Вторая Глава

Жаркие, наполненные солнцем дни пришли и ушли. Постепенно исчез и синяк размером с маленький кулак на паху Павека. Впрочем он не помнил даже кто поставил ему этот синяк и почему. Его память хорошо хранила все архивные записи, но не мрачные подробности собственной жизни.

Сегодня утром Павек был дежурным на огромной таможне, надо было переместить оставленные в залог пакеты соли из одного бочонка в другой, групируя их по пять и отмечая в рабочем журнале. И естественно он разозлился, когда девчонка-посланник прервала его. Девчонка даже встала на колени. Ее худые, трепещущие руки высунулись из простых желтых рукавов ее одежда и потянулись через пол, чтобы коснуться его колен.

— Прости меня, великий.

Павек был высокий, здоровый мужчина, с большими руками и ногами, а его мускулы были не меньше, чем у гладиатора, но никак не великий.

Сиан, его мать, однажды сказала, что он унаследовал внешность своего отца, из чего Павек заключил, что его в остальном неизвестный ему отец был здоровенным и уродливым человеком. Он не мог проклинать нос на лице своего отца, но зато ему сильно не нравился свой собственный. А для того, чтобы как-то совладать со своим упрямством, тоже доставшимся ему по наследству, понадобилось больше времени, чем он мог вспомнить. Шрам на его верхней губе, который придавал ему вид, будто он постоянно улыбается, был воспоминанием о приюте: обычная полуночная дружеская потасовка переросла в жуткую, чуть ли не смертельную драку. Он тогда хорошо получил, но и ответил не менее хорошо. Потом и он и другой мальчик утверждали, что свалились с кровати.

Кто знает, что сказала бы Сиан, если бы увидела своего собственного сына сейчас? Его друзья шутили, что единственное ожидающее его звание было Устрашитель, для которого он, очевидно, так подходил.

Устрашитель. Темплар восьмого ранга. Ему не стать им, даже если бы он прожил тысячи лет, как Король Хаману. Он был просто Павек, темплар третьего ранга, ограниченный дурак, и он никогда не станет чем-либо большим.

— Вставай, девочка.

Он попытался помочь ей, но она ловко отползла назад.

— Метиса хочет вас видеть. — Посланница спрятала свои рук под длинным передником своего платья и смотрела на Павека взглядом одновременно дерзким и смущенным.

Павек бросил три пакета соли, которые он держал в левой руке в бочонок, который он наполнял. Он сделал ногтем пометку на своей вощаной дощещке, и отбросил в сторону опустошенный бочонок. Не обращая внимания на девчонку, он взялся за другую порцию пакетов.

— Один…Два…Три.. — Он кидал их внутрь, одновременно считая.

— Она сказала 'сейчас'.

— Четыре. Пять. — Я считаю, девочка. 'Сейчас' случится когда я закончу. — Еще одна отметка ногтем по воску, еще кучка пакетов соли.

— Я могу сосчитать вместо вас.

— Да — вместо меня и кого-то еще? Вместо Рокка? Дованны? Самой Метисы? Я сейчас пойду к ней и окажется, что она вообще не хочет видеть мое уродливое лицо, потом я вернусь сюда и обнаружу, что половина бочонков испарилась — вместе с моей отметкой на списке. Нет, спасибо, детка. — Павек продолжал бросать пакеты соли, пока говорил. — Эту дорогу я уже проходил.

— Метиса сказала 'сейчас', великий, и мне достанется как следует, если вы опоздаете. Я просто сосчитаю, клянусь. Я клянусь всем, чем вы захотите. И не скажите ли вы обо мне доброе слово, великий?

— Пять. Павек. Просто Павек, или Павек Праворукий — и если ты думаешь, что мое доброе слово поможет тебе с Метисой, ты еще большая дура, чем я. — Он стряхнул соль со своих рук и передал ей восковые дощечки. — Если их будет меньше, чем две сотни, когда я вернусь обратно, я найду тебя, девчонка, и тогда ты пожалеешь, что вообще родилась на свет.

