- Ты ошибаешься, Алибала. Тебе влили кровь Степана Галушки. Моя не подошла, у меня вторая группа. А у него, как и у тебя, оказалась первая.
      - Степан Галушка? - задумчиво спросил Алибала.- Белорус?
      - Хоть и белорус, а был чернявый такой, похож на азербайджанца. Вспомнил его?
      Да, Алибала помнил Степана Галушку. Ефрейтор Степан Галушка тоже был смуглый, как Дадаш, высокий и чернобровый, носил пышные усы,- однажды Алибала даже в шутку сказал: ты, мол, ефрейтор, очень похож на наших, спроси у матери, отец твой случайно не из наших краев?
      "Как это мне в голову не пришло, что именно Степан дал мне свою кровь?" Если верить Дадашу... А почему не верить? Дадаш честный человек. Что ему стоило подтвердить, что да, это он, Дадаш, дал свою кровь и тем спас его, Алибалу? Прошло столько лет... Вряд ли жив Степан. А если и жив, кто докажет, что именно он дал кровь Алибале? Но Дадаш не хочет брать себе чужие заслуги...
      - Так ты говоришь, мне влили кровь Степана Галушки?
      - Можешь не сомневаться. Конечно, если б группа моей крови подошла, я тоже с удовольствием дал бы тебе свою кровь. Но кровь дал Галушка, ты должен это знать.
      В представлении Алибалы откровенное признание Дадаша было таким же благородством, как если бы он тогда дал ему свою кровь или заслонил его от пули.
      - Большое спасибо тебе за правду, Дадаш. Но знай, все равно я тебе благодарен. Тащили меня в медсанбат, навещали, готовы были на все. Наконец, мы вместе ходили в бой, а это превыше всего.
      - Ты прав,- сказал Дадаш.
      Алибала видел немало людей, которые без всяких угрызений совести приписывают себе добрые дела других, иные и прославились за чужой счет. Но фронтовиков в этой категории, пожалуй, не встретить... Во всяком случае, Дадаш не из таких...
      Тишину, воцарившуюся в купе, нарушил хрип поездного радио. Передавали арии из азербайджанских опер в исполнении Фидан Касимовой. Лица Алибалы и Дадаша повеселели: так кстати был этот концерт!
      Алибала откинулся к стене и задумчиво, с тоской но минувшим дням, сказал:
      - Да, такие дела, дорогой Дадаш. Какими мы были в то время! Ничего не болело, никакая хворь не брала. Какие трудности и беды перенесли... А теперь зуб разболится - мы на стенку лезем.
      - Да, тогда мы были очень выносливыми. Беспокоились не о себе, а друг о друге. Особая это штука - окопная дружба.
      - Нет дружбы крепче фронтовой. Окопные друзья - друзья навек, и они никогда не должны забывать друг друга.
      - Тогда, на фронте, делали друг для друга доброго ничего не ждали в ответ за это. А теперь все делается по принципу: я - тебе, ты - мне, иначе ни одно дело не пойдет.
      Садых появился на пороге купе.
      - Садых, ты поработал, хватит, отдохни немного, остальные дела я доделаю,сказал Алибала.
      Садых взял полотенце, висевшее возле окна, и сказал:
      - Беседуйте, Алибала-даи, я не устал; сейчас стаканы перетру, приборку сделаю, и все.
      - Ну хорошо, Садых, спасибо... Мы еще поговорим.
      Долго сидели фронтовые друзья, почти до полуночи Пассажиры разошлись по купе, коридор опустел, все в вагоне затихло. Обычно в это время один из проводников ложился спать, а другой оставался дежурить. Алибала, спохватившись, сказал:
      - Заговорились мы.- Он поднялся, указал Дадаш v на нижнюю полку.- Ложись и спи, а я пойду дежурить Никто тебя не потревожит: ты мой друг, едешь со мной на моем месте.
      - Не беспокойся, Алибала. Закончишь дела - и ложись спать. А мне спать пока не хочется, под утро, если будет возможность, вздремну.
      И Дадаш вышел в коридор. Алибала достал комплект свежего белья, застелил постель, потом взял друга за локоть и ласково сказал:
      - Иди ложись! Приятных снов!
