Подхватил парнишку на колени, быстро оглядел руку, поцокал языком: - Ты, паря, когда что-то в огоньке видишь, то лучше палочкой достать или там крючком... А руки - они человеку не для того дадены. Давай-ка полечим скоренько, для того хороший способ есть. Говоря, пан Мацапура развязывал штаны. Не смущаясь присутствием ведьмы, окропил парнишкину руку - полечил давним дедовским способом, Гринь и сам им пользовался, если приходилось сильно обжечься. В длинных нечеловеческих глазах стояли вполне понятные слезы. Человеческие, детские. - Заживет, паря, как на собаке. Тряпицей сейчас завернем. Ты, баба не стой столбом, тряпицу подай чистую! Гринь смотрел, как Мацапура утешает своего четырехлетнего пленника четырехлетнего, потому что два месяца этому мальчонке приписать никак не удается. Как пан Мацапура, любивший детей совсем особенной любовью тетешкает на коленях странного чортова младенца, гладит по голове, совсем забыв об издыхающей в траве огненной твари. Как ведьма Сало походя тычет в тварь носком сапога, оглядывается, заново начинает шевелить ноздрями... Гринь отползал. По-рачьи пятился, пока стебли травы не скрыли от него и далекий костер, и черный силуэт насторожившейся ведьмы, пока звон цикад не заглушил нелепую песенку, которую добрый дедусь напевает внучку на сон грядущий. А тогда, удалившись на порядочное расстояние, подхватился и побежал прочь. - Э-э-э, то панночка Ярина все никак сдохнуть не может! Ну подите сюда, ясна панна, я допоможу!.. Вместо привычной шабли в руках Дикого Пана был щербатый прямой клинок. А Яринс Логиновне негде было добыть зброи - костыль разве что, а костылем много не навоюешь. - Вон где встретиться пришлось, - Магщпура шагнул вперед, из-под сапог его брызнули искры прогоревшего костра. - В пекло за старым чортом потащилась? Ну, иди сюда, Ярина Загаржецка, сосватаю тебя и на свадебке потанцую! Н-на! Щербатый клинок вошел в бледную девичью шею у самого основания... Гринь охнул и открыл глаза. Серое небо. Трава в росе. Рядом, ткнувшись лицом в ладони, спит под рогожкой Ярина. Живая. Гринь перекрестился. Перевел дыхание, принюхался, как давеча ведьма. Пахло сырой землей и конским навозом, сквозь плотные эти запахи едва пробивалась ниточка знакомого духа. Колыбелью пахло - хотя какая там колыбель, дите такого роста уже гусей пасти должно! Приложил ухо к земле. Ничего не слыхать, оно и понятно. - Ярина! Ярина Логиновна! Вставайте, иначе не догоним. Стон. Сотникова села, не отнимая ладоней от лица. Помотала лохматой головой, что-то пробормотала сквозь зубы. Гринь испугался - сон в руку?! Он ожидал увидеть на Яринином лице рану, кровь. А увидел слезы; в серой пыли, налипшей на впалые Яринины щеки, пестрели светлые промоины. Сотникова ревела и не могла остановиться. Что-то часто плачет гоноровая Ярина, день за днем глаза на мокром месте. - Уйди, чумак! Оставь меня в покое... Чего вылупился?! Гринь попятился. Сотникова повалилась на землю, заколотила кулаками, будто капризное панское дитя: Так мне и надо! Так мне и надо! Калека, опудало, баба!.. В пекло меня!.. - Коли сон дурной, так поплевать надо, - шепотом сказал Гринь. Слышь, Яриночка... - Уйди, чумак! Видеть тебя не могу! В стороне переступал спутанными ногами уцелевший Воронько. Переводя взгляд с рыдающей панночки на низкое солнце, а потом на дорогу, а потом да лошадь, а потом опять на панночку, Гринь успел подумать, что хорошо было бы осесть на хуторе и построить дом. Неленивого хозяина здешняя земля в три года озолотит. А бабы не надо вовсе. Нанять наймичок, пусть работу делают по дому, а бабы не надо, нет... - Чумак... добей меня. Сил нет. Добей! - А это можно, - сказали у Гриня за спиной. Сон в руку! Дикий Пан стоял, опираясь на здоровенную дубину. Ни ведьмы, ни дитяти рядом не было. - Кого ты мне привел, Григорий? То ж Ярина Загаржецка все никак сдохнуть не может. Ну, подите сюда, ясна панна, я