время!

– Хлопцы! – тревожные нотки звучат в голосе командира. – Заклинило руль высоты…

Экипаж надеется, что командир сумеет удержать самолет. О прыжке с парашютом никто не помышляет: внизу враги. А «мессершмитты» продолжают атаковать.

– Сколько до наших? – спрашивает Дивиченко.

– Семь с половиной минут, – отвечает штурман.

– Попробуем дотянуть, – тихо, словно сам себе, говорит командир.

В наушниках слышится хриплый, изменившийся голос Мысикова:

– Я ранен, веду огонь…

– Держись, друже… Еще немного.

Журавлев в отчаянном положении: сидит в носовой кабине и бессилен помочь товарищам. Он лихорадочно следит за приближающимися облаками и поминутно докладывает командиру о расстоянии до линии фронта.

В этот момент один из «мессершмиттов» напоролся на свинцовую струю пулемета Ежова. Члены экипажа ликуют, глядя на дымный след вспыхнувшего истребителя. Но два других гитлеровца еще с большим ожесточением продолжают поливать огнем бомбардировщик.

– Линия фронта! – объявляет Журавлев.

– Наконец-то! – облегченно вздыхает Дивиченко. Он до предела убирает обороты мотора, увеличивает угол снижения.

И тут от пушечной очереди истребителя вспыхивает левое крыло. Охваченный пламенем мотор стихает, а вслед постепенно застывают лопасти винта.

– Придется покидать самолет, – говорит Дивиченко.

– Командир! С прыжком надо повременить. Сейчас сильный встречный ветер снесет нас на вражеские позиции, – предупреждает Журавлев.

– Э-э! Черт! Опять этот ветер проклятый! – ругается командир.

Снова резкий удар. Разлетаются осколки остекления, от прорвавшихся потоков воздуха листы полетной карты и бортжурнала беспомощно кружатся по кабине.

Журавлев сказал командиру, что уже можно прыгать, но на это никто не откликнулся. «Повреждена связь», – понял штурман.

Машина вяло, как бы нехотя, стала медленно заваливаться на горящее крыло. Видно, что самолет вышел из подчинения летчика и не срывается в штопор лишь из-за достаточного запаса скорости.

Продублировав световыми сигналами команду на прыжок и не спуская глаз с ползущей стрелки указателя высоты, Журавлев торопливо заталкивает за борт мехового комбинезона планшет. Оставаться дальше в неуправляемой машине бессмысленно. Он с силой рвет аварийную ручку сброса выходного люка, в лицо ударяет тугая струя морозного воздуха. С огромным усилием протиснувшись в люк, отталкивается непослушным, необычайно потяжелевшим телом от падающего, горящего самолета. Ледяная пустота как бы окутывает штурмана, его воспаленное сознание успевает боковым зрением зафиксировать летящие мимо хвостовую и центропланную части – обломки бомбардировщика.

Сначала Журавлев падал спиной вниз, но прежде чем открыть парашют, выкинул руку в сторону и перевернулся лицом к земле – иначе парашют не выйдет из ранца. Рванув кольцо, он через мгновение почувствовал динамический удар – повис на стропах раскрывшегося парашюта. Огляделся. Никого из друзей не увидел. «Где же они?»

Миновав ватную толщу перистых облаков, Журавлев услышал в непривычной тишине звенящий посвист вражеских истребителей. Юркие, с тонкими фюзеляжами и черно-белыми паучьими крестами на коротких крыльях два «мессершмитта» стремительно приближались к беззащитному парашютисту. Подойдя почти вплотную, самолеты стали в глубокий вираж. Журавлев ясно видел лица немецких пилотов в черных шлемофонах. Но огонь фашисты почему-то не открывали, разглядывая советского летчика.

Лишь теперь Владимир понял свою грубейшую ошибку. «Надо было идти затяжным. Слишком рано раскрыл парашют. Эта оплошность может стоить жизни», – с горечью ругал себя Журавлев.

