Разведка в облаках

Погода стояла прескверная. Тяжелые чугунные тучи заволокли небо. К полудню ветер утих, видимость улучшилась, на горизонте появились просветы.

Механики и техники, поистине не знавшие ни сна, ни отдыха, как всегда, возились у самолетов… Летчики томились в хатах на краю села: кто забивал «козла» или склонился за шахматной доской, кто читал, кто писал весточку домой. В такую непогодь о полетах не могло быть и речи.

И вдруг поступил приказ: послать на разведку опытного истребителя. По предварительным данным, противник вел перегруппировку сил, продвигаясь в направлении Харькова. Требовалось срочно проверить информацию, полученную командованием.

В неблагоприятных погодных условиях справиться с этой задачей мог только смелый, отлично подготовленный летчик. Варчук прекрасно понимал, на какой риск должен послать человека. Он вызвал по телефону дивизию, попытался очень корректно объяснить начальнику штаба обстановку.

– Надо, – настаивал голос на другом конце провода.

Варчук зажал ладонью микрофон трубки, шепнул Пологову:

– Что будем делать?

– Разреши мне, Коля…

– На задание вылетает флаг-штурман, – доложил Варчук.

В армии Пологова считали не только отважным воздушным бойцом, но и хорошим разведчиком. Он все чаще и чаще вылетал на свободную «охоту» и в тыл противника за свежей информацией. Совершив ряд удачных поисков, Павел доставил штабу ценные сведения. Об этом писала в передовой статье армейская газета «Крылья Родины». В пример приводились действия истребителей, успешно ведущих разведку и свободную «охоту». Рядом с бывалым истребителем флаг-штурманом Пологовым стояли фамилии его учеников: Шешени, Калинина, Сорокина.

Получив «добро» начальства и переговорив с метеослужбой, Павел привычно проложил на карте маршрут. Синоптик предупредил, что слоисто-кучевую облачность, нижняя кромка которой не превышает двухсот – трехсот метров, можно пробить на высоте не менее двух километров.

Сначала Пологов летел, словно в молоке. Над городом Люботин в глаза ему брызнули солнечные лучи. Вдали плыли облака. Они то вытягивались пушистыми слоями, то громоздились огромными причудливыми айсбергами. Но любоваться ими было некогда. Пришлось опять окунуться в белую пелену. Вырвавшись из облаков вторично, Павел принялся рыскать вдоль и поперек нужного ему квадрата, пока наконец не обнаружил помеченную на карте развилку дорог. По шоссе вытянулись колонны мотопехоты, артиллерии и крытых автомашин. Пологову предстояло определить количество вражеской техники, живой силы и направление их передвижения.

Прячась за тонким слоем облаков и ведя наблюдение сквозь просветы, разведчик без помех пролетел вдоль всей пятикилометровой колонны гитлеровцев.

«Не возвращаться же обратно с полным боезапасом», – подумал Павел.

После первой атаки Пологова фрицы открыли бешеную пальбу по предполагаемому пути истребителя. Но опытный летчик, входя в облачную завесу, мгновенно бросал машину в сторону или разворачивал ее на сто восемьдесят градусов, запутывая гитлеровцев. Вываливаясь затем там, где его совсем не ждали, он поливал их свинцом и вновь скрывался в облаках.

Горючего оставалось в обрез. Летчик лег на обратный курс. Недалеко от своих позиций Пологов наткнулся на немецкого разведчика «Хеншель-126». На него пришлось израсходовать весь остаток боекомплекта. Разведчик исчез в тучах.

Глянув вниз, Павел встревожился: земля быстро окутывалась мглой. Как же он сядет? Включив радио, поспешно запросил Березу-один. Ему ответили:

– Тридцать первый, следи за ракетой. Полосу обозначим кострами.

В мутном небе одна за другой вспыхнули зеленые ракеты. Затем Павел увидел мигавшие во мраке, точно светлячки, четыре огненные точки. «Аэродром!» И вдруг светлячки, будто по команде, сверкнули ярким пламенем. Видимо, услышав шум мотора, в костры плеснули бензин.

Пологов уверенно посадил самолет и выключил двигатель. В наушниках раздался голос Варчука:

– Порядок!

Командир полка, выслушав доклад штурмана, пожал ему руку и порадовал:

– Только что из стрелкового полка сообщили, что в районе передовой разбился «хеншель». Выходит, верно говорят, что в мутной водичке неплохо рыбка ловится, – Варчук дружески хлопнул штурмана по плечу.

