Ставка больше, чем жизнь (№7) - Курьер из Лондона

Неожиданный арест Пшетоцкого и обыск его усадьбы не принесли бы ожидаемых результатов, ибо польский аристократ мог перепрятать бумаги своего зятя в другое, более надежное место, у близких друзей, хотя на первый взгляд старик Пшетоцкий не был похож на человека, имеющего таких друзей. Он мог вывезти бумаги в разоренные немцами усадьбы и укрыть их в известном только ему месте.

Практически «перекопать всю усадьбу», как приказал Гофберг, возможно, но на это потребуется немало времени. А поэтому Гофберг выбрал, по его мнению, наилучший способ розыска документов: создать напряженную, обстановку в усадьбе, чтобы старик Пшетоцкий почувствовал, что спрятанным им бумагам грозит опасность.

Цель Гофберга – это цель Клоса. Он также стремился добыть документы инженера Латошека, чтобы переправить их в надежное место. Но в Пшетоке должен появиться еще кто-то, кто может не представиться Клосу и без его помощи использовать создавшуюся ситуацию, чтобы добыть эти ценные бумаги. Этот «кто-то» наверняка попытается принудить старика Пшетоцкого отдать их.

Если этот человек, продолжал размышлять Клос, не представится Пшетоцкому, то можно сделать вывод, что он знаком старику и знает, у кого хранятся документы. И Пшетоцкий, чтобы спасти от немцев бумаги, может решиться передать их этому человеку. Клос не должен допустить этого. Однако пока в Пшетоке не появился человек, который мог бы обратиться к старику Пшетоцкому за бумагами.

Иоланта Кшеминьская? Вряд ли она ведет игру. Клос заметил, что эта девушка держится гордо и независимо. Трудно поверить, чтобы старик доверил этой девчонке свою тайну, хотя она и была дочерью его близкого друга.

Зося? Девушка тоже с характером, открыто демонстрирует свой патриотизм. Не может быть, чтобы она… Хотя не исключено, что Зося причастна к тайне хранения бумаг отца.

Остается прислуга: Ян, сорокалетний камердинер Пшетоцкого, и его жена Матильда, молчаливая женщина с полными румяными щеками, которая почти не выходит из кухни. А может быть, Марта – их дочь, с каменным лицом стелившая ему постель и убиравшая комнату?.. Трудно поверить в такое.

Агент может появиться в Пшетоке неожиданно и скрытно. А он, Клос, не может даже принять каких-либо мер и вынужден только ждать указаний Гофберга.

5

Клос по-прежнему скрывал, что знает польский язык. Уже на второй день пребывания в усадьбе он понял, что его проверяют. Во время завтрака Пшетоцкий в непринужденном разговоре с обер-лейтенантом заметил по-польски:

– Пан поручик испачкал себе рукав джемом.

– Что? – спросил по-немецки Клос, невозмутимо глядя на Пшетоцкого.

Старик, извинившись, ответил, что он обращается к внучке.

Девушки переглянулись. Иоланта не могла скрыть иронической улыбки.

В течение дня Пшетоцкий еще не раз пытался проверить Клоса. А Зося, которая больше молчала, неожиданно сказала Клосу по-польски, глядя ему прямо в глаза: «Если бы ты знал, как я ненавижу тебя, шваб». Иоланта с ехидной улыбкой быстро «перевела», что Зося спрашивает, как давно пан обер-лейтенант не видел своих родных.

Убедившись, что немецкий офицер не понимает польского, все они стали свободно разговаривать при нем. У них не было особых секретов, и Клос, рассматривая семейный альбом хозяина дома, не подавал виду, что понимает их, однако, прислушиваясь к разговору, понял, что завтра в Пшетоку приедут какие-то люди. Одного из них Зося назвала Эдвардом, а другого – паном Маевским.

Зося Латошек была обеспокоена – не опасен ли визит этих людей в то время, когда в их доме проживает шваб? И не следовало ли организовать встречу в другом месте? Но Иоланта, успокаивая ее, сказала, что наоборот, присутствие в доме немецкого офицера будет наилучшей зашитой, какую только можно себе представить. При это она напомнила Зосе китайскую пословицу, что вокруг светящегося фонаря всегда темно. И этого было достаточно, чтобы за ужином старик Пшетоцкий обратился к Клосу:

– Господин обер-лейтенант просил, чтобы я докладывал обо всех, кто приедет в усадьбу. Так завтра у меня будут гости, если вам это угодно.

Клос ответил, что не возражает против приезда гостей и не хотел бы своим присутствием нарушать традиции хозяина дома. Он только желал бы, чтобы гости не мешали ему исполнять служебные обязанности.

Ужин подходил к концу. Клос встал, учтиво поклонился, пожелал старику Пшетоцкому и девушкам доброй ночи и отправился в свою комнату.

«Значит, завтра, – подумал он. – Что это за люди и кто такие пан Маевский и его мнимый или настоящий племянник? – по отдельным словам, смеху и радости Зоси Клос понял, что ее что-то связывает с Эдвардом. – Может быть, он жених Зоси? – неожиданно мелькнуло в голове Клоса. – Что ж, человек, просящий руки Зоси Латошек, имеет моральное право на получение бумаг ее отца в приданое. Может, на этом и основывается провокация Гофберга?» А в том, что это провокация, Клос не сомневался.

«Глупец! – подумал он о себе. – Сочинил версию, не имея на то достоверных данных. Необходимо подождать до завтра, а сегодня ночью – побродить немного по дому. Гофберг прав: они должны ощущать присутствие немецкого офицера и бояться его». Неожиданно Клос услышал какой-то шорох за дверью. Он на цыпочках подошел к ней и рывком открыл. Перед дверью с тряпкой в руках стоял камердинер Ян.

– Прошу прощения, я протирал пыль, – смущенно проговорил он.

– Да, пыль, конечно, надо протирать, – заметил Клос. Он закрыл дверь, скатал из бумаги шарик и заткнул отверстие для ключа. Он чувствовал себя очень неуютно, когда знал, что за ним подглядывают.

6

Гости приехали к концу завтрака. Камердинер Ян учтиво проводил их в гостиную.

– Пан Маевский и пан Эдвард! – доложил он, открыв дверь.

Клос заметил, что Эдвард – двадцатисемилетний, крепко сложенный брюнет с усиками, в модных сапогах – сначала поприветствовал Зосю, поцеловал ее, как и подобает жениху, а потом поклонился старику Пшетоцкому.

Мужчина постарше, ротмистр Маевский – худощавый, сутулый, с буйными, но изрядно поседевшими волосами и морщинистым лицом, одетый по-охотничьи, – не мог скрыть своего удивления, когда увидел немецкого офицера.

– Непрошенный гость, – развел руками Пшетоцкий. – приехал два дня назад, и неизвестно, надолго ли. На вид любезный, ведет себя скромно. И ничего не понимает по-польски.

Ротмистр с упреком посмотрел на Зосю, которая хотела что-то сказать, и прервал ее на полуслове, подняв руку. Если бы Клос ничего не подозревал, он мог бы не обратить внимания на этот жест. Охотничья одежда Маевского скорее напоминала армейский мундир, а манера держаться выдавала офицерскую выправку. Клос решил, что Зося, видимо, подчинена ему по службе.

– Потом! – бросил Маевский, и Зося послушно замолчала.

Марта принесла приборы для гостей, положила на стол. Гости молча уселись, а Эдвард, закончив шептаться с Зосей, внимательно посмотрел на Клоса. Разговор не клеился. Присутствие немецкого офицера действовало на них как холодный душ. Клос не торопясь намазывал масло на хлеб, ел и старался как можно меньше говорить, а больше наблюдать и слушать. Судя по всему, этот пан Маевский не даст легко убедить себя, что присутствие немецкого офицера в этом доме явление случайное и что он не понимает по-польски.