      III
      Была середина ночи. Окна вагона были открыты с вечера, и в коридоре гулял ветер. Чем дальше на север стремился поезд, тем прохладнее становилось в вагоне Алибала, устроившийся в коридоре на откидном сиденье, почувствовал легкий озноб. Встал, закрыл окна, накинул на плечи свой китель.
      "Никогда не подумал бы, что вот так неожиданно могу встретиться с Дадашем, что будем сидеть с ним в одном купе и беседовать. Верно говорится: гора с горой не сходятся, а человек с человеком встречаются. Утром поговорю с начальником поезда. Он тоже фронтовик, поймет ситуацию, устроит место для Дадаша... Впрочем, может быть, я смогу устроить ему место в нашем вагоне?" Алибала тихо, осторожно открыл дверь служебного купе. Дадаш и Садых крепко спали. Дадаш дышал как кузнечный мех, его могучий храп заполнял купе. Садых, как всегда, лежал на левом боку и тоже спал, не ведая ни о чем на свете. Алибала осторожно взял билетную сумку, прикрыл за собой дверь. В тусклом свете коридорного плафона просмотрел билеты. "Так, этот едет до Ростова... Этот до конца. И этот тоже. Этот до Воронежа. С пересадкой. Кто-то, кажется, едет до Минеральных Вод. Ага, вот, голубчик. Это - в последнем купе. Хорошо, если бы его место не продали. Из Минвод многие едут в Москву, могли взять в кассе предварительной продажи... Надо сказать начальнику, чтобы сообщил в Минводы, и место забронировали. Сойду и куплю билет. И поедет Дадаш спокойно, как все пассажиры, на законном основании".
      Алибала хотел было тотчас пойти к начальнику поезда, но потом раздумал. "Спит сейчас, разбудишь - может рассердиться. Утро вечера мудренее, пойду утром... Да, лишь бы только то место не продали, до самой Москвы ехали бы мы вместе с Дадашем".
      До конца смены оставалось полчаса. Алибале не хотелось будить Садыха. Все равно не уснуть. Пусть Садых спит.
      "Снова встретились благодаря счастливому случаю,- размышлял Алибала.- Надо будет записать домашний адрес Дадаша. Велико ли расстояние между Баку и Кубой? За один день можно обернуться туда и обратно. А если у них есть домашний телефон, всегда можно поговорить. И я не я буду, если не вытащу его. Познакомим наших жен, а уж если женщины подружатся, они будут поддерживать отношения. Моя Хырда женщина приветливая, быстро найдет общий язык с женой Дадаша,- глядишь, подружатся, я скоро выйду на пенсию, времени ходить и ездить в гости, встречаться с друзьями будет хоть отбавляй. А то Хырдаханум частенько приходилось ходить на дни рождения или свадьбы одной - я, как правило, бывал в рейсе. Иногда она ожидала моего возвращения, чтобы вместе пойти поздравить молодоженов или именинника... Лишь бы только жека Дадаша была женщиной разумной, не из тех, которое только и умеют, что ссорить мужей с друзьями и родственниками. Есть, не приведи аллах, и такие жены, которые связывают мужей по рукам и ногам, держат oкoлo юбки, и вот, смотришь, закадычные приятели чуть ли не с детских лет после женитьбы постепенно отдаляются друг от друга и в конце концов становятся чужими людьми. Как говорится в дастане "Деде Коркуд", это и есть разлучницы..."
      Вспомнив про дастан, Алибала подумал и о том, что уже не один десяток лет не брал в руки книгу и все, что он прочел за свою жизнь, прочел до окончания семилетки. Правда, он помнил все, что читал, словно с тех пор и не прошло сорока пяти лет.
      Поезд стремительно пронесся мимо залитой огнями станции. Открывать дверь не имело смысла - никто тут не сходил, все места по-прежнему заняты.
      В конце вагона показался высокий густоволосый мужчина с жиденькой черной бородкой.
      - Не найдется ли у вас немного воды?
      - Вода есть.
      Алибала встал, сполоснул чистый стакан, налил воды.
