И услышал вот что.
Подводная лодка условного противника пересекала Балтику. Ее командир был мастером своего дела. Лодка меняла глубину, пристраивалась в кильватер впередиидущим судам, искусно использовала гидрологию…
Первый раунд поединка «лодка — противолодочные силы» выиграли подводники. Но вот лодка вошла в зону, которую контролировал «Комсомолец Латвии».
Штормило. Мелкие взъерошенные волны тыркались в стальные борта, норовили задрать нос корабля. Узкотелый, валкий на волне МПК то и дело отвешивал поклоны Балтике. Особенно ощутимой была качка в ходовой рубке. Но те, кто находились в ее зябком пространстве, вряд ли обращали на качку внимание. Их волновало совсем другое. Здешние широты не отличались глубинами, и шторм перемешивал море, как борщ в медном лагуне.
Мириады частиц, от планктона до песчинок, зависали во взбаламученной воде, и звуковые волны, посылаемые в зыбкую темень излучателем, то и дело натыкались на невидимые преграды…
Каменело от напряжения лицо начальника РТС Боева, горбился на разножке помощник командира корабля. Только командир, казалось, был абсолютно спокоен. Спокойно сверялся с прокладкой, спокойно отдавал команды рулевому.
И все-таки… Услышат или нет?!
Флот сдавал экзамен на боевую готовность. И принимал экзамен сам главком.
В посту гидроакустики, там, где сходятся у киля железные ребра корабельных шпангоутов, несли вахту мичман Бордан, старшина 1-й статьи Кулагин. Из динамиков, расположенных над пультами, шли многократно усиленные аппаратурой отраженные сигналь!. Но чего? Косяка ли? Рыбацкого сейнера?
Помехи искажали эхо, их всплески то и дело возникали на индикаторе кругового обзора…
И все же в разноголосице шумов оператор поста гидроакустики Дима Кулагин сумел выделить один единственно нужный…
Русанов кинул взгляд на светящийся циферблат: пять тридцать. Ровно полтора часа с момента начала поиска. Все, что происходило дальше, напоминало действия безукоризненно отлаженного механизма. Заработал КПР — корабельный противолодочный расчет.
— Классифицировать контакт!
— Эхо-пеленг… Эхо с четким металлическим оттенком. Запись по рекордеру четкая. Прослушивается шум винтов. Предполагается контакт с подводной лодкой.
— Начать выдачу данных!
Аппаратура, подвластная многоопытным рукам штурмана, командира БЧ-П1, начальника РТС, начала вырабатывать элементы движения цели. Данные, одни за другими, потекли в БИП — боевой информационный пост, сконцентрировались в коротком докладе помощника, чтобы через мгновение отлиться в команду:
— Эхо-пеленг… дистанцию… утверждаю. Боевая тревога! Атака подводной лодки по данным РЛС!
…Багровый диск вынырнул из-за черной черты горизонта и осветил стремительно несущийся по волнам корабль. Жадно заглатывая топливо, ревели турбины форсированного хода. МПК шел в атаку.
…Получилось так, что я угодил на «Комсомолец Латвии», когда там ждали события более чем приятного: приказа о поощрении. Приказ, по сведениям замполита, уже гулял где-то в верхах, и вот-вот его должны были обнародовать.
Может быть, поэтому царило на баке радостное оживление, поэтому был весел командир?
Тут я ошибся.
— Русанов вообще не из тех, кто унывает. Даже если дела не особенно ладятся. Мы ведь с ним на «Комсомольце» от киля, — сказал мне командир БЧ-V капитан-лейтенант Конюшенко.
«От киля» означало, что механик и командир служили на МПК с того дня, когда форштевень впервые вспорол тугое полотнище горько-соленой воды. Произошло это 29 марта 1980 года.
Механик рассказывал мне:
— Как-то у нас сразу коллектив сложился. Я имею в виду офицеров. Хотя работы хватало: швартовые испытания, ходовые, государственные… Только успевай поворачиваться. Но если выпадал выходной — вместе за город. И командир с нами.
