Когда дед укатил восвояси, а сердюки успели для разгона пропустить по чарке-другоп, во двор спустился Рио. Он постоял-постоял, глядя перед собой и словно забыв, зачем выходил из коморы, потом решительно направился к сердюкам и обеими руками поднял бутыль. Пока он пил прямо из горлышка, щедро заливая грудь, в глазах собравшихся вокруг мужчин родилось и выросло до необъятных размеров чистое, искреннее восхищение. Двойной перегонки. Сале еще подумала: так сельские дети глядят на канатоходцев и бродячих фигляров. - Сальцем, сальцем заешьте, ваша мосць! Даже кухарь метиулся от дверей своей обители поучаствовать в этом чуде: пан гуляет разом с сердюками! - Заешьте, не побрезгуйте! Герой заел, смахнул слезу и подсел к выпивохам. Сверху высунулся из окна пан Юдка, глянул сумрачно, но встревать не стал. В него плечи, як у бабы, В него очи, як у жабы, В него усы, як у рака, Сам недобрый, як собака! - вскоре оглушительно затянули сердюки, со значением косясь на окно. Сам недобрый, як собака! - блаженно подтягивал странствующий герой, утирая слезы. Еще позже вся компания ушла со двора, горланя песни и смачно обсуждая прелести шинкарки Баськи, а также лихой вдовушки Солохи, к которым они, собственно, и направлялись - добавить во всех смыслах. Вернулись далеко за полночь; когда именно, Сале не запомнила, потому что легла спать. Разбудило ее мерное громыхание в коридоре. Сунувшись туда прямо в ночной сорочке, женщина обнаружила героя в полном доспехе, марширующего из угла в угол без особой цели и смысла. - А, С-Сале... - герой попробовал улыбнуться и неожиданно икнул. - Ежиха Сале со стальными иголками... Не сп-пится?.. и мне не с-с-с... не с-с-спи... а, чтоб его!.. И продолжил маршировать. - Ты б шел ложиться, - женщина сперва хотела высказать Рио все, что думала о его несвоевременном загуле, но сдержалась. Сдержалась легко, удивившись собственной покладистости. Мельком подумалось: а славно было б упиться вдрызг самой!.. почему раньше ей не приходило в голову такого простого выхода?! - захлебнуться, забыть, не думать, не помнить и просто шляться в коридоре, мешая честным людям коротать ночь в честном забытьи... - Заказ! - вдруг возвестил герой, с лязгом садясь прямо на пол. - Большой Заказ! Не поверишь, Сале, - я т-так его хотел... т-так ждал... дождался. И к'Рамоль тоже дождался... и Хостик... сейчас рады, н-небось!.. до смерти рады. Скажи, Сале! - кому я мешаю на этом свете? Кому? Скажи! Ехал, думал: денег заработаю... миры посмотрю... Насмотрелся! Сыт по горло! Ведь ты тоже сдохнешь из-за меня, а я останусь жить дальше, жить и переезжать с места на место, нянчась со своим запретом на убийство! Они пошли к бабам, эти парни, и я пошел вместе с ними... скажи. Сале! - зачем я пошел с ними?! - Успокойся, Рио, - женщина села рядом, остро чувствуя холод, идущий от половиц. Не застудиться бы, перед самым отъездом! - Успокойся и иди ложись. Ну, зачем мужчины ходят к бабам?.. нашел что спрашивать, глупый! Завтра мы уедем, уедем домой, и все вернется на свои места. Иди спать, герой. - Все вернется на места, Сале? И Хостик вернется? И Рам?! И мы с тобой?! Ты врешь и сама понимаешь, что врешь... и я тоже понимаю. Ладно, пора и впрямь спать... герою пора спать... Скрежет, взвизг металла - Рио поднялся на ноги и потащился к лестнице. Встав на первую ступеньку, он обернулся. - А я ведь... - совсем уж непонятно сообщил он, глядя мимо Сале. - Я ведь с женщинами... еще никогда. Ни разу. Мне ведь, в сущности, еще и тринадцати нет... маленький я еще. Маленький... И совершенно бесшумно пошел к себе. Высокий воин в боевом железе; усталый мальчишка, заживо похороненный в убийце с запретом на убийство. Последняя мысль, явившись из ниоткуда, страшно обожгла Сале, и холод от половиц уже не имел никакого значения. Минут через десять она на цыпочках подошла к двери коморы, где спал герой, но дверь оказалась заперта изнутри на щеколду. А на тихий стук ей не открыли. - ...