Зала Поэтов была полна народу — ждали короля Александра. Безмолвные слуги в ливреях с потускневшей позолотой вносили и расставляли на низеньких столиках кувшины с вином и блюда со скромною закуской. Поэты, барды и менестрели — обнищавшая публика, именующая себя «служители муз» — числом около дюжины, располагались в самых живописных позах на невысоких мягких стульях вдоль стен, которые вместо доспехов и охотничьих трофеев украшали пожелтевшие пергаменты со стихотворными строчками, вставленные в узорчатые рамки. Выше, почти под самым потолком, высоким и закопченным, тускнели несколько узких окон, через которые с улицы проникал неверный вечерний свет, так что Зала почти утопала в сумраке. Юный паж в черном бархатном камзольчике, черном же трико и изящных черных сапожках, устроившись в самом темном углу Залы и время от времени встряхивая непокорными кудрями, выбивающимися из-под пурпурного берета, с нескрываемым любопытством разглядывал собравшихся — дам в некогда роскошных ярких платьях и господ, чей наряд в большинстве случаев больше напоминал шутовские кафтаны. Лишь двое не вписывались в общую картину. Один из них был господин неопределенного возраста в безукоризненном черном фраке, а другой — молодой парень в мешковатых штанах и рубахе, подпоясанной пеньковою веревкой. Он смущенно перебирал в руках какие-то листки и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Вдруг загудели невидимые рожки, и в Залу шаркающей походкой вошел Его Величество король Александр — пожилой сутуловатый человек с добродушным, чуть полноватым лицом, в слегка потрепанной горностаевой мантии и в короне, сдвинутой немного набекрень. В руках он держал большого белого кота с кожаным ошейничком. Все, кто был в Зале, вскочили с мест и почтительно склонились. Король милостиво кивнул и уселся на кресло резного дерева — оно стояло на небольшом возвышении как раз возле той стены, на верху которой были окна.

— Садитесь, господа, — печально махнул рукой Александр, и все опустились на свои места. — Что-то у нас темновато сегодня…

Слуги тут же зажгли свечи на нескольких медных канделябрах, и в Зале стало как будто чуть светлее, но в то же время и ее запущенность стала еще более явственной. Хотя паж в своем уголке и старался ничем не выдать своего присутствия, но король Александр, обозрев Залу, тут же выхватил его взором.

— Подойди ко мне, юноша, — поманил он пажа еле заметным движением руки. Тот приблизился к королю и почтительно опустился на одно колено. -Твой хозяин, боярин Василий, столь скоро покинул замок, что я даже не успел оказать ему должных почестей, как посланнику брата Дормидонта. Как зовут тебя, мой юный друг?

— П-перси, — немного запнувшись, ответил паж.

— Красивое имя, — кивнул король. — Не откажись же, Перси, от чести пребывать подле меня, пока мы будем услаждать свой слух высокой поэзией.

— Ваше Величество очень добры ко мне, — церемонно ответствовал Перси.

Слуги поднесли к королевскому креслу низенькую скамеечку, на краешек которой паж и присел.

— К тому же, — добавил Александр уже тише, — господин посланник назвал тебя ценителем изящной словесности. — И, несколько возвысив голос, король произнес: — Поэтический вечер объявляю открытым. Сегодня у нас в гостях… — Однако его слова внезапно прервались сухим кашлем. — Осень, -покачал головой король, — она меня сведет в могилу. — Александр грустным взором обвел Залу. — Вина, — негромко сказал он, слегка приподымая свой кубок.

Юный паж поспешно наклонил кувшин, и в этот миг мощный раскат грома потряс дворцовые своды. Красное, как кровь, вино плеснуло на тонкие кружева королевской рубашки. Король столь же грустно глянул на побледневшего пажа и с мрачным фатализмом заключил, обращаясь к своему коту:

— Дурной вечер — не правда ли, Уильям?

