Темно-синяя громада седьмой серии «БМВ» затормозила рядом с кафе. Из автомобиля вышли двое. Первый — водитель — был молодым человеком, лет двадцати пяти, одетым в светлые брюки, красный джемпер с характерным крокодильчиком на груди и легкую светлую куртку. В начале марта в Марбелье было около двадцати градусов, но иногда становилось прохладно, температура опускалась до шестнадцати-семнадцати градусов. Второй мужчина был гораздо старше — лет под пятьдесят. Он был одет в светло-серые брюки и черную водолазку. Глядя на него, было трудно определить, каким количеством денег он обладает. Однако внимательный наблюдатель оценил бы его обувь, сшитую на заказ в Милане, брюки из английского «Харродса», водолазку из кашемира и, наконец, часы, стоимость которых превышала сорок тысяч долларов. Выйдя из машины, этот человек сразу же направился в кафе, где его уже ждали.
      Ожидающий сидел за небольшим столиком на веранде, глядя на приближающегося к нему бизнесмена. Об этой встрече они условились заранее. В начале марта в придорожных кафе всемирно известного испанского курорта Марбелья обычно мало посетителей. Кроме одиноко сидевшего за столом Андрея Михайловича, на веранде больше никого не было. А в зале сидели только двое его помощников, но о том, кто они такие, никто не знал. Они обеспечивали страховку этой встречи.
      Вновь прибывший прошел к столику на веранде и сел рядом с Андреем Михайловичем, кивнув ему в знак приветствия. Они были знакомы достаточно давно и не видели смысла в официальных рукопожатиях. Из недр кафе к ним поспешил официант.
      – Что угодно сеньору?
      – «Эспрессо», — ответил новый посетитель. Его водитель остался у машины.
      Официант вернулся внутрь заведения. Приехавший мужчина взглянул на сидевшего рядом Андрея Михайловича, перед которым стояла почти пустая кружка пива.
      – Что у нас? — спросил он.
      – Все нормально, — ответил Андрей Михайлович. — Офис мы уничтожили, свидетелей убрали, документы сожгли. Осталась одна женщина, которая меня видела, сейчас мы ее ищем.
      – Это ваши проблемы, — торопливо отмахнулся приехавший, не желая слышать подробностей. — Меня интересует, как продвигается решение нашей задачи.
      – Работаем, — отозвался Андрей Михайлович.
      – Столько месяцев? — напомнил приехавший. — Вы знаете, сколько денег мы уже потратили?
      – Конечно. Но результат будет. У нас появились некоторые проблемы. Как мы и предполагали, группу Дзевоньского спецслужбы смогли вычислить. Эта группа вела себя слишком шумно. Все эти их перелеты, статьи в газетах, многочисленные контакты с ненужными людьми и, наконец, убийство несчастной женщины, которая работала в их офисе. Дзевоньский и его люди были обречены, их рано или поздно должны были взять. План у них был интересный, но авантюрный.
      – Вы так спокойно говорите о своей неудаче, словно расписываете мне шахматную партию.
      Официант принес чашечку кофе и торопливо удалился. Он уже понял, что эти двое назначили встречу на холодной веранде, чтобы поговорить без свидетелей.
      – Нужно быть готовым жертвовать пешками и фигурами, чтобы победить в партии, — добродушно пояснил Андрей Михайлович. — Должен вам сообщить, что Дзевоньский и его группа были лишь первой линией нашей атаки. У нас в запасе — резервный вариант генерала Гейтлера. Он уже выходил со мной на связь, позвонив мне еще первого марта. Гейтлер уверен, что российские спецслужбы начали с ними игру. Отдаю должное его интуиции, он исчез за несколько минут до штурма дачи. И сейчас готовит свой план самостоятельно. Даже я при желании не смогу его найти.
      – И мы должны ждать, когда он снова позвонит?
