Конечно, нам до такого "уровня прогресса" еще расти и расти. Зато отечественная смекалка выдает уникальные "ноу-хау". Провокационным спамом на тему: "Поддельные кредитные карты с готовыми pin-кодами. Баланс от 1500 евро. За подробностями обращайтесь…" — завалены в России все почтовые ящики. Как говорится, налицо "профилактика" со стороны правоохранительных органов. Вот, мол, клюнут "на живца" несознательные любители легкой наживы — тут их и "раскрыть" можно: есть у нас успехи в борьбе с "киберпреступностью", и немалые… Вопрос только в том, что это: борьба против криминала, его взращивание в условиях кризиса или же нечто третье?
Но, по большому счёту, дело даже не в объёмах экономической преступности как таковой. Важен сам принцип. Если сегодня кто-то, не чересчур образованный и умелый, тем не менее, оказывается в состоянии подделать электронный билет и заработать на этом, то кто даст гарантию, что завтра куда более серьёзные криминальные группы (возможно, даже с государственным участием — скажем, иностранным) не смогут подделать, например, миллион электронных паспортов, банковских карточек или других удостоверений личности и тем самым "выбросить" их законных обладателей из нормальной жизни или даже из жизни вообще?
Вам кажется, что всё это — не более чем забористый сюжет для какой-то фэнтэзи-антиутопии? Вряд ли. Бизнес "на стволовых клетках", использующий эмбриональные ткани, уже оседлал практически всю перинатальную медицину: что на Западе, что на Востоке, что в государствах "постсоветского пространства". На этом делаются многомиллиардные состояния — и их обладатели заинтересованы в дальнейшем расширении своего "производства". А это значит, что права на жизнь будут лишены десятки и сотни тысяч неродившихся детей, а права на воспроизведение жизни — десятки и сотни тысяч женщин во всем мире.
А дальнейшее развитие генной инженерии во всём мире, как утверждается, вообще нацелено на создание "запасных человеческих тел", которыми "основные человеческие тела" будут пользоваться как складом запчастей по мере необходимости — в полном соответствии с образом будущего, заявленным Жаком Аттали в книге "Линии горизонта" (1990): "Человек начнет создавать себя сам — так, как он создает товары. Различие между культурой и варварством, между жизнью и смертью — исчезнет… В конце такой культурной мутации и сам человек превратится в кочевой предмет. Со вставленными… органами он станет и сам искусственным существом, которое можно будет купить или продать…"
Так неужели "большой бизнес" и "большой криминал", не воспринимая даже "органическое", данное объективно, тело человека как безусловную ценность, способен остановиться перед его "виртуальной личностью"?! Как говорят в определенных кругах, "не смешите наши тапки!"
Разумеется, призывы к запрету проведения тех или иных исследований и внедрения технологических инноваций, "останавливать паровоз" — по большому счету, бессмысленны. Но они вовсе не бесполезны, поскольку, "перегибая палку в другую сторону", не дают этой палке разгуляться совсем уж бесконтрольно. Потому что быстрый прогресс в какой-то одной сфере человеческой цивилизации по какому-то странному, но непреложному закону бытия сопровождается (или даже обеспечивается?) соответствующим регрессом в других сферах. Для примера: если — не дай Бог! — завтра что-то случится с мировой сетью Интернет, то смогут ли неэлектронные хранилища информации восполнить эту потерю? Боюсь, что уже вряд ли…
Поэтому мелкий, казалось бы, инцидент, случившийся недавно с московским метрополитеном, наглядно демонстрирует нам прежде всего не нашу отсталость, во многом мифическую, а опасность полного перехода к "электронному обществу", где личность и статус человека будут удостоверяться только соответствующим "чипом" и ничем иным. Так что не передергивайте, господа "реформаторы"!
Владимир Малявин ПУТЁМ ШЁЛКА
Моё новое путешествие по Китаю начинается в Урумчи — главном городе Восточного Туркестана, поднявшемся когда-то благодаря знаменитому Шелковому Пути. Шелковый Путь! В России при всем почтении, воздаваемом учебниками истории этой торговой артерии, — как-никак СССР был к ней причастен — и представить невозможно, какой магической силой обладают эти слова для народов Дальнего Востока, получивших благодаря среднеазиатской коммерции стеклянную посуду, ковры с затейливыми орнаментами, обойму чужеземных религий и соблазнительных танцовщиц, которыми было так приятно любоваться за чаркой виноградного вина, тоже привезенного с Запада. Но превыше всего дальневосточных жителей и по сей день очаровывает сама мечта о Шелковом пути, романтически-диком: караваны верблюдов среди барханов, пустынная даль под пылающим, а вечерами холодно-синим небом, руины давно обезлюдевших городов, сладкая сень оазисов и журчанье арыков… Много лет назад я знавал в Японии одного страстного поклонника этой экзотики пустыни. Профессор Каяма немного говорил по-русски и называл себя Ёхей Тохеичем. Он был марксист, держал в доме большой портрет Маркса, и перед бородатым образом этого Марукусу-сан его жена каждый день била поклоны и зажигала благовония. Еще больше Маркса профессор Каяма любил сакэ, к которому пристрастился с того самого дня, когда Япония капитулировала в мировой войне. Но даже больше сакэ он любил гейш из квартала Гион в Киото — единственных подлинных наследниц этой древней профессии в нынешней Японии. Попав в Киото, он обязательно отправлялся к ним, и меня, молодого русского ученого, брал с собой. Там, захмелев, просил подать бумагу с кисточкой и долго писал стихи про жаркие объятия пустыни, кобальтовое небо, развалины заброшенных городов и тоску по родине на Шелковом Пути.
В своих странствиях по свету я придерживаюсь правила: извлекать из хаоса дорожных впечатлений какое-нибудь устойчивое знание. Поэтому на сей раз мои заметки сведены в несколько тематических рубрик. Я посвящаю их памяти профессора Каямы, без которого, возможно, мне так и не довелось бы пройти своей Шелковой тропой.
О КОСНОЯЗЫЧИИ
Не так часто мы замечаем, что наше общение, даже любая попытка уяснить для себя собственный опыт огрубляют и портят утонченность смысла, хранимую языком. В публичных сообщениях и, тем более, вовлекаясь в так называемый "диалог культур", мы косноязычим совсем уж беспардонно, чему наглядным свидетельством служит птичий язык позитивистской науки. Что касается китайцев, то они демонстрируют поразительную неспособность и даже, кажется, нежелание достойно изъясняться на европейских языках. В моих поездках по Китаю я, по-моему, ни разу не видел правильно составленной английской надписи. К сему добавляется и вовсе немыслимое словотворчество, вроде грозного предостережения No firing! (в смысле "не разводить огонь") или невесть откуда выпрыгивающих латинизмов. В туристических местах лавка сувениров может называться memento shop, а кафе с магазинчиком вдруг присвоют мудреное наименование diverticulum. В Урумчи, где заметно присутствие русскоязычной публики, не избежал надругательств и великий могучий. Даже простейшие фразы исковерканы почти до неузнаваемости. Запрет курить выражен почему-то в совершенной форме: "Не закурить здесь!", на дверях лавок пишут: "Сбыт с производителя" и т.д. Напротив городского вокзала вывеска: "Внутренний и внешний оптовый городок". Перед ней китаянка сует нам свою визитную карточку, на которой значится: "Зоя, заведовая". Заведовая Зоя предлагает разместить рекламные щиты нашей фирмы вдоль железной дороги, буквы будут с золотым покрытием.
Бог с ними, с буквами. Куда занятнее, что то же косноязычие вовсе не препятствует правдивому сообщению, скорее наоборот. Мудрость, как известно, несовместима с краснобайством. Неуклюжее высказывание может оказаться откровением. Для меня таким откровением стала надпись на урне в городском парке Урумчи, гласившая: "Protect circumstance, begin with me". В этой абракадабре отобразилась, несомненно, какая-то глубинная установка китайского ума: ориентация на непроизвольно случающееся, неповторимое, даже неуловимое событие, преломляющееся в необозримую паутину обстоятельств, а это требует открытости сознания миру (если быть точным — пустотной целостности бытия) и безотчетного следования и даже, точнее, на-следования сокрытому истоку жизни. Та же ориентация на событийность мира предполагает неустанное "выправление" себя, поиск органически-размеренной соотнесенности себя с миром. Кто хочет облагодетельствовать мир, должен начинать с себя.
Но это все — домысленная мной метафизика. Надпись-то, судя по представленному здесь же ее китайскому варианту, означает всего-навсего: "Охрана окружающей среды — дело каждого".
ФОРПОСТЫ ИМПЕРИИ
Вы когда-нибудь видели эту китайскую диковину: в цельном куске слоновой кости вырезаны как бы вложенные друг в друга шары? Говорят, лучшие мастера в Гуанчжоу могли вырезать до 36 таких шаров. Для китайца пространство слоисто и сводится, в сущности, к складке — прямо по Делезу. Китайский мир не просто сложен, но и сложен из самого себя. Мембрана, фильтр, вход-выход, устанавливающие взаимообмен и циркуляцию всего, — подлинное средоточие китайской картины мира. Сам Китай, "Срединное царство", средоточие мира есть не что иное, как сложенное в себя пространство, не имеющее одной четкой границы. Это и некая местность, и "континентальный Китай", и периферия континента (Гонконг, Макао, Тайвань), и китайский мир Юго-Восточной Азии, и мировая китайская диаспора. Шелковый Путь, рассматриваемый через призму китайской политики, тоже есть череда застав, регулирующих вход в империю и выход из нее. На то он и Срединный мир, чтобы быть одновременно внутри и вовне. Не отсюда ли происходят объявления про "внутренний и внешний" торговый городок?
Один из самых дальних форпостов империи располагался уже под Урумчи. Это крепость, построенная в 7 в., в пору расцвета Танской державы. Теперь здесь музей, и таблички с надписью "Progress" (калька с китайского выражения "продолжение осмотра") указывают маршрут движения посетителей. Указатели приводят к пустырю за земляными стенами, усеянному древними черепками. Все правильно: прогресс и ведет к пустырю — не просто физической пустыне, где еще может расцвести новая жизнь, но к пустыне внутренней, к Земле, опустошенной технократическим проектом.
Сев поздним вечером на поезд в Урумчи, к полудню следующего дня прибываешь на станцию Хунлюйюань, откуда еще два часа едешь по пустыне автобусом в Дуньхуан — главные западные ворота в старый Китай. Это место славится "пещерами тысячи Будд": начиная с середины 4 в., когда местные жители сподобились увидеть здесь нерукотворный "свет Будды", на протяжении тысячелетия благочестивые люди разных племен и званий рыли здесь пещеры, расписывали их фресками и ставили в них большие статуи Будды. Самый примечательный и в своем роде уникальный персонаж дуньхуанских фресок — так называемые "летающие небожительницы", ставшие нынче эмблемой или, говоря по-современному, брендом, этого края. Гигантские небожительницы стоят на площадях Дуньхуана, мелькают на буклетах и витринах магазинов, и даже в фойе нашей гостиницы на местное варьете зазывали девицы, наряженные небожительницами (гвоздь программы — танцовщица в бикини, изображающая буддийскую богиню милосердия Гуаньинь).
Исторически же Дуньхуан стал как бы универсальным трансформатором духовных напряжений, кузницей метаэтнической, небесной идентичности, так удачно воплотившейся в образе грациозно парящих ангелов. Очарование Дуньхуана, проистекает, несомненно, из этой свободы от навязываемых обществом личин, чистой радости духовных метаморфоз.
В сотне километров на северо-запад от Дуньхуана (т.е. на расстоянии трех дневных переходов каравана) сохранились стены знаменитой Яшмовой заставы — крайнего западного рубежа древнего Китая. Рядом кое-где виднеются остатки Великой стены, построенной в 1 в. Место дикое, до странности аутентично древнее: кажется, закроешь глаза и услышишь тяжелую поступь верблюдов и гортанные крики погонщиков. Здесь начинаешь понимать, что без пустыни на рубеже империи жить нельзя: творческие метаморфозы свершаются в пустоте.
Да, империя давит, но у нее обязательно есть форпост, своя Яшмовая застава, которая не давит, а дарит единственное достойное дарения: свободный полет духа. Даже даосский патриарх Лао-цзы написал свою великую книгу на западной погранзаставе, после чего навсегда исчез, растворился в небесной дымке. Скажу больше: форпост империи выявляет скрытую пружину имперского уклада, каковая есть преодоление косного бытия в порыве творческой воли, восхищенность событием, свершением, которые никогда не есть, но всегда грядут. Ведь и своей аурой величия империя обязана тем, что живет предчувствием великого.
Мне могут возразить, что лучше бы вовсе стереть различия между центром и периферией и учредить какой-нибудь всемирный либеральный союз на манер европейского. Но, во-первых, что-то не вытанцовывается такой союз и притом в первую очередь по вине Запада. А во-вторых, так ли уж привлекательна скучающая, насквозь лицемерная современная Европа?
КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА
Туристический бизнес в Китае откровенно и по-партийному строго подчинен задаче "патриотического воспитания". Так называемые культурные памятники на Шелковом Пути по большей части — грубые новоделы, изобилующие нелепыми анахронизмами. Но истина в эпоху постмодерна не дышит, где хочет, а фабрикуется. Тезис очень симпатичный китайцам, которые, как я уже не раз писал, лишены вкуса к исторической оригинальности. Лучше всего об этом сказал один из наших гидов в дуньхуанских пещерах. Показывая работу местных реставраторов, бесцеремонно закрасивших прежние фрески, он с гордостью заключил: "Мы сделали лучше, чем было!".
С истинно китайским усердием повсюду пропагандируются два пункта: благотворность китайского присутствия и нерушимая дружба народов в этих краях. Нигде даже не упоминаются злодеи, для защиты от которых строили здесь все эти крепости и стены. Да и как упомянуть, если эти враги великой дружбы подозрительно похожи на предков современных тибетцев и уйгуров?
Союз коммерции, развлечения и политики выглядит в Китае совершенно естественно, ибо зиждется на прочной основе всего китайского миросозерцания: почитании жизни как формы нравственного существования. Для китайца благосостояние, здоровье, мораль, власть, знание и удовольствие суть одно, всякое мероприятие есть, в сущности, миро-приятие. Официальный патриотизм только удостоверяет принадлежность к этому столь же органичному, сколь и культивированному всеединству сознательной жизни. Оттого же он — лучший и даже, пожалуй, единственно безотказный способ обеспечить единство власти и народа. Марксизм, по-западнически проникнутый духом противоборства, давно отдыхает.
В самолете, летя из Сианя в Чэнду, я наткнулся в китайской англоязычной газете China Daily на статью с заголовком по-китайски косноязычным: "Мир бесценен в поиске счастья". Ее автор, излагая основы глобальной стратегии Китая, методично бьет по квадратам, как опытный артиллерист.
"Китай должен защищать мир и согласие во всем мире и способствовать развитию человечества. Вожди нашего государства на протяжении нескольких поколений стремились к этой цели…
Мирный человекоцентричный путь Китая — это логический выбор прогресса. Люди же образуют гармоническое общество…
Традиционная для Китая культура мира ставит превыше всего совершенствование характера. Мы верим, что искренность позволит преодолеть все трудности, а открытость ума лучше предвзятости…
После образования КНР правительство придавало огромное значение моральной традиции страны. А вера в то, что "мир бесценен", есть сердцевина культурной традиции Китая…
К сожалению, в некоторых районах мира все еще сильны международный терроризм, национальный сепаратизм и религиозный экстремизм…"
Кондово. Но на своем уровне эффективно. А мы все не можем определиться не только со своей национальной идеей, но даже с тем, вводить ли в школах хотя бы факультативно курс "основы православной культуры" (название, впрочем, какое-то корявое, нерусское, труднообъяснимое). Притом, что в послевоенной демократической Сербии Закон Божий в качестве того же факультатива преподается во всех школах.
Впрочем, рано посыпать волосы пеплом. Хаос — отец всякого порядка, и наш русский раздрай может оказаться ценнее любой псевдоразумной сплоченности.
ПРИРОДА СКУЛЬПТУРНОГО ОБРАЗА
В отличие от живописи или музыки скульптура не стала в Китае "высоким" искусством. Но "пещеры Будд" в Дуньхуане и других местах, как и терракотовые воины из гробницы Цинь Шихуанди дают много пищи для размышлений о природе образа в китайской культуре. Две ее особенности бросаются в глаза: с одной стороны — тяготение к натурализму, особенно заметное в "тоталитарном" искусстве Цинь Шихуана, с другой — равнодушие к индивидуальной целостности, пластической завершенности образа. Лицам гвардейцев Цинь Шихуана приданы черты портретного сходства, но в соответствии с несколькими физиогномическими типами (то же относится к позднейшим официальным портретам). Туловище и конечности собраны из типовых деталей. Статуи Будд чаще ваяли из глины, намазанной на деревянный каркас, и пластической цельности в них заведомо не предполагалось. Интересно, что перед разрушенными, безголовыми статуями, обнажившими свою внутреннюю пустоту, пожертвований даже больше, чем перед целыми изваяниями. Святость безличного присутствия для китайцев, очевидно, важнее святости лика-личности.
Пластический образ в Китае, таким образом, устраняет сам себя, являет напряжение между своим присутствием и отсутствием, своей достоверностью и иллюзорностью. В этом смысле он есть образ чистого динамизма (духа). А динамизм этот, как подсказал мне мой друг и спутник в путешествии Ю.В. Громыко, проявляется на фоне трех функций, или измерений, образа: во-первых, измерение миметическое, устанавливающее адекватность образа прототипу; во-вторых, измерение умозрительное, устанавливающее соответствие образа идее; в-третьих, измерение символическое, которое возводит образ к матрице опыта, пред-восхищающей все сущее, причем этот символизм образа как раз и обеспечивает посредование между умственным и вещественным сторонами образа.
Соответственно, правда образа пребывает в его символической глубине. Объемность пластики предъявляет ее с наибольшей очевидностью. В этом смысле и войско Циньшихуана, и скульптуры Будды при всем их отличии от стиля классики обнажают изнанку классического искусства и, более того, — его внутренний предел. Выступая в роли негативного двойника или, если угодно, нежелательного соперника классики, выдающего ее секрет, скульптура по этой причине, возможно, не смогла развиться в полноценное искусство. Саморазрушение, забвение (подобно забвению циньской скульптуры) или возвращение к примитиву, наблюдаемое на позднем этапе китайской истории, оказывается ее логическим исходом. Случайно ли, что у большинства статуй в пещерных храмах Китая (правда, не в дуньхуанских, сохраненных по указанию Чжоу Эньлая) и даже у мелкой пластики на деревянных фризах и решетках в китайских храмах повсюду отбиты головы? Обычно винят вандализм хунвэйбинов.Но, может быть, у этого явления есть и более глубокие корни.
Юрий Павлов СЕРОСТЬ ВЫПОЛЗАЕТ НА СВЕТ
В 2008 году в "Литературной России", в номерах 42-51, было опубликовано большое по объёму сочинение А. Разумихина "Трое из сумы". Это редкая за последние 20 лет попытка дать в одном "флаконе" портреты Ю. Селезнёва, А. Ланщикова, М. Лобанова, В. Бондаренко, А. Казинцева, С. Куняева, Н. Машовца, С. Боровикова, И. Шайтанова, А. Неверова, В. Калугина, Л. Барановой-Гонченко, В. Коробова, В. Куницына, А. Михайлова и других критиков. Всех их Разумихин якобы знал лично, отсюда чрезмерно большой, на мой взгляд, мемуарный крен в подаче материала. Более того, "личный фактор" негативно повлиял на достоверность изображаемого, на адекватность многих и многих оценок. В итоге получился чёткий, узнаваемый автопортрет Разумихина и смазанные, в разной степени отличные от оригинала портреты критиков. Это наиболее наглядно проявилось там, где речь идёт о Михаиле Лобанове, Владимире Бондаренко, Александре Казинцеве.
Важную роль у Разумихина играют эпизоды, в которых действующие лица — сам Александр Михайлович и один из критиков, — то есть эпизоды, когда не было свидетелей. Поэтому трудно, а иногда невозможно понять: рассказанное Разумихиным — это правда или вымысел. Сам же повествователь стремится создать иллюзию достоверности, сообщая многочисленные подробности происходящего.
Например, разговор о Лобанове предваряет эпизод встречи Разумихина с критиком около Литинститута. По версии автора сочинения, Михаил Петрович приехал на собственной машине, напоминавшей авто Труса, Балбеса и Бывалого в фильме "Самогонщики". Лобанов, которому Александр Михайлович хотел помочь опубликоваться в журнале "Литература в школе" в период очередных гонений на критика, повёл себя странным образом. Он, по сути, не захотел разговаривать с Разумихиным, сославшись на отсутствие времени из-за проблем с мотором машины. Но читателям следует знать, что собственной машины у Михаила Петровича никогда не было…
Тон, заданный этим эпизодом, доминирует в оценке Лобанова, человека и критика, на протяжении всего повествования. Например, говорится о богатой фантазии Лобанова и в качестве иллюстрации приводится его книга "Островский" (М., 1979), где Михаил Петрович якобы "доказывает народность положительной Кабановой, которая по-своему любит Катерину". Несчастную же героиню Лобанов "не пожалел", "потому как Катерина посмела пойти вразрез с его точкой зрения, с его "Надеждой исканий"".
Разумихинское толкование очень напоминает то шельмование, те бездоказательные обвинения, которым критик подвергся в конце 70-х-начале 80-х годов со стороны партийных ортодоксов и либеральных овчарок. Понятно, почему не приводятся цитаты из книги "Островский", ибо их, подтверждающих правоту Разумихина, нет.
У Лобанова об отношении Кабановой к Катерине говорится следующее: "Она "уму-разуму учит" сноху не потому, что ей дороже сын. Можно не сомневаться, что в случае замужества Варвары она будет брать сторону не дочери, а зятя". В книге "Островский" вообще отсутствует акцент "любит — не любит", в ней лишь справедливо утверждается, что нельзя упрощать характер Кабановой. Сие же не означает "народность положительной Кабановой", на чём настаивает Разумихин. У Лобанова в этой связи сказано принципиально иное: "Нравственно нетерпимая Кабаниха — при всех её благих помыслах — ни в коей мере не может быть поставлена в один ряд с такими просветлёнными носителями народной нравственности, как Русаков".
При характеристике же Катерины критик делает постоянное ударение на её трагедии, смысл которой видится ему в "нравственной катастрофе" героини, в нарушении "извечных в глазах Катерины моральных установлений", в "невозможности найти себя", во "внутренней бесперспективности". У Лобанова нет даже намёков на то, что ему не жаль героиню, тем более потому, что она "посмела пойти вразрез с его точкой зрения, с его "Надеждой исканий"" (так называется книга критика, опубликованная на год раньше "Островского"). Этот разумихинский бред — с точки зрения фактов, логики, русского языка — нет смысла комментировать.
Другие суждения автора сочинения "Трое из сумы" о Михаиле Лобанове качественно ничем не отличаются от приведённых, можно лишь констатировать разную степень произвола, человеческой и профессиональной непорядочности. Вообще же Разумихин не утруждает себя ссылками на первоисточники, хотя бы называнием тех работ, откуда он берёт "строительный материал" для своих фантазий, подобных следующей: "И Ноздрёв для него (Лобанова. — Ю.П.) был вполне симпатичным героем, образцом национального характера, потому что сказал Чичикову, что тот подлец!"
Я не знаю, о какой статье или книге критика идёт речь, но понимаю: сие — очередная грубая фальшивка, что проявляется уже на уровне подмены понятий. Между "симпатичным героем" и "образцом национального характера" дистанция огромного размера, и не видеть это может лишь тот, у кого полное затмение ума и совести…
По свидетельству Разумихина, он в конце 80-х годов задумал книгу о литературе уходящего десятилетия, но после распада СССР отказался от этого замысла и уже написанных глав, уничтожив их. Свои действия Александр Михайлович объясняет следующим образом: в новых условиях издать такую книгу было делом нереальным, да и "читать о литературе, ушедшей в небытие страны, — думал он, — никто не станет". И нигде далее в тексте не говорится, что сие решение и видение вопроса было ошибочным, наоборот, приводятся различные подтверждения справедливости авторской правоты.
Видимо, правильно сделал Разумихин, выбросив в мусоропровод главы книги, которую он планировал как "а н а л и т и ч е с к и й (разрядка моя. — Ю.П.) обзор прозы", ибо с логикой, с адекватным представлением о мире и литературе у него явные проблемы. Книги о словесности уже не существующих стран — от Римской империи до СССР — выходили, выходят и будут выходить. Тот же Владимир Бондаренко, один из самых нелюбимых критиков Разумихина, в 90-е годы публикует множество газетно-журнальных статей подобной тематики, которые впоследствии вошли в книги "Крах интеллигенции" (М., 1995), "Дети 1937-го года" (М., 2001). То есть, такая критическая продукция оказалась востребована и издателями, и, несомненно, читателями. И вообще, суть не в том, о чём книга, а в том, как она написана, кто её автор…
Ещё одна особенность Разумихина — это отсутствие у него единых критериев в оценке критиков, схожие поступки которых трактуются им по-разному. Так, Владимир Коробов характеризуется сочувственно-осуждающе как жертва обстоятельств: "Именно в пору своего пребывания в "Нашем современнике" Володя, человек от природы сильный и крупный, а потому (??? — Ю.П.) очень добрый, стал очень мягкий и податливый. Он стал таким, каким хотели, чтобы он стал. Он научился обслуживать. Есть такой жанр не только в критике. Он написал оду собственному руководителю — С. Викулову. Он писал о большом начальнике — Ю. Бондареве".
Однако подобный факт из биографии Татьяны Ивановой ("ода" С. Викулову) интерпретируется Разумихиным куда мягче, и главное — под его пером Иванова, человек-флюгер и бездарная критикесса, неузнаваемо преображается: "Серьёзная и правильная, ничуть не ангажированная и не идеологизированная Татьяна Иванова, разве что излишне восторженная, когда доводилось писать комплементарные статьи о поэте Сергее Викулове". Как правило, Разумихин "прописывает" судьбы своих героев, сообщая о том, что было "дальше", "после"… Для "правильной" Ивановой он делает исключение, ибо пришлось бы рассказывать о её оголтело-безумных, русофобских статьях в "Огоньке", "Книжном обозрении", и не только об этом…
Интересно и то, каким самооправданием Разумихин подпирает свою оценку Владимира Коробова: "Наверное, сегодня я имею право на подобные слова в адрес Володи, потому что ещё тогда в одном из разговоров сказал ему напрямую: "Володя, мне кажется, что это неэтично — писать о собственном главном редакторе". Кстати, раздражает постоянное запанибратство автора, он указывает Лене, Володе, Сереже, Саше, при этом сам оставаясь всю жизнь в серой тени…
Я дважды принимался за ответ Александру Разумихину и дважды бросал — скучно, неинтересно, малопродуктивно писать об очевидном. Дураку проще сказать, что он дурак, завистнику — завистник, но неправоту сочинителя всё же нужно доказывать. Тем более, сейчас, когда многие и многие даже филологи не обладают самыми элементарными знаниями по истории русской литературы и критики последнего пятидесятилетия. Большая часть наших вузовских преподавателей — западники, космополиты. Поэтому их студенты знают только русскоязычных авторов, постмодернистов прежде всего, и пропагандирующих их критиков и литературоведов, о русских писателях и критиках они, вероятно, лишь слышали. Но слышали так, что лучше бы вовсе не слышать…
В конце своего повествования Александр Разумихин отвечает на вопрос: "Почему русские патриоты всегда проигрывают?" Часть моего ответа на этот вопрос такова: потому что среди называющих себя "русскими патриотами" и русскими людьми вообще слишком много разумихиных.
Полностью публикуется в газете «День литературы», 2009, N3
АНОНС «ДЛ» N3
Вышел из печати, поступает к подписчикам и в продажу мартовский выпуск газеты "ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ" (N3, 2009). В номере: передовая Юрия ПАВЛОВА; материалы к 85-летию Юрия БОНДАРЕВА; беседа с председателем Национального союза писателей Украины Владимиром ЯВОРИВСКИМ; проза Николая ДОРОШЕНКО и Мастера ВЭНА; поэзия Олега ПАВЛОВА; Татьяна РЕБРОВА пишет о Владимире ЛИЧУТИНЕ, Владимир МАЛЯВИН — о Великом Шелковом Пути, Юрий МИЛОСЛАВСКИЙ — о ПУШКИНЕ и ГОГОЛЕ. Кроме того, в номере — хроника писательской жизни, список жюри и номинантов премии "Национальный бестселлер", а также традиционная поэтическая пародия Евгения НЕФЁДОВА.
"ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ", ведущую литературную газету России, можно выписать во всех отделениях связи по объединённому каталогу "Газеты и Журналы России", индекс 26260. В Москве газету можно приобрести в редакции газет "День литературы" и "Завтра", а также в книжных лавках СП России (Комсомольский пр., 13), Литинститута (Тверской бульвар, 25), ЦДЛ (Б.Никитская, 53) и в редакции "Нашего современника" (Цветной бульвар, 32).
Наш телефон: (499) 246-00-54; e-mail: denlit@rol.ru; электронная версия: http://zavtra.ru/
Главный редактор — Владимир БОНДАРЕНКО.
Андрей Смирнов В СУМЕРКАХ ЕВРОПЕЙСКОГО ЛЕТА
Сантим Затерянные в космосе. «Мир на закате» («Rebel records») 2008.
Солнце садится. Мир на закате.
На выживание времени хватит.
В небе раскинулась звёздная скатерть.
Солнце садится. Мир на закате.
Этот альбом проявлялся на свет целых три года. Интересы Сантима давно уводили его в сторону дарк-вейва, апокалиптического фолка. Впрочем, аудитория ожидала иного. Когда проект "Сантим Затерянные в космосе" был представлен в "Точке", публика по инерции ещё требовала "Оле-оле". А один мой друг, не видевший Сантима и Ко с середины девяностых и помнивший яростный радикализм "уничтожим всё, чтобы не было следа, чтоб остался только эха звон", чуть позже удивлённо констатировал, что парни повзрослели.
