Стальное княжество - Орлиная гора

…А потом был ужин, вспоминать про который Темка вообще не хотел.

Глава 4

Зима в этих краях оказалась теплая. Горячие ветра, часто дующие с Черных песков, превратили снега Букового месяца в затяжные дожди. Уже в первых числах Ясеня дороги начали подсыхать, а в речке Красавке заплескались мальчишки. Самые тенистые овраги обнажили илистое дно, когда засверкали молнии Яблоневых гроз. Первая пришлась как раз на тот день, когда Матерь-заступница отмерила пятнадцатый Темкин год.

Дожди сменила жара. Сначала радовались солнцу, но потом земля начала трескаться, и от зноя стало трудно укрыться даже в подвалах крепости. В деревнях священники отслужили молебны Матери-заступнице, прося отвести стороной засуху. А в один из дней вся ребятня лазила по подсыхающим болотистым лугам, собирая лягушек. Утром, с первым лучом солнца, многодетные матери зарыли тварей на общинных землях и в своих огородах. Но дожди так и не вернулись.

Теперь деды на посиделках говорили только о Черных песках. Им эти рассказы от прадедов достались, но ни дети, ни внуки верить не желали – байки, мол, Пески давно не двигаются. Темка тоже не верил старикам. Да, жарко, но пока еще не стоит над полями маревом предвестие погибшего урожая. А о чем еще говорить в этих краях, как не о Черных песках? Но сказки слушал с интересом. Деды пристраивались на завалинках, в тени. Водили в воздухе коричневыми, скрюченными за трудовой век пальцами и предостерегали: только проглянулось дно у реки, не молись Матери-заступнице, поздно. А кидай вещички на телегу да мотай подальше. Лошадей не жалей, погоняй, сколько сил хватит, – лишь бы уйти.

В крепости солдаты неохотно выходили на плац. Темка их понимал, но вставал на сторону Александера. Тот говорил, что при такой мирной жизни стоит чуть ослабить вожжи – и гарнизон превратится в деревню. Глядя на подтянутого капитана, и княжич застегивал мундир под самое горло, и солдатам небрежность не спускал.

В эти дни реже получалось встречаться с Митькой – не дело самому себе поблажку давать. Темка отчаянно скучал, но каждое утро упрямо занимался наравне с солдатами. Мундир быстро выгорел на солнце, соленый пот разъел краску, превращая густую грозовую синь в легкую синеву безоблачного неба. Княжич тайком гордился своим мундиром. Все остальное – и окрепшие мускулы, и успехи в фехтовании, и меткая стрельба, и твердость в голосе – пришло постепенно, и сам Темка не мог этого заметить. Он осознал только, что сильно прибавил в росте, когда Дарика занялась его гардеробом. Пришлось подпороть все штаны снизу, рукава и подолы мундиров, рубах, выпуская запас ткани.

Если встретиться с Митькой не получалось, Темка отправлял с Шуркой записки в соседний гарнизон. Мальчишка точно не чувствовал жары, с удовольствием мчался на конюшню седлать меланхоличного Булана. В ответ на исписанные корявым Темкиным почерком бумажки капитанов сын привозил листы, расчерченные четкими строками. Друга обошла солдатская доля, не по его вине или воле – подмял Герман гарнизон, княжича как бы и нет в Южном Зубе. Митька укрывался от ненавистного капитана за толстой дверью библиотеки. Судя по запискам, он далеко продвинулся в разборе свитков. Оно и понятно, чуть ли не год прошел с того разговора у реки…

…Дега отошла в сторону, выбирая траву по вкусу. Темка скинул рубашку, растянулся на берегу. Замотался, в голове гудит. Митька уже отсигналил в ответ, скоро появится. Эх, здорово было бы жить в одной крепости! Но Темка никогда этого не предложит – Дин клятву королю давал.

Заржала Дега, приветствуя Поля. Княжич плюхнулся рядом на живот, заговорил торопливо:

– Я тут читал… Знаешь, в летописях много сказаний о героических воинах, сражавшихся до последнего. О публично казненных героях. Пишут… так пишут, что кровью со страниц пахнет.

