ОТ АВТОРА

Главный герой моей повести — веселый, озорной мальчишка, который очень похож на каждого из вас, друзья. Прежде всего потому, что каждый из вас мечтает, чтобы с ним произошли разные удивительные и необычайные происшествия. Чтобы знать, прав я или неправ, утверждая это, вы должны прочитать повесть.

Не думайте, что это трудно: чтение книг такое же приятное занятие, как облизывать варенье на пальцах. Вы только должны иметь чуточку терпения — ровно настолько, насколько нужно его, чтобы открыть банку с вареньем.

Начнем, пожалуй, а?

МУШКЕТЕР ИЗ ТАШТАКА, ИЛИ ПРОЛОГ

Селение Таштака[1] с трех сторон окружено высокими, могучими вершинами горы Елка итог[2]. И село, и гора вполне оправдывают свои названия. Если смотреть сверху, кажется, что видишь перед собой каменную подкову, которая упала с копыт мифического скакуна-такого, о котором пишет наш эпос «Алпамыш». А горы возвышаются над этой подковой, будто паруса — особенно в ясную зимнюю пору, когда их белые вершины блестят в лучах неяркого солнца.

Каменную подкову будто пересекает блестящий след гигантского сказочного меча. Это Кочкарсан, он продолжает водопод, пенящийся по склону восточной вершины. Там, где водопад падает на землю, образовалось озерцо, его питает подземный родник. Именно поэтому сай, рожденный от маленького водопада, удивляет приезжих своей шириной и плавностью — они ведь ничего не знают о роднике.

Добраться до селения нелегко. Вначале нужно ехать по огромному лугу, разноцветной скатертью расстилающемуся по долине. Сочная, высокая трава готова скрыть путника с головой — даже если он едет на лошади. Но и подъехав почти вплотную к Таштака, видишь, что нужно еще взбираться по отвесным террасам, одна за другой поднимающимся к самым стенам кишлака.

На первом выступе растет миндальная рощица. Невысокие деревца с зубчатыми блестящими листьями хороши в любую пору, но особенно весной, когда цветут белыми и розовыми цветами, пахнущими сильно и пряно. Там, где между деревьями прогалы, кустами растет исрык-ароматом этой травы окуривают детей, чтобы обошла их болезнь.

Второй выступ начинается редкими кустами арчи, но постепенно деревья становятся все гуще — и вот уже тропа вьется в настоящем лесу, rycтoм и живописном. Звучно поют кеклики — считают, что именно в этих местах зимуют и выводят птенцов эти редкие птицы, ведь именно в окрестных пещерах можно найти множество золотистых перьев, которые оставляют кеклики.

Следующий выступ таштакалинцы называют «кашта»3].

В самом деле, он весь как бы соткан из разноцветья тюльпанов — словно искусная вышивальщица подобрала оттенки один к одному: красные, багровые, желтые… Даже бабочки, порхающие над цветами, и те каких-то необыкновенных, фантастических расцветок… Если остановишься здесь и оглянешься вокруг, увидишь: серебристые вершины гор с этого выступа кажутся еще более величественными и прекрасными, словно ожившими. А дальше, после третьего выступа, виден навесной мост; только пройдя через него, можно ступить на землю Таштаки.

А вот и главный герой нашей повести — он сидит на плоской каменной глыбе недалеко от моста, болтает в воде ногами и разглядывает противоположный склон. Зовут его Аламазон.

Аламазон на языке таштакалинцев означает «большой костер». И часто бывает: в тот миг, когда во время свадьбы подливают масло в ритуальный костер и он вспыхивает с особой силой, местная детвора с особым удовольствием кричит «Аламазо-он, гулдирмазон!». Ох, и не любит же он эти выкрики! Неудивительно, что самый громкий голос неожиданно обрывается в тот момент, когда подкравшийся Аламазон больно ткнет в бок его обладателя…