допоможу!.. Ярина перевела взгляд с Мацапуры на Гриня. И, встретившись с ней глазами, он все понял и едва не засмеялся, такой вздорной была панночкина мысль, но смех застрял в горле, потому что сотникова ПОВЕРИЛА: - Так ты меня вел... Григорий? Не отвечая, Гринь прыгнул на Дикого Пана. Слишком вольготно стоял пан Станислав, слишком не стерегся, и шабли при нем не было... Как на соляной столб налетел. Крепко стоял зацный и моцный, только уклонился от просвистевшего Гринева кулака, поймал чумака за руку... и поскользнулся на росе, грянулся на землю вместе с Гринем. - Ах ты чортов братец! Потемнело в глазах - то пан Станислав приложил Гриневу голову о случившийся рядом мелкий камень. О такой камушек можно плуг сломать, а можно и выворотить... из земли... выворотить... Панская шея была неохватной, будто поросшая мхом колода. Гринь все сжимал и сжимал пальцы; рядом заверещала сотникова, заверещала, как десяток ведьм. Гриня снова ударили по голове - пальцы разжались сами собой, выпуская Мацапурино горло. Высоко над собой он увидел белесое небо, качающиеся стебли и ухмыляющееся лицо Дикого Пана; через миг вместо лица появился сапог с налипшими комьями земли - жирной, плодородной. Сапог легонько подтолкнул Гриня в висок; мир взорвался болью, Гринева голова повернулась, как снежный ком, позволяя сквозь красную пелену разглядеть и сотникову. Ярина Логиновна стояла на коленях, сжимая в одной руке костыль, а в другой - неизвестно когда подобранный камень. Пан Станислав оставил поверженного чумака, шагнул к панночке, поигрывая своей дубиной. Сотникова оскалилась сквозь невысохшие слезы и кинула камень. Мацапура уклонился. Поднял дубину к плечу, примерился... Гринь повис у него на руке. Чумаки живучи; мало, что ли, Гриня били? И по голове случалось получать, а скамейка в шинке не мягче Мацапуриного кулака. Красным глаза застилает - а все равно поднимался, поднимется и теперь!.. Вот разве что толку от его усилия не было никакого. Мацапура легко стряхнул оглушенного чумака, замахнулся на этот раз дубиной - в землю вбить и в земле же оставить. Лежи, Гринь, мечтай о плуге... Когда-нибудь и тебя распашут... - Ни-е трогай! Ни-е-е! Между почти уже мертвым Гринем и занесенной Мацапуриной дубиной возник кто-то третий. В какой-то момент чумаку показалось, что он видит собственную покойную мать. Он и был в эту минуту похож на Ярину Киричиху - чортов младень с разными руками, - разве что пекельный огонь в раскосых глазах достался хлопцу от батьки. И норов, вероятно, тоже его. - Не тр-рогай! - сказало дитя голосом исчезника из Гонтова Яра, и пан Мацапура, Дикий Пан, очень любивший детей, послушал его. ...Весу в нем было порядочно. Тяжелый он, чортов младень, за эти месяцы вымахал - как за четыре года! Гринь шел, стараясь не оступиться. Придерживал на плечах две тонкие, жилистые ноги. - Братик хороший... Жесткая ладонь гладит макушку. Гринь уже научился не вздрагивать. "Гринюшка, убереги!.." Уберег? Дикий Пан, зацный и моцный Станислав Мацапура-Коложанский, шагал за чумаком след в след. Дышал в затылок. Гринь, не глядя, чувствовал, как пан ухмыляется. Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи Баба злая. И свитка на ней злая, и сапоги злые. Не дам ей сладкий корешок. Пусть свой хлеб жует противный, сухой. Я корешок достал, ей не дам, дядьке дам. Дядька хороший, и штаны на нем хорошие. Корешок растет через три пленочки. Первая тонкая, вторая толстая, третья такая, как вода. Я протянул руку через три пленочки и взял корешок. Там кто-то сидел и тоже его хотел, и хотел схватить меня за руку, но я показал ему дулю и убежал. Наша пленочка сверху разноцветная. Как радуга. Я показываю хорошему дядьке, но он не видит. Бедненький. Слепой. Сверху плавают смыслы. Я хватаю самую жирную, она скользкая, как рыба. Я съем эту смыслу, и мне будет хорошо. Дядька плохо рисует. Я хорошо рисую, но у меня не получается. Это