Взоры присутствующих обратились к королю. Они заглядывали в рот своему благодетелю, хотя за глаза иногда посмеивались над его рассеянностью и чудаковатостью.

— Какие-то смутные недобрые предчувствия витают в этой зале, — так же негромко продолжал король Александр, и было непонятно, то ли он обращается к присутствующим, то ли разговаривает с самим собой. — Гроза, дождь, ночь, вино. Огонь, вода, мрак, кровь. Опять разольются реки и затопят дороги. Быть беде. — В зале повисла томительная тишина, Александр поднял свои печальные глаза, и невидящий взгляд его остановился на парне в холщовой рубахе. Залу озарила новая вспышка молнии. Король вздрогнул и, будто пробудившись, громко произнес: — Да, так продолжим. — C этими словами король вытащил из-под мантии изящную серебряную коробочку, вынул из нее леденец и аккуратно отправил его в рот.

Придворные «служители муз» снова зашевелились, зашептались. Новый удар грома грянул, как колокола преисподней, и крупный дождь зло забарабанил по стеклам. Александр опять вздрогнул и продолжал:

— Да, так вот, сегодня нам почитает свои стихи один молодой поэт -Касьян Беляника. Он, конечно, не принадлежит к высокому кругу, а скорее к моим подданным-простолюдинам, но ведь не происхождением же исчисляется дарование, не правда ли, друзья мои? — Тут опять грянул гром, и король вновь непроизвольно вздрогнул. — Ну что же, Касьян, мы тебя слушаем.

Со своего стула поднялся тот самый парень в подпоясанной рубахе и, развернув свои бумажки, стал что-то читать. Однако Перси слушал его вполуха, а гораздо больше наблюдал за королем Александром и «служителями муз», которые слушали выступление Касьяна довольно невнимательно, а на физиономиях у многих из них была заметна презрительная ухмылка. Один Александр напряженно внимал стихам, поглаживая Уильяма, лениво развалившегося у него на коленях. И лишь привычно вздрагивал при каждом раскате грозы.

Прочтя несколько стихотворений, поэт замолк и растерянно оглянулся по сторонам. Король первым захлопал в ладоши, и остальные нехотя подхватили.

— Спасибо, Касьян, — совершенно искренне сказал Александр. — Твои стихи очень созвучны тому чувству безысходности, которое на меня навевает и эта осень, и гроза, и мрак за окном… — Король тяжело вздохнул, обуреваемый своими, одному ему ведомыми тяжелыми думами. — Да, стихи очень даже недурны, хотя и не лишены некоторых недостатков… И я попросил бы вас, друзья мои, высказать свое мнение. Только, пожалуйста, — Александр опять вздрогнул от грома и тут же через силу улыбнулся, — не очень-то уж его ешьте.

Со своего места поднялся долговязый господин с лошадиным лицом, одетый в залатанный синий кафтан и не менее живописного вида колпак.

— Ваше Величество, я постараюсь без поедания, но, боюсь, не получится — стишата больно уж слабые, — угодливо поклонился он в сторону Александра. И, повернувшись к Касьяну, продолжал: — Видите ли, любезнейший, в ваших стихах не чувствуется, так сказать, движения времени, движения мысли. Вам следовало бы поучиться у… — И тут странный господин принялся сыпать именами, совершенно незнакомыми Перси.

— Это наш главный мудрец, Диоген, — негромко сказал Александр и грустно добавил: — Милейший человек, только вечно его заносит во всякие заумствования.

— Диоген — это его настоящее имя? — удивился паж.

Король бросил на Перси неожиданно острый проницательный взгляд, но тут же вяло махнул рукой:

— Да нет, просто он живет в бочке, поэтому мы его так прозвали.

A Диоген разливался соловьем:

— Слыхал я об одном Великом Инквизиторе, у которого имелось весьма любопытное увлечение — встречаясь с молодыми прихожанками, он просил их поиспражняться себе на голову…

— Спасибо, мы поняли вашу мысль, — поспешно перебил его Александр. Диоген нехотя опустился на стул.