Едва Пологов вышел из штаба, как увидел поджидавшего его Григория Кучеренко.

– Ну как, Павел Андреевич, не увязли в этой простокваше? – мотнул головой вверх.

С некоторых пор между Пологовым и Кучеренко незаметно стали складываться близкие, дружеские отношения. Летчики знали друг о друге почти все: и кто где родился, и кто чем занимался до войны, и у кого кто остался дома. И когда кто-нибудь из них получал письмо, то читали его обычно вдвоем. И оба одинаково радовались, если долгожданный треугольник приносил приятные вести. А если сообщение оказывалось не из радостных, то и тут вдвоем было легче: тревоги и волнения переживаются не так остро, если их делишь с кем-нибудь пополам.

Пологов был лет на десять старше Кучеренко. Немудрено, что Григорий часто обращался к нему то за советом, то за помощью. Вот и сейчас, пройдя рядом со штурманом несколько шагов, он остановился:

– Павел Андреевич! Завтра с утра мы с Сорокиным летим на разведку в район Тамаровки. Надо разузнать, где они там понаставили зенитки.

Пологов пытливо посмотрел на молодого пилота и сказал, что дело – не из легких. Потом он достал портсигар и оба закурили.

– Вот что, – помедлив секунду, произнес штурман, – есть тут у меня одна мыслишка, но нужно кое-что продумать. Давай-ка отложим наш разговор до ужина. А сейчас, извини, тороплюсь: переоденусь – и на заседание партбюро.

О том, что сегодня будут обсуждать его заявление о приеме в партию, Пологов знал еще три дня назад и все это время чуточку волновался, хотя и старался скрыть это.

Войдя в избу, где собрались члены полкового партийного бюро, Павел как-то сразу почувствовал робость, чего с ним не случалось даже в критической боевой обстановке. Но скоро успокоился: все отзывались о нем как о человеке, достойном быть коммунистом. У него на боевом счету больше всех в полку сбитых самолетов противника, и молодых он обучает толково.

Когда перешли к голосованию, все подняли руки «за».

Перед ужином Пологов, Сорокин и Кучеренко сидели в «курилке». «Курилка» – это две нетесаных доски на чурбаках и вкопанная до половины в землю бочка с водой.

Сорокин и Кучеренко молчали, а Пологов, рисуя на земле щепкой какие-то фигуры, объяснял:

– Значит, так. Сорокин летит на Як-1, Кучеренко – на Ла-5. А Ла-5, как известно, в воздухе очень похож на немецкий «Фокке-Вульф-190». Вот отсюда мы и будем танцевать… При подходе к Тамаровке вы начнете имитировать, будто за нашим «яком» увязался «фоккер». Дистанцию между собой держите метров четыреста. И ты, Гриша, время от времени постреливай, чтоб зенитчиков в заблуждение ввести. Немцы будут думать, что их истребитель преследует нашего. Огонь открывать побоятся, чтобы не зацепить «своего». Ну, а вам только это и надо. Там уж действуйте по обстановке.

Пологов затер подошвой сапога нарисованные на земле фигуры.

Сорокин восхищенно прицокнул языком:

– Вот это я понимаю! Здорово придумано!

И все трое оживленно заговорили, уточняя подробности предстоящей разведки.

А за ужином Павел принимал поздравления друзей:

– Сколько событий в этом месяце! – загибая пальцы, подсчитывал Урядов. – Немцев под Сталинградом шарахнули – раз! Курск освободили – два, Ростов – три, Краснодар – четыре, Луганск – пять. В партию нашего штурмана приняли, и он надел майорские погоны – шесть. Да плюс к тому – я из госпиталя вернулся.

– Ордена получили, – подсказал Иван Сорокин.

– Пожалуй, если так считать, пальцев не хватит, – рассмеялся Павел.

– А до конца месяца еще далеко, – вставил Варчук, – что-нибудь еще будет…

– День Красной Армии будет, – напомнил Сорокин.

– Давай-ка, Сашко, вдарь по струнам, – попросил Григорий Кучеренко.