Она откинула назад тяжелые, вьющиеся коричневые волосы, под линией волос показалось горло с кровавыми полосами на нем. — Придумай что-либо получше, Павек, если хочешь испугать меня.

Соляной склад освещался только одной тусклой масляной лампой. Было трудно сказать, была она чистокровным человеком или полуэльфом. Павек решил, что полуэльфом. Какое бы очарование не сводило вместе людей и эльфов, их детям обычно нечем было похвастаться. Он никогда не встречал полуэльфа, который был бы хотя бы отдаленно так же красив, как его отец или мать. Они все были сироты, и искали покровительства в любом месте, где только могли найти, в точности как и он.

— Ну хорошо, — сказал он, опуская свои желтые рукава, покрытые редкими алыми и оранжевыми нашивками. — Две сотни, и запечатай бочонок, когда закончишь.

— Я могу подождать тебя…

— Не стоит.

Павек вышел, слыша за собой звонкий смех. Может быть она действительно подождет его. Завтра День Тодека, названный так по имени самой большой деревни за стенами города, которая, согласно десятидневной ротации, должна была поставлять продукты на рынки Урика. Эта традиция была стара как сам Урик.

Еще более важно, завтра был единственный день из десяти, который он мог посвятить самому себе. Обычно он проводил свое свободное время в архивах, копируя и запоминая заклинания, но были и другие способы провести время. Она была только курьером, а он был регулятором. Он не мог сказать Метисе доброе слово о ней, но он мог купить ей свободный день. Свободный день с ним.

Идя широкими шагами по запруженным улицам между таможней и каменным зданием гражданского бюро, где был оффис Метисы, Павек несколько раз взвесил свои возможности. Он думал о чем угодно, лишь бы не думать о причинах, по которым его начальница хотела его видеть.

Если она действительно хотела видеть его. Старая поговорка о том, как опасно доверять незнакомцам, была абсолютной правдой в делах бюро. Он не знал эту курьершу, он видел ее в первый раз.

Павек помедлил у подножия широкой лестницы, ведущей в комнаты администраторов, смахнул пот со лба, стряхнул пыль со своей одежды и стал подниматься.

Человек уставал быть темпларом. Павек считал, что ему около двадцати пяти лет, но он уже устал от жизни. Теперь он думал о Метисе не как о знакомом враге, но как о седовласой полуэльфийке и поражался, как она прожила так долго — как вообще кто-нибудь может прожить так долго и состариться. Его жизнь не была выбором между девчонкой-полуэльфом и днем в архиве, это был выбор между тем, будет ли вообще для него завтра или не будет. Иногда он спрашивал себя, не пора ли последовать примеру своей матери, за исключением того, что когда темплары умирали или сходили с ума — а такое случалось время от времени — они не делали это тихо и в одиночестве.

Снова, без предупреждения его мысли перепрыгнули в Берлогу Джоата и он смотрел на страдающего сумашедшего, а потом он оказался в квартале трущоб и глядел сверху вниз на женщину со сломанной шеей. Он проглотил свои мысли и продолжил подниматься по лестнице.

— Заходи и садись, — сказала ему Метиса, когда его тень легла на пол у ее ног. По традиции ее кабинет не имел двери.

Она сидела спиной к нему. Горячий полуденный ветер, дувший через открытое перед ней окно, поднимал кончики ее седых волос. Павек думал, что он будет совершенно спокоен, когда взбе рется по лестнице и зайдет в ее комнату. Как выяснилось, он ошибся.

Он уселся на трехногий стул, сделанный из костей и сухожилий кaкого-то животного. Стул затрещал, прогнулся, но выдержал его вес.