— Иоганн Вольфгангович, может быть вы, как истинный поэт, что-нибудь выскажете? — предложил король.

C места поднялся господин во фраке.

— Ваше Величество, — заговорил он с легким тевтонским акцентом, — их бин больше стихотворец, а не критик, но в стихах нашего юного друга есть что-то такое, я сказал бы, весьма удобоваримое. Я, конечно, в поэтическом смысле…

«Иоганн Вольфгангович — где-то мне встречалось это имя? — пронеслось в голове Перси. — Что-то очень знакомое…»

Не успел Иоганн Вольфгангович сесть на место, как вскочил еще один господин — в зеленом балахоне и с длинными волосами, завязанными сзади хвостиком.

— Это синьор Данте, — пояснил король, — малость грубоват, но какой одаренный!

Тем временем синьор Данте с лихвой оправдал данную ему характеристику — во всяком случае, в своей первой части:

— A я и не собираюсь его кушать, потому что не увлекаюсь дерьмоедством!..

Перси увидел, как побледнел Касьян, но тут вновь поспешно вмешался король Александр:

— Господа, уже поздно, пора ко сну. Но все же напоследок попросим нашего гостя прочесть что-нибудь еще.

Касьян Беляника развернул еще одну бумажку и с мрачной решимостью зачитал:

Когда участники поэтического вечера начали расходиться из Залы, Александр жестом подозвал к себе Касьяна. Тот подошел и смущенно уставился на короля.

— Пожалуйста, не очень бери в голову, что они тут наговорили, -вздохнул Александр. — Милейшие люди, да сам знаешь — творческие личности… Да, и вот еще что — я так чувствую, что погодка разгулялась не на шутку. Так что останься здесь до утра — мои слуги укажут тебе горницу.

Касьян неловко поклонился и отошел в сторонку. A Перси, пробравшись ближе к выходу из Залы, прислушался к разговорам:

— … A хорошо вы его подкусили, синьор Данте… Да ну что вы, сударыня, это еще пустяки… Да уж, эти поэты такие вкусные… Нет, все-таки зря мы его так уж заели — стихи-то неплохие…

Так, с шутками и смешками, от которых явственно отдавало завистью и злословием, гости покидали Поэтическую Залу. И никто из них и подумать не мог, что утром в комнате, отведенной Касьяну Белянике, слуги обнаружат его тщательно обглоданные кости.

Василий Дубов проснулся на подстилке из еловых веток. Под боком, по-кошачьи фыркая, заворочался Кузька. И вскоре из-под попоны, служившей им одеялом, появилась его насупленная физиономия.

— Опять дождик моросит, — с досадой проворчал Кузька.

— Почему опять? — хмыкнул Василий. — Вчера же не было.

— Зато ночью лило, как из ведра. И молоньи, такие здоровенные, ба-бах! ба-бах! — И, укоризненно глядя на Василия, добавил: — А ты спал без задних ног.

— А что, — обеспокоился тот, — что-нибудь случилось?

— Да не. Все в порядке, — вылез из-под попоны Кузька. — Я приглядел.

Василий усмехнулся про себя, как это он приглядывал, накрывшись с головой? Но говорить ничего не стал.

Он лежал, закинув руки за голову, и с удовольствием созерцал чуть тронутый осенним багрянцем лес. Их лошадку, сонно пощипывающую травку возле дороги. Капельки воды, мерно падающие с холста, натянутого в качестве навеса. Седло, подложенное под голову, пахло кожей и потом. А лапник под ним — смолой и свежестью. И все это разбавлял неуловимый горьковатый аромат -запах осени.

А Кузька, уже откинув с кострища здоровенный пень, предусмотрительно положенный туда на ночь, раздувал оставшиеся угольки. На маленьких кривых ножках он деловито перебегал с одного места на другое. Приседал. Раздувал красные щеки. Задумчиво почесывал большие мохнатые уши — видимо, прикидывая, с какой стороны еще зайти. Ловко подсовывал сухие веточки. И морщил свой нос картофелиной, когда в него попадал едкий дым. Ну настоящий домовой. Именно такой, какими их описывают в сказках. Маленький, серьезный и очень забавный.

