Генералу Вагнеру не сказали правды об обстоятельствах смерти его жены потом когда-нибудь он все узнает, сейчас ни к чему смущать генерала. Сообщили: получила ранение при бомбежке и скончалась. А несколько дней спустя сочли необходимым известить и о болезни отца.

Из госпиталя сообщали, что отец генерала, Людвиг Вагнер, разбитый параличом, находится в тяжелом, кризисном положении.

Это значило, что следовало навестить отца.

Но Вагнер знал, что командующий группой едва ли разрешит ему отправиться в тыл. Тем не менее, для очистки совести, генерал доложил генерал-фельдмаршалу о своих грустных делах. Тот выразил сочувствие и обещал переговорить с Берлином. Вагнер предполагал, что ответ на просьбу будет отрицательный, однако еще не терял надежды. Генерал-фельдмаршал оказался верен своему слову, с Берлином связался и вскоре сообщил, что, к сожалению, отлучиться от дел генералу не разрешили.

– Вы поймете меня, генерал… – сказал он.

– Я вас понял, господин генерал-фельдмаршал. Спасибо за сочувствие.

Значит, невозможно даже увидеть отца, который, судя по всему, вот-вот умрет? Что останется в его жизни с уходом отца? Ничего и никого.

Вагнеру вдруг решительно все осточертело. Заливались продолжительными трелями два телефона. Вагнер долго не брал трубку. Потом зазвонили сразу оба. И оба замолчали. Только тогда Вагнер встревожился, стал ждать звонка. Наконец, раздался звонок – долгий, тревожный, недобрый. Вагнер взял трубку. Сквозь треск и шум к нему пробился голос нового командира дивизии, заменившего убитого Динкельштедта: русские танки прорвали в нескольких местах линию обороны, их невозможно остановить…

– Ждите, сейчас приеду! – Вагнер бросил трубку и стал одеваться.

Задыхаясь, в комнату ворвался адъютант. Увидев генерала одетым и опасаясь, что придется куда-то ехать, с порога выложил всю правду:

– Господин генерал, наша оборона прорвана. Части первого эшелона не могли остановить продвижение вражеских танков. Их некому остановить, и они вот-вот будут здесь. Начальник штаба сказал, что, согласно донесениям командиров дивизий, русские стремятся обойти корпус с флангов. Может быть, господин генерал сочтет возможным сменить дислокацию штаба и командного пункта? Боюсь, мы не успеем отступить в порядке…

– Зонненталь, машину!

– Машина у дверей, господин генерал.

Вагнер сел рядом с шофером. Адъютант сел позади.

– Куда ехать, господин генерал?!

– На передний край.

– Господин генерал… Вы рискуете собой… – сказал Зонненталь, плотно захлопывая дверцы машины. – Надо, не теряя времени, отходить.

– Не учи меня, Зонненталь, я прекрасно знаю, что надо делать. – Он строго глянул на водителя. – Поехали!

Водитель вырулил на знакомую дорогу. Было сыро и холодно, вот-вот мог пойти снег. Вагнер, подняв меховой воротник шинели, сунул руки за пазуху и, нахмурившись, зорко глядел вперед. Нигде не было видно ни своих, ни, тем более, советских танков, и генерал несколько раз гневно и выразительно глянул на Зонненталя. Адъютант боялся открыть рот и только удивлялся, что в такой неясной ситуации обычно спокойный и рассудительный генерал не нашел ничего лучшего, как поехать на передний край, которого уже нет…

Влетели в пустое селение, в котором располагались тылы одной из дивизий. На развилке дорог не было регулировщиков.

Водитель затормозил, предчувствуя неладное. Но поздно: справа, из-за домов, раздались автоматные очереди.

Надо бы развернуться и уходить, но автоматы затрещали и сзади, водитель выпустил руль, машина ударилась о железный шлагбаум и сползла с дороги. Зонненталь и водитель, быстро схватив оружие, вывалились из нее.

– Бежим, господин генерал, это русские!

– Зонненталь, это же наше село, – закричал все еще ничего не понимающий Вагнер.