Аламазон любит три вещи: первое-устав после футбола, читать книгу, лежа на диване. Второе — без устали фантазировать на самые разные темы. Темы он берет в основном из прочитанных книг, иногда пытается выразить свои фантазии в виде стихов. Третье — когда надоест читать, забыть обо всем и до изнеможения снова гонять в футбол. Но исполнение жела.ний дается нелегко. Это может подтвердить и Аламазон. Когда, устав до чертиков, весь в пыли, он возвращается домой, мать дерет его за уши — почему не помотал дома. Брат, у которого он часто тайком берет книги, тоже воспитывает no-своему: читай, мол, то, что тебе положено по возрасту! Когда же он, увлекшись стихами, упорно не отзывается на окрик отца, тот, не долго думая, принимается расстегивать свой ремень, чтобы поговорить с ним по-мужски… Даже бабушка, давно перешагнувшая девяностолетний рубеж, не остается в стороне от воспитания Аламазона: «В мое время хорошо знали, в какое место лучше всего входит наука». Единственный, кто по-настоящему понимает Алмазона, — это его дядя. Ему мальчик готов доверять все свои секреты, включая самые «страшные»: кто принес мышь на урок физики, кто затеял потасовку во время перемены… Дядя, когда приезжает из столицы, тоже словно превращается в мальчишку — непоседливого, озорного, и иногда вместе с племянником получает от бабушки выговоры… Вчера он снова приехал в кишлак, правда, совсем ненадолго, и привез с собой таинственную коро6очку из серебра, с полустершимися буквами — как раз о таких, наверно, рассказывается в сказках «Тысячи и одной ночи».

Аламазон читает жадно и с упоением. Но в кишлаке, в школьной библиотеке, не слишком много приключенческих книг. Правда, те, что есть, он прочитал по многу раз — и про Чипполлино, и про Буратино, и про Тома Сойера с Геком Финном. А уж о «Робинзоне Крузо» и «Маугли» — и говорить нечего!

Иногда бывает, когда он делает налеты на книжную полку старшего брата, мы уже говорили. Ровно два года назад, когда после пятого класса он отдыхал на каникулах, тайком прочитав «Минувшие дни», «Мираж» и «Казаки», принялся за «Анну Каренину». Этот шедевр Толстого Аламазон так и не дочитал: старший брат поймал его за чтением как раз посередине главы о любви. Нагоняй в тот раз был особенно ощутимым: у любознательного пятиклассника долго горели уши!

Но, несмотря на все это, книги делала свое дело: детские учили мальчика тому, что правда и добро обязательно побеждают неправду и зло; книги для взрослых — что настоящим человеком можно назвать только того, кто приносит пользу людям и родной стране, борется за правду и справедливость. И у Аламазона возникало желание совершить что-либо такое… такое, чтобы о нем могла говорить вся страна! Он жаждал подвига! Но что именно нужно сделать, с чего начинать?

И он размышлял о героях прочитанных книг. Вот Ро6инзон Крузо — он же мог в одиночестве опуститься, одичать, превратиться в что-то страшное, а он, наоборот — трудился, воспитывал Пятницу и сражался с кровожадными дикарями. И, не имея возможности общаться, вел дневник… Аламзон тоже стал вести дневник, приутих, стал уединяться — совсем как Робинзон Крузо. Учителя не успели обрадоваться такому превращению, как Аламазон увлекся «Озорником» и снова превратился в неугомонного сорванца. А уж после того как прочитал «Спартака» Джованьоли — и вовсе разошелся: вообразил себя гладиатором, соорудил деревянный меч и, сражаясь, как гладиатор, нечаянно разбил голову однокласснику, который владел своим мечом несравненно хуже. Ох, и неприятностей же было у него после этого у Аламазона, разумеется!

И только учитель физкультуры, который вел кружок фехтовальщиков, не стал упрекать мальчика, а пригласил его в свой кружок, говоря, что такого энтузиаста ему как раз и не хватает!

Делать нечего — стал Аламазон ходить в кружок. Какнздкак, теперь можно было смело орудовать шпагой и соображать себя д`Артаньяном. Он так увлекся, что незаметно для себя стал лучшим фехтовальщиком школы. Ученики младших классов, когда встречали его, почтительно уступали дорогу, шептались вслед: «BOH, вон Аламазон!». И все-таки Аламазон отдавал предпочтение футболу.