Пшетоцкий нудно рассказывал какую-то историю об адвокате Кшеминьском, отце Иоланты, заставляя девушку подтверждать, что он говорит правду. Девушка делала это без особого желания. Она была раздражена. Слова старика были ей не по душе. Иоланта чего-то ждала. Это легко угадывалось по ее сосредоточенному, напряженному виду. Она была холоднее, чем обычно, но от этого ее внешность только выигрывала.

– Известно ли вам, пан Тадеуш, – спросил Маевский, когда ему удалось вставить слово, – что пан Венгожевский женится?

– Венгожевский? Боже мой! – ахнул от удивления старик. – На пять лет старше меня, и женится, вот чудеса! На ком же?

– На вдове. Ей под сорок, но она еще очень, очень…

– Подожди, подожди, дай вспомнить! Не Конопицкая ли?

– Пан Тадеуш, как всегда, попадает в десятку.

– Конопицкого я хорошо знал, царство ему небесное. Его земли прилегали к моим.

– Умнейший был человек!

– Что вы, пан Маевский, – возразил старик, – он добродушный был, но оригинал. Припоминаю, как-то приехал он ко мне в Пшетоку еще задолго до войны и начали мы о чем-то спорить… Я потом приказал Яну открыть все окна в доме, чтобы побыстрее проветрить…

Клос чуть не поперхнулся. Если бы это случилось, присутствующие догадались бы, что немецкий офицер понимает по-польски. На счастье, рассказ старика подействовал и на М аевского – он так и подскочил:

– Пан Тадеуш! Как можно?

Укоризненно посмотрев на Пшетоцкого, он окинул недоверчивым взглядом Клоса и попытался перевести разговор на другую тему. Старик, почувствовав это, решил не рассказывать больше о своих давних спорах с покойным соседом, и это успокоило Клоса.

– Хорошо, хорошо. Но тогда мне не хотели верить, а я все-таки оказался прав, – проворчал Пшетоцкий.

– Зачем вспоминать о прошлом? – примирительно спросил Маевский. – Зачем возвращаться к старому?

– Поляк задним умом крепок, – никак не мог остановиться Пшетоцкий. – А нужно было…

– К чему нам теперь вспоминать старые ссоры? – Маевский старался успокоить старика, как мог.

– Старые, не старые… А кто еще четыре года назад попрекал меня «народной демократией»? Россия большевистская или небольшевистская, но она всегда Россия, помилуй бог. Если бы тогда послушали меня, то сейчас у нас этого не было бы, – многозначительно заключил старик Пшетоцкий, укоризненно посмотрев на Клоса, который сидел с невозмутимым видом.

Клос взял кофейник и стал осторожно наливать себе кофе, стараясь не пролить ни капли на белоснежную скатерть.

– Дедушка, – включилась в разговор Зося, – он может догадаться, что речь идет о нем.

– Ты, девочка моя, не мешайся. Что ты можешь знать? – раздраженно ответил старик. Он понемногу начал успокаиваться, видимо поняв неуместность своих рассказов о прошлом, о каких-то предвоенных спорах. Он с усердием принялся поддакивать Маевскому, когда тот начал что-то говорить о разведении породистых лошадей.

На другом конце стола Эдвард, наклонившись к Иоланте, спросил:

– Не играла ли пани перед войной в теннис на варшавских кортах?

– Играла, но не часто и не помню, было это на варшавских кортах или на каких-то других. Я плохо знаю Варшаву. А почему вас это интересует?

– Кажется, я вас где-то встречал. Ваше лицо и глаза нельзя забыть.

– Это комплимент? – спросила Иоланта и, обратившись к Зосе, заметила: – Твой Эдвард опасный мужчина, присматривай за ним.

