Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Трубка снайпера

ModernLib.Net / Историческая проза / Зарубин Сергей Михайлович / Трубка снайпера - Чтение (стр. 10)
Автор: Зарубин Сергей Михайлович
Жанры: Историческая проза,
Военная проза

 

 


— В машине не было эдаких, командир. На фронт люди двигались, воевать. Однако, о своей земле думали, защищать её встали. Догадался, почему обидел людей? Не за то, что гусем шли, не за то, что обмотки плохо крутили… Это как руки поднимать перед фашистами? Забыл?

— Ну, хорошо, хорошо, — зарокотал полковник. — Все ясно, молодец.

И ушёл.

С лёгким сердцем шёл в бой Номоконов. Укрывшись в яме за вывороченным пнём, вспоминал он события последних дней, мысленно благодарил своего командира взвода.

Первые километры освобождённой земли… Запомнилась Номоконову «частная наступательная операция» дивизии —лишь после третьего штурма цепи пехотинцев прорвали первую линию вражеской обороны. Пули Номоконова дырявили ожесточённо сопротивлявшихся врагов, настигали убегающих, останавливали офицеров. С высоты бил пулемёт, никому не давал подняться, и на глазах солдат, лежавших рядом с ним, Номоконов истребил весь расчёт.

На гребне высоты, отвоёванной у врага, остановился снайпер, оглянулся, осмотрел долину, так долго бывшую «ничейной». Как растревоженный муравейник, кипела теперь она. Среди сновавших серых фигурок появлялись вспышки пламени, сизые купола разрывов, клочья дыма. Фигурки падали, исчезали, вновь поднимались и упорно продвигались вперёд. Шла подмога. Цепи охватывали подножие горного кряжа, поднимались по склонам, исчезали в лесу. Хорошо виднелся и островок ельника— разгромленный вражеский опорный пункт. Возле него в день первого снега на старую звериную тропинку, на которую артиллеристы выкатывали теперь большую пушку, упал гитлеровский генерал. Добрая была охота! Понял Номоконов, что уже не вернётся в свой блиндаж. Последний рубеж, на котором осенью закрепилась отступавшая 34-я армия, оставался позади.

Номоконов обернулся и помахал рукой.

Прощайте, бугорки, пни, насквозь простреленные, переломанные ёлочки! Вы укрывали солдата, заслоняли от пуль, и он кланяется вам, шепчет слова благодарности.

И на запад долго смотрел Номоконов. Поодаль бугрились лысые тусклые холмы, виднелись низкорослые ели с обломанными сучьями, серо-зелёные валуны, овраги. Холодная, но своя земля. Закинул солдат винтовку за плечо и пошёл на звуки удаляющегося боя.

На новой позиции снайперы выбрали для жилья блиндаж, оставленный врагами. Солдаты подметали пол, мыли закопчённые стены, а лейтенант Репин подходил к ним и расспрашивал о результатах работы в наступательном бою. Видел Номоконов: в тот день после каждого его выстрела падали на снег немецкие солдаты.

Твёрдо сжимались губы таёжного зверобоя. «Если вы этого хотели, — мысленно говорил он, — получайте нашу землю…». Когда подошёл к нему лейтенант, он сказал:

— Запиши трех, пулемётчиками были… А так… Много я сегодня, лейтенант…

Солдат стоял у железной печки и подбрасывал в топку мусор, который сметали товарищи. Среди вороха бумаг мелькнула красочная обложка журнала. Номоконов подобрал её и стал рассматривать.

На всю жизнь запомнилась картина.

По улице большого города грозным строем шли немецкие солдаты. С балконов и тротуаров их приветствовали женщины, бросали охапки цветов.

— Кто так встречал фашистских захватчиков? Скажи, старший сержант.

— Не наши, — разъяснил старший сержант Юшманов. — Журнал немецкий, сфотографировано в Германии… «Берлин, август 1941 года, — читал он. — Солдаты уходят на Восточный фронт».

Видел Номоконов: молодые люди, шагавшие по улицам большого города, шли убивать, грабить его страну в полном согласии со своими матерями. Радовались женщины, шляпами махали, платочками. Немецкие матери бросали цветы под ноги солдат, шагавших на войну.

— Не встали на пути своих сыновей, — задумчиво проговорил Юшманов.

ПОТЕРЯ

Быстро росла известность Номоконова. Ему писали начинающие снайперы, его ученики и совсем незнакомые люди. Девушки, освобождённые из немецкой неволи, просили

отомстить за их страдания, за слезы и седые волосы. Виктор Якушин, горняк из Черемхово, наказывал земляку отомстить за троих его братьев, погибших на войне.

Эти просьбы ещё больше закаляли сердце солдата.

Человек из тайги не знал промахов.

О нем складывались легенды. Громкоговорящие радиоустановки врага изрыгали дикие угрозы и проклятия в адрес «сибирского шамана».

А вот что писали из дивизии в адрес Шилкинского райкома партии:

«В августе 1941 года уроженец вашего района, бывший колхозный охотник, сейчас рядовой Семён Данилович Номоконов объявил „дайн-тулугуй“. Он объясняет, что на языке тунгусов так называется беспощадная война с племенем грабителей и убийц, нарушившим мирную жизнь трудового племени.

Хотя теорию стрелкового дела Номоконов знает слабо, однако стреляет исключительно метко, ведёт борьбу на уничтожение, бьёт фашистских гадов по-таёжному, по-народному. Солдат обладает ценными качествами снайпера: несокрушимой стойкостью, несгибаемой волей, терпением, хитростью, огромным опытом. Многое переняли от него солдаты, многое он познал сам. В сердце таёжного человека кипит лютая ненависть к фашистским поработителям. Растёт и растёт боевое мастерство Номоконова — он становится грозным народным мстителем. Выяснилось, что на счёту таёжного зверобоя уже около девяноста фашистов.

Рядовой С. Д. Номоконов представлен к награде»[ 15].

Дайн-тулугуй!

На холодной, продуваемой свирепыми ветрами, снежной целине трещали выстрелы. Кряжистый пень или сноп пшеницы выбрасывали едва заметные дымки. С вершин деревьев и из камышей вылетала смерть. Уничтожала врагов знаменитая на весь Северо-Западный фронт снайперская пара Номоконов — Санжиев. Крепко подружились земляки и с каждым днём все увеличивали свой громкий счёт.

А вот и день — тяжёлый, памятный… На одном из участков фронта, отодвинувшегося на запад, серели валуны. Снайперы подползли к большим камням и ночью долго работали. Землю и щебень уносили в вещевых мешках, а неподалёку соорудили ложную огневую точку. К рассвету ячейка на двух человек, надёжно защищавшая от пуль и осколков, была готова. В ней можно было лежать, а если нагнуть голову, то и стоять на коленях. Маленькая амбразурка была обращена не к вражеской траншее, а вправо, где виднелся участок дороги. Здесь немецкие водители не раз появлялись на виду у наших артиллеристов. Неожиданно выскакивали из выемки тяжело нагруженные машины, на полной скорости проносились по открытому участку и скрывались за бугром.

— Метров шестьсот — семьсот было до дороги, — вспоминает Номоконов. — Две машины подбили артиллеристы и мы по одной.

Пришёл трактор-тягач, хотел расчистить дорогу, но угодил под снаряд и — пробка!.. Пули наших снайперов останавливали солдат, выползавших на дорогу. Вечерело. Низко над горой висел негреющий диск солнца. Враги нащупали позицию наших стрелков. Пули и осколки со звоном впивались в камни, пулемётные очереди сёкли ложную огневую точку. Дважды предупреждал друга Семён Номоконов, дважды мины разрывались совсем рядом. Приникал Та-гон к земле, выжидал, а потом снова поднимал винтовку.

— Погоди, ещё одного! Ещё один подполз…

Тесно прижавшись к плечу товарища, Номоконов уловил врага на острие перекрестия прицела, а Санжиев выстрелил. В это же мгновение возле гусениц трактора блеснул огонёк. Номоконов услышал хруст и тут же почувствовал, что ранен в плечо. Отшатнулся Санжиев от амбразуры, сник, из головы брызнула кровь. Что-то сказал Тагон по-бурятски о своём сыне и перестал дышать. Ощупал Номоконов товарища, приник к холодной земле.