Темка чуть прижмурился. Это он тоже читал. Кто же из мальчишек такое пропустит: битвы, подвиги, клятвы чести. Но, зная Митьку, можно поспорить, что его взволновало нечто другое.

– И совсем нет о тех, кто погиб безвестно. Ну, ясно, почему нет. А мне кажется – им было труднее. Одно дело, умирать на плахе, когда смотрят. Совсем другое – погибать под пытками где-нибудь в темнице. Понимая: закопают, и костей твоих не найдут, не узнают – выдержал ты или предал. Когда грозят, что оболгут после смерти. Вот так – страшнее.

Темка опустил веки и попытался представить: вот он в плену, и враги грозят муками смертными, если не выдаст своих. Неужто бы не выдержал? Да быть такого не может! Он – серебряного рода.

Княжич открыл глаза, посмотрел в небо. Светлое, почти невидимое облако еле движется. Кажется, дни застыли так же, как это облако.

– В скучное время мы живем, – вздохнул он. Сорвал одуванчик, дунул – белая шапка облетела наполовину. – Вот так вернемся ко двору – и что? Не то что войны, про разбойников настоящих не слышно. Тоска…. Право слово!

Митька виновато улыбнулся. Темка подумал, что друга это нисколько не расстраивает, и добавил злорадно:

– О чем писать будешь, летописец?

Облако чуть сдвинулось, истончилось еще сильнее.

Митька накрыл нерасторопного кузнечика рукой. Послушал, как тот трепыхается под ладонью.

– Я нашел записки времен осады Южного Зуба. Там одного… ну, по-нашему будет сержанта, обвинили в том, что он подавал врагам сигналы с башни. Летописец, по-моему, в военном деле ни уха ни рыла. Что за сигналы, зачем подавал! – Митька раздраженно махнул рукой, освобожденный кузнечик торопливо отпрыгнул в сторону. – Приговор – повесить.

Темка поморщился. Позорная казнь. Для военного – пятно на всем роду.

– Угу. А летописец, между прочим, сомневался, того ли назвали предателем. Ну, меж строк чувствуется. Сомневался, а писал! Потом-то его записки внесут в книги, вымарают ненужные, как покажется, слова. Никто даже не усомнится в том, что сволочи по заслугам досталось. Я так не хочу. Знаешь, решил: все свитки переберу. Может, еще что про осаду найдется. Я хочу знать правду.

* * *

Солнце почти не проникает через узкое оконце. Замковая библиотека встроена внутрь башни, только углом выходит наружу – там-то и пробили узкую щель. Но это и к лучшему: все свитки сохранились. Тур Весь научил племянника правильно обращаться со старыми листами, и княжич надеялся перевезти домой древние записи в целости и сохранности. Эти бумаги должны заинтересовать королевского летописца – хотя тот так стар, что с трудом разбирает даже крупные буквы.

Да и Митька почувствует пользу от сидения в крепости. При мысли об этом рот наполнился кислой слюной, точно лизнул мокрое железо.

Нет, нельзя дальше искать оправданий! Отец знал, что будет именно так. Князь Дин все понимал про капитана Германа и про сына, иначе бы не связал Митьку словом. Зачем?! Но хоть голову сломай – не понять. Княжич совершенно не знает отца. Даже с туром Весем, раз в год навещавшим сестру, он разговаривал больше. А уж с королем Эдвином – тем более.

Когда Митька впервые попал ко двору, он уже и не помнил. Мама говорит, что принцессе Анхелине было чуть больше года и ей понадобился товарищ для игр. Подруга королевы и прихватила с собой полуторагодовалого малыша.

Запутанные дворцовые коридоры скоро стали знакомыми, как дома. Королева Виктолия превратилась просто в госпожу Вику. Король Эдвин полюбил неторопливые разговоры с серьезным княжичем и старался выкроить для них время. Митька скучал по королевской семье не меньше, чем по своей собственной. И вечера во дворце вспоминались с таким же мягким замиранием сердца.

…Дрова в камине почти прогорели. Митька положил сверху полешко – березовая кора скрутилась от жара. Сверху пристроил еще парочку и снова сел на пышный даррский ковер. Тепло камина приятно обволокло спину. Отсветы пламени окрасили резные деревянные стены в цвет восхода, отразились в большом медном блюде с яблоками.