— Чего это ты, Василий, лыбишся, аки кот на печке? — недовольно пробормотал Кузька, продолжая бегать вокруг костра. — Али погода тебе такая по нраву?

Василий, все так же блаженно улыбаясь, пожал плечами. Какая разница, от чего хорошее настроение. Хотя нет — известно от чего: от того что ввязался в очередную историю.

— Эх-ма, — продолжал ворчать Кузька, даже и не глядя на Василия. — А как славно было за печкой, у деда с бабкой. Сухо, тепло. А тут и морось, и дух горький с болот. Так и лихоманку заполучить недолго. Эх-ма.

А костер уже разгорался, весело потрескивая сырыми ветками. И Кузька уже водружал на него закопченный чайник:

— А какой чаек бабка-то заваривала. На травах. И запах по всей избе. Эх-ма. Да на колодезной водице. Чистой как слеза и сладкой как леденец. Не то что тута — жижа болотная. С пиявками да головастиками. Рази ж это чай?.. А все гадюка Григорий! — внезапно взвился Кузька. — Привел своих упырей поганых и всю приличную нечисть согнал. И домовых, и кикимор, и леших. И пришлось уходить нам из Белой Пущи, из дома родного. Ну какая от нас зловредность? — обернулся он к Василию. И сам же отвечал: — Никакой. Ну там кикиморы над пьяненьким мужичком пошуткуют. Ну там леший девок попугает. Так ведь веселья ж для. А от нас, от домовых, вообще токмо польза одна. И пол подмести, и печку растопить. Эх-ма. А упыри-то Григория, те шутки не шутят, они, гады, с людей кровь пьют. Ну а ты чего валяешься? — неожиданно напустился он на Василия. — Вылазь да умывайся. Пора чай пить.

И, засыпая в чайник заварку, пробормотал:

— И погода-то дрянь, а он знай себе улыбается. Эх-ма.

Было позднее утро. Дождь продолжал колотить по окнам и карнизам, отчего трапезная в замке короля Александра казалась мрачно-удручающей, хотя вообще-то слыла одним из наиболее ярких помещений — стены были пестро расписаны картинками, изображающими разные блюда и застольные сценки, а значительную часть комнаты занимал длинный стол, постланный разноцветными залатанными скатертями. За столом сидели все те же творческие личности, что накануне обсуждали стихи Касьяна Беляники — не хватало лишь самого Касьяна.

Король Александр поднялся со своего места во главе стола, и разговоры стихли.

— Господа, — негромко начал король, — как вам, вероятно, уже известно, ночью в замке произошло нечто совершенно, — Александр замялся, подбирая слова, — нечто совершенно невиданное и безобразное.

Судя по тому, как внимательно и даже недоуменно прислушивались сотрапезники к словам короля, им о ночном происшествии известно еще ничего не было.

— Даже и не знаю, как об этом сказать, — с трудом продолжал Александр. — В общем, наш вчерашний поэт, Касьян Беляника… — Его Величество вздохнул и надолго замолчал.

— Что? — не выдержал один из гостей.

— Что — съеден, вот что! — неожиданно сорвался на крик Александр.

— Вы шутите, Ваше Величество?.. — пролепетал Диоген.

— Какие шутки! — пристукнул кубком по столу Александр. — Можете сами сходить и посмотреть, что от него осталось! Это ваши, именно ваши глупые шутки, друзья мои, в конце концов сбылись.

Король опустился за стол, а в трапезной поднялись крики и шум.

— Это мы виноваты! — вопил, театрально бия себя в грудь, синьор Данте. — Накаркали! Да разве я стал бы так о нем говорить, если бы знал, чем это кончится…

— По крайней мере, он ушел бы в иной мир с чувством, что его стихи оценены по достоинству, — возвела очи к лепному потолку монументального вида дама в пышном фиолетовом платье, которую все звали госпожа Сафо.

— Я всегда верил в силу слова, — глубокомысленно вздохнул Диоген. -И в конце концов то, что мы делали в переносном смысле, кто-то довершил на самом деле. Знать бы, кто…

Король постучал вилкой по тарелке:

— Господа, я предлагаю почтить память Касьяна, подняв кубок за упокой его поэтической души.

Все стали наполнять свои бокалы вином, которое стояло на столах в кувшинах, а Александр протянул кубок пажу, который все время находился подле него.

Тот поспешно поднял кувшин, однако, так же как накануне вечером, пролил вино прямо на мантию. Король обреченно вздохнул, стряхнул капли на пол и медленно осушил кубок.

— Ваше Величество, — тихо сказал Перси, — не уделите ли вы мне крупицу вашего драгоценного времени для приватного разговора?

— Ну разумеется, — поставил король кубок на стол. — Я буду ждать тебя после завтрака в своих покоях. — И, возвысив голос, обратился к гостям: — Да вы кушайте, господа, не стесняйтесь. Жизнь продолжается…

В рабочем кабинете князя Григория I Адольфовича Лукашеску, графа Цепеша, Владетеля Белопущенского и прочая и прочая и прочая, не было ничего лишнего — только самое необходимое. Князь восседал за громоздким столом и слушал доклад начальника тайного приказа. Барон Альберт во всем стремился подражать своему повелителю — носил такие же длинные усы, прикрывающие клыки в углу рта, и даже, подобно князю, начесывал остатки волос на плешь, но он явно не обладал той статью и той внутренней волей, которые отличали князя Григория и делали его неуловимо притягательным даже для тех, кто решительно не разделял его взглядов и образа действий.

— У нас в Белой Пуще все спокойно, — докладывал Альберт, почтительно склонившись перед князем, — а вот в Мухоморье…

— Ну и что же в Мухоморье? — переспросил князь Григорий высоким скрежещущим голосом. — Да ты присаживайся, у ногах правды нет.

— Благодарю вас, князь, — Альберт грузно опустился на краешек стула и, понизив голос, продолжал: — В замке Его Величества короля Александра объявился тот человек, что в прошлый раз приезжал вместе с царевной… С лже-царевной, — поправился барон, — под видом тайного советника царя Дормидонта.

— Помню, — нахмурился князь. — A на сей раз под каким видом?

— Он назвался боярином Василием, посланником Дормидонта к Александру.

— Один?

— Почти. C ним какой-то молодой парнишка, вроде как слуга. Но в прошлый приезд его не было.

— Понятно. И где они теперь?

— Слуга остался в королевском замке, а боярин отбыл в неизвестном направлении. Еще до того как замок затопило.

— Затопило? — несколько удивился князь Григорий. — Как же затопило, когда над усей округой безоблачное небо?

— Чародей наш постарался, — хихикнул Альберт.

— Ну ладно, а что же этот ваш боярин Василий?

— Не уследили…

— Так вот, — ледяным голосом продолжал князь Григорий, — послать в Мухоморье наших лучших людей, чтобы они нашли этого боярина Василия и глаз не спускали, понятно тебе? — Альберт чуть испуганно кивнул. — A ежели он вступит в какие-либо отношения с известным тебе Гренделем, то тут же… Ну, не мне вас учить.

— Будет сделано, Ваша Светлость, — понимающе кивнул барон Альберт. -Только, простите, все лучшие люди уже в разъезде по вашим заданиям — и та женщина, и колдун, и господин этот, как его, имя такое мудреное…

— Да, — вздохнул князь, — упереди великие и славные дела, а с кем приходится работать? Все кругом или дураки, или плуты.

— Князь, обижаете! — позволил себе возмутиться Альберт.

— A я разве сказал, что ты плут? — хмыкнул князь.

— A кто же?