пан сотник! Пан Юдка, на околице палят! Многоголосый вопль вытряхнул Сале из пыльного мешка задумчивости. Вдали, со стороны западной окраины хутора, где начиналась мрачная громада леса, сумерки разом треснули гнилым полотнищем; и еще, теперь уже севернее, от замерзшего пруда. Женщина запоздало поняла - это не впервые. Самый первый, робкий треск двух-трех выстрелов она пропустила мимо ушей, не обратив на него внимания: сказалась непривычка к таким методам ведения войны. Куда только и делась личина безразличия, вся показная неторопливость! Метнувшись в библиотеку, где лежали собранные ею котомки. Сале пнула вещи ногой - пропадай, не жалко! Наскоро застегнув на талии пояс с набором метательных клиньев, она сунула туда же два кривых клинка без ножен, накинула поверх полушубок и вихрем вылетела во двор. Удивительно: паники не было. Повинуясь коротким командам надворного сотника, сердюки выводили Из конюшни заседланных лошадей, двое парней покрепче ждали у ворот с засовом наготове, а еще с полдюжины стрелков, вооруженных нарезными Рушницами, ловко карабкались из чердачных окон на крышу - залечь у трубы, за обледеневшим карнизом. Оборона дома явно отрабатывалась заранее, и не единожды. Кроме того, большая часть сердюков квартировала на хуторских хатах (многие - с законными женами и детьми); они просто обязаны были задержать продвижение нападающих. - Кто это, Консул? - женщина вцепилась в рукав Юдкиного жупана. - Писарчук из Полтавы привел?! Косой взгляд был ей ответом. - Логиновские черкасы, - наконец бросил Юдка, удостоверясь, что лошади ждут, ворота готовы закрыться в любую минуту, а стрелки на крыше проворно орудуют шомполами. - Бьют грамотно, залпами. Вэй, кто ж мог предвидеть?! Одно хорошо - кони у них, небось, вконец запаленные! Глядишь, прорвемся к яру, а там... Сизые от беспробудного пьянства тучи низко нависли над головой. Видно было и так не лучшим образом, а тут еще ветер, как назло, залепил Сале в лицо пригоршней мокрого снега. Ресницы слиплись, женщина утерлась тыльной стороной ладони и вдруг почувствовала себя совершенно никчемной. Надвигалась метель. Много чего надвигалось... - Черкасы? Логиновская сотня?! - Да какая там, мать ее, сотня! С сотней он еще дня три б шел! Видать, обоз Логин за Днепром кинул и с малым отрядом - сюда... на Великий Пост разговляться! Все, хватай байстрюка - и в седло! Да шевелись, чорт тебя побери, черкасы ведь окраинные караулы вмиг стопчут!.. - А успеем?! - Должны успеть! Пока они сюда доберутся, пока дом возьмут, пока хутор перетряхнут сверху донизу... Должны! Рядом звякнуло железо. Герой Рио держал под уздцы подведенного жеребца. Смотрел в сторону; спешить за Сале, помочь ей управиться с ребенком явно не собирался. Ладно, после разберемся, кто герой, а кто второй... Сломя голову женщина кинулась в дом. Пытаться бежать с хутора в замок пана Станислава, и оттуда - нелегалами через Порубежье, оставив здесь на произвол судьбы урода-ребенка, главную цель Большого Заказа... Такие шутки были смерти подобны. Разве что смерть откладывалась на некоторое время, дабы подготовиться для радостной встречи. Больно ударившись плечом о стену, она тенью пролетела коридорами. С дребезгом откинулась внешняя щеколда. Хлопнула дверь, и Сале, тяжело дыша, огляделась. Комора, где еще с обеда заперли дитя, пустовала. Да что он, сквозь землю провалился?! Впрочем, после здешних похождений женщина не исключала и этой возможности. - Эй! Маленький, ты где? Под кроватью тихо завозились, послышался всхлип - и снова наступила тишина. Упав на пол, Сале ужом скользнула вперед, и секунду спустя ее пальцы нащупали хрупкое тельце. - Иди... иди сюда, мой славный!.. иди к мамочке... - Пусти! - неожиданно выкрикнул ребенок, отчаянно сопротивляясь. Сале едва не разжала пальцы: столь велико было потрясение от