Берег черного дерева (№1) - Берег черного дерева

— Спустить пленников на берег, привязать лодку в тростнике, — скомандовал он повелительно.

Лишь только его приказание было исполнено, он обратился к Гиллуа и Барте со словами:

— Господа, вы изменили данному слову, и я имел бы право убить вас как собак. Вы видите, за нами погоня и мне некогда с вами распространяться. Даю вам на выбор: или я прикажу развязать вам ноги, и вы должны бежать так же скоро, как и мы, не произнося ни одного слова, не крикнув, или же сию минуту я размозжу вам головы.

Девис поднял револьвер.

— Хорошо, — отвечали молодые люди, — мы последуем за вами и обещаем молчать.

— Можете избавить себя от обещаний; мне нечего с ними делать. Я больше доверяю своей силе, но предупреждаю, что при малейшей попытке привлечь на нас внимание, этот револьвер заставит вас навеки замолчать… Ну, ребята, — сказал он матросам, — дело идет о нашей жизни, поторопитесь на «Осу»

Разбойники сознавали теперь свою безопасность: ведь нельзя было и предполагать, чтобы преследующие их решились покинуть свою шлюпку и продолжать погоню на берегу в неизвестной им стране.

После часовой спешной ходьбы по прежней дороге Девис со своим маленьким отрядом увидел огни на «Осе». Погрузка совершалась так скоро, что не оставалось ни одного негра на берегу, когда Девис вошел на борт. Он тотчас поспешил в каюту капитана, с нетерпением его ожидавшего.

— Ну, что там такое? — спросил Ле Ноэль, увидев Девиса.

— А то, что нас выдали, и военный корвет стоит при входе в Рио-дас-Мортес, так что нет возможности оттуда выйти в открытое море. Я не мог различить, какой национальности принадлежит этот корвет.

— На каком расстоянии находится он от берега?

— Почти в двух милях.

В важных случаях Ле Ноэль никогда не колебался принимать решительные меры. Он позвонил. Мигом явился перед ним кают-юнга.

— Позвать ко мне господ Верже и Голловея! Мальчик исчез, и минуту спустя явились оба.

— Господа, — сказал капитан, — мы блокированы корветом при входе в реку, изменник выдал нас в Бордо, или в Бразилии, или даже здесь.

— А не думаете ли вы, капитан, — возразил Верже, — что единственную причину этого обстоятельства надо искать в том, что «Оса» вела битву слишком близко от берегов, так что нельзя было обойтись без свидетелей? И в таком случае все объясняется очень натурально: оба флота, французский и английский, находящиеся в Гвинейском заливе, растянулись вдоль берегов. Окруженные крейсерами, мы имели несчастие привлечь на себя внимание одного из них.

— Может быть, вы и правы, Верже, но главное дело состоит в том, чтобы спасти нашу шкуру, которая никогда еще не подвергалась такой опасности, как теперь, и провезти к цели груз, который всем нам даст средства покинуть это опасное ремесло. Если мы будем дожидаться солнечного восхода для отплытия, то нам грозит неизбежная гибель, потому что нельзя надеяться, чтобы в другой раз пришлось вести бой со старым кораблем и с орудиями, выстрелы которых не могут достигать цели.

— Несмотря на темную ночь, — сказал Девис, — я отлично заметил по его форме и по расположению корпуса и мачт, что этот роковой корабль — броненосец первого разряда.

— Следовательно, нельзя и бороться против этой плавучей крепости. Достоверно и то, что всякий выход днем нам невозможен: нас пустят ко дну, прежде чем мы выйдем в открытое море. Нам остается сделать эту попытку ночью и сию же минуту. Если крейсер заметит вчера, при закате солнца, верхушки наших мачт, а это было очень возможно при нашем приближении к Рио, то он провел день в том, что принимал свои меры, осматривал берега и устье реки, останавливаясь на решении или пустить нас ко дну при самом выходе, или подослать человек полтораста, чтобы захватить нас на якоре. Итак, времени терять нельзя; через полчаса луна скроется, — вот минута для нашего отплытия. По местам, господа, и чтобы все было готово к отплытию.

— Если прикажете, — сказал Верже, — то мы и через пять минут можем подняться с якоря. Вследствие вашего прежнего приказания, когда негры известили нас о присутствии военного судна, мы приняли уже все меры, чтобы избежать нечаянного нападения; погрузка черного дерева закончилась уже час назад, и в ту минуту, как вы позвали нас, Голловей сказал мне, что и машина готова.

— Запаслись ли пресной водой?

— Все резервуары полны.

— Хорошо. Отдать паруса и ждать моих приказаний.

Оба помощника ушли, сделав поклон по-военному.

— Ты тоже можешь идти, Девис, — сказал Ле Ноэль дружески, как обыкновенно, оставаясь наедине с любимым юношей.

— Я не кончил еще моего доклада, — отвечал он и в двух словах рассказал, что случилось с ним в дороге. Услышав, что Гиллуа и Барте развели костер на берегу и привлекли шлюпку в реку, он пришел в ярость, «не знавшую пределов, и в первое время хотел повесить их на мачте. Если бы Девис произнес хотя одно слово в защиту их, гибель их была бы неизбежна; но он хорошо знал своего родственника и ни слова не произносил, хорошо зная, что самое лучшее средство утишить бурю, — это предоставить ей самой затихнуть.

Через несколько минут Ле Ноэль опять овладел собой, подтверждая страшными клятвами, что он отомстит.

Вдруг лицо его осклабилось странной улыбкой.

— Девис, друг мой, — сказал он, — подите посмотреть, что этот скотина Гобби так ли еще мертвецки пьян, и может ли он потолковать со мною о деле? В таком случае растолкуйте ему, что мне надо еще поговорить с ним. Кстати, что вы сделали с пленниками?

— Приказал заковать их, как только пришли сюда.

— Хорошо; прикажите привести их ко мне. Вскоре после этого Гиллуа и Барте со связанными руками были приведены к нему.

— Прошу вас, господа, извинить Девиса за то, что он вынужден был поступить с вами как с простыми преступниками, — сказал капитан Ле Ноэль с утонченною вежливостью, — вы сами так любезно хлопотали, чтобы вздернули нас на виселицу, что и я нахожусь вынужденным простить ему такой недостаток почтительности. Да будет вам известно, что я чуть-чуть не отправил вас плясать на канате… Но успокойтесь, я нашел средство все уладить. Вам, кажется, не нравится жить у меня на «Осе», не так ли?..

Молодые люди, знавшие, что от этого разбойника можно всего ожидать, только презрительно пожали плечами.

— В таком случае я сегодня же высажу вас на берег.

— Лучше поберегите нас, — сказал Гиллуа насмешливо, — через несколько часов, при восходе солнца, вам, может быть, придется просить у нас заступничества.

— О! как вы торопитесь, милые друзья… Вероятно, вы намекаете на фрегат, который преграждает нам выход из реки по милости вашего старания привлечь его на мою шею? Ну, перед нашей разлукой, я постараюсь разуверить вас на этот счет. Через несколько минут скроется луна, а вам известно, как в эту пору ночи под тропиками темны. Вот мы и воспользуемся темнотою, чтобы спуститься вниз по реке. Наш лоцман Кабо так хорошо знает Рио-дас-Мортес, что может проплыть по ней с завязанными глазами. С помощью пара мы пройдем в миле от крейсера, чего он даже не заподозрит, и завтра только увидит, что птичка улетела. Что же касается вас, господа, так вам не останется даже и того утешения, чтобы известить его, по какой дорожке мы улепетываем, потому что и вы тогда будете далеко отсюда Вижу по вашей недоверчивой улыбке, что вы хотите спросить, каким образом, высадив вас на берег до моего отплытия, я могу помешать вам в удовольствии доставить полезные сведения военному судну, которое рассчитывает наверно захватить нас? У меня в руках средство очень простое, которое я не затрудняюсь сообщить вам, тем более, что и скрывать-то его долго нельзя. Сегодня утром мой приятель Гобби сообщил мне страстное желание, которое давно уже мучит его, только до сей поры он никак не мог найти случая удовлетворить его.

— «Охотно отдал бы я, — сказал он мне, — половину принцесс, украшающих мой двор — и полдюжины моих царедворцев за двух или трех белых, которые были бы украшением моего двора на берегу Конго и устроили бы мне регулярную армию».

— Как! и вы осмелились бы это сделать? — воскликнул Гиллуа, не умея уже скрывать своего негодования.

— Не мешайте, любезный друг, — прервал его Барте спокойно, — меня очень интересует этот рассказ.

— Вы поняли меня с полуслова… Действительно, я имею намерение предложить вас в подарок моему приятелю Гобби, и это мне тем приятнее, что такая перспектива интересует господина Барте. Вам предстоит совершить путешествие самое замечательное, какое только можно пожелать любознательному путешественнику, не подвергаясь никаким опасностям и без всяких издержек.

— Довольно шуток; можете поступать по произволу, — прервал его Барте.

— По-видимому, — воскликнул Ле Ноэль, — вы еще не поняли, что я употребил такой способ выражения для того, чтобы не поступить с вами, как вы этого заслуживаете?

— Как вам угодно; вам нет нужды церемониться, потому что мы на вашем корабле и в оковах.

— Не старайтесь оскорблять меня; я сохраню такое же спокойствие, как и вы. После битвы с «Доблестным», чтобы доставить безопасность моему экипажу и себе, я хотел было избавиться от вас, потому что жизнь ваша не стоит жизни пятидесяти человек. Вы мне дали честное слово не пытаться ни бежать, ни подавать сигналов; вчера же вечером вы нарушили свое слово, которым обязались мне вместо выкупа за жизнь.

— Ничем нельзя считать себя обязанным, — возразил Гиллуа, — относительно разбойников, которые грабят на больших дорогах путешественников и, приставляя им нож к горлу, требуют, чтобы они не смели предостерегать других о том, что в лесу разбойники. Вы поставили себя не только вне общественного закона, но и еще вне человеческого права, и ваше гнусное ремесло еще хуже ремесла разбойника, которое все же несколько облагорожено теми опасностями, которым он подвергает себя в отчаянной борьбе… Вы ограждаете себя тем, что надеваете оковы на несчастных негров, которые не могут и защищаться… Вы постыдно избегаете наказания, спасаясь бегством и преимуществом быстроты хода вашего судна, но рано или поздно наказание постигнет вас. Оставляя даже в стороне безнравственность вашей торговли, я презираю вас и прямо говорю вам это, потому что вы не могли бы производить этой торговли на корабле, который не мог бы спасаться от крейсеров исключительно быстротою. Ваша битва и победа над «Доблестным» с его черепашьим ходом и допотопными орудиями есть не что иное, как злодеяние, совершенное гнусным убийцей, и если уж вы хотите знать, то даже как преступник вы вовсе не замечательный характер, но…

— Доканчивайте…

— Трус, который прячется в засаду, чтобы наверняка убить и убежать.

При этих словах янки с пеной бешенства у рта приставил револьвер к груди храброго юноши. Барте, повинуясь только своему чувству, бросился между ними, чтобы заслонить своего друга.

Оба полагали, что наступил их конец; но Ле Ноэль вдруг успокоился и сказал, грозно сжимая кулак:

— Воздайте благодарность мысли, которая озарила меня; ей-то вы обязаны жизнью; в ту минуту, когда у меня помрачилось в глазах, когда я готов был убить вас, я увидал вас, как в мимолетном сновидении, с цепью на шее на берегах озера Куффуа, как вы там молотите маниок или орехи; идея такой мести удержала мою руку. Надеюсь, господа, что вы вспомните меня в эти приятные для вас минуты… в те часы, когда в душе вашей предстанут воспоминания о покинутом отечестве, когда среди предстоящих вам страданий в Центральной Африке перед вашими глазами будут проноситься образы ваших родных и друзей, которых вам никогда уже не увидать…

Перед цинизмом этого человека, которым он рисовался без всякого стыда, молодые люди, несмотря на понятный ужас, внушаемый его словами, старались сохранить геройское мужество и только улыбнулись с презрением.

В эту минуту Девис вошел с Гобби.

Благодушный король собственноручно наказывал одну из принцесс, стащившую у него рюмку тафии, но узнав, что его друг, капитан, хочет его видеть, он в ту же минуту отложил окончание наказания до другого раза и, натянув на себя лучший костюм, бальную шляпу и ботфорты, немедленно последовал за Девисом.

Радость его не знала пределов, когда он услыхал, какой подарок ему делает Ле Ноэль, и в страхе, как бы не потерять своей добычи, он кликнул с полдюжины воинов, которые набросились на пленников, мигом связали их, как колоды, и торжественно отнесли в хижину из листьев и бамбука, которая была устроена на берегу по приказанию Гобби…

Жилиас и Тука отдыхали в своей каюте после дневных трудов и гораздо позже узнали об участи, постигшей их спутников…

Тогда капитан известил своего друга Гобби о присутствии иностранного корабля и растолковал ему, что крейсер на рассвете дня пойдет вверх по реке и может захватить не только все его богатства на берегу, но и даже его королевскую особу.

Испуганный король охотно повиновался его совету немедленно сняться с лагеря и пуститься в обратный путь в свое королевство. Не теряя времени, он бросился с корабля и с дубинкой в руке разбудил своих дам и воинов, которые по его приказанию взвалили на плечи его казну, ящики с ромом, ружья, порох и прочие предметы меновой торговли, которыми «Оса» расплатилась с ним за рабов, и немедленно углубились в лес, чтобы избежать мнимого неприятеля.

Оба европейца были поручены надзору четырех королевских телохранителей, которые, надев им веревку на шею, тащили их за собою как вьючный скот.

Со своей стороны «Оса», не теряя времени, снялась с якоря, даже прежде чем негры собрались в дорогу. Ле Ноэль был доволен тем, что внушил панический страх и что, следовательно, Гобби, а с ним и оба узника, которых надо было удалить в его личных интересах, не останутся на берегах Рио-дас-Мортес до другого дня. После этого капитан подал сигнал, столь нетерпеливо ожидаемый всей командой, и шхуна «Оса», под управлением искусной руки Кабо, тихо спустилась вниз по реке.

В трех шагах ничего нельзя было различить, и если бы лоцман не вполне изучил гидрографию реки при прежних плаваниях, то не было бы возможности совершить такого подвига. Положив руку на румпель, устремив глаза на компас и им же составленную карту Рио-дас-Мортес, Кабо проводил верной рукой «Осу» между песчаными мелями и изгибами реки, которые делали это плавание опаснейшим предприятием.

Невозможно описать сильного волнения, охватившего всех людей… Как только послышался вдалеке мерный гул волны, разбивавшейся о мель и замиравшей на берегу, каждый из них устремил жадный взгляд на океан, чтобы отыскать место, где стоял крейсер. Когда шхуна вступила в узкий проход, огни военного судна показались им не на далеком расстоянии, совершенно господствуя над устьем реки, и всякому очевидно было, что выход днем не представлял ни малейшей надежды на успех.

Выйдя из реки, «Оса» все еще сдерживала свой ход, чтобы не возбудить внимания могущественного врага, и держалась параллельной линии с берегом, что менее чем через полчаса поставило ее вне выстрелов крейсера.

Когда Ле Ноэль увидел перед собой открытое море и необъятное пространство, тогда глубокий вздох вырвался из его груди.

— Ну, господа, — сказал он своему штабу, — ад не требует еще нас к себе, и сдается мне, что «Осе» предназначено умереть от старости, как следует честному и мирному береговому судну.

Жилиас и Тука вышли с первыми лучами рассвета на палубу, и велико было их удивление, когда они почувствовали движение шхуны, ничего не видя, кроме неба и воды. Как только им было сообщено об участи, постигшей их юных товарищей, они с геройской отвагой бросились в каюту капитана и представили ему формальный протест, в котором заявляли требование, чтобы немедленно вернули их на тот же берег Африки, для того чтобы и они могли разделить судьбу своих несчастных товарищей.

В это утро Ле Ноэль был в самом лучшем расположении духа и потому делал неимоверные усилия, чтобы сохранить серьезный вид, выслушивая их требование. С видом смирения он сознавал перед ними свою вину, что в ту минуту не подумал о них, и что без всякого сомнения он спустил бы и их на берег, знай он, что это доставит им удовольствие… тем более, что это преисполнило бы радостью его друга Гобби, если бы он предложил ему в дар таких именитых особ, которые составили бы лучшее украшение его двора. Кончил он свою речь обещанием тщательно сохранять этот протест, присоединив его к знаменитому рапорту, который они должны представить начальству, лишь только снова получат свободу.

— Капитан, — отвечал Жилиас, — благодаря такому законному объяснению…

— Между нами не может быть и тени неудовольствия, не так ли, господа? — докончил Ле Ноэль.

— Все бы ничего, — сказал Тука своему другу, уходя из каюты капитана, — но за каким дьяволом главный комиссар посадил нас на эту шхуну?

Два месяца спустя, рыбак из Рио-Гранде-дель-Норте на берегу Бразилии, встретил обломки судна, спокойно колыхавшегося по произволу волн. Рыбак подплыл к нему и прочел на доске от кормы: «Оса».

Что же с нею сталось?

Не встретились ли эти разбойники с крейсером, который пустил их ко дну, после беспощадной борьбы?

Или же негры, доведенные до отчаяния, просверлили дно, чтобы потопить его?

Или сам океан, в порыве ничем неудержимой ярости, принял на себя обязанность казнить последнее судно, торговавшее неграми?

Напрасно было бы допрашивать обломки, чтобы выведать их тайну: безмолвные, как доска черного мрамора на гробнице, они ничем не обличали тайны бедствия, которому подверглась «Оса»…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПУСТЫНИ КОНГО

ГЛАВА I. Гобби возвращается в свое королевство. — Барте и Гиллуа на службе

На пятый или шестой день странствования, Барте и Гиллуа попробовали было убежать от своих сторожей, за что, по приказанию Гобби, их поместили в сетку из волокон кокосового дерева, привязанную с обоих концов к крепкому стволу бамбука. Двум невольникам приказано было нести их обоих в этой нового рода тюрьме. Монарх негров, гордый добытыми трофеями, желал во что бы то ни стало, привести в свою столицу двух белых живыми и невредимыми для того, чтобы вызвать удивление своих подданных, когда они увидят, что ему служат как рабы люди той расы, которую они привыкли считать гораздо выше себя.

До настоящей минуты только один белый проник в страну, где царствовал Гобби, и потому большинство его народа было знакомо с белыми людьми только по чудесным рассказам надзирателей, провожавших рабов на продажу, и по возвращении распространявших многие сведения о белых.

Гобби словно повторил торжественное шествие римского императора, влекущего за колесницей побежденных монархов.

Одиннадцать часов спустя после отправления, весь отряд перешел через Коанцу, а на седьмой день они прибыли на берега Конго, называемого туземцами Моензи Энзадди, то есть великая река, а португальцами — Заирой.