— Сам высчитай, коли не дурак. Ну ладно, что у нас там еще?

Барон замялся:

— Тут еще одно донесеньице из Мухоморья…

— Ну так докладывай, — пристукнул по столу массивной чернильницей князь Григорий. — Чего жмешься?

— Да опять Беовульф. Будучи в подпитии, похвалялся, что… Не знаю, как и сказать, Ваша Светлость.

— Ну раз не знаешь — говори, как есть.

— Похвалялся изловить вашу светлость, снять шкуру и натянуть на винную бочку.

Князь нахмурился:

— Давно пора этому суеслову язычок подкоротить…

— Так за чем же дело стало? — обрадовался Альберт. — Только скажи, князь, и будет сделано!

— Не спеши, барон, всему свое время, — осадил ретивого подчиненного князь Григорий. — Вот с походом на Царь-Город поспешили, и что вышло? Сейчас у нас есть что поважнее. Главное, чтобы те трое свое дело сделали, и уж тогда пойдем дальше. Ну, у тебя все?

— Все, Ваша светлость, — поспешно ответствовал барон Альберт. — Хотя нет, еще тут к вам явился некто князь Длиннорукий и просит принять.

— Длиннорукий? — удивленно вскинул брови князь Григорий. — Откуда он взялся — его же засадили в темницу… Ладно, примем, раз просит. Где он?

— Да тут же, у вас в прихожей.

— Ну так зови.

Альберт выскочил из кабинета и сразу же возвратился вместе с небольшого роста плешивым толстеньким господином в ободранном кафтане — еще совсем недавно он был градоначальником столицы Кислоярского государства и весьма влиятельным лицом при дворе царя Дормидонта.

Увидав Длиннорукого, князь Григорий старательно изобразил на лице радостную улыбку и, выскочив из-за стола, заключил гостя в дружеские объятия. A потом, немного отстранившись, поинтересовался:

— Но как же это тебе, дружишше Длиннорукий, удалось сбежать из-под охраны?

— Да так вот и удалось, — ответил Длиннорукий. — A разве не твои люди устроили мне побег?

— Ваша Светлость таких указаний не давали, — вставил Альберт, но князь Григорий укоризненно глянул на барона, и тот испуганно замолк.

— Ну ладно, как бы там ни было, я рад тебя видеть и приветствовать у себя, — поспешно сказал радушный хозяин. — Хотя, по правде, князь, упреки у меня к тебе тоже немалые. Что тебе велено было? Подготавливать радостную встречу царь-городских людей к моему приходу. A ты уместо этого пошел плясать по царскому столу уприсядку!

— Да не виновен я! — стал оправдываться бывший градоначальник. — Все этот лекарь бусурманский, он меня какой-то гадостью обпоил!

— A ты бы не пил, — хладнокровно парировал князь Григорий. — Вечно все у вас, у людей, через пень-колоду!.. Ну ладно, хватит про старое, давай думать, что дальше делать.

— A что делать? — переспросил Длиннорукий. — Ты же, князь, не отказался от своих намерений?

— Я о том, что с тобою делать. Пристроил бы я тебя на конюшню навоз убирать…

— Согласен! — радостно выпалил Длиннорукий. Григорий поглядел на него с некоторым изумлением, но продолжал:

— Да там уже трудится один достойнейший лиходей и душегуб. Ну да ладно, погуляй пока, а потом дам я тебе одно заданьице по твоей части. Денька через три, коли все обойдется…

— Что обойдется? — переспросил Длиннорукий.

— A вот это уж не твоего ума дело, — угрюмо проворчал князь Григорий. — Поедешь у Новую Ютландию, иначе — Мухоморье…

— Что, к самому королю Александру?

— Да на что мне Александр — у него одни пустяки на уме. Нет, поедешь к его сродственнику. Как его, Виктору, и… Нет, это долгий разговор. Ты, князь, видать, притомился с дороги, отдохни покуда. A ты, барон, укажь ему горницу посветлее.