Павек постарался уменьшить свой вес. Для этого он напряг все мышцы, стараясь удержать равновесие в совершенно неестественном положении и меньше давить на кожаное сидение. Ему было больно, неприятно и обескураживающе низко сидеть на этом стуле, пока его начальница внимательно глядела на него. Его плечи едва поднимались на высоту ее рабочего стола. Пожалуй, он не чувствовал себя таким маленьким и беспомощным никогда, с тех пор как ушел из приюта.

Нет сомнений, Метиса собирается снять с него шкуру.

— Некромант Нашего Королевского Величество выражает тебе благодарность, — начала Метиса, подарив Павеку ледяную улыбку.

— Королевского? — тупо повторил он. — О, я очень рад, великая.

— Труп, Регулятор. Труп женщины со сломанной шеей, который ты принес три ночи назад.

— Я принес ее сюда, в гражданское бюро. Это было уличное преступление, наше преступление. Я даже отметил в списке-

— Да, ее отнесли во дворец и — благодаря твоей отметке — эта женщина с черным сердцем, разговаривающая с мертвыми, узнала достаточно, чтобы послать свою благодарность мне.

Метиса вполне могла содрать с него кожу, отнять жизнь и его вечную сущность. Единственная вещь, которая могла умиротворить ее, была хорошая стопка золотых и серебрянных монет, желательно золотых. А Павек чувствовал себя богачом, если у него в карманах была небольшая кучка кермических монет.

— Ты наверняка хочешь узнать, что она говорит.

Павек поднял свою голову как раз вовремя, чтобы увидеть свернутый пергамент, который Метиса подтолкнула к нему, но не успел схватить его. Не отводя взгляда он лица женщины-полуэльфа он зашарил пальцами по полу и наконец нашел свиток. Проклятье, как жаль, что она довольна чем бы то ни было.

Он развернул пергамент и быстро пробежал его глазами. Некромант узнала имя женщины, имя ее мужа и имя их сына, Звайна. Павек немедленно решил, что именно этот самый Звайн и был тем мальчиком, который убежал от него, предварительно ударив его в пах. Доклад утверждал, что она была убита своим мужем, и что он-то и был тем сумашедшим, который совершил все эти преступления. И ничего больше.

Было трудно поверить, что Мелиса была довольна; Павек безусловно не был, когда вернул пергамент на ее рабочий стол.

— Здесь должно было быть кое-что еще, — проворчал он, надеясь на чувство юмора Мелисы.

— Так оно и есть, — подтвердила она. — То, что присылают из дворца, дороже золота. Но имей в виду, она не сказала мне об этом сама. Тем не менее, она счастива, не сомневайся.

Павек постарался придать своему лицу незаинтересованное, даже скучающее выражение. Интересно, сколько раз Метиса врала ему, и осмелится ли он когда-нибудь спросить, что лучше золота. — Я просто исполнил свой долг, великая. Ничего больше, — сказал он опустив глаза и всем своим видом выражая почтение.

— Только в твоих мечтах, Регулятор, в твоих кровавых мечтах. Я не хочу знать, почему ты осмелился притащить труп сюда. Я действительно не хочу и не желаю этого. Тебе повезло, но ты действовал глупо, Павек-

Он снова поднял на нее взгляд. Последний раз, когда Метиса назвала его по имени, ему было только шестнадцать. Она сказала, что у него хорошие оценки на экзаменах в ее бюро, и добавила, что у него редкий талант. Потом она сказала, что ей почти жаль, что он совершенно беден и у него нет покровителей.

Ты мог бы высоко подняться, Павек, если бы у тебя были деньги и покровители. А так ты останешься здесь столько времени, сколько я захочу.

— Я не хочу, чтобы ты испытывал свою судьбу еще раз, — продолжала женщина. — Ты слышишь меня? В следующий раз будь хоть чуть-чуть поумнее и держи свою тупую, крепкую как камень голову в сточной канаве, как и положено.

— Да, великая. Я сам не понимаю, что нашло на меня.