Отчаявшись, он не раздумывая достал из нагрудного кармана комбинезона пистолет и в бессильной ярости выпустил всю обойму в сторону истребителей. Разумеется, он понимал, что его пули не могут принести гитлеровцам вреда. Видимо, в этом проявилась его естественная потребность действовать, как-то сопротивляться. Никогда раньше ему не приходилось с такой остротой ощущать свою беспомощность и бессилие. От отчаяния ему хотелось кричать…

Неожиданно вражеские истребители, завершив глубокий вираж и сделав горку, начали удаляться. «В чем дело? Не появились ли советские самолеты?» Но в небесном просторе он увидел лишь растворяющиеся очертания двух немецких машин. Не верилось Владимиру, что гитлеровцы добровольно отстанут от своей легкой добычи. И вскоре родившаяся надежда на спасение растаяла: оба «мессершмитта» вновь закружили вблизи. Журавлеву был известен излюбленный прием фашистских пилотов при встрече с советскими парашютистами – обрезать стропы крылом. Что же можно предпринять в такой смертельной ситуации? Не ждать же, пока враги расправятся с тобой. И Владимир вспомнил, как во время упражнений на тренажере, попеременно подтягиваясь на руках, раскачивал свое тело. Вот и теперь он стал делать то же самое. Расчет был прост: у «мессершмиттов» короткие крылья. Фашисты будут опасаться, как бы парашют не попал в винт истребителя, и вряд ли пойдут на риск. Так и случилось. Самолеты проскочили в стороне от Журавлева, но, развернувшись, опять пошли на сближение. Владимир напрягся: немцам, взбешенным его сопротивлением, ничего не стоит продырявить из пулемета не только парашют, но и летчика. У штурмана еще тлела маленькая надежда – под ним были облака. Это последний шанс. Стягивая стропы и сминая упругий купол, Журавлев пытался скольжением увеличить скорость снижения. Однако истребители уже открыли огонь. Владимир ощущал себя живой мишенью: трассирующие светлячки понеслись в его сторону. Он сразу почувствовал легкий удар и ожог левой ноги. Падение ускорилось. Взглянул вверх: в белом куполе отчетливо виднелись пять небольших рваных пробоин. «Где же эти проклятые облака?» Вот они наконец? Огромные молочно-белые горы отражают холодные лучи зимнего солнца. Словно влажное покрывало, парашютиста со всех сторон окутал сплошной туман. Теперь «мессершмитты» ему не страшны. Вскоре с невидимой земли до слуха донеслась частая стрельба и разрывы артиллерийских снарядов. Значит, где-то рядом идет бой. Ветер отнес Журавлева на передний край наших войск. Владимир решил приземляться только на правую, здоровую, ногу, чтобы не доломать кость левой, если она серьезно повреждена. Вывалившись из облаков, он увидел внизу железнодорожную насыпь, припорошенную снегом. От насыпи батарея полевых орудий прямой наводкой била по ползущим танкам. Только Журавлев успел определить, что артиллеристы – свои, как набежала земля. Попал он между танками и батареей на изрытое снарядами поле. Быстро отстегнул карабины подвесной системы, отбросил лямки и распластался на снегу. По всему было видно, что его никто не заметил. Отдышавшись, вскочил на ноги и побежал к артиллерийским позициям.

Вот как вспоминал финал своего приземления Владимир Владимирович Журавлев спустя тридцать лет:

За несколько дней Владимир Журавлев на попутных машинах добрался в свой полк. Здесь он с радостью встретил свой дружный экипаж во главе с Николаем Дивиченко. Оказалось, что штурман не слышал приказа командира об оставлении неуправляемой машины из-за повреждения связи. Его друзья покинули бомбардировщик чуть раньше и более тысячи метров падали затяжным прыжком. Поэтому ветер не снес их к переднему краю так сильно, как это случилось с Журавлевым.

– Хоть ты и не отзывался, – заключил Дивиченко, – я был уверен, что ты самостоятельно примешь единственно верное решение.

…И другой необычный случай оставил в памяти Владимира Журавлева особую отметину. Было это летом сорок второго, когда гитлеровцы готовились к большому наступлению на Сталинград.

Нашему командованию стало известно, что на одном из новых аэродромов противник сосредоточил множество «юнкерсов», «хейнкелей», «мессершмиттов» и транспортных машин Ю-52. В авиационный полк, в котором служил Владимир Журавлев, поступил приказ: разбомбить это скопище фашистских самолетов. Операцию назначили на 11 июля. В состав ударной группы вошли три звена бомбардировщиков.