– Было наше, теперь тут русские! Скорее, господин генерал! Вылезайте, я вас прикрою.

И Зонненталь распахнул дверь. На ходу вытаскивая пистолет, Вагнер вывалился из машины, побежал в сторону; Зоннненталь отстреливался, прикрывая генерала, но с противоположной стороны улицы на дорогу выкатился русский танк. Немцы бросились за машину.

– Стой, – сказал танкист, стоявший в командирском люке. – Хенде хох! Бросай оружие!

Вагнер еще надеялся, что удастся ускользнуть, спрятаться за домами; Зонненталь и водитель ударили из автоматов по танкисту, и тот нырнул в люк. В тот же момент Вагнер почувствовал, как кто-то насел на него сзади и сдавил его горло. Вагнер успел крикнуть:

– Зонненталь!

– Молчи, каналья! – сказал Геннадий Колесников.

На вскрик генерала обернулся его шофер; его автомат брызнул очередью. Геннадий охнул и разжал руки на шее Вагнера, успев только сказать: "Ох, подлец!" Полад врезал в немецкого шофера полдиска и кинулся к Геннадию. Тот, пытаясь удержаться на ногах, схватился за дверцу немецкой машины, но ноги его не держали, и он медленно сполз на землю.

– Руки вверх! – закричал Полад Вагнеру, и тот послушно поднял дрожащие руки. Пистолет с глухим стуком упал на дорогу. "Здоровый верзила, – подумал Полад. – Вдвое больше меня… Пожалуй, один на один я не смог бы его одолеть".

Он не знал, что был на волосок от гибели – если бы Аркадий не пристрелил Зонненталя, лежать бы ему на земле.

– Охраняй пленного, – сказал ему Аркадий и кинулся к брату.

– Геннадий!

Но Геннадий молчал. Аркадий приложил ухо к груди брата, схватился за руку, но, взволнованный, не мог ничего определить: есть пульс или нет, дышит брат или уже не дышит.

Прибежал Терентий.

– Ранен. Не отзывается.

Вдвоем они положили брата на плащпалатку и понесли в танк.

– Подождите, – сказал Полад, – он же замерзнет. А ну, ты, снимай пальто, – крикнул он Вагнеру.

Когда Вагнер, кусая губы, снял шинель, танкисты ахнули:

– Это не простой офицер… Генерал, скорее всего…

– О, да, да, я генераль, – подхватил Вагнер, заслышав знакомое слово.

Подходили другие боевые машины.

Уложив брата внизу, Аркадий велел Вагнеру сесть на место стрелка-радиста, а Полад сел за башней. Терентий развернул танк и подождал Аркадия, тот решил взять документы убитых Зонненталя и шофера.

– Давай скорее, Терентий!

– Некуда нам спешить, Аркаша, – ответил сразу Терентий. – Гена скончался…

– Что ты, Тереша?

– Он умер сразу. Еще когда на плащпалатку клали, он уже не дышал. Терентий подал наверх скомканное пальто Вагнера. – На, отдай этому убийце. Гене уже не холодно…

Голова Геннадия покоилась на коленях брата.

… Подошел на своей машине комбат Гасанзаде, узнал о гибели одного из братьев Колесниковых и отослал Вагнера с автоматчиками в штаб бригады. «Волжанин» уходил в ближайший тыл, но весть о гибели Геннадия опережала его, и вскоре уже вся бригада знала, что братьев Колесниковых осталось только двое…

Аркадий, Терентий и Полад долбили ломами мерзлую землю.

Никто не лез помогать им – это их право, их горькая привилегия: копать могилу для брата и товарища.

Потом грянул залп, потом над могилой вырос земляной холм, над ним встала пирамидка со звездой, а на ней появилась дощечка с надписью: "Гвардии младший сержант танкист Геннадий Колесников".

Танкисты постепенно расходились. Аркадий, Терентий и Полад отошли от могилы Геннадия последними.

… Давно ли служит Полад в полку, а сколько уже увидел могил! И невольно он думает, что вот так, наверно, хоронили боевые товарищи и его отца… А, может, не успели и похоронить. Кто скажет, где его могила? Ведь погиб отец в сорок первом…

Вагнер сидел сгорбившись, как старик. С сорок второго года слышал он об Асланове; много раз сталкивались руководимые ими части в бою, и, конечно, Вагнер не раз думал, что рано-поздно увидит строптивого кавказца в плену, в своей власти. Рядовых русских пленных, в том числе и кавказцев, он уже видел, генерала видеть не довелось. И вот теперь Вагнер сидит с ним лицом к лицу.

Асланов моложе его, у него в распоряжении всего одна бригада и полк самоходок, а у него, Вагнера, корпус… И, однако, он, Вагнер, в плену.

Вагнер дымит сигаретой, взглядывает на Асланова и мучительно думает о том, как и почему это случилось? По стечению обстоятельств или по какой; иной причине роли переменились?

Ждали переводчика.

Наконец, в дверях показался капитан, попросивший разрешения войти. Вагнер понял, что этого человека ждали, и вздохнул: сейчас начнется допрос.

Капитан сел за стол напротив Вагнера, положил перед собой русско-немецкий разговорник, сказал командиру бригады:

– Я готов.

– Спроси у генерала, понимает ли он бесполезность сопротивления? Сознает ли, что немецкое командование напрасно подставляет под пули немецких солдат?!

– К чему этот вопрос? – ответил Вагнер. – Мы имеем приказ, и мы его выполняем, вот и все. Скажите, что вам от меня нужно? Если желаете выведать что-то полезное для себя, то лучше сразу отказаться от этой мысли: я ничего не скажу, ничего не открою. Меня обыскали, документы у вас, из них вам известно, что я генерал-лейтенант Вагнер, командую танковым корпусом, и это все, что вы можете узнать. Больше я ничего не скажу. Так что не стоит тянуть волынку, если это в вашей власти, прикажите меня расстрелять!

Асланов спокойно выслушал резкий ответ Вагнера, сказал:

– Расстрелять? У меня такого намерения нет, господин генерал.

– А что же вы будете со мной делать? Пытать? Истязать?

На этот раз Асланов ответил резко и гневно:

– Это вы подвергаете людей пыткам и истязаниям, это вы, садисты, испытываете удовольствие и, может, наслаждение при виде людских страданий и нечеловеческих мук, которые для них изобретаете. Нет дела более мерзкого, чем мучить людей. И этим вы занимаетесь много лет. Но не смейте мерить нас на свой аршин!

Переводчик долго и усердно передавал Вагнеру сказанное Аслановым. Вагнеру нечего было возразить. И он спросил:

– Значит, убивать вы меня не собираетесь, пытать тоже не будете? Но вы что же, думаете, я вам так все и выложу? За кого вы меня принимаете?!

– Не торопитесь умирать, господин генерал. Умирать трудно. А вот убивать вам было легко. Все равно что раз плюнуть. А мы пленных не убиваем. И умереть вам не дадим. Вы ведь не рядовой исполнитель, на вашей совести много чего… Вы будете отвечать перед судом, и справедливый суд определит вам меру наказания.

– Я солдат. Солдат, который сражался против вас. Я не боялся и не боюсь смерти. Прошу вас об одном: не тяните время, прикажите расстрелять меня.

"Знает, что не расстреляем, и теперь бравирует своей храбростью", усмехнулся Асланов.

– Если хотите жить, – сказал от себя переводчик, – то имейте в виду, что сведения, которые вы предоставите нам, будут учтены при решении вашей участи.

Вагнер, сунув руку в карман, поискал сигареты. Пачка была пуста. Асланов подвинул ему свои. Вагнер жестом дал понять, что не принимает от врага и сигарет.

– Если даже вы гарантируете мне жизнь, я и тогда не дам никаких сведений об армии, – сказал он твердо.

– И не надо, – усмехнулся Асланов, – мы достаточно знаем о вашей армии и о вашем корпусе от ваших же офицеров и нижних чинов.