Анна пристроилась на маленькой скамеечке у ног отца, сматывает золотистую нитку в аккуратный клубок. Мама и госпожа Вика утонули в глубоких креслах. У княгини в руках вышивка, королева перебирает спутанные Анниным котенком нитки. Виновник безобразия лежит тут же, щурит на камин желтые глаза. Митьке очень хочется дернуть его за пушистый хвост, но тогда обидится принцесса, да и не следует отвлекаться от разговора. Король Эдвин серьезен, словно перед ним не восьмилетний мальчик, а взрослый мужчина. Княжич старается вести себя достойно.

За окном давно стемнело, но гости пока не торопятся домой. Князь снова в отъезде, и в огромном доме их никто не ждет. Анна отдала матери клубок и присела рядом с Дином, погладила котенка. Безобразник лениво мурлыкнул и перебрался к принцессе на колени. Королева строго покачала головой, но все-таки позволила дочери остаться сидеть на полу.

Когда догорают свечи и приходит пора зажигать новые, княгиня решительно складывает вышивание в корзинку. Королева Вика предлагает остаться на ночь, но мама пристально смотрит на короля и качает головой. Княжич разочарован: он бы с удовольствием еще побыл в этой комнате. Очень не хочется выходить на заснеженные улицы, под холодные ветра Пихтового месяца. И королю жаль комкать разговор – на самом деле жаль, Митька чувствует, – но и он не спорит с княгиней. Анна печально смотрит светлыми, как у матери, глазами: кроме княжича Дина, у нее нет больше друзей…

Митька с сожалением вернулся из прохладного дворца в душную библиотеку крепости. Подошел к оконцу, глянул на пустой плац. В полдень жизнь в гарнизоне затихала, солдаты расползались в поисках прохлады. Только двое часовых мучались на стене, вжимаясь в тень башни.

Тоска по дому стала так сильна, что Митька отшатнулся в сторону, прижался лбом к каменной кладке. Слезы скребли где-то в горле, и княжич сжал губы.

Ему и прежде приходилось скучать по матери, которая пропадала целыми днями во дворце. Сам же Митька, если княгиня брала его с собой, проводил время с принцессой Анной или в королевской библиотеке. Но когда княжич оставался дома один, то пробирался в гардеробную и бродил между платьями, хранящими запах маминых духов. Можно было перебирать ленты на рукаве и представлять, что княгиня рядом и никуда не торопится. Митьке казалось, что мама похожа на яркую птицу, которая не может надолго складывать крылья. И мальчик был благодарен Орлу-покровителю за те редкие вечера, в которые княгиня не улетала из дома.

Соленый комок наконец-то сглотнулся. Митька развернулся, привалился к камням спиной. Он еще не скоро окажется дома, нужно с этим смириться. Хотя, если бы не Темка, сил бы уже не осталось.

* * *

Темка не верил в байки о Песках, но, когда ночью ударили в землю долгожданные капли дождя, поблагодарил Матерь-заступницу за милость. Горячий ветер унес тучи до рассвета, но теперь верилось, что они, брюхатые ливнями, вернутся.

Утром во дворе блестели лужи. Дарика кричала, что не пустит сына в дом, пока тот не вымоет ноги. Шурка закатал штаны выше колен и босиком шлепал по воде. Солдаты посмеивались и предлагали капитанову сыну убежище в казарме. Лисена, сама еще недавно не отстававшая от брата в шалостях, укоризненно поджимала губы. Лужи она обходила чинно, приподнимая подол.

Темка сбросил мундир на перила крыльца, с удовольствием глотнул сырой воздух. Ну что же, сегодня Митька дождется пойманного зеркальцем солнца.

– Шурка-а-а-а! Седлай Булана, айда в степь!

…А на следующее утро на крепостной двор влетела Лисена, закричала, захлебываясь от возбуждения. Следом за быстроногой девчонкой торопились Дарика с бабкой Феклой, тащили корыто с нестиранным бельем. Жена капитана испуганно оглядела высыпавших солдат, бросилась к Александеру:

– Воды нет! – страх метался за судорожно стиснутыми губами, рвался вопросом: – А если Черные пески?!