Накануне вылета командир полка напутствовал:

– Вы должны накрыть цель плотно. Имейте в виду, что, по данным нашей авиаразведки, в районе вражеского аэродрома вам долго не продержаться: подступы к нему нашпигованы зенитками.

Летняя ночь коротка. Не успеет остыть от зноя земля, как над ней уже поднимается палящее солнце, а посветлевшее небо кажется выгоревшим от жары, в нем редко где пятнится белое облачко. Первое звено бомбардировщиков возглавил младший лейтенант Михеев. Взлетели затемно с таким расчетом, чтобы к рассвету выйти к заданному квадрату. В ночной тишине равномерно гудят моторы. В небе – россыпь звезд.

Командир комсомольского экипажа Николай Дивиченко ведет свой самолет слева за машиной Михеева, Цаплин – справа.

Спустя некоторое время штурман Журавлев докладывает Дивиченко по переговорному устройству:

– Командир, до линии фронта – пять минут. Вскоре Дивиченко увидел на горизонте верный признак приближения передовой: в темном небе то тут то там замелькали, будто грозовые вспышки молний, осветительные ракеты. Эти дрожащие и гаснущие в ночи огни, размытые расстоянием, воспринимались как сигнал опасности.

В руках штурмана навигационная линейка, на коленях – планшет с картой. Он сосредоточенно вычисляет ветер, угол сноса и путевую скорость.

Журавлев предупредил командира:

– Пересекаем линию фронта.

Небо постепенно начало светлеть. И вдруг вблизи самолета заклубились, запрыгали шапки разрывов. Это открыли заградительный огонь немецкие зенитки. Густой паутиной потянулись с земли пулеметные трассы.

Еще раз проверены расчеты. Штурман знал: к вражескому аэродрому бомбардировщик выйдет в намеченное время.

Земля уже стала просматриваться. Занималась заря нового дня. «Как-то закончится сегодняшний вылет?» – подумал Журавлев и бросил взгляд вперед: ведущий бомбардировщик, оставляя черный дымящийся след, пошел на снижение.

– Машина Михеева вышла из строя, – докладывает он командиру.

– Сколько до цели, Володя? – звучит голос Дивиченко.

– Девяносто пять километров. Идем по графику, – ответил штурман. Он видел, как горящий самолет Михеева врезался в землю и взорвался.

…До войны Владимир Журавлев жил в Свердловске, учился в средней школе № 22 имени А. М. Горького. После десятилетки поступил на Уралмашзавод учеником токаря в механический цех крупных узлов. В свободное время увлекался легкой атлетикой и планеризмом, стал завсегдатаем городского аэроклуба, в осоавиахимовской секции учил ребят стрельбе из пистолета и малокалиберной винтовки. Однажды ему удалось раздобыть в аэроклубе поврежденный планер и привезти его на заводском грузовике в уралмашевскую детскую техническую станцию. Под руководством опытного инструктора Ростислава Псотни группа юношей – любителей авиаспорта – планер отремонтировала. Занятия проводились на Митькиной горе, что за железнодорожным вокзалом. Планер запускали с высокого бугра с помощью резинового амортизатора. Впервые поднявшись в воздух, Володя испытал небывалое чувство восторга. Тогда он понял, что без неба ему не жить. К дню призыва в армию на груди учлета Журавлева красовались четыре значка: «ГТО» и «Ворошиловский стрелок» двух ступеней. И наступил день, когда он стал курсантом Оренбургского летного училища.

… – Командир, вижу Марьевку, – слышится в наушниках спокойный голос Журавлева. – Подходим к цели.

Только Дивиченко успел ответить штурману: «Понял», как раздался встревоженный возглас стрелка-радиста Ивана Мысикова:

– Командир! Справа выше нас «мессеры»!

– Сколько?

– Две пары.

– Ну что ж, на каждого стрелка по два фрица.

Дивиченко имел в виду второго воздушного стрелка сержанта Николая Ежова. Несколько дней назад экипаж Дивиченко вынужден был вступить в бой с «мессершмиттами», одного из которых удалось сбить. Тогда отличились и Мысиков и Ежов. Об этом сообщила фронтовая газета.

– «Мессеры» заходят с двух сторон! – кричит Ежов.

Дивиченко отреагировал моментально и, казалось, ушел от огня противника, но все же ему не хватило какой-то секунды: короткая очередь стеганула по левой плоскости самолета.