Вагнер вдруг пожалел, что отказался от сигарет, предложенных Аслановым. Поколебавшись, он взял одну, прикурил и заговорил с неожиданной откровенностью.

– Хорошо. Сведений я не дам, и они вам не нужны. Однако, если бы я вас взял в плен, я бы с вами не так обращался.

– А как же? – смеясь, спросил Асланов.

– Я рассчитался бы с вами за все, что было на берегах Волги, под Сталинградом, под Верхне-Кумским и Котельниковым. Я не успокоился бы, пока вы и генерал Черепанов не испустили дух. Я приказал бы привязать вас к танкам и разорвать на куски!

– Военное искусство вы все чаще подменяете дикой злобой. И потому все чаще проигрываете сражения. И вот сидите сейчас передо мной, а не я перед вами, – сказал Асланов. – Но хватит. Познакомились с представителем немецкого генералитета. Не генерал, а дикий зверь. Отвезите его в штаб соединения, там народ терпеливый, что нужно, узнают. – И, не взглянув больше на пленного, Асланов надел шинель: – Идем добивать ваш корпус, господин Вагнер. Ждите: скоро вам будет веселей, я надеюсь, кое-кого из ваших соратников выудим!

На крыльце Асланова встретил Смирнов.

– Товарищ генерал, подполковник Пронин погиб…

– Как? Где?

– Его танк наскочил на мину.

Генерал, пораженный известием о гибели старого боевого товарища, с минуту стоял молча.

– Труп подполковника только что привезли в штаб.

Зима выдалась трудная. Затянуло льдом латвийские болота и топи. Свирепый северный ветер нагнал с Балтики волну холода; разбитые дороги сковало морозом, земля стала неподатливой, крепкой, как кость.

В этих условиях войска Первого Прибалтийского фронта, перешедшие в наступление левым флангом, зажали в тиски две немецкие армии, входившие в состав группы армий «Север», между городами Тукумс и Либава, и прервали связь между этими армиями и немецкими войсками в Восточной Пруссии. Немцы поддерживали связь с окруженной Курляндской группировкой только через бухту Мемель, морским путем.

Курляндия стала последним опорным пунктом немцев в Прибалтике, и фашистское командование стремилось удержать ее любыми средствами. Были созданы мощные опорные пункты в этих удобных для обороны лесистых болотистых местах.

Чтобы соединиться со своими войсками в Восточной Пруссии, войска Курляндской группировки предпринимали яростные атаки; навстречу им пробивались немецкие части из Восточной Пруссии. Преодолевая яростное сопротивление врага, войска Первого Прибалтийского фронта успешно продвигались, занимая все новые города и населенные пункты Восточной Пруссии, а Курляндская группировка немцев все еще продолжала оказывать упорное сопротивление.

Танкисты Асланова, наступая со стороны Литвы, освободив Тукумс, вышли к Рижскому заливу. Теперь на очередь встала задача разгромить шестнадцатую и восемнадцатую армии группы «Север». Бригаде Асланова предстояло принять участие в этой операции.

Черепанов обещал Асланову, что после выполнения этой задачи бригада будет выведена на отдых, а ему самому будет предоставлен краткосрочный отпуск.

Закончив неотложные дела в штабе, Асланов при свете дрожащего пламени «катюши» писал ответ довоенному другу своему Сироте. После освобождения Белоруссии Сирота несколько месяцев лежал в госпитале, был комиссован, признан инвалидом, получил пенсию и жил вместе со своей семьей в станице Славянской. Так, совершенно неожиданно для Сироты, закончились eгo попытки вернуться в армию. Теперь он с трудом привыкал к мирной жизни. Асланов никогда не забывал своих обещаний. Он помнил, что и Сироту еще до войны звал в Ленкорань, и семье Сироты советовал туда поехать. Мало, мало остается у него друзей, и как не воспользоваться возможностью встречи? Вот он скоро поедет домой, – так пусть к этому времени едет туда и Сирота с женой, побудем вместе, службу довоенную вспомним, друг на друга поглядим…

"Приезжайте, Сергей, с женой и детьми, отдохнем хоть несколько дней", писал он.