Техник по фотооборудованию Александр Ткаченко, круглолицый блондин, до войны преподавал в харьковской музыкальной школе и хорошо играл на баяне. Без него не обходился ни один праздник. Вот и сейчас он ловко пробежал пальцами по клавиатуре, а Кучеренко, как заправский солист, откашлялся, заложил руку за ремень и баритоном загремел:

Беда не приходит в одиночку

Случилось то, чего Пологов больше всего опасался. Он возвратился с патрулирования наземных войск, когда ему передали письмо от зятя Ивана Варламовича. Едва Павел развернул исписанный торопливым почерком лист, как сердце его мучительно сжалось, а строчки вдруг стали неразборчивыми и поплыли перед глазами… «Мария упрашивала меня ничего не сообщать, – писал Иван Варламович, – но я отправляюсь на ответственное задание и не знаю, доведется ли нам когда-нибудь свидеться. Поэтому не могу больше таить правду… Полгода назад в танковом бою под деревней Герасимовкой Горшечного района Курской области погиб твой брат… Отомсти извергам за смерть нашего Юрика…»

Пологов не хотел мириться с мыслью, что ему больше никогда не увидеть брата. Он снова пробежал глазами по строчкам письма. Вспомнился новогодний разговор с Марией.

Во время приезда Павла домой после ранения сестра жаловалась, что Юрий отказался от брони. В начале войны он работал на первом тагильском блюминге. Начальник цеха боялся потерять хорошего мастера и уговаривал его не обращаться в военкомат. Но Юрий в конце концов настоял на своем.

И еще вспомнил Павел, как по пути из Нижнего Тагила на фронт он заехал в Челябинск навестить брата. Тот служил старшим механиком-водителем в запасном полку и занимал должность инструктора по подготовке молодых танкистов. Брат тогда прямо заявил, что ни за что не останется в тылу.

И вот… его нет. А от Павла это скрывали, берегли от горя.

Варчук, прочитав письмо, сказал:

– На задание не пущу! Поостынь малость, успокойся, тогда и полетишь.

Пологов долго бродил за летным полем и вернулся, когда почувствовал, что озяб.

И еще одна беда свалилась на плечи штурмана: погиб его напарник, один из самых отважных летчиков первой эскадрильи Алексей Урядов. Погиб нелепо, на своем же аэродроме. Не прошло и двух дней, как Алексей приехал из Горького после госпиталя, рассказывал о доме, о жене, о том, как истосковался по небу, как не терпится ему сесть в самолет.

Ночью выпал снег и плотно укутал землю. Небо, точно ватой, обложило тучами. Вокруг – белым-бело. Когда утром летчики приехали на аэродром, ровное снежное поле было выутюжено катками. Урядову, как возвратившемуся из отпуска, полагалось для восстановления техники пилотирования выполнить контрольный полет с одним из командиров в двухместном самолете. Варчук предложил ему вылететь вместе. Но Урядов отказался: дескать, двадцать дней – не срок, справлюсь сам. Дело в том, что для опытных летчиков, имеющих перерыв в полетах до тридцати дней, инструкцией разрешалось и самостоятельно делать такие полеты. Урядов воспользовался этим правом.

Трагедия разыгралась у всех на глазах. При заходе на посадку самолет на скорости двести восемьдесят километров под углом врезался в землю.

У пилота получился просчет глубинного горизонта. В глазах Урядова снежный покров поля слился с белой далью, и ему, вероятно, показалось, что выравнивать самолет еще рано, а на самом деле было уже поздно.

Так погиб Урядов, дорогой для всего полка человек, смелый, простой, общительный. Его похоронили на усадьбе одного из совхозов Воронежской области со всеми воинскими почестями.

На могиле молодого отважного летчика установили обелиск.

Февральские морозы завернули под тридцать. Но боевые вылеты не прекращались. Они следовали своим чередом.

Однажды, поднявшись в воздух и взяв намеченный курс, Павел неожиданно уловил ненормальную работу мотора. Стрелка прибора показывала всевозрастающую температуру воды.

Пологов летел на разведку. Задание он получил лично от приехавшего в полк командира дивизии. Провожая Павла, тот напутствовал:

– Товарищ майор, ожидаю вас с точными данными. Учтите, что мой доклад ждут в корпусе…

Стрелка прибора неотвратимо ползла вверх.

Перегрев! Что делать? При такой высокой температуре двигатель откажет через считанные минуты.

Павел развернул машину и возвратился обратно.