      – Я дал ему другой номер телефона, о котором не знал Дзевоньский. А прежние два сменил. Но ждать мы не будем. Нужно признать: мои бывшие коллеги сумели доказать, что не разучились работать…
      – Мне не совсем понятно, чему вы радуетесь?
      Андрей Михайлович усмехнулся. Он был лет на десять или пятнадцать старше своего собеседника. И терпеливо продолжил:
      – С самого начала было понятно, что обеспечить абсолютную секретность операции невозможно. Кто-то где-то как-то может проговориться. А когда задействовано такое количество людей и большие деньги, возможность осечки возрастает многократно. Поэтому было решено использовать Дзевоньского и его группу в качестве основной ударной силы, на которую будет отвлечено все возможное внимание российских спецслужб.
      – То есть вы с самого начала знали, что используете их в качестве подставки?
      – Почти. Конечно, если бы удался их авантюрный план, было бы хорошо. А если нет, то они должны были привлечь своими активными действиями внимание комиссии генерала Машкова, которая была создана сразу после того, как Хеккет передал через знакомого эксперта предложение Дзевоньского. С этой минуты наш поляк и вся его группа по существу были под прицелом.
      – Я не понимаю ваших рассуждений. Выходит, что вы тратили наши деньги впустую, заранее зная, что у них ничего не выйдет? — разозлился приехавший, отодвигая от себя чашку уже остывшего кофе.
      – Мы не исключали такой возможности. Если бы мы не тратили деньги, внимание спецслужб переключилось бы на другие варианты, что могло привести к ненужным для нас последствиям. Поэтому мы так спокойно расстались с группой Дзевоньского. А теперь готовы нанести свой собственный удар.
      – «Резервный» вариант генерала Гейтлера?
      – Нет. Это вторая линия прикрытия. Он, конечно, гений, но я уже давно не верю в гениев-одиночек. Их время закончилось.
      – Тогда объясните подробнее.
      – Не буду. Вам нужен результат, и вы его получите. А каким образом — это мое дело. Я не выйду за рамки составленной нами сметы.
      – Ясно. Когда?
      – Два месяца — предельный срок. Думаю, мы уложимся.
      – Хорошо, — приехавший поднялся. — Куда переводить деньги? Как и раньше? В «Сити-банк»?
      – Нет. Об этом счете знал Дзевоньский. Я записал для вас счета двух других банков. Эти банки не большие, о таких не пишут в газетах. Французский и швейцарский. — Андрей Михайлович достал из кармана небольшой листок бумаги, сложенный пополам, и протянул своему собеседнику. Тот быстро кивнул, забирая бумагу.
      – Что еще?
      – Ничего. Ждать.
      – Почему об аресте группы Дзевоньского ничего нет в российских газетах? Я думал, что они используют такой шанс. Покушение на президента. Им всем дадут за это ордена и медали.
      – Все предельно засекречено. Они знают, что еще не нашли Гейтлера, и поэтому не сообщают о своей успешной операции. Это своего рода игра, в которой обе стороны понимают, почему противник поступает именно таким образом. Самого Дзевоньского и его людей держат за городом в специальном центре бывшего ПГУ. Доступ туда крайне ограничен.
      – Откуда вы знаете?
      – Я работал в ПГУ, — напомнил Андрей Михайлович, — и ушел оттуда в пятьдесят два года. Вы никогда не спрашивали меня, как я оказался на Западе и почему не остался в Москве, где сейчас снова в фаворе бывшие чекисты и бывшие советские разведчики.
      – Вы говорили, что у вас были неприятности, — вспомнил его собеседник. — Мы ведь знакомы с вами с девяносто пятого.