В комнату, отряхивая снег с полушубка, вошел начальник политотдела бригады Филатов.

– Добрый вечер, товарищ генерал.

– Добрый вечер, – Асланов отложил конверт, повернулся к Филатову. – Ну что, холодно?

– Страшенный мороз. Вдобавок, сырой.

– Добить бы их в Курляндии и уйти на другой участок. Мне тоже эта холодина и сырость осточертели.

– Здорово укрепились немцы. Похоже, готовятся встретить тут и весну. А если до весны их в море не столкнем, тут все потонет в болотах…

– Командование занято Восточно-Прусской операцией; о нас как будто забыли. Но, думаю, до весны мы с немцами тут покончим.

– Да, но когда это будет? – Филатов помолчал. – Ази Ахадович, сегодня какое число?

– Что, – удивился Асланов, – не знаешь, какое число? Двадцатое…

– Значит, до двадцать второго остается чуть больше суток… Ну, а вы-то разве не помните, что это за день – двадцать второго?

– Ты какими-то загадками говоришь, Михаил Александрович.

– А еще говорят, Асланов все помнит! А он день своего рождения забыл! А мы вот помним, что послезавтра нашему комбригу исполняется тридцать пять лет. Круглая дата. Офицеры штаба и управления решили ее отметить.

– Голова так забита, что я, действительно, и не вспомнил бы, – смутился Асланов. – Тридцать пять… Это, вроде, еще немного?

Заглянул Смирнов:

– Товарищ генерал, «хозяин» на проводе…

Асланов поднял трубку.

– Алло? Да, да, это я, здравствуйте. Карту? Сейчас. – Асланов пододвинул к себе планшет, развернул. – Так. Нашел. Смотрю… Да, понятно. Через час? Есть. Буду.

Положив трубку, генерал сказал Филатову:

– Михаил Александрович, звонил Черепанов. Ставит новую задачу. Вот смотри. Берегом моря от Либавы идет железная дорога. Немцам она вот как нужна. Ну, а нам приказано ее перерезать. В десять я должен быть у Черепанова, будем обсуждать план операции. Поручаю проследить, чтобы батальоны были готовы.

– Это само собой. А как же насчет двадцать второго?

– Вы ничего там не затевайте.

– Мы скромно, по-фронтовому…

– Но сначала выполним задачу, а уж там посмотрим…

Выйти на железную дорогу, перерезать артерию, по которой шло снабжение двух немецких армий, – такова была задача. Немцы предвидели такой замысел, поэтому для прикрытия железной дороги подтянули артиллерийские и минометные части. Ясно было, что за дорогу они станут драться насмерть.

Генерал Асланов со своими помощниками тщательно продумал план действий. Он решил бросить в бой второй танковый батальон – и батальон мотопехоты на центральном участке, чтобы привлечь туда все внимание противника, одновременно своими действиями создавая у него впечатление, что эти подразделения не могут преодолеть сопротивление и продвинуться вперед. Той порой Филатов и Макарочкин должны повести в наступление с флангов возглавляемые ими группы танков и мотопехоты.

На завершающей стадии боя бригада одновременным ударом с трех направлений должна овладеть железнодорожной станцией.

Мощная артиллерийская подготовка, начавшаяся еще |до рассвета, значительно облегчила продвижение наших частей.

Бригада Асланова рванулась вперед.

Штабной бронетранспортер командира бригады шел позади второго батальона.

Парамонов давно переквалифицировался в радиста и успешно поддерживал связь между частями бригады. Батальон Гасанзаде продвигался медленно, не только по замыслу, но потому, что противник вел беспрерывный: огонь; танки и мотострелки маневрировали, выбирали удобный момент для рывков вперед, вели огонь с места, подавляя вражеские огневые точки и не ослабляя непрерывного давления на вражескую оборону, и вскоре весь огонь немцев сосредоточился на них.

– Так, Гасанзаде, отвечай им, – подбадривал комбата Асланов, а той порой непрерывно запрашивал данные о группах Филатова и Макарочкина; где, как продвигаются.