Бой за станцию Дно

      ЖДУ ОТВЕТА КАК СОЛОВЕЙ ЛЕТА
      По небу летел самолет, нарисованный на марке, "ракета" плыла по реке, конверты порхали над городом, вот какая была эта картина, перед которой стоял Сычев.
      - Здравствуйте, Сергей Андреевич, - сказала девушка сквозь дежурное окошко, обращаясь к Мартынову.
      - Нам телеграмму отправить, Люда, - сказал Мартынов.
      - Сначала телефон, - потребовал Аркадий Сычев.
      В кабине пахло перекисью водорода. Спотыкаясь на кодовых цифрах, Аркадий Миронович наконец-то прорвался к родному номеру: 280-06-13. Как ни удивительно для такой глуши, соединение случилось сразу же, потом пошли бесконечные длинные гудки.
      Аркадий Миронович мог себе думать, что именно он удрал из дома, а как на самом деле, это бабушка надвое сказала.
      Гудки продолжались. Аркадия Мироновича осенило: Вероники нет дома.
      Увы, привилегия ухода дана только нам, мужчинам. Женщина не смеет оставить очаг. Она есть великий дневальный.
      - Я слушаю, - сказала Вероника.
      - Прости, я тебя не разбудил? - спросил он с облегчением.
      - Что ты, милый, - отвечала она. - Я специально дежурила у телефона.
      - Я звоню из Белореченска!
      - В какой это стране? Видно, большая разница во времени.
      - Если ты этого не знаешь, то передай Васильеву, что его телеграмму я получил. Пусть присылает передвижку, материал будет.
      - Нашел свою боевую подругу? Желаю удачи.
      Он не выдержал первым. Он всегда не выдерживал, когда она так говорила.
      - Вика, ты не можешь говорить человеческим языком?
      - Я вторую ночь живу на таблетках, откуда быть человеческому языку? она еще медлила, но уже из последних сил.
      - Прости меня, - сказал он.
      - А дальше как? - спросила она.
      - Прости меня, дурака старого. - Таким образом ритуал был исполнен.
      - Спасибо, милый, видно, фронтовая обстановка действует на тебя благотворно. У меня глаза слипаются, привались ко мне.
      - Только не вздумай вступать в переговоры с Васильевым. Я тебе запрещаю категорически.
      - Ты отстал от жизни, дорогой. От Васильева теперь ничего не зависит. Учти, это не телефонный разговор. Целую.
      Аркадий Миронович вышел из кабины, полный героических замыслов.
      - Дай мне монет. Будем звонить Юре. На той неделе прилетает Глен Гросс, включаю Белореченск в маршрут поездки. Ты показываешь нам, как ты обрисовал свой город, закупаем твои работы на корню. Параллельно договариваюсь с Юрой, устраиваем твой вернисаж в Москве. Где ты хочешь? На Кузнецком мосту? Соглашайся на Кузнецкий мост, старик, а то Юра передумает. На Манеж ты пока не тянешь. Но не отчаивайся - у нас с тобой все впереди. У тебя-то холсты есть нормальные? А то все темпера на стене, темпера на камне, этак нам вертолетов не хватит. Что же ты молчишь, старик?
      Они дошли до машины, которая стояла на углу. Сергей Мартынов упал на скамейку, обхватил голову руками.
      - Меня нет, понимаешь? - вскричал он отчаянно. - Я был - и меня не стало. Что у нас впереди? Чем ближе к пределу, тем сильнее хочется пройти сквозь него. И вот приходит миг, когда все кончается. Я все забыл - какая мука! Шесть лет писал картину и бросил - нет конца. Не могу вспомнить ни одного молодого лица, не могу, не могу!
      5. Сорок четвертый ветеран
      - Перемести сюда. Здесь на самом виду.
      - Примерили. Правее, чуть правее. Так. Хорошо.
      - Давай гвоздики.
      - У меня кнопки. С трудом раздобыл, проявил красноармейскую находчивость.
      - Держи, я буду крепить.
      - Кажется, в порядке. Отойди назад, проверь на горизонтальность.
      - Не шелохнется. Можешь читать.
      ВЕТЕРАН № 1
      Орган Совета ветеранов
      122-й Стрелковой
      Дновской бригады
      20 сентября 1984 года
      БОЙ ЗА СТАНЦИЮ ДНО
      В январе 1944 года войска 2-го Прибалтийского фронта перешли в решительное наступление, продолжая освобождение родной земли от фашистской нечисти. Преследуя отступающего противника, 122-я Стрелковая бригада 21 февраля 1944 года вышла в район города и станции Дно.
      Этот крупный железнодорожный узел имел важное стратегическое значение, на картах он значился как "Дновский крест", ибо здесь пересекаются железные дороги Псков-Бологое и Ленинград-Витебск.
      Любой ценой враг стремился удержать этот участок фронта. На наших бойцов и офицеров обрушился шквал артиллерийского и минометного огня. Продвижение замедлилось, части залегли за насыпью.
      И вот здесь во всю силу проявился организаторский и командирский талант нашего комбрига полковника С.С.Шургина. Обладая незаурядным аналитическим мышлением, изучив сложившуюся обстановку, комбриг принимает решение атаковать немецкую оборону с помощью танкового десанта. Каждому подразделению были поставлены конкретные задачи.
      По сигналу ракеты все неудержимо двинулись вперед, только вперед - на врага. Многие солдаты и командиры подавали заявления с просьбой о приеме их в партию. Перед боем они писали записки, чтобы в случае их гибели в бою считать их коммунистами. Таков был высокий настрой и душевный порыв бойцов и командиров бригады.
      В 14 часов 23 февраля при поддержке бригадной артиллерии и полка РГК, а также танкового десанта наши батальоны овладели населенным пунктом Каменки и прорвались к перекрестку железных дорог у станции Дно-2. Впереди шел первый батальон, возглавляемый отважным капитаном С.А.Мартыновым. Командир батальона был тяжело ранен, но не покинул поле боя до тех пор, пока не был выполнен боевой приказ. Наш разведчик А.М.Сычев спас жизнь своему товарищу, автору этих строк, вытащив его, раненого, с поля боя на плащ-палатке.
      Полковник С.С.Шургин вел головную группу танков. После того, как был ранен командир первого батальона, в цепи наступающих произошла заминка. Танк командира бригады успешно преодолел железнодорожную насыпь, увлекая за собой наступающих.
      К исходу дня станция Дно-2 была в наших руках. А назавтра столица нашей Родины Москва залпами из 124 орудий салютовала доблестным войскам, освободившим город Дно. 26 февраля приказом Верховного Главнокомандующего нашей бригаде было присвоено почетное наименование "Дновская".
      Нас ждали новые кровопролитные бои.
      (продолжение следует)
      П.Юмашев, ветеран войны и труда,
      бывший разведчик 122-й Стрелковой
      Дновской бригады.
      ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДОРОГИЕ ГОСТИ
      Необычно торжественно выглядел вчера вокзал нашего орденоносного города. Задолго до прихода московского поезда сюда пришли представители общественных организаций и коллективов трудящихся.
      Необычность момента словно поняла природа. Всю ночь лил дождь, способный омрачить радость встречи, но перестал буквально за полчаса до ее начала.
      Вот и поезд. На перрон вступили десятки фронтовиков во главе с комбригом-122, полковником С.С.Шургиным. Многие из них не виделись со дня Победы. Начались объятия, восклицания: "А ты помнишь?" и слезы радости.
      Время посеребрило виски стойких и отважных парней и девчат того далекого грозного огненного времени сороковых годов, но не отняло у них боевого задора, доброты души, трудового энтузиазма.
      Гостей на перроне тепло приветствовали горвоенком А.Н.Кузьменок, секретарь горкома ВЛКСМ Н.Веселовская. Выражая волю и сердечное желание горожан, они единодушно заявили: "Добро пожаловать на гостеприимную белореченскую землю". В честь этой знаменательной встречи на здании вокзала была открыта картина, написанная нашим художником С.А.Мартыновым, где художник тепло и живо изобразил панораму нашего города. Прибывшим были вручены букеты живых цветов.
      П.Беляков, сын ветерана.
      В этот момент Аркадий Миронович заметил ветерана войны и труда Павла Юмашева, выходившего из своего номера в коридор. Бодро размахивая здоровой рукой, Юмашев приближался, не догадываясь о грядущей беде.
      Аркадий Миронович сделал стойку.
      - Кого я вижу! Никак знакомая личность.
      - Здравствуй, Аркадий Миронович, - ответствовал Юмашев, сияя.
      - Ба! - удивился Аркадий Миронович, заглатывая Юмашева взглядом. - Да это же наш Нестор, наш летописец. Певец Славного пути.
      - Пишу продолжение, - поделился творческими планами Павел Юмашев. Завтра будет во втором номере "Ветерана".
      - Паша, если ты мне друг, ответь честно: ты какой рукой пишешь, правой или левой?
      Вопрос чисто риторический, ибо у Юмашева вообще одна рука. Он и показал ее Сычеву, несколько настораживаясь, это была левая рука. А правая осталась на реке Великой.
      - Хорошо, я тебя понял. Тогда скажи мне, Павел, только честно: ты в желтой прессе не работал?
      - За кого ты меня принимаешь? - искренне обиделся Юмашев. - Я уже пять лет на заслуженном.
      - Ну тогда я тебе скажу, ну тогда я тебе выдам, - Аркадий Сычев пылал законным негодованием под кислый запах ресторанной солянки, стойко державшийся по всем этажам. - До каких пор это будет продолжаться, я требую немедленного опровержения в печати. Не спасал я тебя, не спасал, не тащил на плащ-палатке, там же снег был по колено, на плащ-палатке вообще не вытащишь, а тогда у нас были волокуши, на них и таскали раненых. Я тебя, дурака, не спасал, я в обозе сидел, у меня свидетели есть. Мне надоело быть спасающим. Мотив спасения не для меня, я завязал, понимаешь? Они рыдают у меня на груди, и я должен их спасать. Я за свою жизнь стольких спас - две роты. Не хочу! Не могу! Я устал вас всех спасать, понимаешь, устал! Мои спасательные ресурсы иссякли. Я хочу отдохнуть от амплуа спасителя. Спасайтесь сами. Я же вчера тебя честно предупредил: не помню. Значит, это был не я.
      - Кто же тогда меня спас? - растерянно спрашивал Юмашев, неумело обороняясь в полутемном углу коридора.
      - Это твоя проблема, вот и занимайся ею вместо того, чтобы писать отсебятину.
      - Неужто Юсуп Джумагазиев? Так он в Латвии погиб, до него мое спасибо не дойдет.
      - Вот так сказанул, - полыхал Аркадий Миронович. - Так и пойдет теперь: будем приписывать себе подвиги мертвых?! Они-де не возражают и не возразят. Это же мародерство. Ты только представь себе, куда может завести такая концепция.
      - Ну ладно, Сыч, не сердись. Напутал я, прости, хотел как лучше. У нас ведь всегда так: хотим как лучше, а выходит в обратную сторону. Такие мы люди. Я же вообще практически без сознания был, мне тогда бедро прошило, кто меня тащил, на чем тащил? Откуда мне помнить?
      Аркадий Миронович неохотно добрел: я требую опровержения, я к полковнику пойду. Я буду ставить вопрос шире: имеем ли мы право на славу мертвых?
      - Насколько мне помнится, кроме славы было обещано кое-что другое.
      Перед ними стоял Сергей Андреевич Мартынов, без вчерашней авоськи с пивом, зато при утреннем лоске, в темном выходном костюме с колодками орденских ленточек и при парадном протезе, создающим иллюзию полной цельности и гармонии.
      Итак, первый батальон был в сборе.
      Друзья обнялись и без долгих слов скрылись в шестнадцатом номере, где, по всей видимости, хранилось то, что было обещано, ибо через четверть часа они снова появились в коридоре, еще более посвежевшие и энергичные.
      Перед боевым листком "Ветеран" (первый выпуск), вывешенным в коридоре, толпились редкие читатели. На нашу героическую тройку уже начинали поглядывать.
      - Завидую тебе, Сергей, - с чувством сказал Аркадий Миронович. - Ты есть дважды упомянутый.
      - В штаб! В штаб! - неудержимо выкрикивал Павел Юмашев.
      Полковник Шургин занимал "люкс" в конце коридора. В дальней комнате стояли две кровати, а в первой гудел штаб. Семен Семенович Шургин "висел" на телефоне. Подполковник Неделин диктовал писарю Рожкову план мероприятий, то и дело выбегая в коридор в ожидании чего-то важного. Представители трудовых коллективов Белореченска стояли в очереди к полковнику.
      - Товарищ полковник, разрешите доложить. Командир первого батальона капитан Мартынов явился в штаб для прохождения дальнейшей службы.
      - Здравствуй, Сергей Андреевич, - полковник Шургин поднялся, придерживаясь за поясницу, но тут же освободил руки и раскинул их для объятия. - Снова будут слезы радости. Я знал, что ты придешь, дорогой. Из поисковой группы мне сообщили, что ты живешь в Белореченске, вот я и ждал тебя. Будешь нашим сорок четвертым ветераном.
      - Так точно, товарищ полковник, есть быть сорок четвертым.
      - Да ты садись, Сергей Андреевич, в ногах правды нет. Смотри, как штабные крысы с утра пораньше засели за свою писанину. Помнишь поговорку: "Солдат спит, а служба идет". Орден догнал тебя в госпитале?
      - Вроде догнал. Правда, получил его позже, в сорок восьмом году.
      - Я старый солдат, представляю, что тебе пришлось пережить. Притом выходит, что я послал тебя на эти испытания, отдав приказ по телефону: "Взять сараи!" Но моей вины перед тобой нет.
      - Что вы, Семен Семенович, - замахал руками Мартынов.
      - Подожди, не перебивай старшего по званию и возрасту. Ты был у меня самый старый комбат в бригаде. Но не мог я тебя жалеть, не имел права. Именно потому, что ты был лучший, ты и пошел вперед. Ну, а про ногу - кому как повезет. После тебя четыре комбата перебывало на твоем месте, троих убило, а четвертый дошел до победы. Как и мы с тобой. Приглашали его, почему-то не приехал. Вот мы с тобой оба командиры, - задумчиво продолжал Семен Шургин. - А как я тебя учил - помнишь? Что должен в первую очередь сделать командир для своего солдата?
      Сергей Мартынов отвечал без запинки:
      - Накормить его и обогреть, а после можно и три шкуры содрать.
      - Смотри-ка, помнит, - восхитился Шургин. - А я ведь ошибался тогда. Сорок лет спустя постиг истину.
      - Насчет трех шкур? - предположил Аркадий Сычев, остающийся во всех случаях демократом.
      - В другом, Аркадий Миронович, - продолжал Шургин, отстраняя рукой зазвонивший телефон. - Накормить - раз! Обогреть - два! Все правильно. Но этого мало солдату. Этого недостаточно для победы. Солдата надо еще наградить. Тогда он в бой ринется. Но знаю: мало мы орденов давали. Я бы сейчас всех одарил.
      - Слышал я, к сорокалетнему юбилею всех ветеранов наградят, - умело вставил Павел Юмашев.
      - А это, разведчик, не твоя забота, - отрезал Шургин. - Как партия решит, так и будет. Потому что и на войне, и сейчас партия есть настройщик наших душ.
      - Кстати, товарищ полковник, - Аркадий Миронович отважно выступил вперед. - Я заявляю самый решительный протест по поводу...
      Аркадий Сычев не успел закончить. Распахнулась дверь. В комнату робко втиснулись мальчишки и девочки в ослепительных белых рубашках и красных галстуках, возглавляемые стриженым пареньком в очках. Он был лет десяти, не больше того, поджарый, тонконогий очкарик с ярковыраженной способностью руководить массами. Подполковник Неделин дирижировал детским ансамблем, очкарик чутко улавливал команды. Неделин дал знак: начинайте.
      - Здравия желаю, товарищ полковник, - доложил очкарик, отдавая пионерский салют. - Мы из восьмой школы.
      - Вы к нам или за нами?
      - Мы к вам за вами, - бойко отвечал руководитель делегации. Расходитесь в стороны, ребята. Три-четыре!
      Хор мальчиков:
      Воинам армии славных побед
      Наш молодой пионерский привет!
      Мы помним вас, герои, поименно
      И заверяем в светлый мирный час,
      Что мы стоим под вашими знаменами,
      Всегда во всем равняемся на вас.
      Пионеры разбежались по комнате и вручили каждому из нас цветные открытки со стихами. Я молча наблюдал за своими героями. Они были растроганы.
      В комнату вкатился серый обтекаемый шарик, обвешанный фотоаппаратами. Это был фотограф, снимавший нас вчера. И голова у него была обтекаемым шаром, и тело шариком, даже рыжие туфли на ногах были обтекаемыми.
      Кажется, фотограф не ожидал увидеть здесь Мартынова, потому что с опаской поздоровался с ним и скорехонько перекатился к полковнику, докладывая, что принес пробу, а к обеду готов сделать все остальное, да вот не знает, сколько экземпляров.
      Фотография пошла по рукам.
      Мы стояли в три ряда тесно и слитно, глядя прямо перед собой, а это означало, что мы смотрели в собственное прошлое: оно у каждого свое - и общее для всех нас.
      - Хорошая память для внуков, - сказал один.
      - Как раз солнышко выглянуло, - сказал другой.
      Сергей Мартынов заглянул в наше прошлое сбоку - и ничего не сказал: его там не было.
      - Так сколько же, товарищ полковник? - мурлыкал обтекаемый шарик.
      - Я возьму три. А ты, Неделин?
      - Тоже три. Словом, делайте нам пятьдесят штук.
      - А вы гарантируете реализацию? - продолжал подкатываться фотограф.
      - Какая ваша цена? - спросил Шургин хмуро.
      Шарик заколыхался, желая, видимо, закатиться под диван. Наконец оборотился лицом к Мартынову.
      - Сергей Андреевич, подскажите мне. Как по-вашему, сколько?
      - Почему вы меня об этом спрашиваете, Ван Ванович? - буркнул Мартынов. - Это ваше личное дело.
      - Как это верно. Исключительно расходы! Бумага, проявитель и закрепитель, словом, химикалии, разумеется, плюс пленка, - слова шариками перелетали по комнате, отскакивая от стен и не задерживаясь в ушах. - Таким образом исключительно по себестоимости. Шестьдесят четыре копейки, объявил он.
      - Сойдемся на пятидесяти, - брезгливо предложил полковник. - Это же для ветеранов.
      - А накладные расходы, - вскричал Ван Ванович, показывая, что у шарика есть острые зубки. - Я даю лучшую немецкую бумагу, самый стойкий химикалий. Согласен на шестьдесят, - кончил он плаксиво, словно воздух из себя выпустил.
      - Вот вам, Ван Ванович, держите, - с этими словами Аркадий Миронович достал из бумажника деньги и протянул их фотографу, мигом воспрянувшему при виде трех бумажек, развернувшихся веером в руке Сычева. - Спешите. Надо успеть к обеду.
      Аркадий Миронович сам не ожидал от себя такой прыти. Тут же пожалел о пропавших бумажках, но дело было сделано, обтекаемый шар с довольным урчаньем укатывался по коридору. Аркадий же Миронович скромно принимал слова благодарности.
      В комнату впорхнуло видение из предвечернего сна, и видение не простое, а с розовыми крылышками, то ли пелеринка такая, то ли просто небесный дар. И розовая шляпка на голове, не столько крылатая, сколько взлетающая. Голос ангельский - и вместе с тем вполне земной, как они умудряются достигать этого, ума не приложу.
      Да и не следует нам понимать.
      - Товарищ полковник, разрешите доложить, - пропел земной ангелочек. Развезла четыре группы по предприятиям. С восьмой школой получилась накладка: вы пошли к ним, а они к вам.
      - Это ничего, Наташа, - миролюбиво заметил полковник. - На фронте тоже так случалось. Мы пришли на место, а противника нет... Надеюсь, в вашем случае это не будет иметь трагических последствий?
      Наташа Веселовская сделала большие глаза:
      - Все очень серьезно, товарищ полковник. Может сломаться расписание.
      Семен Семенович Шургин засмеялся, любуясь Наташей:
      - Вот видите, какие страхи у молодого поколения. Как-нибудь школа номер восемь переживет этот слом. Что у вас еще? Ведь по глазам вижу - есть хорошие вести.
      - Далее. Прощальный банкет состоится, как было намечено, в баре "Чайка", там очень уютно, вопрос согласован, субсидии утверждены, мы потом с вами разработаем меню, и еще одно, - Наташа замялась, перебирая ножками и вспархивая розовыми крылышками.
      - Я слушаю, говорите, - подбодрил полковник Шургин. - Тут все свои. Наверное, это о Четверухине?
      - Так точно, - с облегчением отозвалась Наташа. - Вчера выступал. И сегодня. Но у него не получается. Все плачет и плачет. Выйдет вперед, скажет два слова: такая честь! - и давай плакать.
      - Значит так: сержанта Четверухина с программы снять и направить его в двадцатую комнату к майору Харабадзе, он уже осмотрел 12 человек, пусть поможет Четверухину. У нас впереди много дел, и плакать, даже от радости, нам еще рано.
      - Слушаюсь, - отозвалась Наташа ангельским голосом.
      Рядом возник другой голос, не менее ангельский.
      - Семен Семенович, я его уложила.
      - Кого?
      - Лешу Четверухина. Он переволновался. Дала ему седуксен. А то все плачет и плачет. Наконец-то заснул.
      Вровень с Наташей стояла наша Роза Красницкая, героиня наших фронтовых романов, а романы были скорострельные, как пулемет, и Роза была прекрасной, как ангел, а ведь ангелы не стареют - не так ли?
      Вот они стоят вровень. Наташа в кокетливой пелеринке, в модной шляпке, и наша Роза-смотрите, смотрите - в гимнастерке и кирзовых сапогах, на поясе широкий офицерский ремень, какая она подтянутая, ладная, улыбчивая, а талия-то, где талия? Там, где талия, все сомкнулось, одна воздушность, видимость, глаз не оторвать. Выше талии идея. Ниже талии - страсть! Вот что такое Роза Красницкая, наша мечта и наша любовь. Роза, Роза, сколько воинов ты спасла под огнем?
      - Смотрите, а ведь они похожи, - заметил полковник Шургин. - И рост, и стать. Вам не скучно с нами, Наташа?
      - Что вы, товарищ полковник. Все страшно интересно. Мы просто не думали, что это будет таким волнующим. Жора Маслов, наш активист, выразил общее настроение, сказав: "Это не хуже, чем диско".
      - Уж мы специально старались для Жоры, - не выдержал Аркадий Сычев, посчитавший, что задет не только он один.
      Но Наташа Веселовская свое дело знала.
      - Аркадий Миронович, - пропела она. - Вы тоже наш ветеран?! Какая приятная неожиданность. Надеюсь, вы дадите интервью для нашей газеты, я сейчас же дам команду. И вообще, почему бы вам не показать по телевидению это прекрасное и волнующее мероприятие? Или мы хуже других? - И сделала позу, вскинув обе руки и показывая себя всю - смотрите, какая я розовая, небесная, разве я не достойна всесоюзного экрана?
      Павел Юмашев рубанул сплеча единственной рукой:
      - Давай, Сыч, показывай нас по блату. Ради чего мы тебя в бригаде держали?
      Полковник Шургин плечами пожал, давая понять, что не возражает против показа.
      До сих пор остается неясным, почему Аркадий Миронович ничего не сказал про телеграмму Васильева и про то, что он уже дал команду прислать передвижку для организации передачи? Вряд ли мы получим ответы на эти вопросы. Видимо, у него имелись свои соображения. Поэтому Сычев отвечал дипломатично: он-де программами не ведает. Но такие передачи планируются заранее, телевидение искусство синтетическое, на пальцах ничего не покажешь, нужна аппаратура, техника, нужны операторы, режиссеры, осветители, монтажеры, надо искать в киноархиве документальные кадры военных лет, вот если бы нам удалось найти съемки боев за город Дно или что-то в этом роде. Давайте сообща подумаем, что можно сделать, а он, Аркадий Миронович Сычев, окажет всяческое содействие, для него это тоже высокая честь и так далее.
      Словом, телевидение нам не светило.
      - Если нам к вчерашнему вопросу вернуться, - задумчиво предложил подполковник Неделин, - мы тут прикинули с товарищами: можно организовать групповую картину.
      При слове картина Сергей Мартынов резко встрепенулся, до того он внимательно слушал и прилежно молчал.
      - Скорее, групповой портрет, - взволнованно начал он. - Я так вижу боевых друзей, мы ветераны, и такими должны остаться. Но как вы сами хотите? На манер "Ночного дозора" или в каком-то другом виде?
      Аркадий Миронович выступил вперед, кладя руку на плечо Мартынова. Он нисколько не удивился, услышав от Мартынова о "Ночном дозоре", казалось, так и надо было, оба взволнованны, и это естественно в такое утро.
      - Пойми, Сергей, - начал Аркадий Миронович. - Никто не ограничивает твою творческую свободу. Как ты увидишь, так и будет. Собственно, мы вообще ни при чем...
      - Как ни при чем? - сбивчиво говорил Сергей Мартынов. - Я всех хочу нарисовать. Мне нужен не только фон, мне требуется натура. - Повернулся к полковнику. - Я сделаю, Семен Семенович, я нарисую, можете не сомневаться, я же здесь двадцать два года в школе номер восемь учителем рисования проработал, а теперь на вольных хлебах, меня в городе все знают, я могу и на холсте, и на стене, но на стене лучше, использую темперу, все русские иконы написаны темперой, я давно уже думал, пробовал, эскизы имею, а потом бросил, нет у меня завершающей точки, вы приехали, должна появиться.
      - Смотри-ка, ты, значит, художник, - с удовольствием протянул полковник Шургин, приостанавливая сбивчивую речь Мартынова. - И портреты можешь?
      - Вы не волнуйтесь, Семен Семенович, - торопился Мартынов. - Я бесплатно сделаю, совершенно бесплатно. Без учета себестоимости, как этот живодер, он у меня еще попляшет. Мне от вас потребуется только одно.
      - Проси, - сказал Шургин. - Все, чему мы можем посодействовать, будет исполнено.
      - Краски? - догадался младший лейтенант Рожков, привставая с дивана.
      - У Сергея Андреевича прекрасная мастерская, там все оборудовано, заметила Наташа Веселовская. - Правда, сама мастерская старовата, но мы сейчас думаем по этому вопросу.
      - Все есть, все, - нетерпеливо подтвердил Мартынов, протягивая руку к полковнику. - Мне нужны ваши фотографии.
      - Да вот же она, совсем свежая. - Шургин указал на фотографию, которая к тому моменту оказалась лежащей перед ним на столе.
      - Не то, не то! - Сергей Мартынов безнадежно взмахнул рукой. - Мне необходимы фотографии военных лет.
      - Сказанул. Откуда мы их тебе возьмем? - удивился подполковник Неделин. - Нас тогда не фотографировали. Мы воевали, а не позировали.
      - Весь мой личный архив в Пруссии сгорел, - сказал полковник Шургин.
      - У меня была такая малюсенькая, как от партбилета, - сказал младший лейтенант Рожков. - Но она дома, в Новосибирске.
      - У меня тоже ничего нет, - сказал Николай Клевцов, качая головой. Откуда?
      - А у тебя? - Мартынов повернулся к Сычеву.
      - Что-то есть. Сорок пятый год, уже после войны, в штатском, - Аркадий Миронович пожал плечами. - А фронтового ничего.
      - Вот, вот, я предвидел, - путанно торопился Сергей Мартынов. - Где высшая мысль, откуда ее взять? Сбивается замысел. А если ее нет, тогда и победы нет, старуха говорила, где они, молодые, в земле лежат. Но я все равно сделаю, товарищ полковник, я обязан, перед вами тоже, но в первую очередь перед ними, которые в земле лежат, я сделаю, дайте мне срок два дня, вот увидите.
      Мы и опомниться не успели, как Сергей Мартынов, крепко сжав кулаки, с напряженным бледным лицом, выходил из комнаты, выкидывая вперед протезную ногу. Это было похоже на бегство, но вместе с тем такой уход казался неизбежным, во всяком случае, никто из нас не удивился, мы приняли все это как должное.
      - На комбата-один мы можем положиться, - уверенно заявил полковник Шургин. - А это что? Не взял, выходит?
      Сброшенная кем-то со стола фотография валялась на полу.
      6. Рисунок с натуры
      Позднее Сергей Мартынов рассказывал, что это было как землетрясение, как обвал. Ему показалось, будто дом качнулся и уплыл из-под ног, но он тут же понял, что это удар внутренний и к окружающему миру отношения не имеет. Но что именно его ударило изнутри, он тогда еще не знал. Одно было несомненно: скорее в мастерскую, к своей картине. А как быть дальше, когда он окажется один на один с картиной? Это не имело значения, потому что удар был, он и подскажет, что делать дальше. Это был удар длительного действия.
      Сергей Мартынов не помнил, как добрался до мастерской, как сбросил простыню со стены и начал писать. Он вообще не помнил того, что было в последующие два дня. Приходила жена Клавдия, приносила еду, готовила краски, он ел или не ел - он не помнил, не мог бы восстановить последовательности своих действий и всей работы. Спал ли он? Неизвестно. Не зацепилось в памяти. Но, кажется, курил, потому что окурков на полу обнаружилось много, особенно по углам. О чем рассказала обглоданная нога курицы, также догадаться нетрудно. Но куда девалась начатая пачка чая, если электрический чайник оказался неисправным и его нельзя было включить в сеть. Об этом можно только гадать.
      Главный свидетель - сама картина. Вот она - нависла перед всеми нами. Она расскажет обо всем, что недосказано. Она расскажет нам, о чем страдал художник.
      - И тут я увидел, что она закончена, - говорил Сергей Мартынов. Больше ни мазка, ни единой черточки. Я и не знал, что она закончена. Она сама мне об этом сказала. Шепнула на ухо: я готова. И я побежал за вами. Бегу и думаю: как же все это у меня получилось? Сам не понимаю. Чтобы картина со мной разговаривала - такого никогда не было.
      Впрочем, все это произошло потом, забегать вперед никто не обязан, более того, такое забегание вообще противопоказано. Мы люди военные и потому наша функция: соблюдать последовательность - во всем! - в накоплении материала, пересказе, при обсуждении и после него.
      Итак - не отставать от событий, но и не высовываться вперед.
      Что же было за эти двое суток?
      А было то, что никто не знал, куда запропастился Сергей Мартынов. Пробовали обратиться к Аркадию Мироновичу, который похвалялся тем, что был у Мартынова в мастерской, но Аркадий Миронович делал таинственное лицо и по секрету сообщал, что Сергей Мартынов просил его не беспокоить. На деле же Аркадий Миронович сам умирал от желания узнать, куда пропал Мартынов и что с ним. Секрет же состоял в том, что Аркадий Миронович действительно был ночью в мастерской Мартынова, но начисто забыл - где это? Ведь они ехали в инвалидной машине, петляя по улочкам, где-то в центре, совсем близко, рукой подать, да вот, выскользнуло из памяти.
      Конечно, можно было справиться о местонахождении мастерской у фотографа Ван Вановича, который за это время не раз прокатывался ловким шаром по коридорам, но было как-то неловко и тут расписываться в незнании. Аркадий Миронович решил: узнаю у Наташи Веселовской, но та куда-то задевалась.
      Словом, Аркадий Миронович в очередной раз прикладывал ладонь правой руки к лицу и озирался как бы украдкой.
      - Скажу по секрету. Комбат-один работает над картиной. Это будет нечто.
      - Нельзя ли посмотреть? Хоть бы одним глазком.
      - По секрету. Приказано не беспокоить.
      Таким образом, приближался назначенный срок, все шло по программе. Поскольку же приход и тем более уход Мартынова в программу включен не был, то и наш интерес к нему начал постепенно ослабевать.