Клос внимательно приглядывался к этой паре. Иоланта улыбалась, но только одними губами, глаза ее оставались холодными, настороженными, серьезными. Манера Эдварда задавать вопросы загадочным и безразличным тоном беспокоила Клоса, только он не мог понять почему. Клос уже намеревался встать и выйти из-за стола, решив, что дальнейшее присутствие среди игнорировавших его собеседников ничего полезного не может дать, а только возбудит подозрение, когда Эдвард внезапно обратился к нему:

– Господин обер-лейтенант давно в Польше? Молодой человек говорил по-немецки свободно, но не так, как поляки, которые учились этому языку в школе или университете. Его немецкий отличался австрийским акцентом. Клос был уверен в одном: Эдвард или имел хорошего преподавателя и феноменальную слуховую память, или несколько лет прожил в той местности Германии, где немцы говорят с австрийским акцентом. А может быть, немецкий – его родной язык?

– Несколько недель, – ответил Клос, обрадовавшись случаю, чтобы остаться за столом. Сначала ему хотелось спросить собеседника, где тот так хорошо научился немецкому, но после некоторого колебания разведчик передумал.

– А до этого где служили? – непринужденно продолжал Эдвард. – Если, конечно, это не военная тайна.

– Во Франции и в России, а до Польши – в Югославии, – солгал Клос. – Но в Югославии пробыл всего лишь несколько недель, – быстро добавил он, чтобы предвосхитить мысль собеседника о том, что немец, знающий язык сербов и хорватов, может понимать и по-польски.

Клос внимательно следил за движениями и взглядом Эдварда. Ему был знаком такой тип людей, их манера задавать вопросы, как будто бы не значащие, с иронией, с такими оговорками, как: «Если, конечно, это не военная тайна». Именно этим способом добываются иногда ответы на самые щекотливые вопросы. Клос сам прекрасно владел подобным методом и неоднократно использовал его в своей практике. Наконец, это чистое произношение с австрийским акцентом… Может быть, Эдвард тот самый человек, которому Клос при необходимости должен помочь? Или исполнитель сразу двух неизвестных ролей? «Может быть, он из разведки»? – подумал Клос, и ему захотелось продолжить разговор.

– Видимо, пану известно, как это бывает в армии, – сказал Клос. – Перебрасывают тебя с места на место, и не знаешь, где будешь завтра. Иногда, – добавил он доверительно, – человек даже не догадывается, зачем ему приказано быть в том или ином месте. Завидую вашей спокойной жизни здесь.

– Спокойной? – удивился Эдвард. – Не сказал бы…

– Вы говорите о… – Клос помедлил, как это делают воспитанные немецкие офицеры, боясь оскорбить чувства хозяина дома употреблением нежелательных слов, – о партизанах? Друзья меня предостерегали, что в этих местах действуют партизаны, но, как я вижу, они ошибались. Во всяком случае, сейчас здесь спокойно.

– В этом доме вы всегда можете быть спокойны, – ответил Эдвард и посмотрел на часы. – Дом пана Пшетоцкого отличается гостеприимством.

Клос, поняв его намек, встал:

– Благодарю за беседу. Должен проверить, чем занимаются мои солдаты.

Обер-лейтенант вышел во внутренний двор и пересек его, направляясь к другому флигелю, где расквартировались его подчиненные. Клосу было безразлично, чем они занимаются. Он полагал, что они, как всегда, играют в карты. Выйдя на середину двора, он заметил фигуру человека, быстро удалявшегося от боковых дверей флигеля, в котором жил Пшетоцкий, в сторону видневшейся вдали деревни.

У Клоса было острое зрение – даже с такого расстояния он узнал Яна, камердинера Пшетоцкого.

7

После ухода Клоса Пшетоцкий несколько минут сидел молча. Он не сразу понял, что присутствующие ожидают, когда он поднимется и выйдет из-за стола.

– Пан ротмистр, – произнес старик, вставая, – это, может быть, не мое дело, но я хочу высказать свое мнение: лично я против того, чтобы вы вмешивали девушек в вашу конспиративную деятельность. Она не для них.

– Если бы вы знали, какие они отличные подпольщицы! – ответил Маевский.

– Вот как, – проворчал старик, – они должны воевать, а вы – заниматься политикой?..

– Пани сменила пароль? – посмотрел Маевский на Иоланту, когда за стариком закрылась дверь. – Не хотели бы вы поговорить со мной о деле?

– Я должна убедиться, что говорю с доверенным лицом.