— Конец Тагону, прощай, друг.

Немецкий снайпер мог поздравить себя с исключительно точным выстрелом по блеснувшему на солнце стёклышку. Вражеская пуля прошла через линзы снайперской винтовки Санжиева, пробила солдату переносицу, вышла в висок и застряла в плече Номоконова. Рванул свою гимнастёрку Номоконов, схватился за плечо и выдавил пулю — чёрную, тяжёлую, положил в карман. Окровавленным плечом он отодвинул в сторону убитого товарища, осторожно выглянул, стал целиться в чёрный просвет между гусеницами, откуда блеснула зловещая молния — там был враг, и, плавно нажав спусковой крючок, выстрелил.

С другой стороны трактора мигнул огонёк, пуля с треском ударила в самый краешек амбразуры, запорошила пылью глаза. Снова блеснула молния — уже с другого места. Номоконов чуть высунул руку и ощупал отметины на валуне: пули легли рядышком. Ушлый фашист пришёл, «профессор войны»! Солнце спускалось за гору, и немец торопился. Пули скалывали края амбразуры, рикошетили, со зловещим пением уходили в вышину. Номоконов отодвинулся в сторону, просунул винтовку в амбразуру и, не целясь, спустил курок.

«Мы живы, фашист! — сказал он выстрелом. — Ползая за железом, ты меняешь позицию — в этом твоё преимущество. Темнеет, не поймать на мушку твою голову. Не стало отца у бурятского парнишки, но этого ты, видать, не знаешь. Стреляй, только не возьмёшь меня, а сам наверняка живёшь последний день! Утром снова встретимся — поединок только начинается! Я не уйду. Отнесу убитого товарища и сразу же вернусь. Завтра вы опять услышите свист моих пуль, здесь же распрощается с жизнью не один фашист. Придёшь!».

Стемнело. Номоконов выбрался из-под валуна, подхватил Санжиева за холодные руки и поволок к своей траншее. Не дотащил — положил в воронку на нейтральной полосе. Надо было быстрее добраться до блиндажа, сообщить о беде, посоветоваться с лейтенантом Репиным. Созревал план поединка с немецким снайпером.

— Не уйдёшь, — успокаивал себя Номоконов.

Видно, меткому своему стрелку приказали немцы расправиться с русскими, взявшими на прицел участок важной дороги.

Сумерки помешали… Сейчас немец зарывается в землю, наверняка он выберет позицию среди груды камней, громоздящихся на обочине. Именно оттуда как на ладони видно поле, усеянное пнями и валунами. Надо взять с собой Поплутина, он поможет… Номоконов ляжет справа, поближе к дороге. Товарищ укроет его ветошью и залезет в старую ячейку. Обозлит, растревожит Мишка врагов, на себя отвлечёт внимание немецкого снайпера. Вот тогда и выстрелит Номоконов в голову фашиста, который убил друга.

В полночь, усталый, глубоко опечаленный потерей, подходил Номоконов к блиндажу. Не спал лейтенант Репин, издалека услышал осторожные шаги снайпера, окликнул:

— Это вы, Данилыч? Ну, все хорошо? А я что-то беспокоился за вас сегодня.

— Худо дело, лейтенант! — подбежал Номоконов. — Пропал Та-гон, убили! Недалеко лежит, не дотащил… Давай человека, надо думать-решать. Можно прикончить завтра фашиста, отомстить…

— Вот беда, — сказал Репин. — А я ведь уезжаю… Совсем.

— Как? — опешил Номоконов.

— Учиться посылают, — сказал Репин. — Уже все сдал, в полночь будет машина. Приехал новый командир… Осталось проститься с вами.

— Неправда, лейтенант, — растерянно проговорил Номоконов. —А как я теперь? Шутишь, Иван Васильевич?

— Нет, Данилыч…

Тихо и тоскливо было в блиндаже. Никто не спал. Что-то говорили снайперы, копошились на нарах, курили. У столика сидела синеглазая женщина в белом полушубке и тоже курила. Это и был новый командир взвода. Как во сне поздоровался Номоконов, отошёл в уголок, присел на краешек нар. Хотелось броситься на грудь командиру, годившемуся ему в сыновья, прижаться к нему, задержать. А лейтенант стоял возле женщины в белом полушубке и просил разрешения закончить начатое дело.

— Обстановка мне лучше известна. Так что давайте уж я последний раз распоряжусь.

— Не возражаю, — жёстко сказала она.

Не раздеваясь, доложил Номоконов, как погиб Санжиев, стал

рассказывать свой план борьбы с немецким снайпером. И загорелись глаза человека, уже сдавшего дела, засуетился он, заволновался:

— Правильно задумано! Эх, я бы сам сбегал… Обязательно возьмите товарища. Кого? Поплутина? Верно. Собирайтесь, Михаил.

— Есть, товарищ лейтенант!

— Действуйте осторожно, — распоряжался Репин. — Под пристрелянный валун не лезьте, выройте рядом новую ячейку. Сейчас я позвоню артиллеристам.. Под шумок, на рассвете — огонь по дороге, по солдатам, по машинам! И тогда он появится, придёт. Обязательно вызовут!

Лейтенант Репин решил проводить снайперов. Полез Номоконов под нары, нащупал свой вещевой мешок, закинул на плечо и вышел из блиндажа. Возле проволочного заграждения остановились трое, крепко обнялись.

— Берегите её, — сказал Репин. — Уважайте, слушайтесь… Тяжёлая судьба у вашего нового командира, не дай бог такую. На глазах у неё сына убили фашисты. С тех пор бьёт их, разит. Не один захватчик погиб от руки этой женщины. Закалённая сталь — вижу. Школу снайперов закончила… Ничего, привыкнете. Нелегко и мне… Уезжаю, а сердце здесь остаётся.

— Куда, Иван Васильевич?

— Не знаю… — задумался Репин. — Буду беспокоиться о вас, привык…

— Понапрасну не горюй, — сказал Номоконов. — И за Мишу, и за меня… За всех, кто был с тобой. Теперь мы грамотные. Теперь, можно сказать, только и начинаю я настоящую войну. За заботу, смелость да за науку полюбили мы тебя. Для всех стал дорогим, я видел. День худой сегодня — тунда-ахэ[16] теряю. Эх, лейтенант, лейтенант… Товарищ!

Вынул из мешка Номоконов какой-то предмет и сунул Репину в руки.

— Что такое?

— Поглядишь потом. Это, чтобы не забыл.

— Спасибо, Данилыч, —дрогнул голос Репина. — Ничего, встретимся! На письма отвечайте.

Так и расстались. Повернулся Номоконов, закинул на плечо винтовку и мягко зашагал по изрытой земле. Свежий предутренний ветерок бодрил, прогонял усталость, ласкал лицо, орошённое непрошеными слезинками. Глухо кашлянул суровый с виду человек, утёрся, пошёл быстрее. Впереди на тёмном небосводе вспыхивали, ярко светились ракеты. Слышались пулемётные очереди, издалека доносился гром орудий. Передний край жил своей жизнью… Все сделает зверобой, чтобы ещё дальше отодвинулась эта страшная линия, чтобы свободной от фашистской нечисти стала родная земля. Пока жив, будет посылать верные пули в головы врагов. Выстрел за выстрелом. Молодой командир, коммунист, сердечный человек помог ему стать солдатом.

Теперь он — снайпер! Можно померяться силами с фашистскими убийцами. Держись теперь, гады!

Большие, очень важные события происходят во фронтовой жизни. Понимает это солдат, шагающий на поединок с опасным врагом. Ничто не ускользает от глаз таёжного охотника, привыкшего все замечать. Крупные силы подходят к рубежам Демянского котла. Хорошо обмундированы солдаты, веселы и энергичны; новенькие автоматы у них в руках. С грозным гулом пролетают над линией фронта стремительные «птицы» со звёздами на крыльях, смело вступают в схватки с вражескими самолётами. Недавно солдаты шёпотом передавали друг другу новую радостную весть: крупная танковая часть подошла, артиллерия подтягивается.

