* * *

Первой, кого хозяин и доктор увидели, переступив порог княжеского дома, была Маша. Она чуть не плакала, приговаривая, что ее любимую хозяйку не то подменили, не то заколдовали, не то бесов на нее наслали. А подойдя к княгининой спальне, они услышали из-за дверей столь отборную брань, что даже Длиннорукий, отнюдь не чуждавшийся соленого словца, покраснел, будто красна девица. Серапионыч же воспринимал выходки княгини спокойно, как врач, наблюдающий признаки заболевания.

Князь со всех сил заколотил в дверь:

— Евдокия, кончай бузить, открывай!

— Входи, не закрыто! — откликнулась княгиня, хотя в действительности ее ответ был несколько длиннее, просто если бы мы решились привести его целиком, то в письменном виде большинство слов пришлось бы заменить отточиями, а в звукозаписи — заглушающим писком.

Княгиня встретила мужа и доктора, полулежа на кровати поверх покрывала. На ней было то же темное платье, в котором настоящая Евдокия Даниловна ушла из дома, лишь на голову она водрузила какую-то заморскую шляпку из княгининого гардероба.

Увидев, что князь не один, княгиня чуть смутилась, но тут же вновь «покатила бочки» на супруга:

— Чего зыришься, придурок — жену в первый раз увидел? Тоже мне, блин, градоначальник! Пошел вон, я тебе сказала, и без чарки не возвращайся!

— Ну вот видите, — негромко сказал князь доктору. — И что делать — ума не приложу.

— Да, случай запущенный, но не безнадежный, — глубокомысленно изрек Серапионыч. — Однако прежде всего я должен осмотреть пациентку.

Оставшись наедине с княгиней, доктор непринужденно подсел к ней на кровать:

— Ну, голубушка, на что жалуемся?

— И долго мне еще тут сидеть? — вполголоса спросила «пациентка». — Представляете, что со мной будет, если он поймет, что я — не княгиня?

— Не поймет, — обезоруживающе улыбнулся Серапионыч, — уж об этом я позабочусь. И, собственно, вот о чем я хотел бы с вами поговорить... Да. Почему бы вам не взглянуть на пребывание у князя, как на естественное продолжение вашего вынужденного ремесла?

— Чаво? — разинув рот, княгиня уставилась на доктора.

— Ну, как бы вам это объяснить? Обслуживать тех людей, что крутятся в Бельской слободке — тут, знаете, большого ума не надо. А вот с князем Длинноруким куда сложнее. Я, конечно, не знаю всех подробностей его личной жизни, но судя по тому, что от него сбежала супруга, дело обстоит не самым лучшим образом. И вот вам-то и предстоит решить некую сверхзадачу — пробудить в князе чувственность, заставить его вспомнить, что он не только градоначальник, но и, простите, мужчина. И я надеюсь, нет, просто уверен, что вы с этим заданием справитесь как нельзя лучше!

— А что, еще как справлюсь! — с задором подхватила Акуня. — Я ему такую, блин, любовь устрою, что ого-го!

— Очень рад, что вы ухватили суть дела, уважаемая Акулина Борисовна, — удовлетворенно промолвил доктор. — То есть, пардон, Евдокия Даниловна!

И Серапионыч покинул спальню, напоследок чмокнув княгине ручку и тем немало ее озадачив — в Бельской слободке столь уважительно с нею никто еще не обращался.

— Так скоро? — удивился князь Длиннорукий, когда Серапионыч вышел из княгининой спальни. — Скажите, что с ней?

— Ничего страшного, — доктор успокаивающе положил руку на плечо князю. — Болезнь довольно редкая, но хорошо изученная. Так что не беспокойтесь — все будет в порядке.

— Вашими бы устами... — протянул князь. — А все-таки — что у нее за хворь?

Серапионыч на миг задумался:

— Я знаю только научное название этой болезни. Ведь вы понимаете по-латыни?

Доктор спросил это столь естественно, как нечто само собой разумеющееся, что князю стало даже неловко — как раз в латыни он силен не был. Поэтому градоначальник лишь промычал нечто неопределенное, что Серапионыч принял за знак согласия.

— Ну, в общем, это называется «Кауса эссенди». Болезнь довольно противная, но вам не следует волноваться — у Евдокии Даниловны она приняла легкую форму «Аргументум ад рем». А это можно излечить даже без медикаментов. Все зависит от вас, дорогой князь.