      – Верно. Но мои неприятности начались из-за того, что один из руководителей внешней контрразведки ПГУ генерал Калугин оказался не очень порядочным человеком. Некоторые даже считали, что он сдал часть наших агентов. Я знал точно, что это не так. Калугин был слабый и не очень квалифицированный работник. К нам тогда, сразу после августа девяносто первого, прислали Бакатина. Тот пришел на волне революционного энтузиазма и все сразу развалил. За несколько месяцев. А Калугин вознамерился оседлать эту волну, сделать карьеру. Поэтому он стал еще большим демократом, чем все наши доморощенные либералы. И сам не заметил, как подсел на американские гранты, начал получать деньги от разных фондов, выступать на различных международных конференциях, организованных этими фондами. И сдавать своих бывших товарищей. Даже написал книгу, умудрившись таким образом сдать одного из наших агентов. В общем, покатился по наклонной. Руководителем ФСБ он не стал, не та квалификация, а вот предателем его назвать можно. Но когда он начал так себя вести, соответственно стали трясти и его бывших сотрудников. В первую очередь выперли меня. Хорошо, что сохранили пенсию. В девяносто третьем я получал восемь долларов в пересчете с тех рублей. Жена у меня умерла еще в девяностом, дочь стала взрослой. Я тогда женился во второй раз, но дочь не очень охотно приняла мою новую жену. Все это вы хорошо знаете. Когда вы согласились взять меня в вашу службу безопасности, то проверили мою прежнюю жизнь. Мне об этом известно. И вы знали, что я знаю. С девяносто пятого я работаю на вас и на ваших друзей. И благодаря вам живу в Европе уже столько лет.
      – Зачем мне все эти подробности?
      – Чтобы расставить наконец все точки над «i». Я помню, чем обязан вам и вашим друзьям. И не могу забыть, как меня выгнали мои бывшие товарищи. Поэтому я здесь, а они там. И поэтому я работаю на вас, а не вместе с ними против вас, и сделаю все, чтобы ваш план удался. Вы должны понимать, что они мне гораздо ближе, чем вы и ваши друзья. Но раз так получилось, я буду играть на вашей стороне.
      – Всегда?
      – Во всяком случае, до конца этой игры. Что будет потом, мы не знаем. И никто не знает.
      – О вашей прежней жизни, о которой мне все хорошо известно, поведали. А вот о том, что собираетесь делать, не сказали.
      – Конечно, не сказал. Я только хотел вам напомнить, как получилось, что я оказался на вашей стороне. А больше я вам ничего не скажу. Я и так наговорил сегодня слишком много.
      – Как мы свяжемся в следующий раз?
      – В записке номера двух новых телефонов. Можете звонить в любое время. Но я думаю, что вам не стоит волноваться по пустякам. Мы сделаем все, как нужно.
      – Хорошо, — приехавший задумчиво посмотрел на Андрея Михайловича, затем поднялся, так и не притронувшись к своему кофе.
      – Одну минуту, — остановил его Андрей Михайлович, поднимаясь следом. — Кто этот парень, ваш водитель? Вы ему доверяете? Я раньше его не видел. Мне кажется нецелесообразным брать с собой на встречу посторонних людей.
      – Это не посторонний, — торопливо ответил его собеседник, посмотрев в сторону «БМВ». — Это мой сын от первого брака. Я думаю, что имею право иногда ездить вместе с ним. Он пока студент, учится в Англии. До свидания.
      Андрей Михайлович тяжело опустился на стул. Приехавший стремительно прошел к своему автомобилю, сел в машину, и они уехали. Андрей Михайлович посмотрел на нетронутый кофе. Почти сразу появился официант.
      – Сеньор уже уехал? — удивился официант. Он не был встревожен. Посетитель, приехавший на такой дорогой машине, как «БМВ» седьмой серии, не станет сбегать из-за чашечки кофе. Может, он просто забыл заплатить?
      – Да, — ответил Андрей Михайлович. Он хорошо знал испанский. — Но вы можете не беспокоиться. Я оплачу его кофе.

      Все происходило как обычно. Его посадили в машину и повезли. Ехали долго. Затем пересели в микроавтобус и двигались еще полчаса куда-то на юг. Дронго догадался о направлении движения по тусклому солнцу, которое в этот день появилось на небе. Наконец машина въехала в какой-то большой ангар. Его деликатно вывели из салона, проводили по лестнице на второй этаж.