потому, что дядька дал мне плохую палочку. Она сломалась. В кустах сидит кто-то. Кто-то настоящий, в нашей пленочке. И смотрит. Он думает, что его не видно. Злая тетка начинает нюхать - она его тоже не видит, но хочет его понюхать. Мне смешно. Дядька не хочет рисовать смыслу. Тетка не хочет ловить для меня саламандриков. В огне плавают саламандрики - они тоже в нашей пленочке, но некоторые и в другой. Я хочу поймать того, из другой пленочки, но попадается настоящий. Он горячий. Мне больно. * * * Он хороший! Не трогай его! Не бей его, дядька! Другой дядька лежит на земле, и под ним кочевряжатся пленочки. Как будто он хочет перевалиться на другую сторону, туда, где растет сладкий корешок. Но у него не получается. Его побил хороший дядька. Другой дядька вчера приходил к костру. Наверное, хотел есть. Хотел саламандрика. Про него еще говорила тетка. Непонятно. Еще одна тетка. Ее зовут Девка. Так ее называла первая тетка. У нее болит ножка. Плохая тетка не хочет ее обидеть. Она только делает вид, что злится. А дядька злится по-настоящему. Что такого сделал этот, который на земле? Почему на него злится дядька? Но сильнее он злится на Девку. Братик, говорит второй дядька. Я вижу, что это не дядька, а хлопец. Где-то здесь его братик. Я оглядываюсь, но никого не вижу. Только за две пленочки отсюда много дядек в железных одежках лезут на высокую стену. Они далеко, их плохо видно. Они открывают рты - наверное, есть хотят. Братик, говорит дядька-хлопец. Мне его жалко. Он смотрит на меня. Я хочу поймать новую смыслу, чтобы стать умнее. Но смыслы уворачиваются от меня, они слишком большие, чтобы поймать одной рукой. Братик, говорит дядька-хлопец. А добрый дядька говорит мне, чтобы я шел обратно. Он хочет убить дядьку-хлопца. И чтобы я ему не мешал. Он хороший, говорю я. Не трогай его. Это мой братик. Да! Я понял! Это мой братик, только большой. Он быстро вырос, а я расту медленно. Нельзя его убивать. Он хороший. Добрый дядька смотрит на меня. Мне хочется поймать смыслу, вместо этого в руку попадается большое яблоко. Оно червивое. Я бросаю его на землю. Добрый дядька смотрит на яблоко. Спрашивает: "Где ты его взял?" Я говорю, что хотел поймать смыслу, а попалось яблоко. Что там есть еще, но все червивые. Дядька оглядывается кругом. Кругом поле. Ничего нет. Пасутся кони. Те железные люди, которые лезли на стену за две пленочки отсюда, уже попадали вниз и лежат. Не двигаются. Сверху их поливают водичкой, только она почему-то черная и очень горячая. Дядька ничего этого не видит. Он ищет дерево, на котором выросло червивое яблоко. Я смотрю на братика. Тепло. Было тепло. Там была мама. Я подхожу к братику и трогаю его. Он хороший. Девка что-то говорит. Тетка смотрит на дядьку и спрашивает, что, может быть, Девку оставить в живых, она еще пригодится. Я говорю, что если они убьют братика и Девку, то я их убью. Тетка пугается. Она меня боится. Она не хочет, чтобы я ее убивал. Дядька говорит, чтобы я не баловался. Я глажу братика по голове. Он добрый. Я спасу. У Девки болит ножка. Она тоже злая, как тетка. Они с теткой едут на одной лошади. Братик несет меня на закорках. Это хорошо! Я еду на братике, как на конячке. Мне нравится. Братик веселый. Дядька идет сзади и улыбается. Я знаю, он хочет потом убить и братика, и тетку, и Девку. Тетку пусть убивает и Девку тоже, но братика я ему скажу, чтобы он не убивал. Тетка и Девка едут впереди. Они говорят между собой, что хорошо бы убить дядьку. Дядька не слышит их слов, но все понимает. И улыбается. Домов нет. Потом появляются коровы. Потом появляются дома. На улице стоят люди. Они некрасивые. Потом мы заходим в один дом. Там очень много пленочек; я сперва смотрю, как они переливаются радугой. Потом протягиваю руку и достаю цацку. Она хорошая. Тетка кричит. Все сбегаются и начинают смотреть на цацку. Я отдаю ее Девке. Дядька забирает цацку у Девки и кладет себе в карман. Я говорю, что цацку нельзя есть. Приходят другие люди и приносят еду. Вкусную, как сладкий корешок. Я ем. Я хочу спать. Мне снится золотая пчелка. И еще мне снится мама. Она хорошая. Логин Загаржецкий, сотник валковский Z ...