— Слушаюсь! — вскочил Альберт.

Когда барон Альберт и князь Длиннорукий покинули кабинет, Григорий встал из-за стола, подошел к окну и, вперив бездумный взор светлых глаз в хозяйственные постройки и маячившие за ними высокие серые башни своего кремля, пробормотал:

— Не к добру все, не к добру… Ни на кого нельзя положиться, ни на кого. Эти бы три дня перебиться, а уж тогда и развернемся на всю мерку.

Не то чтобы Василий Дубов не любил лошадей. Отнюдь. Красивые, сильные животные. Вот только о неудобствах верховой езды он узнал лишь теперь и в полной мере. Увы, много в нашей жизни есть такого, что лучше наблюдать со стороны. Потому как, попробовав, можно сильно разочароваться. Вот в таком настроении и пребывал Василий. Да еще и дождь! Да еще и Кузька, устроившись в дорожной сумке, притороченной к седлу, докучал неприятными расспросами:

— Боярин Василий, а пошто ты сбрую на лошадь одевать не умеешь?

— А в Царь-Городе за меня это слуги делали, — нехотя поддерживал разговор Дубов. Ему казалось, что от мерной тряски у него уже все внутренности спутались в клубок, как недоваренные макароны, и даже доктор Серапионыч, делая его вскрытие, не сможет их распутать. А Кузьке, видать, очень хотелось поговорить, и он продолжал цепляться к своему спутнику:

— Вот слушаю я тебя, Василий Николаич, говорю с тобой, а все чую -что-то тут не так.

— Так, не так — какая разница. Лучше бы дождь кончился. И вообще, скоро ли приедем?

Но Кузька, пропустив вопрос мимо ушей, продолжал рассуждать:

— А коли ты боярин, да еще от самого царя Дормидонта, так пошто не остановился у короля в замке, а трясешься тут по этим ухабам? И ежели ты боярин, то какие у тебя могут быть делишки с колдуном, с Чумичкой? И потом, настоящие бояре путешествуют со всею челядью, а ты — с этим пареньком, да и того в замке оставил. Да еще с домовым, со мною то бишь. Так что никакой ты Василий, не боярин!

— Да, Кузька, в логике тебе не откажешь, — усмехнулся Дубов.

— А ты не увиливай, не увиливай! — вылез из сумки Кузька и ловко, будто кот, перебрался на лошадиную холку, где и устроился напротив Василия. — А вдруг ты служишь этому вурдалаку, князю Григорию? Тады что? — с чувством вопрошал он, размахивая маленькими ручками. И сам же отвечал: -Тады я тебе не помощник!

Весь этот допрос начал забавлять Дубова, и он со смехом отвечал:

— Да нет, скорее наоборот.

— Что значит наоборот? — надулся Кузька.

— А разве Чумичка тебе не сказал, куда и зачем мы едем? — уже серьезно осведомился Василий.

— Нет, он сказал только, чтоб я тебя слушался и помогал.

— Ну хорошо, а Чумичке ты доверяешь?

— А то как же! — взмахнул ручками Кузька. — Он мне, можно сказать, заместо отца родного будет. Подобрал на дороге, горемыку бездомного, отогрел, и даже кой-чему из своего ремесла обучил.

— Ну вот, — кивнул Дубов. — А разве Чумичка послал бы тебя на негодное дело?

Кузька поскреб в затылке:

— Да, пожалуй, — но сдаваться он еще явно не собирался. — Все так, да только вот кто ты таков — все никак в толк не возьму. И говоришь шибко мудрено, и мальчонка твой, вроде как слуга, а говорит еще того мудренее. Ни царь-городские, ни белопущенские так не говорят. Так что, как я разумею, откуда-то вы издалека прибыли.

— Можно сказать, что издалека, — неспеша отвечал Дубов, как бы прикидывая, говорить ли всю правду, и если говорить, то как ее тогда подавать. — Хотя вообще-то мы живем в Кислоярске. Так у нас называется Царь-Город.

— А, так вы из другого Царь-Города! — оживился Кузька. — Уж не из того ли Царьграда, который Константинополь, столица великой Византии? Ну да, то-то ты хреческими словами так и сыпешь. Так ты там, наверно, большой боярин и, можа, с самим кесарем за ручку здоровкался? Слыхивал я об нем от одного кудесника, и еще о многих чудесах…

Смех Дубова оборвал излияния домового.

— Да нет, — продолжая смеяться, отвечал Василий, — мы не из Царьграда и не из Константинополя. Мы из Кислоярска, но параллельного. -Дубов запнулся, подбирая слова, как бы это попроще объяснить. Кузька не торопил его, а лишь нетерпеливо теребил лошадиную гриву. Ну а их кобылке все эти разговоры были без разницы, и она все так же мерно трусила по топкой дороге, местами устланной гатями.

— Чтобы попасть из одного мира в другой, — наконец приступил к объяснениям Дубов, — нужно подняться на Горохово городище и пройти между столбами.

— Ну, это уж ты чегой-то того… — недоверчиво буркнул Кузька.

— Да нет, все истинная правда! — воскликнул Василий. — Если бы я сам там не бывал, то так же, может, и не поверил бы. Я только не знаю, как это происходит, — как бы оправдываясь, развел он руками. — Вот мой друг, доктор Серапионыч, он как человек науки выдвинул любопытную гипотезу. Будто бы по орбите движется не одна Земля, а две, с интервалом примерно десять в минус сороковой степени секунды. То есть раньше, видимо, до двенадцатого или тринадцатого века, это была одна планета, а потом они в результате какого-то непонятного катаклизма почему-то разделились. На нашу и вашу -параллельную. Хотя вообще-то, может, и наоборот. Да, ну вот, а в местах наибольшего скопления некоей специфической энергии можно перепрыгнуть с одной на другую. И я вполне допускаю, что так оно и есть, потому что окрестности городища и у вас, и у нас считаются «нечистыми».

— А! — радостно вскричал Кузька. — Так бы и говорил — колдовство!

— Ну, можно и так сказать, — усмехнулся Дубов. — Но только мы это колдовское место нашли совершенно случайно. Прошли между столбов и поначалу даже не поняли, что оказались в другом мире. А когда поняли, было уже поздно.

— Что, обратную дорогу позабыли? — озабоченно спросил Кузька.

— Да нет, вернуться-то мы могли, да и дорога там до Царь-Города одна, только тут уж начались самые настоящие приключения, — Дубов вздохнул от нахлынувших на него сладостных воспоминаний. — И мы, естественно, никак не могли от них отказаться.

— И что вас на передряги тянет? — в свою очередь вздохнул Кузька, только по иной причине. — Эх-ма! То ли у бабки, за печкой…

— Но дело в том, — многозначительно понизил голос Василий, — что под угрозой оказалась честь кислоярской царевны Татьяны, дочки царя Дормидонта.

— А, про то я знаю! — подпрыгнул Кузька. — Князь Григорий затребовал, чтобы царь выдал за него дочку, а иначе, говорит, пойду на вас с войной. Дормидонт дюже тогда перепугался и послал царевну в Белую Пущу, а та оказалась совсем не царевной, а кем-то другим. Мне что-то Чумичка про то говорил, но я толком не разобрал, что к чему.

— Ну, если вкратце, — потер переносицу Василий, вспоминая ту дивную авантюру, — в общем, настоящая царевна осталась, конечно же, в Царь-Городе, а ее роль всю дорогу прилежно исполняла одна моя близкая знакомая, -Василий вздохнул, — Надя…

— Наверно, изрядно смелая девица! — восхищенно воскликнул Кузька.

— Ну, я тебя потом с ней познакомлю, — улыбаясь, пообещал Дубов. — А дальше, перед въездом в замок князя Григория, царевной обернулся уже сам Чумичка.