Реквием по Хомо Сапиенс (№3) - Экстр

— Ты все еще мог бы убежать, — тихо сказал ему Эде под гул голосов и стук посуды. Данло держал образник на коленях, улыбаясь остротам и предостережениям Эде, которые тот вставлял между переводимыми фразами. — Погляди, как они обжираются — раздулись, как клещи! Если ты побежишь к своему кораблю прямо сейчас, кто тебя догонит?

Сайни в большинстве своем действительно поглощали неимоверное количество еды. Многие уже лежали навзничь на своих шкурах, держались за животы и стонали. Другие удовлетворенно рыгали, ковыряли щепочками в зубах и вели застольные беседы. Рейна Ан, окинув взглядом свой сытый народ, решила, что настало время для священного черничного пива. Получив согласие Ки Лина и Фей Янга, она подозвала своего внука Кийо Су, юношу, который постоянно улыбался, чтобы скрыть свою нервозность. Кийо Су, в свою очередь, созвал всех юношей деревни, и они вскоре вернулись с мехами священного пива. Сайни встретили их с величайшей готовностью. Юноши стали обходить костры, и все пирующие — мужчины, женщины и дети — подставляли им деревянные чаши. Закончив обход, Кийо Су и другие наполнили собственные чаши и повернулись лицом к старейшинам.

— Мы пьем за красоту Бога, — своим скрипучим голосом провозгласил Фей Янг. — Да будут красивыми все его творения.

Сайни, следуя примеру Фей Янга, приложились к своим чашам. Данло вместе со всеми выпил глоток крепкого пива, густого, горьковато-сладкого. Продолжая держать чащу у подбородка, он вдыхал аромат черники, смотрел на Фей Янга и ждал.

— Мы пьем за красоту мира, — сказала Рейна Ан. — Да будет он весь красивым.

Затем настал черед Ки Лин Шанга, и он произнес:

— Мы пьем слезы Бога. Да будут столь же красивыми и наши слезы.

Так оно и шло, пока каждый старейшина справа от Фей Янга не произнес свою строку из Ясы. Они закончили, и поскольку первым слева от Фей Янга сидел Данло, говорить выпало ему. Никто не ожидал, что и он захочет произнести свое слово: он не был ни старейшиной, ни даже одним из сайни. Поэтому все удивились, когда он поднял свою чашу и сказал сильным, звонким голосом:

— Мы пьем музыку мира. Да будут красивыми все наши песни.

Он задержал на миг дыхание, чувствуя слабость в животе, и посмотрел на Фей Янга. Ошеломленные сайни притихли, и пить никто не стал.

— В Ясе этого нет, — тихо заметил наконец Ки Лин.

— Должно быть, — сказал Данло, — ибо это правильные слова.

Тут старый Фей Янг гневно повернул к нему голову и сказал: — Другие, которые называли себя Архитекторами, тоже думали, что могут говорить нам о Боге.

Все жители деревни, неподвижно замерев на своих шкурах, смотрели теперь на Фей Янга, как будто ждали сигнала.

— Но я никогда бы не осмелился говорить кому-то о Боге, — сказал Данло.

— Значит, ты явился на нашу Землю не за этим? — спросила Рейна Ан.

— Нет.

— Не за тем, чтобы говорить нам о человеке по имени Эде, который сделался Богом и Владыкой Вселенной?

— Нет. Право же, нет.

Рейна указала на образник с голограммой Эде, замершей так же, как и все вокруг. Эде молчал и не смотрел на Данло.

— Значит, ты не веришь, что этот гадкий идол есть Бог?

Данло взглянул на пухлогубого, кривозубого, черноглазого Эде, чья лысая голова казалась слишком большой для его тела. Программы Эде, должно быть, работали на полную мощность, пока он переводил это оскорбление в собственный адрес.

— Он не более Бог, чем ты или я, — с улыбкой ответил Данло. — Не более, чем грязь у меня под ногами.

Не более — но и не менее, добавил он про себя.