      - Пожалуйста.
      - Спасибо. Мне много не надо, только лекарство запить.
      - Можно отлить, можно добавить, вода, слава бог . есть.
      У пассажира была небольшая склянка с лекарством, он накапал из нее в стакан сколько-то капель, разболтал, выпил. По запаху лекарства Алибала догадался, что это сердечное. Пассажир вернул стакан, поблагодарил и, глубоко дыша, стал в простенке между двумя окнами.
      - Если вам плохо, я вызову врача. Да, может, и среди пассажиров найдется врач.
      - Не надо беспокоиться.- Пассажир был растрогал вниманием и заботой проводника.- У меня такое бывает, по ночам; если вовремя приму лекарство, все проходит.
      Алибала пододвинул пассажиру раскладную лесенку, на которой сидел до этого:
      - Садитесь.
      Вчера во время посадки Алибала обратил внимание на этого пассажира, который так резко отличался от остальных; несмотря на бородку и усы, по блеску его больших черных глаз Алибала решил, что он еще молод пожалуй, ему нет и сорока лет. И сейчас, все еще слыша резкий запах валокордина, он подумал о пассажире: "Бедняга, наверное, тяжело болел, едет в Москву к столичным врачам".
      За время службы на этой дороге он часто встречал тяжело больных пассажиров; одни, поправившись, возвращались из Москвы обратно, веселые, жизнерадостные, другие, наоборот, ехали подавленные, молчаливые, и было яснее ясного, что никакие врачи и никакие лекарства их уже не могут спасти.
      - Вы лечиться едете? - осторожно спросил Алибала, совершенно уверенный, что бородатый ответит ему "да".
      Тот отрицательно качнул головой.
      Так по какому же делу едет в Москву этот пассажир с больным сердцем? Болеть, ехать в город, где живут прославленные профессора, и не стремиться показаться им?
      Бородатый, словно отвечая на недоумение Алибалы, сказал:
      - Сердце давно меня беспокоит. И всегда неожиданно и не к месту дает о себе знать. У кого я только не побывал! Кардиологи Баку и Москвы сделали все, что в их силах,- благодаря им и живу до сих пор. Я ведь перенес тяжелый инфаркт, был на краю смерти,- он провел рукой по бородке.- Но, поверите ли, лишний раз заявиться к докторам не могу себя заставить. Сейчас вот еду в Москву, на пленум... пленум Советского комитета защиты мира, я член комитета. Очень важные вопросы будут обсуждаться, иначе я не поехал бы в таком состоянии.
      - Правильно делаете, что едете. Сейчас нет дела важнее, чем защита мира и безопасности народов.- Алибала кивнул головой в сторону запада.- Тамошние сукины сыны не дают людям жить спокойно, заниматься своими делами. Сидят на мешках с золотом, и все им мало. Это уж так: сытая лошадь всегда лягается.
      Алибала понимал, что не всякого избирают в Советский комитет защиты мира. И вызывают в Москву на такое важное совещание. По виду бородатый не был похож на рабочего или колхозника, скорее всего - интеллигент. "Интересно, чем он занимается?" Алибала набрался смелости и спросил:
      - Извините, кто вы по профессии?
      Лекарство, принятое пассажиром, видимо, оказало свое действие: боль отпустила, морщины, изрезавшие лицо бородатого, разгладились, дыхание стало ровным. И, ничуть не удивившись вопросу, пассажир спокойно ответил:
      - Я историк. Занимаюсь вопросами истории исламской религии. Изучаю ее распространение в Азербайджане.
      - Попросту говоря, вы ученый молла? - спросил Алибала и быстро поправился:- Что такое рядовой молла? Я хочу сказать - шейх?
      Пассажир улыбнулся:
      - Нет, я не шейх. Но занимаюсь научной работой. Изучаю вопросы религии.
      "Значит, вы ахунд?" - хотел сказать Алибала, но, подумав, промолчал. Кто же станет теперь заниматься вопросами истории религии, если не люди духовного звания? Конечно, этот человек тоже из духовенства, только стесняется в этом признаться. Сейчас ведь по пальцам можно пересчитать молодых, образованных людей, пополняющих редеющие ряды духовенства.
      В старом квартале, в центре города, где до переселения в микрорайон жил Алибала, была мечеть, а напротив нее - баня. Обе построил ахунд, и в народе их так и называли-"мечеть ахунда", "баня ахунда". Ахунд этот очень смутно вспоминался Алибале. Это был седой старик в черной сутане, в бухарской шапке, которую он никогда, кажется, не снимал. Люди, встречая его, почтительно раскланивались. Говорили, что ахунд получил образование где-то за границей, что он ученый человек, не чета другим ахундам и моллам, во всем хорошо разбирается.
      - Уважаемый ахунд-ага...- невольно проговорил Алибала, обращаясь к пассажиру, но тот вежливо его поправил:
      - Да не доведется мне перебивать вас на свадьбе, но я не ахунд. Мое имя Мовсум, и я обычный человек.
      - А мое имя Алибала, Мовсум-муаллим.
      - Очень приятно, вот и познакомились.
      Алибала обратил внимание, что обращение "муаллим" - учитель - не вызывает возражений у бородатого, он так и стал обращаться к пассажиру.
      - Теперь даже те, кто не знает старого алфавита, уважаемый Мовсум-муаллим, подаются в моллы. Записывают в маленькие книжечки русским алфавитом молитвы и суры Корана... Смысла, может быть, не понимают, но читают на кладбище и на поминках.
      - Увы, это так. Издавна многие наши моллы, используя доверие народа, и хорошее и плохое выдавали как слово Корана. Корыстолюбие служителей религии вошло в пословицы. "Увидал молла плов - и забыл о молитве". Известно присловье о молле, который считает, что давать - не его дело... Его дело - брать. Такой у моллы характер, а двух характеров у человека быть не может.
      Простота и искренность Мовсум-муаллима нравились Алибале все больше, и он, осмелев, решил вдруг высказать свои взгляды на религию.
      - Не хочу врать, Мовсум-муаллим, но лично я не верю ни моллам, ни их словам, а назвать себя неверующим не могу. А вот есть же все-таки какая-то сила, которая управляет наступлением утра и вечера, зимой посылает на землю снег, а летом - теплый дождь, управляет сменой времен года... Есть бог или нет, а ведь все с чего-то началось на свете... Что это такое, бог или природа, не знаю, но перед этой таинственной силой человек склоняет голову...
      - Тут вам не хватает знаний,- сказал Мовсум-муаллим, которому понравилась рассудительность Алибалы.- В бога верят чаще по незнанию. Вера в бога - дело личное, зависит от убеждений. Вера, как и безбожие, идет как бы изнутри. В нашей стране людям предоставлена свобода вероисповедания, на убеждения верующего никто не посягает. Нельзя заставить человека верить или не верить. Но развитие науки оставляет для веры в бога' все меньше места... Нельзя верить в то, чего человек не может объяснить разумом.
      - А вот арабы силой меча заставили наших предков принять мусульманство.
      - Это было тысячу двести лет тому назад. Чтобы укрепить свою власть над народами, арабы заставляли их принимать исламскую веру. Тех, кто ее принимал, они не трогали, а тех, кто отказывался, убивали. Огнем и мечом насаждалась религия. Недаром азербайджанцев называют "гылындж мусульманлар", то есть мусульмане из-под меча...
      Алибала, опасаясь потерять нить размышлений, прервал собеседника:
      - Не знаю, что хорошего принес людям ислам. Но кто же не видит, что самые отсталые государства в мире - мусульманские... Если появится какой-то имам, то тянет народ назад. А той порой богатства страны грабят и разоряют империалисты. А мусульманское духовенство словно воды в рот набрало. Молчит, и все! А вот христианские священнослужители хоть что-то, а делают. Вот в Сальвадоре архиепископ, вы, наверное, слышали, в прошлые годы о нем много писали в газетах, я не помню его имени...
      - Вы говорите об Оскаре Ромеро?