Когда придёт на землю мир, сдаст снайпер винтовку и поедет искать своего командира и большого друга. С ним не пропадёшь, любое дело будет под силу. Улыбнулся солдат, представив лейтенанта в эту минуту. Вот он зашёл в блиндаж, взглянул на предмет, оказавшийся в его руках, поднёс к свету. Не один час провёл Номоконов за любимым занятием. Когда приходили в блиндаж посторонние командиры, переставал он точить кусок чёрного дерева, прятал: всё-таки не фронтовое это дело. И лейтенанту Репину не показывал. Великий музыкант, о котором рассказывал командир,

теперь совсем как живой. Пусть посмотрит лейтенант на работу своего снайпера, полюбуется. Наверное, нежный напев скрипки слышится сейчас в блиндаже. О желанном мире на земле рассказывает скрипка, о счастье и верности.

Выписка из газеты Северо-Западного фронта «За Родину»: «Бывший охотник из Забайкалья, тунгус Семён Данилович Номоконов стал на фронте искусным снайпером. Усвоив теорию стрельбы, изучив винтовку с оптическим прицелом, он сделался грозой для фашистских захватчиков. К середине февраля народный мститель истребил 106 немецко-фашистских захватчиков.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 февраля 1942 года С. Д. Номоконов награждён высшей наградой Родины-орденом Ленина».

НА УГРЮМОМ ХИНГАНЕ

В конце сентября 1945 года по пыльной дороге, петлявшей по склону Большого Хинганского хребта, резво бежала маленькая, с длинной косматой гривой лошадка. В двухколесной тележке сидел человек в солдатском бушлате. Позванивал колокольчик, подвешенный под пёстрой раскрашенной дугой. Ездок натягивал вожжи и ласково приговаривал:

— Шевелись, Шустрый. Маленько осталось.

На последнем, очень крутом перевале, где на каменном постаменте застыл Т-34 — памятник героическому маршу танкистов Забайкальского фронта, — остановилась тележка.

Была пора листопада. Сыпались мягкие иголки с могучих лиственниц, вцепившихся корнями в огромные мшистые валуны. Кружились, падали на землю листья берёз и осин. Далеко внизу расстилалась жёлтая степь. Свежий ветер принёс запах полыни и дымок горевшего кизяка. Ездок спрыгнул на землю, огляделся по сторонам, прислушался, уловил глухой монотонный шум, доносившийся слева, от скалы, и стал распрягать коня.

Это был Номоконов.

Здесь, возле водопада, низвергающегося с высоты, он в последний раз выстрелил из снайперской винтовки.

Проехать мимо этого места нельзя. Номоконов спутал ноги коня, пустил его пастись, сходил к источнику и набрал в чайник воды. Неподалёку росла кривая берёзка, подходящая для таганка, но солдат отправился далеко в чащу и срубил осинку.

Родовой закон запрещает рубить деревья с белой корой, те, которые плачут светлыми прозрачными слезами. Но если не обойтись без берёзки тунгусу — случается в пути такое, надо обязательно поговорить с деревцем, обречённым на смерть, и попросить у него прощения.

— Не для забавы, а для дела нужна…

Номоконов улыбнулся. Войне-конец, охота закончена. Теперь по закону тайги надо хорошенько помыться, сделать отметки на оружии и мысленно попросить прощения перед богом:

— Из-за нужды побил… Жить надо семье.

Нет, не для очищения от грехов остановился Номоконов у места, где он последний раз выстрелил в человека. Солдат присел на валун и, разговаривая сам с собой, долго смотрел с высоты на жёлтую степь, на серенькую цепочку далёких гор.

— Наши места начинаются, забайкальские. Однако скоро дома буду.

Что расскажет снайпер седым людям, которые, провожая его на фронт, наказывали бить фашистов по-сибирски, с упорством и смёткой таёжного народа?

Все время было некогда. А теперь, недалеко от родимой земли, можно отдохнуть, все вспомнить и подвести итог «таёжной бухгалтерии». Теперь Номоконов грамотный, учёный. За время войны хорошо научился читать, в госпиталях, бывало, и книжки осиливал. Потихоньку-помаленьку, а глядишь, и прочитана.

На плечах погоны старшины. А позади огромный и трудный путь — в полмира. В полевой сумке «Памятка снайпера», и в ней уже нет места для записей.

В Старорусских лесах в дни отступления он объявил гитлеровцам дайн-тулугуй. Понимает снайпер: миллионы советских людей объявили тогда беспощадную войну фашизму. Они давали слово победить, и они — победили.

Совесть снайпера чиста, как этот родник, стекающий со скалы. Врагов, ринувшихся на землю Родины, терзавших её живое тело, истреблял он.

…Встреча с лейтенантом Репиным, первый выход на снайперскую охоту, учёбу… Грозой для врагов стал человек из тайги. К маю 1942 года он уничтожил 150 фашистских захватчиков. Тогда и посвятил ему свои стихи поэт В. И. Лебедев-Кумач:

Вот мастер снайперской науки,

Фашистской нечисти гроза.

Какие золотые руки,

Какие острые глаза!

Он сочетает и уменье,

И выдержку большевика.

Он бьёт, и каждой пули пенье

Уносит нового врага.

Он бьёт — и насмерть поражает,

И, помня Родины приказ,

Он славный счёт свой умножает

И неустанно приближает

Победы нашей славный час.[17]

Умножил свой счёт снайпер. Поблекли записи в «Памятке», сделанные лейтенантом.

Отомстил Номоконов и за смерть своего друга Тагона Санжие-ва. Вот запись, сделанная женским почерком: «Немецкий снайпер уничтожен».

Все случилось тогда, как и предполагал Номоконов. Рано утром, в ответ на первый же выстрел Поплутина, ударил гитлеровец, накануне сразивший Санжиева. Во время выстрела фашистский снайпер чуть приподнялся, и в это мгновение ударила его пуля Номоконова, залёгшего справа, всего метрах в двухстах от дороги. Весь день, зарывшись в камнях, никого не подпускал зверобой к месту, откуда прозвучал один-единственный выстрел, а как только стемнело, быстро, чтобы опередить немцев, пополз к дороге — до боли хотелось убедиться в точности своего выстрела. Пилотку врага принёс в свой блиндаж Номоконов и именную снайперскую винтовку — на этот раз для подтверждения. А когда раздевался, вдруг увидела женщина, новый командир взвода, кровь на гимнастёрке солдата. Забеспокоилась, вызвала врача. Пустяки, это ещё вчера, не сказывал солдат. Пуля, сразившая Санжиева, неглубоко вошла и в плечо Номоконова. Однако весь день ныла рана и кровоточила, распухла шея. Снова удивились солдаты упорству забайкальца, а он сказал коротко: — Теперь спокойно будет спать Тагон.

В этот же день хоронили Санжиева. У свежевырытой могилы стояли с четырех сторон снайперы. Командир батальона Варданян стоял у обелиска, а рядом с ним — человек с блокнотом, в очках. Наверное, это он написал потом большой стих, который через всю войну пронёс солдат в своём вещевом мешке. Вот эта книжица и здесь, на Хингане.

Меняя шаг на остановках, в седой пороховой пыли,

На двух прославленных винтовках его товарищи несли.

Его зарыли под горою, где ельник выжженный поник,

Винтовку павшего героя в наследство принял ученик.

В ней сохранилось два патрона, винтовка тёплою была,

Как будто в ней от рук Тагона ещё осталась часть тепла.

А где же снайпер Номоконов? Скажите, где сейчас Семён?

Он, как всегда, ползёт по скатам, по гнёздам снайперским своим,

Тропой, где он ходил с бурятом, известной только им двоим.

Он словно ястреб, не моргая, глядит в сырую темноту,

Опасный путь перебегая с погасшей трубкою во рту.

И смерть фашистам в том болоте, когда он ходит в тишине!

И чтоб не ошибиться в счёте, зарубки ставит на сосне [18].