      В просторной комнате уже ждали двое сотрудников Машкова и сам генерал, у которого был виноватый, несколько смущенный вид. Дронго невесело усмехнулся. В конце концов его старый друг абсолютно прав. Французы не зря говорят, что предают только свои. Машков пробормотал какое-то приветствие. Один из его сотрудников уточнил, нет ли у Дронго аллергии на различного рода лекарства.
      – Нет, — ответил он, — мне можно вкалывать любую гадость. Я с детства люблю, когда меня колят.
      Первый сотрудник улыбнулся. Второй посмотрел сурово. Потом ему протерли руку спиртом и ввели лекарство. Дронго поморщился и отвернулся. Пока подключали датчики, Машков сел за стол. Дронго огляделся. Стену с правой стороны занимало большое зеркало. Очевидно, за ним находились наблюдатели, следившие за происходящими в комнате допросами. Оба сотрудника, закончив прикреплять аппаратуру, взглянули на генерала и быстро вышли из комнаты. Стало понятно, что они не будут присутствовать при допросе. Видимо, показания датчиков поступят на мониторы в соседнюю комнату, где находятся неизвестные ему люди, которые имеют доступ к подобным допросам.
      Машков и Дронго остались одни. Машков посмотрел на своего друга и несколько неуверенно поинтересовался:
      – Как ты себя чувствуешь?
      – Пока нормально. Слегка кружится голова и неприятное ощущение во рту. Кажется, болят ноги. Или мне только кажется.
      – Может, начнем?
      – Не нужно так волноваться. В конце концов пытают меня. И допрашивают тоже меня. Поэтому задавай свои вопросы спокойным, естественным голосом. Тем более что за нами наверняка следят.
      – Дурак, — разозлился Машков. Затем бросил какую-то папку на стол перед собой, раздраженно отвернулся и зло пробормотал:
      – Можешь встать и убираться отсюда. И вообще уехать из Москвы. Тебя никто не остановит.
      – Ни к чему так патетически, — спокойно отозвался Дронго, — давай начнем. И учти, что на этот раз я буду говорить правду. Поэтому лучше не спрашивай, что я о вас думаю.
      – Назови громко три цифры, — попросил Машков, — и мы начнем работать.
      – Один, три, семь.
      – Хорошо. Сейчас я буду называть цифры, и ты должен все время говорить «Нет». Во всех случаях.
      – Один…
      – Нет.
      – Два…
      – Нет.
      – Три…
      Машков досчитал до десяти. И все десять раз Дронго повторил слово «нет». Генерал удовлетворенно кивнул. Все правильно. Семь верных ответов, три неверных.
      – Как ты себя чувствуешь в роли палача? — вдруг поинтересовался Дронго.
      – Заткнись, — опять разозлился Машков, — и отвечай на вопросы. — Он сердито оглянулся на это проклятое зеркало, за которым находились двое психологов, следивших за допросом.
      – Он намеренно выводит его из себя, — предположил один из них.
      – Похоже, — согласился второй, — но Машков опытный специалист.
      Сам Машков усилием воли сумел несколько успокоиться и начал задавать вопросы. И первым был такой:
      – Ты знал кого-нибудь раньше из группы Дзевоньского?
      – Нет.
      – Ты звонил в Брюссель?
      – Нет.
      – Ты знаешь Гельмута Гейтлера?
      – Нет.
      Собственно, после этих трех ответов допрос можно было прекратить, но он продолжался около двух часов. Задавая в разных вариациях одни и те же вопросы, Машков добросовестно пытался выяснить, что именно мог узнать Дронго о работе Дзевоньского в Москве до того, как приступил к своему расследованию. Дронго трижды просил воды и трижды Машков передавал ему наполненный стакан. На все вопросы Дронго отвечал четко, иногда шутил. У него сильно болела голова, не проходило ощущение подступающей тошноты. И тем не менее он ясно воспринимал все происходящее и так же ясно отвечал на все вопросы.
