Большие торговые дома платили налог. Даля них это была сущая мелочь. Но все остальные, включая бродячих торговцев, останавливались в рыночных деревнях, ставили своих животных в стойла, объявляли регистратору в гражданском бюро цель своего визита, получали место в деревенской гостинице, и входили в Урик на следующее утро.

Он оценил угол падения луча утреннего солнца на рабочем столе Метисы. Если, допустим, эти бродячие торговцы вышли из Модекана с рассветом и с ними ничего не случилось по дороге, как раз сейчас они должны подходить к воротам города.

Он скорее потеряет все свои алые и оранжевые нашивки на рукавах, чем сунет нос в дела Рокки, но он обязан это сделать для Метисы. То, что она делает, отчаянно смело.

— Сколько их? Имена? Описания? — Он надеялся на то, что это даст ему шанс найти их и не нажить себе врага в лице дварфа.

— Трое. Одна женщина и двое мужчин. Тележка, четыре амфоры — большие глиняные сосуды со скошенным дном — наполненные зарнекой. Их наверняка будет легко заметить, когда они будут проходить ворота.

Павек решил, что он должен быть благодарным неизвестному ему регистратору, собравшему так много дополнительной информации. Механически он спросил себя, сколько Метиса заплатила за эту дополнительную информацию. И сказала ли она ему все, за что заплатила. — Что-нибудь еще?

Администратор предпочла не расслышать его вопрос. Вместо ответа она выбрала восковую палочку из тех, которые лежали в изысканной и дорогой деревянной шкатулке, стоявшей перед ней. Она зажгла небольшую масляную лампу — тоже изысканную и дорогую — и подержала воск в пламени, пока он не размяк и не потек. Павек смотрел на все это, на душе его скребли кошки. Метиса готовилась поставить свою личную печать.

Он подумал что более худших примет не бывает…может быть…

Если он будет очень стараться, трижды плюнет через левое плечо, не здесь конечно…

— Что-нибудь еще? — повторил он, когда она опустила тяжелый цилиндрический кусок сланца и на воске появилась ее вырезанная бюрюзовая печать.

Мелиса вновь подвесила свою цилиндрическую печать на цепочку, свисавшую с ее горла, рядом с золотым медальоном. Она подула на расплавленный воск, чтобы он побыстрее затвердел, и ласково улыбнулась своему подчиненному.

Павек на мгновение перестал дышать.

— Амфоры запечатаны у вершины. Будь поосторожнее, когда будешь снимать печати. Возьми это и покажи у ворот, — она протянула ему еще горячий кусок воска. Он был длиной с большой палец Палека, но наполовину уже. Он взял ее с таким чувством, как если бы это был его смертный приговор. — Будь поумнее, регистратор. Тебе придется думать, от чего ты давно отвык. И не забывай, на кого ты работаешь. Я жду тебя завтра, с докладом.

— Завтра у меня выходной, — ответил он, чувствую себя как последний дурак, пока слова слетали с языка.

Ее улыбка стала шире, показались крепкие, острые, отшлифованные зубы. Павек никогда раньше не видел зубов свой начальницы, но он никогда раньше не видел и ее улыбки.

— Тогда на следующий день после завтра. Ты будешь знать вдвое больше, не правда ли?

Восковая палочка сохранит оттиск печати не дольше одного дня под горячим солнцем Атхаса. А учитывая пот, градом текший с его ладоней, можно было легко предположить, что печать исчезнет еще до того, как Павек доберется до ворот. Он быстро убрал воск в потайной карман своего рукава. Когда воск был в безопасности, он вскочил на ноги. Он был уже на пороге, когда вспомнил о курьерше.

— Девчонка-курьер, которую вы послали за мной, великая. Она просила меня замолвить за нее слово.

— И ты?

— Да — когда-нибудь она будет отличным регулятором. — В его голосе было больше иронии, чем он надеялся, и больше злости, чем ума.

— Я не посылала никакого курьера, — ответила Метиса, мгновенно перестав улыбаться.

Павек остро чувствовал маленький кусок воска в своем рукаве, пока шел мимо таможни к западным воротам, и не задержался для того, чтобы проверить, ждет ли его девица или благополучно смылась с украденной солью. Модекан находился на запад от города. Его жители всегда пользовались западными воротами, когда везли свои товары на рынок. Едва ли кто бы то ни было зарегистрируется в гостинице Модекана и захочет пройти лишние несколько миль до других троих ворот, располагавшихся прямо в центре восточной, северной и южной стен.