* * *

По руслу с тихим шелестом ползли песчаные струйки. Обнажившиеся берега подсыхали на солнце, шли глубокими трещинами. В оставшихся мелких лужицах, полных жидкого ила, трепыхались рыбины. Дега недоуменно пряданула ушами.

– Матерь-заступница! – охнул кто-то за Темкиной спиной.

Княжич недовольно повел лопатками. И так страшно, еще и вопят. Но этого же не может быть! Черные пески двигаются только в легендах. Темка не верит в дедовские сказки… Толстый карась шлепнул хвостом по грязи, дернулся и замер. Золотистый песок накатил, прилипая к чешуе – и уже через мгновение на месте рыбы получился сухой холмик. Тихий шорох – и вот он уже сгладился, покатились сыпучие волны дальше. Княжич с трудом оторвался от этого зрелища, глянул растерянно на капитана. Ну не может этого быть!

Александер подергал себя за ус, решил:

– В деревню.

Горячий ветер подталкивал в спины, подхлестывал крупинками песка. Поле на глазах желтело, скручивалась трава, точно полыхал рядом лесной пожар. Дорога вела мимо рощицы, Темка глянул мельком: на опушке березы уже тронуло дыхание Песков, подсушив листья. Сержант Омеля вдруг свернул, поскакал к деревьям. Княжич придержал Дегу, но Александер крикнул:

– Догонит!

Еще не показался поворот к деревне, как Омеля нагнал, пристроился рядом. Выдохнул:

– Пусто! Птиц не слыхать. Да и вообще – мертвый лес. Не охотник я буду, если не почую. Мертвый, видит Создатель!

«Мертвый!» – отозвалось у Темки где-то под ребрами, сбило дыхание. Неужели все, чем пугали старики, – правда?!

У околицы стояла, покосившись, телега со сбитым колесом. Хоть и груженная добром, а хозяина не видно. Не выскочили на дорогу брехливые собаки, не глянула из-за плетня любопытная старуха. Тихо. Слепо смотрят закрытыми ставнями дома, некоторые дворы щерятся распахнутыми воротами. У пересохшего до дна колодца валяются коромысло и ведра, одно откатилось прямо к старостиному забору. Богато жил староста: за солидными воротами, в доме на высоком фундаменте. Сейчас одна створка наполовину открыта. Темка направил коня во двор.

Горячий ветер разносил раструшенное сено – похоже, грузились второпях. Темнел распахнутый лаз в погреб, рядом с ним валялся разбитый глиняный кувшин, выпустивший лужу молока. Кот пристроился у края и быстро работал язычком. Глянул недовольно на пришельцев: успел почувствовать себя хозяином в опустевшем доме, а тут явились! Дернул хвостом, но от молока не оторвался.

– Торопились, – процедил Александер.

Темка соскочил с коня, осторожно шагнул к коту. Тот глянул диковато, в один прыжок долетел до погреба и скрылся в провале. Княжич направился было туда, но капитан крикнул недовольно:

– Артемий, некогда!

* * *

Когда вернулись в Северный Зуб, Пески уже были видны со сторожевой башни. Самый упрямый мог убедиться: древняя легенда ожила. Вон как сверкает золотом, аж глаза слепит. Темка прищурился, придержал бившуюся на ветру карту. Да, Пески уже вот тут. Если волна пойдет по руслу Красавки, то быстро продвинется, захлестнет брошенную деревню. Новый порыв ветра кольнул песчинками лицо. Затрепетала в руках бумага, точно и она стремилась как можно быстрее улететь из крепости.

Во дворе стихла перебранка, успокоилось метавшееся в каменном мешке эхо. Последняя телега, душераздирающе скрипнув, выползала за ворота.

– Пора и нам, – Александер тронул княжича за плечо.

– А может, заедем?

– Южный дальше, к нему Пески дойдут нескоро. А нам кругаля давать некогда. Да успеют они.

Оседланная Дега пританцовывала во дворе, ей не терпелось убраться отсюда.

Телеги догнали быстро. Тем более они не двигались – дальше не проехать: навстречу другой обоз. Беженцы из Северного Зуба зло щерились, готовясь скинуть с дороги. Встречные казались похоронной процессией.

Три телеги: на двух скарб, на третьей дедок с трясущейся от старости головой, ребятишки и молодуха на сносях – свела брови, сгорбилась. Еще одна женщина придерживалась за обрешетку, рядом стояли два парня, угрюмо смотрели в сторону Песков. Вперед вышел коренастый мужчина в летах, с ним и разговаривал солдат. Заметив княжича и капитана, торопливо бросил что-то деревенскому, начал проталкиваться к всадникам.

– Говори, – велел Александер.

– Не успели мы, Пески кругом. Эти вон из Южной Выпи. Баба у них скоро родит, вот и прособирались. Пока затылки чесали: то ли ехать, то ли оставаться, за соседями уже и пыль осела. Теперь вот куда ни развернутся – нету дороги. А Пески уже к деревне подошли. Решили в крепости спасаться, а капитан Герман не пустил.

– Вышлем разведку, – поймал Александер Темкин взгляд.

* * *

К вечеру Пески чуть успокоились, но даже в окно уже было видно светящееся золото. Багровым закатом полыхало небо, казалось, что его подожгли горячие ветра. Жар прокалил воздух; с мольбой к Создателю ждали ночной прохлады.

Темка задумчиво смотрел на карту и отирал измазанные чернилами пальцы. Северному Зубу приходилось тяжело – заносило со всех сторон. Основная волна накатила от юго-восточной границы с Дарром, поперла вперед, не разбирая. Еще одна обогнула по высохшему руслу Красавки, прошла дальше в глубь страны, извернулась и соединилась со старыми Песками. Южным соседям повезло немного больше: они хоть и тоже отрезаны от мира, но волны выдохлись на подступах к крепости.

Фонарь почти угас, в жаркой комнате густо пахло нагревшимся железом и маслом. Княжич расстегнул мундир, не отрывая глаз от карты. Да, не повезло им. Сильно не повезло. Он встал, аккуратно свернул широкий лист, с бумаги посыпался песок. Когда только успело надуть! Темка провел ладонью по скатерти, ощутил мелкие крупинки.

Вошел Александер:

– Деревенских разместили. Возле запасов я поставил караул. Ключ только у меня.

«Спасибо, Матерь-заступница!» – пронеслось у Темки в голове. Хотя благодарить нужно капитана: это он соблюдал давний закон – в крепости должна храниться вода. В Северном и Южном Зубе к этому относились серьезно: с давних пор стояли в подвале огромные дубовые бочки, всегда полные. Но на сколько их хватит? Тем более – с беженцами.

* * *

Пески видны и из окон замка, но Темка каждое утро взбирается на башню и выходит на смотровую площадку. Горячий воздух наваливается, принося с собой проникающие всюду песчинки. Это мало похоже на ветер, скорее на жаркое сухое дыхание гигантского зверя.

Княжич подошел к самому ограждению. Солнце едва взошло, а каменные зубцы уже нагрелись. Снова будет жара, от которой спекаются губы. Темка сглотнул; царапнуло в пересохшем горле. Тронул фляжку. Там вода. С трудом отлепил пальцы. Норма – две кружки, а день только начинается. Лошадей вон уже вторые сутки почти не поят. А животные ведь не понимают, за что такие мучения. Темка постоянно бегает на конюшню, гладит Деге шею, шепчет на ухо разные глупости, но разве этим утолишь жажду?..

Прошуршало под ногами. Песок всюду. Стоит запустить пятерню в волосы, и он с тихим шорохом сыплется из-под пальцев. Забивается в складки одежды, в сапоги. Даже когда Темка провел шершавым языком по губам, то наткнулся на песчинки, скрипнул ими на зубах. Кажется, что горло забито сухими крупинками, а в желудке и вовсе целые барханы. В первый же день пришлось зачехлить пушки, а то не прочистить потом. Так и стоят, накаляясь. Бесполезные.

Восходящее солнце медленно вырастало из светящихся Песков. Темка отвернулся от рассвета. Нельзя смотреть долго, глаза начинают болеть. А если опустить веки, то на мгновение резанет болью, как будто и под них надуло песок. В темноте вспышки все тех же надоевших цветов: золотого, серебряного, бронзового. Как барханы: сами золотистые, медовые, в тени – густо-бронзовые, а кромки отливают серебром. Меж песчаных складок вьются бронзовые тропки, словно кто расшил пустыню дорогими нитками. Темка уже наизусть помнит узор этой вышивки.

Ночью пески продолжают светиться. Бронзовые тропки теряются, растворяются. Серебра, наполненного лунным светом, становится больше. В общем-то, это красиво – хоть днем, хоть ночью. И напоминает геральдические цвета. Золотой, серебряный, бронзовый – как ленты на штандартах год назад, в Малом тронном зале.

Темка нащупал в кармане зеркальце в деревянной рамке. Скрипнул под пальцами песок. Аккуратно стряхнул, протер серебристую гладь. Отразилось смуглое до черноты лицо с потрескавшимися губами, красными воспаленными глазами. Впрочем, княжич мало интересовался собственным отражением. Рука с зажатым в ладони зеркальцем повисла. Ну почему, почему отсюда не видно Южного Зуба?! Хоть бы штандарт разглядеть! Но только три цвета, и раскаленный восход над ними.

Солнце оторвалось от горизонта и поплыло в небо. Пора, капитан ждет.

Деревянная дверь, ведущая со смотровой башни, в мелких зарубках. Это они с Митькой метанием ножей развлекались. На косяке Темка ведет календарь, отмечает каждое новое утро в Черных песках. Дни сливаются, ночь давно перестала быть границей между ними, потому что жажда мучает даже во сне, не дает толком забыться. Каждый вечер Темка надеется, что привидится река, вечерняя прохлада, пусть даже с надоедливым звоном комаров. Но снятся Пески. А как-то – умирающий от жажды Митька. Лежит в башне на каменном полу и еле шевелит потрескавшимися губами: «Воды…»

Ладонь привычно скользнула по зарубкам. Стукнула за спиной дверь.

Спустившись, Темка свернул в дальний коридор. Можно пройти хозяйственными дворами, но вчера там резали скот – поить больше нечем. Стиснутый высокими стенами пятачок кажется полем проигранной битвы: небо помнит отчаянные стоны животных в предчувствии смерти; тяжелый удушливый запах до сих пор висит над залитыми кровью камнями; вялится на солнце, свисает лентами мясо – как штандарты побежденных. Вчера тут пьянила чужая смерть, словно ею можно откупиться от своей собственной.

Многие рискнули отведать крови, хоть этим жажду утолить. Темка не смог.

Надвигающаяся жара выдавила обитателей крепости со двора, заставила искать укрытие за толстыми стенами. Только Лисена стояла, запрокинув голову – растрепанная рыжая коса свесилась почти до земли – и широко открыв рот. Даже Темку не заметила.

– Ты чего?

– Я тренируюсь. Вот пойдет дождик, встану, и мне водичка будет в рот капать.

Вышел хмурый капитан, обремененный фонарями и мотками веревки.

– А вы куда? – тут же прицепилась девочка.

– Куда надо. – Александер не одобрял Темкину затею. – Иди, тебя мать ищет.

* * *

Сразу за дверью оказался тонкий слой песка. Потом его стало больше, Темка уже мог коснуться потолка вытянутой рукой. Александер пригнул голову, поправил на плече моток веревки. Ноги разъезжались, вязли. Темка запыхался, но старался не показывать виду и не сбавлять шаг. То, что песка так много, вселяло надежду: значит, наружная дверь осталась открытой.

Крепость оказалась в центре огромной воронки: снаружи занесена песком до верхней балки ворот, а внутри, во дворах – тонкий слой песчинок. Точно волна ударила в стены и остановилась. Створки не распахнуть – придавленные массой песка, они не желали двигаться. Пытались спуститься со стены на веревках, но сплошное золото затягивало, стоило коснуться его ногами. Бронза темнела слишком далеко, и путь к ней был только ходом – когда-то тайным, а после, в мирные для крепости годы, обычным, расширенным и укрепленным.

Дальше пришлось пригнуться и Темке. Капитан опустился на четвереньки, прихватил дужку фонаря зубами. Княжич не сдержался, хихикнул.

Долго ползли, отплевываясь от песка. Фонарь раскалился, сделал и без того застоявшийся воздух душным. Темка был уже мокрый, как мышь после купания. И нестерпимо хотелось почесать спину в налипших медных крупинках. Хоть как медведь о стену скребись! Жарко, даже сквозь штаны припекает коленки, а уж ладони и вовсе покраснели. Но иначе не пройти, капитан и вовсе ползет, отдав фонарь Темке. Из-за железной дужки в зубах даже не отплеваться толком, песка наглотался – обеда не надо. Потолок царапнул спину. Все, привал! Поставить фонарь и перевернуться, только чтобы не лицом в песок. Уф!

– Уже близко, – Темкин голос ударился в низко нависший над лицом камень. Дальше капитану не пролезть – узко. – Я протиснусь, тут всего ничего!

– Ладно. Но дай я тебя обвяжу, если что – дергай.

Просмоленная веревка обхватила княжича под мышками, петлей завернулась на груди, обмотала ниже и спустилась по ноге. Темка ухмыльнулся: капитан вяжет его, как шустрого зайца.

– Ну, помоги Олень-покровитель!

Княжич распластался ящеркой, скользнул в проход. Потолок уже так низко, что головы не поднять. Даже толком не почесаться! А песок, кажется, проникает даже сквозь одежду. Темка вытянул руку с фонарем, ловя медный отлив. Если попадутся зыбучие – утянет. Коридор-то – конный спокойно проедет. Но так обидно возвращаться! Темка подтянул веревку, чтобы не мешала. Ерунда это все: начнет засасывать, Александер все равно не вытянет. Посветлело. Темка рванулся, выбросил руку вперед – только бы не напороться на решетку! Повел из стороны в сторону и чуть не взвыл от досады: пальцы ткнулись в горячее железо.

Но все-таки подобрался поближе, постарался отгрести песок. Кованые ворота скруглялись небольшой аркой. А ведь Темка сможет пролезть! Как раз протиснется. Спасибо, Олень-покровитель!

Княжич высунул голову, огляделся. Ага, и дальше песок плотный. Вон бронзовая тропинка вьется. Темка втянулся обратно в лаз. Капитану он скажет, что не пролез. А то ведь Александер не пустит, и сам не протиснется.

* * *

В окне призрачно светились Пески, и узкий серпик месяца казался тусклым в их свете. Темка распластался на горячей постели. Песчинки кололи влажную от пота спину. К ночи жара спадала, но все равно было душно.

Сон не приходил, крыса в душе металась все сильнее. Чтобы успокоиться, княжич старался думать о чем-нибудь хорошем. Но перед глазами вставало совсем другое.

* * *

Да, прошел уже год с того памятного ужина в Торнхэле. Темка тогда выскочил из зала, как только Крох-старший отодвинул кубок в центр стола. Неучтиво, даже не простившись с гостями. Но невозможно дальше смотреть на Марка!

…Князья вошли в обеденный зал, продолжая какой-то разговор. Не прервали они его и за столом. Впрочем, говорил больше гость:

– Честь – только для знати. Нам есть по кому мерить свои поступки, перед чьей памятью держать ответ, о чьей доблести помнить. Наша жизнь составляет славу или бесчестие всего нашего рода.

– Я все же думаю, что для чести не нужны подпорки, – заметил отец.

Крох недовольно двинул кубок, сказал строго:

– Это не подпорки. Это – род, уважаемый князь. То, чего нет у других. Спросите землепашца, сколько колен он помнит. Чем славен его прадед или дед? Не ответит. Да ему этого и не надо.

– Ну не хотите же вы сказать, что все остальные бесчестны? – слегка удивился отец.

– А почему бы и нет? Вы думаете, честь не дает простонародью красть, обманывать, трусить, лжесвидетельствовать? Нет. Есть только одна вещь, которую они признают и согласно которой живут, – власть. Чем крепче держишь, тем меньше погани. Только власть.

Темке стало неприятно. Он внимательно глянул на Александера, перевел взгляд на старого капитана, его отца. Это что же – у них нет чести?! У них?! Да как можно нести такой бред, и шакал язык не откусит?!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.