Около самолета закопошились техники и механики. Прибежал Варчук с инженером Котелевцевым.

– Что случилось? – запыхавшись, осведомился Варчук.

Пологов объяснил. И вдруг из-под радиатора самолета Котелевцев извлек плотный стеганый чехол. Швырнув его в сторону, зло выругался:

– Вот она – причина перегрева. Из-за такого пустяка недолго и в ящик сыграть.

Оказалось, что моторист забыл убрать злополучный чехол, предохраняющий от промерзания неработающий двигатель.

Варчук стал выяснять, кто готовил машину, а Павел крикнул: «От винта!» – и вскочил в кабину.

Через час комдив получил от штурмана нужные сведения и перед отъездом распорядился:

– Снять с виновника происшествия знаки отличия и сообщить его фамилию в дивизию.

Правда, знаки отличия снимать не пришлось, так как мотористом оказался рядовой солдат и новых погон еще не надевал.

Перед решающим сражением

В начале апреля снег потемнел, прижался к земле, из-под него местами выступали серовато-бурые пролысины. От них повеяло теплом. С каждым днем небо становилось голубей, светилось прозрачной лазурью. Как-то враз буйно разлились реки. Вырвались на волю истомившиеся в затворничестве ручьи и заиграли, заискрились солнечными зайчиками. Талая весенняя вода заполнила низины.

В сводках Совинформбюро запестрела лаконичная фраза: «На фронте ничего существенного не произошло».

Но это было лишь относительное затишье. Продолжались настойчивые бомбардировки и артиллерийские налеты с обеих сторон: то тут то там вспыхивали яростные воздушные схватки, охотились за «языками» разведчики. Изо дня в день истребители сопровождали на задания штурмовиков или прикрывали наземные войска.

Незаметно прошел май. Авиаподразделение Варчука перебазировалось на аэродром Солнцево, южнее Курска. Кроме того, произошло переформирование: 737-й полк влился в состав 291-й штурмовой авиадивизии, которой командовал полковник А. Н. Витрук.

Еще в мартовской наступательной кампании войска Красной Армии выдвинулись на сто километров западнее Курска. Образовалась Курская дуга.

Пологову зачастую приходилось наблюдать с воздуха огромные пространства освобожденной земли. Куда ни бросишь взгляд – везде войска и гражданское население строят линии глубоко эшелонированной обороны.

От высоких штабных начальников Павел слышал, что в Отечественную войну никогда и нигде не возводилась такая прочная и живучая оборона, как на Курской дуге.

Там было вес: противотанковые рвы, лабиринты траншей, доты, блиндажи и наблюдательные пункты, многочисленные минные поля с проволочными электрическими заграждениями.

Не приходилось сомневаться, что и немцы не сидят сложа руки.

Потерпев небывалое поражение в Сталинградской битве, проиграв весной сражение на Кубани, гитлеровское командование рассчитывало взять реванш летом под Орлом и Курском.

Захваченный в плен немецкий летчик рассказал, что недалеко от своей авиабазы, в лесу, он видел строительство крупного концлагеря. Сообщив об этом, он высокомерно присовокупил:

– Сам фюрер распорядился строить этот лагерь для русских армий, которые будут окружены под Курском.

…Первого июля на аэродроме приземлился двухмоторный «Дуглас». И тотчас Пологова вызвали в штаб. Его встретили Варчук и командир дивизии Витрук.

– Товарищ майор, – обратился к нему полковник, – выбирайте шестерку лучших и прокладывайте маршрут до Воронежа. Там, прямо в воздухе, вас сменят. Прошу иметь в виду, что задание особое – сопровождать «Дуглас». Время на подготовку – пятнадцать минут. Вопросы есть?

– Все ясно, товарищ полковник.

Дав последние наставления летчикам, которые отправлялись на задание вместе с ним, Пологов заторопился к своему «яку». И тут он обратил внимание, что к «Дугласу» подъехали две легковые автомашины. Из них вышло несколько генералов.

Павел узнал командующего фронтом генерала армии Н. Ф. Ватутина и командующего 2-й воздушной армией генерала С. А. Красовского.

О том, что этот полет имел прямую связь с предстоящими событиями, Пологов догадался, когда 2 июля его с Варчуком и начальником штаба вызвали в дивизию. Здесь уже находились все командиры, штурманы и штабисты полков.

