Девчонки и мода

Жаклин Уилсон

Девчонки и мода

Глава 1. Супермодель

Я сама во всем виновата.

– А давайте пройдемся в субботу по магазинам, закупим подарки к Рождеству, – говорю я своим подругам Магде и Надин.

– Лично я – за! – одобряет Магда, которая жить не может без шопинга.

– Отличная мысль, – соглашается Надин, хотя она немного удивлена. – Но ведь раньше ты всегда делала подарки своими руками, Элли.

– Из этого я уже выросла, – поспешно отвечаю я.

С детства у нас в семье была традиция: я выдумывала тему и в соответствии с ней собственноручно изготавливала всем подарки. Помню, у меня был год полосатых вязаных шарфиков, потом год кособоких вазочек – когда я записалась в кружок гончарного дела, год вышитых крестиком кошельков… Я дарила их всем и каждому – друзьям, знакомым, родственникам, и поскольку все они очень вежливые люди, я долгое время считала, что им на самом деле нравятся мои неказистые поделки.

С Надин мы дружим лет с пяти, так что ей уже давно приходится терпеть мои перекошенные платьица для Барби и невзрачных войлочных мышат. Когда мы только перешли в среднюю школу, помню, я сплела Надин серебристо-черный браслет дружбы. Магде я сделала точно такой же, только фиолетово-розовый. Браслеты им, похоже, понравились, так что они проносили их аж целую неделю.

На прошлое Рождество всем родственникам я дарила коробочки, обклеенные ракушками и бусинами. Цыпину коробочку я украсила залакированными конфетками с лакрицей, но он принялся лизать их и порезал язык. Что неудивительно. Отец с Анной думают, будто он вундеркинд, но лично я уверена, что мозгов у него не больше, чем у блохи. Я долго размышляла, какие бы коробочки сделать Магде и Надин. В конце концов для Надин я смастерила серебряную коробочку, выложенную перламутровыми ракушками, а для Магды – точно такую же, только золотую. Магда открыла ее с таким видом, будто ожидала там что-то обнаружить, а потом попросила изготовить ей на будущий год еще и золотую цепочку, которую можно было бы в этой самой коробочке хранить. Это она так пошутила. Надеюсь. Как раз в тот момент, помню, я поняла, что мои доморощенные подарки ничем не лучше жалких Цыпиных поделок.

– Мы поедем в торговый центр «Флауэрфилдс», – заявляю я со всей твердостью. – Сначала купим подарки родственникам, а потом разделимся и подыщем что-нибудь друг для друга.

– А после можно заглянуть в «Газировку» и выпить по коктейлю, – оживляется Магда.

«Газировку» недавно открыли на первом этаже торгового центра «Флауэрфилдс», и там все оформлено в стиле кафе-мороженых из старых американских фильмов. Теперь это самая популярная у школьников забегаловка, и, по слухам, там легче всего подцепить симпатичного парня. Единственное, что волнует Магду больше шопинга, – так это парни. И чем их больше, тем лучше.

Надин тяжко вздыхает и смотрит на меня с мольбой. Представители противоположного пола в данный момент ее абсолютно не интересуют – а все после ее неудачного романа с мерзавцем Лиамом, который, как выяснилось, собирался всего лишь использовать ее. Теперь она вообще не хочет встречаться с парнями. А вот Магда хочет, причем каждый день с новыми. А чего я хочу – сама не знаю. Хотя не то чтобы поклонники меня и осаждали.

На самом деле у меня есть друг, Дэн, с которым мы познакомились на летних каникулах. И он как бы мой парень. Только мы с ним не часто видимся, потому что он живет в Манчестере. К тому же он младше меня. И чуток с придурью. В общем, у нас с ним ничего серьезного.

Надо бы и ему сделать подарок. Только какой? Магде и Надин я задумала купить по паре симпатичных трусиков в магазине дамского белья. Магде – из красного атласа в цветочек, а Надин – черные кружевные. Отцу я могла бы подарить пару «семейников», а Анне – чопорные белые. Цыпе – трусишки с Микки Маусом. Мне уже начинает нравиться эта идея одарить всех вокруг нижним бельем, но вот только Дэн в нее никак не вписывается. Хотя ему бы вполне подошли «боксеры» с какой-нибудь идиотской надписью…

Я решаю еще подумать и подыскать ему что-нибудь непосредственно в субботу. В десять утра я захожу за Надин. Первым делом встречаю ее отца – он моет машину на улице. Он принадлежит к разряду мужчин, которые чуть ли не молятся на свой автомобиль и натирают его до блеска каждые выходные.

– Привет, Кудряшка, – говорит он мне.

Я вымученно улыбаюсь в ответ и стучу в дверь. Мне открывает мама Надин. Она в поношенном свитере и леггинсах, а в руках – мокрая тряпка. Похоже, затеяла генеральную уборку.

– Здравствуй, милая. Надин, как всегда, засела у себя в комнате, – вздыхает она, качая головой.

– Привет, Элли. А я помогаю мамочке, – верещит Наташа из гостиной, размахивая метелкой для пыли.

Наташа все еще в своей фланелевой пижамке и пушистых тапочках. Она приплясывает под мелодию из какого-то мультика, доносящуюся из телевизора, ритмично выбрасывая вверх метелку наподобие жезла.

– Вот умница, дочка, – с гордостью говорит мама.

Я изображаю на лице очередную вымученную улыбку.

Наташа бросается ко мне.

– Ты какая-то грязная, Элли, – пищит она и начинает скакать вокруг и тыкать метелкой мне в лицо. – Вот так-то лучше! Сейчас я тебя почищу!

– О, дорогуша, – умиляется ее мама.

– Ай, Наташа, вообще-то мне больно! – скулю я, все еще пытаясь кисло улыбаться.

Наташа – единственная в мире шестилетка, способная довести меня до белого каления быстрее Цыпы. Я уворачиваюсь и со всех ног несусь наверх к Надин. Черные стены и мрачная обстановка ее комнаты являют собой резкий контраст с броской расцветкой холла. Надин и сама выглядит под стать: длинные распущенные волосы, глаза густо подведены черным карандашом, ресницы накрашены толстым слоем черной туши, а лицо выбелено пудрой. На ней облегающий черный свитер, черные джинсы, черные сапоги, а на плечи наброшен черный вельветовый пиджак.

– Привет. Что это у тебя за пятна по всему лицу, а, Элли?

– Твоя сестричка только что обработала меня метелкой для пыли.

– О боже, прости. Не расстраивайся. На Рождество она заказала новую куклу Барби. Уж я постараюсь на славу. Смастерю ей Барби-убийцу с миниатюрным кинжалом, который будет выскакивать прямо из ее острого каблучка-шпильки.

– А помнишь, как мы с тобой играли в Барби? Больше всего мне понравилось, когда мы их всех превратили в ведьм.

– О да! Ты сшила им черные одеяния и приделала крючковатые носы из пластилина. Бр-р-р.

Мы томно вздыхаем, смакуя приятные воспоминания.

– Раньше я обожала лепить, – говорю я. – Да и сейчас понемногу таскаю пластилин из Цыпиной коробки, хоть у него там все цвета перемешаны в один сплошной ком.

– Так, понятно. Теперь я знаю, что тебе дарить на Рождество. Получишь собственный набор пластилина, – говорит Надин. – Осталось разобраться с Магдой. Она с ума сходит по новому лаку для ногтей от «Шанель», но, боюсь, он обойдется мне в целое состояние.

– Понимаю. У меня тоже с деньгами напряженка.

– За Магду в этом смысле можно не беспокоиться. Родители отстегнули ей приличную сумму на карманные расходы. А мне отец выдает ровно столько же, сколько Наташе. Так нечестно, потому что Наташе они и без того покупают горы всякого барахла. Какой же все-таки отстой иметь вредную маленькую сестрицу!

– Такой же, как иметь вредного братца. Везет же Магде – она в семье младшая, и все ее балуют.

Магда лишний раз подтверждает свой статус избалованной любимицы, когда мы встречаемся с ней у входа в торговый центр, ибо красуется в новеньком стильном красном меховом жакете.

– Это тебе к Рождеству подарили? – восхищается Надин.

– Нет, конечно! Просто я пожаловалась маме, что моя кожаная куртка хоть и модная, но в ней холодно, после чего мама поговорила с отцом, он отвез нас в магазин и – вуаля! – Она делает поворот на месте и принимает эффектные позы, изображая супермодель.

– Потрясно выглядишь, Магда, – с легкой завистью говорю я. – А что с твоей кожаной курткой? Она тебе больше не нужна?

Я давно мечтаю о куртке как у Магды. Я даже делала намеки домашним. Ха, намеки! Да я буквально умоляла их купить мне такую же. Бесполезно. Отец с Анной и слушать не хотят. Поэтому мне ничего не остается, как ходить в стареньком обтрепанном пальто, которое я терпеть не могу. В нем я выгляжу еще хуже, чем есть на самом деле. Оно чересчур обтягивает мой зад. Я бы душу продала за Магдину мягкую стильную кожаную курточку, а теперь оказывается, что красный меховой жакет еще лучше.