Воздушные стрелки Мысиков и Ежов, непрерывно защищаясь, вынуждали фашистов держаться от бомбардировщика на почтительном расстоянии. Несмотря на это, вражеские истребители, меняя направление атак, били по советской машине с дальних дистанций, пулеметные трассы рассекали воздух у самых моторов.

– Горит левое крыло! – звучит тревожный голос Мысикова.

Журавлев увидел, как по левой плоскости заплясали огненные язычки, потом почувствовал запах гари. Появился едкий дым, быстро заполнивший кабины. За самолетом потянулся черный шлейф.

– Спокойно, хлопцы! – сказал Дивиченко и обратился к штурману: – Как с расчетами, когда выходим на стоянки?

– Все готово, – ответил Журавлев. – Подходим к аэродрому.

– Все-таки дотянули! – сквозь кашель проговорил Дивиченко. – Приготовиться!

«Мессершмитты» исчезли, зато вновь защелкали немецкие зенитки.

Впереди на земле показались длинные ряды аккуратно выстроенных немецких самолетов. Их было так много, что сразу и не пересчитать.

– Командир, вижу цель! – пальцы Журавлева уверенно легли на кнопку бомбосбрасывателя. – До сброса пять градусов. Открываю люки.

Журавлев знал, что наступили самые опасные секунды, когда надо ловить цель в перекрестие… Зенитки ведут непрерывный огонь, разрывы так близки, что самолет то и дело подбрасывает. Но, несмотря на огненную западню, летчик должен держать режим полета неизменным, то есть таким, каким его рассчитал штурман, иначе бомбы лягут в стороне от цели. В такой ситуации гитлеровцы стремятся сбить машину или хотя бы заставить пилота изменить курс.

Заслуженный штурман-испытатель СССР В. В. Журавлев

Наконец сброс! До боли в пальцах Журавлев жмет на боевую кнопку – и бомбы летят в цель. Дивиченко выводит бомбардировщик из глубокого виража, набирает высоту. Второй заход.

А внизу бушует пожар. Одна за другой раскалываются цистерны, выплескивая, словно из раскаленного кратера, мощные струи огня.

Через дымное облако штурман успел заметить, как взметнулись султаны земли с багровыми всполохами, как в панике разбегаются фашисты.

Дивиченко упрямо ведет самолет сквозь огненные трассы.

Тем временем пламя все сильнее охватывает машину.

– Командир, я задыхаюсь… Больше нет сил, – прохрипел Мысиков.

– Держись, хлопцы! – осипшим голосом призвал Дивиченко. – Последний заход!

Журавлев, судорожно глотнув воздух, перевел рычаг на оставшуюся пару бомб. Рука автоматически нащупала боевую кнопку.

Один пулемет замолчал. Ежов не отвечал на вызов по переговорному устройству.

Вдруг самолет резко пошел на снижение. Дивиченко крикнул:

– Все!!! Прощайте, хлопцы! Тараним гадов!

И направил бомбардировщик на колонну вражеских автоцистерн с горючим.

Вместе с кнопкой переговорного устройства Дивиченко машинально нажал и кнопку своего радиопередатчика. Поэтому последние слова командира услышали экипажи других самолетов.

– Дружище, Коля! – срывающимся голосом отозвался Журавлев. – Прощайте, друзья!

Мощный взрыв потряс воздух…

Этот миг вобрал в себя и страшный удар, который Журавлев ощутил всем телом, и невероятную перегрузку до потемнения в глазах, и острую боль в спине. Его швырнуло кверху, и он потерял сознание…

В вечернем сообщении Советского информбюро от 20 июля 1942 года рассказывалось о героическом подвиге экипажа бомбардировщика под командованием сержанта Николая Дивиченко. Все четверо отважных были комсомольцами. Показав высокий образец воинской доблести, они повторили подвиг капитана Николая Гастелло. Далее в сообщении говорилось: «…объятый пламенем самолет продолжал уничтожать немецкие машины, находящиеся на аэродроме. Когда были израсходованы все боеприпасы и стало ясно, что спасти самолет уже нельзя, Дивиченко принял решение нанести врагу последний удар и направил машину на колонну автоцистерн с горючим. Летчики, участвовавшие в этом налете, видели, как поднялись огромные клубы дыма и огня горящих автоцистерн. Смертью храбрых погибли сталинские соколы – сержант Дивиченко, штурман Журавлев, стрелок-радист Мысиков и воздушный стрелок Ежов. Советский народ всегда будет помнить героев-летчиков, до последней минуты своей жизни боровшихся за Родину». Так заканчивалось сообщение.