Его ответ, похоже, смягчил Фей Янга. Тот важно кивнул и спросил:

— Если ты прибыл на нашу Землю не для того, чтобы говорить нам о Боге, какова тогда цель твоего путешествия?

Какого бы ответа он ни ждал, слова Данло явно привели его в изумление.

— Мой народ умирает от страшной болезни, и я должен найти средство от нее.

Данло стал рассказывать об алалоях и губительном вирусе, и это, казалось, еще больше смягчило Фей Янга. За свою долгую жизнь старец видел много горя, и его внуки умирали от легочной горячки и других недугов. Кроме того, он, как и любой сайни, понимал, как легко может исчезнуть из мира целый народ.

— Мне жаль, но я не знаю лекарства, которое могло бы помочь твоему народу, — сказал Фей Янг. — Я никогда не слышал о такой болезни.

— Мне тоже жаль, — сказал Данло.

— Даже в Ясе ничего не говорится о таком лекарстве.

Данло промолчал, глядя на свою флейту.

— В Ясе ничего не сказано и о музыке, о которой говорил ты.

— Разве?

— По-твоему, я не знаю Ясу? — с обновленным гневом осведомился старец, и жилы у него на шее натянулись, как струны арфы. Это был опасный момент, но еще не тот, которого ждал Данло.

— Разве может кто-нибудь знать Ясу? — мягко заметил Данло.

— Что ты хочешь этим сказать? — вмешалась Рейна Ан, а все старейшины и все сайни подхватили хором: — Что он хочет этим сказать?

Только Фей Янг молчал, сидя тихо, как заблудившийся охотник в ожидании восхода солнца.

— Да будет Яса всегда красива, — пропел Данло, закрыв глаза. Эти слова прошедшей ночью распустились у него в уме сами собой, как огнецветы, и теперь он молился, чтобы они оказались верными. — Да будет нам дано всегда находить новую красоту, и творить нашу священную Ясу, как Бог творит этот мир, всегда сохраняя его красивым.

На этот раз умолкла вся деревня — даже собаки, гложущие кости, молчали. Никто, видимо, не понимал, откуда Данло взял эти строки, и никто не мог объяснить, как может чужой толковать Ясу так глубоко. Выходило, что священный закон сайни, при всем своем совершенстве, неполон.

— Мы пьем музыку мира, — закончил шепотом Данло. — Да будут красивыми все наши песни.

Он посмотрел на красивый белый мундштук своей флейты и вспомнил строчку из Песни Жизни, которой научил его дед: “Халла тот человек, который приносит в мир музыку”.

— У моего народа тоже есть Яса, — сказал он Фей Янгу. — По духу они в общем-то одинаковы — священные заветы всех народов.

Чаша с пивом дрожала в руке Фей Янга. Слова Данло, должно быть, сильно отличались от речей Архитекторов, объявивших откровения Ясы ложными.

Данло глубоко подышал и заговорил снова:

— Если люди достаточно долго вглядываются в красоту Бога, то Яса, возможно, сама открывается им.

— Твоя мысль красива сама по себе. — Фей Янг протянул дрожащую левую руку и дотронулся до флейты Данло. Было ясно, что он ни разу не видел этой красивой вещи. — Я запомню ее навсегда.

Живот у Данло сделался твердым, как орех бальдо. Чувствуя, что момент почти настал, он поднес флейту к губам и заиграл. Фей Янг и остальные снова замерли, ибо никогда еще не слышали такой музыки. Они знали только музыку ветра и дождя, колыбельные, которые сайнийские матери поют своим детям в грозовые ночи, да пение птиц.

Мелодия, которую Данло выдыхал в свою флейту, напоминала все это и нечто иное, нечто большее. Данло играл китам далеко в океане и звездам в небе; играл боли, которую видел в глазах Фей Янга. Эта боль, как и музыка Данло, была красива своей чистотой и глубиной. Она связывала обоих мужчин с воспоминаниями детства и с красотой живого мира вокруг. В этом и состояло все назначение песни Данло: открыть свое сердце миру, найти тайную красоту в глубине человеческой души. Данло играл, и каждая нота, выдуваемая им, целила в сердце Фей Янга, как священная золотая стрела. Луна поднялась высоко, а костры стали догорать, когда Данло отложил наконец свою флейту. В глазах старика он видел слезы и нечто другое, великолепное и прекрасное — то, что открылось ему, когда Фей Янг только что пришел в деревню.