      - Да, вот когда этот Ромеро увидел, что продажные реакционеры-военные, захватившие власть, терзают народ, так что кровь течет рекой, он стал протестовать, призывать к прекращению войны. Видит - бесполезно, написал письмо американскому президенту, просил его отозвать американских военных советников, прекратить помощь реакционному режиму. Он видел, сколько христиан гибнет изо дня в день. Так пусть президент во имя бога, во имя справедливости не вмешивается во внутренние дела Сальвадора. Он знал, на что идет. Президент не ответил на его письмо, а через некоторое время агент этого самого ЦРУ... или как его там... прямо во время церковной службы убил архиепископа. В какой мусульманской стране вы найдете священнослужителя, готового пойти на смерть ради людей, ради народа? Разве не так?
      Поезд стремительно пронесся мимо маленькой станции, пронзительно просвистев. Мовсум-муаллим поднялся, услышав этот свист; яркий свет на секунду ворвался в вагон; прочесть название станции, узнать, где они проезжают, за время этой вспышки света он не мог. И резкий гудок, и свет, и промелькнувшая мимо станция послужили причиной того, что разговор принял несколько иное направление.
      - Да, мы живем в трудное время. Люди, независимо от веры своей, от убеждений, повсюду должны сплачиваться и помогать друг другу. К сожалению, очень часто бывает наоборот.
      Алибала сразу вспомнил новый дом и новых соседей. Помогут ли такие друг другу в трудный час?
      - Вы моложе меня, Мовсум-муаллим,- сказал он,- вы не видели ужасов войны, дай бог, чтобы не увидели их никогда. Но в те жестокие дни люди были более внимательны друг к другу, чуткости было больше...
      Алибала рассказал о том, как он встретил на станции Хачмас своего фронтового друга - сейчас он спит в этом вагоне. Рассказал, как был тяжело ранен и как один фронтовой товарищ дал ему свою кровь. Не утаил, что до сих пор был глубоко убежден: кровь дал ему Дадаш. Но вот теперь сам Дадаш говорит, что это доброе дело сделал не он, а другой.
      - Это могло быть... Любой дал бы... Но мне все еще не верится, что это был другой, думаю, что это сделал он, что в моих жилах течет кровь Дадаша...
      Приступ сердечной боли у Мовсум-муаллима, видимо, прошел, лицо посветлело, а ведь час назад, когда попросил воды, чтобы запить лекарство, он дышал тяжело, судорожно, согнулся как старик... За этот час, пока они беседовали, Алибала пришел к убеждению, что его собеседник - простой и душевный человек.
      - Ваш фронтовой товарищ - благородный человек, уважаемый Алибала. Все люди разные, порой бывает, что даже близнецы не похожи друг на друга характерами, хотя внешне похожи как две капли воды. Верно сказано: сколько людей на свете, столько и характеров. Есть такие, которые когда-то кому-то сделали малюсенькое одолжение и вот этим добром с маковое зернышко всю жизнь кичатся и всю жизнь напоминают об этом. А есть такие, которые в трудную минуту делают большое доброе дело, а потом, чтобы человек, которому они помогли, не чувствовал себя обязанным, или преуменьшают значение сделанного, или приписывают его другим, или, во всяком случае, не считают, что сделали бог весть что. Таких людей надо ценить.
      Дверь служебного купе открылась. Протирая глаза, вышел Садых, поздоровался с Мовсум-муаллимом и, выразительно глянув на свои часы, сказал Алибале:
      - Время знаешь сколько? Что ж ты не разбудишь меня?
      - Не стал будить. Да и спать не хочется. Мы тут с товарищем поговорили о том о сем, и время пролетело незаметно.
      - Но поспать вам надо, дядюшка Алибала,- сказал Мовсум.- Спокойной ночи.
      Мовсум-муаллим, извинившись, ушел в свое купе. Садых умылся, надел свой китель и, застегиваясь, сказал
      - Теперь могу сидеть до утра. А ты иди поспи, Али бала-даи.
      Алибала не спешил уходить. Он был бодр, как будто только что заступил на вахту.
      - Ну ладно... Я не стал бы тебя будить, но раз ты сам встал, пойду посплю немножко. Я тебя прошу раз будить меня пораньше, надо поговорить с начальникем поезда, чтобы дал телеграмму в Минводы и забронировал место, которое должно освободиться. Я сойду там и возьму билет.