Главная улица города уже была полна народу, обычное движение в рыночный день, но у темплара в желтой одежде не возникало никаких проблем, хотя он и шел против движения, если не считать постоянных сердитых взглядов и плевков, когда он проходил мимо.

Регулятор имел право потребовать к ответу любого, кто обидел его или выказал неуважение ко всей общине темпларов. Но, подобно праву обратиться за магической помощью к Королю Хаману, только полный идиот мог сделалть это на самом деле. Павек напустил на себя важный, мрачный вид и внимательно глядел в толпу, выискивая двух мужчин и одну женщину, толкавших тележку, наполненную конусообразными глиняными горшками. Если они не выбрали тащить их тяжелую повозку по более узким улицам, похоже торговцы зарнекой еще не прошли через ворота.

Регулятор у западных ворот, седой человек, рукава одежды которого были точно такие же, как у Павека, хотя старые и без нашивок, без большой радости принял кусок воска Метисы. Он разломил его напополам и бросил свою половину в грязный таз, где она смешалась с пригорошней таких же отломанных кусков.

— Кого ты ищешь? — спросил он Павека, на счастье сплевывая в огонь.

— Простолюдины. Я узнаю их, когда увижу. Дай мне испектора. Я его займу на какое-то время. А у тебя есть кто-нибудь, за кем ты бы хотел присмотреть?

— Простолюдины, — моргнув повторил более старший регулятор, потом выкрикнул имя. — Эй, Букке! — Молодой инспектор присоединился к ним у сторожки.

Это был человек, с прямыми, выжженными на солнце волосами и бледными, бегающими глазами. Между ними двумя было определенное семейное сходство, особенно когда они оба глядели исподлобья. Букке был большой, сильный человек, привыкший глядеть сверху вниз на любого другого человека, но он был не больше Павека, который скривил свою губу со шрамом и выдержал взгляд Букке, пока, наконец, более молодой темплар не отвел глаза.

— Я скажу тебе, кого надо вытащить из очереди. Ты отведешь их в сторонку и сделаешь вид, как будто вымогаешь у них взятку, как, я уверен, ты делаешь постоянно. А я пока пороюсь у них в вещах.

— А кого мы ищем?

— Ты не ищешь никого. Ты делаешь то, что я тебе сказал, пока я не дам тебе сигнал остановиться. Понял?

Испектор растерянно поглядел по сторонам, но его отец уже ушел от сторожки, и он был один на один с таким темпларом, который показал ему, что и сам ничуть не меньший подлец, чем он. — Да. Хорошо.

В горле уже запершило, а сами темплары покрылись пылью, пока огромное темное солнце карабкалось к зениту. По кивку головы Павека Букке выводил из вереницы любую группу из тех человек, двух мужчин и женщины, тянувших тележку с глиняными кувшинами, и еще несколько злополучных путешественников, которые не подходили под описание, но необходимо было потрясти их, чтобы обратно по дороге в Модекан не прошел слух, что ищут троицу с тележкой.

Прищурившись, Павек посмотрел на горизонт. Еще один столб пыли, кто-то там разворачивается.

Еще трое?

Ну, где же они, трое с тележкой зарнеки? Это должны быть бродячие торговцы, люди, которые живут глубоко в пустыне, за пределами цветущего зеленого пояса Урика. Они проделали долгий путь, прежде чем зарегистрироваться в Модекане. Павек рассчитывал на того, что они пройдут остаток пути, и неважно какие слухи дойдут до них по дороге. Метиса сказала, что амфоры связаны и опечатаны; по правде говоря им нечего бояться темпларов его величества Короля Хаману.

Взгляд Павека упал на семью фермеров — мужчина с сухой рукой, его жена, уже большие дети, маленькие дети и младенец-сосунок. Они были слишком бедны, чтобы иметь тележку, и тащили свое добро на согнутых спинах. Похоже пришло время сменить образец. Павек сунул два пальца в рот и свиснул, привлекая внимание Букке. Испектор прогнал от себя пару возчиков, которыми занимался, и обрушился на семью несчастного фермера.

Маленькие дети закричали, но семья еще старалась продвинуться вперед. Но их глаза наполнились отчаянием, когда Букке рубанул своим обсидиановым мачете по их узлам. Они были люди; они жили. Если они свободные, в этих мешках все ценное, что есть у них. Если это семья рабов, то они будут должны ответить перед хозяевами за убыток.

Павек отвернулся, вспомнив ледяную усмешку Метисы; он тоже хотел жить.

Внезапно там, где Букке проверял вещи, что-то произошло, раздались крики, прибежал регулятор. Павек неохотно взглянул на то, что случилось. В одном из пакетов оказалась кожа хамелеона, которая могла растягиваться и уменьшаться, бывшая буквально на вес золота для любого волшебника — и абсолютно запрещенная в Урике.

Отец Букке произнес приговор — мужчина будет казнен на месте — с его рукой нечего делать в ямах по добыче обсидиана. Женщина и дети осуждаются к продаже на рабском рынке. Букке схватил ноющего младенца за ногу.

Мать зарыдала так громко, что могла поднять мертвого. Она предлагала свою жизнь за жизнь ребенка. Ребенок был вещью, которую никто не хотел: раб, который не мог ходить и прокормить себя стоил даже меньше, чем мужчина с одной рукой, а женщина была еще сильна и здорова. Букке прижал черный конец своего обсидианового лезвия к горлу младенца. Крики перешли в мучительные стоны. Потом еще одна женщина выскочила из вереницы. Она была дварф, а ребенок был человеком. У нее была единственная серебряная монета.

— Пожалуйста, продайте ребенка мне, этого достаточно?

Букке заколебался. Темплар имел право убить, но не право продать, и, в любом случае, сейчас был не тот случай.

— Возьми деньги и пусть проваливает, — крикнул Павек. Он выскочил было из сторожки, но остановился, едва удержав себя от того, чтобы физически разобраться с Букке. — Мы не палачи.

Вот это подняло некоторые головы людей в длинной очереди, выстроившейся перед воротами. Некоторые подняли головы только для того, чтобы полюбоваться, как темплары ссорятся между собой. Но большинство остальных, не темпларов, было убеждено, что темпларов долго учили и они карабкались по служебной лестнице только для того, чтобы превратиться в безжалостных палачей.

Букке освободил ногу младенца. Он взял серебряную монету, а женщина-дварф в мгновение ока схватила ребенка. Мать младенца рухнула на песок и обняла своими руками лодыжки Павека и из последних сил призывала благословление короля-волшебника на его голову.

Букке перехватил покрепче свое мачете. Воздух на открытом пятачке перед воротами сгустился, стало труднее дышать и стало так жарко, что, казалось, воздух сам вот-вот загорится. Павек взглянул на Букке волчим взглядом, как на врага, и спросил себя, достаточно ли он хорош, чтобы расправиться с ними обоими, Букке и его отцом, имея при себе только маленький металлический нож.

Но, естественно, он не мог сделать ничего, пока эта истеричка схватила его за ноги. Он ударил ее ногой, освободился, его рука скользнула под рубашку, чтобы достать нож.

И в этот момент Павек увидел их — это было подобно удару молнии прямо в глаза — позади плеча Букке. Двое мужчин: дварф, старый как Джоат, державший оглобли своей тележки и симпатичный юноша-полуэльф, с лицом полном скорби и желчи, типичном для его расы. И женщина…

Один человек может забыть, что его жизнь в опасности, глядя на эту женщину. И один человек почти сделал это, но тут Павек пришел в себя, когда рука Букке пошевелилась. Металлический нож сам нашел дорогу в руку Павека, и — спасибо безымянному отцу — он выглядел как человек, который умеет очень ловко управляться с ним. Букке опустил свое мачете.

— Они, — сказал Павек, указывая на троицу. — Проверь их.

Полуэльф, экзотический полукровка с волосами медного цвета, даже более темными, чем его кожа, взглянул на них с гневом. Он поднял свой посох для атаки, хорошо направленной атаки, машинально отметил Павек: кто-то научил этого парнишку работать с боевым шестом. Тем не менее мачете Букке разрезало бы его попалам, если бы женщина поспешно не охватила бы его обеими руками. Она была не в том возрасте, чтобы быть его матерью, и не выглядела его сестрой — хотя родство между человеческой женщиной и полуэльфом было трудно уловить с первого взгляда, и это было все, что успел уловить Павек, когда дварф вкатил свою тележку на площадку перед воротами. Павек успел уловить взгляд дварфа меньше чем за удар сердца — достаточно долго, чтобы увидеть в нем настороженность, а не удивление или страх.

Теперь он знал, кто обучал мальчишку, и он знал, что это та самая тройка, хотя содержимое тележки было покрыто соломой и циновками.

— Обыщи ее, — приказал он Букке, и тот сделал как приказано, пылая злобой и жаждой мести.

Четыре амфоры из обожженной глины, водонепроницаемые, покрытые слоем лака, скоро лежали на земле. Их горлышки были погружены в темно-красный воск, на котором были оттиснуты печати со знакомым львиным профилем.