Весть об этом подвиге быстро разнеслась по фронту. Друзья-однополчане гордились бесстрашием четырех комсомольцев.

И вдруг случилось невообразимое: Дивиченко, Журавлев и Мысиков возвратились в свою часть! До предела изможденные, исхудавшие, в оборванной одежде, они едва держались на ногах.

После радостной встречи командир полка спросил:

– А где Ежов?

– Нет Николы… Погиб. «Мессеры», гады, – ответил Дивиченко.

Враз наступила тягостная тишина, все обнажили головы.

Вернувшись как бы с того света, летчики перевязали в санчасти раны, смазали ожоги, сбрили щетину, искупались и переоделись в новое обмундирование.

В полковой столовой на большом планшете появилось приветствие:

«Слава нашим боевым друзьям Николаю Дивиченко, Владимиру Журавлеву, Ивану Мысикову и Николаю Ежову, повторившим подвиг капитана Гастелло!»

Фамилия Ежова была в траурной рамке.

Под приветствием – плакат с призывом: «Стоять насмерть! – таков приказ Родины». В центре – красочный рисунок: пылающий краснозвездный бомбардировщик врезается в колонну фашистских танков. И тут же четверостишие:

После возвращения из медсанбата Журавлев продолжал летать на боевые задания вместе с Дивиченко.

В августе сорок второго года «Комсомольская правда» опубликовала стихотворение Демьяна Бедного «Гордость комсомола», которое посвящалось подвигу героического экипажа Николая Дивиченко:

Вскоре в авиаполк на встречу с летчиками приехал корреспондент фронтовой газеты. Пригласили Дивиченко и Журавлева (Мысиков был переведен в другую часть).

– Как все произошло? – спросил корреспондент. – Что вы можете рассказать об этом поразительном случае?

– Нам просто повезло, – устало улыбается Дивиченко.

– А сколько примерно километров вам пришлось пройти от места падения самолета до линии фронта?

– Километров сто сорок, – ответил Дивиченко.

– Наша газета хотела бы подробнее описать ваш подвиг, мы уже заголовок наметили – «Огненный таран четырех смелых»…

– О подробностях, пожалуй, лучше расскажет мой друг и штурман Владимир Журавлев: он первый из нас пришел в себя и вытащил меня из горящей машины.

Владимир не заставил себя уговаривать, и корреспондент торопливо начал записывать его рассказ:

«Из сообщения Совинформбюро уже известно: нас подожгли зенитки и «мессершмитты». Когда командир крикнул, что идем на таран, самолет уже несся на колонну вражеских автоцистерн. Я мгновенно нажал на боевую кнопку – к земле ушли последние две бомбы. И тут я потерял сознание.

Очнулся, видимо, от острой боли в пояснице. Удивила тишина; уже потом догадался, что заложило уши – контузия. Довольно скоро слух вернулся. Сначала я услышал сухой треск – горел наш самолет. Отстегнул привязные ремни, дополз до кабины командира. Коля был в полусознательном состоянии: с поникшей головой он недвижно висел на ремнях. Потряс его за плечо раз-другой. Он глубоко вздохнул. Жив! Быстро помог ему освободиться от привязных ремней и выбраться из горящей машины. И тут мы увидели катавшегося по земле Ивана Мысикова: он сбивал с одежды пламя. Мы поспешили ему на помощь. Потом нашли в кабине убитого Ежова, решили похоронить. Но в это время неожиданно показался немецкий мотоцикл. Мы быстро укрылись в овраге. Там, где раньше были цистерны, теперь полыхало море огня, к небу тянулась черная завеса дыма. Из оврага мы видели, как к догоравшему бомбардировщику подъехали гитлеровцы, поглядели, о чем-то посовещались и тотчас укатили. Видимо, они решили, что весь экипаж сгорел. Мы не успели вернуться к Ежову: самолет взорвался.

И вот мы стали готовиться к опасной дороге на восток: проверили личное оружие, обувь, помогли друг другу перевязать раны и ожоги. День тянулся мучительно долго. Наконец, когда все вокруг потонуло во мраке, двинулись в путь. К счастью, ночь выдалась звездная, и я без труда определил направление к линии фронта.

Меня нередко спрашивают: каким чудом вы уцелели? Совершенно искренно – мы и сами долго удивлялись. Но чудес на свете не бывает, все происходит по законам природы. Дело в том, что по счастливому стечению обстоятельств сброшенные мной последние две бомбы взорвались прямо под самолетом, с ними одновременно рванули и автоцистерны с бензином. Поэтому взрывная волна оказалась такой огромной силы, что многотонный бомбардировщик, как щепку, отшвырнуло в сторону. Он пронесся по верхушкам деревьев метров сто и свалился недалеко от оврага. Крылья сломались, но смягчили удар. Так наши собственные бомбы спасли нам жизнь».

А дальше Журавлев мог бы рассказать о продолжении битвы – битвы за жизнь экипажа.

Труден был путь к своим. Спали и отдыхали только днем в лесных чащобах или в заросших кустарником оврагах. Томила жажда, мучил голод. Населенные пункты, оккупированные врагом, обходили стороной. А в тех селах, где немцев не было, летчиков выручали местные жители, которые делились с ними последними крохами хлеба. В ночном лесу слух особенно обострялся. Достаточно было услышать неясный шорох или хруст сушняка под ногой, как все разом, словно по команде, замирали: чудилось, что где-то рядом бродят гитлеровцы. Дневные часы в томительном ожидании вечера казались вечностью. Время как бы сливалось в нескончаемые сутки. Не раз немцы появлялись вблизи их укрытия. В такие минуты нервы натягивались, как струны, летчики всегда были готовы к рукопашной.

…Как-то ранним утром, проходя в густом кустарнике недалеко от проселочной дороги, летчики услышали позади себя окрик:

– Хальт! Хенде хох!

Оглянувшись, они увидели гитлеровца-жандарма с автоматом. На ломаном русском языке немец повторил:

– Стой! Руки вверх!

Дивиченко не растерялся. Он тихо промолвил: «Делай, как я!» и стал медленно поднимать руки. Почувствовав безопасность, гитлеровец уверенно двинулся навстречу людям с поднятыми руками:

– Карашо, рус. Зер гут. Флига плен, – его лицо расплылось в улыбке.

– Ложись! – скомандовал Дивиченко, и все враз упали на землю.

От неожиданности гитлеровец остановился, а Дивиченко выхватил из кармана пистолет и навскидку дважды выстрелил. Немец вскрикнул, взмахнул руками и замертво рухнул. Летчики обыскали его, забрали автомат, документы и скрылись в гуще леса.

Уже третью ночь друзья шли по тылам врага. Начинало светать, когда они остановились на привал. Не успели устроиться на отдых в лесных зарослях, как налетел ветер, зашумели деревья, хмурое небо пронзили молнии, грянул раскатистый гром. Спустя минуту хлынул грозовой ливень. Как ни укрывались путники под раскидистым дубом, все же промокли до нитки. Дождь длился недолго и вскоре совсем утих. Сквозь рваные тучи постепенно пробилось солнце, от разогретой земли к небу потянулся голубой парок. Теперь где-то в стороне сверкали молнии и гремел гром. Воздух, напоенный живительной свежестью, влил в истощенных людей новые силы.

Самый ловкий из экипажа Иван Мысиков забрался на дерево, чтобы обозреть окрестности. За дальним пригорком увидел утопающие в зелени соломенные крыши домов. Спустившись, он доложил:

– Километрах в двух – небольшая деревня. Но ни людей, ни живности не заметил.

Журавлев присел на корточки, раскрыл планшет с крупномасштабной картой. Рядом склонились Дивиченко с Мысиковым. Ткнув пальцем в карту, штурман сказал:

– Мы находимся в этом квадрате, но здесь никакой деревушки не обозначено!

Решили послать в разведку Мысикова.

– Главное – узнай, есть ли там немцы. Только не торопись, будь осторожен, – наставительно предупредил Дивиченко. – В случае чего – действуй по обстановке, но на рожон не лезь.