      - Да на что билет? Кто знает, что у нас в вагон лишний пассажир? Контролеры тебе верят. Так что доедет твой друг с нами в одном купе. За милую душу все равно у нас по ночам одно место пустует. Вот и пусть спит. А то пойдешь просить, а вдруг билет на это место уже продан? Начальник у нас человек упрямый скажет: везете безбилетника, да еще потребует ссадить товарища на полдороге...
      Алибала призадумался. Садых был прав. Начальник поезда - человек несговорчивый, положиться на него нельзя, если дело с билетом не уладится, поднимет бузу.
      - Но, Садых, ты уже столько лет работаешь со мной вместе, характер мой знаешь. Одолжаться не люблю, но и провинившимся быть не желаю. Среди ревизоров знаешь какие попадаются! Иной разыграет из себя такого, что не рад будешь... Ничего не докажешь, добрым слово не проймешь, составит акт о безбилетном пассажире. Чего доброго, осрамимся. А пока лиса докажет, что она лиса, с нее шкуру сдерут. Не хочу, чтобы дело приняло такой оборот. Раз есть возможность, надо сделать все по закону, чтобы потом ни перед кем не унижаться.
      Садых не одобрял чрезмерной щепетильности Алл балы.
      - Тебе виднее, Алибала-даи. Но я бы на твоем месте вообще не стал говорить никому. Ты что, преступление совершаешь? Так случилось, что человек не мог купить билет, а в Москву до зарезу надо... К тому же оказался фронтовик, друг... В крайнем случае купим ему билет без места - государство внакладе не останется. Иные, знаешь, весь мир слопать готовы и запить кружкой воды... и ничего на свете не боятся. А это что рядом с их делами? Но давай на минутку допустим, что ревизор составит акт, что мы везли безбилетного пассажира. Вернемся в Баку, вызовет нас начальник пассажирского резерва... Возможно, не только упрекать будет, но и грозить увольнением. Но, во всяком случае, спросит, почему так поступили. Тогда ты помалкивай, а я расскажу, в чем дело. Неужели во всем отделении дороги не найдется человека, который нас поймет? Ты участник войны. Пассажир участник войны. Это тебе не первые послевоенные годы, сейчас вашему брату оказывают уважение, относятся с пониманием. Так что будь посмелее и иди спать.
      Алибала молча выслушал Садыха и коротко сказал:
      - Так договорились: разбуди, и пораньше.
      IV
      Поздним вечером поезд прибыл на залитую огнями станцию Минеральные Воды.
      Алибала немедленно пошел, почти побежал, на вокзал. Минут через пять он перебрался через тамбур состава, стоявшего на втором пути. Шел он не спеша, с разочарованным видом, и Садых решил, что он возвращается несолоно хлебавши.
      - Ну, видишь, Алибала-даи, раз я без усов и без бороды (То есть моложе (идиоматическое выражение)), ты меня не послушал,- торжествующе начал он.- Я знал, что посылать телеграмму - дело пустое. Только зря сходил на поклон к начальнику, и теперь он обо всем знает. А так провезли-бы Дадаша шито-крыто, никто ничего и не узнал бы.
      Алибала поднялся в тамбур, вошел в купе и вместо ответа вытащил из нагрудного кармана сложенный вдвое билет.
      - Достал? - изумился Садых.- А тогда почему шел как в воду опущенный? Смотрю, идет такой скучный...
      - Просто я устал со вчерашнего дня, беспокоился, что вдруг не достану билет, да и боялся просить. Но повезло. Едва только сказал, что я с поезда Баку - Москва, за билетом, как кассирша протянула мне готовый билет. Ну, а где Дадаш?
      - В нарды играет с кем-то. Пойти позвать?
      - Не надо, пусть играет,- сказал Алибала. Он был весьма доволен собой. Верно говорят, что жить надо своим умом. Как будто и разумно рассудил Садых, а не дай он телеграмму в Минводы, вез бы Дадаша в своем купе без билета до самой Москвы и за это время извелся бы от волнения. "Теперь я, слава богу, спокоен, и никто мне не указ..."