– Бохун, – ответил Маевский, – ротмистр Бохун. А это, – он показал рукой на Эдварда, – поручик Журав. Зося, – обратился Бохун к девушке, которая сидела и как будто бы не слушала их, – будь любезна, выйди в коридор и, если появится немец, дашь знать.

– Есть, – отчеканила девушка, как солдат, готовый выполнить приказ.

Когда Зося вышла, Иоланта подала руку ротмистру.

– Ягода, – сказала она, – курьер из Лондона.

– Теперь нам нужно убедиться, – проговорил молчавший до этого Эдвард, который, казалось, любовался только ее стройными ножками, – имеем ли мы дело с нашим доверенным представителем из Лондона.

– Разумеется. – Девушка открыла небольшой изящный портсигар, вынула сигареты, нажала шпилькой кнопку. Из плоского тайника вытащила половину долларового банкнота. – Этого достаточно? – спросила она.

Ротмистр вопросительно смотрел на Эдварда, который, подойдя к окну, скрупулезно соединял две половинки банкнота.

– Все в порядке, – проговорил наконец Эдвард. – Только беспокоит меня этот немецкий офицер. Может быть, за вами, пани Иоланта, следили?

– Меня он также беспокоит, – ответила она. – Но я не заметила, чтобы за мной следили. Видимо, вы догадываетесь, что я приехала не только к вам. Вы – последняя инстанция, может даже самая важная, а до этого у меня были дела в Кракове, Варшаве и Радоме. Если бы было что-то подозрительное… Меня там охраняли.

– Разумеется, – сказал ротмистр. – А у вас есть что-либо для нас или…

– Сейчас, – ответила Иоланта. – Прошу вас, Панове, на минуточку отвернуться.

Когда они отвернулись к окну, Иоланта быстрым движением расстегнула юбку, сняла с себя широкий, чем-то наполненный пояс. Мгновенно вынула из него несколько холщовых мешочков. – Все в порядке, прошу вас, панове, – проговорила она.

– Мне сразу показалось, что пани не по возрасту полновата в талии, – сказал Эдвард. – А теперь вы снова приобрели изящную фигуру.

Девушка ответила на комплимент очаровательной улыбкой.

– Прошу все это пересчитать и написать расписку, – обратилась она к ротмистру, который вынимал из холщовых мешочков долларовые банкноты и золотые двадцатидолларовые монеты.

– Все в порядке. Хорошо, что пани начала с денег. Имеем приказ разговаривать о делах только с тем, кто представит вот это, – показал он на мешочки. – Как всегда, присылают слишком мало, – добавил он, подписывая размашистым росчерком расписку. – Вы там, в Лондоне, – медленно проговорил он, – думаете, что мы выбрасываем деньги на ветер. То, что вы даете нам, – это капля в море. Мы должны закупать оружие, а иногда – платить тому, кто помогает вытащить из лап гестапо ценного для нас человека. Если бы вы знали, сколько это стоит!

– Напишите все это в рапорте, – холодно бросила Иоланта. – А теперь к делу. – Она замолчала, посмотрев на дверь.

На пороге стояла Марта. Горничная наверняка заметила долларовые банкноты и золотые монеты.

– Простите, что помешала. Я могу убрать со стола и позже, – проговорила она и скрылась за дверью так же тихо, как и вошла.

– Не волнуйтесь, пани Иоланта, прислуга у Пшетоцкого неболтлива.

– Это ваше дело, я уеду, а вы останетесь. Но до отъезда вы должны помочь мне в одном важном деле. Знаком ли вам зять Пшетоцкого, инженер Латошек?

– Отец Зоси? – спросил Маевский. – Как-то раз я его видел. Вам известно, что старик Пшетоцкий был против этого брака?..

– Это меня не интересует, – прервала его Иоланта. – В Лондоне знают, что Латошек перед вторжением немцев в Польшу оставил Пшетоцкому важную техническую документацию на свое изобретение. Речь идет о каком-то сплаве, и он необходим союзникам, поскольку может помочь в достижении победы над Германией.

– Мне ничего не известно.

– А я слышал что-то об этой документации от старика Пшетоцкого, – сказал Эдвард.

– Мы знаем, что немецкая разведка разыскивает эти бумаги. Они не должны попасть в руки немцев. У меня приказ – доставить документацию инженера Латошека в Лондон.

– Говорила ли пани со стариком Пшетоцким об этом деле? – спросил Маевский.

– Я – с Пшетоцким? – удивленно приподняла брови Иоланта. – Разве вы не знаете, что мне запрещено раскрывать себя? Я не имею права говорить с ним об этом деле.

– А инженер Латошек, – спросил Эдвард, – в Лондоне?

– Не могу сказать ничего определенного, пан Эдвард, – ответила Иоланта.

– А откуда такая уверенность, – поинтересовался он, – что эти его бумаги действительно находятся у старика Пшетоцкого?

– Не будьте ребенком, пан поручик. Я знаю столько же, сколько и вы. У меня приказ – доставить документы Латошека в Лондон. И если я окажусь в опасности, то при любых обстоятельствах должна уничтожить их и не допустить, чтобы они попали в руки немцев.

– Пшетоцкий должен передать их подпольным властям Польши, – тихо проговорил Маевский.

– Пшетоцкий упрям и не любит, когда на него давят. Необходимо провести это дело с большой осторожностью, чтобы не обидеть старика и не спугнуть немецкую разведку! – Иоланта нервно забарабанила пальцами по столу. – Он может и не признаться, что документы зятя находятся у него.

– Пригласим Зосю, ведь это касается непосредственно ее.

Ротмистр встал и направился к двери, и в эту минуту она неожиданно открылась. На пороге стоял крепкий, рослый мужчина.

– Мое почтение, пан ротмистр. Целую ручки прекрасной пани. Прошу прощения, что без предупреждения.

– Как вы здесь оказались? – строго спросил Маевский.

– Пан ротмистр, как всегда говорит начальственным тоном, желая напомнить о том времени, когда я был у него рядовым. А теперь я имею небольшой личный интерес к пану ротмистру. Милая пани, позвольте представиться. Писарский Винцент, уроженец Карчмисок. – Он с галантностью поцеловал руку Иоланты.

– Известный контрабандист и спекулянт, – ехидно добавил Эдвард. – Король контрабандистов!

– Без таких деятелей, как я, пан поручик, – повернулся к нему Писарский, – люди в городе с голоду бы умерли. После войны поставят памятник неизвестному контрабандисту, попомните мое слово. Я мог бы предложить и вам кое-что, Панове. Что бы вы сказали о транспорте с консервами! Свеженькие, гарантированные, переправлялись на Восточный фронт, но на одной из железнодорожных веток вагончик отцепился от состава. Случайность, совершенная случайность, – с удовольствием потер руки Писарский.

– Подумаем, пан Писарский, а почему бы и нет?

– Сегодня я буду ночевать здесь, – сказал гость. – У пана ротмистра есть время до утра, чтобы подумать. Только предупреждаю, что на этот товар уже имеются купцы… Вы расположились наверху? – спросил он и, не дожидаясь ответа, вышел из гостиной.

– Консервы из немецкого транспорта? – спросила Иоланта. – Они что, не охраняют его?

– Писарский ловко умеет подкупить жандармов и железнодорожную охрану. В Карчмисках все от него зависят.

Ротмистр вышел в коридор и через несколько минут возвратился с Зосей.

– Извините, пан ротмистр, – говорила она, – но я думала, что сказанное касается только немецкого офицера.

– Пустяки, Писарский ничего не слышал и ни о чем не догадывается, а если бы даже… то это его не интересует. Тебе известно что-нибудь о бумагах, которые оставил твой отец на хранение дедушке?

Зося ничего не знала. Она помнила только, что приехала в ту ночь в усадьбу с родителями. Вскоре пошла вместе с матерью спать, а отец закрылся с дедушкой в его кабинете. Это было еще в замке…

Маевский внимательно выслушал ее, потом коротко объяснил ситуацию. Когда он закончил, Зося спросила:

– Иоланта, скажи мне только одно: жив ли мой отец?

– Кто-то сообщил командованию, и, как мне кажется… Этого тебе достаточно?

– Нет. Жив ли он, жив ли?.. – голос Зоси дрогнул. – Если бы они были в Лондоне, то передали бы мне хоть весточку…

– Тебе, Зося, уже семнадцать лет, и ты приняла присягу солдата на верность родине в борьбе с фашизмом, а ведешь себя как ребенок. Мне ничего не известно о твоем отце. Я только получила приказ доставить его бумаги, вот и все.

– Ты даже не спросила у меня… – Зося посмотрела на Иоланту с упреком.

– Не имею привычки задавать вопросы без надобности.

– Как это без надобности?

– Пойми, Зося, – нетерпеливо ответила Иоланта, – тебя я совсем не знала, твоего дедушку почти не помнила. После сентября я первый раз приехала на родину. Была в Кракове, но даже не встретилась со своим отцом. Единственное, что я смогла сделать, – позвонить из автомата, услышать его голос и убедиться, что он жив. Я боялась даже говорить. Его телефонные разговоры могли подслушать. Теперь понимаешь?

– Зося, идет война, и нет времени для личных дел, – поучающе сказал ротмистр. Он взял девушку под руку и отеческим жестом погладил по голове.

– Значит пани Иоланта впервые на родине после злополучного сентября, когда на нас напали немцы? – спросил Эдвард.

Девушка отвернулась, вытирая слезы.

– Извините, – сказала она. – Что я должна делать?

– Выполнять приказ, – ответил ротмистр. – Ты должна передать дедушке распоряжение подпольного руководства Армии Крайовой. Но никаких подробностей, никаких имен.

– А может быть дедушка…

– Хочешь сказать, что он догадывается? Тем лучше. Ты уже взрослая, а эти документы принадлежат твоему отцу, и тебе должно быть небезразлично, в чьи руки они попадут.

– Верно. Но даст ли он их мне?

– Я убежден в этом, – ответил ротмистр, хотя прекрасно понимал, что старик Пшетоцкий так просто не расстанется с важными документами своего зятя. И убедить его будет нелегко.

8

Солдаты Клоса, скучая от безделья, действительно играли в карты. Увидев обер-лейтенанта, они хотели вскочить, но Клос остановил их взмахом руки. Поговорил немного с фельдфебелем, который расхваливал спокойную и сытую жизнь в Пшетоке и был готов, по его словам, остаться здесь до самого конца войны.

Клос слушал своего подчиненного невнимательно, ибо через его голову наблюдал за бричкой, въехавшей во двор усадьбы. Из нее вышел крепкий, рослый мужчина. Видно было, что люди Пшетоцкого хорошо знают его. Кто-то из конюхов подбежал к бричке, выпряг красавца-гнедого и, похлопав по крупу, отвел в конюшню.

Незнакомец на минуту задержался на крыльце флигеля, перебросился с Зосей несколькими словами и без колебаний вошел в дом. Даже с такого расстояния можно было заметить, что этот человек, державшийся свободно и уверенно, не был новичком в доме Пшетоцкого.

Фельдфебель еще о чем-то доложил Клосу, а потом спросил:

– Долго ли мы здесь пробудем, господин обер-лейтенант?

– Должен огорчить вас, – ответил Клос. – Видимо завтра покидаем Пшетоку. – И подумал: «Сегодня, не позднее ночи, все должно решиться».

Приезд еще одного гостя убедил его в этом. По всему чувствовалось, что заканчивается время томительного ожидания и наступает пора решительных действий.

Фельдфебель даже не старался скрыть недовольство, вызванное сообщением командира.

– Будут ли какие указания, господин обер-лейтенант?

– Да, да, – ответил Клос, и в эту минуту его осенила оригинальная мысль. – Да, да, – повторил он. – До моего особого распоряжения никто из находящихся в доме Пшетоцкого не должен покинуть Пшетоку. Всех, кто будет приезжать в усадьбу, пропускать беспрепятственно. Понятно? Вы отвечаете за все. Приведите в готовность своих солдат!