— И что я должен делать?

— Главное — постарайтесь меньше ей перечить. Соглашайтесь со всем, что она говорит, если даже станет утверждать, что она — никакая не Евдокия Даниловна, а... ну, в общем, что-то совсем другое. И главное — проявляйте побольше заботы и ласки. Боюсь, что их отсутствие как раз послужило причиной болезни. Или, скажем так, одной из причин. Вот, собственно, все, что от вас, батенька, и требуется.

— И всего-то? — с некоторым сомнением глянул на доктора градоначальник.

— Ну, еще поите княгиню отваром ромашки, — посоветовал Серапионыч. — Это успокаивающе действует на нервную систему.

— А если она снова запросит водки?

— Нет-нет, водка ей противопоказана, — решительно заявил доктор. — Вина, пожалуй, можно. Легкой наливочки, медовухи тоже, но в меру.

Князь порывисто схватил доктора за руку:

— Серапионыч, вы словно камень с души мне сбросили! Неужто должно было такой беде приключиться, чтоб я понял, сколько Евдокия Даниловна для меня значит?! Скажите, чем я могу вас отблагодарить?

— Ничего не нужно, — отказался Серапионыч. — Или нет, нужно. Снарядите лошадок довезти меня до дома Рыжего.

— Сам довезу! — обрадовался Длиннорукий. — Мне ж нужно еще в градоправление заехать, заодно и вас подвезу. — И, открыв окно, князь крикнул: — Эй, Митрофан, лошади готовы?!

Вскоре лошадки уже несли князя Длиннорукого и Серапионыча по улицам Царь-Города. Князь не без гордости показывал попутчику разные достопримечательности вверенной ему столицы, мелькающие за окном градоначальнической кареты, и даже не догадывался, что сегодня сбылось пророчество, сделанное накануне в харчевне обычной серою мышкой.

* * *

Находясь в Царь-Городе на полулегальном положении, Анна Сергеевна и Каширский квартировались в задних горницах одного богатого терема. Поскольку окна выходили на конюшню, то их либо приходилось держать плотно закрытыми, либо терпеть не совсем приятные запахи. Если Анна Сергеевна предпочитала сидеть в духоте, то ее подельник все время норовил отворить окно, полагая, что запах свежего навоза способствует хорошему аппетиту и даже ионизирует воздух. Из-за этих разногласий у Глухаревой и Каширского то и дело случались мелкие стычки.

Лишь оказавшись в своем жилище, Анна Сергеевна смогла дать полную волю чувствам, обуревавшим ее с утра, а точнее — с того часа, как городские привратники задержали Каширского с мешком драгоценностей. Последующие события только углубляли дурное настроение госпожи Глухаревой, и в конце концов довели ее до такого душевного состояния, что еще немного — и случится взрыв.

Напрасно Каширский увещевал свою сообщницу, чтобы она вела себя чуть потише, а если это невозможно, то хотя бы чтоб выбирала выражения — ничего не помогало: за какой-то час ее прелестные губки извергли столько хулы, брани и просто ругани, что даже Каширский, давно уже привыкший к подобным пассажам, в конце концов не выдержал и, закрыв за собой окно, бежал на скотный двор. Но забранки Анны Сергеевны доставали его и там. И не только его — даже лошади и другая домашняя живность невольно вздрагивали при наиболее соленых словечках, доносящихся из окна.

Только через час, когда госпожа Глухарева несколько выдохлась, Каширский решился вернуться в дом.

— Ну, что скажете? — мрачно зыркнула на него Анна Сергеевна.

— Восхищаюсь вашим словарным запасом, — сказал Каширский. — Целый час бранились и ни разу не повторились. Подумать только — одного лишь Путяту вы обругали 86 раз, и все время по-разному. Это не считая 73 вербальных мессиджей лично мне, а также несколько меньшего количества, 68, господину Дубову...

— Чем всякой фигней заниматься, подумали бы лучше, как наш клад вернуть, — пробурчала Глухарева.

— Подумать, конечно, можно, — охотно откликнулся Каширский, — но в настоящее время я не вижу способа, как это сделать. Исходя из реальности...

— А шли бы вы в задницу с вашей реальностью! — вспылила Анна Сергеевна.