Слов нет, приятно нанести «укол» своему противнику. Но еще приятнее забить гол в чужие ворота под одобрительные крики мальчишек, многие из которых старше его, но держат себя с ним, как равные. Прочитав же «Прощай, оружие!», Аламазон вообще потихоньку стал увиливать от занятий в кружке, за что учитель физкультуры обещал пожаловаться родителям. Ну а что последует за этой жалобой, известно! Вот почему, сидя на плоском камне у реки, чемпион школы по шпаге предавался унылым размышлениям, не обращая внимания на круглощекого, упитанного мальчишку. Тот, сидя неподалеку, искоса посматривал на нашего героя, с аппетитом уплетая плоды паслена, в избытке висящие на кустах над самым саем.

Этот второй мальчик тоже заслуживает того, чтобы рассказать о нем поподробнее, ибо он вместе с Аламазоном переживает удивительные и забавные приключения. Зовут его Ишмат. Он не из тех мальчиков, которые делают что-то, не думая о последствиях. Ишмат знает что к чему. Больше всего он любит вкусно поесть и потому беспрерывно что-то жует. У него тоже есть свои неприятности. Одна из них зовется «Математика». С первых же объяснений учителя, вводящего своих учеников в сложный мир чисел, строгих законов и постоянных величин, Ишмат понял, что в мире есть немало вещей, придуманных специально для нервотрепки людям. Потому каждый урок превратился для него в настоящую пытку. Сколько не бился учитель, объясняя ему какое-либо правило, Ишмат только тупо смотрел в учебник и с отчаянием кивал головой в такт объяснению. Зато он твердо усвоил, что эта наука — не что иное, как враг всего человечества.

А теперь мы ненадолго покидаем наших друзей возле навесного моста — до тех пор, пока мысли их не приобретут совершенно другое направление.

О ТОМ, КАК ИШМАТ СТАЛ ФРЕНСИСОМ

— О чем думаешь, эй, Аламазон? — спросил Ишмат, срывая с кустов очередную горсть плодов паслена.

— О сокровищах.

— О чем, о чем? — чуть не подавился от неожиданности Ишмат. — О каких сокровищах?

— О настоящих, о каких же еще? — вытаскивая ноги из воды, ответил невозмутимо Аламазон. — Ты что, не дочитал книгу?

— Я… я просмотрел ее.

— Просмотрел! — презрительно покачал головой Аламазон. — Но если даже толком и не прочел, все равно обязан был задуматься: почему им можно было искать сокровища, а нам — нет?

В первые дни летних каникул Аламазон случайно напал на книгу Джека Лондона «Сердца трех». Залпом прочитал ее. Мужество веселых и упорных кладоискателей, преодолевших страх смерти, ужасы пещер и подземелий, крепко запали ему в душу. Он просто бредил этими героями. Конечно, тут же дал прочитать книгу своему «оруженосцу»-так звали Ишмата за то, что он повсюду, как тень, следовал за Аламазоном, а тот, вот тебе раз, только «просмотрел» ее!

— Ты что же, кроме паслена, ни о чем не способен думать? — не давая Ишмату возможности оправдаться, накинулся Аламазон на друга. Но тот и не думал оправдываться.

— Дурак я, что ли, чтобы попусту ломать голову? — ответил он, жуя сладкие плоды. — Эти твои кладоискатели все время мечутся из пещеры в пещеру, а ради чего ради золота. К тому же они все время вынуждены голодать. Разве это жизнь?

— Эх ты! — махнул рукой Аламазон. — Все о том же…

И тут же, снова загораясь, громко и возбужденно заговорил:

— Ты подумай, голова твоя садовая: если у индусов в пещере находят сокровища, у народа майя вон что отыскали, то почему же в пещерах у узбеков не найтись чему-то похожему? У нас ведь какая древняя история, чего только в ней не было! Чует мое сердце: если в нашем Джиндагаре пещеры не кишат кладами, то отрежь мне ухо. Просто никому не пришло в голову поискать их. На смуглом лице Аламазона заиграла улыбка.