– А если кто-то попытается… – решил уточнить фельдфебель.

– Нет! – Клос сразу понял, что он хотел сказать. – Не стрелять! Принимайте любые меры, но не стрелять!

Клос пересек двор усадьбы и направился к конюшне, чтобы скрыться с глаз Зоси, сидевшей на крыльце и наблюдавшей за ним. Он оглянулся, чтобы еще раз убедиться, там ли еще эта девушка, но ее уже не было. Клос не сменил направления и пошел к конюшне, предполагая, что за ним могут следить из окна дома. Зайдя за угол конюшни, он в один прыжок оказался у стены флигеля.

Его заинтересовала дверь, из которой только что вышел камердинер Ян. Она была слегка приоткрыта. Клос вошел в небольшой зал, откуда винтовая лестница вела вверх. За дверью слышался какой-то грохот, оттуда доносился специфический запах, видимо, там была кухня – владения жены Яна.

Стараясь не шуметь, Клос поднимался по лестнице. Ступенька предательски скрипнула, и обер-лейтенант мгновенно остановился, боясь, что наделает много шума и раскроет себя. Опираясь руками о поручни, почти на весу, едва касаясь ногами ступенек, начал передвигаться к следующей площадке лестницы. Оказавшись у двери кухни, услышал голос кухарки.

На счастье, Клосу удалось вовремя скрыться за большим шкафом, стоявшим на площадке лестничной клетки.

– Кто там, – спросила женщина, высунув взлохмаченную голову из кухни. – Проклятые коты! – проворчала она и с треском захлопнула дверь.

Теперь разведчик мог осмотреться. Здесь было полутемно. Лестница вела вправо и выше, видимо на чердак. Клоса заинтересовало это и он прислушался. За дверью было тихо. Он нажал на ручку. Дверь была заперта, ключа в замке не оказалось.

Клос вынул отмычку, которую сделали по его заказу в Висбадене. Как-то, прохаживаясь по узким улочкам города над Рейном, около старого порта он заметил ремесленную мастерскую, расположенную в подвале. Над входом висела вывеска с изображением большого ножа. Клос задержался у витрины мастерской, где были выставлены образцы различных металлических изделий. Решил войти. Старый ремесленник в очках, беспрерывно спадавших с носа, оторвался от работы и с удивлением посмотрел на вошедшего немецкого офицера. Клос показал на выставленные образцы ключей различных размеров и конфигураций, спросил мастера, сможет ли он все это изготовить. А чтобы старик не донес в гестапо о подозрительном заказе клиента, заинтересовался, может ли тот выписать счет на воинскую часть. Мастер сразу же успокоился, понимающе подмигнул и ответил, что, если бы ему достали прочную сталь, он смог бы изготовить любые ключи и отмычки. Его мастерство превзошло все ожидания Клоса. На изготовленной мастером отмычке бородки ключей, зарубки, засечки и утолщения были подвижны и взаимозаменяемы. Благодаря такой отмычке для обер-лейтенанта Клоса больше не существовало замков.

Вот и теперь он снова мысленно поблагодарил старого мастера из Висбадена, когда после третьей попытки замок наконец уступил.

Клос оказался в чердачном помещении, о назначении которого нетрудно было догадаться. Старый письменный стол, поломанное кресло, высокий табурет, книжная полка, а на ней несколько запыленных скоросшивателей. Видимо, старик Пшетоцкий иногда просто уходил сюда вздремнуть.

Кроме двери, в которую вошел Клос, была еще и другая, ведущая, вероятно, в спальню старика.

Клос снова вынул из кармана свою отмычку. За дверями было тихо. Обер-лейтенант прислушался внимательнее и неожиданно замер. Где-то там скрипнуло кресло, стоявшее, видимо, близко к двери. Скрип стал громче. Потом Клос услышал, как открылась и закрылась внутренняя дверь.