Надин лезет к Магде за шиворот, чтобы посмотреть бирку.

– Ух ты, «Уислз», – присвистывает Надин.

Свой вельветовый пиджак она купила на рынке в Кэмдене. С тех пор он изрядно пообтрепался и местами запачкался, но, несмотря ни на что, сидит на ней шикарно. На Надин вообще все сидит шикарно, потому что она высокая и худая. И очень красивая.

– Ну что, пойдем? – говорю я.

– Элли, ты точно хочешь пластилин? – уточняет Надин, беря меня под руку.

Вот было бы здорово самой быть из пластилина. Тогда бы я раскатала себя подлиннее и потоньше. Я бы вытянула свои пухлые руки, вылепила длинные кисти с идеальным маникюром. Я бы сделала себе тонкую шею и изящные лодыжки и отщипнула бы большую часть попы, а еще я бы оторвала свои русые жесткие, как проволока, кучерявые волосы и приделала бы вместо них мягкие белокурые локоны.

– Эй, Элли, ты что, уснула? – тормошит меня Надин.

Нет. Скорее размечталась.

– Сама не знаю, чего я хочу, – отвечаю я. – Давайте пройдемся и посмотрим, что тут вообще есть.

– Только сначала сходим посмотреть на плюшевых мишек, – просит Магда. – Они такие миленькие!

Огромную витрину с поющими механическими плюшевыми мишками в торговом центре перед праздником всегда оформляют в рождественском стиле. Обсыпают декорации искусственными хлопьями снега, одевают мишек в шерстяные свитерки, а самого большого медведя превращают в Санта-Клауса – наряжают в красный костюм и приделывают длинную белую бороду, а еще водружают сверкающую елку и кругом расставляют малюсенькие подарочные коробочки. Ну и, разумеется, сменяют пластинку. Вместо обычных песенок про медвежат оттуда теперь нон-стоп доносится «Бубенцы, бубенцы весело звенят…».

– В прошлый раз, когда мы были здесь с Цыпой, мне пришлось целых полчаса проторчать возле этих треклятых мишек, – вздыхаю я. – И знаешь, Магда, больше мне этой пытки не выдержать.

– Твой Цыпа хотя бы не пританцовывает под музыку, – закатывает глаза Надин. – А Наташа специально выжидает, пока вокруг соберется побольше народу, и принимается порхать перед ними на вытянутых носочках. Более тошнотворного зрелища не сыскать.

– Вы просто парочка злобных ворчливых старушенций, – говорит Магда. – А вот лично я хочу сходить и посмотреть на мишек. – Она выпячивает нижнюю губу и капризно канючит: – Хоцу посмотлеть на мисек!

– Ты сама как мишка в этом своем жакете, – говорю я Магде. – Смотри, как бы местные работники не засадили тебя под стекло рядышком с Сантой и не заставили распевать «Я Рудольф, красноносый олень».

Из вежливости мы соглашаемся немного поторчать вместе с Магдой у витрины с мишками. Уже на середине первой песенки Надин принимается зевать и смотреть по сторонам:

– Хм, интересно, что там такое происходит на последнем этаже?

Она смотрит куда-то вдаль, поверх верхушки высоченной наряженной елки, достающей до балкона последнего этажа торгового центра. Я смотрю туда же, щуря через очки свои близорукие глаза. Там через весь этаж выстроилась длиннющая очередь.

– Небось дожидаются встречи с Сантой.

– Ты веришь в Санту, Элли? Как трогательно, – умиляется Магда, притоптывая ножкой и прищелкивая пальцами в такт «Бубенцам».

– Зато поющих медведей я давно переросла, – отвечаю я.

– Что-то великоваты они для встречи с Сантой, – говорит Магда. – Там сплошь девчонки нашего возраста. Причем целая толпа.

Сверху доносится оживленный гул и сверкают отблески фотовспышек.

– Может, там телевидение приехало? – предполагает Надин.

– Вот классно! – оживляется Магда, поправляя меховой жакетик и взбивая шевелюру. – Пойдем-ка покрасуемся перед камерой.

У лифтов выстроилась огромная очередь, так что мы поднимаемся на эскалаторе. По мере приближения я начинаю различать детали. По всему балкону верхнего этажа снуют сотни девчонок-подростков и повсюду развешаны плакаты с логотипом глянцевого журнала «Спайси».

– «Спайси»! – вопит Магда. – Может, у них рекламная акция? Может, они раздают бесплатные товары? Так, быстренько становимся в очередь.

Она галопом преодолевает несколько последних ступенек эскалатора, сверкая лакированными сапожками.

– Бежим, Элли, – тараторит Надин, устремляясь за ней.

– Да ну его, этот «Спайси», – ворчу я. – Не нужны мне их халявные подарки.

– Тогда можешь их кому-нибудь передарить, – разумно замечает Надин.

И вот мы втроем встаем в конец очереди. Там так многолюдно, что нам приходится стоять, тесно прижавшись друг к другу. Здесь, под самой крышей, дико душно и жарко. Магда расстегивает жакет и обмахивается руками. На щеках у Надин вместо привычной готической бледности играет румянец.

– Может, не стоило сюда соваться? – говорю я.

Меня так тесно прижимают к спине впереди стоящей девчонки, что ее волосы лезут мне в нос. Почему-то все здесь намного выше меня. Я как могу вытягиваю шею, но чем дальше мы продвигаемся, тем хуже видно, что творится впереди. Там по-прежнему то и дело сверкают фотовспышки и время от времени откуда-то доносится восторженный пронзительный визг, но из-за грохочущей на всю катушку музыки совершенно не слышно, что там говорят.

– Эй, Магда! – Я тяну ее за рукав, но она уже устремляется к грохочущим динамикам с музыкой.

– Эй, Надин, – взываю я к своей высокой подруге, которой наверняка все хорошо видно, но та замерла на месте и как зачарованная уставилась вперед.

– Что там происходит? – ору я ей.

В ответ она орет про какой-то конкурс.

– И зачем он нам сдался? – вздыхаю я.

Не думаю, что мне что-то светит на конкурсе от журнала «Спайси». В музыке я разбираюсь слабовато. Даже «Нью Мьюзикал Экспресс»[1] не читаю. Надин в этом смысле куда более продвинутая. А может, у них конкурс моды? Все равно я в пролете. Магда сыплет фамилиями известных дизайнеров так, будто все они ее ближайшие родственники, а я их даже выговорить не могу, не то что расшифровать все инициалы и аббревиатуры.

– Пойдем лучше по магазинам, – ною я, но тут очередь резко двигается вперед, откуда ни возьмись к нам протискивается Магда и увлекает за собой.

Мы почти у цели. Я щурю глаза от яркого света. Повсюду огромные плакаты «Спайси» и множество девушек в розовых футболках, которые подбегают ко всем и записывают их имена с адресами. Потом все девчонки по очереди встают на фоне задника, принимают жеманные позы, и фотограф щелкает затвором.

Сейчас он как раз снимает одну эффектную девицу: длинные волосы, огромные глаза, стройная фигурка. Она позирует, заложив большой палец одной руки в карман джинсов, и надувает губки, как заправская фотомодель.

За ней выходит другая, с не менее потрясающей внешностью. Я оглядываюсь вокруг. Да здесь все сплошь красотки. И тут до меня наконец доходит.

Это модельный конкурс!

– О боже, – хриплю я.

Теперь очередь Магды, и она устремляется вперед. Скидывает жакет и перебрасывает его через плечо, а другой рукой взбивает белокурые волосы. Она улыбается, обнажая белые зубки и сверкая глянцевой помадой.

Магда смотрится потрясающе. Может, конечно, ей не хватает роста, но все равно выглядит она сексапильно.

– Ты только посмотри на Магду, – говорю я Надин. – Ну все, а теперь давай выбираться отсюда.

Но Надин стоит как вкопанная. Я тяну ее за рукав, а она ни с места.

– Надин, умоляю! Иначе они подумают, что мы тоже пришли поучаствовать, – упрашиваю я.

– А что, давай попробуем, – говорит Надин.

– Что?

– Хотя бы ради смеха, – бросает мне напоследок Надин и со всех ног несется к девушке в розовой футболке, чтобы та записала ее имя и адрес.

Я наблюдаю за тем, как Надин позирует перед камерой. Такое впечатление, что передо мной совершенно незнакомый мне человек. Магда – та всю жизнь была красоткой. Уже в одиннадцать лет, когда я впервые села с ней за одну парту в средней школе, она выглядела сногсшибательно. Но Надин я знаю чуть ли не с рождения. Она мне больше сестра, чем подруга. И я никогда не смотрела на нее со стороны.

А теперь посмотрела. Она стоит неловко подбоченившись, и в ее позе нет ни капли Магдиной самоуверенности. Красоткой ее не назовешь, однако девушки в розовых футболках проявляют к ней повышенный интерес, а фотограф просит повернуться так и сяк, чтобы сделать побольше снимков.