— Эх, найти бы нам хоть один клад! Мы тогда смогли бы сделать людям столько добра!

И он, как всегда, стал фантазировать.

— Что в первую очередь? Ну, конечно, построили бы рядом с пастбищем стадион на десять тысяч мест.

— Йе-йе! — Ишмат от удивления даже перестал жевать. — Да у нас в кишлаке всего каких-то две тысячи жителей. Зачем такой большой стадион?

— Ну… ну это теперь их маловато, — чуть смутившись, справился с замешательством Аламазон. — В будущем их будет здесь знаешь сколько! Ты слышал, говорили на собрании, что темпы роста населения увеличиваются. Вот, к примеру, у Арифака одиннадцать детей. У каждого из эгих детей будет еще по одиннадцать. Потом и у детей этих детей будет еще столько же. Посчитай, что получается!

Ишмату совсем не хотелось считать, и он вяло возразил:

— До, но не все же останутся в кишлаке. Смотри, сколько уезжает в города, сколько отправляется учиться или в армию.

— Когда наш кишлак станет таким прекрасным, как мне видится, — твердо сказал Аламазон, — никто не захочет отсюда уезжать! Да он и так красивый! Но если здесь будут многоэтажные дома, такие, как в городе… да чайхана из мрамора, которую возведут возле самого сая, под деревьями, да еще новый мост над Кочкарсаем… A если еще и улицы заасфальтируют!

Опять Аламазон размечтался. Ишмат слушал его не перебивая. Но когда речь пошла о перилах, на мосту, которые будут из чистого серебра, он не выдержал:

— Чайхана чайханой, но нужно 6ы подумать и о приличной школе.

— Можно еще и самсозую. А если будет так много людей, как ты говоришь, то и шашлычная бы не помешала!

— Да еще установим огромный памятник Ахмадалиата, не слушая его, мечтал Аламазон.

Ахмадали-ата, всю жизнь проработавший учителем начальных классов, умер два года назад, но и сейчас его частенько вспоминали добрым словом в Таштака. Он был не только учителем, но и воспитателем в самом лучшем значении этого слова, и ученики его всегда с успехом выдерживали экзамены даже в столичных вузах. Двое его учеников носят звание Героя Советского Союза, один стал министром, а есть один, который работает самим директоров масложиркомбината! Но зачем далеко ходить: Ахмадали-ата учил ведь и самого Аламазона!

Выпалив все это, Аламазон задумался. Кажется, все предусмотрел. Но ведь еще неизвестно, какой клад найдешь. Наверно, надо сначала найти сокровища, а потом уже распоряжаться. Ведь, как говорит Назар-алкаш, «чем больше у тебя денег, тем больше расходов». Помолчав немного, он тронул Ишмата за плечо:

— Так что, за дело?

— Какое дело? — изумился Ишмат.

— Надо идти за кладом.

— Еще чего! Ты что, все это всерьез?

— Серьезней не бывает. А для чего ж мы все это говорили?

— Это ты говорил, а не я. Ты что, думаешь, что тебе в пещере сокровище приготовлено? Мол, приходи, дорогой Аламазон, и бери меня, если хочешь.

— Эх, ты! Трус ты, вот что! Я хотел тебя назвать Френсисом, а ты недостоин этого, как я посмотрю! А как было бы хорошо: я — Генри, ты — Френсис!

Поменять прозвище-это была давняя мечта Иигмата.

С самого раннего детства его в минуты гнева называли «ишма» — толстяк, пузатый. И угораздило же его имени быть похожим на эту дрянную кличку! И хотя прозвище «толстяк» необычайно подходило кругленькому как футбольный мяч, Ишмату, ему казалось, что кличка явно несправедлива. Но если его назовут Френсис, то мальчишки перестанут дразнить «толстяком». В самом деле, какое из бранных слов похоже на Френсиса? Нет таких слов! И он задумался.

Аламазон нетерпеливо наблюдал за ним. Перед этим он долго размышлял. В общем-то Ишмат недостоин носить это имя. И имени Генри он тоже недостоин. Но ведь не будешь же носить два имени сразу, хотя и одно, и второе имя словно созданы для Аламазона. Справедливость требовала, чтобы он уступил одно из них Ишмату. А поскольку в поединке двух братьев победителем все-таки оказался Генри, то Аламазон решил, что-что, а это имя он не уступит!

— Ну, что? — не выдержал он.

— Ты не спеши, — примирительно проговорил Ишмат. — А откуда мы знаем, есть ли вообще золото в Джиндагаре.

— Есть! Если нет, отрежь мне уши. Говорят, что оно может быть в самом конце пещеры — в Зимистансарае. Там вполне могли зарыть когда-то клад.

— А что мы возьмем с собой? Из еды, конечно, — начал сдаваться Ишмат — Ты думаешь, мы сможем так долго голодать, как эти… из книги?

— Не горюй! Я уже позаботился о своей дружине, — торжественно объявил Аламазон.

Он встал на глыбу камня и выпрямился, высоко-подняв голову. Торжественно объявил:

— Раз ты согласен, то двинемся. Готовься, Френсис! Мы отправляемся в священный поход. Впереди — Джиндагар. И хотя Ишмат в душе скорее готов был вечно сидеть на берегу спокойного, тихого сая, жуя что-нибудь вкусное, чем подвергать себя опасности в пещерах, он молча кивнул головой. Раз Аламазон сказал, значит так тому и быть.

На следующее утро, еще до восхода солнца, он отправились в путь.

Селение еще спало. На склоне горы влажно поблескивала роса. Молчали птицы. Ежась от предутреннего холода, мальчики выбрались на узкую тропку, прижатую к восточным склонам Елкантага. Они прошли мимо водопада, потом долго карабкались вверх — туда, где по камням, то пропадая, то возникая в расщелинах, протекал голубой, ослепительной чистоты арык, прозванный Джаннатарыком — райским. Именно возле него и находился знаменитый Джиндагар.

ЗИМИСТАНСАРАЙ[4]

В пещере было влажно и прохладно. У самого входа и дальше валялись старые и совсем еще свежие кости — наверно, сюда утаскивали хищники свою добычу. Перья хилол-кекликов, рассыпанные повсюду, при каждом шаге щекотали лицо, взметываясь вверх мягким пушистым облаком.

Наши кладоискатели, гордо вступившие в пещеру, подобно сарбазам[5], вскоре замедлили шаги — свод пещеры с каждым шагом становился ниже. Мальчики сгибались все больше и больше, оберегая фонарь, которыми они освещали дорогу.

Вскоре пришлось ползти, держа фонари в вытянутых руках и волоча за собой увесистые сумки с продуктами.

Пыхтя, обливаясь потом, ползли они, натыкаясь то на каменные выступы, то скользя руками по влажной глине и каждую минуту боясь покатиться куда-то вниз, то обдирая колени и отплевываясь от пыли.

— Когда же это кончится? — ныл Ишмат, вслед за Аламазоном нащупывая в темноте путь, слегка задыхаясь, так как верткий, быстрый Аламазон опережал своего спутника. Тогда Аламазон задерживался, подбадривал Ишмата;

— Ничего, это еще только начало! Не бойся, скоро сделаем перерыв. Не все же только ползти!

Спустя некоторое время и впрямь они добрались до места, где можно было поднять голову и даже сесть.

— Вот здесь передохнем и перекусим, а то, что впереди, неизвестно. Может, такого свободного пространства больше не будет, — скомандовал Аламазон.

Ишмат, не отвечая, тяжело дыша, растянулся на камне. Аламазон поставил повыше свой фонарь, развязал мешок с продуктами, разложил возле лежавшего Ишмата вареные яйца, кусок мяса, лепешку.

— Ешь, и побольше! — заговорил он. — А то ведь нам придется мешок с продуктами оставить здесь.

— Как — здесь?! — взвился Ишмат.

— Проход узкий, может сузиться еще больше, не пролезем, — спокойно объяснял Аламазон. — А с собою возьмем только флягу с водой и сухари в карманы.

Ишмат почувствовал, что ему все меньше хочется зваться Френсисом. Пусть будет вечно сопровождать его кличка «ишма», зато как хорошо валяться на траве под теплым солнцем или следить, как мама готовит плов! А то ползи в темноте, как лягушка, да еще и надейся только на сухари!

— Я вижу, что тебе хочется назад, — угадал его мысли Аламазон. — Не надейся. Кто же тогда будет устанавливать памятник Ахмадали-ата? А стадион?

— Со временем государство само построит для нас стадион.

— Ты бы, конечно, не прочь все заботы о своей персоне переложить на государство. Пусть оно нас учит, дает образование, пусть строит памятники и стадионы. Так, да? А мы будем сидеть и потирать руки — еще нам давайте, да побольше! Хочешь, скажу тебе, кто ты такой?

— Ну кто?

— Паразит, вот кто! Не думаешь, что нужно государству, думаешь, что нужно тебе! Что будет, если все так начнут думать?!

Ишмат безнадежно махнул рукой. Он знал: если Аламазон захочет, он может доказать все что угодно. Умудрился же он доказать вину Бутабая из «А» класса, хотя, если рассудить здраво, то сам же был во всем виноват. Кто пустил камень в айвовое дерево? Аламазон. И в том, что камень упал на Бутабая, который стоял под деревом, виноват опять же он. Но нет-Аламазон перевернул все наоборот.

— Ты почему не учишь физику? — напустился он на Бутабая. — Почему ротозейничаешь во время урока?

Ребята, стоявшие вокруг, от удивления открыли рты.

Не меньше удивился и Бутабай: какое отношение имела его ушибленная голова к тому, учил он или не учил физику?

— Не твое дело! — взвизгнул он, вытирая слезы. — Что ты этим хочешь сказать!

— То, что ты физику знаешь даже не на единицу — на ноль!

— Врешь! — выпалил Бутабай, не предполагая, что эти слова обернутся против него же. — Физику я знаю на «пятерку!»

— Знаешь?

— Знаю.

— Значит, ты знаешь и закон земного притяжения!

— Ну и что? Что из этого? — несчастный Бутабай чувствовал, что его увлекают куда-то в сторону. Чувствовал, но сделать ничего не мог.

— А то, что брошенный вверх камень непременно падает вниз! Ты знал это и преспокойно стоял под деревом, ждал, пока камень упадет на твою голову!

Бутабай онемел от такого нахальства. А Аламазон наступал;

— Отвечай: зачем нарочно встал на пути камня? Или ты хотел, чтобы отец дал мне взбучку? А? Говори: рассчитывал на то, что я получу трепку?

— Отстань! — закричал наконец Бутабай. — Отстань от меня! Ничего я не хотел! Просто стоял под деревом!

И получилось так, что Бутабай должен был оправдываться, а Аламазон чувствовал себя обиженным!

Кто же после этого рискнет ввязываться в спор с Аламазоном?!

Ишмат тоже промолчал. Он понимал — будет так, как сказал заводила Аламазон. Придется довольствоваться сухарями.

И это было самое большое неудобство так хорошо начавшегося путешествия. Вздохнув, Ишмат нежно погладил мешок и сумку. Эх, сколько вкусных вещей оставляли они здесь.

Как и предполагал Аламазон, пещера сужалась все больше. Они, извиваясь, как ящерицы, ползли и ползли, иногда буквально спиною чувствуя своды. Конечно, с увесистым мешком проползти здесь было бы невозможно. Воздух здесь был спертый, и с мальчиков градом катился пот. Одежда намокла и стала тяжелой. Резко запахло серой.

— Мы задохнемся! — испуганно завопил Ишмат. — Слышишь, чем пахнет?

— Ну и что? Дальше воздух будет свежее… Я чувствую — где-то здесь начинается тяга. Жалко, что нет спичек. Я бы проверил.

— Все, хватит! Я возвращаюсь назад!

— Без меня побоишься. Так что лучше тебе ползти вперед со мной.

Ишмат замолк. В самом деле, назад одному возвращаться страшно. Эх, зачем он поддался уговорам?

— Послушай, — примирительно начал он. — Сколько мы читали, нигде не было, что в такой вот дыре может быть клад. Ну кто поползет его сюда зарывать?

— По-твоему, клад зароют на развилке дороги?

— Нету здесь клада! — твердо сказал Ишмат. — Не было и не будет!

— Предатель! — разъярился Аламазон. — Ты недостоин имени Френсиса, ты всего — на всего Ишмат-«ишма».

— Наплевал я на твоего Френсиса!

— Да? Тогда катись отсюда! — закричал Аламазон. Мальчики не могли повернуться друг к другу, и потому каждый кричал вперед: Аламазон — в пустоту под — земного хода, Ишмат-туда, где слабо краснел свет фонаря и виден был двигающийся Аламазон.

Вот он уполз еще дальше, дальше… Ишмат, лежа на боку, прислушался. Равномерно падали вниз капли, откуда-то сбоку тянуло удушливым запахом серы, а глина под руками и животом была такая скользкая, вязкая… Ишмат поежился, представив, что он поползет назад в одиночестве. Нет, что угодно, только вместе с Аламазоном! И он изо всех сил заработал локтями, снова пополз, тяжело пыхтя и проклиная все на свете! Он не заметил, как дополз до Зимистансарая, и, только почти вывалившись в проход и нелепо заболтав в воздухе руками, блаженно задохнулся, жадно глотая чистый, упоительно прохладный воздух пещеры.

— Ну, ты и застрял! Как снаряд в пушке! — посмеиваясь, Аламазон помог Ишмату выбраться из прохода. Мальчики почти одновременно повалились на пол, раскинув руки и пытаясь отдышаться после душного, зловонного подземного лаза.

— Что это так гудит? — немного погодя спросил Ишмат. — Посмотри, пожалуйста. Мой фонарь испортился.

Он умолчал о том, что во время одного из поворотов нечаянно налег на фонарь всем своим плотным телом, Что-то треснуло внутри, и пришлось Ишмату ползти до самой пещеры в полной темноте.

— Это гудит вода, — направив луч фонарика в стороны, Аламазон обнаружил, что с потолка пещеры, по уступам, словно серебристая лестница, льется водопад. Струи воды, стекающие по стене, казались неподвижными. Возле стены образовалось маленькое озерцо, оно не увеличивалось в объеме, и непонятно было, куда уходила лишняя вода.

Луч фонаря казался совсем слабым в огромном пространстве, которое открылось перед ребятами. Пещера эта, все стены которой обросли мхом или сталактитами, напоминала дворец — с величественными колоннами, бесчисленными выемками, похожими на комнаты. Сходство усиливалось блеском, которое исходило от сталактитов и льющейся воды.

— А где же золото? — нетерпеливо спросил Ишмат.

— Тебе сразу все подавай! Погоди. Нашли дворец, найдем и клад!

Словно набравшись бодрости от одного упоминания о сокровище, Аламазон быстро встал и потянул лежащего Ишмата:

— Вставай! Давай-ка начнем поиски прямо сейчас!

И кладоискатели с жаром принялись исследовать пещеру. Дело подвигалось медленно. Чем меньше оставалось комнат, тем больше хотелось плакать Ишмату — нигде не видно было никаких признаков клада. Когда была обыскана последняя выемка, из глаз его обильно потекли слезы.

— Если бы нашли хоть поломанный кумган, не было бы так обидно! — всхлипывая, приговаривал он. — Что мы за люди после этого?

— Не хнычь! — зло прикрикнул на него Аламазон. — Что ж тебе — клад так и лежит, не успел пройти полпути.

Сам он, усердно переворачивая камни, успел до крови поломать ногти, но не хотел признавать поражения-исследовав все выемки, стал внимательно осматривать и ощупывать стены Зимистансарая. Долго его поиски не приносили никакого результата. Усталый Ишмат, усевшись неподалеку, тихонько сосал сухарь, тайком вынутый из кармана, а Аламазон все искал да искал… Наконец в одном из дальних углов он увидел узкую расщелину, которая словно разрезала стену от потолка до земли. Только в одном месте, возле самого потолка, в нее мог бы протиснуться такой, как он. Дальше же расщелина смыкалась почти вплотную. Точно такая, вспомнил мальчик, была в сказке про Али-Бабу и сорок разбойников. И он закричал восторженно:

— Сим-сим, откройся!

И хотя каменные глыбы не раздвинулись, как это было в сказке, мальчик не унывал.

— Я чувствую — сокровище где-то здесь! — с упоением повторял он. — Эй, Ишмат, вставай! Давай-ка мы сначала посмотрим вон то озеро возле водопада. А вдруг золото именно там?

— Что ему там делать? — лениво сопротивлялся Ишмат, пока Аламазон тащил его к пруду.

— Бывало, когда враги оказывались близко, владельцы клада бросали его в воду. Золото ведь не ржавеет!

— Что же, мы, как рыбы, поплывем по озеру?

— Зачем? Мы станем нырять!

Делать было нечего. С неохотой Ишмат вслед за Аламазоном разделся и нырнул в холодную воду.

Озерцо было неглубокое, и кладоискатели очень скоро обнаружили, что «образцы», добытые со дна, очень похожи на камешки, которые выбрасывает на берег Кочкарсай во время весеннего наводнения.

Закоченевшие, усталые, ребята снова оделись и, прижавшись друг к другу, тщетно пытались согреться. Вскоре пришлось встать и до изнеможения отплясывать танец дикарей, чтобы не замерзнуть в холодном воздухе Зимистансарая. Когда они опять сели близко друг к другу, Аламазон решительно сказал:

— Теперь остается только последнее средство!

Словно боец, у которого остается последний патрон, он стал торопливо шарить по карманам.

— Что ты ищешь? Волшебный камень Аладдина?

Ишмат в определенные минуты тоже имел явную склонность к юмору.

— Не камень, а лекарство.

— Какое такое лекарство? — с подозрением приподнялся Ишмат. — Опять что-то выдумываешь?

— Может, дядя обидится на меня, но другого выхода нет! — продолжал, не обращая на него внимания, Аламазон. Наконец он нашел то, что искал: маленькую, не больше спичечной, коробку серебристо мерцающего цвета.

Как мы уже говорили, эту коробочку показывал накануне вечером знаменитый профессор Агабек Туркони отцу Аламазона. Дядя уезжал в Индию и по дороге решил заехать к родным. Дядя говорил о своем друге археологе, который вел раскопки в Афрасиабе и нашел коробочку, а в ней четыре странные лепешки.

— Что это такое, дядя? — дождавшись, когда отец улегся спать, стал осторожно выведывать Аламазон секрет серебряной коробочки.

— Лекарство, — улыбнулся дядя. — Кто добудет его, тот достигнет, как в сказке, своих заветных целей.

— У твоего дяди, наверно, много таких лекарств, рассмеявшись, подала голос мать. — У него дела всегда идут хорошо!

Аламазон не мог заснуть до глубокой ночи. Давно в доме установилась сонная тишина, а он все ворочался с боку на бок, и в голове его вертелась фраза: «Достигнет, как в сказке, своих целей», а в глазах стояла таинственная коробочка.

«Завтра мы отправляемся в загадочное путешествие, — думал он. — Что, если мне взять с собой и дядины таблетки? В конце концов, ведь клад мы отдадим людям. Значит, наши цели благородные, и если лекарство сможет в этом помочь, что ж тут плохого? К тому же ведь мама сказала, что у дяди много таких лекарств».

Эта мысль окончательно успокоила его. Он тихо встал, нашел при свете луны дядин пиджак. Вскоре он крепко уснул, и во сне не разжимая руки, в которой была зажата таинственная коробочка из Афрасиаба…

Теперь настало время действовать. Он достал таблетки, одну протянул Ишмату:

— Пей.

— А если что-то случится со мной? — заскулил Ишмат.

— Не случится! Во всяком случае, ничего плохого.

— Да? — Ишмат осторожно взял таблетку, понюхал.

Она пахла незнакомо и пряно. — Говоришь, ничего плохого?