И хлопцы все надежные. Бывалые хлопцы, хоть в огонь, хоть в воду, хоть в пекло! Думал сотник в церковь Божию зайти - да оробел, на паперти остановился. А что как отвернется Богородица, свечка погаснет, поп проклянет? После того как с ведьмачом в сговор вступил, душу христианскую, считай, погубил... На чорте - тьфу! тьфу! - помилуй мя, Господи, на чортяке лысом по небеси летал - кто ж такое простит?! - ...Ну, хлопцы, с Богом. Присягаю вам, что кровопивца Мацапуру в пекле отыщем, - а вы мне присягните, что не испугаетесь ни ангелов, ни демонов, ни стражей Рубежных, потому как выправлена на вас, братцы, одна коллективная виза... Тьфу ты, язык сломаешь от этих пекельных слов! - Чего нам бояться, батьку! Не пальцем деланы! - Веди! Сотник вздохнул. Вот они, все перед ним - вот Забреха, вот Небийбаба, вот беглый пушкарь Дмитро Гром, при всяком приступе необходимый; вот Щмалько, сорвиголова, старый греховодник; вот Свербигуз, весь в рубцах, как девка в монистах, вот браты Енохи, за покойного батька мстить идут... Ох, уследить бы за молодцами, удержать бы до поры, потому как мстить-то идут Мацапуре, а на жида Юдку так поглядывают, что пора бы душегубу в камень обратиться. В Хитцах-то, в том страшном деле, Юдка командовал... Вот Тарас Бульбенко, вот прочие, всего двадцать человек. Старый ведьмач поначалу стоял на своем: не брать! Никого из сотни не брать, иначе не будет Рубежа - сажа будет, и аминь! А потом, уже как в Питербурх слетали, отвел Панько Логина в сторонку - и говорит да щерится, как кот на сметану. Бери, мол, хлопцев, не более двух десятков, но и никак не менее. Коллективную визу, вишь, проклятый жид справил, а не будут пускать, так ты, сотнику, припугни. Припугни, говорит ведьмач, и глазами своими зеленющими сверк-сверк; а не сам ли твердил недавно, что, мол, сажа от хлопцев останется?! У Нечитайлы жинка в Валках и ребят полдесятка. А у Свербигуза одна жинка за Дунаем, другая на Дону, еще, говорят, и третья есть, а детворы - как гороха... Мало мы ребят сиротили? Яринка. Ярина Логиновна. Хлопцы все понимают. Что идет сотник вроде за Мацапурой - но на деле дочка ему нужнее, нежели месть. - Добре, хлопцы. Ступайте там, попрощайтесь. Наутро выступаем! Разошлись. Тихо стало на опустевшем дворе, ничья голова над плетнем на поднимется, ничья собака не забрешет, тихо-тихо, как перед бурей. Нехороший закат сегодня. Красный закат - к ветру, и никаких примет не содержит боле; а гляди ж, как заныло сердце... И на улице никого. Нет, один показался-таки. Вон, у ворот переминается длинная тень, вон блеснули окуляры. - Хведир, я тебе ясно сказал! Ступай домой. Дом отцов тебе остается, должность отцова, писарем будешь при батьке Дяченко. Башковитый ты хлопец и отважный, да и я добро помню... Молчит. Окуляры снял, протирает. - Слышишь, Хведире? Не можно всем сразу уходить - на кого Валки покинем? - На батька Дяченка, - сказал бывший бурсак, и вроде тихо сказал, а так, что хоть огонь из того слова креши. - Не пропадут. Сотник плюнул. Снял шапку, вытер вспотевшую лысину: - "Не пропадут"... На что ты мне в пекле, Хведир? В седле сидишь, как дойная коза, прости Господи. А что в бурсе выучился - так в пекле это без надобности! - А вы почем знаете, пане сотнику? - если Хведир и обиделся на "козу", то наружу обиду не выпустил. - Что в пекле понадобится, а что нет? Толмач, например, понадобится? Я по-арамейски знаю, с тем пекельным забродой, Хвостиком, столковался!.. Сотник в сердцах хлопнул шапкой о колено: - Да будет же толмач! Пан Рио, чтоб его черти забрали! С нами идет для того и от пали избавлен. Блеснул глазами Хведир, усмехнулся недобро: - А кто его ведает, пане сотнику? Кто его ведает, что у того пана Рио на уме. А я... Бурсак запнулся. Снова надел окуляры, подобрал губы и сделался похож на батьку, покойного писаря Еноху: - А я вот, пане сотник, тоже... за Яринку в пекло пойду! Мне бы... только вызволить ее. Батька мой хотел за Мыколу Яринку сватать, за старшего брата. Воля ваша, только знайте, что в пекле я вам пригожусь. Ох как пригожусь, помянете мое слово! А если и сгину, так не жалко. Смотрите, пане сотнику, можете оставить меня - только как бы потом не пожалеть! - Да ты что?! - сотник задохнулся. - Грозить мне вздумал, бурсаче? В окулярах стоял отблеск гаснущего заката, и за красными искорками не разглядеть было Хведировых глаз. Выступили на рассвете. Як засядем, братья, коло чары, Як засядем, братья, при меду То хай едут турки и татары, А я себе и усом не веду! Мороз щипал добряче, а в светлеющем небе, во всей природе чувствовалась уже весна. У сотника Логина странным образом полегчало на душе: проклятая надежда, искушение адово, перестала мучить, а наоборот, придавала силы. Хлопцы пели - а сотник улыбался в усы; жива Яринка, жива и вернется, потому что у Яринки есть батько, который не боится ни турка, ни ляха... ни чорта, ни жида!.. Юдка ехал слева и чуть позади, сотник время от времени терял его из виду но знал, что беспокоиться не о чем. Хлопцы присмотрят. Много, ох много внимательных глаз держат супостата, будто на аркане, - пусть только попробует бежать! Кришталева чара, серебряна крешь Пить или не пить, все одно помрешь! Кришталева чара, серебряно дно Пить или не пить, братцы, все одно! И за паном Рио глядят, но за тем присмотр уже не такой. Тот из шкуры рвется, чтобы в свое пекло обратно попасть. Хоть и верно Хведир сказал кто его знает, что у заброды на уме? Сотник оглянулся. Два всадника ехали стремя в стремя, но один сидел в седле, как конная статуя, которую сотник видел в Питербурхе, а другой - как дойная коза, прости Господи. Сотник усмехнулся снова. Правильно он Хведира взял - не ошибся. Он человек верный, и за толмачом приглядка. Жаль только, что бурсак, а не черкас! Рудый Панько ожидал, как я уговаривались, на перекрестье. Хлопцы доехали мимо, сотник придержал коня; старый ведьмач пошел рядом, держась за стремя: - Прощевайте, Панове, вскоре ждем вас обратно с Яриной Логиновной! Юдка, который тоже задержался, согласно кивнул. Братья Енохи, не отстававшие от душегуба ни на шаг, одинаково ощерились за его спиной. Дождетесь, мол, да не всех, кое-кому в пекле самое место! - Смотри, Консул, - скороговоркой сказал ведьмач. - Дальше ни ты, ни я не властны. Будет наша смена - проскочите без потерь. Или для вида придерутся... Когда придираться станут, - это уже сотнику, - давай своим хлопцам наказ всех рубить и вперед прорываться. Тут уж как доля скажет! А если смена чужая, так... Ведьмач замолчал. Почесал в бороденке: - Ой, продала дивчина сердце, та и купила черкасу седельце... Пан или пропал. Держи, Консул! Сотник узнал знакомый колдовской медальон. Ишь, Панько! "Знатная цяця, только к чему она тебе? Еще беда какая приключится..." Старый пасичник поймал сотников взгляд. - Та не гневайся, пане! Тебе бы отдал, да только через Рубеж с такой цацкой проходить - лучше в пороховой башне люльку раскуривать. Ни к чему она тебе, послухай старого Панька! Братья Енохи, которые разговор слышали с пятого на десятое, переглянулись. Дескать, после жида будет еще и пожива! - То семь бед - один ответ, - усмехнулся Юдка, убирая цацку под жупан. - На том свете не дадут горелки, а ни пива-меду, ни вина... - слышалось впереди. Хлопцы уходили все дальше, замыкала отряд чортопхайка с не то что гаковницей - с гарматой цельной! - Ну, пошли, бесовы дети, - шепотом сказал Рудый Панько, и лицо его на мгновение потеряло привычный румянец. А может быть, сотнику показалось? Ворота стояли в стороне от дороги и были вроде шибеницы, и даже веревка