Здесь Константин Олегович чуть насмешливо посмотрел на меня:
— Я знаю, о чем вы сейчас подумали. Так вот, Русанов всегда являлся для нас прежде всего командиром. А ведь мы с ним почти ровесники. И все-таки Русанов казался старше. И сейчас таким кажется.
— Почему?
— Не знаю. Может быть, потому, что не только нас учит, но и постоянно учится сам. И еще. Он моряк от бога.
Это я уже слышал. От командира отделения рулевых старшины 1-й статьи Олега Антонова, который отстоял с Русановым не одну ходовую вахту.
Есть в морской службе маневр, при выполнении которого наиболее полно раскрываются моряцкие качества командира. Это швартовка. По тому, как подходит корабль к причалу, опытные моряки судят порой не только о профессиональном мастерстве, но и о характере командира.
Русанов швартовался артистически. «Правая назад!», «Назад малый!», «Левая вперед малый!», «Правая стоп!», «Левая назад малый!» — и все. Борт корабля неслышно приникал к причалу. Так было и при отжимном ветре, и в узкостях, прошитых чугунными нитками чужих якорь-цепей.
«Море и морскую службу любит» — писали в свое время в аттестациях. Полагаю, пишут и сейчас. Этого было достаточно, чтобы охарактеризовать офицера как моряка. Но маловато, чтобы представить его командиром. Здесь требовалось другое.
Это другое я узнал на следующий день от помощника, когда, вдоволь проплутав по гавани, отыскал наконец МПК. «Комсомолец Латвии» перешел в соседний ковш для приема торпед.
Коренастый капитан-лейтенант служил на МПК недавно, до этого плавал на СКР. Понижение? В общем, так оно и было, а я знал, что в таких случаях особой любви к новому месту службы не питают. И тем не менее рискнул.
— С Русановым служить можно? — спросил я помощника.
На что тот, ни секунды не медля, ответил:
— Не можно, а нужно.
А когда я поинтересовался, в чем же заключается эта «нужность», то услышал:
— Требователен и справедлив.
В этих словах и заключалось, пожалуй, командирское обаяние Русанова. И мне в который раз подумалось, что требовательность сама по себе не существует, что стоит ей лишиться надежного спутника — справедливости, как она обращается в нечто совершенно ей противоположное, в придирчивость. И как бы ни были тогда обоснованы требования командира, подчиненные их не воспримут. Потому что несправедлив. Тут как смычки в якорь-цепи — не разорвешь.
А между тем июльское солнце набирало высоту, и ручейки пота уже текли по спинам загорелых до черноты моряков. По случаю жары ребята работали раздетыми по пояс. То и дело слышалось: «Пира!», «Майна!», «Одерживай!» Направляемая оттяжками красноголовая торпеда зависала над палубой, чтобы потом плавно спуститься на деревянные «подушки».
Командовал командир минно-торпедной боевой части. Командира корабля ни на стенке, ни на палубе не было. «Доверяет». Раз так, то представлялась возможность поговорить с Русановым. И я постучался в его каюту.
Виктор Николаевич был, как говорится, обложен бумагами. Уже два месяца он исполнял обязанности начальника штаба дивизиона, а тут еще комдив собрался на учебу… Надо полагать, что неоговоренный заранее визит отрывал его от каких-то срочных дел. Однако Русанов демонстративно отодвинул в сторону документы («Успеется»), гостеприимно предложил сесть.
Я невольно поймал себя на мысли, что он и мне представляется куда старше своих тридцати двух лет. Сказывалась командирская должность. Ведь Русанов уже семь лет как командовал. Сначала МПК старого проекта и вот уже четыре года — «Комсомольцем Латвии».
Я спросил Русанова о его фамилии. Для флотского слуха она звучала достаточно громко. Оказалось, что к знаменитому исследователю Арктики он никакого отношения не имел.