— 74, — невозмутимо отметил Каширский.

— Вы еще издеваетесь? — гневно топнула туфелькой Анна Сергеевна. — Да чтоб вы... Да я вас...

— 75, 76, 77, — беспристрастно фиксировал Каширский ругательства Анны Сергеевны в свой адрес.

Когда это число достигло почти сотни, раздался явственный стук в дверь.

— Кого там дьявол принес? — рыкнула Анна Сергеевна. — Входите, не заперто!

Дверь распахнулась, и в скромное пристанище авантюристов вшествовал господин Херклафф.

— Дер Тойфель принес меня! — жизнерадостным голосом объявил гость.

Явление людоедствующего чародея вызвало некоторое замешательство. Конечно, не сам факт его появления, а то, как он появился — обычно Эдуард Фридрихович делал это более эффектными способами: прилетал в виде коршуна, возникал из клуба дыма или даже превращался в себя из маленького паучка.

— Чему это вы так радуетесь? — хмуро спросила Глухарева.

— Прекрасный погодка! — лучезарно ощерился Херклафф. — А вас это не радовает?

— Радует, конечно, — осторожно согласился Каширский, не совсем понимая, куда клонит уважаемый гость.

— Я это клонирую к тому, что к прекрасный погода бывает удачный кайзерише соколиный охота! — пояснил Херклафф.

— А что, этот жулик пригласил вас на охоту? — неприязненно процедила Анна Сергеевна.

— Нихт, — кратко ответил Херклафф. — Менья нет, но мне показаться, что вас он тоже был пригласить?

— Еще чего! — фыркнула Анна Сергеевна. — Да на хрена мне это надо?

— Погодите, Эдуард Фридрихович, — перебил Каширский. — Может, я не совсем понял суть дела, но из ваших слов следует, что пусть не вас и не нас с Анной Сергеевной, но кого-то другого Государь Путята на соколиную охоту таки пригласил?

— Ну да, и как раз таки на заффтра, — не без некоторого ехидства подтвердил людоед. — В качестфе благодарность за поиски клад!

— Ну и кого же этот мошенник пригласил на свою идиотскую охоту? — с досадой прорычала Глухарева.

— Как, разве я не сказаль? — удивился Херклафф. — Ну естестфенно, херр Дубофф, фройляйн Тшаликофф и этот, как ефо, херр доктор Серапионыч!

— Что-о?!! — взревела Анна Сергеевна. — Мне за каторжные труды и спасиба не сказал, а этим, — тут она выдала целую автоматную очередь смачных эпитетов, — такая честь!

— Ешшо и не такая! — радостно подхватил Херклафф. — Херр жулик и мошенник Путьята устроил в ихний честь целый торшественный раут, где быль весь цвет обшество, и даже майн либе фреуде херр бургомистер фон Длинноруки...

Но Анна Сергеевна не желала более слушать:

— Дубову — и честь, и награда, и царская охота, а мне — шиш с маслом?!

— А я думаль, что вы с херр Дубофф в одной этой, как ее, бригаде, — внешне совершенно серьезно произнес господин Херклафф, и лишь блеск монокля выдавал удовольствие, с которым он наблюдал за праведным гневом Анны Сергеевны.

— Я — в бригаде с Дубовым? — так и подпрыгнула Глухарева. — Да вы в своем уме?

— А разфе нет? — продолжал утонченно подзуживать Эдуард Фридрихович. — Их бин почему-то думаль, что вы едет на охота вместе!

— Да я с вашим Дубовым срать рядом не сяду! — продолжала разоряться Анна Сергеевна. — Дайте мне этого Дубова на пол часа — я его не только замочу, а с дерьмом съем!

И тут, будто что-то вспомнив, госпожа Глухарева мгновенно успокоилась и заговорила совершенно иначе — холодно и деловито:

— Так. Значит, дубовская банда завтра будет на охоте. Прекрасно. Эдуард Фридрихович, ваше предложение по Чаликовой еще в силе?

Эдуард Фридрихович плотоядно облизнулся:

— О, я, я, кушать фройляйн Наденька — мой самый главный траум! Цванцихь голде таллер ждет вас.

— А давайте бартер, — вдруг предложила Анна Сергеевна. — Мы вам Чаликову, а вы нам — Дубова.

— Вы ефо сначала замочите, а потом будете с гофном кушать? — учтиво осведомился Херклафф.

— Второе не обещаю, а первое — непременно и обязательно! — отчеканила Анна Сергеевна. — А дело у меня к вам такое...

— Анна Сергеевна, неужели вы еще не оставили свои фантастические идеи? — вмешался Каширский. — Поймите, что это не просто антинаучно, но и диаметрально противоположно здравому смыслу.

— Сударь, не могли бы вы на минутку заткнуться? — резко обернулась Анна Сергеевна к Каширскому.

— Пожалуйста, — спокойно пожал плечами «человек науки», — но и Эдуард Фридрихович скажет вам то же самое.

— Не скажу, — вдруг сказал Херклафф. Анна Сергеевна и Каширский удивленно уставились на него.

— Уважаемый Эдуард Фридрихович, вы, наверное, не совсем поняли, о чем идет речь, — вкрадчивым «установочным» голосом заговорил Каширский. — Как я понял, Анна Сергеевна хочет предложить вам...

— Я знаю, что хочет мне предложит фройляйн Аннет Сергефна, — очаровательно улыбнулся Херклафф, — и полагаю, что это фполне возможно, и прямо зафтра. То есть сегодня.

— Ура-а-а! — в избытке чувств завопила Анна Сергеевна. — Ну теперь уж я оттянусь на всю катушку!

— Господа, а вполне ли вы представляете себе возможные последствия? — попытался увещевать своих сообщников господин Каширский, но понимания не встретил.

— Последствие будет одно — навсегда избавимся от этого всезнайки Васьки Дубова! — рявкнула Анна Сергеевна. — А не хотите, так я и без вас справлюсь.

— Эдуард Фридрихович, но вы же здравомыслящий человек, — не унимался Каширский, — поймите хоть вы, что вторжение в столь тонкие сферы может вызвать самые непредсказуемые последствия!..

— Считайте, что дас ист научный эксперимент, — утешил его Херклафф. — Так что путь есть свободен. Не забывайте — фройляйн Чаликофф за вами.

Через несколько минут знаменитый чародей покинул скромное обиталище Анны Сергеевны и Каширского, причем на сей раз так, как и подобало знаменитому чародею — медленно растворясь в воздухе и оставив Глухареву в сладостном возбуждении, а ее сообщника в тяжких сомнениях.

* * *

Когда тебя бьют тяжелой дубинкой по голове, то ощущения обычно бывают весьма неприятные. Но если это происходит два раза подряд, то второй удар, даже более сильный, ощущается притупленным сознанием уже гораздо слабее.

Нечто подобное произошло с нашими путешественниками на торжественном царском приеме. Едва увидев сокровища из тайника на столе у Путяты, Василий понял, что игра проиграна.

Явление икон и церковных книг стало не более чем довеском к первому удару, лишь Чаликова выдала себя восклицанием: «Что вы с ним сделали?». Впрочем, иного Дубов от нее не ожидал — ведь речь шла уже не о шальных сокровищах, а о человеческой жизни.

Конечно же, Василий не был равнодушен к судьбе дона Альфонсо — но понимая, что сейчас не в состоянии ему реально помочь, Дубов на время как бы вывел этот вопрос «за скобки». Перед Василием и его друзьями вставали другие насущные вопросы — в чем причины их провала и что им теперь делать?

Именно об этом шла речь на совещании в Надеждиной горнице. Кроме Чаликовой и Дубова, в беседе участвовали Чумичка и отец Александр, только что прибывший из Храма на Сороках.

— Итак, вопрос первый, — говорил Дубов, неспешно меряя шагами комнату — так ему лучше думалось. — Как случилось, что все наши находки попали к Путяте? В чем был наш просчет?

— Неужели мы недооценили Петровича? — предположила Надя. Она сидела верхом на стуле, вся бледная, бездумно глядя перед собой, и, казалось, с трудом принуждала себя следить за ходом беседы. — Но я стопроцентно уверена — когда мы открывали тайник, его рядом не было!

— Да, Петрович в это время находился на озере, — подтвердил Василий. — И все-таки, как мне кажется, свое дело он сделал: отвлек наше внимание на себя.

— Обычный тактический маневр, — прогудел отец Александр, живописно полулежавший на тахте. — Еще Михайла Илларионыч после Бородинской битвы... Впрочем, это к делу не относится.

— Вот именно, Александр Иваныч, тактический маневр, — согласился Дубов. — Пока мы все силы тратили на то, чтобы придумать, как нам хоть на недолго избавиться от Петровича, кто-то другой, очень опытный и изощренный, незаметно следил за нашими поисками.

— Так что же, получается, Петрович был подсадной уткой? — загоготал отец Александр.

— Нет-нет, Петрович был тем, кем он был — личным посланником Путяты и рачительным блюстителем государственной выгоды, — объяснил Дубов. — Не сомневаюсь, что он до конца дней будет вспоминать, как следил за нами и не дал присвоить чужое добро. Другое дело, что при всем этом присутствовал еще кто-то, кто наблюдал и за нами, и за Петровчем, и за Каширским с Глухаревой.

— И еще за доном Альфонсо, — добавила Чаликова. — И зачем только мы впутали его в свои дела? Человек мирно себе путешествовал, никого не трогал... Погодите, как там сказал этот Лаврентий Палыч — с ним поступили по справедливости? Судя по их представлениям о справедливости, дон Альфонсо теперь либо мертв, либо томится в застенках.

— Не волнуйся, он жив и на свободе, — проговорил доселе молчавший Чумичка.

— Ты уверен? — обернулась к нему Надя.

— Раз говорю, значит, знаю точно, — ответил колдун. — Ему пришлось несладко, но теперь все невзгоды позади.

— Хорошо, коли так, — облегченно вздохнул Дубов. — Однако нам не мешает подумать о своей собственной безопасности.

— Вася, вы считаете?.. — не договорила Чаликова.

— Я уверен, что живыми нас отсюда не выпустят. Иными словами, тоже поступят «по справедливости». Полагаю, не нужно объяснять, почему? — Василий остановился и оглядел друзей.

Так как все молчали (очевидно, в знак согласия), детектив продолжал:

— Я так думаю, что «по справедливости» нам заплатят завтра. А будет ли это несчастный случай на охоте, или мы просто исчезнем безо всяких следов — тут уж, так сказать, дело техники.

— Ну и что вы предлагаете? — тихо спросила Чаликова.

— Ответ очевиден — уходить сегодня.

Эти слова Дубов произнес с некоторой заминкой. Давно изучившая его характер и привычки, Надя почувствовала, что у Василия есть что-то еще на уме.

— Полностью вас поддерживаю, Василий Николаич, — пробасил отец Александр. — Иногда разумно вовремя отступить! Помнится, еще Михал Богданыч в двенадцатом году...

— Как же, так нам и дадут вовремя отступить, — с горечью усмехнулась Надежда. — Если то, что вы говорите о завтрашней охоте, действительно так, то из города нас просто не выпустят.

— На этот счет не беспокойтесь, — заверил Чумичка. — Я вам помогу уйти так, что никто и не заметит!

— Спасибо, Чумичка, — с искренним чувством промолвила Надя. — Ты столько раз нас выручал, выручи и в последний раз!

— В предпоследний, — уточнил отец Александр. — Знаете, тут неувязочка вышла. Я уж настрополился нынче вместе с вами идти, да честной отец Иоиль, что меня подменить согласился, он сегодня чем-то другим занят и вечернюю службу провести не сможет. Так что я, пожалуй, еще на денек задержусь. И уж буду тебя, друг Чумичка, просить, чтобы ты и меня так же само транспортировал, без лишний огласки.

— Сделаем, — пообещал Чумичка.

— А к вам у меня такая просьбица... — оборотился священник к Дубову и Чаликовой, но тут раздался стук в дверь, и на пороге появились хозяин дома господин Рыжий вместе с доктором Серапионычем.

— Могу сообщить новость — ваш, Наденька, протеже боярин Андрей уже отпущен из темницы и препровожден под домашний арест, — сообщил Рыжий.

— Хоть одна польза от наших стараний, — удовлетворенно заметил доктор.

— Ну а как там почтеннейшая княгиня Длиннорукая? — спросил Дубов. — Надеюсь, случай не очень тяжелый?

— Случай средней тяжести, но лечению поддается, — заверил Серапионыч. — Несколько дней усиленной терапии, и все будет в порядке.

— Очень рад, что с Евдокией Даниловной ничего страшного, — сказал Рыжий. — Ну ладно, оставлю вас, но к ужину жду непременно — и вас, батюшка, и тебя, Чумичка.

— Да, так вот, я не успел договорить, — продолжал отец Александр, когда дверь за хозяином закрылась. — Мне тут поступили прозрачные намеки, что и со мною тоже того... по справедливости поступить хотят. Уж не знаю кто, а видно, что ребята крутые — им человека загубить, что раз плюнуть. Ну я-то ладно, я уж свое отжил, а за Васятку боязно. В общем, просьба такая: когда пойдете, то возьмите его с собой.

— Ну конечно, возьмем, — ответила Надя. — Что за вопрос!

— Погодите, господа, вы хотите сказать, что мы возвращаемся уже сегодня? — слегка удивленно спросил Серапионыч. — Вообще-то не успел я войти, как милейший мосье Рыжий меня огорошил — вы, говорит, приглашены все трое назавтра на царскую охоту. Это ж такая честь, говорит, каковой даже ближние бояре редко-редко удостаиваются...

— Увы, царская охота отменяется, — с сожалением развел руками Василий. — Конечно, я не могу решать за вас — вы, Владлен Серапионыч, вправе принять это лестное предложение, но в таком случае за вашу безопасность я не дам и ломаного гроша. Извините, что опускаю подробности, но обстоятельства складываются так, что вам с Надей и Васяткой придется отправиться на Городище уже сегодня.

— Постойте, Вася, — резко перебила Чаликова, — а вы что, с нами не идете?

— Да, я решил задержаться еще на денек, — стараясь придать беспечность голосу, ответил Дубов. И, словно успокаивая Надю, с улыбкой добавил: — Знаете, Наденька, хочу напоследок отдать должок одному хорошему человеку.

Уточнять, кто этот хороший человек, Надежда не стала — если бы Василий хотел, он бы назвал его сразу. Но начни Надя перебирать всех Царь-Городских знакомцев, то царь Путята в качестве «хорошего человека», которому Дубов собирался отдать должок, пришел бы ей в голову в самую последнюю очередь.

Проводя какое-нибудь очередное расследование или разыскание и имея перед собой достойного противника, Василий Николаевич старался относиться к нему с долей уважения, сколь бы малоприятным человеком тот ни был. И противники, как правило, чувствовали это и соответственно относились к Дубову, даже если при этом испытывали к нему личную ненависть. Но то откровенное шутовское хамство, с которым их сегодня чествовал Путята, «достало» даже всегда сдержанного и рационального Дубова. И хотя «игра без правил» закончилась, по признанию самого детектива, со счетом 2:0 в пользу соперника, сдаваться Василий не собирался — он жаждал матча-реванша.

* * *

Внешний вид Христорождественского собора, как и многих других зданий Новой Мангазеи, нес на себе яркую печать того, что ученые люди именуют мудреным словечком «эклектика», или смешение стилей.

История создания сего удивительного сооружения тонула в глубине веков. Так как городские архивы сгорели при нашествии царя Степана (или даже нарочно были им сожжены), то теперь, глядя на окна, колонны, шпили и башенки Собора, можно было лишь гадать, каким образом он обрел столь причудливые очертания.

Более-менее это объясняло одно старинное предание, согласно которому храм начал строиться уже в те незапамятные времена (четыре, а то и пять столетий тому назад), когда на пересечении нескольких важных торговых путей возник маленький городок, населенный купцами, перекупщиками, кузнецами, плотниками, корабельщиками, корчмарями, плотогонами и людьми прочих ремесел, без которых в столь оживленном месте было не обойтись — выходцами из разных стран и народов, принадлежащими к самым различным верованиям. И когда встал вопрос, где им отправлять свои религиозные обряды, то решили построить одно общее здание на всех, ибо возводить несколько храмов ново-мангазейцам казалось не имеющим смысла ввиду малочисленности верующих каждой конфессии в отдельности.

Оттого-то над храмом, мирно соседствуя друг с другом, высились и мусульманский минарет, и острый шпиль, увенчанный позолоченным петушком, и «луковичный» купол, а перед одним из входов даже красовалась внушительная статуя Аполлона. Конечно, это мало соответствовало общепринятым канонам, но жители Новой Мангазеи такими вопросами в то время не озабочивались.