По мнению Гефера, мы имеем очень неопределенные понятия об источниках и притоках этой реки из описаний древних путешественников; с тех пор прошло более столетия, но к этому почти ничего не прибавлено.

Лопес утверждает, что Конго вытекает из трех озер, первое — то великое озеро, из которого Нил берет начало; второе — промежуточное и третье — большое, которое образует Нил при своем течении или только проходит через него. Самое большое из этих трех озер то, которое географы XVI и XVII столетий называли Замбези, из которого, по их мнению, вытекают все великие реки, орошающие Африку.

Меролла рассказывает, основываясь на показаниях негров, что Заира вытекает из обширного болота или озера в государстве Матамба, где царствовала королева Зинга, и что из того же источника выходит и Нил. Она прибавляет, что в этом озере находится множество чудовищ, и что даже одно из них имеет вид человеческий. Отец Франциск Павийский, миссионер из капуцинов, проживавший в стране Матамба, отвергал все эти рассказы о чудовищах, утверждая, что это только вымысел негров; но королева Зинга, узнав о его неверии, пригласила его однажды на рыбную ловлю. Едва только закинули сети, как на поверхности воды явилось тринадцать таких чудовищных рыб. Несмотря на все старания, они успели поймать только одну. Цвет ее кожи был черный, волосы длинные и тоже черные, когти обыкновенной длины. Вынутая из воды, она прожила только двадцать четыре часа и никакой пищи не принимала. Что это? Род тюленя? Во всяком случае, фауна внутренней Африки составляет еще глубокую тайну.

По описанию Лабата, Заира образуется из соединения четырех рек: Банкари, Вамбры, Конго и Бербела: последняя выходит из озера Чиланды или Акелунда (озеро Куффуа). «Это озеро, — так говорит он, — имеет двадцать миль длины от севера к югу, и от десяти до двадцати ширины от востока к западу; на нем находится много островов чрезвычайно плодородных и хорошо обработанных. Его воды пополняются многими источниками и дождями».

Среднее течение Заиры почти так же мало известно, как и ее верховье; хорошо изучено только ее устье и часть нижнего течения, благодаря экспедиции капитана Токея.

Заира, называемая туземцами Моензи-Энзадди, то есть великая река, не соответствует в некоторых отношениях понятию величия, которое внушает ее ближайшая часть к устью. Ее необычайная быстрота, например, ее постоянное выступление из берегов и неотразимое сопротивление морским приливам и отливам — все это преувеличение; что же касается глубины ее устья, то ока, напротив, превысила все предположения. При промерке лотом глубина обозначалась на тринадцать брас, а лот все еще не касался дна. Быстрота течения в среднем от четырех до пяти узлов в час. Заира, как и все тропические реки разливается во время периодических дождей; но разница между подъемом и падением уровня воды в ней, по-видимому, гораздо менее, чем во всякой другой реке такой же величины: разница никогда не превышает одиннадцати английских футов.

Начало подъема наблюдал капитан Токей первого сентября, выше Теллалы, где она была не более трех дюймов, а семнадцатого того же месяца, около устья реки она была уже семь дюймов, отчего быстрота течения значительно увеличивалась. Из этого факта хотели вывести заключение, что у реки Заиры есть притоки и на севере экваториальной линии. По письменному свидетельству, найденному Боудичем, Заира принимает один из притоков Огуая, который имеет сообщение с Нигером и впадает в море неподалеку от мыса Лопес-Гонзальво. Все эти вопросы требуют еще разъяснения.