Его отец жил до войны на Орловщине, в 1942 году, прямо со школьной скамьи, ушел на фронт. Воевал в матушке-пехоте, был ранен, день Победы встретил в Чехословакии. Судьба обычная для людей моего поколения. Наград Русанов-старший заработал немало: орден Красного Знамени, «Отечественной войны» I степени, две медали «За отвагу». Такого удостаивался далеко не каждый…
В 1946-м Николай Васильевич вернулся домой, а два года спустя его опять призвали и отправили служить на флот. Политработником. Николай Васильевич служил и учился. Заочно окончил исторический факультет Ленинградского университета, экстерном сдал за полный курс высшего военно-политического училища…
Служить довелось в основном в береговых частях. Плавать Русанов-старший начал тогда, когда уволился в запас. Первым помощником на рыбацких судах. Вот и сейчас он был далеко от базы, в океане.
Выходило, что я пишу хронику флотской фамилии. Уже второе поколение Русановых служит Отечеству на морях.
Здесь я позволю себе некоторое отступление.
В последнее время нетрудно встретить на флоте офицера, у которого отец — бывший или нынешний военный моряк.
Не означает ли это, что молодежь предпочитает идти по дороге, уже проторенной отцами?
Возможно, бывает и такое. И все же мне кажется, что в большинстве случаев преемственность — во благо. Лучшие черты характера, отшлифованные службой, передаются от отца к сыну.
Умение работать с людьми Виктор Русанов, несомненно, перенял от отца. Хотя в разговоре со мной упомянул о нем единожды, и то когда речь зашла о любимых книгах:
— Отец у меня увлекается историческими романами. Ну и я, конечно.
Внешне жизнь Русанова не блистала событиями. За год до выпуска женился («Поехал с другом в отпуск в Минск, там и познакомился…»), был назначен на Балтику, на Балтике и по сей день.
Но если дело, которому ты служишь, не только обязанность, но и любовь, то внешнее однообразие еще ни о чем не говорит. Ведь не случайно, когда я спросил Русанова, что ему больше всего врезалось в память, он ответил:
— Первый удачный поиск. Лодку обнаружили в соседнем полигоне!
Он любил свое дело. Не расставался со специальной литературой, о коллегах говорил с гордостью: «Мы — противолодочники». А еще любил командовать кораблем. И не скрывал этого. Помню, речь зашла о перспективах. Естественно, предполагалось всякое. И только одно не упоминалось вовсе: служба на берегу. Впрочем, может быть, это было от молодости?..
— Что для тебя главное в твоей работе? — спросил я Виктора.
— Сплотить офицеров в единый коллектив. Тогда это распространится на весь корабль.
А мысли он высказывал вполне зрелые. И орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени тоже говорил о многом…
Корабль в 1982 году был объявлен отличным, тогда же артиллеристы получили приз главкома.
И вот что я еще заметил: вокруг дельного командира всегда создается своеобразное поле тяготения. В сферу его действия попадают, как правило, люди, умеющие работать самозабвенно, от души.
…Вряд ли кадровики, направляя Боева начальником РТС на «Комсомолец Латвии», учитывали личные качества Русанова. А вот поди ж ты…
Небольшого роста, с жестким ежиком волос, старший лейтенант, казалось, излучал переполнявшую его энергию.
— В поиске счет на секунды! Если КПР отработан, то можно какие-то промежуточные доклады исключить. И время выиграно!
Боева уже прочили в дивизионные специалисты. А ведь всего четыре года тому назад он окончил училище…
Его подчиненный — мичман Бордан поначалу производил впечатление человека флегматичного. Но стоило разговориться, и я узнал, что однажды этот черноглазый крепыш после нескольких лет службы в штабе махнул рукой на береговое спокойствие и снова пошел плавать.
— Все же что-то такое в этом есть… — Феликс Борисович показал на бухту.