      Закончив допрос, Машков устало откинулся на спинку кресла и неожиданно улыбнулся. Затем схватил бутылку, чтобы налить себе воды, но обнаружил, что она пуста.
      – Принесите воды! — крикнул он куда-то в сторону.
      – А вот это ошибка, — заметил Дронго, морщась от головной боли. — Я мог бы и не догадаться, что нас слушают. А крикнув, ты невольно выдал этот секрет.
      – Иди ты к черту! — добродушно огрызнулся Машков. — Слава Богу, что все закончилось. Теперь ни одна собака не посмеет ничего сказать в твой адрес.
      – Позови своих архаровцев, чтобы они сняли с меня ваши чертовы датчики. И еще. Я повесил пиджак в другой комнате. Там у меня есть «спазмалгон». Пусть принесут таблетку. Ужасно болит голова.
      – Я сам принесу. — Машков быстро вышел из комнаты. Почти сразу в ней появились двое сотрудников, которые начали деловито отключать Дронго от аппаратуры и сворачивать ее. Машков принес таблетку и бутылку воды. Он налил сразу два стакана — себе и Дронго. В это время вошел еще один сотрудник, который принес какой-то тюбик. Он выдавил из него в стакан с водой некоторое количество буро-зеленого вещества, затем размешал и, протянув напиток Дронго, предложил:
      – Выпейте.
      – Еще какая-нибудь гадость? — спросил тот.
      – Обычное мочегонное средство, — пояснил сотрудник, с любопытством разглядывая эксперта. — Это фитолизин. Хорошее польское лекарство.
      Дронго и Машков посмотрели друг на друга и оба улыбнулись.
      – Надеюсь, вы не одолжили его у Дзевоньского? — улыбнулся Дронго, выпил лекарство и поднялся. Голова у него все еще кружилась, во рту было такое ощущение, словно он перекусывал электропровода. Или дотронулся языком до батарейки, как однажды сделал это в детстве. Память о том неприятном «опыте» сохранилась на всю жизнь.
      – Надеюсь, теперь ты сможешь убедить свое начальство не выгонять меня каждый раз из Москвы? — спросил Дронго. — Хотя, между прочим, я предложил бы проверить таким же образом всех членов вашей комиссии.
      – Хватит, — торопливо остановил его Машков. — Мы уже закрыли этот вопрос. Пойдем, я помогу тебе одеться.
      Они вышли из комнаты.
      – Ничего не закрыли, — тихо возразил Дронго, — нужно найти Гейтлера и понять, почему вас опередили в Брюсселе. Боюсь, работы теперь у вас больше, чем ты думаешь.
      – Я знаю, — отозвался генерал, — но теперь мне никто не сможет помешать привлечь тебя к ней. Мы все равно должны вычислить обоих — и Гейтлера, и возможного «крота». Хотя в существование последнего мне очень трудно поверить. Всех, вошедших в мою комиссию, я знаю много лет.
      – Ты и меня знаешь много лет, — напомнил Дронго, — но это не помешало тебе привезти меня сюда. Помнишь, как у Оруэлла? «Все животные равны, но некоторые равны более…»
      – Иногда с тобой просто невозможно разговаривать, — вздохнул Машков. — Сегодня опять будут допрашивать Дзевоньского и всех его людей. Нам важно понять, куда делся Гейтлер и как его найти.

      Тетя Ануся стала жительницей Чикаго еще в те годы, когда большинство ее соотечественников об этом не могли и мечтать. Она переехала сюда из Англии в семьдесят девятом, когда Польша была совсем другим государством, для граждан которого выезд на жительство в Соединенные Штаты представлялся весьма проблематичным со всех точек зрения. Но супруг тети Ануси был подданным Великобритании и поэтому достаточно быстро получил сначала вид на жительство, а затем и гражданство этой великой страны.