      Садых стоял, прислонившись к косяку дверей, смотрел на старшего товарища, на его утомленное лицо и думал о том, какой странный это человек. Без билета едет Дадаш, и ему хоть бы что, а Алибала чего только не пережил за это время! Ну по крайней мере теперь он немного успокоился, может, отдохнуть приляжет.
      Да, беспокойный человек Алибала. Стоит ему взяться за какое-нибудь дело или что-то кому-то пообещать, он не угомонится, пока не сделает задуманное и не выполнит обещанное. Из кожи вон лезет, а делает. Да и просить его иной раз не приходится, если он может кому-то помочь, дважды об этом заикаться не стоит -- сам сделает. Людям от такой отзывчивости и обязательности, конечно, польза, а какая польза ему? Ни с того ни с сего человек лишает себя покоя, мечется по чужим делам, забывая о своих. Но в какое бы трудное положение ни попал из-за чужих забот, он никогда не сетовал и не сожалел, что впутался в чужое дело, и вообще терпеть не мог людей, которые вечно на что-то жаловались, Не дай бог раскиснуть при нем - оборвет и отчитает: разве пристало мужчине жаловаться? Если чем-то недоволен, постарайся исправить дело, а не можешь - сиди и помалкивай, незачем ныть, трепать языком и причинят;, головную боль другим. Попусту жаловаться - все равно что идти за дичью с незаряженным ружьем.
      - Пассажир с семнадцатого места сошел, Алибала-даи, пойду постелю Дадашу.
      - Да, Садых, ты уж потрудись.
      Алибала, по обыкновению, после успешного завершения дела присел отдохнуть. Вода в "титане" была еще горячей, он налил себе стакан крепкого чаю, снимающего утомление. "Пока кассир не протянула мне билет, я все еще не верил, что дело образуется. Значит, у Дадаша есть счастье. Да и к начальнику я попал под хорошее настроение - без всяких разговоров он тут же отбил телеграмму в Минводы. Одним словом, Дадашу везет".
      Поезд медленно тронулся, постепенно набирая скорость. Алибала выпил еще один стакан чаю.
      Пришли Садых с Дадашем, и Дадаш сразу сказал:
      - Большое спасибо, Алибала. Садых говорит, все устроилось, ты взял билет.
      - Да, взял.
      - Сколько хлопот я тебе причинил! Ехал бы ты себе тихо-мирно, если бы не я... Я тебе очень обязан.
      - Ничем ты мне не обязан. Когда же, если не в таких случаях, приходят на помощь друг другу?
      Дадаш сунул руку в карман и вытащил пачку денег.
      - Сколько ты заплатил за билет?
      - Да нисколько.
      - Как то есть нисколько, что, тебе бесплатно дали билет?
      - О деньгах не говори, если не хочешь меня обидеть.
      В пачке, которую Дадаш небрежно держал в руке, были крупные купюры. Среди полусотенных Дадаш выбрал двадцатипятирублевую и протянул ее Алибале:
      - Этого хватит?
      Алибала деньги взять отказался.
      - Ты мой гость...
      - Но я же не дома у тебя, вагон не твоя собственность.
      Алибала нахмурился.
      - Так не годится, Дадаш. Днем ты принес из ресторана люля-кебаб, и мы с тобой не расплачивались, а ведь ресторан тоже не твой...
      - Алибала, браток, только не обижайся... Ты же проводник. Я знаю, у тебя не такой оклад, чтобы покупать билеты всем, кто сядет в вагон, хотя бы и друзьям .- Деньги он все еще держал в руке.- Слава богу, деньги у меня есть. Пока трачу, не жмусь, а там видно будет.
      Днем, когда Дадаш дал официанту-разносчику, доставившему люля-кебаб и напитки, новенькую пятидесятирублевку вместо сорока шести рублей семидесяти копеек и не взял сдачу, Садых начал к нему приглядываться. "Ишь как транжирит! А чего жаться, если денег столько?"