У нее блестящие черные волосы и прозрачная белая кожа, изящная шея, тонкие кисти рук и длинные-предлинные ноги. К тому же она высокая и худая. Настоящая супермодель.

– Так, ты следующая. Как тебя зовут? – обращается ко мне девушка в розовой футболке, размахивая планшетом.

– Я? Нет-нет, что вы, – бормочу я, разворачиваюсь и локтями начинаю прокладывать путь к выходу.

– Эй, поосторжнее.

– Хорош пихаться.

– Да что с ней такое?

– Небось передумала становиться моделью. Куда ей, она же толстая.

Толстая, толстая, толстая.

Т-О-Л-С-Т-А-Я!

Глава 2. Слониха

Ясо всех ног бросаюсь к эскалатору, мне хочется поскорее сбежать отсюда. А еще больше мне хочется сбежать от себя самой. Вокруг меня сплошь идеальные красотки с модельными фигурами, которым я, жирная коротышка, едва достаю до талии.

– Элли, постой! Куда ты?

– Подожди нас!

Магда и Надин несутся за мной. Похоже, улизнуть незаметно не выйдет. В глазах у меня стоят слезы. Я старательно моргаю, чтобы их смахнуть.

– Что с тобой, Элли? – запыхавшись, спрашивает Магда.

– Ты что, плачешь? – удивленно смотрит на меня Надин и обнимает за плечи.

– Еще чего. Просто мне срочно понадобилось на свежий воздух. Там было так душно, что меня чуть не стошнило. Меня и сейчас тошнит.

На всякий случай Магда делает шаг назад, чтобы уберечь свой новый жакет от неприятных последствий моего недомогания.

– Хочешь, зайдем в туалет, – предлагает Надин. – Попьешь водички.

– Вроде ты не бледная, – говорит Магда. – Скорее наоборот. Жаль, что ты не успела сфотографироваться.

– Если хочешь, можем вернуться и заново встать в очередь, – говорит Надин.

– Нет уж, спасибо, – отказываюсь я. – Я вообще не хотела фотографироваться. Понятия не имела, что это все для какого-то дурацкого модельного конкурса. Кому вообще охота быть моделью? – Тут я осекаюсь. Похоже, Магда и Надин другого мнения.

– О да, это тяжкая доля! – вздыхает Магда. – Деньги, слава, путешествия, дизайнерские наряды… просто кошмар какой-то! Перестань, Элли, не дури.

– Отстань от нее, Магда, не видишь – ей плохо! – говорит Надин. – Все равно у нас мало шансов. Там были сотни шикарных девиц.

– И половина из них наверняка профессионалки, – вставляет Магда. – Так нечестно.

Ни о чем другом они говорить не могут. Сидя в туалетной кабинке, я прислушиваюсь изо всех сил. Может, теперь они шепчутся обо мне? Пожимают плечами и качают головами, обсуждая бедную толстушку Элли? Мои глаза заволакивает пеленой. Слезы текут по щекам так, что приходится снять очки и промокнуть лицо туалетной бумагой из рулона. Не хочу вылезать из кабинки и встречаться с ними глазами. Вообще не хочу больше ни с кем встречаться никогда в жизни.

Я вполне могла бы стать туалетной отшельницей. Могла бы устроить себе домик в этой крошечной кабинке. Будь у меня здесь спальный мешок, альбом для рисования и стопка книг, я бы чувствовала себя вполне комфортно. В Средневековье многие разочаровавшиеся в жизни молодые девушки уходили в монастырь, жили там безвылазно в малюсеньких кельях, и никто не считал это чудачеством. А в наши дни обо мне примутся писать все газеты и будут пестреть заголовками типа «ДЕВУШКА ЗАПЕРЛАСЬ В ЖЕНСКОЙ УБОРНОЙ»… «ШКОЛЬНИЦА НЕ ВЫХОДИТ ИЗ ТУАЛЕТНОЙ КАБИНКИ ТРЕТИЙ ДЕНЬ ПОДРЯД!». Хотя, скорее всего, люди даже не обратят внимания на то, что в женском туалете торгового центра «Флауэрфилдс» последняя кабинка справа постоянно занята.

– Элли, с тобой точно все в порядке?

– Чего ты там засела?

Приходится выйти. Стараюсь вести себя так, будто ничего не случилось. Я брожу вместе с подругами по торговому центру и пытаюсь присмотреть подарки. Ничего не выходит. Я ни на чем не могу сосредоточиться. Магде можно купить красные трусики, а Надин – черные. Крошечные лоскутки ткани размера S. А ведь я уже даже в М не влезаю. Скоро мне и L маловат будет. Я стану безразмерной. И все будут называть меня «слониха Элли».

Я ловлю свое отражение в витринах и зеркалах. Такое чувство, что я расплываюсь с каждой секундой. Магда тащит нас в недавно открывшийся магазин ультрамодной молодежной одежды под названием «Клевый прикид!». Для меня это равносильно адской пытке. Кругом висят откровенные одежки крошечных размеров, юбочки, которые едва налезут мне на одну ляжку, куцые топики, которые я смогу носить только в качестве браслета на запястье. На нас пялятся продавцы – миниатюрная девица во всем черном, с коротко стриженными светлыми волосами и кольцами в носу и пупке и ее напарник – стройный парень с брильянтовой серьгой в одном ухе и в обтягивающей белой футболке, подчеркивающей его рельефную мускулатуру.

– Пойдем отсюда, – прошу я.

Но Магда явно нацелилась на парня-продавца и готова перемерить здесь все подряд. Надин в восторге от здешних шмоток и тоже не прочь задержаться в магазинчике подольше.

Мне приходится ждать их возле примерочных, и с каждым мгновением я все больше ощущаю себя кроликом, попавшим в клетку к удаву.

– Может быть, тоже хочешь что-нибудь примерить? – спрашивает меня блондинка.

Она произнесла это с такой притворной улыбкой, что мне стал совершенно очевиден ее намек на то, что в их магазине на меня никогда ничего не налезет.

– Эй, Магда, Надин, – шепчу я сквозь шторку примерочной. – Я пошла домой, ладно?

– Ну, Элли, ну не куксись, пожалуйста, – отзывается Магда. – Мы скоро закончим. Можешь спросить у того парня, если ли у них эти джинсы на размер поменьше?

– Сама спроси. Мне правда нужно идти.

– Тебя снова тошнит? – спрашивает Надин.

– Да. И я хочу домой.

– Подожди, мы тебя проводим, – предлагает Надин.

– Не могу я ждать, – говорю я и срываюсь с места.

Им еще долго одеваться, поэтому догнать меня они никак не сумеют. Я стремительно проношусь через весь торговый центр к выходу. Наверху по-прежнему сверкают фотовспышки и очередь стала еще длиннее, а вокруг меня снуют толпы девиц, и все как на подбор гораздо выше меня, гораздо красивее и гораздо-гораздо худее.

К горлу и впрямь подступает тошнота. Свежий воздух облегчения не приносит, а автобус, который везет меня домой, так трясет, что мне приходится сойти на несколько остановок раньше. Я плетусь по улице и, зевая, ловлю ртом воздух. Замечаю свое отражение в автомобильном стекле. Ни дать ни взять зевающая бегемотиха.

Слава богу, дома никого. Отец отправился с Цыпой в бассейн. А Анна уехала в Лондон на встречу со школьной подругой. Я поднимаюсь к себе в комнату и валюсь на кровать. Пружины жалобно скрипят под моей тушей. Я срываю очки и утыкаюсь носом в подушку, собираясь выплакаться всласть. Но слезы, которые я так тщательно сдерживала всю дорогу домой, теперь почему-то не льются. Все, на что я способна, – это несколько жалобных всхлипов, которые звучат так глупо, что я быстро замолкаю.

Переворачиваюсь на спину и ощупываю собственное тело руками. Сплошные бугры да ямы. Я пытаюсь ущипнуть себя за талию, чтобы посмотреть, сколько там жира, но мешает одежда. Тогда я стягиваю свитер, потом слезаю с кровати и снимаю все остальное. Смотрю на свое отражение в зеркале гардероба, но вижу лишь расплывчатое розоватое пятно. Надеваю очки.

Такое впечатление, что я вижу себя впервые. Вижу широкое лицо с пухлыми детскими щеками и двойным подбородком, вижу округлую грудь, едва заметную талию и рыхлый отвисший живот. Вижу обширные дряблые ягодицы, мясистые ляжки, полные руки, тупые округлые локти, заплывшие жиром колени, толстые лодыжки и косолапые раздувшиеся ступни.

При взгляде на себя мне кажется, будто я попала в какой-то научно-фантастический фильм. В мое тело вселилось неизвестное инопланетное существо и раздуло меня до неузнаваемости.

Поверить не могу, что я в самом деле такая толстая. Я всегда считала себя слегка полноватой. Пухленькой. Коренастой. Но никак не толстой.

Я шепчу это слово снова и снова. Перед глазами встает сковорода с прилипшими ошметками застывшего сала, оставшегося после жарки. Мне кажется, будто я вижу пласты жира, налипшие у меня под кожей. Я начинаю неистово щипать себя за бока, словно пытаясь отхватить куски собственной плоти.

Теперь в зеркале отражается не просто толстуха, а чокнутая толстуха. Я быстро отворачиваюсь и натягиваю на себя одежду. Джинсы такие тесные, что молния едва сходится. Свитер до неприличия плотно обтягивает грудь. Я зачесываю вперед волосы, чтобы хоть немного прикрыть по бокам свое лунообразное лицо. В очередной раз смотрю на себя в зеркало, надеясь, что за прошедшие две секунды в моем облике хоть что-то изменилось в лучшую сторону. Но с каждым разом я выгляжу все отвратительнее.

Собственно, мне никогда не нравилось, как я выгляжу. Наверное, когда я была маленькой, все было иначе. Помню, как мама расчесывала мои непослушные кудри, делала из них два веселых хвостика и перевязывала их разноцветными ленточками, в один день алыми, в другой – изумрудно-зелеными. «Ты у меня такая хорошенькая, Элли», – часто приговаривала она, и я действительно ощущала себя хорошенькой. Вполне вероятно, что я действительно была хорошенькой во всех этих джинсовых комбинезончиках, полосатых маечках и ярких туфельках под цвет ленточек в волосах. Я была настоящей симпатяшкой с забавными хвостиками на голове, большими карими глазами и ямочками на щеках.

Но потом мама умерла. И все изменилось. Я тоже изменилась. Я чувствовала себя опустошенной, поэтому заполняла пустоту внутри себя, поедая все подряд: пончики, сладкие булочки, шоколадки и ириски. Чем горше становилось у меня на душе, тем больше я набивала себя сластями. В результате я сильно поправилась, а вдобавок отец заметил, что я стала щуриться, когда читаю, и мне прописали очки, а Анна, моя новая мачеха, стала одевать меня во всякие девчачьи наряды, в которых я выглядела как поросенок в рюшах.

Все это я, конечно, понимала, но в душе продолжала оставаться самой собой. И по-прежнему ощущала себя хорошенькой. В начальной школе меня все любили, считали веселой и остроумной и хотели со мной дружить. Даже когда я перешла в среднюю школу Андерсона, то с легкостью вписалась в новый класс. Я не была самой популярной девчонкой в классе, не была самой умной, не была самой стильной или продвинутой и никогда не училась на «отлично» ни по одному предмету, кроме ИЗО. Но я всегда считалась, что называется, НОРМАЛЬНОЙ. Я не была ни зубрилой, ни стервой, ни малявкой, ни прыщавой, ни толстухой. То есть настоящей толстухой, как бедняжка Элисон Смит из параллельного класса, которая весит килограммов девяносто и ходит по школьным коридорам вразвалочку и так неторопливо, как будто продирается сквозь толщу воды, лениво посматривая на всех маленькими глазками, едва заметными в складках ее раздувшегося лица.

Я тяжело вздыхаю. Бросаю очередной взгляд в зеркало. Знаю, что это глупо, но внезапно мне захотелось проверить, такая же ли я теперь толстая, как Элисон. Или еще толще?

Если я не возьму себя в руки, то скоро и вправду буду как Элисон. Все, сажусь на диету. С этой самой минуты.

А ведь сейчас как раз время обеда. Магда и Надин наверняка сидят в кафешке, едят один на двоих клубный куриный сэндвич с картошкой фри и корнишонами и потягивают из высоких бокалов пенистый клубничный коктейль.

У меня урчит в животе.

– Да тише ты, – говорю я и грожу кулаком собственному пузу. – Больше ничего сегодня не получишь, слышишь, ты, гадкое, прожорливое, жирное брюхо?

Слышать-то оно слышит, а вот понимать – не понимает. Оно бурчит, булькает и ноет. Я стараюсь не обращать внимания. Беру блокнот и рисую карикатуру на себя в виде слонихи и булавкой прикалываю картинку над кроватью.

Потом я рисую себя такой, какой хотела бы стать. Ну, на самом-то деле я бы хотела быть ростом под метр восемьдесят, иметь длинные прямые светлые волосы и большие голубые глаза. Но этому, увы, не бывать. А потому я рисую себя такой, какой могла бы стать, если бы по-настоящему села на диету. Такой же невысокой. Такой же кучерявой. Такой же очкастой. Но худой.

Интересно, сколько времени мне на это понадобится? Хотелось бы сбросить килограммов двенадцать минимум. Однажды я уже сидела на диете. Ее предложила Магда, и мы рассчитывали терять примерно по килограмму в неделю. Да уж, быстрее вряд ли получится. Но я не могу оставаться толстой так долго. Я хочу измениться прямо сейчас. Если бы только я могла расстегнуть на себе молнию от подбородка до пупка, сбросить прежнее обличье и предстать перед всеми в новом образе – худой и стройной.

Интересно, Магда согласится снова сесть на диету вместе со мной? В прошлый раз она продержалась всего два дня. Так что я тоже бросила вслед за ней. Впрочем, Магде и худеть-то не нужно. Разве что сбросить один лишний килограммчик, и будет полный порядок. А что до Надин…

До сих пор вижу, как она позировала для «Спайси» – непринужденная, стройная, трогательно хрупкая. Даже не знаю, что и думать. С одной стороны, я рада за Надин, потому что она моя лучшая подруга. А с другой – чувствую зависть, потому что тоже хотела бы быть такой же худой и стройной. А еще я дико злюсь, потому что так нечестно. Надин ест больше меня. Однажды я видела, как она умяла подряд два шоколадных батончика «Марс». Случается, правда, что она пропускает обед, но делает это не специально, а просто забывает, потому что постоянное чувство голода ей неведомо. Не то что мне. Я дико прожорлива.

Слышу, как отец с Цыпой вернулись из бассейна и весело болтают о чем-то на кухне. А потом до меня доносится знакомый аромат. Он проникает под дверь моей комнаты, долетает до кровати и щекочет мне ноздри. О боже, отец жарит бекон. Он собирается делать сэндвичи с беконом. Обожаю сэндвичи с беконом. Шеф-поваром отца не назовешь, но сэндвичи с беконом он готовит отменные – поджаривает в тостере хлеб, густо намазывает его золотистым сливочным маслом и обжаривает бекон до тех пор, пока на нем не останется беленьких прослоек жира…

– Эй, а мне сэндвич с беконом? – вырывается у меня помимо собственной воли.

Я кубарем скатываюсь вниз. Отец явно не ожидал меня увидеть.

– Я думал, ты ходишь по магазинам с Магдой и Надин, – удивляется он.

Не успеваю я и рта раскрыть, чтобы дать хоть какое-то разумное объяснение, как влезает Цыпа и принимается трещать без умолку:

– Я нырял, Элли, представляешь – нырял, пусть в первый раз все вышло случайно, потому что я свалился в воду, хоть и не хотел, но папа сказал: «Давай, Цыпа, повтори-ка еще разок, потому что ты не упал – ты нырнул», и я нырнул, а потом еще много раз нырнул, поэтому теперь я умею нырять…

– Подумаешь, – рассеянно говорю я, втягивая носом аромат свежеподжаренного бекона.

Чувствую, что не могу больше ждать. Я готова хватать аппетитные кусочки прямо со сковородки.

– А ты, Элли, не умеешь нырять так же, как я. А вот я умею. Я самый лучший ныряльщик, скажи, пап?

– Ну конечно, малыш, ты у нас самый лучший. Хотя Элли тоже умеет нырять.

– Нет, не умеет! – злится Цыпа.

– Умею, умею, умею, – дразнюсь я.

– А вот и нет, потому что ты даже в бассейн не ходишь, – заявляет Цыпа с железной логикой шестилетки.

– И тем не менее раньше она отлично плавала, – неожиданно встает на мою сторону отец. – Помнишь, как мы вместе ходили в бассейн, а, Элли? Эй, почему бы тебе не пойти туда вместе с нами в следующую субботу?

– Точно, и тогда я покажу тебе, как я умею нырять. Спорим, ты так не сможешь. Хочу первый сэндвич! Пап! Па-а-ап! Чур, я первый!

– Похоже, кто-то тут слишком раскомандовался, – замечает отец и протягивает первый горячий сэндвич мне.

Не часто мне что-то перепадает вперед Цыпы. Я улыбаюсь отцу, но внезапно меня посещает мысль, что он сделал это из жалости. Может, после всего, что случилось сегодня, у меня опухли глаза, а круглая поросячья физиономия раздулась еще больше?

Я с вожделением смотрю на сэндвич, дымящийся на тарелке с витым голубым узором. Я беру его в руки – он такой горячий, что обжигает пальцы. Подношу его к губам. Вижу кусочек золотистого поджаристого бекона, весело глядящий на меня из толщи сэндвича.

Нет, не весело. Злобно. Он хочет сделать меня еще толще. Сколько, интересно, калорий в этом сэндвиче с беконом? Точно не знаю, но наверняка целая куча. Буду есть свинину – сама превращусь в свинью, в откормленного жирного порося. Отчетливо вижу себя хрюшкой, лениво развалившейся в вонючей грязной луже, – и кладу сэндвич обратно на тарелку.

– Ладно, Цыпа, можешь его съесть, если так хочется.

– Правда? – не верит своим ушам Цыпа и поскорее откусывает побольше, пока я не передумала.

– Тогда возьми вот этот, Элли, – говорит отец, протягивая мне новый, только что приготовленный сэндвич.

– На самом деле я не голодная, – говорю я. – И вообще, что-то меня затошнило. От запаха жареного, наверное. Пойду лучше к себе.

– Что с тобой, Элли? Выглядишь неважно. Надеюсь, ты не заболела? – забеспокоился отец.

Я поднимаюсь к себе наверх. Мой желудок сводит от голода, а от разнесшегося по дому густого аромата текут слюнки.

Мне так хочется сэндвича с беконом. Один-то можно…

Нет. Вспомни свинью. Большую жирную свинью.

У себя в комнате я рисую собственный портрет в виде хрюшки. И еще целую серию портретов необъятной Элли в виде различных животных. Элли – щекастый бородавочник. Элли – пузатый носорог. Элли – тучный тюлень.

Внизу звонит телефон. Отец снимает трубку и зовет меня. Это Надин.

У меня совершенно нет настроения с ней разговаривать.

– Скажи, что я плохо себя чувствую. И перезвоню позже.

Отец что-то бормочет в трубку, а потом снова кричит мне:

– Она хочет зайти тебя проведать. Можно?

– Нет!

Я несусь вниз и в последний момент успеваю вырвать у отца трубку:

– Надин?

– О, Элли! Что с тобой? Почему ты сбежала? – В трубке слышен уличный гул – должно быть, она еще не дома.

– Прости. Наверное, вирус подхватила. Тошнота накатила.

– Точно? Я тебя ничем не обидела?

– Нет-нет, что ты.

– Магда сказала, что ты расстроилась из-за конкурса. Потому что до него ты была в порядке.

– Ерунда, – поспешно отвечаю я. – Магда все выдумывает. Дай-ка ей трубку.

– Не могу. Мы уже расстались. В «Газировке» мы познакомились с парнями, и они предложили нам прогуляться, но я не захотела, а Магда согласилась.

– Могу себе представить.

– Можно я зайду к тебе? Знаю, тебе нездоровится, но ты можешь просто лежать в кровати и ничего не делать.

– Ну ладно, – сдаюсь я.

– Мне позарез нужен твой совет. Тот парень, ну, фотограф из «Спайси», помнишь, он сказал, что с такими данными у меня неплохие шансы пройти в следующий тур и что скорее всего они скоро со мной свяжутся и пригласят на настоящую фотосессию в студии, а я понятия не имею, что мне туда надеть – обычные джинсы или вырядиться пошикарнее? И что делать с косметикой? Может, попросить Магду, чтобы она меня накрасила? Она же у нас эксперт. А волосы? Как думаешь, стоит подрезать кончики? Эй, Элли? Ты меня слушаешь?

– М-м-м, Надин, мне и вправду нездоровится. Знаешь что, лучше не приезжай сегодня. Перезвоню тебе завтра. Пока.

Все, не могу больше слушать Надин ни секунды. Устроила переполох на пустом месте. Этот фотограф небось всем подряд говорил одно и то же. Там было полно красоток почище Надин. Ее точно не выберут. Ей ни за что не стать девчонкой с обложки «Спайси».

Господи, да что это со мной? Надин же моя лучшая подруга. Я хочу, чтобы ее выбрали.

Нет, не хочу.

Хочу и не хочу одновременно.

Чувствую, что зеленею от зависти, и ненавижу себя за это.

Медленно плетусь обратно в свою комнату, будто движения мои сковывает опутавшая меня склизкая зеленая тина. Меня больше не тянет рисовать собственные портреты, и я ищу, что бы мне почитать. Миссис Мэдли, наша учительница по английскому, задала прочитать за рождественские каникулы «Джейн Эйр». Все долго возмущались и говорили, что такой толстенный и занудный томище им не одолеть. Я тоже повозмущалась за компанию. Хотя уже давно прочла этот роман ради удовольствия. Мне так понравился фильм, что захотелось заглянуть в книгу. У Анны на полке как раз стояло издание в мягкой обложке.

Может, попробовать перечитать? Раз я такая уродина, то пусть хотя бы умной буду. Да и книга мне нравится. Особенно Джейн. По крайней мере, она тоже некрасивая.

И вот я читаю, читаю и читаю. Поначалу все идет хорошо. Особенно мне нравится читать про детство Джейн, о том, какая она была сильная и независимая и как потом поехала в школу-интернат, где ей приходилось часто голодать. Здесь я целиком и полностью отождествляю себя с ней. В животе у меня урчит так, что я готова умять миску горелой овсянки Джейн за милую душу. Хотя овсянка ведь жутко калорийная, разве нет?

В этом-то вся и штука. Может, конечно, Джейн и не красавица, зато она хрупкая и стройная. Что все персонажи книги постоянно подчеркивают. Это начинает раздражать. На что ей жаловаться с такой фигурой? Тем более что мистер Рочестер ее любит. Почему бы им просто не выкинуть из головы эту его первую сумасшедшую женушку, живущую на чердаке? Я пролистываю немного вперед, чтобы найти тот эпизод, где сумасшедшая Берта рычит и кусается. Мое сердце гулко стучит в груди, пока я перечитываю это место. Она не просто пунцовая и растрепанная. Она еще и обрюзгшая. В книге говорится, что она дородная, такая же крупная, как ее муж. Неудивительно, что Рочестер предпочел ей Джейн. Для этого достаточно сравнить стройную фигурку с бесформенными телесами.

Берта ему не нужна, потому что она жирная. И буйнопомешанная. А может, она помешалась только потому, что Рочестер разлюбил ее, когда она начала толстеть?

Может, и Дэн теперь меня разлюбит.

Не то чтобы я сама от него без ума. Он милый, смешной, и мы дружим, но все-таки он с придурью и к тому же ботаник-малолетка – в общем, до настоящего бойфренда никак не дотягивает.

Впрочем, у самого Дэна иное мнение. Он запал на меня с той самой минуты, как мы впервые познакомились летом. И даже приезжал ко мне на выходные из своего Манчестера, а в остальное время постоянно строчит мне письма и звонит чуть ли не каждый день, чтобы узнать, как у меня дела.

Внезапно я вскакиваю с кровати и несусь вниз к телефону.

– Эй, Элли, что случилось? – спрашивает отец. Он сидит, развалившись на диване в гостиной с банкой пива в руке. Цыпа с колой примостился у него на коленях. Перед ними огромная миска с чипсами, куда они попеременно запускают руки, не отрывая глаз от экрана телевизора, где показывают футбол.

Я представляю, как солененькие золотистые чипсы хрустят у меня во рту, и чуть не захлебываюсь собственными слюнями. Я дико голодная.

– Может, все-таки поешь? – говорит отец, кивая на миску с чипсами.

– Нет, спасибо, – отвечаю я и быстро отворачиваюсь.

Даже одна штучка меня погубит. Потому что за ней непременно последует еще одна, а потом еще одна, и так до тех пор, пока я не опустошу всю миску до последней крошки.

Я набираю номер Дэна и целую вечность слушаю в трубке длинные гудки. Наконец трубку берет один из его не менее придурковатых братьев и начинает плести какую-то чушь насчет того, что Дэн собрался жениться. В конце концов он все же зовет Дэна к телефону.

– Привет! Это я.

– Привет, – говорит Дэн.

И делает большую паузу. Я-то думала, он куда больше обрадуется моему звонку. Раньше я никогда этого не делала – он всегда звонил первым.

– Твой брат сказал, ты вроде как женишься?

– Ты же его знаешь – вечно несет всякую ерунду, – вяло отвечает Дэн. – А зачем ты, собственно, позвонила?

– Просто сказать «привет».

– Ну, тогда привет.

Я молчу. Снова повисает неловкая пауза.

– Может, еще что-нибудь скажешь? – говорю я.

– Но ты же тоже молчишь.

Обычно при разговоре с Дэном мне никогда не требовалось говорить, потому что он не замолкал ни на секунду, так что я даже словечко вставить не могла. А теперь молчит, точно воды в рот набрал.

– Что поделываешь? – интересуюсь я, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

– Смотрю матч по телеку.

– Футбол? «Манчестер Юнайтед» играют?

– Нет, регби.

– Что? Регби? Ты же ненавидишь регби. Все ненавидят регби.

– Недавно полюбил. Прикольная игра.

На заднем плане слышится какой-то отдаленный рев.

– О, черт, гол пропустил, – ворчит Дэн.

– В таком случае, не буду больше тебя отвлекать, – говорю я и с чувством оскорбленного самолюбия бросаю трубку.

Глава 3. Девушка со старинных полотен

Ядолго не могу уснуть. Лежу в кровати, уставившись в потолок, и в голове у меня крутится одна-единственная мысль: «ЕДА!» Если вдохнуть поглубже, то еще можно уловить запах пиццы, которую заказывали на ужин. Отец слопал добрую ее половину. Цыпа только объел начинку со своего куска и отковырял по краям хрустящую корочку. А Анна и вовсе не притронулась, сославшись на то, что плотно пообедала с подругой в кафе и еще не успела проголодаться. Ну а я сказала, что меня еще тошнит.

Теперь меня и вправду тошнит. От голода. В животе бурлит, словно в кипящем гейзере. Я такая голодная, что кишки сводит. Я ворочаюсь с боку на бок и тихонько постанываю. Чувствую себя беспомощным писклявым птенцом, разевающим клюв в ожидании пищи. И тут же на ум приходит кукушонок. Огромный, пузатый кукушонок, раза в два раза крупнее остальных птенцов и куда упитаннее собственных приемных родителей, которые из сил выбиваются, чтобы его прокормить. Прямо как я и Анна.

Мне тошно оттого, что я толще Анны. Мне тошно оттого, что я дуюсь на Магду и Надин только потому, что они стройные, а я нет. Мне тошно оттого, что я жирная. Мне тошно. Хочу, чтобы мне всегда было тошно и у меня пропал бы аппетит. Мне нужно сбросить вес, мне нужно похудеть во что бы то ни стало. Мне нужно, мне нужно…

И тут я вскакиваю с кровати и босиком несусь вниз по лестнице на кухню, где должна лежать коробка из-под пиццы. Где же она? Мне казалось, там еще оставался кусочек. О нет, а вдруг Анна выбросила его в помойку? Ох, слава богу, он здесь – еда, еда, еда!

Пицца холодная и жесткая, но мне плевать. Я жадно вгрызаюсь в нее и заглатываю почти не жуя. Подъедаю обглоданные Цыпой кусочки теста и пальцем собираю по дну коробки крошки. А после хватаю из холодильника пакет молока и поспешно запиваю съеденное, не обращая внимания на белую струйку, стекающую по подбородку прямо на ночнушку. И все равно чувствую, что не наелась. Такого зверского голода я еще никогда не испытывала.

Запускаю руку в хлебницу и делаю бутерброд с вареньем, потом еще один, потом начинаю лопать варенье прямо из банки – одну ложку, вторую, третью… Так, что тут у нас еще есть? Кукурузные хлопья! Я зачерпываю их горстями прямо из коробки. А еще обнаруживаю изюм и запихиваю в рот сразу столько, что чуть не задыхаюсь. Я откашливаюсь, и одна вылетевшая из горла полупрожеванная изюмина случайно приклеивается к моему подбородку. Ловлю свое отражение в блестящем пузатом чайнике – и не верю глазам своим. Я вижу настоящую психичку. О господи, что я наделала? Зачем я все это съела? Чувствую, как еда медленно опускается в желудок. Начинает болеть живот. Что же теперь будет?

Я несусь в гостевой туалет рядом с запасным выходом и склоняюсь над унитазом. Пытаюсь вызвать рвоту. Я все тужусь и тужусь, но ничего не выходит. Запускаю в рот палец. Вот ужас-то, желудок сводит от боли. Запускаю второй палец. Ну же, ну же, ну… О-о-о-о-о…

Меня рвет. Как же это омерзительно, мучительно и… долго. Меня рвет снова и снова. Приходится опереться о сиденье унитаза, чтобы не рухнуть на пол. Из глаз брызжут слезы, по спине струится холодный пот. Я сливаю воду и пытаюсь подняться, но у меня так кружится голова, что все плывет перед глазами. Горло саднит, во рту противный кислый привкус, даже несмотря на то, что я несколько раз прополоскала его водой.

– Элли, что с тобой? – Это спустилась вниз Анна. В голубой пижаме, с растрепанными мальчишескими волосами, она выглядит не многим старше меня. – Бедняжка! Тебя вырвало?

– Угу.

– Иди сюда, давай я тебе помогу, – говорит она и опускает крышку унитаза, чтобы я могла присесть. Потом смачивает водой полотенце и аккуратно промокает мне лицо, как будто я Цыпа. Я тихонько прижимаюсь к ней, и она обнимает меня за плечи.

Странно все это. Мы с Анной ведем себя как обычные мать и дочь. Раньше такого не случалось. С тех самых пор как Анна поселилась у нас в доме, я четко дала ей понять, что вторая мама мне не нужна. У меня уже была мама, пусть даже ее и нет сейчас в живых. Годами я не подпускала Анну к себе. Не то чтобы мы враждовали, нет, просто были как два чужих человека, вынужденных жить под одной крышей. Но с недавних пор мы стали понемногу сближаться. Иногда мы вместе ходим по магазинам или в кино или листаем глянцевые журналы – но при этом скорее напоминаем сестер. Одна постарше, другая помоложе. Причем та, что постарше, – это я, потому что я толще Анны. Хоть и не выше. Так нечестно. Почему я вообще толще всех?

По щекам у меня все еще катятся слезы.

– Эй, – ласково говорит Анна, вытирая мне глаза. – Тебе что, правда так плохо?

– Ага, – угрюмо киваю я.

– У тебя живот болит? Или голова? – Анна прикладывает ладонь к моему лбу. – Может, у тебя температура? Хочешь, я вызову доктора?

– Нет-нет, со мной все в порядке. Просто вырвало. Наверное, съела что-нибудь.

– Ты такая бледная. И вся дрожишь. – Анна отводит меня на кухню и накидывает мне на плечи свою джинсовую куртку, висевшую на двери. – Вот так-то лучше, – говорит она, укутывая меня, после чего усаживается на обеденный стол. – Хочешь водички?

Я пью маленькими глоточками.

– Отец сказал, тебе весь день нездоровилось и ты ничего не ела, – вздыхает Анна. – Уж лучше бы он сам денек поголодал. Посмотри, что творится на кухне. Небось устроил себе ночную пирушку – а потом жалуется, что джинсы на нем не сходятся!

– Зачем же он пытается втиснуться в эти джинсы? – спрашиваю я, стыдясь, что отца обвинили вместо меня.

– Просто он не желает признавать, что слишком растолстел, – говорит Анна, убирая остатки еды в буфет.

– Подумаешь, я растолстела еще больше, – бормочу я, клацая зубами по краю стакана с водой.

– Глупости, – говорит Анна.

– Так и есть. Причем сама не заметила как. То есть я, конечно, знала, но как-то не заморачивалась. А вот теперь…

– Элли, ты вовсе не толстая. Ты просто… кругленькая. Тебе даже идет. Такой ты и должна быть.

– Не хочу быть толстухой. Хочу стать худышкой. Как ты.

– Никакая я не худышка, – мотает головой Анна, хотя выглядит сущей тростинкой в своей мальчишеской пижаме. – Вот сегодня, например, я решила надеть свои старые кожаные джинсы, чтобы не походить на тупую мамашу из пригорода, – а они на мне еле сошлись. И врезались в живот во время обеда. Который, к слову сказать, прошел ужасно. Ох, Элли, видела бы ты мою подругу Сару. Какая у нее потрясающая прическа с высветленными прядками, какие туфли на высоченных шпильках, и как она в них вышагивает! Все мужчины в ресторане глаз с нее не сводили.

– Но ведь ты же не хочешь выглядеть как тупая расфуфыренная блондинка? – говорю я.

– В том-то и дело, что она не тупая блондинка, а главный дизайнер новой сети магазинов одежды. Скоро они запустят ее собственную марку – «Сара Стар». Она мне даже логотип показала – две большие ярко-розовые буквы «С». Что уж там говорить, она добилась успеха. Все расспрашивала меня, чем я занимаюсь, и пришлось сознаться, что пока я нигде не работаю.

– Ты занимаешься Цыпой.

– Да, но он уже не ребенок.

– И отцом.

– Этот-то как раз настоящий ребенок, – впервые за весь вечер смеется Анна. – Но даже если и так… Просто… Одним словом, мне отчаянно захотелось найти работу. Любую, пусть даже на полставки. И срочно сходить к парикмахеру. А еще – сесть на диету.

– Я тоже сяду на диету, – говорю я.

– Элли, не выдумывай, у тебя растущий организм.

– Вот именно. Растущий вширь организм.

– Ну ладно, вот выздоровеешь, тогда посмотрим. Надеюсь, у тебя не желудочный грипп. Судя по тому, как сильно тебя рвало, – вполне может быть.

– Мне уже лучше. Намного. Теперь пойду спать.

– Элли, ты как-то странно себя ведешь, – глядя на меня с подозрением, говорит Анна. – Обещай, что расскажешь мне, если… если у тебя какие-то проблемы.

– Ладно.

Хотя на самом деле – ни за что на свете. Не могу же я сказать Анне, что у меня саднит горло и подводит живот, потому что я сожрала добрую половину съестных припасов из буфета, а потом собственноручно выскребла ее из недр желудка. После таких признаний она как пить дать решит, что я свихнулась.

Я возвращаюсь к себе и с головой прячусь под одеяло. Когда я была маленькой, то любила играть в одну игру. Это было уже после смерти мамы. Я представляла, как проснусь утром в какой-то другой жизни, в параллельной реальности, где мама будет сидеть на краешке кровати и улыбаться мне. Помню, я играла в это много лет подряд. А теперь в моей голове родилась новая версия. Не про маму. И даже не про Элли. По крайней мере, не про прежнюю Элли. Я воображаю, как проснусь наутро, встану с кровати, скину ночнушку, а с ней вместе и все свои лишние килограммы – и предстану в новом образе стройной и похудевшей Элли.

Но вместо этого прежняя толстая Элли спит допоздна, а продрав глаза, шаркает в ванную. Улавливаю с кухни слабый запах яичницы и гренков. Боже мой. Спускаюсь вниз, надеясь, что к этому времени они уже закончили завтракать.

Отец допивает третью чашку кофе, то и дело запуская руку в банку с печеньем. Цыпа старательно выкладывает коллаж из макарон и остатков изюма. Не могу смотреть на изюм без содрогания.

– Будешь гренок, Элли? – спрашивает Анна.

– Нет, спасибо. Мне только кофе. Черный, – бормочу я.

– Видишь мою картинку, Элли? – пищит Цыпа.

– Как ты себя чувствуешь? Анна сказала, тебя ночью вырвало, – говорит отец.

– Мне уже лучше. Просто аппетит еще не вернулся.

– Уверена?

– Угу. Пойду полежу еще немного, и все пройдет.

Надеюсь, что, запершись у себя в комнате, мне будет легче держаться подальше от еды. А если буду все время спать, то меня не будет мучить голод.

– Мы собирались пообедать сегодня в кафе, а потом пойти прогуляться куда-нибудь, – говорит отец.

– Папа сказал, мы пойдем смотреть картины, – верещит Цыпа. – А ты посмотри на мою картину, Элли! Видишь, что это?

– Да, макароны с изюмом. Очень мило, – отзываюсь я. – Можете идти без меня. Я лучше дома посижу.

– Но я ничего не приготовила на обед, – говорит Анна. – И вообще забыла вчера съездить за продуктами из-за встречи с Сарой.

– Пожарю себе яичницу или еще что-нибудь придумаю. Не беспокойся, – отзываюсь я.

– Это же тетя, разве не ясно, Элли? Макароны – волосы, а изюм – глаза, нос и рот, видишь теперь?

– Грязноватый у нее какой-то нос, и зубы гнилые, а причесочка явно не удалась, – замечаю я.

– Не обижай его, – говорит отец, легонько толкая меня локтем. – Пойдем лучше с нами, а? На свежем воздухе тебе полегчает, вот увидишь.

– Нет уж, спасибо.

Около двенадцати дня звонит Надин, беспокоясь, что я не перезвонила ей, как обещала. Она снова хочет зайти ко мне после обеда и по-прежнему щебечет что-то насчет своей прически, макияжа и прикида на случай, если ее выберут девушкой с обложки для «Спайси».

– Послушай, Надин, для начала дождись, пока они с тобой свяжутся, – говорю я, едва сдерживаясь, чтобы не добавить: если вообще свяжутся.

– Но я хочу быть готова к этому, Элли. Пожалуйста, можно мне прийти? – Тут Надин переходит на шепот: – К нам бабуля с дедом приехали, и боюсь, что долго мне с ними не продержаться. Они все столпились вокруг Наташи и глазеют на нее, будто она маленький телевизор или еще что, а Наташа распевает им песни во все горло.

– Сочувствую, – говорю я, слегка смягчаясь. – Но сама посуди, чем я-то могу тебе помочь? По части косметики я полный профан. Сходи лучше к Магде.

По идее, Надин должна сказать, что поскольку мы с ней дружим аж с незапамятных времен, то она хочет обсуждать такие вещи только со мной. Тогда я возьму себя в руки, засуну свою черную зависть куда подальше, позову ее в гости и буду вести себя как нормальная подруга. Я постараюсь не замечать ее модельной внешности и не думать о том, что на ее фоне выгляжу сумасбродной толстухой.

– С Магдой я уже говорила, она ж у нас главный эксперт. А еще я попросила ее подровнять мне волосы. Но она сказала, что собирается на свидание с парнем из «Газировки». Правда, не с тем, на которого она запала, а с его другом, но ничего не поделаешь, такова жизнь. Ну так как, Элли, можно к тебе прийти? Сразу после обеда?

Я делаю глубокий вдох.

– Прости, Надин. Мы сегодня обедаем не дома, а потом идем прогуляться в город, – говорю я. – Увидимся завтра в школе. Пока.

– Так, значит, пойдешь с нами? – кричит мне из кухни отец. – Вот и отлично!

– На твоем месте я бы воздержалась от прослушивания моих телефонных разговоров. Это слишком личное, – ворчу я. – И на самом деле никуда я не иду. Просто сказала так, чтобы отшить Надин.

– Нет уж, давай-ка ты пойдешь с нами. И кстати, что у вас с Надин? Я думал, вас водой не разольешь. Вы что, поссорились?

– Еще чего. Ты так говоришь, будто мы дети малые, – фыркаю я.

– Главное, не рассорься с Магдой. Она классная девчонка, – заметно оживившись, советует отец.

– Отстань от Элли, – обрывает его Анна. – А Магда, между прочим, тебе в дочери годится.

В итоге мне приходится сдаться и вместе с Анной, отцом и Цыпой тащиться в закусочную в Клапхэме[2]. Вообще-то это потрясное заведение в темно-синих с розовым тонах, с плетеными креслами и прозрачными столиками, куда приходит довольно интересная публика – студенты, актеры, шумные дружеские компашки, романтичные парочки… но это совершенно не то место, куда принято приходить с родителями. Я чувствую себя полной дурой и уверена, что все пялятся на меня и считают угрюмой толстой неудачницей, с которой никто не дружит. Чтение меню – отдельная пытка. Я перечитываю его дважды, смакуя названия вкуснейших блюд: сэндвич с беконом, помидором и зеленым салатом, копченый лосось с омлетом, пончики, лепешки с вареньем и взбитыми сливками, чизкейк, банановый пирог, карамельный пудинг…

– Мне черный кофе, пожалуйста.

– Неужели тебе ничего здесь не хочется, Элли? – волнуется отец. – Как насчет шоколадного торта? Ты от него никогда не отказывалась.

Ох, папа, если б ты только знал. Да я бы тут ни от чего не отказалась. Я бы с легкостью умяла все блюда их меню подряд. У меня чуть слезы из глаз не брызжут при виде щедрых порций вкуснятины на тарелках других посетителей.

– Похоже, ее еще мутит, – качает головой Анна. – Но тебе нужно хоть немного поесть, Элли, иначе свалишься в обморок.

Я соглашаюсь на тарелку омлета. От яиц ведь не толстеют, правда? Хотя их подают с двумя румяными масляными гренками. Я уговариваю себя только поковырять омлет вилкой для видимости, но вместо этого в мгновение ока уминаю все содержимое тарелки, которая теперь выглядит так, будто ее вылизали.

– Вот видишь! Аппетит приходит во время еды! – радуется отец. – Так как насчет тортика?

– Я хочу тортик, пап, – канючит Цыпа. Он едва притронулся к своему сэндвичу с морепродуктами и теперь занимается тем, что выковыривает оставшиеся креветки и выкладывает их кружком по краю тарелки.

– А ну немедленно доедай, – строго говорит ему Анна.

– Они не хотят, чтобы их съели, они хотят поплавать у меня в тарелке – правда, креветочки? – отвечает Цыпа, как обычно играя на публику.

– Эти креветочки хотят поплавать у тебя в животике, – говорит отец. – Открывай ротик, и они туда нырнут.

– Может, хватит уже? Он давно не ребенок, – фыркаю я.

Однако мне приходится досмотреть представление до конца и наблюдать за тем, как в качестве награды за съеденный сэндвич Цыпа получает еще и кусок клубничного торта со взбитыми сливками. Он мигом съедает клубнику и всего пару раз зачерпывает ложечкой взбитые сливки. Меня так и подмывает придвинуть к себе недоеденный торт и проглотить его без остатка. Мне даже приходится сжать кулаки, чтобы руки сами собой не потянулись к тарелке. Я представляю себя в виде бесформенной горы взбитых сливок с пупырышками клубничин, и только так мне удается сдержаться.