На сосне… Это так, чтобы ровный да складный получился стих. Иначе дело было. После гибели Тагона десятки поединков провёл снайпер. К августу 1942 года на трубке из слоновой кости, которую подарил солдату командир дивизии, было уже 26 крестиков и 170 точек. А командиры и контролёры аккуратно заполняли. «Памятку снайпера». Немного записей сделала в ней младший лейтенант Тамара Владимировна Митичкина — погибла при артобстреле. Пришёл другой командир — тоже пал в бою. Этот совсем ничего не успел записать…

На трубке был сравнительно точный счёт.

В августе 1942 года пришло письмо от знаменитого снайпера Донского фронта нанайца Максима Пассара, уничтожившего к тому времени 250 немецко-фашистских захватчиков. В прошлом дальневосточный охотник и рыболов, он писал о большой опасности, нависшей над Родиной, о тяжёлых боях, о полчищах врагов, рвущихся к берегам Волги. Максим Пассар просил воинов Северо-Западного фронта усилить удары по врагу.

Вступил Номоконов в боевое соревнование с Пассаром. Незадолго до начала нового, 1943 года, он сообщил Максиму, что уничтожил 255 немецко-фашистских захватчиков. А вот не ответил почему-то человек, воевавший с врагом на берегах великой русской реки, не поздравил…

…Бои по ликвидации демянской группировки немецко-фашистских войск. 27 марта 1943 года Советское информбюро сообщило, что снайпер Северо-Западного фронта Семён Номоконов, в прошлом охотник-тунгус из Забайкалья, истребил 263 немецко-фашистских захватчика.

А вскоре тяжёлое ранение. Далёкий тыловой госпиталь…

Получая орден Ленина, поклялся зверобой загнать в яму немецкий маршевый батальон. Вернувшись после выздоровления в родную дивизию, действующую на новом направлении, Номоконов в тот же день вышел на позицию. Белая Церковь, Киев, Житомир… 296, 297, 298 точек и крестиков патрубке из слоновой кости… И опять тяжёлое ранение в поединке с искусным вражеским стрелком.

После излечения не удалось вернуться в родную часть. Второй Украинский фронт, 221-я Мариупольская стрелковая дивизия. Бои на реке Молочной, под Мелитополем, за Никопольский плацдарм… Первый Украинский фронт… Где только не пришлось делать сидки и скрадывать фашистских зверей! Винница, Жмеринка, Каменец-Подольский, Тернополь… Погрузка в эшелоны, короткие остановки в Нежине, Курске, Шлиссельбурге. И вот — Ленинград. Через весь израненный город прошагал солдат, все увидел, и рука ещё крепче стиснула винтовку.

…Карельский перешеек, тяжёлые бои… На самые трудные участки посылали Номоконова и в 221-й стрелковой дивизии. Менялись командиры и подразделения, не все записывалось в «Памятку снайпера», но солдат продолжал вести свой боевой счёт, отмечая на курительной трубке только тех, которые «намертво завалились». О его родовой песне доброй охоты, которую напевал солдат, потихоньку расставляя страшные отметки, узнавали и в новых подразделениях. Каждому хотелось посмотреть на удивительную трубку с черным полированным мундштуком, золотыми колечками и рядами ровненьких крестиков и чёрных точек, густо испещривших остов из слоновой кости.

— Тридцать шесть крестиков… Это тридцать шесть крестов на могилах гитлеровских офицеров? Так, Семён Данилович?

— Эдак, — отвечал снайпер.

— А что значат точки? И почему они расположены в три ряда?

— Таёжная бухгалтерия, — пояснял снайпер. — Однако, ладно получается, ребята. Уже две роты потерял Гитлер от моей руки. Видишь, новый ряд пошёл? Готовлю ещё одну роту. Фашисты так… Пропадающим наш народ посчитали. А я так… Против ихнего батальона задумал выступить.

— А давно вы в снайперах? — улыбались солдаты.

— Давно хожу с винтовкой, ребята. Все время на передовой. Мало что знали новые люди о снайпере, не сразу можно было добиться его откровений, и, наверное, не все верили ему. А он никого и не уверял.

«2 сентября 1944 года Номоконов, по обыкновению, охотился.

Ему удалось в тот день подстрелить трех офицеров, и взбешённые фашисты открыли миномётный огонь по ивняку, где прятался снайпер. Один осколок просвистел у самого уха и попал в трубку. Номоконов с обломком мундштука, крепко зажатым в зубах, опять остался невредим.

Он долго сокрушался о трубке из слоновой кости и никак не мог простить фашистам такой пакости. Он был зол и огорчён так, будто его ранили снова, в девятый по счёту раз»[19].

Опять пропала «бухгалтерия», но поединки продолжались. Разгром немецких и финских дивизий на Карельском перешейке, погрузка в эшелоны, Литва, тяжёлые бои…

На землю фашистской Германии командир группы снайперов старшина Номоконов вступил в составе 695-го стрелкового полка 221-й мариупольской ордена Красного Знамени стрелковой дивизии. С любопытством смотрел он на дома с высокими острыми крышами, на луга и рощи, будто подстриженные под гребёнку. В помещичьем имении, занятом нашими войсками, увидел аккуратные цифры на деревьях — обыкновенные сосны были тщательно пронумерованы. И на позиции забылся Номоконов — продолжал с удивлением рассматривать Германию. Пуля немецкого снайпера ударила в землю, взвизгнула, вспорола кожу на голове, обожгла, и тогда Номоконов снова поднял винтовку.

Это было в первых числах нового 1945 года.

Незадолго до Дня Победы промелькнуло во фронтовой газете сообщение, что на Земландском полуострове, за Кенигсбергом, в тыл немецко-фашистских войск, отходивших к порту Пиллау, пробрался снайпер, в прошлом охотник из Забайкалья. Необычную позицию выбрал он — под шпалами железной дороги. Глубокую нору отрыл, в полный рост, прикрыл плащ-палаткой, ветошью. Когда стреляли из орудий и грохотал поезд, высовывал снайпер свою винтовку и бил на выбор: на шоссейной дороге, проходившей рядом, было большое движение. Не понимали гитлеровцы, почему стреляют в них из своих поездов, шарахались, бежали.

Действовал Номоконов. Во рту у него по-прежнему была трубка. Старшина вырезал остов её из какого-то дерева, росшего на немецкой земле, и приделал к нему старый мундштук, перехваченный золотыми колечками. Гитлеровцы не сдавались, переходили в контратаки. Много стрелял в эти дни снайпер, но убитых уже не считал…

Очень памятен День Победы Номоконову — он встретил его на Земландском полуострове, на берегу Балтийского моря. Вечером он выковыривал пулями последних фашистских убийц — самых злобных и опасных, которым и сдаваться было нельзя и которые зарылись в землю… А утром пришло большое сообщение. Наступившая тишина вдруг всплеснулась криками и оглушительными выстрелами салютов. В этот радостный день у чахлого деревца, росшего на обрыве у моря, стоял человек из тайги. Кричали чайки, внизу шумел и клубился белый прибой, на берегу, с орудиями, поднятыми вверх, стояли танки, стреляли в лазурное небо зенитчики, и тогда Номоконов вскинул снайперскую винтовку. Впервые в жизни он позволил себе расстрелять обойму патронов в воздух.

В этот же день произошла встреча снайпера с бывшим командиром отделения младшим сержантом Поповым. Номоконов пришёл посмотреть на узников, освобождённых из лагерей. К нему подошёл измождённый, худой человек в пёстром арестантском халате, закашлялся, попросил закурить, но вдруг опешил и писклявым голосом спросил, а не бывал ли старшина в Старорусских лесах?

— Кажется, это вы… Санитар-тунгус… Помните, нас окружили?

— Да, это так, — сказал Номоконов. — Правильно… Однако не всех окружили, был выход!

Узнал старшина человека, оставившего его в лесу со смертельно раненным командиром. За руки схватил труса, хотел вести в комендатуру, но, выслушав, отошёл прочь. Неслыханные мучения перенёс Попов в немецком лагере. Окружившим его солдатам тихо сказал, что нет уже большей казни для него на земле, и Номоконов понял, что это так: бывший младший сержант медленно умирал.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14