      На глазок Садых прикинул, что в пачке, которую держал в руке Дадаш, не меньше тысячи рублей. Да, дядька денежный. Наверное, на доходном месте работает. Прямо играет деньгами. Алибала зря ломается и не берет за билет, словно у него богатства выше головы/Деньги - это такая вещь, что чем больше их будет, тем лучше... Что для Дадаша двадцать пять, даже пятьдесят рублей? А Алибала с семьей на эти деньги три дня может жить... Словно читая мысли Садыха, Дадаш положил двадцатипятирублевку на столик, а остальные деньги сунул
      в карман.
      - Послушай, Алибала, возьми эти деньги, а вот когда я в Баку приду к тебе в гости - угощай чем хочешь, расплачиваться не стану. Договорились?
      - Нет, Дадаш, одно к другому не имеет отношения. Приезжай, милости прошу, угостим как можем. Но билет я тебе купил так, как если бы купил его себе.
      - Ну и упрямец же ты! Ну ради сына твоего прошу: возьми деньги и считай, что угостил меня билетом, и мне будет приятно.
      Дадаш уже знал, что единственный сын Алибалы Вагиф был военным инженером, служил где-то на Урале, жил он там со своей семьей и летом иногда приезжал в Баку. В Шувелянах, на берегу моря, они отдыхали, купались в море, вдоволь ели инжира и винограда. Алибала любил сына без памяти, и когда Дадаш попросил взять деньги его именем, уже не мог устоять.
      - Ну зачем ты клянешься...- сказал он и неохотно положил деньги в карман.Да и денег этих много за билет. Раз ты считаешься, то и я посчитаю все до копейки и верну тебе сдачу.
      Садых взял сторону Дадаша и сказал:
      - Ну, Алибала-даи, точным можно быть, но не надо мелочиться, положи деньги в карман, да и дело с концом
      - Ради бога, бери, и не будем больше говорить об этом. Я же знаю, как вы зарабатываете.
      И взглянул на Садыха. Значит, Садых рассказал Дадашу, что ему трудно живется. Привык ныть и стонать Но стонет-то Садых, а не он, Алибала!
      Разнося чай, Садых всегда задерживается в купе, заводит задушевные беседы и как бы между прочим дает понять, какая у него большая семья, сколько нехваток г как трудно выкручиваться при таком низком заработке как у проводника. И пассажиры не оставались глухими к этому. Расплачиваясь за чай, они давали и Садыху "на чай", и давали порой весьма щедро. Словом, Садых "подрабатывал". В начале их совместной работы Алибала не знал о проделках Садыха. Но однажды ему зачем-то понадобился напарник, и он пошел за Садыхом. Тот сидел в купе и распространялся о своем тяжелом материальном положении. Алибала не стал упрекать Садыха при пассажирах, но когда они вернулись в служебное купе, сказал без обиняков: "Ты что перед первыми встречными выкладываешься? Как бы ни трудно тебе жилось, ты все-таки не нищий и не так беден, как говоришь. Ты молодой, стыдно так поступать, надо думать о своем достоинстве". Садых усмехнулся и доверительно сказал: "Алибала-даи, вы не знаете, почему я так делаю. Если узнаете, не станете сердиться. Это тактический ход. Денег у пассажиров побольше, чем у нас, не беда, если перекинут рубль-другой. Я говорю: семья... Не говорю: большая. Нас трое: жена, ребенок и я. Но до вас я работал с одним человеком, и оп научил меня всему этому, и, знаете, такая тактика приносит мне пользу". Только теперь Алибала понял, почему деньги за чай всегда собирает Садых. Выручка стала расти. За счет чего? Да, в сущности, за счет этого культурного попрошайничества. Он предупредил напарника: "Не делай так, Садых, очень прошу тебя, я такого заработка не хочу".- "Алибала-даи, клянусь могилой отца, я делал это ради нашей пользы. Не хочешь, больше не буду". И дал слово, что больше не заведет песен о тяжелом материальном положении. Алибала, не поверив клятве, первое время присматривал за Садыхом и, если тот задерживался в каком-нибудь купе, под каким-либо предлогом заходил неожиданно; в конце концов он убедился, что Садых по-мужски твердо держит свое слово и успокоился. И даже стал сожалеть, что, не поверив на слово своему молодому товарищу, стал проверять его.