членораздельного, совершенно недетского вопля. - Пусти меня! Больше он не произнес ничего, пыхтя от напряжения. Увы, силы были неравны. Кусающегося и царапающегося, маленького выродка извлекли из-под кровати и даже подняли на руки. Но скакать с ним, с таким, в седле было бы почти невозможно; тем более что Сале никогда не считала себя превосходной наездницей. Отдать же ребенка в чужие руки... пусть даже в руки героя или Консула... Нет, она бы ни за что не согласилась. О сердюках даже речи не шло. - Пусти... пусти меня... Предоставив ребенку барахтаться у нее под мышкой, Сале правой рукой изо всех сил рванула оконную портьеру. Раздался треск; ему вторил треск выстрелов с околицы. После второго рывка часть крючков отлетела. После третьего портьера осталась у Сале - и ребенок был мигом запеленут с головой в тяжелую ткань. Вместо плача изнутри доносилось только хриплое рычание, как если бы женщине взбрело в голову тащить к проруби изрядно подросшего щенка. - Ну тихо... тихо... Тихо не получалось. Ни в какую. Со стороны могло показаться: обезумевшая мать выносит насмерть перепуганное дитя из охваченного пожаром дома, укрыв свою кровинушку от искр и жара. Разве что дом пока не горел. Сале криво усмехнулась на бегу. Пожар не заставит себя долго ждать. Разве что чуть позже, когда черкасы неистового сотника Логина, стоптавшего взмыленными конями два лишних дня, доберутся сюда. Еще как полыхнет... ну, тихо, тихо, перестань дергаться, кошачье отродье... да перестань же, говорю!.. - Шевелись, Проводник! - гортанно взметнулось за окнами, и почти сразу, звонким напевом боевой трубы: - Сале! Скорее! Выбежав на крыльцо, женщина на миг зажмурилась. Вьюга за это время разыгралась не на шутку, снежные плети-тройчатки секли наотмашь, не разбирая, кто прав, кто виноват, кто вообще случаем подвернулся... Смотреть обычным зрением было трудно, а на большее не оставалось сил. Местный Сосуд не создан для таких, как Сале Кеваль... Для кого же ты создан?.. неужели для подобных Рудому Паньку и веселому Стасю?! Вряд ли, скорее просто посланникам князя не повезло со встречными... Кто-то подвел ей заседланную кобылку, подставил ладони для опоры. Последнее оказалось как нельзя кстати: толчок - и женщина очутилась в седле, слепо нашаривая поводья. Кокон, тесно прижатый к ее груди, сперва притих, но тут же взорвался бешеным движением. Из складок портьеры, червем из капустных листьев, выбралась сперва сжатая в кулак ручонка, струясь наружу переливами золотой цепочки; следом показалось лицо. Щелями-бойницами раскрылись узкие, от самых висков глаза, страшное пламя недетского взгляда обожгло Сале... Она едва не выронила свою ношу. Судорожный взмах - и драгоценная искорка, кувыркаясь, полетела в снежную пелену. - Батька! Лети... лети, батька! Визг проклятого ребенка слился с порывом налетевшего сбоку, предательски, ветра. Проморгавшись, Сале увидела совсем рядом с собой героя Рио - тоже в седле. Князь не ошибся в выборе: сдерживая пляшущего жеребца, герой показывал женщине пойманный на лету золотой медальон. Тот, что урод-дитя все время таскал на шее, заходясь истошным воем, едва кто-нибудь хотел посмотреть цацку или, упаси небеса, потрогать. Сокровище, понимаешь... - Себе! - женщина сорвала горло, перекрикивая вьюгу. - Себе оставь! Герой кивнул. Сплюнув через губу замысловатое ругательство (странно... раньше за ним вроде бы не водилось!..), Рио растянул цепочку, которая, словно живая, удлинилась под напором его пальцев; прикинул на глазок - и решительно сунул голову в образовавшуюся петлю. Миг, и медальон уже постукивает о зерцало доспеха. - Батька!.. батька, лети!.. лети... Портьера надежно закутала крик. Кони рванули с места, и за спинами беглецов злобно громыхнул засов. "Чумака... жалко чумака, - верхним чутьем уловила женщина обрывок мысли Консула. - Замордуют ведь парня..." Сале тесней прижала к себе сверток с ребенком. Ей не было жалко чумака-предателя, в беспамятстве валявшегося во флигельке, под присмотром краденой невесты. Ей никого не было жалко; даже себя. ...эту скачку сквозь метель и выстрелы Сале запомнит навсегда. Кобыла неслась стремглав, дробно стуча копытами, все силы уходили на то, чтобы удержаться в седле, не выронить ношу и не потерять во мгле спину скачущего впереди Рио. Кое-где в снежной круговерти, красноватыми очами чудовища, светились оконца редких хат; дважды кони прыгали через украшенные горшками плетни, расплескивая черепки звонкими ударами копыт, дыхание перехватывало, а отдышаться не было ни сил, ни времени. Потом бешеным метеором дико вырвалось из тьмы оскаленное лицо Консула. Локоны на висках Юдки висели двумя рыжими сосульками; глаза, и без того выпуклые, сейчас чуть ли не вылезали из орбит. "За мной!.." - Сале так и не поняла: почудился ли ей страшный шепот, или это и впрямь было на самом деле. Чужая рука дернула поводья кобылки, разрывая лошади рот удилами, а сбоку из хаты выбегал сердюк-квартирант в подштанниках и кожухе нараспашку, паля в метель из двух пистолей. Ребенок на руках притих, сжался в теплый, просто горячий комок; Сале казалось, что она везет собственное, вырванное из груди сердце. Сердце, которого у нее давно не было. Земля билась и грохотала где-то далеко внизу, раскалываясь кувшином под копытом; "Так гибнут Сосуды!.. так гибнут..." - додумать не удалось. На ворот полушубка налип целый сугроб, вынуждая горбиться, стекая за ворот ледяными струйками, а скачка все длилась, и метель длилась, и бегство, и безумие, и ждал вдалеке замок, ждал веселый Стась, ждал обозленный молчанием Самаэль, Ангел Силы, не способный ничем помочь здесь, в скачке и метели... Все было именно так. Все было. Ветер косым ударом крыла распорол пелену впереди и слева. Сперва Сале почудилось, что она прихотью судьбы оказалась во главе кавалькады, что это на нее вылетает из крутящегося снега громада чубатого всадника без шапки, взмахивая кривой шаблей. Откуда-то сбоку вывернулся один из сердюков сопровождения, срывая с плеча рушницу. Выстрел оглушил женщину, но чубатый исчез, пропал во вьюге, а вместо него явилась запряженная парой бричка. Легкая бричка, какие Сале уже видела здесь, - пан Станислав и местные звали их "чортопхайками". Кони захрапели, вьюном разворачивая чортопхайку на месте, и с зада брички ощетинились в снежный морок зрачки сдвоенных гаковниц, готовясь в любую секунду заплевать весь мир рубленой картечью. "Сворачивай!.. сворачивай, пани!.." - зашипело, забулькало у самого уха; кобыла зашлась истошным ржанием, успев свернуть в проулок за миг до того, как грохнул залп. Сердце Сале оборвалось в свистящую пропасть, бездну в глубине, в ту самую, где пряталась до поры прежняя, настоящая Сале Кеваль, - и ноздреватый сугроб принял женщину с ребенком в себя. Рядом билась в агонии несчастная лошадь, а у плетня герой Рио силой вынуждал своего жеребца удержаться на ногах - его конь, видимо, был ранен. Из-за ближайшего хлева, примыкающего к рубленой хате в три наката, взвился гортанный зов, но ветер скомкал его в горсти, расплескал, раскидал по округе. Все было именно так. Все было. И, поднимаясь на ноги, тесно прижимая к себе раскаленный комок. Сале Кеваль поняла: не уйти. Даже если жеребец Рио продержится в скачке, а ее с ребенком кто-нибудь возьмет к себе в седло - не уйти. Решение пришло само. - За хлев! - крикнула женщина, надеясь, что ее услышат те, кому этот крик предназначался. - Прячьтесь за хлев!.. Спустя мгновение, расхристанная, простоволосая, с ребенком на руках, она уже бежала навстречу преследователям. Чортопхаек оказалось две, и передняя ее едва не задавила. - Панове! Панове черкасы! Кони с ржанием заплясали на месте, сдерживаемые умелой рукой, и Женщина увидела всадников - двух? трех?.. - что скакали следом. - Панове черкасы! Спасите! Вон они, ироды клятые, вон туда поскакали! Мамку мою, мамку старенькую, стрелить хотели... Бровка затоптали... спасите! Они там, там ховаются! - Не врешь?! - Христом-Богом клянусь! - вовремя вспомнилась местная присказка, че раз слышанная здесь от кого угодно, начиная кухарем и заканчивая сердюками; разве что пан Станислав и Юдка обходились иными словами. И рука женщины еще раз указала куда-то в черный провал между хатой и хлевом. - Ну, баба! Вот это баба! Хлопцы, а ну!.. - Пан есаул, на чортопхайке не пройдем! - Бес с ней!.. зараз вернемся! Черкасы прыгали с брички, досадливо швыряя на дно разряженные в бою пистоли и булдымки-короткостволки; кривые клинки шабель скупо взблескивали, покидая ножны. Всадники ринулись первыми; пешие от них почти не отставали. Трое Черкасов с последней брички слегка замешкались. Молодой парень, правивший упряжкой, лихо соскочил на землю, набрав полные сапоги снега; от души хлопнул Сале по плечу. - Эх, баба! Спаси тебя Бог! Ну, баба... Он вдруг замолчал, тяжело, со свистом дыша. Взгляд его уперся в сверток на руках женщины. В суматохе портьера разошлась, и на парня смотрели узкие глаза - от переносицы до самых висков. Шестипалая ручка цепко держала скомканную ткань. - Баба!.. да у тебя ж чорт в пеленках... слышь, баба... Сале Кеваль, прозванная Куколкой, улыбнулась оторопевшему черкасу и шагнула вперед. Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра ...Златое Древо Сфирот распускалось цветами помыслов Святого, благословен Он. Цветы осыпались вьюгой лепестков, образовывая завязи Сосудов; завязи щедро наливались соком вложенного в них Света, росли, но вскорости начинали чернеть, подтачиваемые изнутри червями - червями противоречивых стремлений и страстей, раздиравших Сосуды на части. И вот уже черенки-порталы не в силах выдерживать тяжесть плодов, набухших густой жижей греха, вот один за другим Сосуды срываются с ветвей и летят вниз, в аспидную бесконечность небытия, по дороге схло-пываясь, обращаясь в ничто... Плодов осталось едва-едва, но эти последыши держались изо всех сил. Лишь на самой верхушке, забытый в шорохе вечной кроны, судорожно цеплялся за жизнь крохотный комочек, безнадежно съеживаясь на глазах. Дуновение ветра, касание крыла летящей мимо птицы, минута-другая - и упадет, рассыплется прахом, перестанет быть... Я знал, что сплю и вижу сон. Раньше, когда я был самим собой, я не спал никогда - не понимал зачем. Теперь же... За ответ на этот вопрос - зачем?! - я заплатил необходимостью беречь свои скудные силы, как нищий собирает в горсть хлебные крошки. Силы мне вскоре понадобятся. Все, без остатка. Откуда я это знаю? Откуда ветер знает, что если он стихнет - то умрет? Ветер не знает. Он просто играет, летит, завывая, треплет ветки деревьев; ему никто не объяснял, что остановка, отдых - это смерть... Смерть? конец? отдых?.. Значит, я умер. Я научился спать, как смертные (сон близнец гибели, младший брат! может быть, поэтому бессмертные не : спят?!) - но что-то еще осталось от прежнего вольного каф-Малаха. Я чувствую, я чувствую; ибо еще недавно минуты-годы-века не имели для меня никакого значения, "здесь" означало одновременно и "сейчас"; "там" - могло быть и "завтра", и "вчера". А сейчас у меня отобрали "вчера" (оставив лишь память - не извлечь, не вытащить, не уйти туда!), оставив лишь "сейчас" и "завтра". Вместо свободного "там" меня обрекли на вечное "здесь", и даже если я куда-то лечу золотой осой - это все равно "здесь", только на несколько шагов левее или правее. Левее, правее, выше, ниже... Убогие слова, тесные понятия. Привыкай, блудный каф-Малах, ибо других у тебя больше нет. Я сплю. Интересно, люди спят иначе? Я вижу сны. Я беспокоюсь: сморщенный плод готов упасть, все слабее цепляясь порталом за ветвь Древа Сфирот... я сплю, понимая, что сплю, понимая... люди, знакомые мне, описывали сон иначе. И еще: можно ли испытывать во сне беспокойство? Не знаю. Скорлупу сна подбрасывает, словно лодку на волнах, трещины в ней ширятся но золотой свод еще держится. Золотой? Почему скорлупа сна - тоже из золота?! Как своды моего склепа-медальона! Или мою темницу действительно трясет, и никакой это уже не сон, а... Тянусь чем могу - волей. Остатками. Выплескиваюсь из золота - куда? Тянусь наружу, тянусь туда, вовне, ожидая наткнуться на привычный барьер, воздвигнутый моим сыном. И не успеваю осознать, что никакого барьера нет, а есть кто-то знакомый, я помню его, он тоже умеет ставить барьеры, только сейчас ему не до меня, потому что... Я вырвался!.. нет, я ворвался! Бешеный черно-белый мир распахивается передо мной - мир, который я вижу знакомым взглядом. По глазам хлещет снежной кашей. Вьюга раскололась ослепительной вспышкой. Впереди кто-то падает - пан Юдка не промахнулся. Это не моя мысль! Я просто не могу понимать... ...От удара меча шабля черкаса ломается пополам. Стальная молния дважды перечеркивает противника, словно ставя на нем крест, и обе руки его безвольно обвисают. Сердюки добьют. А не добьют - выживет. Он знает свое дело, герой по имени Рио, и он крепко держит поводья смерти, что обосновалась на конце его клинка. "Убей!" - хочу я беззвучно крикнуть ему изнутри, но, поперхнувшись, сдерживаю крик. Любое вмешательство может сейчас привести лишь к одному: отвлекшись, герой просто-напросто погибнет, так и не нарушив запрета. Рио дает коню шпоры, сбивая наземь пешего усача, сворачивает за угол грязного хлева, крытого соломой, - и я вижу. Вернее, мы видим. Вместе.
      - ...Баба!.. да у тебя ж чорт в пеленках... слышь, баба... Спрыгнувший с брички черкас в изумлении таращится на жутковатого мальчонку, которого держит на руках женщина по имени Сале. Портьеру размотало порывом ветра, выставив на всеобщее обозрение разнопалые руки, заостренные черты лица, исхлестанного ураганным снегом... - Так ты, мабуть, ведьма! Перекрикивая вой метели, молодой парень отводит для удара шаблю. Бросаем коня вперед, понимая, что не успеть - Черкасов у брички трое, да и одного хватит... Мы. Вместе. ...Женщина по имени Сале зажимает ребенка под мышкой, будто какой-то безгласный тюк. Короткое движение освободившейся рукой - изумление костенеет на лице черкаса, занесенная шабля виснет в свистящей снежной карусели, а женщина по имени Сале делает шаг вперед, и пистоль за поясом истребителя ведьм меняет хозяина. Выстрел. Женщину окутывает облако дыма, мгновенно унесенное ветром прочь. Двое падают одновременно: парень - с торчащей из груди рукояткой ножа, его приятель на бричке - с простреленной головой. - Ах ты, сучья ведьма! Хлопцы, баба Остапа стрелила! Да зараз я твою чортову породу на порох пошматую! Разряженный пистоль летит в голову третьего черкаса, но тот успевает уклониться. Крепче прихватив ребенка, женщина шарахается в сторону, ныряет под бричку; вторя ветру, свистит шабля, вспарывая колючую метель и опаздывая всего лишь на миг... - Не уйдешь, стервь!.. не уйдешь! Почему бричка и люди вокруг нее, играющие в смертельные догонялки, приближаются так медленно? Или предательница-вьюга нарочно громоздит перед конем снежную стену, сечет лицо ледяными иглами, пытаясь отшвырнуть назад, не пустить?.. Выбиваюсь из сил, чтобы Рио видел насквозь. Ну хоть чуть-чуть, самую малость... ...Черкас уже на бричке. Ждет, с какой стороны появится ведьма с чертовым отродьем. Но умница Сале не спешит высовываться - тоже выжидает, на какую сторону спрыгнет ее противник. Грохот бьет в уши. Жаркая волна обдает щеку. Черкас кулем валится в бричку и, пару раз дернувшись, затихает. Мы оборачиваемся. Позади один из сердюков, криво ухмыляясь, снимает дымящуюся фузею с плетня. Мы одобрительно киваем стрелку. Мы. Мне наплевать, кто здесь воюет и по каким причинам. Моего сына только что спасли от верной смерти, и значит, женщине по имени Сале вместе с обоими Заклятыми мой сын нужен живым. Этого достаточно. Более чем. - Стой, кто идет?! Дорога была страшной. Кони оскальзывались на обледенелых склонах, разъяренная тьма кишела белыми осами, бурля вокруг кучки дерзких, осмелившихся перечить дикой бабе-завирюхе... Бричка дважды едва не опрокидывалась. Раненный в ляжку сердюк, что взялся править упряжкой, матерился на чем свет стоит - и все косил на сторону хитрым зеленым глазом. Что уж он там хотел высмотреть в метели, один Святой, благословен Он, ведает; а может, и Он не очень-то... Сугробы ловчими псами кидались под ноги коней, норовя вцепиться изломанными челюстями наста, позади буран забавлялся эхом криков и редкой пальбы, ловя на лету и разрывая добычу в клочья. - Вперед, вперед, - бормотал рядом бледный Юдка, хрустко обдирая лед с усов и бороды. - Поспешать надо, хлопцы... поспешать... вэй, чер-касы, раклово племя, киш мирин тухес зай гизунт!.. вперед!.. И маленькая, смятая бешеной мглой процессия упрямо ползла вперед, пока из хуртовины вдруг не выросла черная громада замка, спросив испуганно: - Стой, кто идет?! И без паузы: - Стой, говорю! Стрелю сейчас!.. вот те крест, стрелю! Только здесь мы с героем Рио очнулись от невеселых дум. Каждый из нас думал о своем, но мысли обоих не отличались радужностью. Герой, мы с тобой похожи, просто ты еще, а я - уже\ Вот если бы ты... ладно, молчу, молчу. Оставим до лучших времен, не будем травить Души, которых у тебя две, а на самом-то деле ни одной нет. Давай я попробую помочь тебе выжить, спастись и спасти... хочешь? Молчишь? Небось прикидываешь, как меняла на рынке: "А что потом?" Да ничего потом, совсем ничего, а если из ничего выйдет что-то - куда ты от меня Денешься, герой?! Вот он я: ярмом на шее у тебя, и клеймом на челе твоем, печатью на сердце и огнем в судьбе... - Я тебе стрелю, дурья башка! Надворный сотник с панскими людьми едет! Ворота открывай, да живо! - логиновская сотня на хвосте висит! Перечить Юдке никто не осмелился. Сквозь усилившуюся (казалось бы, дальше некуда...) метель, застлавшую все вокруг белесой мутью, проступила угрюмая серая стена. Трое сердюков, выскочив, как ужаленные, из расположенной сбоку караулки, суетливо распахивали дубовые створки ворот, окованные по краям железом. - Чортопхайку во двор! - деловито распоряжался Юдка. - У крыльца, у крыльца ставь! Эх, бричка-сестричка, повернись к нам лицом, к врагам задницей!.. гаковницы на ворота наводи!.. А, остолопы, дайте я сам! Молодец, пан надворный сотник! Людей бы побольше - глядишь, и отбились бы. При их-то оружии надо бы факелы на стену; и к бойницам - сердюков с рушницами... мало, мало сердюков!.. не отстоять... Это не я!.. это не мои мысли! Или мои? Наши? Кажется, я уже с трудом различаю, где Рио, а где я! Если так пойдет дальше... - Пан Юдка? Что за гвалт ты учиняешь?! На миг все застывают. МЫ оборачиваемся. У входа в западное крыло, примыкающее к угловой башне, на крыльце стоит пан Мацапура-Коложанский собственной персоной. Сегодня, в Мертвецкии Велик-День, пан - щеголь. На нем длиннополый кунтуш алого бархата, украшенный бриллиантовыми пуговицами, каждая - ценой в славную деревеньку, выставленную на торги. Под кунтушом - жупан из синего атласа, подпоясанный таким кушаком, словно пан вознамерился опоясаться радугой. На этом великолепие не заканчивалось: глядите! - пунцовые шаровары, сапоги из блестящего желтого сафьяна, на золотых каблуках... Ладонь веселый Стась держал на фамильной шабле в разукрашенных ножнах; рукоять сабельную покрывал чехол из шкурки соболя, увенчанный хохолком белой цапли. Впрочем, павлинья пышность одежд меня взволновала куда меньше, чем цепь на груди Мацапуры. Цепь с камнем густым, красным, словно пролитое вино... или кровь. Ветер треплет волосы на непокрытой голове пана Станислава, старательно набивая их колючей снежной крупкой, кунтуш в снегу, плечи, рукава; а на цепи, на камне - ни снежинки. Да, я не ошибся: камень Сосуд. Малый, но от этого ничуть не менее интересный. Вокруг меня слегка вздрагивает, недоуменно моргая, герой Рио; прислушивается к самому себе, и я невольно замираю в изумлении. Неужели он способен частично улавливать мои вибрации, как я - его?! Или он на миг увидел все это разноцветье?! А ведь он успел привыкнуть к черно-белому миру... - То не гвалт, пан Станислав, - хмуро отзывается Юдка, боком привалясь к борту чортопхайки. - То пожар, потоп и переполох в придачу. Логиновские черкасы, как снег на голову... кто ж мог сегодня ждать?! С трех сторон на хутор вломились. Со мной - семеро, и то двое поранены, да вот еще пан Рио, пани Сале и байстрюк голопупый. Остальные небось уже в пекле смолой разговляются, кто удрать не успел! - Ясно... - лицо зацного и моцного пана мгновенно становится мрачнее зимней вьюги, навалившейся на замок. - Как думаешь, сотник, сколько времени у нас? - Полчаса есть. Пока они дом перешерстят, пока сюда прискачут... Ну а там - сколько замок удержим. - Людей, говоришь, мало? - Те, что сказал, да еще трое в карауле у ворот сидели. Я их с караула снял - вон, ворота запирают, лоботрясы... - Мало. Ах, мало!.. А у Логина? - Не знаю, пан Станислав. Он, видать, обоз с молодыми чурами покинул, с собой старых реестровцев взял, и то не всех... всех забирать нельзя, мало ли... Ну, еще, пожалуй, сечевиков приписанных. Я бы на его месте всенепременно взял, сечевики в скачке злые. Думается мне, десятка три-четыре есть наверняка, а может, и все пять. Теперь пан и его надворный сотник говорили вполголоса, чтобы не слышали сердюки, но я позаботился о Рио, чтобы герой случаем не остался в неведении. Панько, ведьмач, почему ты пожадничал, почему не подал мне еще чуток милостыни?! Стыдно, ох как стыдно... - Полчаса, говоришь? - задумчиво протянул Мацапура, кусая губы. - А еще полчаса сверх того замок удержишь, сотник? - Не ручаюсь, пан Станислав. Но постараюсь. Очень постараюсь. - Ты уж постарайся, мой жид. Ты очень постарайся. Тогда и мы с пани Сале в свою очередь очень постараемся. Глядишь, уйдем, и Логина с носом оставим. А нет... сам понимаешь. Юдка кивнул, промолчав. - Тогда командуй. Оборона - на тебе. - Факелы б на стены надо, - Юдка словно, в свою очередь, прочел наши с Рио мысли. - Одна беда: задует ветром... Мацапура ухмыльнулся и хлопнул своего надворного сотника по плечу. Тот аж качнулся. - Не задует. Мне ли тебя учить, как ветродуя заговаривать?! Ладно, тебе еще силы понадобятся... Сам сделаю. И, махнув рукой Сале, он скрылся в дверях. Сале с моим сыном на руках послушно двинулась за паном Мацапурой. Я чуть было не подтолкнул Рио шагнуть следом; но нас задержали. - Ну вот, пан герой, пришла пора харч отрабатывать, - рыжая бородища Юдки оскалилась белым льдом зубов. - Наверху, я думаю, и без жидов да героев справятся. Или пан - колдун? Пан не колдун. Пан следует за надворным сотником, отдающим распоряжения сердюкам. Пан готов отрабатывать харч. Старый, очень старый человек не в духе. Ругается. Впрочем, он всегда не в духе; и почти всегда ругается. - Некогда мне с тобой лясы точить, надоедливое ты существо! - слышу я прямо с порога. "С порога" - это скорее поэтический образ, нежели правда. Я еще ни Ризу не переступал порога его жилища - ни приходя, ни удаляясь. Обычно я выхожу из стены или из колонны. Странное дело: чем плотнее внешне материальные предметы этого Сосуда - тем легче мне торить сквозь них путь! Надо будет как-нибудь поинтересоваться... - Почему? - спрашиваю я, зная: этот вопрос действует на старого рав Элишу, как запах вина - на горького пьяницу. - Что - "почему", ошибка Святого, благословен Он?! Ну вот, из-за тебя богохульствую... Что - "почему", я тебя спрашиваю?! Это хорошо. Теперь уже он меня спрашивает. Значит, сложилось. - Да, кстати, тебя можно поздравить? - спохватывается старый, очень старый человек.