Полуостров мыса Падрона, составляющий южную часть мнимого устья Заиры, образовался из наносов моря и реки: наружный берег, вдающийся в море, состоит из песка и представляет утесистую форму, тогда как внутренняя сторона берега, принадлежащая реке, есть скопление ила и покрыта мангиферами. Оба берега у настоящего устья имеют точно то же происхождение и изрезаны множеством бухточек, которые образуют столько же островков и имеют стоячую воду. Наносные породы, покрытые мангиферами, простираются слева направо в глубь материка на расстоянии семи или восьми миль, где находится первобытная и возвышенная почва, которую можно иногда видеть с реки на оконечности бухт или сквозь прогалины, проделанные огнем между мангиферами. Пространство, занимаемое этими деревьями, растущими в воде, совершенно непроницаемо, за исключением песчаных мест. Быстрина отрывает от берегов островки, которые увлекаются рекой во время периодических дождей, и тогда они делаются уже плавучими островками. Мангиферы и гифены — род пальмового дерева, населены стаями серых попугаев, Только эти птицы и нарушают безмолвие, царствующее в этих лесах после захода солнца. Попугаи каждый день перелетают через реку: утром они покидают северный Серег, чтобы опустошать плантации маиса на южном берегу, а вечером — возвращаются на ночлег.

Путешественники XVI и XVII столетий называют у устья Заиры много островов: остров Гиппопотамов, Кинталла, Бомма, Зариакаконго, но теперь эти острова иначе называются. Также и Максвель говорит, что вход в самую значительную бухту реки заперт у самого устья тремя островами, которые он называет островами Бонне, Нокс и Альцион. Форма группы деревьев, напоминающая чепчик, дала название Бонне (чепчика) первому острову, который на языке туземцев называется Зунга-Казакиза. Немного выше находятся острова, называемые туземцами Монпанга, то есть Стража. Токей видел их покрытыми белыми цаплями и другими водяными птицами. Один из этих островов, на котором Смит собрал более тридцати новых родов растений, образовался из обширной песчаной мели и касается почти северной части континента. Зинга-Кампензе или остров Обезьяны точно также образовался из песчаной мели. Туземцы вылавливают около этого острова значительное количество моллюсков. Эти животные, воткнутые на вертел и высушенные, становятся предметом торговли. Их полуиспорченная гнилью мякоть приходится неграм очень по вкусу; сырыми их есть невозможно, потому что они совсем непохожи на устриц, с которыми их иногда смешивают. Осмотрев остров Обезьяны, Токей приплыл к южной оконечности другого острова, называемого туземцами Зига-Чинканга. Несколько еще островов находятся на востоке. Тут исчезают пальмовые леса, и почва становится глинистой, изрезанной по берегам реки небольшими ущельями, как будто вырубленными и покрытыми травой, тростником, изредка пальмовыми деревьями. Немного далее, по мере того как высота уровня увеличивается, мангиферы, в свою очередь, исчезают; кустарники и некоторые одинокие деревья заменяют их на окраине. Вместо живописных ландшафтов, образуемых лесами пальм, мангиферов и баобабов, видны только равнины, покрытые высокой травой, между которой замечательны возвышенные и качающиеся стебли папируса. Вдалеке видны еще одиноко стоящие гифены. Эти растения придают всей стране особенный вид, напоминавший Смиту картины Египта.

На верху канала или реки Мамбаллы находится остров Фаркгар. В этом месте встречаются первые плантации маиса и табака. Неправильности, замечаемые здесь в глубинах рек, происходят, по словам местных жителей, от ям, которые выкапывают в русле бегемоты, собирающиеся многочисленными стадами. В нескольких милях далее на юго-западе возвышается утес Фетиш. Эта гранитная масса, отвесно висящая над рекой, совершенно одинока и прислонилась к равнине, покрытой тростником и маисовыми полями. Трудно взобраться на этот утес; его нижняя часть покрыта разнообразными деревьями; его многочисленные, остроконечные вершины, новые формы растительности, окружающие равнины, и его общий вид представляют прекраснейший ландшафт. Это уже последняя местность целой гряды возвышенностей, смежных с синими горами, которые тянутся во внутренние страны, где они разделяются на две или на три цепи гор, идущие амфитеатром одни за другими. А там, далеко за песчаными островами рисуются на горизонте одинокие пальмы, точно выходящие из воды. Высокие берега реки тоже представляли бы приятные ландшафты, если бы только не были лишены всякой растительности. Туземцы очень боятся водоворотов, которые, по их мнению, находятся по соседству с утесом Фетиша.