висела, оборванная. Вот только кому взбредет на ум ставить шибеницу посреди леса, да еще из железа?! Сам сотник сроду бы ворот не приметил. Юдка указал. - И это двери в пекло? - хлопцы смеялись. - Ой, жиду, гляди, к шибенице привел, то, может, сам в петле и попляшешь? Пан Рио молчал. И сотник, на него глянув, посерьезнел. Хведир пытался что-то объяснить братьям, но его не слушали. Юдка слез с коня. Держа его в поводу, сделал шаг к воротам, другой... - То не торопись, жиду, куда ж ты убежишь? Коли ты уже свое дело сделал, то, может, теперь мы потешимся? Как ты над Гонтовым Яром потешался! Будто не слыша, Юдка снова шагнул вперед - оказался прямо под ржавой перекладиной... Сотник едва удержал крик. А кто-то из хлопцев и не удержал, ахнул, когда волна света, такого яркого, какого на земле и не бывает, обрушилась со всех сторон, и занялось дыхание... - Добрый день, господа, вас приветствует Досмотр. Назовите пункт следования. Ох и голос был! Панский голос, хоть по-москальски говорил, но ладно и понятно, а только жуть брала, будто мертвая статуя свой каменный рот открыла. Отвечал Юдка. Складно отвечал, хоть ни слова не разобрать. Нет, не зря душегубца помиловали до поры, ох не зря! - Пожалуйста, документы на контроль, - сказал каменный голос, эхом прокатился по всему телу, зазвенел в костях. Логин чуть приоткрыл глаза. Хлопцы собрались вокруг своего сотника, плечо к плечу и спина к спине, готовы отразить врага, откуда бы он ни появился. У многих в руках были обнаженные шабли; Хведир держал за руку пана Рио, один только Юдка стоял в стороне, и, глянув душегубцу в лицо, сотник едва узнал его. Силен, жид! Тогда на площади, перед лютой смертью у него не было такого лица. В воздухе перед Юдкой возникло белое, как подушка, облако. Оскалившись, Юдка опустил туда левую руку. Оглянулся, безошибочно нашел взглядом Логина и Рио: - Предъявляйте! Сотник почуял, как по лысине катится пот. Попробовал вспомнить молитву не сумел; гадливо осмотрел белое облако, возникшее и перед ним тоже, мысленно плюнул, скрутил левой рукой дулю и сунул в клубящийся мягкий морок. - Спасибо, - сказал каменный голос, вполне, кажется, удовлетворенный. Предъявите личности для досмотра. Рядом явственно охнул Свербигуз. Хлопцы зашатались, кто-то принялся читать "Отче наш" и запнулся на третьем же слове. Сотник ощутил, как поверх режущего света наваливается тьма, и тьма стократ хуже, как будто к отворенным жилам присосались тысячи упырей и пьют, пьют... А потом послышался другой голос - будто железом провели по стеклу: - Коллективная виза оформлена неправильно. Кроме того, двое из проходящих Досмотр находятся под заклятием, и, хоть у каждого имеется виза на дополнительную душу, пересечение Рубежа для них требует особого разрешения. У одного из проходящих досмотр имеется запрещенный к вывозу артефакт! Едва ли не весь спектр нарушений! А вам известно, что лиц, уличенных в нарушении визового режима, постигает административная ответственность? Сотник понял, что теряет сознание. Пошатнувшись, размашисто перекрестился. Раз, другой, третий... Юдка стоял, широко расставив ноги, сжимая в кулаке золотой медальон. "Всех рубить и вперед прорываться..." Кого - всех?! Нет ведь ни души, голоса одни кругом да еще свет! Тут уж как доля скажет!.. Интересно, а Юдка понял уже, своя смена или чужая?! - Вперед, - сказал Юдка одними губами. И сотник воздел над головой шаблю: - Хлопцы-ы! За мной! Рубай! Як капусту! Впере-од! Чумак Гринь, старший сын вдовы Киричихи - Чумак, слышишь?.. В комнате душно. И темно - глаз выколи, но Гринь и без того знает, что сотникову уложили на полу, неподалеку от ведьмы Сало, что братик беззвучно спит на единственной в комнате кровати, а поперек двери разлегся на лавке сам Дикий Пан - вроде бы спит, но попробуй подкрадись к нему! Кому жизнь дорога, не станет и пробовать, а то ищи потом на залитом кровью полу собственную отрубленную голову! Клинок у пана плохой, местным кузнецом выкованный, от прежней фамильной сабельки только рукоять и осталась. Шабля плохая, да пан хорош. Башку сперва снесет, а потом уж спросит, кто и зачем тут ходит в темноте. - Чумак... Гринь на ощупь нашел Яринину руку. Ее пальцы тут же стиснулись у него на запястье: - Гринь... Страшно мне. Бежать надо. На убой он нас везет, вместе с малым. Он молча привлек сотникову к себе. Зажал ей ладонью рот; чортяка хоть и спит, а все слышит. Не наделать бы шуму. - Слушай, чумак. - Гриневому уху становится жарко от шепота, жарко и щекотно. - Я с этой бабой, Сало которая... она тоже... она говорит, чтобы мы утекали, как только будет можно. Она сама этого чорта боится. Никак не может развязаться с ним. Она говорит, что поможет. Что знак даст, когда утекать... Слышишь, Григорий?! - А малый? - спросил Гринь одними губами.. Яринины пальцы сжались сильнее: - Бог с ним... Чорт с ним... чорт с ними со всеми, чумак, я жить хочу! Последние слова прозвучали не жалобно и не по-бабьи. Гринь прерывисто вздохнул. Вон как повзрослела сотникова. Сколько раз смерти в глаза смотрела - не дрогнула. А цену жизни поняла только сейчас. Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи Мы едем на лошади с хорошим дядькой. Братик едет на другой лошади. У него лошадь красивая, черная и хорошая. У тетки и Девки лошадь плохая. Коричневая и грязная. Братик молчит. Братику грустно. Мне его жалко; я глажу его по голове. Я протягиваю руку, чтобы найти яблоко и дать братику, - но за пленочкой попадается только плохое железо. Тетка говорит, что скоро город. Там живет дядька, которого зовут Князь. Мы к нему едем в гости. Девка молчит. Она боится. Тетка улыбается. Она хочет убить дядьку, когда он заснет. Ночью мы спим в доме. Мне снится, как я пролезаю из пленочки в пленочку. Там кто-то сидит, он злой! Я боюсь и просыпаюсь. Тетка уже не спит. У нее в руках длинный нож. Она идет убивать доброго дядьку. Я кричу, чтобы дядька просыпался. Я не хочу, чтобы его убили. Тетка злая. А дядька все равно не спит. У него тоже ножик. Я бегу к братику. Он просыпается и говорит, что мы сейчас убежим. Я хочу убежать! Я хочу убежать с ним к маме! У злой тетки полный рот страшных закорлючек. Дядька тоже видит их - и хочет поскорее убить ее. Пока она не сказала в него. Тетка сейчас скажет. Братик хватает меня, чтобы убежать. Я вырываюсь. Я прыгаю на тетку и кусаю ее за попу. Она кричит. Закорлючки разлетаются и никого не убивают. Она меня бьет по голове. Мне больно. Дядька едет на лошади. Тетка едет на телеге, дядька завязал ей руки и ноги, чтобы она не могла убежать. И рот, чтобы она не говорила. Братик тоже едет на телеге. Дядька говорит, что он будет его "сердюк". Что братик должен сторожить тетку, тогда дядька его не убьет. Девка тоже едет на телеге. Она же не может ходить без палки. У нее ножка болит. Дядька говорит, что тетка предательница. Но он не будет ее убивать. Он отдаст ее тому Князю, к которому мы едем в гости. И Князь ему за это даст "маеток". Тетка ничего не говорит, у нее ведь зявязан рот. Но тетка думает, что дядька дурак. Я говорю, что она сама дура. Она смотрит на меня, и глаза у нее злые. Она думает специально для меня: дядька хочет отдать меня Князю, и Князь сварит из меня кашу. Я говорю, что из меня нельзя сварить кашу. Что кашу варят из крупы. Дядька говорит, чтобы я не говорил ерунды. На небе все разноцветное. У дядьки желтый нос и желтые усы. Я смеюсь. Значит, из меня можно сварить кашу? Я спрашиваю у дядьки, зачем он хочет отдать меня Князю. Его усы уже не красные, а желтые. Он удивился. Он говорит, что Князь хочет, чтобы я был у него в гостях. Я спрашиваю, зачем Князь хочет сварить из меня кашу? Его усы уже не совсем желтые, а такие, как морковка. Он говорит, что Князь не хочет. Что он меня любит. Я спрашиваю: а кашу он тоже любит? Тетка смеется с завязанным ртом. Братик начинает говорить. Его жалко. Он говорит, чтобы меня не обижали. Он говорит, что я сирота. Я спрашиваю: что такое сирота? Мимо проплывает большая смысла, но удобная, ее можно ухватить. Я ем ее, и мне хорошо. Я говорю братику, что никто меня не обидит. Что я не сирота. Что скоро прилетит мой батька и заберет меня. Они молчат. На небе все разноцветное. За две пленочки отсюда танцует голая тетя. Очень толстая. Она, наверное, хочет помыться в речке. В речке сидит водяной. Я спрашиваю: а мы скоро приедем? Дядька говорит, что скоро. Чумак Гринь, старший сын вдовы Киричихи В село заезжать не стали, а остановились в поле настоящим лагерем. Оглобли в небо, лошадей в путы, кашу в казанок. Нас же теперь трое против одного, подумал Гринь в который уже раз. Нас же трое - одолеем. Пусть только уляжется. Оглянулся - и наткнулся взглядом на острый взгляд пана Мацапуры. Будто на шип нанизался. - Шустришь, сердюк? Играть вздумал со старым паном? В казанке булькала крупа. Дикий Пан пластал ножом кусок настоящего сала - где только раздобыл доподлинное сало в здешних краях? - Смотри, сердюк... Ты выгоду свою всегда разумел - смекни и сейчас. Дома тебя паля ждет, а здесь я тебя при случае нашинкую, как это сальце. Так что думай, что лучше - шинкой быть или надворным сотником при пане Мацапуре? И улыбнулся так, что Гриня мороз пробрал. Намек был с двойным дном или даже с тройным, да только Гриню всех тонкостей все равно не понять. - Кланяйся чаще, сердюк. И панночка твоя целее будет, да и... Красноречивый взгляд на братика. А малой, забыв обо всем на свете, тычет палкой в чью-то нору - хомяку не посчастливилось, а может быть, суслику. - ...да и младеня огорчать не будем, - хитро закруглил пан Мацапура. Сотникова, ворочавшая ложкой в казане, на мгновение подняла глаза. Дикий Пан расхохотался: - Ох, ясочка... глазки сверкают, перец, а не девка. Даром что худющая, что твой патык. Перчику-то подсыпь в кулеш, раз остренькое любишь. Давай-давай, бабе ложка к лицу, а не шабля! Ярина потупилась. Мацапура, помолчав, добавил: - А ведь бывало, гостили в замке и такие вот, тощие... Перепачканный жирный нож лежал на чистой тряпице. Этим самым ножом Гринь рассчитывал ночью перерезать путы на ведьме Сало; после слов Дикого Пана ему расхотелось дожидаться ночи. Просто схватить ножик и, не оттирая от шинки, погрузить в живот проклятого душегуба... Эге, размечтался! Бился уже с паном, было такое, до сих пор голова болит. И Ярина Логиновна тоже с ним билась. Так билась, что теперь даже Убежать не может - хромая. И ведьма Сало опростоволосилась. Уж если она не сумела Дикого Пана чрикончить - никто не сумеет... Эта последняя мысль была как каленое железо. Гринь передернулся. Сало сидела в стороне, спутанная, как порося на базаре. Лохматая черная, настоящая ведьма; в зубы ей чорт Мацапура воткнул гладко оструганную осиновую палку, чтобы колдовских слов не могла сказать. Она и молчала. Затаилась. Гринь потупился, пережидая острый приступ тоски; спустя секунду на плечо ему легла теплая ладошка: - Тебе грустно? Ладошка - Гринь накрыл ее своей рукой - была четырехпалая. - Ты не плачь... Тонкие руки кольцом обвились вокруг шеи. Гринь задержал дыхание - от братика пахло колыбелью. Домом пахло, матерью. - Ты чего, паря? - он через силу улыбнулся. - Запорожец не плачет! Хоть его на шматки режь - а он только смеется да люлькой пыхтит. Сотникова хмыкнула. Мацапура радостно оскалился: - А ведь верно!.. Ну, братчики-сестрички, за вечерю! Ни дать ни взять, короткая передышка на жнивах. Гриню помнилось - собираются жнецы, каждый достает из-за голенища ложку, каждый усаживается на свое место; ах какой он вкусный, вечерний кулеш, с салом, с солью... Кусок не шел в горло. Напротив давилась кулешом сотникова; пан Мацапура самолично съел чуть не все содержимое закопченного казана, а потом подтащил к костру пленную ведьму.