Она была до краев полна синевой, и там, где эта синева сливалась с голубизною неба, уходили за горизонт белые треугольники яхт…
Моряки «Комсомольца» умели не только хорошо работать. Недаром на койке старшего матроса Плинько важно возлежала гитара. Сигнальщик играл, пел, а при случае мог и станцевать. И не один он был такой. Когда МПК стал именным (подобной чести удостаиваются лучшие), моряки дали такой концерт самодеятельности, что гости из Риги ладоши отбили, хлопая.
И больше всех радовался успеху молодых исполнителей Виктор Русанов. Он ведь тоже был молод, командир «Комсомольца Латвии».
ОДНО СЛОВО — «ДРУЖНЫЙ»…
Как-то летом мне довелось побывать на одном из сторожевых кораблей дважды Краснознаменного Балтийского флота. Назывался он «Дружный». И то, о чем я хочу рассказать, напрямую связано с названием сторожевика, ибо речь пойдет о явлении, не имеющем, как принято говорить, аналогов. О флотской дружбе.
Служба вообще, вне зависимости от того, куда определили судьба и военкомат молодого человека — в десантные войска или на флот, — воспитывает чувство локтя, взаимовыручки. Иначе и быть не может, воюют не в одиночку. И все-таки…
Стоит в самом что ни на есть сухопутном поселке появиться во флотской форме, обязательно найдется человек, который подойдет, представится, спросит: «Откуда?» И услышав короткое: «С Балтики!», — просияет. И начнутся расспросы о том, как там сейчас, кто командует, кто уволился в запас. И всегда отыщутся общие знакомые, а если копнуть поглубже, так и друзья. И все это вне зависимости от возраста и звания твоего нового знакомца!
А потемневшие от времени матросские ленточки, которыми играют в семье внуки, а то и правнуки бывших мотористов и комендоров? Они не уходят из семьи, как не уходит из сердца немеркнущее слово: флот!
В чем же первопричина этого чувства общности, которое проникает в душу первогодка едва ли не в тот день, когда его ладонь впервые вскинется к бескозырке, приветствуя бело-синее полотнище флага?
А в том, что каждый выход в океан — по-прежнему поединок человека со стихией, и это единоборство, как ничто другое, связует моряков. Недаром в давнишней морской песенке поется:
Мы дружбу скрепили канатом…
И еще потому, что долгие месяцы моряк безотлучно находится в стальных стенах дома, который зовется кораблем. И жизнь эта для всех одинакова. Океан не различает званий…
Мое знакомство с «Дружным» началось с того, что вездесущий Володя Царковский, радиометрист по образованию и секретарь комитета комсомола по должности, принес из корабельной библиотеки несколько отпечатанных на машинке, скрепленных листков. Это была история того, как «Дружный» стал «Дружным», и вкратце сводилась она к следующему.
В сентябре 1944 года с очередным конвоем отправили из Англии на Северный флот восемь эскадренных миноносцев. Англичане не сумели обеспечить их запасными частями и предложили на запчасти… целый эсминец, девятый. Им-то и стал будущий «Дружный». Для его комплектования пришлось снимать матросов с других кораблей, экипаж по численности был в два раза меньше положенного. Сам эсминец имел повреждения, не единожды сидел на камнях… Пришлось срочно вводить его в строй, очищать от ржавчины. И почти всё силами экипажа, который рвался на Родину, туда, где, не затихая ни на минуту, полыхала великая битва.
В Норвежском море корабль попал в жестокий шторм. Истрепанный войной корпус дрожал, как в лихорадке. В кубриках, куда были загружены глубинные бомбы, все время находились моряки… А снижать скорость было нельзя. Отстать от конвоя значило стать мишенью для фашистских подводных лодок.
В Полярном адмирал, поздравляя экипаж с благополучным завершением перехода, сказал:
— Учитывая, что все то, что вы совершили, мог проделать только сплоченный коллектив, командующий решил присвоить вашему кораблю наименование «Дружный».