Метиса уселась покрепче на своем крепком стуле. Она зашуршала свитками, табличками и перьями для письма. — Я слышала, что на нем совсем не было никаких следов — не считая черного языка. Ты можешь верить в это, если ты хочешь. Но черный язык, вот что они называют важным, Регулятор Павек: ниточка, ведущая к Лагу. Ты должен забыть обо всем этом, если в тебе есть хоть капля ума. Ты не должен быть около этой ниточки, когда они потянут за нее. Ты понял?

— Да, великая, — ответил он абсолютно искренне. И тем не менее это сработало — его простой план сработал! За последнее время в Урике появилось слишком много безумных Мастеров Пути, сопротивляющихся магии. Все, что он хотел, чтобы во дворце тоже узнали об этом. И никто не брал на себя труд подумать о том, что происходило в середине, когда конец ясен. — Настолько далеко, насколько возможно, — уверил он свою начальницу и начал подниматься.

— Ты можешь еще кое-что сделать для меня, Регулятор, если уж ты так хорошо умеешь шнырять в темноте.

Сердце Павека упало, а тело грохнулось обратно на стул. Он едва успел напрячь мышцы, иначе этот трехклятый стул развалился бы под ним. — Все что вы хотите, великая.

— У нас есть жалобы, — Метиса дала беспрецендентному слову повиснуть между ними. — Жалобы на порошок Дыхание Рала, который аптекари продают по нашей лицензии. Похоже, что он не делает то, что должен делать.

Павек пожал плечами, едва не свалившись со стула. — Он что-то делает? Дыхание Рала вообще не делает ничего. Говори больному человеку много раз, что ему лучше, и либо ему действительно станет лучше, либо он умрет. — … а ведь он купил сам несколько этих желтых пакетов с порошком. Работа на таможне требует много физических сил, не каждый день приходится просто перебирать пакеты с солью, а Дыхание Рала достаточно дешево, и даже он мог позволить его себе. — Этот порошок ужасно пахнет, когда наполняет твой рот. Потом ты становишься так занят, стараясь не укусить свой язык, что ты забываешь о всем остальном, что у тебя болит.

— Ну, вероятно его вкус не настолько плох, как ты думаешь, и чернь не так забывчива, но они жалуются. Наш великий и могучий король разрешил продажу Дыхания Рала, посколько это выгодно, и потому что, в отличии от всего другого, что может быть выращено и продано, его семена не могут быть использованы ни для чего другого, не могут ничего маскировать.

Она намекала на Союз Масок, подпольное объединение магов, которое было запрещено в Урике, как, впрочем, и везде в Пустых Землях.

Темплары получали силу для своих заклинаний прямо от короля-волшебника. Заклинания темпларов, Павек знал это по своим поискам в архивах, принадлежали к широкой традиции того, что свитки в архивах называли жреческими заклинаниями.

Но была и другая традиция использования заклинаний, не менее широкая и, в некоторых отношениях, более могущественная, чем заклинания жрецов и священников. В своих высших проявлениях это был магия исчезнувшего Дракона и его миньонов, королей-волшебников. В своей меньшей форме это была магия запрещенного Союза Масок. Эта другая магия была абсолютно несовместима со жреческой магией, и Павек очень мало знал о ней, за исключением того, что ее заклинания требовали очень специфических ингредиентов.

И поскольку, как намекнула Метиса, запрещенные маги Союза могли использовать в своих заклинаниях почти все, что угодно, любая субстанция, которая была бесполезна для них, очень приветствовалась властями. Ничего удивительного, что Король Хаману разрешил продавать Дыхание Рала ради дохода города. Однако-

— Если эти семена настолько бесполезны, как может кто-либо говорить всерьез, что Дыхание Рала заживляет раны?