На верховье Эмбоммы находится остров Бука-Эмбомма, который почти на всем пространстве сланцевый. По мнению Токея, этот остров представляет лучшее место для основания колонии в тех странах. Река протекает между горами, вершины которых совершенно обнажены, но вся нижняя часть их у подошвы покрыта самой роскошной растительностью. На этой стороне берега можно видеть разнообразную смесь равнин, глубоких долин и холмов, оканчивающихся пиками или самыми странными формами. Здесь кое-где попадаются живописные группы колючих мимоз и иногда хорошо возделанные поля. Начиная с этого места, река не разделяется на разные рукава и на значительном пространстве не имеет ни одного острова. Продолжая плыть вверх по реке, видишь, как ее русло более и более сужается от скал слюдяного сланца, глубоко сидящих в воде. Склоны этих скал покрыты зеленым ковром ползучих растений, Каменные подводные рифы, о которые яростно разбиваются волны быстрого потока, покрыты в некоторых местах илом и образуют небольшие полосы земли, на которых растут тростник и даже маис. Кроме этих перешейков, видны между скалами небольшие лощины, из которых самая значительная по величине Виндале-Залли занимает пространство на две мили вдоль берега. На этих плодородных пространствах возделывают маис и маниок, а пальмы-гифены растут там в большом изобилии. На северном берегу, почти как раз напротив этих скал, находится остроконечный крутой утес, которому Токей дал название «Прыжок Любовника», потому что с той вершины бросают в реку неверных супруг короля Боммы. Неподалеку оттуда находятся острова Гомбы, где часто собираются бегемоты; эти острова — просто сланцеватые скалы, украшенные группами деревьев.

По свойству и форме гор, граничащих с рекой Заирой, можно полагать, что они не всасывают в себя никакой доли воды после периодически падающих дождей, но что эти воды прямо уносятся в реку оврагами, которыми перерезаны горы, украшенные роскошнейшей растительностью. По следам, остающимся на скалах, видно, что вода в дождливое время поднимается от восьми до девяти английских футов над обыкновенным уровнем реки.

При выходе из банзы Кулу виден знаменитый водопад Иелала на расстоянии полуторы мили. Он имеет около ста метров в вышину. Токей сравнивает его с кипучим ручьем на скалистом русле. Негры рассказывают много преувеличенного и со страхом вспоминают о нем. Все утесы с обеих сторон реки остроконечны; слюда и сланец образуют там легкие колебания и перемешиваются с жилами кварца и полевого шпата. На самой середине водопада находится островок пяти метров в вышину, разделяющий водопад на два канала в сухое время, но почти скрывающийся под водой в дождливую пору.

По ту сторону Иелалы Заира делает поворот между двумя высокими выступами и берет направление к северу. На ее обоих берегах видны на расстоянии двух миль скалистые горы, изрезанные оврагами.

В нескольких милях от банзы Инга остановилась экспедиция Токея. Тут могли добыть только самые неопределенные сведения о странах, находящихся выше реки. По рассказам туземцев можно после десятидневного плавания в лодке, приплыть к берегу большого песчаного острова, разделяющего Заиру на два рукава, один на северо-западе, другой — на северо-востоке. В последней находится водопад, но удобно переплываемый в лодке. По прошествии двадцати дней после отплытия от этого острова можно доехать до истока реки, которая выходит из большого болотистого озера посредством многочисленных ручейков.

Скажем теперь кое-что о несчастной экспедиции, которой мы обязаны вышеприведенными сведениями.