Теперешний сторожевой корабль и прежний эсминец разделяли не только десятилетия. Электроника владычествовала на палубах и надстройках, счетно-решающие устройства бесстрастно перерабатывали десятки вводных… От первого «Дружного» осталось только название. А вот дружба, рожденная в далекие, теперь уже легендарные годы, сохранилась. И почувствовал я ее силу при обстоятельствах далеко не боевых.
«Дружный» готовился к встрече с шефами — коллективом минского ЦУМа. По традиции приезжали шефы в дни празднования Победы, и к встрече с ними готовились загодя. Боцман Николаенко специально вооружился биноклем и бегал на противоположную сторону ковша: проверять, как покрашены борта. В ленинской комнате звенели гитары: вокально-инструментальный ансамбль разучивал новые песни. Далеко за полночь совещались коки, сочиняя праздничное меню…
Подъехал автобус — и будто маки расцвели на плитах причала! А когда после торжественного собрания на кормовой надстройке расставили свою технику музыканты и грянул вальс — не было в гавани ни одного моряка, который не смотрел бы с завистью на палубу «Дружного»!
Допоздна продолжался матросский бал. Впрочем, танцевали не только матросы. Ничего удивительного в этом не было. Самым «старым» офицером на корабле был командир. Капитану 3 ранга Юрию Николаевичу Ступину тогда исполнилось тридцать четыре года.
Два дня пролетели незаметно. По корабельной трансляции далеко разносились бравурные, с легкой грустинкой звуки марша «Прощание славянки». Так провожают уходящих в запас.
И действительно: вместе с девчатами в автобус садились уже отслужившие срочную старшина 1-й статьи Бойков, старшина 2-й статьи Краев, старший матрос Кославский… Вокально-инструментальный ансамбль в полном составе. Сверстники этих парней уже отслужили и разъехались по домам, и моряки попросили разрешения задержаться.
Тот, кто когда-либо служил, поймет, что это такое: три года не видеть родителей, любимую — и остаться на корабле еще на две недели, чтобы только не омрачить товарищам праздник!
— Одно слово — «Дружный», — сказал ветеран корабля мичман Корольков и даже руками развел: дескать, все этим сказано.
На корабле уже появились молодые. Их можно было безошибочно отличить по негнущемуся рабочему платью, мальчишескому румянцу во всю щеку. Я встретился с ними в посту гидроакустики, упрятанному в чреве корабля, поближе к днищу. Сюда шли отраженные сигналы от подводных целей, чтобы многократно усилиться и стать голубыми всплесками в матовых глазницах индикаторов.
«Дружный» потому и назывался сторожевым кораблем, что охранял наши воды от непрошеных подводных лодок…
В посту ровно горели лампы дневного света, вел на басовых нотах бесконечную песенку кондиционер.
Ребята толпились у стола, на котором были разложены схемы. Один водил пальцем по темно-коричневым линиям, остальные, наклонив аккуратно подстриженные круглые головы, внимательно слушали.
Худощавый старшина 2-й статьи с белой полоской усов на загорелом лице что-то проверял в одном из блоков. При виде меня он отложил пробник, кивнул на молодых:
— Все равно придется за них вахту стоять. Восемь через восемь. Ведь одно дело учебный отряд, а другое — практика.
— А не тяжеловато будет?
— Со мною так же было по первому году. Нес вахту старшина, а я только присматривался.
Билетин говорил все это без малейшей рисовки, уверен был, что служить можно только так, а не иначе. Кстати, акустики «Дружного» считались лучшими в соединении, если не на флоте. На последнем учении чего только ни делала лодка условного противника, чтобы оторваться от СКР: и меняла курсы, и пристраивалась в кильватер, но ничто не помогло. Акустики держали контакт с целью.
Мне припомнился рассказ командира турбомоторной группы Виктора Ровных. В дальнем походе, когда вентиляторы гнали раскаленный воздух тропиков и большие, как яблоки, звезды качались на черной воде, натренированный слух мичмана Можайского различил в многоголосице двигателей и турбин посторонний звук. Консилиум механиков подтвердил догадку: «зависли» клапаны в одном из цилиндров дизель-генератора и поршень бил по металлу. Движок остановили. Работа предстояла не из легких: в кратчайший срок перебрать цилиндрический блок.
А корабль продолжал идти в предусмотренную планом точку, и на ремонт оставалось только то время, что отведено для отдыха и сна. Ночью, когда заканчивали монтаж второго блока, старшина 1-й статьи Жора Ташогло сказал морякам, которые пришли его сменить: «Вы отдыхайте, я один справлюсь. Вот упаду, тогда подмените». Сам старший лейтенант-инженер на время ремонта переселился из каюты в машину. Спал на фреоновой магистрали. «А что? Очень удобно: и прохладно, и к двигателю поближе».
Побудительная причина таких поступков одна: флотская дружба. И любовь к кораблю, разумеется.
Радист Ваня Бессонов, доверчиво глядя на меня миндалевидными глазами, уверял:
— Не могу объяснить, почему так получается, только служить на «Дружном» гораздо легче, чем на другом корабле.
Полагаю, он преувеличивал. Хотя убежден: моряк с «Неукротимого» сказал бы то же самое о своем корабле…
Рано или поздно — приходит срок последнему компоту, выпитому за длинным, от переборки до переборки, столом, и фотограф в последний раз фотографирует тебя рядом
с«корешками». Но дружба не кончается на корабельной сходне.
Дружили Сергей Неродовский и Владимир Сушко. Любили послушать музыку, потанцевать с девушками. Возвращались из увольнения, когда дрожащая рука маяка уже протягивалась над разноцветным рейдом. Володя вспоминал город, привольно раскинувшийся на древних берегах, говорил, какие арбузы вызревают сейчас на бахчах. И так хорошо у него получалось, что Сергей (он был на год старше) не вернулся в свой город, а махнул в Днепропетровск. Сначала жил у Володиной мамы, а потом получил комнату. От работы. «Теперь меня Сергей встречать будет», — сказал Сушко. Хорошо сложенный, ладный хлопец был в числе тех пяти моряков, что уезжали вместе с шефами. В ансамбле комендор Сушко играл на ритм-гитаре.
Есть на сторожевике песня, которая по праву считается корабельным гимном. Написал ее когда-то замполит старший лейтенант Кремнев, а музыку сочинил матрос Штенберг. Авторы давно списались, а песня живет:
Мы плаваем на «Дружбе»
И все — одна семья!
И это не просто слова. Когда корабль был в море, пришла радиограмма. У связиста лейтенанта Проценко родился сын. Нину у роддома встретили с цветами жены офицеров «Дружного».
И все-таки как бы ни были крепки традиции, их надо развивать. И уж во всяком случае поддерживать. (Это относится не только к флоту…) Мне показалось, что командир «Дружного» делает все от него зависящее, чтобы корабль полностью оправдывал свое название.
— Стояли мы недавно в ремонте. Время у портовиков горячее, осень, и обратились они ко мне за помощью: помогите разгрузить суда. Ну что ж, говорю, «добро», в нерабочее время поможем. А сам обратился к морякам: давайте истратим все заработанные деньги на приобретение книг для библиотеки и на музыкальные инструменты. И никто не возразил. Вы бы видели, как они работали! Меня потом портовики благодарностями засыпали!
Ступин отхлебнул темно-коричневый чай, приоткрыл иллюминатор. В тишину каюты ворвались перекличка буксиров, лязг выбираемой якорь-цепи… Было уже поздно, но гавань не засыпала.
— Моряки замечательные парни, только надо к каждому свой ключик подыскать. Мне помогает, что я до флота три года работал: и грузчиком был, и токарем, и слесарил… Ведь подчиненные мои в основном рабочий класс…
В день моего отъезда «Дружный» заступил на боевое дежурство. Сыграли большой сбор, и на юте старпом капитан-лейтенант Лелюк зачитал приказ командира соединения: «Кораблю заступить на защиту морских и воздушных рубежей нашей Родины».
А потом синее полотно штилевой воды вздрогнуло от колоколов громкого боя, и динамики разнесли по отсекам привычные слова: «Учебная боевая тревога!»
Как будто бы ветер рванул по корабельным коридорам! В БИП — боевой информационный пост — летели доклады:
— Боевая часть один по местам боевой тревоги!
— Боевая часть два…
— Боевая часть пять…
Под кормовой башней кипела работа. Широколицый рыжеволосый моряк Толя Каныш принимал из погреба снаряды, сбивал их с помощью обоймы по два и направлял на элеватор подачи, к орудиям. С секундной точностью, сверкая латунными боками, снаряды шли по лотку. На лбу Каныша копились капли пота, он их не вытирал… Хорошо работали моряки сторожевого корабля. Дружно!
В ЭПИЦЕНТРЕ
Уже второй день я гостил у моряков-пограничников. Весеннее солнце заметно припекало, и вахтенный у трапа нет-нет да и поглядывал мечтательно на легкие, с голубоватой бахромою по краям облака, которые ветер от зюйда нес над заливом. Пограничный сторожевой корабль, обтянув сухожилия швартовов, казалось, рвался в синий, пахнущий йодом и водорослями простор. Но это предстояло сделать вечером. А пока те, кто населял его тесные кубрики и каюты (просторных я что-то нигде не встречал), жили жизнью, определяемой четким и всеобъемлющим словом: р а с п о р я д о к.
В машине шли учения по борьбе за живучесть, комендоры то и дело задирали стволы орудий в бесконечно-голубой зенит, а на юте кок и рабочий по камбузу, сидя на разножках, деловито строгали острыми, как бритва, ножами темно-коричневые картофелины…
Рядом с низкорослым сторожевиком, нависая над ним широкими, округлыми бортами, стоял океанский буксир. «Ян Берзинь» — прочитал я выведенные славянской вязью слова.
Буксир пришел на рассвете и теперь отдыхал, прислонясь к теплому бетонному причалу. А я сразу вспомнил все, что говорил мне вчера командир соединения. Говорил с неостывшим чувством признательности и в то же время веселого удивления. За каждым его словом сквозило недосказанное: «Это ведь надо же!»
И вот я на корабле. Говорю с людьми, пытаюсь записать не очень-то связные, отрывочные рассказы, понять, разобраться…
В вахтенном журнале все записано с точностью до минуты. Но чтобы посмотреть записи, надо подняться наверх, на мостик. А здесь, в каюте, так успокаивающе жужжит вентилятор, поднимается парок от стакана с густым, темно-красным чаем…
— Впрочем… — Замполит Филимонов нагибается к столу. Под стеклом список с датами после каждой фамилии. — Это случилось, когда у штурмана был день рождения! Та-ак, вот он: Барышев Сергей Константинович, восемнадцатое января.
…Циклон образовался над Исландией. Гигантские спирали воздушных потоков, с высоты которых острова казались черной сыпью на груди океана, скрутились в неимоверной величины лассо, перелетели через Скандинавию и обрушились на Балтику.
И все же возникновение циклона не прошло незамеченным. Еще раньше Гидрометцентр сообщил: «Циклон является очень глубоким и интенсивным. Давление в его центре менее семисот двадцати миллиметров. Сильные штормовые ветры, до двадцати пяти — тридцати метров в секунду, ожидаются на побережье Литвы и Латвии».
Судовые телетайпы, захлебываясь от нетерпения, отбивали одни и те же слова: «Следовать в порт! Следовать в порт!» И, соревнуясь в скорости, белоснежные пассажирские суда и рябые от побитой краски траулеры спешили за спасительные ограды волноломов. Тесная от корабельных гудков и огней Балтика стремительно пустела…
И только один-единственный корабль, пограничник «Ян Берзинь», оставался на месте. Штормовое предупреждение застало его как раз посредине Балтийского моря. Возвращаться в порт он уже не мог. Не успевал.
— Пограничникам поручена охрана не только морских границ, но и живых ресурсов в морских районах, прилегающих к побережью СССР.
Филимонов не объяснял — формулировал. Видно было, что ему не раз приходилось объяснять «молодым», для чего морской буксир переоборудован в пограничный корабль. «Ян Берзинь» обладал великолепными мореходными качествами и мог плавать практически в любую погоду. Кроме, разумеется, урагана, плаванье в который никакими тактико-техническими данными не предусмотрено…
— В отношении рыболовства Балтика поделена на две равные части. На севере — шведы, на юге — мы.
В наших водах имеют право производить лов иностранцы, получившие соответствующие лицензии. Кроме того, мы контролируем и соблюдение установленных правил лова.
— Это каких же? — поинтересовался я.
— Их много. — Высокий, костистый капитан-лейтенант снисходительно улыбнулся. — Ну, к примеру, берем пробу из улова и смотрим, а сколько в этой пробе маломерных рыб, не расхищается ли молодь… Для этой же цели проверяем размер ячей в снастях, длину выловленных рыб. Ну и так далее.
Словом, мы уже шли в базу, когда поступило донесение, что на границе наших и шведских вод ведут лов неизвестные суда. Пришлось возвращаться. Никого мы не обнаружили, и тут — штормовое предупреждение! Подсчитали. Получилось, что пока мы до базы дотопаем, там такое будет, что к причалу не подойдешь, на камни выбросит! Тут по крайней мере ни камней, ни отмелей, посредине Балтийского моря находимся!
…На «Яне Берзине» спешно крепили все, что только могло сдвинуться с места: шлюпки в белых клювах шлюпбалок, лебедки, обтягивали леерные стойки и антенны. Задраивали по-штормовому люки, двери, переборки.
Ветер крепчал. Черные, стремительно разбухающие тучи закрыли небо, неожиданно быстро стемнело. В ходовой рубке командир корабля капитан 2 ранга Холонай принимал доклады от командиров боевых частей и служб. Уже заметно покачивало.
— Штурман! Курс на волну!
— Есть!
Штурман спешил. По пеленгам радиомаяков уточнил место корабля. Потом такой возможности могло не быть…
А вот капитан 2 ранга ровными шагами мерил рубку, всем своим видом показывая, что ничего особенного не происходит. Только недавно он перевелся с Тихого океана, где за долгие годы службы пришлось повидать всякое: и тайфуны задевали своим черным крылом, и не то что палуба — земля ходуном ходила под ногами… Да разве на Балтике что-либо подобное возможно?
Но если Аркадий Петрович был спокоен, потому что знал, что такое настоящий шторм, то большая часть экипажа была спокойна по той простой причине, что никакого шторма вообще в глаза не видела.
Перед Новым годом «старички», отслужив, разъехались по домам. В машинном отделении, на мостике, в радиорубке — всюду можно было встретить моряков, короткий, еще не успевший отрасти «ежик» которых безошибочно выдавал первогодков…
«Как настроение?», «Как состояние материальной части?» — запросы с базы следовали один за другим. «Нормально», — докладывал командир.
А шторм усиливался. Ветер уже не свистел. Он ревел оглушительно и грозно. В голубом прожекторном луче были видны только белые клочья пены, летящие навстречу. Валы один за другим накатывались на «Берзинь». Иногда их неотвратимый бег совпадал с движением корабля, и тогда он то начинал подъем по черной шипящей горе, то устремлялся вниз, и чудовищная кувалда с размаху била по корпусу, по надстройке. И все-таки эти удары переносить было легче, чем бесконечное вверх-вниз, вверх-вниз.