— Разбить их? — спросил Букке.

Павек глубоко вздохнул. Его план, который подказала ему Метиса в ее комнате, требовал снятия печатей, но разбивать амфоры было не нужно. Иногда печати были просто обычным воском и любой мог снять их. Но бывали случаи, когда использовали волшебство, и тогда человек мог остаться без рук, а его картинка с искаженным болью лицом украшала воск, чтобы впоследствии волшебник мог полюбоваться на нее. Павек знак риск, знал это и Букке. Но если разбить амфоры, порошок окажется на земле, в грязи и пыли. Но скорее в этом будет виноват Рокка, а не сами торговцы, так как именно он отвечает за Дыхание Рала, и никто не сможет доказать, что это не так.

— Пускай женщина сломает печати, — сказал Павек, эта блестящая мысль внезапно возникла в его голове.

Женщина посмотрела на него, потом прошла мимо Букке, спокойно поправив свое платье и закрыв плечо там, где Букке сдернул его, торопясь проверить амфоры. Ее глаза не отрывались от лица Павека, было видно, что она с трудом сдерживает свой гнев, но она не сказала ничего и просто встала на колени рядом с амфорами.

Полуэльф разразился ругательствали в сторону Павека, что могло стоить ему жизни. Он бросился вперед, Букке поднял свое мачете, но дварф схватил мальчишку раньше, чем он успел что-то сделать.

Павек все это видел как в тумане, ясно он видел только женщину. Он смотрел только на ее руки, хотя ее плечо опять обнажилось. Он не мог сказать, что именно он ожидал: вспышку света или, возможно, знак какого-то другого волшебника, что-нибудь такое, чтобы он смог рассказать Метисе, когда увидит ее. Полуэльф все еще яростно ругался, но женщина просто положила руки на землю. Потом она закрыла глаза, и ничего не случилось. Ничего не случилось и тогда, когда она взялась за узкие полоски, глубоко впечатанные в темно-красный воск, и начала их отрывать, одну за одной, как если бы они были ничуть не опаснее, чем те палочки воска, которые Метиса хранила в ящичке на своем рабочем столе.

Да, как если бы, но это было крайне маловероятно.

Его свободные дни, проведенные в архивах, не пропали даром. Павек не мог сказать, что именно сейчас происходит на его глазах, не мог назвать заклинание, которое она использовала, но он точно знал, что женщина, стоявшая на коленях и глядевшая на него со следами настоящего беспокойства в глазах, не была обычным бродячим торговцем. Она призвала к земле Атхаса, чтобы снять с печатей заклинание, которое она сама, или кто-то другой, вплели в печать.

Она была друидом.

— Вы хотите посмотреть поближе? — спросила она, садясь на пятки, на ее платье осталось черные точки, как если бы оно упало.

Он хотел и не хотел, одновременно. Он хотел приказать Букке сунуть руку в амфору, но посмотрел на лицо юного полуэльфа и выкинул эту идею из головы. Вернув нож в ножны, он встал на колени напротив женщины-друида. Она дышала глубоко и ровно; она даже не моргнула, когда он запустил руку глубоко в порошек. Он вытащил руку обратно и разжал ладонь. Она стала желтой, желтой как порошок, лежавший на его ладони. Павек осторожно коснулся языком порошка и набрал немного в рот, и тут же вскочил на ноги, изрыгая из себя все, что можно, но это не помогло.

Все — как темплары, так и путешественники — засмеялись, увидев выражение лица Павека. Единственные, кто не смеялся, была несчастная, почти забытая семья рабов, стоявшая на коленях рядом с трупом фермера, и их отчаяние было еще хуже для него, чем этот язвительный смех. Павек вцепился руками в горло. Он тяжело кашлял, выкашливая из себя все, что в нем было, на какой-то момент ему показалось, что еще немного и его кишки окажутся снаружи. Он не чувствовал ничего, кроме безудержной, безостановочной щекотки в горле.

— Вы нашли то, что искали, регулятор? — саркастически спросил Букке.

Глаза Павека были в слезах. Он не мог говорить; он едва мог дышать.

— Можем ли мы продолжать наш бизнес? — спросила друид. Она уже успела заменить восковые печати, и скорее всего опять вплела в них заклинание.

Самое лучшее, что Павек мог сделать, это кивнуть и жестом показать, что можно открыть ворота, потом он пошатываясь подошел к цистерне и сунул всю голову в стоячую воду.