Витрук только что вернулся от Красовского с армейского совещания. На столе комдива были аккуратно разложены картонные листы с наклеенными на них аэрофотоснимками неприятельских позиций. В лупу четко просматривались дороги, степные овраги, тропинки, траншеи с горбатыми брустверами, дзоты и даже тонкие, как паутина, нити проволочных заграждений.

– Удачные фотографии! – констатировал Витрук.

Пологов узнал два снимка, сделанных при последнем разведывательном вылете.

Витрук подошел к другому столу, на котором лежала крупномасштабная карта. На ней жирно выделялась обведенная красным карандашом Курская дуга. Над флангами дуги нависли вражеские выступы: Орловский – с севера и Белгородско-Харьковский – с юга.

– Вот ключевые позиции южного фаса Курской дуги, – указывая карандашом на красные кружки, заговорил Витрук. – Основной удар танковых соединений противник скорее всего направит на Обоянь и Прохоровку. В этих направлениях степь, пересеченная мелкими оврагами, благоприятствует врагу. Здесь он наверняка пустит своих «тигров», «пантер» и «фердинандов».

– Мы с вами взаимодействуем с 6-й армией, – продолжал полковник. – Гитлеровцы на небольшом участке сколотили бронированный кулак из своих отборных танковых дивизий СС: «Мертвая голова», «Райх», «Адольф Гитлер», «Великая Германия».

Витрук ознакомил офицеров с задачами полков.

Командование армии получило предупреждение Ставки, что наступление противника ожидается в период с 3 по 6 июля. Эти данные подтверждали пленные. Возле Белгорода перешел линию фронта и сдался в плен сапер, словенец по национальности. Он показал, что его часть получила задачу – разминировать минные поля и снять проволочные заграждения. Солдатам выдали сухой паек и шнапс на пять дней. Примерный срок наступления – 5 июля.

А на другом участке Курской дуги разведчики обнаружили перед передним краем группу немецких саперов, занимавшихся той самой подготовкой, о которой рассказывал перебежчик. В ночной схватке разведчикам удалось взять «языка». Им оказался рядовой солдат саперного батальона. Он подтвердил ранее добытые сведения: наступление назначено на три часа 5 июля. Войска уже вышли на исходные позиции.

Как и многие, Пологов в ночь с 4 на 5 июля почти не сомкнул глаз. В два часа он с Варчуком вышел из землянки. В небе мерцали звезды. Невероятная тишина висела над полем. Трудно было представить, что на сотни километров вокруг замерло в ожидании сигнала колоссальное скопление войск и техники.

Упреждая артподготовку гитлеровцев, командование фронтом отдало приказ: в 2 часа 30 минут открыть огонь по противнику из шестисот орудий и гвардейских минометов – «катюш». Вздрогнула земля. Над полями и перелесками прокатился тяжелый грохот и слился в сплошной клокочущий гул. Сражение началось.

Над Курской дугой

Более четырех часов, прислушиваясь к отдаленной канонаде, летчики ждали в готовности номер один. По сигнальной ракете Пологов повел эскадрилью истребителей на сопровождение «илов».

Не успели штурмовики пробиться сквозь свирепый огонь зениток и выйти на цель, как наземная станция наведения передала:

– «Маленькие», внимание! Я – Коршун-пять. Справа, выше вас, «фоккеры»! «Горбатые»,[8] будьте внимательны!

Но истребители уже шли навстречу противнику. Как и было предусмотрено Варчуком, атаки «ильюшиных» прикрывал Пологов с ведомым, а другая группа завязывала бой с «фокке-вульфами». Пока штурмовики «обрабатывали» наступающих «тигров» и «пантер», пологовский напарник и два «ила», получив повреждения, повернули на восток.

Оставшись один, Павел тревожился не за себя, а за своих подопечных. Он хорошо знал, как яростно фашистские истребители набрасывались на «ильюшиных». Именно от них гитлеровцы несли тяжелые потери. За это немцы прозвали «илов» – «шварце тод» – «черная смерть». Но была и другая причина ярости вражеских летчиков: за каждый сбитый советский штурмовик им назначалась награда в две тысячи марок.

От взрывов бомб, снарядов и мин, от грохота орудий и танков стонала земля. За сплошными клубами дыма невозможно было разобрать, что делается внизу.

Снова раздался треск в наушниках, и тот же беспокойный голос распорядился:

– «Горбатые»! Я – Коршун-пять. Кончай работу!

Пологов находился сзади и выше штурмовиков. Он увидел, что они, набирая скорость, уклоняются в сторону от нужного курса и наверняка проскочат свой аэродром.

– «Горбатые»! Я – Береза, – подключился в эфир штурман. – Берите левый пеленг двенадцать градусов.

Штурмовики неслись в прежнем направлении. Павлу стало ясно, что радиосвязь нарушена. До предела нажав газ и обогнав «илы», он зашел сбоку головного самолета и качнул машину с крыла на крыло: «Следуйте за мной». Вероятно, «ильюшины» тут же разобрались в своей ошибке. Они развернулись и пошли точно в сторону своей базы.

Пологову не удалось долететь до полка: недостаток горючего заставил его сесть на ближайшем аэродроме. Он заправил «як», предупредил по рации Варчука о причине задержки и вылетел к своим. На аэродроме его встретил Сорокин и сообщил, что все возвратились без потерь. Выяснилось, что у ведущего «ила» отказало радио и он временно потерял ориентировку.

Сложность заключалась и в том, что над равнинной местностью, не имеющей заметных ориентиров, выдерживать заданный курс очень трудно: не существовало никакого средства против активного влияния на компас Курской магнитной аномалии. Естественно, в этих условиях работа флаг-штурмана полка приобретала исключительно важное значение.

На вторые сутки после начала битвы неприятельским танкам удалось прорвать линию обороны наших войск. Основные удары нацеливались на Обоянь и Прохоровку. В этой напряженной обстановке советские истребители работали, точно конвейер: едва пополнят бензобаки и боекомплект – сразу в воздух.

Северо-восточнее Белгорода, у Прохоровки, произошло одно из крупнейших танковых сражений: около полутора тысяч бронированных машин сошлись на узком участке фронта. Казалось, что сражаются уже не люди, а раскаленный металл.

Наступление противника захлебывалось.

…Утром Варчук сообщил Пологову:

– Звонили из отдела кадров корпуса. Обязали выполнить полученную три дня назад шифровку: отправить тебя в распоряжение штаба 16-й армии. Что будем делать?

Пологова отзывали в другую воздушную армию на повышение. Сначала, узнав об этом, Варчук посоветовался с комдивом и решил день-два повременить. Пока судили да рядили, началась Орловско-Курская битва.

Надеясь, что в горячке боев все потихоньку утрясется, Павел успокоился: ему не хотелось расставаться с Варчуком, с однополчанами. Он крепко сроднился с ними. И вот – опять.

В этот день Пологов сделал только один вылет. Его встретил хмурый механик:

– Вас ждет майор из корпуса.

Павел прошел на КП и начал было докладывать, но Варчук безнадежно махнул рукой:

– Знакомьтесь, товарищи!

Рядом с командиром полка стоял румяный, гладко выбритый офицер. Обмундирование на нем было ловко пригнано, новенькая портупея поскрипывала, хромовые сапоги блестели, как зеркало.

Он сунул штурману сложенный вчетверо лист бумаги и попросил расписаться.

В шифровке Пологову приказывалось немедленно явиться в штаб корпуса. На документе уже стояла виза Варчука.

…В тренировочной спарке Як-7б Павел занял место в кабине пилота, а Сорокин сел сзади. Маршрут проложили прямой – с юга на север: штаб 16-й воздушной армии дислоцировался недалеко от Курска. Отсюда Сорокин увез однополчанам последний привет от бывшего флаг-штурмана. Получив назначение на должность командира 163-го истребительного авиационного полка, Пологов в первую очередь познакомился с боевой обстановкой.

На севере Курского выступа авиация прикрывала наземные войска 13-й армии. Обозначились основные ударные «клинья» противника – на Ольховку и Поныри. Взаимодействие с наземными соединениями организовали так: на поле боя находились представители авиационных частей, координировавшие по рациям действия истребителей.

Каково же было огорчение Пологова, когда на месте базирования своего нового полка он застал лишь штаб во главе с майором Сушко. Летный состав и технический персонал оказались разбросанными по соседним подразделениям 273-й авиационной дивизии.

8 июля на аэродроме Колпны Пологов собрал всех летчиков и принял полк. Выяснилось, что в его распоряжении осталось всего восемь самолетов Як-3 и Як-7б. Ожидали поступления новых Як-9.