— Бесполезно для Союза Масок, Регулятор, но как ты сам сказал, семена зарнеки имеют совершенно особый вкус и свойство замораживать раны. Кто-то уменьшает количество зарнеки, которое находится в каждом пакете Дыхания Рала. Ты должен найти кто это делает и почему, а потом рассказать мне. В благодарность я…закрою глаза на то неудобство, которое ты причинил мне этим мертвым телом. Просто?

Сухожилия, которые держали вместе трехногий табурет, протестующе заскрипели, когда все возможные последствия «благодарности» Метисы пронеслись через мысли Павека. Не причиняющий вреда, практически бесполезный порошок Дыхание Рала был собственностью города, хранился на таможне и продавался аптекарям, которые перепродавали его в своих лавках. Если самым худшим, замораживающим иградиентом Дыхания Рала была зарнека — слово, которое Павек никогда не слышал раньше — эта самая зарнека была тоже собственностью города и тоже должна была храниться на таможне. Либо поставщики, которые продавали зарнеку, мухлевали и продавали меньше, чем положено, либо это делали темплары, которые набивали порошком пакеты. Павек подумал, что подозревает и тех и тех, но теперь у него есть кого подозревать и, значит, есть надежда на успех.

— Откуда мы берем зарнеку, великая?

— Бродячие торговцы продают ее за соль и масло.

Павек не удержался и нахмурился: эти бродяги не были достойными купцами, которые платили налоги и оставляли свои подписи под торговыми документами (и скорее всего знали городскую письменность, а любой гражданский темплар знал торговый код). Эти бродяги не жили торговом районе, где бы они находились под постоянным наблюдением. Они вообще жили за пределами цивилизации, где-то далеко в пустыне, там места вообще не имели названий. Оно были грязны, бедны и свободны, как только мужчина или женщина может быть.

Прямая торговля с ними означала, что они не платят за товар монетами и не получают их, но что они обменивают свои семена на нужные им товары, и это значило, что есть люди из гражданских бюро которые надзирают за всей этой деятельностью. Было по меньшей мере двадцать темпларов, работавших на таможне и присматривавших за торговлю с бродягами, но когда Метиса не захотела встретиться с ним взглядом, Павек сообразил, кто именно приглядывает за торговлей зарнекой: дварф, Рокка.

Если дварфский фокус Рокки — а дварфам от природы нужен какой-нибудь фокус, чтобы подчинить вся свою жизнь одной цели — не жажда золота, то только потому, что Рокка нашел что-то более ценное.

Но зарнека? Семена, которые превращают человеческий язык в бесполезный кусок мяса. Семена, которые сам Король Хаману счел совершенно бесполезными?

Нет, не бесполезными, если страдающий по золоту Рокка вовлечен в это дело.

Если бы Павек был где угодно, а не в кабинете Метисы, он точно сплюнул бы в ближайший очаг, отгоняя зло.

Вместо того, он продекламировал стишок уличной песни:

— Ты слышишь печальную песню полыни?

— Не слышишь, ну что ж, не беда.

— Уходят из города дети пустыни,

— Вернутся не скоро, когда?

(небольшая переделка Стругацких)

— Прошлой ночью они зарегистрировались в Модекане.

Совпадение? Павек почувствовал, как невидимая петля затягивается вокруг его шеи. Он сглотнул, но не пошевелился. Модекан была еще одна деревня, которая дала имя одному из десяти рыночных дней Урика. Сегодня, как раз, был день Модекана.

Совпадение? Если вдруг его судьба не сделала резкий поворот к лучшему.

Король Хаману не любил неожиданностей в своем городе. Массивные стены и ворота были не просто удобным местом, на котором можно было вырезать его портрет. Никто не мог войти в Урик, не зарегистрировавшись в одной из окружающих деревушек. Никто не имел право ввести въючных животных в Урик. На улицах и так хватало народа и было достаточно трудно поддерживать их чистоту и без дерьма канков. Никто не мог остаться внутри города после того, как ворота закрывались на закате, если они не платили налог или не могли доказать, что они постоянные жители города.