      Олеся родилась как раз в семьдесят девятом и поэтому не могла знать тетю Анусю, которая на самом деле приходилась ей вовсе не теткой, а двоюродной бабушкой. Однако уже в девяносто втором, в возрасте тринадцати лет, Олеся впервые посетила Чикаго и познакомилась с родственницей, о которой в их родном Вроцлаве ходили легенды. Муж тети Ануси был известным архитектором, работавшим в Чикаго. В девяносто восьмом он умер. А Олесе к этому времени исполнилось девятнадцать лет, и она переехала в Париж, надеясь устроить свою жизнь во Франции.
      Там ей пришлось трудновато. Никто не ждал молодую красивую девушку в этом городе. А те, кто предлагал ей «помощь» и свои услуги, совсем не нравились Олесе. У них были влажные глаза, потные руки, и их намерения ясно просматривались с самого начала. Из Парижа Олеся довольно быстро переехала в Брюссель, где устроилась на работу в небольшое проектное бюро и пошла учиться. Но еще неизвестно, насколько лучше устроилась бы ее жизнь в Бельгии, если бы неожиданно она не встретила там знакомого их семьи пана Тадеуша Марковского, о котором в той, прошлой жизни, ее дедушка говорил как об очень влиятельном человеке. Марковский и здесь выглядел влиятельным и богатым. Во всяком случае, он тут же взял Олесю в свой офис и оплатил ее обучение.
      Ей было двадцать два года, когда она начала работать в его фирме, в которой все называли Тадеуша паном Дзевоньским, но она понемногу к этому привыкла. У Олеси были светлые волосы, голубые глаза и довольно резкие черты немного вытянутого лица, которое наводило на мысль, что среди ее предков встречались не только славяне. Родственники Олеси жили во Вроцлаве, который немцы традиционно называли Бреслау, а в этой части Западной Польши веками перемешивались прусы, саксонцы, чехи, поляки. Тогда как в Центральной и в Восточной части Польши преобладал другой тип женщин — преимущественно пышногрудые брюнетки со славянскими чертами лица, считавшиеся одними из самых красивых женщин Европы.
      Олесе понравилось в Брюсселе. Здесь у нее появилось много знакомых, новые друзья. А главное — Рауль, португальский «мачо», переехавший сюда из Лиссабона. Он был профессиональным футболистом и выступал за одну из местных бельгийских команд. Олеся встречалась с разными парнями, но Рауль стал ее самым близким другом. Все закончилось через два года, когда его клуб решил продать своего португальского полузащитника в Италию. Девушка была безутешна, поскольку Рауль не предложил ей последовать за ним в солнечную южную страну. Его продали, как раньше продавали рабов, даже не очень интересуясь его собственным мнением. Так он и уехал, оставив на память о себе черного фарфорового лиссабонского петушка.
      Потом у Олеси появился новый друг, но этого она сама бросила. Парень крепко сидел на наркотиках и собирался приобщить к этому занятию и свою новую подружку. Затем как-то незаметно получилось, что Олеся оказалась подругой самого пана Дзевоньского. Однажды он пригласил ее на ужин, и она обратила внимание на его стильный костюм. Из ресторана они поехали в отель. Пан Дзевоньский не особенно ей нравился, но для нее это был первый опыт встречи с мужчиной, годящимся ей в отцы. И секс с ним неожиданно открыл Олесе новую радость. В отличие от молодых «петушков», с которыми она имела дело до Дзевоньского, он был сдержан, тактичен, умел доставлять удовольствие женщине, в не меньшей степени думая о ее удовлетворении, чем о собственном. Все ее предыдущие дружки больше думали о себе.
      С тех пор они время от времени встречались. Пан Тадеуш был очень занят и лишь изредка — один или два раза в месяц позволял себе такие свидания. Но они неизменно доставляли Олесе удовольствие, поэтому она всегда охотно соглашалась. К тому же он повысил ей зарплату в два раза.
      Тадеуш заранее, еще в сентябре прошлого года, предупредил девушку, что ему предстоит длительная командировка. С тех пор они виделись лишь несколько раз, когда он приезжал в Брюссель. Но говорили по телефону почти ежедневно. Олеся докладывала ему как шефу о текущих проблемах, а он решал, что и как следует делать в том или ином случае. Она одна знала номер его телефона, который он постоянно носил с собой. Две недели назад Олеся попросила Дзевоньского отпустить ее в Чикаго навестить тетю Анусю. Богатой родственнице было уже за восемьдесят, она могла умереть в любую минуту. Кроме Олеси у нее были еще два дальних родственника от другой сестры. Эти «двоюродные внучата» жили в Сан-Франциско и почти ежедневно интересовались здоровьем любимой родственницы, понимая, как важно успеть к дележу наследства.
      Тетя Ануся жила в престижном центре Чикаго рядом с небоскребом Сирс-Билдинг. Перейдя на другую сторону реки, на набережную Уокер-драйв, можно было выйти к самой ратуше. Роскошную квартиру Ануси купил ее муж, и, по оценкам экспертов, она стоила не меньше двух миллионов долларов. Кроме того, на счету старушки наверняка остались деньги, доставшиеся ей в наследство от мужа. Поэтому Олеся, как умная и деловая молодая женщина, прилетев в Чикаго, добросовестно ухаживала за своей родственницей целых две недели. На первое марта у нее был обратный билет в Брюссель, но старушка неожиданно заболела и попросила ее остаться. Отказываться не имело смысла, к тому же Дзевоньский разрешил ей задержаться. И тогда Олеся поменяла билет на шестое марта.
      А третьего марта в Брюсселе на их офис совершили нападение и убили всех находившихся там людей. На следующий день Олесе об этом сообщила сестра одной из погибших. Теперь она не знала, что ей делать и куда возвращаться, а телефон Дзевоньского не отвечал. В мучительных раздумьях прошли два дня.
      В субботу утром тетя Ануся отправила ее в аптеку за лекарством. Олеся спустилась вниз и вышла из здания, едва не столкнувшись с незнакомым мужчиной, который в это время объяснял дежурному швейцару, куда и зачем он собирается подняться.
      Швейцар пропустил его в здание получить разрешение у консьержа, сидящего в роскошном холле. Доброжелательный консьерж вежливо выслушал господина Мосина, появившегося в доме в столь ранний час, и тут же связался с госпожой Анусей, чтобы выяснить, может ли она принять гостя, который заявил, что является другом пана Дзевоньского и прилетел из Европы по его поручению. Тетя Ануся уже долго жила в Америке и потому привыкла проверять все получаемые сообщения. Она тут же перезвонила Олесе и поинтересовалась, знает ли та о каком-то неизвестном ей пане Дзевоньском.
      – Конечно, — обрадовалась Олеся, — я жду от него сообщений. А где этот человек?
      – Он у нас в холле, — сообщила тетя Ануся, — но ты не волнуйся. Купи лекарство и возвращайся домой. Я разрешу ему подняться к нам, а Беата поможет мне его принять.
      Беата работала в доме у тети Ануси уже двадцать пять лет. В отличие от Ануси, у нее была большая семья — четверо детей и девять внуков. Она была моложе своей хозяйки на десять лет и сохранила удивительную ясность ума и энергичность деловой женщины. Беата служила кухаркой и домработницей одновременно. Или ее можно было назвать экономкой, что тоже было бы правильно.
      Олеся знала, что на добросовестность Беаты можно положиться, и спокойно вошла в аптеку, думая, что тетя Ануся безусловно будет рада неожиданному гостю. Когда человеку за восемьдесят и он почти не выходит из дома, будешь счастлив любому общению. В квартире вместе с ней верная Беата, внизу появление неизвестного зафиксировали камеры внутреннего наблюдения, его видели охранники, консьерж и швейцар. Именно поэтому тетя Ануся так спокойно разрешила незнакомцу подняться к ним в квартиру на четырнадцатый этаж.