— Это очень красиво, — с трудом выговорил Фей Янг. — Я не знал, что бывают такие звуки.

Вот он, момент, подумал Данло. Вечное “сейчас”.

Вплоть до этого момента Данло не знал, что будет делать, когда он настанет. В этом весь ужас и вся красота будущего — не знать, не видеть этой неизведанной страны льдин и огня, где все возможно. Но Данло учили, что у человека всегда есть шанс выбрать будущее, поступив правильно и утвердив его в самый момент его наступления. Для этого в нужный момент нужно быть полностью живым, отзывчивым на каждый звук, каждую вибрацию, каждый луч света — на мерцающую взаимосвязанность всего сущего. Только тогда ты поймешь, что нужно сделать, когда ты не знаешь, что тебе делать. “Теперь” — это “теперь”, и так будет всегда. Страх в животе Данло растаял под напором чистой светоносной энергии. Под шкурой, на которой они сидели с Фей Янгом, лежал нож. Нож лежал там, под старым черным мехом, между ними, ближе к краю шкуры и к костру. Данло видел это место. Он знал его по случайным страдальческим взглядам старых глаз Фей Янга. Данло знал это, как раненый тигр знает место своей смерти, но сейчас он видел нож как будто впервые. Он знал, что без труда сможет помешать Фей Янгу достать нож, когда время придет, но сейчас он увидел нечто другое и остался сидеть, где сидел.

Медленно, как будто потягиваясь после сытной еды, он выпрямил ногу и нащупал пяткой нож. Сделав вид, будто наткнулся на камень, Данло нахмурился и откинул шкуру. Нож оказался на виду — маленький рыбацкий нож, кривой и отточенный, насколько возможно для обсидиана, то есть очень остро.

— Глядите, — воскликнул Данло, — кто-то потерял свой нож. — Он встал, поднял клинок над головой и спросил громко: — Кто знает, чей это нож?

Вся деревня, молча и не шевелясь, смотрела на маленький острый нож в его руке.

— Это мой нож, — нарушил тишину Фей Янг, протянув руку. — Должно быть, я обронил его, когда готовился к пиру.

— А-а, твой, — сказал Данло. — Можно, я позаимствую его ненадолго?

Не дожидаясь ответа, он сел на место, взял из деревянной миски большое красное яблоко, вырезал из него ломтик и подал Фей Янгу.

— Я слышу, у тебя пересохло в горле, — сказал он при этом. — Возьми, это поможет тебе смягчить голос.

Фей Янг, обменявшись быстрым недоумевающим взглядом с Рейной, пожал плечами, взял кусочек яблока и осторожно, как бы опасаясь отравы, откусил.

— У меня во рту тоже сухо, — сказал Данло. — Трудно играть на флейте, когда у тебя сухо во рту. — С этими словами он отдал Фей Янгу яблоко вместе с ножом и попросил: — Ты не отрежешь мне ломтик, пока я вытираю флейту? Я хочу показать тебе одну песню, если ты не против.

Фей Янг, сидя с яблоком в левой руке и ножом в правой, смотрел на нож, и момент затягивался. Потом он перевел взгляд на Данло, на его темные дикие глаза, красивую улыбку, обнаженное горло. Фей Янг смотрел, как Данло полирует флейту о медвежью шкуру. Теперь момент выбора и судьбы настал для Фей Янга, и казалось, будто этот момент длится вечно. Затем старец с загадочной улыбкой отрезал от яблока ломтик, подал его Данло и спросил: — Ты научишь меня своей песне?

— Да, если ты этого хочешь.

— Ты научишь меня играть на этом красивом инструменте?

— Да.

— Мне бы очень этого хотелось, — сказал Фей Янг. — Это трудно?

— Вообще-то трудно, но мы начнем с песни, которую показал мне когда-то мой учитель. Она простая. И красивая.

И Данло, сидя на медвежьей шкуре у костра посреди сайнийской деревни, стал учить свирепого старца играть на флейте. Вид Фей Янга, старейшего из старейших, дующего в бамбуковую палочку, изумил сайни. Вопреки всем правилам этикета, они столпились вокруг и стали глядеть, как Фей Янг зажимает пальцами дырочки, следуя указаниям Данло. Фей Янг играл недолго и неискусно, но красиво, то есть вкладывая в это занятие все свое дыхание, сердце и душу. Закончив, он вытер мундштук и вернул флейту Данло, а затем вытер глаза и взял свою чашу с пивом.

— Мы пьем музыку мира, — сказал он. — Да будут красивыми все наши песни.

Сайни только и ждали повода, чтобы снова приложиться к своему любимому напитку. Разом подняв свои чаши, они пропели:

— Мы пьем музыку мира. Да будут красивыми все наши песни.

— Я думаю, что в Ясе поистине есть эти слова, — сказал Фей Янг. — Мы должны поблагодарить Данло Звездного за то, что он принес их нам.

И Фей Янг пообещал, что он, когда закончится сезон дождей, передаст слова Данло старейшинам всех сайнийских племен, даже самых дальних. Весной они вместе решат, вносить эти слова в Ясу или нет.

— Ты останешься с нами? — Фей Янг обернулся за поддержкой к Рейне, Ки Лин Шангу и Чжоу Миню, а затем обвел взглядом всех сайни. — Мы устроили этот пир в твою честь.

Данло старался не смотреть на Николоса Дару Эде. Беззвучно играя на флейте в гостевом доме, он предвидел, что именно так все и будет. Он, как шахматист (или воин, идущий на битву), тщательно обдумал свою стратегию и поступал согласно требованиям момента. Теперь он победил и выиграл на время свою жизнь — но не стал задерживаться, чтобы отпраздновать или поздравить себя. Скоро настанет другой момент, возникнут новые возможности и начнется новая битва.

— Я хотел бы остаться, — сказал он, — но мой путь еще не завершен.

Фей Янг услышав эту дурную весть, опечалился и чуть ли не прогневался снова.

— Ты мог бы научить наших детей играть твою священную музыку. У них это получилось бы куда красивее, чем у глупого старика.

— Я могу остаться ненадолго, чтобы показать вам, как делать новые флейты. И научить детей нотам.

— Но ты мог бы научить их множеству разных песен.

— Будет лучше, если они сложат свои песни сами.

— Я надеялся, что ты пойдешь со мной в мою деревню. Ты мог бы жениться на моей внучке Сунлиан — она красивая девушка.

— Мне жаль, но я не могу, — сказал Данло.

Фей Янг вздохнул и заставил себя улыбнуться.

— Понимаю. Ты должен найти лекарство для своего народа.

— Да.

— Ты будешь искать его среди звезд?

— Да — среди звезд. — Данло подышал глубоко и сказал: — По правде сказать, я ищу звезду Архитекторов. Это они создали болезнь, убивающую мой народ. Говорят, будто они и средство от нее знают.

Фей Янг нахмурился, потеребил в раздумье жилы у себя на шее и сказал:

— Я не знал, что болезни могут создаваться людьми.

— К несчастью, могут.

— Единственное верное средство от всех болезней — это красота. Если ты останешься с нами, то поймешь это.

— Мне жаль, но я не могу.

— Архитекторы — дурные люди. Они не знают, что такое красота.

Еще бы — ведь они уничтожают звезды, подумал Данло. Шайда это шайда.

— Не нужно тебе отправляться к таким людям.

— Я должен. — Данло выждал момент и спросил: — Ты знаешь, где их звезда?

— Нет, — покачал головой Фей Янг.

— Я знаю, — сказала Рейна Ан, и ее костлявый палец устремился в небо поверх высоких елей. — Вон она, их звезда.

Данло стал рядом с ней, чувствуя запах рыбьего жира от ее волос и аромат дикой розы, которой она надушилась. Палец Рейны, устремленный в бесконечность, обвел дугу, образующую хребет Рыбы, и перешел к трем звездам у Рыбы в хвосте.

Та, что светила ярче двух других, и была, по словам Рейны, звездой Архитекторов. По розовому, цвета свежей лососины, свету Данло решил, что это, должно быть, красный гигант. Он запечатлел эту звезду у себя в уме. Скоро он посмотрит на нее через корабельные телескопы, прибегнет к теоремам вероятностной топологии и, если повезет, определит ее координаты.

А еще через несколько дней поведет к ней свой корабль.

— Видишь ее, Данло Звездный? Видишь?

— Вижу, — сказал он.

С самого своего прихода в деревню Данло думал, рассказывать сайни о звездах Экстра или нет. Их грозный бог, Эде, все равно что умер, но угроза внезапной гибели по-прежнему висит над ними, ибо они живут под звездами Экстра, которые Архитекторы уничтожают одну за другой. Гибель грозит не только сайни, но и жителям всех прочих планет, и эта правда вселенной слишком ужасна, чтобы смотреть ей в глаза. Даже если миссия Данло к Архитекторам увенчается успехом и они увидят наконец свет разума, свет уже убитых ими звезд может испепелить сайни в любой момент. Данло смотрел на заветную звезду и думал, что даже она может внезапно взорваться, как любая другая. Орден снарядил свою миссию в Экстр именно для того, чтобы остановить эту бойню, напомнил он себе. Это и привело его на Землю народа сайни. Поэтому он должен проститься с ними и предоставить сайни их трагической судьбе.

— Звезды — это дети Бога, заблудившиеся в ночи, — сказал Данло, а Рейна и Фей Янг воздали должное красоте этих слов. Данло про себя помолился о том, чтобы над этой Землей когда-нибудь раскрылось Золотое Кольцо, защитив сайни от ярости Экстра. Ночь шла своим чередом. Сайни пили черничное пиво и просили у Данло новых слов и новых песен, а он читал им из Песни Жизни и играл на флейте под дикими и прекрасными звездами.

Глава 11

НОВЫЙ АЛЮМИТ

Компьютер — это мост, ведущий человека от животного к богу.

Николос Дару Эде, “Путь человека”

У каждого путешествия есть конец. Даже самые великие пилоты, чья жизнь заключается в блестящих переходах от момента к моменту и от звезды к звезде, мечтают о возвращении домой. С этой мечтой они уходят в звездные просторы вселенной, чтобы обрести там сокровища тайных знаний и блистательно завершить свой путь и свою жизнь. Их жажда осуществить свой замысел бывает порой столь глубока и ужасна, что они простирают руки к желанной цели преждевременно и остаются ни с чем. Это момент рухнувших надежд, момент сомнений, крушения иллюзий и даже отчаяния. Для Данло этот момент настал, когда он вышел из мультиплекса у звезды, указанной ему Рейной.

Там он обнаружил изумрудно-фиолетовую планету с совершенно незнакомой ему флорой. Он надеялся, что этот красивый мир окажется Таннахиллом — ведь Таннахилл отмечал если не конец его пути, то хотя бы этап на пути к осуществлению его целей. Он проведет с Архитекторами переговоры, расскажет им об Ордене и Цивилизованных Мирах, попросит у них средство от болезни, убивающей алалоев; а под конец, если судьба предоставит ему такой случай, он сдержит обещание, данное призраку Николоса Дару Эде, и вернет ему замороженное, трехтысячелетней давности тело. Он сделает все это и еще больше, если мужество и удача не изменят ему. Данло понимал, что в реальности его шансы на успех не так уж велики, но после пира у сайни он охмелел от оптимизма, как чайка от забродившей черники, и невозможного для него не существовало. Поэтому, узнав что этот желанный мир — не Таннахилл, а Новый Алюмит, он рухнул в такую безнадежность, что все краски планеты померкли для него и дыхание стеснилось в груди.

— Пилот, что с тобой?

Без светящейся голограммы Эде кабина была бы черна, как ящик цефика. Для Данло, плавающего в ней голым, как младенец в материнском чреве, во вселенной вообще не осталось света. На миг он и думать забыл о компьютере с его голограммой.

— Пилот, пилот!

— Я устал, — ответил наконец Данло. — Слишком давно не был дома.

— Возможно, ты неверно определил координаты этой звезды.

Данло, несмотря на свое мрачное настроение, улыбнулся. Даже кадет, если бы ему показали эту яркую звезду, не затруднился бы определить ее координаты.

— Или ты ошибся и это не та звезда, которую показала тебе женщина.

— Нет, та самая.

— Значит, звезду перепутали сайни — еще до того, как убили Архитекторов у себя на пиру.

— Возможно.

— И то, что у этой звезды имеется такая благоприятная для жизни планета, всего лишь совпадение.

— Совпадение, — повторил Данло.

— И то, что этот мир заселен людьми, тоже совпадение.

У Данло в голове царила тьма, как в заброшенной пещере, но при этих словах Эде он кое-что вспомнил, и в нем словно факел зажгли.

— Слишком много совпадений, — сказал он.

— Значит, в случай ты не веришь? — В бытность свою человеком, программистом и кибер-архитектором, Эде всегда выступал против тихизма — философского учения, утверждающего, что вся реальность абсолютно случайна. Теперь, в качестве призрака галактического бога, он стал придерживаться менее строгих взглядов.

— Я не верю, что Бог играет в кости со вселенной, — сказал Данло, цитируя Эйнштейна. — Совпадения всегда интригуют, правда?

— Возможно, но стоит ли искать в них какой-то смысл?

— Смысл есть во всем.

Эде испустил механический, запрограммированный вздох и спросил:

— Какой же смысл в том, что ты нашел мир под названием Новый Алюмит там, где надеялся найти Таннахилл?

Сразу же после выхода на орбиту Данло, следуя правилам своего Ордена, связался с планетой по радио и почти незамедлительно получил ответ. Язык обитателей планеты происходил, очевидно, от древнего иштвана. Эде переводил с него без затруднений и сразу выяснил, что эти люди, называющие себя нараинами, ничего не знают о Таннахилле.

— Ты правда не знаешь? — отзываясь на вопрос Эде, спросил Данло.

— Нет, не знаю.

— Ты забыл, что Николос Дару Эде родился на планете Алюмит?

Эде умолк, обрабатывая информацию. Его лицо приобрело выражение глубокой задумчивости, а электронные глаза компьютера стали расплывчатыми, как у младенца.

— Должно быть, я случайно сократил из памяти информацию о своей родной планете, — сказал он наконец. — Но странно, что я забыл факт этого сокращения.

— Память вообще странная штука. Я сам вспомнил про Алюмит, только когда ты заговорил о совпадениях.

— Думаю, ты заметил еще одно совпадение, — сказал Эде, глядя Данло в глаза. — Нараины говорят на производном от иштвана диалекте.

Данло кивнул.

— Иштван — это язык Старой Церкви, да?

— Верно. Однако через двести лет после Великого Раскола 1749 года, к концу Войны Контактов, у Архитекторов насчитывалось около пятидесяти сект, и все они считали иштван своим священным языком. Архитекторы-миссионеры разнесли его по всей галактике.

— Но именно Старая Церковь обосновалась в Экстре.

— Возможно, другие церкви последовали ее примеру.

— Да, возможно.

— Или миссионеры Старой Церкви обучили предков этих нараинов иштвану.

— Мы можем подобрать с тысячу разных гипотез по поводу того, почему Таннахилл этим нараинам якобы неизвестен, — улыбнулся Данло.

— Твое “якобы” не укрылось от моего внимания. Думаешь, эти люди нам лгут?

— Не знаю, но тут есть что-то странное. Почему, например, их мир называется Новый Алюмит?

— Кто его знает. Может быть, в галактике полно таких “новых” миров.

— Я хотел бы это исследовать, — сказал Данло.

— Мы могли бы поговорить с ними еще раз.

— Мне хотелось бы встретиться с ними лично.

— Ты имеешь в виду видеосвязь?

Данло медленно покачал головой. В ответ программа Эде генерировала нечто вроде тревоги.

— Ты подразумеваешь, что хочешь совершить посадку на этой планете?

— Да.

— Но это очень опасно, — тут же заявил Эде, который после сайнийского пира относился к потенциально опасным ситуациям очень настороженно. — Незнакомый мир, незнакомый народ…

— Пилотам приходится рисковать везде и всегда.

— Пусть так. Но разве риск не должен быть пропорционален ожидаемому результату?

— Ты торгуешься, как купец, — сказал Данло, но тут же устыдился своей грубости, — даже по отношению к компьютеру. — Извини. Но нараины все-таки могут что-то знать о Таннахилле — чем не результат?

Эде пораздумал над этим, и его светящийся лик сделался почти непроницаемым.

— Но в Экстре, возможно, есть еще сотня планет, где люди знают о Таннахилле — и не делают из этого тайны.

— Как сайни, например?

— Хотя бы. Если бы мы нашли в этом секторе похожий на них народ, мы могли бы подготовиться заранее.

— Понятно.

— Сайни и подобные им дикари не знают техники, и от них будет легко защититься в случае чего.

— Сайни не дикари.

— Но у них нет…

— Я все равно не стану вооружаться, если ты это имеешь в виду.

— Но как же ты намерен защищать себя здесь, на этой планете? Нараины — народ цивилизованный.

По техническому развитию Новый Алюмит, очевидно, действительно не уступал любому из Цивилизованных Миров. Его континенты были густо усеяны городами — крупными аркологиями, поднимающимися высоко в небо. Нараины пользовались радио и голографией, а система их внутрипланетной связи была весьма сложна, как успел понять Данло из своего разговора с неким кибернетическим сообществом под названием Абраксас. В некоторых городах имелись летные поля, способные принимать реактивные воздушные машины, а то и космические челноки, курсирующие между планетой и более крупными кораблями на ее орбите. На такой планете и оружие должно быть соответствующим: лазеры, тлольты, сновидельники, не говоря уже о всевозможных ядах и генотоксинах. Эде полагал, что совершать там посадку, не приняв меры самозащиты, было бы безумием.

Данло думал над этим, пока одевался. Он мог бы показать тысячам компьютерных глаз свою флейту, как бы говоря, что иной защиты ему не понадобится, но это значило бы проявить самомнение, даже высокомерие. Данло сам не верил, что флейта сможет уберечь его от чего-то, когда его время придет. Он понимал, что тогда его ничто не спасет, — и то, что он принимал свою судьбу вот так, с открытыми глазами, раздражало Эде больше всего.

— Ты пренебрегаешь собой, — сказал Эде, глядя, как Данло натягивает свои черные пилотские сапоги. — Пренебрегаешь своей жизнью. — По мнению Эде, самосохранение было фундаментальной программой каждого человека, но у Данло эта программа работала почему-то недостаточно надежно.

— Вовсе нет, — ответил Данло, застегивая “молнию” на своей парадной форме. — Жить по-настоящему — для меня все.

— Ты опасный человек. Возможно, даже сумасшедший. И почему только моя судьба состыковалась с таким безумцем, как ты?

— А ты с кем бы хотел ее состыковать? — улыбнулся Данло.

— И почему ты всегда отвечаешь вопросами на вопросы?

Данло подумал и спросил:

— А что делать, если ты задаешь вопрос, на который вообще нет ответа?

— Итак, никакие мои слова не убедят тебя отказаться от посещения этой планеты?

— Ну а на это как прикажешь ответить?

— И ты поведешь корабль на посадку?

— Я должен. Если ты считаешь, что риск слишком велик, я могу высадить тебя на какой-нибудь другой планете этой системы, а потом вернуться сюда.

Эде долго смотрел на Данло, не говоря ни слова, и наконец сказал:

— А если нараины убьют тебя, пока я буду торчать на каком-нибудь голом безвоздушном шарике, что будет со мной?

— Не знаю.

— К несчастью, мой лучший шанс на успех заключается в том, чтобы содействовать твоему успеху. Мне придется снова служить тебе переводчиком и советчиком — а стало быть, придется тебя сопровождать.

— Сочувствую.

— Кроме того, я, надо сказать, к тебе привязался. И чувствую обязанность оберегать тебя от твоего собственного дикого нрава.

— Правда? — В Данло взыграло веселье, и он улыбнулся.

— Ты мне не веришь?

— Сам не знаю, — подумав, сказал Данло.

— Ты должен мне верить — я никогда не стал бы тебе лгать.

— Мне… очень хотелось бы верить.

— Вот еще что, — с механической улыбкой сказал Эде. — Если Малаклипс последовал за нами сюда, он может тоже совершить здесь посадку.

— Не думаю. — Данло закрыл глаза, и ему показалось, что он читает мысли воина-поэта. — Мне кажется, он будет ждать, пока я не найду Таннахилл — если я вообще его найду.

— Почему, пилот?

— Может быть, он вправду ищет моего отца, чтобы убить его, — но Таннахилл, думаю, нужен ему еще больше. Он преследует цели… своего Ордена.

А возможно, и цели Кремниевого Бога, добавил Данло про себя.

“Снежная сова” устремилась вниз, к Новому Алюмиту. Данло шел сквозь слои плотных белых облаков к единственному космодрому города Ивиюнира — шел вслепую к невидимым для него посадочным дорожкам. Корабль прорвал нижний слой облаков, и Данло увидел под собой город, уходящий на четверть мили в небо. Ивиюнир напоминал купольные города Ярконы, но внешняя его оболочка состояла не из красивого прозрачного клария — она была матовой и приплюснутой сверху, как черепаший панцирь. Материалом для нее служил какой-то зеленовато-серый пластик, при виде которого у Данло сразу засосало под ложечкой. Жизнь в Ивиюнире явно не сулила ничего похожего на ярконские парки, крытые золотым куполом. Скорее это будет похоже на жизнь в пластмассовом улье. Одна мысль об этом вызывала жжение в горле и головную боль. Данло охотно повернул бы свой корабль обратно к звездам, но между ним и космодромом на верхнем уровне города осталось уже не более тысячи футов. “Снежная сова” опустилась на один из секторов поля легко, как бабочка на цветок, и поворачивать стало поздно.

У второй дорожки Данло, согласно договоренности, встречал человек по имени Изас Лель Абраксас. Данло вышел из кабины на серую поверхность космодрома — это действительно был какой-то транскериновый пластик. Воздух, несмотря на легкий дождик, оставался теплым, как кровяной чай. Пахло здесь неприятно — пластмассой, альдегидами, озоном, а еще плесенью и какой-то другой органикой, которую Данло не мог распознать. Вместо ожидаемого грохота, ракетного пламени, взлетов и посадок вокруг стояла странная тишина. Можно было пoдумать, что деятельность космодрома приостановили в честь прибытия Данло.

— Че дай со, Данло ви Соли Рингесс! — послышался чей-то голос. В ста футах от Данло рядом с транспортным роботом на колесах стоял худощавый лысый человек. Одна из рук робота держала над ним красный пластиковый зонтик, защищая его от дождя. Человек поклонился Данло и добавил: — Чей дай сова Ивиюнир йи Алюмии Врараи.

Это, в общем, не нуждалось в переводе, но Эде добросовестно повторил приветствие на языке Цивилизованных Миров.

Данло, держа образник в левой руке, зашагал по мокрому покрытию к незнакомцу. На расстоянии, дающем возможность различить радужки его глаз, Данло остановился, отвесил формальный поклон и представился: