Война на море - Эпоха Нельсона

"Монарка", избитый прежде кораблем "Тоннан", спускает флаг под огнем "Беллерофона"; "Багама" сдается "Колоссу"; "Аргонавт", уничтоженный первыми залпами "Ахилла", сдается новым врагам, его окружившим; "Сан-Жуан - Непомусено" взят кораблем "Дреднаут". 7 французских и 5 испанских кораблей уже сдались, но 10 кораблей английских дорого купили этот первый успех: на "Виктори" 159 человек раненых и убитых, на "Ройяль-Соверене" 141, на "Темерере" 123. "Марс" и "Колосс" понесли потери не менее значительные: первый из этих кораблей, сражаясь с "Плутоном", потерял 98 человек; второй, сражаясь по очереди с "Аргонавтом"{95} под командой капитана Эпрона, с "Багама" и "Свифтшур", потерял 200. Победа над "Альджесирасом" стоила кораблю "Тоннан" 76 человек. "Беллерофон", во время абордажа с "Эглем", потерял 150 человек и капитана, получившего смертельную рану. "Белльиль", лишившийся всех мачт, пострадал однако менее "Беллерофона" и "Колосса"; число убитых и раненых у него доходило до 126 человек, у "Ахилла" - до 72, у "Дифайянс" - до 70, а у "Ревенджа" - до 79-ти. Вот те из английских кораблей, которые вынесли на себе всю тяжесть битвы. Бoльшей частью они, с обитым рангоутом, плавают среди побежденных, - бессильные, чуть дышащие массы, неспособные возобновить сражение. Но в это время грозный резерв обходит поле сражения и собирает плоды их победы. В одной колонне Коллингвуда, потерпевшей более, чем колонна Нельсона, резерв состоит из 6 кораблей, почти нетронутых; в числе их два трехдечных - "Дреднаут", потерявший только 33 человека, "Принц", не потерявший ни одного, - 3 корабля 74-пушечные и один 64-пушечный. К концу дела "Дифайянс" имеет 36 человек раненых и убитых, "Тондерер" - 16, "Свифтшур" - 17, "Полифем" - 6. Корабли эти, пришедшие на место сражения тремя часами позже "Ройяль-Соверена" и "Белльиля", подают на всех пунктах арьергарда такую помощь, которой сопротивляться невозможно.
      Последняя группа французских и испанских кораблей окружает адмирала Гравину. Поддерживаемый кораблем "Сан-Ильдефонсо", "Принц Астурийский" уже сражался с кораблями "Дифайянс" и "Ревендж". "Дреднаут", "Полифем" и "Тондерер" также спешат его атаковать; "Плутон" и "Нептун" идут к нему на помощь. Гравина ранен; "Сан-Ильдефонсо" спускает флаг перед корабле "Дефенс". Тогда "Принц Астурийский" выходит из линии и на грот-мачте поднимает сигнал: приблизиться к адмиралу. Фрегат "Фемида", под командой капитана Жюгана, под выстрелами неприятеля берет адмиральский корабль на буксир, и уводит его к Кадиксу. "Плутон" и "Нептун" с сожалением повинуются сигналу и, соединясь с кораблями "Аргонавт", "Индомтабль", "Сан-Леандро", "Сан-Жусто" и "Монтанец" тоже удаляются с места битвы.
      Колонна Коллингвуда сделала свое дело: из 20 кораблей, с которыми она сражалась, только 10 сильно ей сопротивлялись; некоторые стреляли по ней на слишком дальнем расстоянии, другие уступили слишком рано; только 8 кораблей избегают ее преследования. Левое крыло соединенного флота или рассеяно, или уничтожено, но правое еще может сражаться. Там, как мы уже сказали, Дюмануар имеет еще 10 нетронутых кораблей, а в одной миле от этого грозного резерва, "Буцентавр" и "Сантиссима-Тринидад" геройски делят между собой одинаковую опасность и отражают одни и те же атаки. 98-пушечный корабль "Нептун", 74-пушечные "Левиафан" и "Конкерор" и 64-пушечный "Африка" окружают эти два корабля. Спокойный и покорный судьбе среди ужасного несчастья, которое он предвидел, Вилльнёв удивляется, однако, почему Дюмануар так долго медлит идти к нему на помощь. С самого начала сражения авангард не имел никаких противников, кроме слабого 64-пушечного корабля "Африка", который, ночью разлучась с английской эскадрой, должен был, чтобы добраться до корабля контр-адмирала Сизнероса, пройти в расстоянии пушечного выстрела вдоль всей дивизии контр-адмирала Дюмануара. Пока у Вилльнёва остается еще одна мачта для поднятия сигналов, он не перестает приказывать авангарду поворотить всем вдруг через фордевинд. Дюмануар репетует сигнал. Если бы маневр этот не откладывался так долго, то он мог бы еще изменить ход сражения; но время прошло, и огонь "Буцентавра" и "Сантиссима-Тринидад" уже начинает слабеть. Вскоре их мачты, подобно вековым деревьям, рубленным у основания, шатаются и падают. Несчастное следствие минутной нерешительности! Свидетель предсмертных судорог этих благородных кораблей, Дюмануар с беспокойством следит за последними минутами их существования. Он не сомневается, что теперь авангард подоспеет слишком поздно. Слабость ветра замедляет его маневр, и эволюция кончается около трех часов. Тогда 10 кораблей, составляющих авангард, разделяются на два отряда: "Сципион", "Дюге-Труэн", "Мон-Блан" и "Нептун" идут в кильватер корабля "Формидабль", и стараются пройти на ветре у линии; "Сан-Франциско д'Асис", "Сан-Августино" (100-пушечный), "Райо", "Герой" и "Интрепид" держат прямо на "Буцентавр". Эти 5 кораблей, чтобы в дело, выбрали путь короче того, который им указывает "Формидабль"; но не все они поддерживают до конца это благородное стремление. На месте битвы вместо изнуренных противников их встречают свежие корабли: 100-пушечный - "Британия", 74-пушечные "Аякс" и "Орион", и 64-пушечный "Агамемнон" имели время подойти. Видя это, "Райо" и "Сан-Франциско", выдержав в продолжение нескольких минут огонь "Британии", спешат ретироваться, и соединяются с отрядом адмирала Гравины. "Герой", шедший впереди их, продолжает свой путь. Завязывается неровный бой: капитан Пулен убит при начале дела, и корабль, не оживляемый более его присутствием, потеряв 34 человека, с трудом избегает плена. "Сан-Августино", поражаемый несколькими английскими кораблями, взят на абордаж кораблем "Левиафан". В то же время "Буцентавр" и "Сантиссимо-Тринидад", лишенные всех мачт, не могут более сопротивляться. Вилльнёв ищет шлюпку, которая могла бы перевезти его на другой корабль. "Буцентавр" исполнил свою обязанность, - говорит он, моя еще не кончена". Но ядра, пощадившие Вилльнёва, лишили его возможности выполнить это последнее внушенное его мужеством: на "Буцентавре" нет места, которое бы не было пробито неприятельскими ядрами, нет ни одной шлюпки, которая бы уцелела. Пушки сбиты или загромождены обломками рангоута; 209 человек мертвых, раненых и умирающих лежат в батареях и на кубрике. Вилльнёв покоряется судьбе и сдается кораблю "Конкерор". Шлюпка этого корабля с четырьмя матросами пробирается между обломками, плавающими вокруг "Буцентавра", и под градом снарядов, свистящих еще на месте битвы, Атчерлей, капитан морских солдат на корабле "Конкерор", успевает перевезти на корабль "Марс" главнокомандующего французско-испанским флотом.
      Со своего смертного одра Нельсон слышит восклицания, которыми экипаж "Виктори" приветствует взятие "Буцентавра". Он просит, чтобы позвали капитана Гарди. "Гарди, - говорит он, вопрошая его взором, - как идет сражение?.. Победа за нами?" - "Без всякого сомнения, Милорд, - отвечает Гарди, - мы уже овладели 12 или 14 неприятельскими кораблями но 5 кораблей авангарда поворотили, и кажется, намерены напасть на "Виктори". Я собрал около нас 2 или 3 еще не тронутых корабля, и мы готовим им хорошую встречу". - "Надеюсь, Гарди, - прибавил адмирал, - что из наших кораблей ни один не спустил флага?.." Гарди спешит его успокоить. "Будьте уверены, Милорд, - говорит он, - с этой стороны нечего опасаться". Тогда Нельсон привлекает ближе к себе командира "Виктори". "Гарди, - шепчет он ему на ухо, - я уже мертвец... еще несколько минут, и все будет кончено. Подойди поближе... Послушай, Гарди... когда меня не станет, обрежь у меня клок волос, и передай его моей леди Гамильтон... да не бросай в море мое бедное тело". Гарди с чувством пожимает руку адмирала и спешит на верх.
      Дюмануар пришел, наконец, на траверз "Виктори"; он находит "Буцентавр" и "Сантиссима-Тринидад" взятыми, и около этих двух кораблей целую английскую эскадру: "Спаршиэт" и "Минотавр", не сделавшие еще ни одного выстрела, "Агамемнон", "Британия", "Орион", "Аякс" и "Конкерор", которые почти еще не сражались. В арьергарде 6 других английских кораблей построились в линию, чтобы прикрыть свои призы. "Виктори" и "Темперер", пользуясь этой критической минутой, отцепились от "Фугё" и "Редутабля", и успели, наконец, высвободить свои батареи. "Нападение на неприятеля в такую минуту было бы делом отчаяния, которое послужило бы только к увеличению наших потерь". Так через несколько дней писал Дюмануар к министру; - но здесь надобно заметить, что это нападение спасло бы репутацию начальника авангарда. Авангард, однако, отступает не без боя. Рангоут корабля "Формидабль" обит, паруса висят лохмотьями, 65 человек на нем ранено или убито, и в трюме около четырех футов воды. "Дюге-Труэн", "Мон-Блан" и "Сципион" почти так же пострадали от огня английской эскадры. "Нептун" отстал и отрезан кораблями "Спаршиэт" и "Минотавр". Капитан Вальдес, командующий им, сражается более часа и сдается не прежде, как потеряв все мачты. Мужественные союзники и скорее великодушные жертвы, нежели полезные помощники в деле, для них чуждом, испанские офицеры, большей частью, благородно искупили слабость некоторых из своих товарищей. Нужно бы желать, чтобы силы их соответствовали их личному мужеству, и чтобы корабли Карла IV были достойны своих капитанов. Под ветром у линии французский корабль "Интрепид" занимает еще некоторое время английские корабли. Капитан Инферне забывает, что на этой печальной арене, где не развевается уже ни один дружеский флаг, он один только продолжает сопротивление, уже бесплодное. Он отражает корабли "Левиафан" и "Африка", выдерживает огонь кораблей "Агамемнона" и "Аякса", сражается с "Орионом" борт о борт и, лишившись всех мачт, потеряв 306 человек убитыми и ранеными, спускает флаг под залпами корабля "Конкерор".
      Победа английского флота полная, решительная. Гарди, освободившись от всех опасностей, хочет лично уверить в этом адмирала. Еще раз, сквозь окровавленную толпу раненых, он пробирается к ложу Нельсона. Среди этой жаркой и удушливой атмосферы герой лежал, тревожимый последней заботой. Уже холодный пот выступал на его челе, члены его уже хладели, и он, казалось, удерживал последнее дыхание на губах своих затем только, чтобы унести с собой в могилу отраду нового торжества. Рассказом о славном окончании великой битвы, Гарди кладет предел ужасным мучениям и тихо развязывает крылья этой энергической душе. Нельсон отдает ему еще несколько приказаний, шепчет прерывающимся голосом еще несколько слов, потом, последним усилием приподнявшись: "Благодарение Богу", говорит он - "я исполнил мой долг!" и, упавши снова на постель, через четверть часа отдает душу Богу спокойно, без потрясений, без конвульсий.
      Весть об этом доходит до Коллингвуда и среди торжества победы поражает его глубокой скорбью; но важность обстоятельств не дозволяет ему вполне предаться горю. Из 33 французских и испанских кораблей, еще утром так гордо предлагавших бой английскому флоту, 11 уходят к Кадиксу, 4 удаляются за контр-адмиралом Дюмануаром, 18 взяты, пробитые ядрами и покрытые славой. Корабли, защищавшиеся подобным образом, были бесспорно славным призом, но призом, который ежеминутно готов был ускользнуть из под ног победителей. "Ахилл" уже пошел ко дну; "Редутабль" едва держался на воде. На 8 кораблях вовсе не было мачт, 8 других потеряли половину рангоута. В английской эскадре пострадали более прочих "Ройяль-Соверен", "Темерер", "Белльиль", "Тоннан", "Колосс", "Беллерофон", "Марс" и "Африка"; они с трудом могли двигаться. 6 кораблей потеряли реи или стеньги; паруса у большей части в лохмотьях. Мыс Трафальгар, именем которого назван этот великий день, находился в 8 или 9 милях под ветром у флота; опасные берега Андалузии были не далее четырех или пяти миль, и зыбью, еще более нежели ветром, несло к берегу пострадавшие корабли. "Ройяль-Соверен", с которого Коллингвуд пересел на "Эвриал", достал лотом глубину на 13 саженях. Коллингвуду предстояла новая победа: нужно было с 14 кораблями и 4 фрегатами, способными еще управляться, вывести из опасного положения 17 или 18 кораблей, которые без посторонней помощи решительно не могли бы спастись.
      Нельсон, предвидевший это неизбежное следствие решительной битвы, объявил еще перед началом сражения намерение свое переждать на якоре собиравшуюся непогоду; на смертном одре он еще раз напомнил капитану Гарди о необходимости стать на якорь тотчас после битвы. Но бросить якорь в такую минуту значило оставить каждое судно на собственный произвол, а корабли, более всех пострадавшие, лишенные возможности держаться под парусами, были также лишены средств отстаиваться на якоре. Ядра не пощадили ничего: сломав мачты и реи, они перебили также канаты в палубах, и разбили якоря на крамбалях и русленях. Из всего флота, только "Свифтшур", "Сан-Жуан Непомусено", "Сан-Ильдефонсо" и "Багама" имели возможность стать на якорь у мыса Трафальгара. Они были единственными трофеями, которые англичанам удалось привести в Гибралтар. В полночь буря разразилась со всей жестокостью. Если бы ветер не перешел вдруг от веста к зюйд-зюйд-весту, и этим самым не удалил эскадры от берегов, то нет сомнения, что все искусство Коллингвуда не спасло бы ни один из пострадавших кораблей. Коллингвуд воспользовался этой минутой, чтобы поворотить; но нужно было употребить огромные усилия, усилия, которых едва можно было ожидать даже от этих старых крейсеров, сформировавшихся в школе Нельсона и Джервиса, для того, чтобы увести в море избитые корабли, превышавшие числом эскадру, которая около них хлопотала. Черед 24 часа после победы английский флот лишился уже 5 захваченных им кораблей. "Редутабль" пошел ко дну под кормой у буксировавшего его корабля "Свифтшур". "Фугё" разбился у берега близ Санти-Петри; "Эгль", брошенный конвоировавшими его кораблями, "Буцентавр" и "Альджесирас", отбитые у англичан остатками своих геройских команд, старались добраться до Кадикса.
      Едва буря стала утихать, как Коллингвуд должен бы остерегаться новых бед. 23 октября капитан Космао, движимый предприимчивостью, выказывавшей всю твердость его характера, осмелился выйти в море и еще раз состязаться с английской эскадрой. Еще не успело изгладиться впечатление такого огромного бедствия, а "Плутон", у которого вода прибывала по 3 фута в час, с экипажем в 400 человек и с 9 побитыми орудиями, в сопровождении 2 французских и 2 испанских кораблей, 5 фрегатов и 2 бригов, пошел навстречу английским кораблям, буксировавшим "Нептун" и "Санта-Анну", и принудил их оставить добычу. Французские фрегаты привели оба этих испанских корабля в порт. Опасаясь новых нападений, Коллингвуд решился сжечь "Интрепид" и "Сан-Августино" и пустить ко дну "Сантиссима-Тринидад" и "Аргонавт". "Монарка" и "Бервик", которые он надеялся спасти, погибли у Сан - Лукара. Но буря, лишившая англичан этих драгоценных залогов их победы, причинила не менее чувствительную потерю и остаткам французско-испанской эскадры. При входе в Кадикс "Буцентавр" разбился на рифе, называемом Пуэркас, "Эгль" погиб у Пуэрто-Реаль, "Индомтабль", стоявший на якоре в Кадиксе, и принявший к себе команду корабля "Буцентавра", попал, в свою очередь, на гряду, окружающую город Роту; "Сан-Франциско д'Асис" погиб на каменьях близ форта Св. Екатерины, "Райо" - при устье Гвадалквивира. Судьба, казалось, до конца преследовала несчастные корабли Вилльнёва и Гравины, потому что 4 корабля Дюмануара, встретясь с 4 кораблями и 4 фрегатами сэра Ричарда Стракана, были взяты 5 ноября близ мыса Ортегаль, после геройского сопротивления. 25 октября вице-адмирал Розили прибыл из Мадрида в Кадикс. Вместо 33 кораблей, которыми готовился начальствовать, он нашел только 5 французских и 3 испанских. Он поднял флаг на корабле "Герой", но не переменил счастья эскадры. Ни одному из кораблей, плававших под флагом Вилльнёва, не было суждено увидеть снова порты Франции. "Герой", "Нептун", "Альджесирас", "Аргонавт" и "Плутон", слабые остатки этого грозного флота, которые англичане держали в Кадиксе в постоянной блокаде, достались в 1808 году в руки испанским инсургентам.
      XVII. Влияние Джервиса и Нельсона на судьбы английского флота
      Таковы были следствия этой несчастной кампании, хотя начало ее и обещало лучший успех. Когда французские корабли освободили от блокады Кадикс и Ферроль, когда устрашенная Англия трепетала за Антильские острова и даже за собственные берега, кто мог подумать тогда, что эти первые успехи приведут к таким бедствиям, и что кампания против англичан кончится так же, как началась египетская. А между тем, Трафальгарское и Абукирское сражение объясняют одно другое: эти два дня имеют тесную связь, и так сказать, пополняют друг друга; это два эпизода из жизни одного человека, две неизбежные эпохи в существовании одного и того же флота. Первый опыт не научил французов, а потому дерзость, увенчавшаяся успехом в первом случае, должна была иметь и во второй раз те же последствия. Неприятель не измени своей тактики потому именно, что французы ничего не изменили в способе своей обороны. Гениальность Нельсона состояла в том, что он понял слабость французов, и в решимости нападать на них заключалась вся тайна его побед. Он первый разрушил то обаяние, которое одно еще защищало французские корабли, а легкость победы придала ему новую самоуверенность. До Абукирского сражения превосходство английских кораблей было доказано еще очень слабо; но этот гибельный день имел на морскую войну такое же влияние, какое итальянская кампания имела на войну сухопутную. С этой эпохи для обеих наций, между которыми судьба так долго колебалась, начинается период быстрых завоеваний и подвигов необыкновенной смелости. Предприимчивый ум Нельсона нашел последователей, точно так же, как и военный гений генерала Бонапарта. Победы их были сигналом, по которому мгновенно появились отовсюду эти молодые военачальники, оживленные их примером, эти пылкие ученики, жаждавшие показать Европе, что можно сделать с двумя рычагами, которых силу она еще не испытала: с французскими армиями и с английскими кораблями.
      Переворот в тактике, происшедший на берегах По и Адижа, совершался в то же время и при устье Нила. Переворот этот был подготовлен с обеих сторон: Бонапарт нашел освоенных с войной солдат Шерера, Нельсон повел в огонь лучшие корабли лорда Джервиса. Но здесь кончается сравнение: Нельсон не имеет ни математической точности, ни глубокого взгляда, отличающих школу императора. Генерал, который бы принял тактику Нельсона на изворот, который ставил бы своего противника в те положения, в какие знаменитый адмирал ставил часто сам себя, такой генерал превосходно бы подготовил поражение неприятельской армии. Такая эксцентрическая тактика проявлялась скорее на деле, чем в правилах Нельсона, и принять ее за руководство, имея дело с флотом одинаково опытным, бесспорно, значило бы стремиться к верной гибели. Напротив, в том относительном положении, в каком находились флоты обеих наций в 1798 и 1805 годах, эти смелые нападения должны были дать победе такую полноту, какой она не имела прежде ни в одной из морских войн. Тут ошибки Нельсона обратились в его пользу, если только можно назвать ошибками вдохновения, увенчавшиеся успехом. Корабли, которые он дозволял окружать, и те, которые он по одиночке вводил в дело, выдерживали без больших потерь неверный огонь дурно выученной артиллерии. Корабли, которые он забывал позади (и которые, следовательно, при малейшей перемене ветра лишились бы возможности участвовать в сражении) служили ему неожиданным и грозным резервом, а уже одно это обстоятельство может сделать победу полной и решительной. Все знаменитые сражения, в которых командовал Нельсон, разделялись всегда на две резко обозначавшиеся части: первая - колеблющаяся, сомнительная; вторая - поражающая, решительная. Без сомнения, хорошие канониры изменили бы заключение этих кровавых драм, потому что с первого приступа к делу они раздавили бы английскую эскадру. Нельсон не привлекал к себе фортуну своими маневрами, но своей дерзостью заставлял ее неожиданно переходить на его сторону, и, можно сказать, брал приступом, в штыки, французские эскадры{96}.
      Абукирское и Трафальгарское сражения перевернули вверх дном все предания старинной морской тактики; но заменили ли они эти предания положительными законами новой тактики, которую должны бы изучать наши адмиралы? Конечно, есть много случаев, в которых будут полезны эти дерзкие выходки; но мы кажется уже достаточно убедительно доказали, что подобная тактика может быть годна в войне сильного против слабых, флотов испытанных против флотов не приученных. Французским кораблям придется драться не с таким флотом, но против неприятеля, который еще помнит уроки Нельсона и который готов снова приложить их к делу, если французы вместо лучших эскадр будут противопоставлять ему только новые эволюции. Надобно хорошенько понять, что успехами своими англичане обязаны не численному превосходству своих кораблей, не богатству своего морского народонаселения, не официальному влиянию своего Адмиралтейства и не научным соображениям своих великих моряков: англичане побеждали потому, что эскадры их были лучше выучены и лучше дисциплинированы. Превосходство это, следствие нескольких кампаний, было делом Джервиса и Нельсона. Вот этот-то скрытый и медленный труд и надобно изучать. Надобно следить за Нельсоном, готовящим свою эскадру, если хотим понять Нельсона, сражающегося с такой счастливой дерзостью. Для того, чтобы достичь цели, надобно стараться отыскать средства.
      Что был Нельсон до Абукира? - любимый ученик, товарищ Джервиса, страстный поклонник великого графа, первым утвердившего в английском флоте ту непоколебимую дисциплину, ту правильность в самом усердии, пред которыми пала пылкость французов. Нельсон выучился тогда у Джервиса сохранять здоровье экипажей, не прекращая крейсерства, держать корабли круглый год в море, не отсылая их в порт, а главное - обращать внимание на военное и морское обучение флота. Впоследствии ему помог его счастливый характер, и из дисциплинированного флота он сделал сообщество братьев-товарищей. Нельсон и Коллингвуд одни только обладали искусством действовать на массы энергией без суровости, убеждением без слабости и более посредством обаяния, нежели начальнической властью. Кумир своих матросов, Нельсон умел в той же степени заслужить и любовь офицеров. Но для него было недостаточно, чтобы это чувство питали к нему одному: благоразумный и великий политик, он хотел, чтобы в целом флоте, между всеми людьми, предназначенными сражаться под одним флагом, царствовала взаимная любовь, взаимное доверие. В Неапольском заливе, у берегов Балтики, перед Тулоном и Кадиксом, среди важнейших занятий, среди самых критических обстоятельств, он всегда находил время вникать в малейшие распри и верной рукой сдерживал готовое возникнуть недовольство. Наблюдая за этим знаменитым человеком в те минуты, когда он снисходил до мелочной заботливости в примирениях, до ничтожных переговоров, легко понять, какое благодетельное влияние может иметь на эскадру любимый начальник. Вместо того, чтобы держать себя далеко от всех под предлогом какого-то ошибочного представления о своем достоинстве, Нельсон, напротив, вмешивался всеми силами в частную жизнь своих подчиненных, вскоре сам делался центром этой жизни и, привлекая к себе все эти воли, спорить готовые одна с другой, соединял их в одну мысль, заставлял их стремиться к одной общей цели - к уничтожению французских эскадр.
      Но главной причиной преданности офицеров Нельсону и стремления их содействовать ему во всем была необыкновенная простота и ясность его приказаний, его инструкций. "Я готов, - говорил он часто, - пожертвовать половиной моей эскадры, чтобы уничтожить французскую". Исполненный этой мысли, он никогда не осуждал офицера, которому не посчастливилось, а напротив, всегда защищал его. По его мнению, деятельный капитан был всегда прав. Потеряв судно, он заслуживал, чтобы ему дали другое. "Я не принадлежу, - писал он в одном подобном случае взыскательному Адмиралтейству, - к числу тех людей, которые боятся земли. Те, которые опасаются приблизиться к берегу, редко совершат какой-нибудь великий подвиг, особенно с мелким судном. В потере судна легко утешиться, но потеря услуг храброго офицера, была бы, по моему мнению, потеря национальная. И позвольте вам заметить, Милорды, что если бы меня самого судили всякий раз, как я ставил в опасное положение мой корабль или мою эскадру, то вместо того, чтобы заседать в Палате Пэров, я давно бы должен был быть исключен из службы". Вот какими средствами Нельсон создал капитанов, способных содействовать ему в его дерзких предприятиях. Своим личным примером, своими наставлениями, своим деятельным сочувствием к славному несчастью он научил их считать сбережение судна вещью второстепенной, а первой, главной обязанностью почитать исполнение получаемых приказаний. Он употребил все усилия, чтобы внушить им ту уверенность, которая оживляла его самого, когда, в 1795 г. перед Генуа, он отвечал генералу Больё. "Не бойтесь за мою эскадру. Если она погибнет, то адмирал в замене ее найдет другую". Во время войны у нас смотрят снисходительнее на подобные потери, но в мирное время на них негодуют. Иногда, однако, можно допускать подобные неизбежные случайности; надо даже ожидать их, если желают иметь деятельный флот, которому, при обстоятельствах более важных, не пришлось бы отвыкать от осторожных, опасливых привычек, происходящих от страха преувеличенной ответственности{97}. Все то, что Нельсон предпринимал с своими кораблями в течение своей блестящей карьеры, все опасности и случайности, каким он их подвергал во время этой исполненной приключений одиссеи, конечно, поразят удивлением всякого моряка. Не будем считать Абукирской бухты, в которую он повел свою эскадру при захождении солнца, руководствуясь плохим очерком, найденным на французском купеческом судне; не будем вспоминать его опасную экспедицию в Балтику, - но кто из морских офицеров не придет в восторг от его последнего крейсерства, в продолжение которого он водил свой флот и старика "Виктори", приученного к бoльшей заботливости, в проходах почти неизвестных, которые даже в наше время кажутся едва доступными для подобных судов. Нет тех трудностей в морском деле, к которым бы англичане не привыкли в этой школе. Вот тайна тех упорных крейсерств, по милости которых французские порты и берега в самой середние зимы держались в блокаде и в тревоге. Вот лучшее объяснение тех быстрых движений, которые разрушали планы французов, тех неожиданных сосредоточений, вследствие которых казалось, что английские эскадры как будто покрывают все моря своими судами.
      Поэтому в Нельсоне, соединявшем в себе огромную активность с редкой смелостью, нужно еще более изучать деятельность моряка, нежели смелость воина. Только с этой точки можно понять всю важность документов, служивших основанием нашему труду. Этот памятник, воздвигнутый герою Англии благоговейной заботливостью, есть также памятник исторический. Неоспоримые доказательства пылкой любви к морскому делу, энтузиазм к званию моряка, отличавшие Нельсона от всех его соревнователей, - эти полуофициальные депеши, эти резкие излияния чувств и мнений переносят нас в середину неприятельского лагеря и дозволяют нам мыслью проникнуть в шатер Ахилла. Франция успокоилась несколько насчет своей будущности, уверенная, что несчастья ее в течение последней войны произошли ни от характера народа, ни от сущности вещей, но от временного упадка, в который ее ввергли несчастные обстоятельства{98}. Французы убедились также, что отдаленное действие центральной власти очень слабо заменяет постоянное действие власти неместной; что самая искусная администрация не может заменить управления непосредственного; что сила созидающая может заключаться только в военачальнике. Когда Франция будет иметь более доверия к своим агентам, и, если можно так выразиться, окрасит цветом своей порфиры адмиралов, когда начальники эскадр и портов, эти почетные офицеры, будут иногда раздавать награды сами от имени правительства{99}, тогда во всех флотах найдутся начальники, готовые сделать то же для своего флота, что Джервис и Нельсон сделали для английского. Тогда можно надеяться увидеть снова, как этого желал несчастный Де-Грасс, "возрождение той привязанности, какую некогда имели французские моряки к своим начальникам".
      XVIII. Как нужно действовать Франции в ожидании новой войны на море
      Трафальгар знаменует собой крайний предел великой морской войны. После этого решительного примера оказалось ясно, что для войны на море вооружения больших масс вовсе не годится; что в артиллерийских сражениях ни мужество, ни геройское рвение не могут заменить быстроты и верности пальбы, и что лучшая тактика для каждого адмирала - соединить под своим началом такую эскадру, в которой каждый корабль умеет исполнять свои обязанности. Орлиным взглядом своим Наполеон набрасывал планы кампаний нашему флоту, подобно тому, как он составлял их для сухопутных армий; но неожиданные неудачи утомили его гений и истощили терпение. Он отвратил свой взор от единственного поля битвы, на котором ему изменяла фортуна и, решившись преследовать Англию на другом поприще, принялся создавать новый флот, не давая ему, однако, принять участие в этой борьбе, сделавшейся упорнее, чем когда-либо. Таково было наказание, наложенное им на оружие, так часто обманывавшее его надежды. Между тем деятельность наших портов, казалось, удвоилась; каждый год несколько кораблей вырастало на стапелях и прибавлялось ко флоту. Для Венеции и Генуа воскресли дни их прежней славы, и от берегов Эльбы до глубины Адриатического моря каждый порт наперерыв старался содействовать исполнению творческой мысли императора. Большие эскадры были собраны в Шельде, на Брестском и Тулонском рейдах. Им недоставало еще морского навыка; но, тревожимые беспрестанно присутствием неприятеля, ежеминутно ожидая битвы, они представляли уже существенную силу, готовую действовать и способную загладить прошлые неудачи. Но император до последнего дня не хотел дать случая этому флоту, исполненному рвения и уверенности, померяться силами с неприятелем. Только несколько фрегатов получили дозволение выйти для короткого крейсерства, и славные битвы, ими выдержанные, заставляли уже предчувствовать новую морскую эру, как вдруг пала Империя. Она пала, оставив Франции огромный флот, - в обширнейшем значении этого слова, и такую военную организацию, какой мы и теперь можем позавидовать. Благодаря непрерывным усилиям, Франция в январе 1815 г. успела собрать от Дюнкирхена до Тулона 29 кораблей и 17 фрегатов, готовых выйти в море; в Антверпене 10 кораблей и 4 фрегата, а в Генуа и Венеции 2 корабля и 1 фрегат.