      В то время, когда Олеся покупала лекарство, снова зазвонил ее сотовый телефон. Она недоуменно глянула на аппарат и ответила:
      – Слушаю вас.
      – Это Олеся?
      – Да.
      – Здравствуйте. С вами говорят по поручению пана Дзевоньского, — сообщил неизвестный ей голос.
      «Какой нетерпеливый, — раздраженно подумала Олеся. — Не может немного подождать, когда я вернусь».
      – Я знаю, — перебила она позвонившего. — Пожалуйста, подождите меня немного, я скоро буду дома.
      – Нет, вы не поняли. Я не могу ждать. Это очень важно, пани Бачиньская. Меня просили передать вам, чтобы вы не оставались у вашей родственницы. Люди, которые убили ваших друзей в Брюсселе, могут попытаться найти вас и в Чикаго.
      – Что? Кто это говорит? Откуда вы звоните?
      – Неважно. Немедленно уезжайте из Чикаго. И не возвращайтесь к вашей родственнице. Мы попытаемся вас найти.
      В этот момент Олеся получала сдачу и на секунду отвлеклась.
      – Кто вы такой? — снова переспросила она и в этот момент услышала знакомый голос Дзевоньского:
      – Олеся, тебе угрожает опасность. Немедленно уезжай из Чикаго. И не выключай телефон. Мы позвоним тебе через три часа и сообщим, где можно с нами встретиться. Олеся, это очень важно.
      Тут она вспомнила, что в квартире тети Ануси уже сидит какой-то мужчина, также представившийся знакомым пана Дзевоньского. Чуть не выронив пакет с лекарствами, Олеся быстро набрала номер телефона квартиры.
      – Слушаю вас! — Беата говорила по-английски с чудовищным акцентом, несмотря на десятилетия, проведенные в Америке.
      – Это я, — торопливо сообщила Олеся. — Немедленно позвоните в охрану и выведите из квартиры этого незнакомого человека. Он чужой. Вы слышите, он чужой!
      – Ничего не понимаю, — отозвалась Беата. — Какой чужой? О ком ты говоришь? Подожди, кто-то стучит в дверь.
      – Не открывайте! — закричала Олеся, но Беата уже положила трубку на столик.
      – Господи! — Олеся начала лихорадочно звонить консьержу. И, едва услышав его голос, быстро проговорила: — Мистер Дэвис, это Олеся Бачиньская. Я прошу вас вызвать охрану. Сейчас на четырнадцатый этаж поднялся чужой человек. Я прошу вас срочно вызвать полицию и охрану.
      – Ему разрешили подняться, — невозмутимо ответил консьерж.
      – Это убийца! — закричала она, и в аптеке от нее шарахнулись все посетители.
      – Я вас не понимаю, госпожа Бачиньская, — испугался консьерж. Все, что выходило за рамки его компетенции, вызывало у него легкую панику.
      – Звони в полицию, кретин! — крикнула она и, снова отключившись, дрожащими руками набрала телефон полиции: — Нужна ваша помощь. В квартире убийца!
      – Назовите ваш адрес, — попросила дежурная.
      Олеся назвала адрес, номер дома, квартиры, телефона.
      – Только быстрее, — попросила она, — там убийца.
      – Вы находитесь не в квартире? — поинтересовалась дежурная.
      – Нет.
      – Тогда откуда вы знаете, что там происходит? В этом доме есть охрана, консьерж, швейцар. Никто к нам не звонил.
      – Быстрее! — Олеся увидела, что одна из провизорш подняла телефонную трубку, очевидно, собираясь позвонить в полицию, чтобы сообщить о неизвестной психопатке, которая все время орет в свой мобильный телефон.
      Олеся выбежала из аптеки. На улице она снова достала аппарат, набрала номер квартиры тети Ануси. Телефон долго не отвечал, она уже отчаялась, когда наконец услышала голос своей родственницы: