Злобин Анатолий
Ленинградский проспект, Засыпушка № 5
Анатолий Павлович Злобин
Ленинградский проспект,
Засыпушка № 5
Повесть
Знакомство
Я гулял по Ленинградскому проспекту, и ничего не тревожило меня, кроме довольно-таки ленивых забот о том, как провести завтрашний субботний вечер. С такими мыслями я свернул к горкому комсомола. Позади зарычал мотоцикл. За рулем сидел парень с великолепной посадкой ковбоя из американского вестерна.
- Вы не из горкома? - спросил я.
- Если по найму - предупреждаю: никого не принимаем.
- Мне работа не нужна.
- Выкладывайте - что у вас? Спешу.
- Как бы повеселиться, - выпалил я.
Парень ничуть не удивился, вытащил из кармана бумажку:
- Вот. Отрываю от сердца. Образцово-показательный вечер. Полный комплект с участием лучших сил. - Он отдал мне билет и забыл про меня. Макар! - крикнул он в раскрытое окно. - Поехали.
- Куда, Алик? - спросил голос в окне.
- Отведешь мотоцикл обратно.
- А ты куда, Алик?
- Улетаю! Срочно! Могила! - кричал Алик на весь проспект.
Они уехали, а я остался разглядывать бумажку. Это был пригласительный билет на комсомольский вечер "Учись танцевать красиво". Вечер состоится в субботу в клубе "Строитель". Начало в 19 часов. На обороте были напечатаны стихи:
Сегодня танцевальный вечер,
Так приходи и веселись.
Порадуй нас нежданной встречей,
Красиво танцевать учись.
Народ собирался не спеша и с достоинством. Видно, жители города умели танцевать красиво и учиться им было ни к чему. Но вот гуськом прошагал джаз-оркестр, и тотчас все пришло в движение. Юркий паренек в пестрой рубахе выбежал из клуба и ринулся вдоль улицы. Вскоре он показался снова, ведя за собой девичью стаю - как связку детских разноцветных шаров. Другой командовал по телефону: "Миша, заворачивай сюда всю гопкомпанию. Джазисты прибыли".
У входа в клуб две девушки проверяли билеты и раздавали входящим причудливо изрезанные цветные открытки. А в зале на стене висели стихи:
Нет, не рассматривай картинки,
Об этом я тебе толкую:
Ведь это только половинка.
Скорей ищи себе другую.
Надо было ходить по залу со своей изрезанной открыткой и спрашивать у всех девушек: "Вы не моя половина?" Девушки хихикали. Если открытка не складывалась, можно было направляться дальше.
У окна стояли медицинские весы. Над весами - стихотворение:
Скажу, друзья, я вам без лести:
Я лучший приз для вас отдам.
Но вы должны составить вместе
Сто двадцать восемь килограмм
Парень зазывал девушку, оба со смехом становились на весы, и распорядитель с красной повязкой на рукаве взвешивал парочку. Вес не получался. Парень и девушка смеялись еще громче и уступали место другим претендентам. Одна пара набрала сто двадцать семь килограммов четыреста граммов. Парень отвел девушку в сторонку, горячо зашептал:
- Пойдем в буфет. Дотянем.
- Я же только что пообедала, - сопротивлялась девица.
- Пойдем. А то Петька с Нинкой нас обставят...
Вторая половинка моей открытки не обнаруживалась, на девушку в сорок килограммов рассчитывать также не приходилось. Потеряв всякую надежду на главный приз, я подошел к распорядителю, который терпеливо выискивал идеальную пару весом сто двадцать восемь килограммов, и задал первый пришедший в голову вопрос:
- Интересно, кто написал эти стихи на стенках?
Ее звали Тамара. Тонкая, длинноногая, в светлом капроновом платье, на лакированных гвоздиках, она ничуть не походила на человека, пишущего стихи. Она приближалась ко мне и ослепительно улыбалась. Я был несколько обескуражен и не знал, как начать разговор.
- Давно вы пишете стихи? - спросил я наконец.
- Я стихов не пишу, - она снова ослепительно улыбнулась.
- А это? - я показал на стенку.
- Это? - Тамара повернулась и принялась с интересом рассматривать свои стихи. - Ах, это. Так это же комсомольское поручение. А ведь стихи - когда пишешь от души. Правда?
Она еще сомневалась в этом.
- Вот у нас есть Бела, - продолжала Тамара, - пишет настоящие стихи. Она вместе со мной живет. Ее в "Смене" печатают.
- Тоже про любовь и половинки?
- Что вы? Она дает первый класс. Про космонавтов.
- Тамара, покажите свою открытку, - попросил я.
Нет, Тамарина половинка никак не соединялась с моей. Тамара вытянула шею и принялась шарить глазами по залу.
- Зоя! - крикнула она. Подошла нарядная девушка в юбке колоколом. Предъяви свою половинку, - сказала Тамара.
- А я уже нашла, - хохотнула девушка и стрельнула в меня глазами.
- Алика не видела? - спросила Тамара.
- Ищи сама своего Алика, - девушка махнула юбкой и убежала.
- Какой Алик? - спросил я. - Из горкома?
Тамара быстро вскинула глаза:
- Вы его знаете?
Я рассказал Тамаре, как раздобыл пригласительный билет на вечер, и невзначай добавил, что Алик улетел.
Тамара сразу погрустнела и сказала:
- Пойдемте танцевать фокстрот.
Делать нечего, пошли танцевать фокстрот.
Джаз-оркестр работал на общественных началах. Дирижер был диспетчером автобазы и то и дело сурово поводил кустистыми бровями, когда кто-либо из музыкантов фальшивил. Экскаваторщик выступал в роли тромбониста, и тромбон его задирался кверху подобно ковшу с породой. Ударником была строгая девушка в очках, инженер-конструктор. Она глубокомысленно ударяла барабанными палочками, как будто выводила геометрические линии.
А где, интересно, работает Тамара? На машиносчетной станции, сокращенно МСС. Кем? Оператором. Интересная работа? Даже очень. Начальница такая хорошая, добрая. Только шум большой от машин. Сплошной грохот. Что же они делают в таком сплошном грохоте? Механизация учета, организация работ. Приходите посмотреть.
Мы продолжали светский разговор, а мне казалось, что я все глубже погружаюсь в темную холодную воду. Для такого странного ощущения не было никаких видимых причин - играла музыка, я танцевал с красивой девушкой, но холодная вода обволакивала меня все плотней, и никакой надежды выбраться уже не было.
Фокстрот кончился. К Тамаре подбежала веселая толстушка:
- Томка, начинаем конкурс.
- Это Бела, - сказала Тамара.
- Которая в "Смене" печатается?
Бела холодно поздоровалась со мной и побежала на сцену. Там она захлопала в ладоши, призывая к тишине, и объявила условия конкурса.
- Я сама этот номер придумала, - заявила Тамара, и мы стали смотреть на сцену.
В этом конкурсе могли участвовать только самые бесстрашные и отчаянные. Три здоровенных парня взгромоздились на сцену. Бела вручила каждому детскую бутылочку с молоком и соской, скомандовала: "Раз-два-три!" - и парни, подбадриваемые болельщиками, принялись наперегонки сосать молоко из бутылочек.
Победил достойный - детина двухметрового роста, с огромными красными ручищами, в которых он неуклюже держал опустошенную бутылку. Бела привстала на цыпочки и торжественно повесила на грудь парня бумажный передник с надписью: "Лучшему молокососу", а потом вручила приз - недорогой портсигар. Все очень смеялись.
Бела доставала призы прямо из трибуны. Я прошел за кулисы и заглянул. Никогда не видел такой трибуны: вся она была начинена призами: кульками конфет, шоколадными коробками, безделушками. Две бутылки шампанского достойно венчали эту великолепную пирамиду.
Начался танцевальный конкурс. Тамара танцевала в паре с высоким блондином. Она действительно танцевала красиво. И блондин танцевал красиво. Они завоевали первый приз - бутылку шампанского.
Потом были прыжки через веревочку с завязанными глазами, бег в мешках, шарады, викторины - полный комплект образцово-показательного веселья из журнала "Затейник". И всем было весело.
В гостях
Адрес, который дала мне Тамара, приглашая в гости, выглядел несколько необычно: Ленинградский проспект, засыпушка № 5.
- Дом номер пять? - переспросил я.
- Нет. Именно засыпушка. У нас даже почтовый адрес такой. Белая, веселая такая засыпушечка.
И вот я шагаю в гости по Ленинградскому проспекту молодого города, поставленного прямо в тайге. В этом городе добывается не то золото, не то руда, не то алмазы - во всяком случае, что-то весьма важное, иначе не съехались бы сюда со всего света тридцать тысяч человек.
Ленинградский проспект ничем не отличался от других улиц города. Еще недавно он был первой просекой, прорубленной в тайге, и, верно, за свою первостатейность стал проспектом.
По правую сторону проспекта стояли двухэтажные дома, по левую палаточный городок. На каждой палатке - аккуратные таблички, не хуже столичных. Палатка № 1. Дальше, как полагается, идет палатка № 3, а потом сразу - 27.
За фасадными табличками виднелись другие палатки, и я сделал решительный шаг в сторону от Ленинградского проспекта.
Подобные поселения, именуемые "нахаловками", имеются чуть ли не в каждом новом городе. Собственно, с них и начинается всякий город. В палатках живут строители: землекопы, плотники, штукатуры. Они строят новые дома, прокладывают улицы.
Город растет. Вот уже пущен завод, фабрика, комбинат. Город ненасытен. Со всех сторон тянутся люди в новый город.
Город растет. И вместе с городом растет "нахаловка". Приходит телеграмма-молния: "Послезавтра прибывают триста комсомольцев-добровольцев, встречайте". В одну ночь на окраине палаточного городка вырастают двадцать новых палаток.
Обитатели палаток перебираются в новые дома, но другие тотчас занимают их место. К мужьям приезжают жены, дети. Палатки комсомольцев превращаются в семейные жилища, палатки технически совершенствуются: утепляются, электрифицируются.
Однажды городские власти решают провести в "нахаловку" водопровод (нельзя же людям без воды), повесить на палатках таблички (нельзя же без почты). Это уже конец - "нахаловка" стала узаконенной частью города.
Проходят десятилетия. Город по-прежнему растет. Старые здания сносятся, возникают новые. А "нахаловка" стоит. Она пустила корни, вросла в землю. В "нахаловке" установился свой быт, свой уклад жизни.
В полусотне метров отсюда, на Ленинградском проспекте, ползут могучие самосвалы, мчатся такси с шашечками. Там широкоэкранный кинотеатр, экспресс-кафе, междугородный телефон, а здесь, среди палаток, - иной мир и век. Палатки раскиданы на пустыре густо и беспорядочно, как опрокинутые кости домино на столе. Их ставили кто во что горазд. Одна засыпана землей, другая - шлаком. Третья засыпушка не простая - оштукатуренная. Крохотные подслеповатые окна, скрипучие двери из неструганых досок, а то и просто брезентовый полог, веревки для белья на кольях, под ногами куски железа, кучи мусора, щепы - это и есть "нахаловка".
Тут и там вразброд торчат столбы - к каждому жилищу тянутся два провода. На каждой палатке - аккуратная таблица, но все вразнобой. Я уже давно потерял направление и брел наугад, ориентируясь по шуму Ленинградского проспекта.
Я обнаружил пятую между девяносто седьмой и сорок третьей. Она действительно была белая, как украинская мазанка, только сильно уменьшенная. Крыша крыта толем. У двери на кирпичном стояке шипел примус. Дверь легкая, в щелях. В маленькой прихожей умывальник и несколько разноцветных мыльниц. В углу вязанка дров.
- Нравятся наши хоромы? - Тамара стояла у порога и улыбалась. На ней был крупной вязки красный свитер, серая юбка.
Бела, Таня, Соня, Галя-девушки по очереди называют себя. Церемония знакомства совершается таким образом: девушки опускают очи долу и протягивают руку лодочкой. При этом они продолжают заниматься домашними делами, переходят с места на место, и я тотчас путаю их. Только Белу, которая печатает в "Смене" стихи о космонавтах, мне удается запомнить.
- Вы кто же будете? - спрашивает одна, не то Соня, не то Таня. - Новый Тамарин жених?
Тамара мгновенно встает на мою защиту:
- Как тебе не стыдно, Галька? - Оказывается, это была Галя. - Я же говорила тебе: товарищ из газеты.
- Разве товарищ из газеты не может быть женихом? - удивляется Галя.
- А во-вторых, почему новый? - в свою очередь спрашиваю я.
- Так вы у нее уже четвертый будете, - говорит бойкая Галя.
- Не четвертый, а третий, - поправляет Бела.
Девушки с места в карьер начинают перебирать по косточкам Тамариных женихов. Речь идет о каком-то лысом, который неважно сохранился, но зверски богат. Второй, видно, помоложе и с мотоциклом. Тамара смеется вместе со всеми - женихи явно несерьезные.
Тема постепенно иссякает. Бела говорит, что у нее дело, и выходит на улицу. Другая девушка подзывает Тамару, они быстро шепчутся, Тамара утвердительно кивает, и девушка ложится на кровать. Лишь теперь я замечаю, что у нее землистое болезненное лицо.
Разглядываю убранство засыпушки. Стены оклеены обоями. Висят репродукции из журнала "Огонек". В углу - полка с книгами. Тамара подходит к окну и стучит по стене кулаком, демонстрируя прочность своего жилища. Засыпушка заметно сотрясается, но тем не менее стоит.
Девушки рассказывают историю своего жилища. Стояла брезентовая палатка, и в ней жили четыре экскаваторщика. Потом экскаваторщики перебрались в общежитие, а палатку занял геолог с женой и двумя детьми. Геолог обшил брезент досками, засыпал шлаком, покрыл крышу толем. Третий хозяин засыпушки, водитель самосвала, произвел дальнейшие усовершенствования: обмазал засыпушку глиной и побелил, а внутри оклеил газетами.
Можно только удивляться - на брезентовом остове возникло довольно прочное жилище. Брезент, верно, давным-давно сгнил, а засыпушка стоит себе на земле, и в ней живут шесть человек.
- Собственная, - сказала Галя.
Я не понял:
- Кто - собственная?
- Засыпушка. Мы же ее у дяди Семена купили.
- Вместе с мебелью, - добавляет Соня.
- Хотите, мы продемонстрируем вам нашу мебель? - предложила Тамара.
Девушки оживились. Сцена, как видно, была давно срепетирована, и они с удовольствием повторяли ее перед новым человеком.
Тамара подошла к железной кровати, на которой лежала Таня, и начала:
- Вот наши гарнитуры: кровать двуспальная красного дерева с двумя тумбочками и рижским торшером, - Тамара провела руками в воздухе, показывая, какой у них замечательный торшер.
Галя подхватила тоном рыночного зазывалы:
- Сервант для хрусталя и коктейлей. Годен также для кастрюль и мисок. В особых случаях употребляется в качестве обеденного стола. Можно и письма писать, если есть куда. Сервант универсальный, совсем недорого.
- А это не полка, а секретер, - сказала Соня, вставая в позу перед книжной полкой. - А вот диван-кровать. Сделан на поролоне. В обивке использован современный узор по народным мотивам. - Соня указала на раскладушку, стоявшую в углу.
- Внимание! Перед вами шкаф зеркальный, трехстворчатый. Цена умеренная. - Тамара сделала широкий жест, обводя руками воображаемый шкаф.
В стену были вбиты три палки, на них плотно нанизаны вешалки. Весь девичий гардероб был выставлен, как в магазине готового платья. Сверху висело светлое капроновое платье, в котором я видел Тамару на вечере.
Домашний спектакль шел на высоком профессиональном уровне. Я вошел в игру и сказал с завистью:
- Богатые невесты.
- Выбирайте любую, - предложила Галя. - Мы все нецелованные.
- Галя, - с выражением сказала Тамара.
- Сначала я должен узнать, кто владелец этой недвижимости. На чье имя записан этот дом?
Заводилой, разумеется, была Тамара. До этого девушки жили в Ангарске. Хорошее общежитие, привычная работа, благоустроенный город с трамваями, прекрасные дворцы культуры с колоннами - что еще человеку надо? Но вот однажды девушки увидели: город выстроен, все в нем налажено, все знакомые парни переженились на подругах. А им хочется нового, такого, чего еще в жизни не было.
- Захотелось на свежий воздух, - это Галя так сказала.
Тамара села на самолет и полетела в разведку. Походила по Ленинградскому проспекту, увидела, что город еще неблагоустроен, неуютен именно то, что им надо. Прилетели подруги. Устроились на работу. Всем обещали общежитие, а пока жили в гостинице.
Ни о какой засыпушке девушки и не думали. Но тут пришло известие - в город прилетает на специальном самолете большой московский начальник. Городские власти спешно готовились к торжественному событию: прокладывали тротуары, красили фасады домов, оформляли витрины магазинов. Однажды девушки пришли с работы, и администратор объявил им - в течение трех часов освободить номера для высокого гостя и его свиты. Делать нечего, сложили чемоданы и отправились на улицу: так требуют законы гостеприимства.
Ночь провели у подруг в общежитии, а наутро побежали по городу искать жилье. Тамара наткнулась на столб: "Срочно продается..."
Сторговались с дядей Семеном на шестистах рублях. Денег у девчат, конечно, не было. Тут и подвернулся лысый, первый Тамарин жених. Он жил в той же гостинице и часто захаживал к девушкам в гости. Тамара попросила у лысого в долг. Тот ответил: "С превеликим удовольствием. Могу даже оформить засыпушку на свое имя: меня ведь тоже из гостиницы выселяют. А вы будете жить со мной. Такие замечательные девушки. Разве можно вам отказать?"
Предложение лысого не прошло единогласно. Тамара отправилась на работу. Начальница спрашивает: "Ты что такая грустная?" Тамара рассказала про свои заботы. Начальница сказала: "Подумаю", - и ушла на обед. После обеда приходит, кладет деньги на стол и говорит (кабинет у нее отдельный, только двое нас и было): "Бери, Тамара, если хочешь. Только деньги эти не мои, я у знакомой взяла, а она проценты просит. Один процент - шесть рублей в месяц. Совсем немного. Если согласна - бери. Мне и расписки не надо. На честность твою отдаю".
В тот же день девушки стали владельцами засыпушки номер пять.
- Деньги-то, наверное, ее собственные были, - перебила рассказ Тамары Соня. - Она просто так сказала, для приличия.
- А тебе не все равно, - сказала Галя. - Дала - и спасибо ей.
- И проценты человеческие, - подтвердила Тамара.
Всего один процент в месяц - совсем немного. Не каждый сообразит, что это двенадцать процентов годовых.
- Въезжали мы весело, - продолжала Тамара. - Эта засыпушка была темная-темная. Мы все переклеили, обои новые купили, потолок побелили, радио провели. Новоселье справляли до трех часов ночи.
- А как же московский начальник? - спросил я. - Понравился ему ваш город?
- Тот самый начальник побыл у нас один день. А вечером улетел. Даже ночевать не остался.
- Нет худа без добра, - сказала Галя. - Мы в гостинице рубль за койку платили. А здесь никакой квартплаты.
- Все хорошо, - вздохнула Соня. - Город нам нравится. Только вот мороженого у нас нет. И танцы не каждый день бывают.
- Зато женихов полный город. Правда, Таня? - Галя посмотрела на Таню и подмигнула ей.
- Не знаю. - Таня лежала на железной кровати из красного дерева и не принимала участия в общем разговоре.
- Не прибедняйся. Не отобьем.
- Таня наша уже устроилась, - пояснила мне Тамара. - Почему, думаете, она лежит? У нее Лялечка скоро будет. Так и назовем, если дочка. А если сын, - то Сережа. Им уже комнату обещали.
Таня лежала на кровати и улыбалась:
- Скоро и Тамара Ивановна свадьбу справит.
- Вот еще, - фыркнула Тамара. - Больно он мне нужен.
- Если он откажется, мы его пропесочим, - пригрозила Галя по адресу неизвестного мне парня. - Пусть только откажется, будет иметь дело с нами.
- Я в твоей помощи не нуждаюсь.
- А ты, Соня, иди за водой, - сказала Галя. - Сегодня твоя очередь кисель варить. И вообще девочкам не рекомендуется слушать разговоры старших.
Соня надула губы и вышла.
Дверь тихонько скрипнула. Я даже не заметил - в колени мои ткнулось что-то мягкое, влажное. Я подхватил на руки этот живой комочек - девочка счастливо затихла и засопела в мой живот. Лица девушек посветлели, а потом стали задумчиво-сосредоточенными.
- Это Маринка, - сказала Тамара, - наша дочка.
Следом за Маринкой в засыпушку вошла Бела, держа в руках узелок с детской одеждой.
- Почему задержалась? - спросила Галя.
- Тетя Даша гулять с ней на озеро ходила. - Бела подошла к столу, присела на табуретку. - У нее, оказывается, мыла нет. Стирать буду сегодня. Мариночка, пойдем ручки мыть.
Маринка вцепилась в меня и ни за что не хотела уходить. Общими усилиями ее уговорили наконец подойти к умывальнику.
- Только не спрашивайте у Мариночки, где ее отец, - быстро шепнула мне Тамара. - Понимаете?
- Понимаю, - ответил я. - А где он?
- Потом скажу...
Маринка снова устремилась ко мне, прижалась щекой к животу и закрыла глаза. Бела вышла на улицу, и было слышно, как она разговаривает там с Соней. Галя подошла к раскладушке, села.
- Что в кино сегодня? - спросила она.
- Пойдем? - предложила Тамара.
- Я лучше посплю. Нам ведь с Соней в ночную...
Намек был вполне прозрачным. Я посмотрел на Маринку и понял, что мне повезло.
- Смотрите, - воскликнул я, - Мариночка уже заснула! Надо трогаться.
- Пойдемте, - сказала Тамара.
Мы положили Мариночку на крохотный топчан, стоявший в углу, и, провожаемые шуточками Тамариных подруг, вышли из засыпушки.
Признание
- Мой отец был строителем. Мы все время кочевали. Сначала в теплушках - тогда, наверное, еще война шла, я не помню. Потом в обыкновенных вагонах, потом в цельнометаллических - это, значит, уже наше время пришло. Я привыкла на колесах жить. Отец посадит меня на колени и спрашивает: "Как сегодня мы поедем - на поезде или на грузовике?" Он меня катает на себе, а я к нему пристаю: "А когда мы поедем не понарошке?"
Маме я всегда помогала чемоданы укладывать.
Один раз мы ехали долго-долго. Мимо Байкала, через тайгу. Остановились у большой горы. Сели в грузовики и поехали. Долго ехали. Приехали на стройку. У отца неприятности какие-то пошли. Он начал на этой стройке пить и маму часто бил. Я в школу пошла, в первый класс...
Однажды прихожу домой - мама лежит на кровати и плачет. Тихо так, только плечи вздрагивают. Потом лицо вытерла, говорит: "Послушай, Томочка, ты уже большая и все должна понимать".
Я все понимала. Теперь мне двадцать лет, и я ничего не понимаю, а тогда все понимала.
Уехала мама и через полтора года умерла в Кустанае: она там с бабушкой жила, у нее туберкулез был.
Приехали мы в Кустанай, похоронили маму, а потом поехали на новую стройку. Но отец все равно пил.
Тут приехала Клавдия Ивановна с маленькой девочкой, Верочкой звать, моей сестренкой. Она и на прежней стройке жила, а теперь к нам приехала. Отец ее не бил, а все время целовал, на коленях перед ней стоял, но это было еще некрасивей. Он пьяный к ней ластится, а она его отталкивает. Стыдно как!
Над Ленинградским проспектом спускался вечер. Мы выбрались из палаточного городка и шли по деревянным тротуарам мимо широкоэкранного кинотеатра, мимо междугородного телефона, мимо закрытого кафе.
Темнело. Одинокие фонари качались на столбах. Потянуло свежим ветром. Принялся накрапывать дождик. Иглистые струи обдували лицо, и мне казалось, будто я плыву в холодной воде, а далекий голос взывает о помощи; я плыву изо всех сил и не могу помочь, потому что одинокий голос уходит все дальше и я никак не могу догнать его. Это необъяснимое состояние началось еще на вечере, когда я увидел Тамару, и теперь снова охватило меня, как только мы вышли на дождь.
Далекий голос донесся столь явственно, что я обернулся. Никого не было. Одинокая парочка брела в конце проспекта, не разбирая дороги, как мы с Тамарой. Я повернулся спиной к ветру, закурил.
- Рассказывайте дальше. Как вы попали в свою засыпушку?
- Вы не думайте - у меня собственный дом есть. Настоящий. Пять комнат. С верандой. С Клавдией Ивановной я неважно жила: она меня нехорошим вещам учила. Как-то вечером отец говорит: "Собирайся. Завтра утром полетим". А куда - не сказал. Летели мы полдня, на большом самолете. Выходим на бетонную дорожку, на крыше буквы стоят - Ростов. Отец посадил меня в такси, повез в город. Остановился у дома с верандой. "Вот теперь наш дом. Будешь жить с бабушкой". Оказывается, бабушка уже прилетела сюда из Кустаная. Прожила я в Ростове, в том самом доме, шесть лет. Десятилетку окончила. Мы с бабушкой дружно жили.
Только глупая я тогда была, ничегошеньки не понимала.
Приезжает отец. С ним Клавдия Ивановна и Верочка. Я тогда в девятом классе училась, шестнадцать лет мне исполнилось. Отец привез подарки. Клавдия Ивановна ходит вокруг меня, улыбается. Обхаживает, значит.
На другое утро отец говорит: "Ну, дети, пошли".
Как сейчас помню - в мае это было. Здесь-то в мае еще снег лежит, а в Ростове - сирень цветет. Отец с Верочкой впереди идет, я и мачеха - за ними. Отец купил Верочке детские шары, а мне мороженое. Я иду, сосу палочку, а мачеха учит меня жить: "Ты уже большая, паспорт получила. Ты красивая будешь, длинноногая, глаза у тебя большие - тебе жить легко будет. Только ты мужчин в узде держи. Они все скоты, им водка нужна да бабы. Ты им уступай, только не сразу - тогда они на коленях перед тобой будут ползать".
Я слушаю мачеху и улыбаюсь: мороженое такое вкусное, и сирень вокруг цветет. Никаких мне умных советов не надо - я сама с усами.
Подходим к дому, "Нотариальная контора" называется. Зачем, думаю? Может, отец с мачехой записываться будут? Нет, отец меня к окошечку зовет. Пошушукался сначала с усатым, а потом меня пальчиком подманивает. Мороженое уже кончилось, мне еще хочется. "Где твой паспорт, доченька? Покажи нотариусу". - "А ты мне мороженое купишь?" - "Куплю, доченька, подпиши вот здесь".
Я подписала дарственную и стала хозяйкой дома. "Это я для твоего будущего делаю", - сказал отец. И мороженое купил.
А через год отца посадили в тюрьму за растрату и хищение строительных материалов. Мачеха приходит в слезах, спрашивает: "Не выгонишь нас, Томик?" - "Живите. Я сама отсюда уйду".
Не стала я в этом нечестном доме жить. Получила аттестат зрелости и поехала по комсомольской путевке в город Ангарск.
- Ой! - вскрикнула вдруг Тамара. - Откуда он взялся? Не смотрите вперед, не смотрите на этот мотоцикл, умоляю вас.
Нас обогнал мотоцикл с коляской. За рулем сидел тот самый парень с походкой ковбоя, который дал мне билет на вечер "Учись танцевать красиво".
- Так это он и есть? - спросил я.
- Умоляю вас, ничего не спрашивайте. Ведь он должен быть в Хабаровске. Значит, он прилетел из Хабаровска? Умоляю вас.
Мотоцикл остановился на перекрестке. В свете фонаря было видно, как парень обернулся, будто бы раздумывая, куда ехать. Потом мотоцикл мягко перевалился через обочину и встал у небольшого домика - как раз на нашем пути.
- В типографию поехал, - возбужденно говорила Тамара. - Заклинаю вас. Когда будем проходить, не смотрите на него. Делайте вид, что ничего не видите.
- Так это он?
- Он. Он. Я вам расскажу. Только не сейчас. - Она больно вцепилась в мою руку и неестественно громко засмеялась.
А мотоцикл надвигался на нас как изображение в кино. Шаг - и мы поравнялись с коляской. Еще два шага - и мы уже прошли.
Вцепившись в меня, Тамара шагала как деревянная.
И тут он сказал:
- Здравствуй, Тамара.
Тамара остановилась и сделала большие глаза:
- Алик? Разве ты прилетел?
- Мне сказали, что ты выиграла главный приз, - при этом он посмотрел на меня.
- Кто хочет, тот всегда выигрывает, - сказала Тамара и тоже посмотрела на меня. - Проигрывают лишь те, кто хочет проиграть, - она перевела взгляд на него.
- Наверное, теперь мы сможем организовать диспут о том, что такое счастье?
- Только в том случае, если ты осмелишься выступить с трибуны, подхватила Тамара.
Рука моя совсем онемела, я ничего не понимал из того, что они говорили, но героически терпел боль и собственное неразумие. Я стоял и разглядывал Ленинградский проспект, будто это было весьма интересно. Краем глаза я видел, как Алик резко нажал ногой на педаль. Мотоцикл взревел. Он вскочил в седло, круто развернул руль, и мотоцикл стремительно выскочил на проспект, обдав нас едким чадом бензина.
Тамара вдруг ослабла и, словно в беспамятстве, положила голову на мое плечо.
- Тамара, - сказал я.
- Он мой враг, - заговорила она, задыхаясь.
- Полно. С врагами так не разговаривают.
- Я его ненавижу. Как бы я хотела простить его. А я ненавижу.
- Да что же произошло в конце концов?
Тамара не ответила. Медленно и задумчиво мы шли по Ленинградскому проспекту.
Признание
(продолжение)
Город показался ей так себе. Странный какой-то город. Сначала не давали номера в гостинице. Потом четыре дня она ходила без работы. Ей уже надоело быть безработной - целых четыре дня. Правда, работа была везде, она выбирала, что лучше, пока не выбрала ММС - машиносчетную станцию: ей начальница там понравилась - добрая, отзывчивая. А главное - ухажеры. Странные какие-то. С геологом она познакомилась в буфете, когда пила чай. Он напросился и вечером пришел, притащил две бутылки шампанского. Рассказывал смешные истории, пел песни про геологов, тоже смешные. Тамара страшно хохотала, а он вдруг подошел и повалил ее на кровать. Тамара даже не поняла сначала, что он хочет, а когда поняла, закатила ему такую оплеуху, что он выскочил в коридор и больше не показывался.
На другой вечер пришел лысый, тоже в буфете познакомились. Вежливый такой, обходительный: "Разрешите налить вам рюмочку. Разрешите ручку поцеловать. Ах, какая замечательная ручка". Тамара смеется: ей никогда ручек не целовали. Смотрит, а он уже к локотку подбирается: "Ах, какая чудесная рученька. Какое вкусное плечико. Разрешите, я поцелую такое вкусное плечико?" Тамара ему вежливо так ответила: "Вкусное, да не ваше". Он извинялся, извинялся, наконец ушел.
Не ухажеры, а круглые идиоты, честное слово. Трудно жить девушке, когда она одна и ей двадцать лет и у нее к тому же есть отдельная комната за рубль в сутки.
Тамара совсем решила - уеду из этого города, если здесь такие идиоты. Но тут история получилась - с ума сойти. Только этого ей не хватало. Влюбилась, да еще где - на комсомольском собрании. Ну, положим, еще не совсем влюбилась, а так - чуть-чуть. До любви до настоящей, как в книгах, еще плыть и плыть. Еще бури будут и штормы - закачаешься.
Но она сразу поняла - это "он", так, кажется, в романах их называют. "Он" - это он. И точка!
Они уже назаседались всласть, когда она вошла в зал и села. Духотища дикая - их хлебом не корми, только дай позаседать. Недаром в газетах пишут о формализме в комсомольской работе.
Но в этот момент она глянула на трибуну, и ей сразу стало холодно. Он стоял за трибуной высокий, пронзительный такой. И говорил без бумажки.
- Кто выступает? - спросила она у соседки.
- Не мешай слушать. Алик это. Разве не видишь? - и отодвинулась от Тамары. Видно, сама в него по уши влюблена.
Все девчонки ему хлопали, будто он тенор знаменитый. Тамара тоже хлопала. Мог бы еще поговорить - что ему стоит? Но он кончил и сел за стол президиума. А она с него глаз не сводила.
Потом стояла в проходе с двумя подружками. Они смотрели, как президиум расходится, и хихикали. Эти две девчонки были ей почти незнакомы, но она все равно подошла к ним на проходе и задержала - она уже засекла, что другого выхода из зала нет и он обязательно пройдет мимо них. Он шел в окружении парней и девчат - все ближе, ближе, а она так громко смеялась, что на нее оборачивались. Он уже совсем близко. Она еще громче заливается. Потом вдруг отскочила к креслам:
- Ах, простите. Проходите, пожалуйста. Мы весь проход загородили.
Он прошел, окатил ее холодной волной. Поднял глаза и посмотрел на нее выразительно. У нее мурашки по спине забегали.
А она:
- Ой, Катя, ты меня уморила, - а на него ноль внимания.
Он прошел - и обернулся. Походочка у него - закачаешься.
После собрания она пошла на телеграф и отстукала девушкам в Ангарск телеграмму - город замечательный, прилетайте скорее.
Бела и Мариночка поселились с ней в одной комнате. Лысый с ходу переключился на Белу, помог ей устроиться машинисткой в институт. Бела одна, ей трудно. Муж погиб в шахте во время обвала - работать надо и дочь воспитывать. Учиться она уже не пойдет, а ведь такая способная, стихи пишет.
Бела каждый день пристает к ней:
- Пойдем на учет станем. Неудобно тянуть.
- Еще успеем... - отвечала Тамара. Она узнала, что Алик улетел в командировку на рудник, и тянула с этим делом. Ей все было известно, 28 лет, холост, учится в Москве заочно в университете, сразу на двух факультетах: философии и журналистики...
Тамара работала на машиносчетной станции, и ее место за перфоратором было как раз у окна. И вдруг она видит в окно: он на своем мотоцикле по улице катит.
Она к Белке звонить.
- В обеденный перерыв на учет становиться пойдем. А то затянули неудобно.
- Я в обед к Маринке побегу. Пойдем после работы.
Еле досидела. Как звонок, сразу вскочила и бежать. За ней Верка увязалась, операторша, губы и ресницы крашеные, а ноги как спички.
- Мне в горком непременно надо. Подожди, - а сама заладила, как сорока: - Алик, Алик.
Если уж влюбилась, хоть веди себя прилично.
В горкоме Тамара зашагала прямо к кабинету Алика, чтобы Верка вперед не забежала: у нее ведь губы крашеные и ресницы.
Бела сзади кричит:
- Тамара, нам сюда, в сектор учета. К Люсе.
- А она здесь.
Люся и впрямь сидела у Алика, чуяло сердце. Еще две девчонки и парень. Опять с девчонками заседает. На это он мастер - с девчонками заседать. Подожди, ты у меня позаседаешь с девчонками, всех разгоню.
- Здравствуйте, - сказала она с порога, ни на кого особенно не глядя. - Люся, мы к тебе на учет вставать.
Люся встала:
- Алик, я пойду.
- Иди.
Тамара на него даже не поглядела, честное слово. И дверь захлопнула.
Пошли в Люсин сектор, Тамара села заполнять карточку, а у самой сердце стучит - спасенья нет. Люся ее спрашивает, а она ничего не слышит.
И тут входит он. Ворвался с таким видом в кабинет, будто самый большой начальник на свете.
- Люся, где дело Кривошеева? - это значит - он каким-то Кривошеевым интересуется.
У Люси даже глаза на лоб полезли:
- Какого Кривошеева?
- Кривошеее. С автобазы. Я тебе вчера дело передавал.
- Ты мне ничего не передавал.
Он молчит, а сам косяки бросает в Тамарину сторону. Она, разумеется, ничего этого не видит, в карточку уставилась.
- Ах, да, оно же у меня в столе лежит, - хлопнул себя по лбу и ушел.
Тамара карточку закончила, к автобиографии приступила. Пишет, а у самой пальцы дрожат.
Тут он опять входит:
- Люся, можно тебя на минуту? Ах, у тебя новенькие на учет встают?
Он только сейчас ее заметил - вот нахал!
А он:
- Девушки, закончите тут, зайдите ко мне. Разговор есть.
- Обязательно зайдем, - говорит Бела. - У нас тоже разговор есть.
Тамара ни слова.
Они быстро закруглились и пошли к нему в кабинет. Он сидит, бумагами обложился. С ним Верка крашеная и еще какая-то.
- Знакомьтесь, - говорит и сам протягивает руку. - Алик Виноградов. А Беле по-деловому: - Виноградов.
- Тамара Дорошенко, - говорит Тамара. Рука у него твердая, сухая. И ласковая.
- Мы уже знакомы, - говорит Верка с крашеной губой.
- Как вам город нравится? - это он так спрашивает.
- Город хороший, - отвечает она. - Просто замечательный. Только вот комсомольской работы не видно.
- Об этом я и хотел поговорить. Надо оживить. Давайте какой-нибудь диспут проведем. Ну хотя бы на тему "Что такое счастье?", - а сам смотрит на Тамару: я-то, мол, знаю, что это такое. - Так вот, девушки прошу вас. Подумайте и приходите завтра с предложениями. Обсудим вместе, как лучше провернуть это мероприятие.
Тамара в штыки:
- Надо не мероприятие проводить, а для души.
- Не придирайся. Я так сказал, - он ее уже на "ты" назвал.
- Хорошо. Мы подумаем.
Тамара всю ночь не спала, думала: что такое счастье? В чем оно? Для кого? С кем? Ничего не смогла придумать. На работу пошла злая. Теперь он на нее смотреть не захочет, раз она такая дура.
Перед концом работы звонит Бела:
- Жду тебя у горкома.
- У меня голова что-то болит.
- Не валяй дурака. Мы же договорились, - поет Белка в телефон, - а он симпатичный...
Тамара бегом в горком. Бела уже там. Еще человек пять сидят по стенкам. Алик ей ручкой помахал, говорит:
- Все в сборе. Какие будут предложения?
Тощая девица в очках из проектного института начала тянуть резину как лучше диспут провести, как выступления заранее подготовить. Морока страшная. Алик все это слушает, кивает.
Тамара не выдержала, что он кивает, вскочила:
- Ничего у нас так не выйдет.
- Что не выйдет? - и смотрит на нее.
- Не будут искренне отвечать на такой вопрос: в чем же счастье?
- Как так не будут? - А сам смотрит, словно впервые ее увидел.
Тамара чувствует, что ее несет и она уже не может остановиться.
- Хорошо. Тогда ты скажи: в чем твое счастье? Можешь сказать?
- Могу.
- Ну говори. Жду.
Он брови нахмурил, говорит:
- Сначала я думал, что счастье в общественной работе. Чтобы для людей работать, для молодежи. Ну вот, сейчас я работаю, а счастья особого нет, и виновато так улыбнулся, чтобы она его пожалела, значит.
- Ты сможешь так с трибуны сказать? Перед всем коллективом?
Он даже покраснел:
- Пожалуй, нет.
- Вот видишь. И другие так. Будут говорить по бумажке. Читать заранее приготовленные ответы.
- Что же делать?
- Тамара правильно говорит! - это Бела закричала, подруга верная.
Девица институтская губы поджала:
- Критиковать легко. Вы можете предложить что-нибудь конкретнее?
- Надо, чтобы всем было весело. И от души. Вот мы в Ангарске проводили вечер "Учись танцевать красиво". Конкурс на лучший танец. Веселая лотерея.
Алик загорелся:
- Ты можешь показать, как надо танцевать красиво?
- Я пять современных танцев знаю, - и скромненько так кофточку теребит. - И два старинных.
- Тогда по рукам. Раз ты предложила, бюро назначает тебя ответственной за этот вечер. Послезавтра представишь план мероприятий. Голосую. Кто "за"? Значит, решено единогласно. Приходи завтра в обед. Поедем деньги на лотерею собирать.
Они пришли домой, а их из гостиницы выселяют. Тамара совсем замоталась, пока засыпушку покупала, пока вещи переносили, пока обои наклеили. Алик звонит ей на работу.
- Почему вчера не пришла? Или комсомольское поручение для тебя не закон?
- Ой, Алик, прости меня. Хочешь, сейчас прибегу? У нас тут такая история...
Он разрешил:
- Ладно. Приходи. Только поскорее.
У нее аж дух захватило, когда он рванул с места и понесся по Ленинградскому проспекту, потом, вспугивая кур, по Базарной площади. Проехали мимо проектного института - прямо за город.
- Вон проектный! - крикнула она, но он даже не посмотрел, прибавил газу.
Они мчались, оставляя за собой пыль и треск. Тамара вцепилась в борта коляски и смеялась, смеялась наперекор ветру.
Он сидел злой и смотрел прямо на шоссе, которое вонзалось в тайгу. Перед этим Тамара сказала:
- Как же я тут сяду? Я упаду.
- А ты держись за меня. Со мной не упадешь.
- Я лучше в коляску.
- Садись сзади. За меня будешь держаться.
- Здесь лучше.
Она все-таки села в коляску, и тогда он рванул так, что она заойкала от страха.
Алик сбросил газ. Мотоцикл прокатился, вздрагивая на неровностях шоссе, и встал. Он посмотрел на нее гневно и сказал:
- Вот увезу на край света.
- А бензина хватит? - сказала она и засмеялась.
- Тогда едем в проектный, - сказал он и развернул мотоцикл.
Всем, конечно, ясно, почему он выбрал проектный институт в первую очередь. Там же та, тощая, в очках. Она, говорят, кандидат геологических наук. Перед такой наукой ему ни за что не устоять.
- Где Мария Исааковна? - спрашивает. Это та, тощая, значит.
- К мужу в больницу ушла, - ответила секретарша.
Он ничуть не удивился, говорит:
- Передайте, что я был. Она в курсе.
Так. Одной девицей меньше. Будь счастлива, Мария Исааковна. Пусть будет у тебя много детей, один лучше другого. Люби своего мужа. И очки у нее симпатичные, очень к лицу идут, честное слово.
Тамара на всякий случай спросила:
- Много в городе комсомольцев?
- Около четырех тысяч.
- А кого больше - парней или девчат?
- Считай, пополам. А тебе зачем? - и на нее посмотрел строго.
Они уже вышли из института и шагали к мотоциклу. Тамара забежала вперед.
- Я лучше тут сяду. Там трясет. - И садится на заднее сиденье. Четыре тысячи пополам - значит, две тысячи комсомолок. Подумать - и то страшно. Ведь он с каждой познакомиться может, ведь он первый секретарь. Комсомолок две тысячи, а сколько еще несоюзных девчат? Вдруг он в несоюзную влюбится? Тамара обхватила Алика, прижалась - не отдам никому.
Приехали на рудник. Директор отвалил им пятнадцать рублей. В автобазе дали десятку, а в Госбанке только три рубля - экономию наводят.
- Ты записывай, - говорит Алик, - чтобы не забыть. Будешь теперь моим секретарем.
В стройкомбинате самая большая комсомольская организация. Девчат там пруд пруди. Окружили мотоцикл - ни пройти, ни проехать.
Зойка Веселова, ихний секретарь, двадцатку тащит, смеется:
- Мы невесты богатые.
- Он себе молоденькую нашел! - кричат "невесты" и в Тамару прутиком швыряют. - С образованием, видать. И в капроне.
А он смеется:
- Вот мы завтра на воскреснике покажем, кто чего стоит. Собираемся в восемь ноль-ноль. Не опаздывайте. Под твою ответственность, Зойка.
Еле выбрались оттуда.
Тамаре интересно - что за воскресник такой завтра? Спросила. Стройкомбинатовцы едут готовить пионерский лагерь - через неделю там открытие.
Тамара сидит и думает: пригласит или не пригласит? Так задумалась, что Алика выпустила, чуть было не вывалилась на повороте.
- Держись крепче! - кричит.
Подъехали к горкому. Он спрашивает:
- Что завтра делаешь?
- Еще не знаю.
Пригласит!
- Когда призы покупать будем? Тут женская рука нужна. Хочешь, сейчас поедем?
- Устала я.
- Подвезти тебя?
- Куда? На край света? Спасибо. Мне недалеко.
Нет, не пригласит!
- А то подвезу.
- Не стоит беспокоиться...
И пошла не оглядываясь.
Сейчас окликнет, позовет, пригласит. А за спиной тихо-тихо. Потом мотоцикл затрещал. Домой поскакал. Тем лучше, туда ему и дорога.
Мотоцикл выскочил на мостовую, обогнал Тамару. Алик затормозил:
- Приходи завтра на воскресник.
- Когда? - спросила она оробев. И ноги сразу ослабли.
- В восемь. У горкома.
Тамара прилетела в засыпушку сама не своя. Девоньки, выручайте.
Соня пожертвовала свои брюки. Брюки синие, с накладными карманами, сшиты еще в Ангарске, в ателье индивидуального пошива. Таня дала к брюкам носки эластичные. Галя - шелковый платок с итальянским рисунком и туфли. Свитер у Тамары был свой - крупной вязки, с двумя синими полосами на груди; она его здесь еще ни разу не надевала, только Гале давала в кино сходить.
Тамара встала чуть свет, вырядилась с иголочки и в 7 часов 45 минут отбыла на воскресник.
У горкома стояли три грузовика. В кузове первого грузовика Катя сидела, та самая, с которой она на комсомольском собрании смеялась, когда Алик по проходу шел.
- Давай к нам, - зовет Катя.
Тамара уже ногу на колесо поставила, тут сам Алик выбегает из горкома:
- Подожди, Дорошенко, у нас еще дело есть. А вы поезжайте, мы вас догоним.
Тамара пошла к мотоциклу, села в коляску. Алик подходит. Она сделала вид, что поверила:
- Какое у нас дело?
- Хотел тебе сказать, что ты сегодня очень красивая, - и смеется.
- Ну тогда я пошла, - и делает вид, будто хочет из коляски вылезти.
Он испугался, бормочет:
- Я пошутил. Прости. Куда ты? Они уже уехали.
Она осталась.
И снова тугой ветер захлестывал ее грудь, и она беспричинно и счастливо смеялась и махала своим итальянским платком, когда мотоцикл обгонял грузовики со стройкомбинатовцами.
Как только мотоцикл остановился в лесу, на них набросились комары. "Ой", - сказала Тамара и стала совершать немыслимые прыжки и размахивать роскошным итальянским платком. Алик на нее смотрит, глаз отвести не может.
Алик и Зоя начали расставлять людей. Тамаре и Кате досталось носилки носить. Они взялись сгоряча - и тут же присели. Комары тучами, а руки заняты - где уж думать о том, чтобы походка была к лицу.
Алик посмотрел на них, крикнул: "Я сейчас!" - и умчался на мотоцикле. Тут подходит парень, с которым Тамара позавчера танцевала в клубе два танго подряд. Он ей говорит после первого танго: "Меня зовут Лева, инженер-строитель. Одинокий". - "А я неодинокая", - отвечает Тамара. "С кем же вы встречаетесь?" - спрашивает. А она: "С Белой встречаюсь да с Галей". - "Давайте встречаться", - говорит. "Меня душит смех", - отвечает Тамара. Отшила его.
Так вот этот Лева одинокий подходит теперь к ним и заявляет:
- Имеется чешская жидкость "Тайга", - и достает из кармана флакончик. - Берегите глаза. Едкая.
Тамара и Катя намазались - стало легче. Тамара носит мусор с территории, а сама слушает - когда же затрещит мотоцикл?
Алик примчался. Бежит, а в руках флакон "Тайги".
Пришлось мазаться второй раз. Жидкость горькая - глаза ест. На губу попало - кто только такую горечь выдумал? Однако приходится терпеть во имя великой цели.
- Легче? - Алик спрашивает.
- Замечательно.
После обеда Алик говорит:
- Идите теперь в помещение. Там комаров нет.
Они вымыли пол в двух комнатах. Тамара то и дело к окну подбегала как там Алик? Кончили мыть, снова пошли на улицу убирать мусор. На улице все-таки лучше: с комарами, зато Алик у нее на глазах, и Тамара в любую минуту может принять экстренные меры.
Она старалась работать лучше всех. И смеялась всех громче. Она знала, что у нее приятный смех, грудной, тревожный. Стоит ей засмеяться раз-другой - и парень готов.
Лева одинокий услышал ее смех, подошел. Тамара с ним шуточки шутит и смеется тревожным смехом. Лева сбоку за носилки взялся:
- Разрешите, девушки, я вам помогу.
Алик увидел, вцепился в носилки с другой стороны, а глазами в Тамару стреляет. Тамара хохочет:
- Бросай, Катя.
Они носилки бросили. Алик и Лева держат, потом перехватились и вдвоем потащили мусор - потеха!
Алик обратно пустые носилки тащит. Девчата кричат: "Пора кончать!"
- Еще поработаем. - И сам к Тамаре подходит: - Понесем вместе.
- Ох, устала... - говорит Тамара, ни к кому не обращаясь, и итальянским платком обмахивается.
Алик носилки бросил:
- Отбой!
На мотоцикле они подкатили прямо к засыпушке № 5. Увидев на пороге главного комсомольского вожака, девушки пришли в неизъяснимый восторг.
- Ой, девоньки! - закричала Галя. - Тамара по вещевой лотерее мотоцикл выиграла. - Надо сказать, что все население засыпушки мечтало выиграть по лотерее проигрыватель или магнитофон: билеты они коллективно покупали.
- Нет, - ответила Тамара, и глаза ее сияли, - я выиграла самый главный приз...
Во вторник после работы они отправились покупать призы для вечера "Учись танцевать красиво". Накупили полную коляску. Поехали к Зое, сдали ей призы на хранение.
Вдруг Алик говорит:
- Теперь ко мне.
Тамара испугалась:
- Зачем?
- Отчет надо составить. Поможешь.
Никогда в жизни Тамара не была на квартире у одинокого мужчины. Ходила в общежитие к ребятам, бывала в семейных домах, встречалась с парнями на танцах, в кино, а чтобы на квартиру - никогда. Ей казалось, произойдет нечто ужасное, непоправимое.
Она переступила порог его комнаты - и ничего не случилось. Только сердечко екнуло.
- Садись, - сказал Алик.
Тамара села на краешек стула, лицом к двери, чтобы в любую минуту можно было вскочить и убежать.
Комната ей понравилась. Тахта с гобеленом. Над тахтой портрет Льва Николаевича Толстого. У окна письменный стол с прибором и перекидным календарем, у стола этажерка с книгами. На стенах тоже полки - очень много книг.
Пол чисто вымыт. И посредине - кусок цветного линолеума.
Очень красиво.
Они писали отчет, разговаривали. Тамара вдруг вскочила:
- Мне пора.
- Сиди, время детское.
- Нет, нет. Девять часов. Мне пора.
- Я сейчас чайник поставлю. Чаем тебя угощу.
- Чаем? С печеньем? - у Тамары даже ноги подкосились от страха; она села, чтобы унять дрожь в коленках. Вот оно, начинается. Точно так же было у Нинки с химкомбината, еще в Ангарске. Она к одному ходила на квартиру, чаи с печеньем распивала, а потом стала мать-одиночка. "Они в чай специальный порошок подсыпают, - рассказывала Нинка, выйдя из родильного дома. - Раз-два - и ты мать-одиночка".
- Ты чего испугалась? - спросил Алик, глядя на нее. - Я же тебя не съем.
Тамара потрогала рукой пылающий лоб и с трудом выговорила:
- Мне надо на свежий воздух. Голова болит.
На улице она пришла в себя и поклялась, что больше никогда не переступит порога этого дома. Она даже не разрешила Алику проводить ее до засыпушки.
На другой день они пошли в кино, оттуда на танцверанду.
Алика позвал дежурный, он отошел.
Тамара танцевала со всеми, кто ее приглашал, ни одного танца не сидела на скамейке.
К ней подошел Лева, одинокий инженер-строитель. Сбоку выскочил другой ухажер. Они начали препираться, кому танцевать с Тамарой. Тамаре смешно, а они уже друг друга за грудки хватают. Драться начали. Тамара испугалась, спряталась за чьи-то спины. Прибежали дружинники, привели все в порядок, будто ничего и не было - лишь валялась на полу вырванная с мясом пуговица. Ее наподдали ногой танцующие - и все.
Нет, еще не все. Вдруг громко на всю танцверанду:
- Комсомолка Дорошенко, к выходу!
Тамара узнала родной голос, выходит. Он стоит и с ним вся дружина верная.
- Хочешь, чтобы тебе на танцверанду запретили ходить? - это он, конечно, для виду спрашивает.
- Что ты еще мне запретишь?
- Запрещаю грубить мне.
- А еще что?
- Комсомолка Дорошенко, следуйте за мной.
И она пошла за ним, как побитая собачка. А дружина верная осталась следить за порядком.
Они ушли далеко-далеко в тайгу. И тогда он заговорил:
- Выпить хочется. Из-за этой драки настроение испортилось.
Она молчит. Все еще сердится.
- Поздно уже. Магазины закрыты.
Она молчит.
- Где бы достать? - Алик свое тянет.
Ей стало жалко его.
- Давай лотерею пропьем.
Они взялись за руки и побежали.
Зоя была дома.
Они взяли главный приз, раскупорили. Потом выпили вторую бутылку. Алик покопался в призах: пустые портсигары, безделушки, шоколад - ничего такого, что можно было бы выпить.
- Я говорил - надо было покупать четыре бутылки.
- Хватит с вас.
- Эх, гулять так гулять. Зоя, Тамара, берите шоколад. Завтра все возмещу.
Пошли гулять на Ленинградский проспект.
Начал накрапывать дождик. Он отдал ей пиджак. Они гуляли под дождем и вели разговор "за жизнь" - ничего не поделаешь, именно так говорят теперь молодые люди и в Москве, и в Ростове, и в Сибири.
- Главное, быть честным, - говорила Тамара. - Девушке трудно оставаться честной: со всех сторон пристают. А мы ведь слабый пол - так Пушкин сказал.
Он посмотрел на нее, хотел что-то спросить, но не спросил. Лишь сказал:
- Я тебя защищать буду.
- Если человек честен - он уже наполовину счастлив.
- А в чем вторая половина?
- Во второй половине.
- Откуда у тебя такие хорошие мысли?
Тамара встала в позу, сделала глубокомысленное лицо и с выражением прочитала:
Несчастен, кто берет, но не дает взаимно,
Я счастлив оттого, что брал, но и даю.
- Кто это сказал?
- Рудаки, известный таджикский поэт.
- Лауреат?
- Что ты! Жил в десятом веке нашей эры. У них был тогда расцвет культуры.
- Здорово!
- Это я взяла из книги "В мире мудрых мыслей".
- У тебя она есть?
- Я у подруги брала.
- А ты много знаешь. И про жизнь больше моего понимаешь.
- Я же с девяти лет без матери. - И рассказала ему про отца и мачеху, про дом в Ростове, про то, как отец водил ее к нотариусу.
Незаметно оказались у его дома. Он, конечно, позвал ее в гости.
Она отказалась.
- Ты с ума сошел. Первый час. И вообще я могу приходить к тебе только по делам.
- Почему это? Мой дом всегда для тебя открыт.
- А я не могу, - сказала Тамара и села на крыльцо.
Алик вынес одеяло, прикрыл Тамару от дождя.
Вдруг Тамара видит: к крыльцу идет женщина, идет, как в свой дом. Тамара испугалась и тут же узнала Марию Исааковну из проектного института. Оказывается, она соседка Алика, живет напротив, через кухню.
Мария Исааковна остановилась, смотрит на них сверху:
- Чего сидите под дождем? У меня бутылка шампанского есть.
Пошли в дом. Тамара выпила полстакана. Алик еще наливает.
- Алик, мне больше нельзя.
- Почему?
- Я буду пьяная, - и смеется тревожно.
Тамара все-таки выпила - смотрит, а Марии в комнате нет. Тамаре стало весело-весело. Села на тахту, поджала под себя ноги и беспричинно смеется. Алик сел рядом.
- Я хочу тебе сказать...
- Давай лучше за жизнь говорить. Расскажи что-нибудь веселое или грустное.
Они говорили и говорили. Потом Алик вышел на кухню, вернулся с раскладушкой.
- Четыре часа утра. Ты у меня останешься.
Тамара подумала и осталась. Ей было весело и ничуть не страшно. Алик постелил постель, потушил свет.
- Раздевайся. Я не смотрю.
Она юркнула под одеяло как была, не раздеваясь. Лежит в темноте, затаившись, и слушает.
Алик лег.
Она лежит и думает со страхом: "Сейчас полезет. Тогда все". А что "все" - она и сама не знала.
Так и заснула.
Теперь она его совсем не боялась. Бегала к нему, как в свою засыпушку № 5. И подумать только, за все время они ни разу не целовались даже.
Тамара решила подать заявление в заочный институт. Сначала думала на факультет журналистики: теперь мода такая - все идут в журналисты. Алик ее переубедил: "Иди в иняз. Я очень люблю иностранные языки".
Она написала заявление, побежала к Алику за учебником английского языка.
Он подошел к ней.
- Сначала давай поговорим.
- О чем?
- Так дальше продолжаться не может.
- Что - не может? - Она будто не понимала, а у самой туман в глазах сделался.
- Или - или! - сказал он требовательно.
- Что - или? - Она по-прежнему ничего не понимала.
- Или мы расстаемся, или женимся.
- Ах, вот как. Ты жаждешь со мной расстаться?
- Эх, Тамарка, - сказал он с печалью и сел на тахту, - и зачем я только тебя встретил?
Она тотчас перестала притворяться, села рядом с ним на гобелен, приказала жадно:
- Говори!
Он начал с первого дня творения:
- У меня сразу сердце упало, как только я тебя увидел в горкоме. Я не хотел встречаться. У меня строгая программа жизни составлена: университет, потом диссертация. Моя семилетка. А ты все мои планы поломала - за тобой бегаю. Не хотел тебя на воскресник звать, а позвал. Выйду из горкома - надо заниматься. А ноги сами в засыпушку вашу проклятую идут...
Тамара слушала, а в груди у нее прямо от сердца к горлу натянулась тугая звонкая струна, сердце запело на высокой стремительной ноте, а потом вылетело из груди и взвилось к звездам.
Алик уже дошел до современного положения и строил планы на будущее.
- Не могу бороться. Нам надо пожениться, чтобы от учебы не отвлекаться. Будем вместе учиться, вместе к экзаменам готовиться. Что же ты молчишь?
Тамара ничего не ответила, и они стали целоваться. Струна обвилась вокруг ее шеи, захлестнула горло, и она почувствовала, что задыхается, задыхается, задыхается, вот уже совсем задохнулась, умирает, умирает - о боже, о такой смерти можно только мечтать.
Вдруг она увидела над собой чужое воспаленное лицо, и ей стало страшно. Оттолкнула, хлопнула дверью.
Алик догнал ее за углом и молча шагал позади. Она замедлила шаг. Он взял ее за руку.
- Ты мне ничего не ответила, - сказал он.
- Я согласна, - сказала она. - Ты мне очень нравишься. Очень, очень. С первого взгляда понравился. Но мы должны подождать. Сегодня двадцать пять дней, как мы познакомились. Это же мало. Надо проверить свои чувства и потом решить...
Она стала приходить к нему каждый вечер, и они целовались до утра. Им становилось все труднее и труднее. Алика явно не устраивали такие отношения.
- Зачем ты меня оскорбляешь? - спросила она как-то, чуть не плача от жалости к самой себе.
- Я тебя не оскорбляю. А ты меня не любишь.
- Я требую, чтобы ты меня уважал, - сказала она. - Отвернись, - и стала поправлять мятую кофту.
- Ты холодная, - бросил он. - Никогда не думал, что ты будешь такой холодной.
Тамара наконец привела кофту в порядок.
- А теперь проводи меня, - потребовала она.
Он подошел, положил руки на ее плечи:
- Останься.
- Как ты не понимаешь? Я не хочу тебя терять. Поэтому я должна идти.
Нет, он не понимал, хотя это было так просто. Мужчины никогда ничего не понимают, как только речь заходит об их ущемленном самолюбии.
- Ты не сердишься? Не сердись. Все будет хорошо.
- Вот еще, - буркнул он.
Они уже вышли на улицу и шли под дождем.
- Ты холодная. В этом все дело.
Тамара засмеялась.
- Ты думаешь одно, а говоришь совсем другое.
- Ты в этом уверена?
- Сказать тебе, о чем ты сейчас думаешь?
- Попробуй скажи.
- Ты думаешь: "А все-таки молодец Тамарка!"
- Как ты догадалась? - усмехнулся он.
- Вот мы и проверили наши чувства, - сказала она.
- Придешь завтра? - спросил.
- Пожалуй, нет.
- Ну тогда пока...
И они разошлись в разные стороны. Она пошла в засыпушку № 5 - надо войти на цыпочках, чтобы не разбудить подруг, осторожно разложить в темноте кровать, неслышно лечь, а если плакать, то тоже неслышно, чтобы не проснулись подруги.
- Как вы думаете? - допытывалась Тамара. - Правильно я поступила или нет?
Она замедлила шаг и вздохнула:
- Может быть, я была неправа? Может быть, я обидела его, не сумела объяснить? - она задумалась.
Молчал и я, потому что советовать что-либо в таких делах бесполезно.
Мы шли по Ленинградскому проспекту. За этот вечер мы, наверное, раз десять прошли по нему из конца в конец. Дождь перестал, но холодный ветер сделался еще холоднее и то толкал нас в спину, то задувал в лицо. Проспект был почти безлюден, уже давно схлынула волна, выкатившаяся из кинотеатра с последнего сеанса. Фасад с колоннами погрузился в темноту. Лишь окна междугородного телефона светились напротив.
Молчание нарушила Тамара:
- Неужели он не понимает? Я хочу, чтобы у нас с ним было навсегда, на всю жизнь. Конечно, у него были истории: двадцать восемь лет - возраст. А за мной ни одной истории нет. Он прямо спросил: "Ты была с кем-нибудь?" "Что ты, Алик!" Он поверил мне. И я ему верила. Верила ему больше, чем себе. А он не понимает... - Она задумалась...
Потом сказала очень горько:
- А вдруг ему другая понравилась? Я на танцах видела - танцевал с другой.
- А вы?
- Я тоже с другим танцевала.
- Вот видите, - сказал я, потому что не мог сказать ничего другого.
- Я решила - уеду отсюда прочь. Поеду вожатой в лагерь, где мы на воскреснике были. Уже заявление подала. Послезавтра на бюро будут разбирать. А в субботу у нас вечеринка. Зоя со стройкомбината пельмени устраивает. Я уже пай внесла. И он внес.
- Тамара, вы замечательная девушка. Вы даже не представляете, какая вы замечательная девушка.
- Я - несчастная девушка. Вот кто я.
Что я мог на это ответить?
- Уже поздно. И холодно, - сказала она.
Мы свернули с проспекта и пошли в темноте по палаточному городку. Тамара уверенно шла впереди, я двигался за темным пятном ее кофты. Тамара остановилась, я едва не наскочил на нее. Мы стояли у засыпушки.
- Вот я и дома, - сказала Тамара шепотом.
- Мы еще встретимся, - я пожал в темноте ее руку и пошел меж палаток.
Пожар
Спустя неделю, побывав по служебной надобности на соседней стройке, я вернулся в город.
Опять шагаю к засыпушке.
Иду по знакомой тропинке, а представляется мне, как тут шествует Тамара - среди прошлогоднего мусора, мимо куч железного лома, старой рухляди - в светлом капроновом платье, в туфлях спешит она в клуб "Строитель" на вечер "Учись танцевать красиво"; рано утром, чуть свет, в узких облегающих брюках индивидуального пошива, с итальянским платком на голове, торопится на воскресник в лагерь. Она идет среди мусора влюбленная и гордая, счастливая и беспокойная.
Я шел, глядя под ноги, потому что пробираться по неровностям почвы "нахаловки" было не просто даже днем. И вот я подошел к засыпушке. И поднял голову.
Засыпушки не было. На том месте, где она стояла, виднелись жалкие остатки, черное пепелище. Я стоял, не веря глазам своим. Дощатая дверь прогорела насквозь, и я легко шагнул сквозь нее в засыпушку. Там было пусто и сумрачно. Обои на стенах сгорели, под ними проступали обуглившиеся доски. Окно пожелтело и треснуло. Потолок провалился, только черные стропила торчали над головой. Опрокинутый "сервант" с выеденным черным боком, раскладушка с обугленным матрацем, закопченные книги, кастрюли, обгорелая туфля, рукав от платья, спекшийся кусок мыла - огонь сделал свое черное дело по всем правилам. Пахло гарью. Едкий запах щипал глаза. Я выбрался наружу и зашагал по следам бедствия. Сгоревшие ботинки из-под коньков, рваная сорочка, черная, с запекшимся ртом кукла, разбитая сковорода горестная дорога привела меня к соседней засыпушке. Я постучал. Мне долго не открывали. Наконец дверь приоткрылась и показалась Тамара - прямо на нижнюю рубашку накинута телогрейка. Она увидела меня и тотчас захлопнула дверь.
Я стоял долго. Тамара вышла и почему-то виновато улыбнулась.
- Все живы?
- Живы. Только засыпушки нашей нет. - Она снова улыбнулась виновато, и только сейчас я понял, почему она так улыбалась: на ней была чужая кофта, чужая юбка, на ногах несуразного вида ботинки. - Собрала с бору по сосенке. Пойдемте. Даже смотреть на это не хочется.
Пожар начался в три часа ночи: загорелись провода, ведущие к засыпушке. Разбудила девушек маленькая Маринка. "Мама, мама, потуши огонь, - кричала она и плакала, - мне жарко!" Выскочили в чем были. Потом Галя бросилась в огонь и вытащила в охапке весь девичий гардероб: платья, юбки, кофты. Завернули все это в тюфяк, бросили на доски. Собрался народ, приехала пожарная машина. Через полчаса все было кончено. Радуясь, что удалось спасти вещи, они подошли к доскам, развернули тюфяк и увидели, что внутри тлеет огонь. Все прогорело насквозь, только то и осталось, что было надето на девушках.
Тамара кончила рассказ. Следовало задавать вопросы, но я не мог произнести ни слова. Тамара словно угадала мои мысли.
- Вы не думайте, - сказала она, - нам помогли. Мы ведь на весь город прославились. Все к нам приходили. Дали денег из кассы взаимопомощи. Маринку в детский сад устроили. А мы послезавтра перебираемся в общежитие: как только новый дом сдадут. В лагерь я не поеду. Бюро горкома не утвердило мое заявление. Алик был против. И как раз в тот день, когда был пожар, Зоя устраивала пельмени.
- Алик был?
- Конечно. Все было очень хорошо. Мы с ним танцевали, говорили о литературе. Он вышел со мной. Нам было по пути. Он говорит: "Пойдем ко мне". Нет, я не пошла к нему. Он проводил меня, а в три часа ночи пожар. Утром он узнал, примчался на мотоцикле: "Собирай вещи, поедем ко мне". - "А у меня и вещей нет. Одна зубная щетка осталась". - "Тогда бери зубную щетку и сама садись. Поедем!" - "Как же я поеду? Я не могу к тебе поехать". "Ну, говорит, если ты так хочешь, хоть завтра пойдем в загс". - "Спасибо, говорю, я не нуждаюсь в твоих одолжениях". - "Что же ты хочешь?" - "Хочу, чтобы все было красиво". Он обиделся и уехал. Засыпушка сгорела и любовь моя вместе с нею.
- Я думаю, засыпушку можно починить. Стены-то остались. Только крышу новую покрыть. И вообще, Тамара, вы должны...
- Нет, нет, вы меня не жалейте, - торопливо перебила Тамара. - Меня не надо жалеть. Я все равно счастливая. Счастье ведь не в доме. Ведь у меня в Ростове дом есть, но я не хочу... Я сегодня всю ночь мечтала: получу комнату в общежитии. Будет у меня собственная тумбочка. Набью ее книгами и стану учиться. Ой! Это он! - Тамара больно вцепилась в мою руку.
Нас обогнал мотоцикл. Однако это был не Алик, а другой парень. В коляске сидела девушка. Они мчались по Ленинградскому проспекту, и девушка в коляске смеялась и махала рукой подругам, стоявшим у кинотеатра.
Мы медленно шли по Ленинградскому проспекту.
1963