Анна рассеянно потягивает свой кофе без малейшего желания доесть за Цыпой десерт. Отец без зазрения совести жадно поедает огромный кусок бананового пирога. Ему плевать, что у него на рубашке пуговицы едва не лопаются, а живот вываливается из джинсов. Хоть бы хны. Ну почему, спрашивается, такая несправедливость? Почему мужчинам позволительно так выглядеть? И при всем при этом женщины по-прежнему находят моего отца привлекательным! Молоденькая официантка в мини-юбке кокетничает с ним, пока он расплачивается по счету. Какая же она худенькая. Обтягивающий топик едва достает ей до талии, и когда она двигается, обнажается ее плоский подтянутый животик. Как она только умудряется не есть, когда вокруг столько всякой вкуснятины?

О господи, какая же я голодная. После омлета с гренками стало даже хуже. А когда мы паркуем машину возле Трафальгарской площади и идем в Национальную галерею, мне становится совсем туго. В общем-то, я люблю картинные галереи, но там у меня всегда просыпается зверский аппетит, особенно после первых пятнадцати минут осмотра, когда меня начинает одолевать скука.

Сегодня скука начинает одолевать меня гораздо раньше. А вот Цыпа, напротив, бодр как никогда и засыпает отца бесконечными глупыми вопросами:

– А кто этот смешной карапуз?

– Почему у этой тети в голубом над головой золотая тарелка?

– У них только осел и корова, а где же свинки с курочками? Почему их тут не разводят?

Все посетители галереи на него умиляются. Отец пускается в пространные объяснения, но Цыпа его почти не слушает. Анна гладит его по головке и поднимает повыше, чтобы он мог рассмотреть детали.

Я делаю вид, что пришла не с ними, и брожу чуть поодаль. Созерцание картин понемногу успокаивает меня. Я долго не свожу глаз с печальной бледной женщины в зеленом бархатном платье, сидящей на полу и поглощенной чтением книги. Мне даже начинает казаться, что меня вот-вот засосет прямо в картину… Но потом я перехожу в другой зал, где Цыпа закатывает очередное представление.

Перед картиной «Происхождение Млечного Пути» он всплескивает руками и выпучивает глаза.

– Фу-у-у-у-у! Какая бесстыдная тетя, да? – голосит он.

Я тяжко вздыхаю. Анна молчит. Отец терпеливо объясняет Цыпе, что она вовсе не бесстыдная, тем более что это картина великого художника, иллюстрирующая прекрасный древний миф.

– А я все-таки думаю, что она бесстыдная, – настаивает Цыпа. – Скажи, Элли, она ведь бесстыдная?

По правде говоря, эта картина меня тоже порядком смущает, но я напускаю на себя важный вид и отвечаю:

– Ты еще слишком мал, чтобы оценить истинно великое произведение искусства.

– Ничего подобного. Я люблю искусство. Но эта картина точно бесстыдная. У этой тети отвислые складки, прямо как у тебя.

Я знаю, что он имеет в виду всего лишь женскую грудь, не важно, какого она размера. Но от слов «отвисшие складки» мне хочется разрыдаться на месте. Я чувствую, что вот-вот сорвусь. Ощущаю себя куском зыбкого розового желе.

– Встретимся у выхода через полчаса, ладно? – говорю я и уношусь прочь.

«Отвисшие складки» прочно засели у меня в голове и, словно червяк-вредитель, точат мой мозг. Я пытаюсь сосредоточиться на картинах, коль скоро мне представился случай побродить по музею одной, но ничего не выходит. Тогда я принимаюсь оценивать каждую изображенную на картине женщину: какая она – худая или толстая? Многочисленных дев в безразмерных голубых одеяниях оценивать трудновато, так что я переключаю все свое внимание на обнаженные фигуры. Самая стройная из них – красотка Венера в широкополой шляпе и ожерелье. Она стоит, подняв одну руку и согнув в колене ногу. Своей безупречной вытянутой фигурой она напоминает мне Надин.

Есть тут и Венера покрупнее, целующая юного купидона на фоне каких-то загадочных существ. Она определенно соблазнительна и прекрасно осознает силу своей красоты. Худой ее не назовешь, но выглядит она подтянутой, как будто каждый день тренируется в спортзале. Точная копия Магды.

Пытаюсь узнать на картинах себя – и нахожу собственный портрет на полотнах Рубенса. Двойные подбородки, пухлые складчатые руки, дряблые ляжки, отвислые животы, огромные рыхлые ягодицы. Вот трем девицам «в теле» протягивают золотое яблоко. Они выглядят так, будто съедают по целому яблоневому саду в день.

Все, больше никогда не притронусь к еде.

Глава 4. Толстуха

Итак, я решаю ничего не есть. Ничего не кусать, не жевать, не глотать. Казалось бы, чего проще.

Только на деле все оказывается куда сложнее. Это самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать в жизни, и целыми днями мои мысли заняты только едой.

Избежать завтрака проще всего. По утрам у меня с голоду кружится голова и слегка мутит, так что от вида громко чавкающего отца и причмокивающего Цыпы аппетит пропадает сам собой, и я лишь потягиваю черный кофе за компанию с Анной.

Со школьными обедами справиться тоже не проблема. Сперва запах из столовой стелется по коридорам, заползает в класс, и поначалу у меня щекочет в носу, урчит в животе и рот непроизвольно наполняется слюной. Но в самой столовой совладать с собой куда проще. Тамошний запах намного тошнотворнее, а если хорошо постараться, то и вид еды начинает внушать стойкое отвращение. Просто я пытаюсь смотреть на нее другим взглядом. Сосиски представляются мне обугленными мужскими причиндалами, неприлично розоватыми в местах, где треснула кожица. Пицца выглядит омерзительней, если вообразить, что помидоры на ней – это кусочки окровавленной плоти, а расплавленный сыр – вонючий гной. Печеная картошка напоминает дымящийся конский навоз. Так что отказаться от всех этих кушаний совсем не трудно.

Куда сложнее устоять, когда меня угощают Магда и Надин. Магда протягивает мне целый кусок сладкого домашнего пирога с орехами, и не успеваю я опомниться, как съедаю все до последней крошки, попутно заляпывая липкой начинкой подбородок. Это так божественно вкусно, что у меня аж слезы на глаза наворачиваются. Еще бы, я столько дней морила себя голодом, что пирог показался мне сказочным лакомством, но как только он исчез у меня во рту, оставив о себе лишь воспоминания и прилипшие к ладоням крошки, я прихожу в ужас.

Сколько же в нем калорий? 300? 400? А может, все 500? Там же сахар, масло и дико калорийные орехи!

Я говорю, что мне нужно срочно отлучиться в туалет, но Магда и Надин увязываются за мной, так что я уже не могу запустить себе два пальца в рот, чтобы вызвать рвоту, потому что девчонки наверняка услышат.

Надин, как обычно, поедает один за другим шоколадные батончики – то «Твиксы», то «Киткаты». Ну почему такая несправедливость? Как ей только удается не толстеть? И сохранять безупречную белоснежную кожу без единого прыща? Она жует шоколадки рассеянно, пару раз откусывает от батончика сама, а потом протягивает их нам с Магдой.

– Надин, я же на диете, – вздыхаю я, отводя ее руку.

– Опять ты со своими диетами, – закатывает глаза Надин.

Ну ладно, допустим, раньше я тоже садилась на диету, но скорее ради развлечения. На этот раз все серьезно, как никогда.

Дома после уроков сдерживаться еще сложнее. Ведь я уже давно привыкла плотно перекусывать приходя из школы: хлебцами с медом, овсяными лепешками, сыром, виноградом, горячим какао, домашним печеньем – то есть нормальной полезной едой. Хотя нет, не полезной. Скорее вредной. Ведь это она превращает меня в уродливую жирную свинью. Все, не могу больше это есть. И не буду.

Анна не пытается меня уговаривать. Цыпе она готовит закуски к чаю как обычно, а себе и мне нарезает морковь, сельдерей и дольки яблока. Мы садимся за стол и принимаемся на пару хрустеть. Цыпа в недоумении смотрит на нас и, опасаясь, что его лишают чего-то вкусного, тоже требует себе сельдерей.

– Он же безвкусный, – отплевывается он. – Не, мне точно не нравится.

– Нам тоже не нравится.

– Зачем же вы его едите? – удивляется Цыпа.

Отец тоже считает, что мы с Анной спятили. Он с подозрением косится на то, как мы отрезаем себе на ужин по тоненькому кусочку ветчины, четвертинке помидора и заедаем все это листьями зеленого салата.

– Вот ненормальные, – заявляет он. – Решили сесть на диету? Ты же и так худая как спичка, Анна. А на тебя, Элли, я вообще не понимаю, что нашло. Ты всегда любила вкусно поесть.

– То есть ты хочешь сказать, что раз я всегда была жирной свиньей, то лучше мне такой и оставаться? – говорю я, кладя в рот полную ложку салата. Но он застревает у меня в горле и не желает проходить дальше. И зачем только я им себя пичкаю? Приходится выплюнуть его на бумажную салфетку. Меня аж передергивает от отвращения.

Примечания

1

Английский музыкальный журнал.

2

Один из районов Лондона.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.