Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Все пули мимо

ModernLib.Net / Научная фантастика / Забирко Виталий / Все пули мимо - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Забирко Виталий
Жанр: Научная фантастика

 

 


Забирко Виталий
Все пули мимо

      Виталий Забирко
      Все пули мимо
      "Вот вы всегда мудро очень, мне и не понять..."
      В. Шишков "Угрюм-река"
      Ч а с т ь п е р в а я
      РЭКЕТИР
      Запах копчёных окороков разъедал ноздри, вызывая голодные спазмы в желудке, но мимо мясных рядов Пупсик проплёлся, не поднимая глаз. Вчера он попытался стащить с прилавка кусок сала самым тривиальным образом и заработал такую оплеуху, что метров пять катился по асфальту, от чего до сих пор ныли рёбра. Куда с его силёнками и сноровкой заниматься обычным воровством - и в лучшие времена он не отличался особым здоровьем, а уж сейчас... После мясных рядов потянулись овощные, заваленные плодами ушедшего лета: баклажанами, картофелем, капустой, репчатым луком, морковью, поздними грушами, яблоками, заморскими бананами, апельсинами, ананасами. В принципе, в толпе покупателей, запрудившей проходы рынка, с его-то ростом метр с кепкой (над прилавком выглядывал разве что помпон шапочки) незаметно стащить небольшое яблоко было делом не особо хитрым, но отнюдь не с гарантированным успехом. Шансы на удачу либо затрещину были приблизительно равны, и Пупсик рисковать не стал. Да и не наешься яблоком. А вот то, что он собирался сделать, стопроцентно принесёт ему сытость на сегодняшний вечер. Хотя расплата будет пострашнее десятка оплеух. Но оплеухи-то да затрещины он получал задаром...
      Почти весь день Пупсик простоял в подземном переходе, тоненьким голоском прося: "Дайте сироте копеечку или хлебца..." Но когда к концу дня мелочи набралось на большой горячий хот-дог, который прямо на глазах сооружали совсем недалеко отсюда, в киоске у автобусной остановки, и Пупсик уже предвкушал, как купит этот хот-дог и будет уплетать за обе щёки, именно тогда словно из-под земли перед ним возник Верзила.
      - Ну чо, Пупс, много наколядовал? - ухмыляясь, спросил он.
      - Не надо... Не забирай... - придушенно взмолился Пупсик. - Я два дня не ел...
      - Молодец, что диету соблюдаешь, - осклабился щербатым ртом Верзила. - Как говорят новые русские, лечебное голодание полезно для здоровья. Глядишь, и ты у нас через недельку красавцем станешь.
      Он выгреб из карманов Пупсика мелочь, пересчитал и скривился.
      - Даже на банку пива не хватит... Смотри у меня завтра!
      Верзила лениво отвесил Пупсику нескупой подзатыльник и ушёл.
      А Пупсик поплёлся на рынок.
      Стылое солнце конца бабьего лета вытравило сочные краски осени почти до полной бесцветности, и от этого окружающее казалось блеклым, недопроявленным снимком, от которого рябило в глазах. Поэтому торговку пирожками Пупсик вначале услышал и лишь затем увидел.
      Торговка стояла у одного из выходов с рынка между рядами и выкрикивала:
      - А кому пи-ирожки горячие?! С картошкой, капустой, горохом!
      Голос у неё был настолько высоким, что закладывало уши.
      Пупсик вытер рукавом старенького замызганного пальтишка слезящиеся от яркого солнца глаза и осмотрелся. Покупатели неторопливо ходили между рядами, приценивались, торговались, чтобы купить подешевле, и ни на него, ни на торговку пирожками не обращали внимания. Разве что некоторое опасение вызывал парень со стрижкой "я из зоны" - то есть почти под ноль, - стоявший прислонясь к киоску с импортной обувью и со скучающим видом сосущий сигарету. Но по кожаной куртке, новым джинсам и американским армейским ботинкам можно было понять, что ему действительно нет никакого дела до Пупсика. Рэкетир "пас" свою территорию, и в сферу его интересов торговка пирожками явно не входила. Да и Пупсик был настолько голоден, настолько он устал, что решил рискнуть, хотя раньше в присутствии праздношатающихся никогда подобного не делал.
      Он подошёл к лотку, стал в метре от него и попытался поймать глазами взгляд торговки. Но она даже не заметила его, блуждая взглядом по лицам покупателей гораздо выше головы Пупсика.
      - А ко-ому пи-иро-ожки?!.. - заходилась торговка колоратурным сопрано.
      Было ей лет сорок. Судя по одежде, ещё не совсем утратившей некоторую элегантность, занималась она своим нехитрым ремеслом не так давно, но оно, тем не менее, уже оставило на её лице неизгладимый отпечаток. Печать злости на свою страну; злости, которую она теперь выливала на всех окружающих. Вероятно, до этого она служила в каком-либо государственном учреждении на непыльной должности в тепле и с зарплатой, а теперь была вынуждена торговать на улице, и в дождь, и в слякоть, и в жару, и в мороз.
      Главным для Пупсика было вовремя поймать её взгляд, опередить торговку на какие-то доли секунды, чтобы не дать воли разъяриться на попрошайку. В противном случае - пиши пропало.
      В конце концов торговка что-то почувствовала, забегала глазами по толпе в поисках того, что вызвало у неё неясную тревогу, затем опустила глаза.
      - А кому пи-и...
      Её зазывный крик оборвался, лицо посуровело, казалось, ещё чуть-чуть, и она взорвётся бранью на оборвыша, даже не рискнувшего попросить, а лишь посмотревшего на её товар умоляющим взглядом. Но вместо этого наполненные воздухом лёгкие издали сдавленный выдох, а сама торговка вдруг как-то осела, стушевалась и стала похожа на проколотую надувную куклу. Её глаза намертво попали в ловчую сеть взгляда Пупсика.
      - Бедненький, ты кушать хочешь? - спросила она потусторонним голосом, не отрывая остановившихся глаз от Пупсика. - Пирожочек будешь? С картошечкой?
      "И с капустой", - сказал взглядом Пупсик.
      - ...И с капусточкой, - предложила торговка. - Сейчас я тебе пару пирожочков, горяченьких...
      Её руки зашебаршили в корзинке как бы независимо от застывшего тела.
      "По два пирожка", - молча скомандовал Пупсик.
      - Да чего уж там, возьми четыре, - предложила торговка, завернула пирожки в обрывок газеты и протянула Пупсику. По-прежнему, кроме рук, всё её тело было неподвижным, а взгляд прикипел к глазам Пупсика, словно он был удавом, а она - кроликом.
      Теперь оставалось самое сложное. Пупсик прижал свёрток к груди и, не отпуская взгляда торговки, стал мелкими, чуть ли не по сантиметру, неторопливыми шажками пятиться от прилавка. Это было очень трудно: удерживать в повиновении торговку, пятиться и одновременно боковым зрением оценивать обстановку вокруг, чтобы какой-нибудь зазевавшийся ротозей не толкнул его. К счастью, всё обошлось. Когда Пупсик отдалился от прилавка метра на два и стал ощущать, что ещё немного - и сил удерживать сознание торговки уже не хватит, между ними наконец прошёл покупатель. Казалось, крепчайшая нить, связавшая воедино Пупсика и торговку, с треском лопнула, и Пупсик, едва удержавшись на ногах, чтобы не упасть навзничь, резко повернулся к прилавку спиной и, скукожившись, прижимая к груди свёрток с пирожками, застыл.
      Торговка очнулась от наваждения, непонимающе оглянулась по сторонам и попыталась возобновить свой речитатив:
      - А ко-ому...
      Получилось неожиданно хрипло, словно она сорвала голос.
      - Господи, да что это со мной? - пробормотала торговка и прокашлялась. Но работать было нужно, и она, чуть сбавив обертоны, как-то неуверенно затянула всё-таки своё, теперь уж извечное для неё до конца жизни:
      - А-ко-му-пи-ро-жки...
      Пупсика толкнули, и он чуть не выронил свёрток. В голове шумело, все мысли куда-то исчезли, в сердце зияла глухая и холодная пустота. Ничего не хотелось, даже жить. Такой способ пропитания отнимал у Пупсика столько душевных сил, что он пользовался им лишь в исключительных случаях. Причём это было ещё не всё. Худшее предстояло пережить ночью.
      Его снова толкнули, и тогда Пупсик почти рефлекторно поплёлся к выходу с рынка. Многоголосый шум превратился в голове в досужий гам, роем рассерженных ос заполонивший черепную коробку, и поэтому, когда он вышел с территории рынка в сквер, тишина подействовала на него наподобие освежающего ветерка в знойный полдень. Нет, в голове по-прежнему зияла пугающая пустота, но отсутствие постороннего раздражающего шума принесло некоторое облегчение. Как всегда после подобного есть уже не хотелось, но Пупсик машинально стал жевать пирожки, давясь и насильно заталкивая их в рот. Пройди ещё полчаса, и он бы с отвращением выбросил пирожки. Но что тогда с ним будет утром...
      Почти не видя ничего вокруг, он прошёл мимо пивного ларька и, естественно, не заметил стоящего за стойкой Верзилу, лениво цедившего из кружки пиво. К счастью, Верзила стоял спиной к Пупсику, иначе бы точно отобрал у него пирожки. И Пупсик бы отдал. Не сопротивляясь и не протестуя - настолько ему сейчас было всё равно, настолько он был душевно опустошён.
      Доев и, может быть, поэтому почувствовав себя немного лучше (иногда такое случалось: регресс не всегда наступал монотонным единым фронтом, бывало и как сейчас - волнами), он неприкаянно огляделся. Ноги сами вынесли Пупсика неподалёку от его "дома". Сумерки только-только собирались опускаться на город, и идти "домой" было рано, так как на самом деле его "квартирой" являлся маленький подвальчик пятиэтажки, дверь которого была накрепко заперта на засов с огромным висячим замком. Заперта для всех, кроме него, поскольку Пупсик проникал сквозь неё лишь ему одному доступным способом, почему и пробирался туда только затемно, чтобы никто его не видел. Но сегодня он не мог дожидаться темноты. Не пройдёт и часа, как головная боль скрутит его до беспамятства, и тогда он упадёт прямо посреди улицы и будет биться в конвульсиях до самого утра.
      Минут десять Пупсик всё же постоял в подворотне и лишь когда убедился, что дворик абсолютно пуст, шмыгнул в "свой" подъезд. Дверь в каморку располагалась под лестницей, и была она маленькой - скорее люк, а не дверь, - железной и настолько проржавевшей, что казалась намертво приваренной к металлическому уголку косяка. Тихонько поскуливая от начавшейся головной боли, Пупсик прижался к двери всем телом и, закрыв глаза, попытался настроиться. Некоторое время он думал, что из-за головной боли у него ничего не получится, но затем дверь поддалась, и он чуть ли не кубарем скатился по ступенькам на дно каморки.
      Здесь было темно, но тепло и сухо. Тепло потому, что тут находился распределительный вентиль центрального отопления дома, ну а сухость приходилось обеспечивать самому, чтобы сюда даже невзначай не заглянул слесарь жэка.
      "Вот я и дома", - подумал он, но эта мысль не принесла ожидаемого облегчения. Он разыскал в углу банку, набрал из вентиля тёплой воды и залпом выпил, даже не почувствовав противного привкуса химикатов, добавляемых в систему отопления для смягчения воды. Затем, уже практически теряя сознание, он на четвереньках пробрался под стенку, где был разослан гофрированный картон - более-менее чистые листы от подобранных на мусорной куче ящиков из-под импортных фруктов, - свернулся калачиком, подтянув колени к подбородку и охватив их руками, и лишь только тогда позволил себе отключиться. Отключиться от переживаний и треволнений сегодняшнего дня, от своей такой скотской жизни, от этого жестокого, чуждого и непонятного ему мира. Но как ему ни было плохо, краешек гаснущего сознания напоследок пожелал всем жильцам не слышать его стонов...
      Забытьё навалилось на Пупсика ледяным бездонным космосом, наполненным беззвучными сполохами, терзавшими мозг острыми иглами. Дикая боль заставляла тело биться в конвульсиях, и если бы не оцепенение в руках, мёртвым захватом сковавших колени, Пупсик катался бы по полу каморки, завязываясь в беспамятстве в узлы и хрипя сквозь пузырящуюся изо рта пену. Постепенно ледяная пустота начала отпускать, боль от сполохов уменьшилась, и тогда из окружавшего беспредельного мрака призрачными тенями пришли видения. И это было ещё хуже. Боль сменилась ужасом, глубина которого могла сравниться лишь с глубиной космоса. И именно из этой глубины появились гигантские бесконечные щупальца, которые, вырастая в размерах, устремились к Пупсику, слепо ощущая его присутствие. Они схватили Пупсика, спеленали жёсткой удавкой и потащили туда, где, по идее, находилась глотка Бездны. Вначале он медленно двигался вдоль плотного ряда щупальцев, но движение всё убыстрялось, и вот Пупсик уже не просто падал в бесконечность - летел в чёрное пятно её зева с головокружительной скоростью, но оно, тем не менее, не приближалось ни на йоту. Ужас достиг небывалых размеров, всё естество звенело, как перетянутая струна, готовая вот-вот лопнуть... И действительно, в момент наивысшего напряжения словно что-то разорвалось в голове, вспышка в мгновение ока испепелила ледяную бесконечность и её ужас, оставив вместо них глухую пустоту, затянутую спокойным светящимся туманом. Но это принесло только видимость облегчения, так как на самом деле ужас не рассеялся в прах, а разлетелся острыми осколками, которые угнездились в уголках сознания.
      И тогда из тумана стала возникать череда лиц, когда-либо встречавшихся на жизненном пути Пупсика. Был здесь и пожарный, вытащивший его из горящего дома, был и лечащий врач Иван Максимович, относившийся к нему с поистине отеческой заботой, был и санитар, подаривший на прощание пальто, и торговка пирожками, и Верзила, и даже мельком виденный рэкетир с причёской "я из зоны". Вышедшие из тумана, они и сами были туманом полупрозрачные, бестелесные, они наплывали на него, искажаясь до неузнаваемости, но взгляды у них у всех были сочувствующие и скорбные. Они что-то говорили, беззвучно разевая рты, а, достигнув Пупсика, беспрепятственно проникали в тело и растворялись там холодной, тревожащей душу моросью. Пупсик понимал, откуда это ощущение тревоги: он знал, кто будет последним в бесконечной веренице видений. Тот, кого он никогда в жизни не встречал, но чьим видением заканчивались все его кошмары. Тот, кто и не был видением, поскольку все туманные призраки, входившие сейчас в тело Пупсика, были на самом деле не туманом, а клочками выдыхаемого им пара. Тот, чьего появления Пупсик ждал как избавления, и боялся как наваждения.
      И вот он наконец появился, возник из ничего, из тумана, который сам и порождал, из тьмы и света, из которых и состоял и которые были им - и звёзды блистали в его чешуе, потому что чешуя его и была звёздами. Двуглавый дракон с добрыми глазами, наводившими ужас. Головы попеременно выдыхали огонь, а глаза неотрывно смотрели на Пупсика, но, казалось, не видели. "Где ты? Где ты?!" - позвала одна голова, выдыхая огонь, пока другая голова втягивала воздух. "Не молчи, отзовись!" - подхватила зов вторая голова, и огонь из её пасти опалил сознание.
      Пупсик стиснул зубы, замотал головой, застонал... И очнулся.
      Вокруг было темно, и вначале Пупсику показалось, что он очнулся в родной больничной палате после очередного приступа. Сейчас откроется дверь, Иван Максимович зажжёт свет и, ласково приговаривая, даст горькую микстуру, от которой станет легко и покойно. Но свет не загорелся, на душе было муторно и мерзко, в воздухе пахло горелым. Пупсик заворочался и только тогда понял, что спал одетый и лежал не на больничной койке, а на гофрированном картоне. Он тихонько, по-детски, захныкал и сел. Некому его было пожалеть...
      Внутренний хронометр подсказал, что уже половина седьмого утра и ему пора покидать "квартиру", пока жильцы не заторопились по лестничным маршам на работу. Вообще отсюда Пупсик обычно уходил затемно - спал он мало, четырёх-пяти часов в сутки вполне хватало, - и только приступы могли его задержать. Он прислушался. Ничьих шагов в подъезде не было слышно. Тогда Пупсик пошарил рукой по стене над головой, нащупал лампочку и довернул её в патроне.
      Тусклый свет двадцатипятиваттки осветил убогую конуру, в которой взрослый человек среднего роста мог бы разместиться разве что в три погибели. Пупсик стащил с головы шапку, затем осторожно провёл рукой по обмотанной стекловатой трубе, нашёл спрятанный осколок зеркала и заглянул в него. Досталось ему этой ночью крепко. Обычно по-детски розовое личико стало серым, то здесь, то там его покрывали белесые пятна шелушащейся кожи, волосы, слипшиеся от пота, висели сосульками, а из щелей опухших век смотрели больные, затянутые мутной поволокой глаза. Тихонько поскуливая, Пупсик на четвереньках пробрался к банке, налил в неё воды, окунул чистенькую тряпку, висевшую на одной из труб, и стал обмывать лицо.
      Нехитрая процедура освежила сознание, и когда он снова посмотрелся в зеркало, то увидел своё почти обычное лицо: сморщенную мордочку уродца с нависающим над надбровными дугами выпуклым лбом, карикатурно вздёрнутым носиком, непропорционально маленьким ртом и пухлыми щеками, расцвеченными алеющими пятнами молодой кожи, отмытой от шелушащихся струпьев.
      Пупсик выстирал тряпицу, выжал и снова повесил её на трубу. Затем перелил грязную воду из банки в пластиковую бутылку, засунул её в карман, чтобы потом вылить где-то на улице, и встал. Ноги были ватными, идти никуда не хотелось. Хотелось снова лечь и спать, спать... Спать, пусть даже последним сном.
      Пересилив себя, он осмотрелся вокруг, поверяя, насколько хорошо привёл в порядок "квартиру" перед уходом. И лишь тогда заметил на картоне чёрную обугленную полосу. Вот откуда запах гари, понял он. Кажется, дракон стал подбираться к нему всерьёз.
      Странно, но эта мысль не расшевелила заторможенное сознание. Он только проверил, не тлеет ли где картон, и, убедившись, что нет, вывернул лампочку из патрона, абсолютно не ощутив, насколько она раскалилась. Затем снова прислушался, нет ли кого в подъезде, протиснулся сквозь дверцу и вышел на улицу.
      1
      Все держат меня за лоха. Плевать. Пусть их. Как в известном анекдоте: "Сидит на берегу обезьяна, удочку в воду забросила, рыбу ловит. Плывёт крокодил. "Слушай, обезьяна, на какую наживку ловишь?" "Гони пятёрку, скажу". Ну, дал ей крокодил пятёрку. "А на банан!" "Тьфу, дура, кто ж на банан клюнет?" "Дура, не дура, - отвечает обезьяна, - а четвертак в день имею!"
      Вот так и я. Лох-лохом, а свой "четвертак" не упущу. И Харя о нём не знает. Харя - это мой "бригадире". По кличке понятно, что мордоворот ещё тот. А у меня клички нет. Пескарь - фамилия такая. Потому и кличка "лох" не пристала, а то бы не отодрать.
      "Работа" у меня непыльная - ходи по рынку да порядок наводи. Наш порядок. Омоновцы вон тоже ходят, но они свой порядок блюдут, чтобы никто друг другу морды не чистил. А наш интерес - чтобы никто посторонний в кормушку носа не сунул. Платят нам за охрану "челноки". Скрипят зубами, глаза отводят, но платят. Знают, придёт другой "крутяк", будут платить больше.
      "Налог" мне вообще-то собирать не доверяют, говорят, хлипок больно, да и мордой не вышел - никакого уважения у "челноков" не вызываю. Ну и ладно. Я своё другим беру. Примелькался среди "челноков", поняли они, кто я, ну и, естественно, где пачку сигарет задарма, где бутылку, где джинсы за полцены. А намедни американские армейские шузы за чирик оторвал. Торгаш аж побелел весь, когда я ему десятку на прилавок бросил. Но ботиночки мне протянул, разве что "спасибо за покупку" не сказал. Так что живу, не тужу. Всё есть. Правда, "колёса" купил себе подержанные. "Вольву" у Хари. Ещё и должен для виду остался, а то заподозрит, что я свой интерес в кормушке имею.
      Ну, в общем, хожу я вразвалочку по рынку, с омоновцами чуть ли не раскланиваюсь (есть у меня мыслишка, что Бонза их тоже подкармливает), да так это аккуратненько по сторонам глазами постреливаю. Харя уже неделю твердит, что на нас накатывают. Бонза хоть и был первым секретарём в нашем районе, почему под себя здесь всё в своё время и прибрал, но, как понимаю, в горкоме покруче его мужики сидели и куски себе послаще, чем он, хапнули. Теперь уже и на его кусок зарятся. Но, думаю, дело до разборки не дойдёт. Отмажется Бонза либо, как сейчас говорят, вольётся в структуру. Как мы в своё время, когда "работали" на рынке "в напёрсток" с Харей. Кстати, я тогда подставным лохом был, откуда и поехало обо мне такое мнение. Подходил вроде невзначай к игрокам, деньги крутые швырял и сказочно выигрывал. Впечатление на толпу то ещё производил. А когда наш промысел захирел, и мы попытались полегоньку доить "челноков", вот тут-то Бонза нас под себя и подмял. Правда, морды вначале начистил, но затем и пригрел. Думаю, и с ним так будет. Ящик-то полированный кому примерять охота? Я газетки хоть изредка почитываю, но разумею, что передел собственности и сфер влияния закончился. Таперича ждёт нас слияние капитала да интеграция. Как в Европе. Только в Европе это всех касается, а туточки токи нас.
      Короче, прошёлся я по рынку, поглядел. Взял у бабки с прилавка пачку "кэмэла" - старая перечница расцвела кислой улыбкой, что осот, - отошёл, закурил. И только я как следует затянулся второй затяжкой (первую никогда в лёгкие не пускаю - говорят, газ зажигалочный оченно вреден), как меня кто-то аккуратненько так под локоток берёт.
      Резких движений не делаю - знаю, чревато, да и не с моей реакцией - и медленно поворачиваю голову. Вижу, стоит передо мной амбал, раза в два шире и на голову выше меня, и ухмыляется. Хорошо, я его сразу признал, а то и обделаться можно. Зовут как, правда, не знаю, но из громил Бонзы, чьих рук дело - крутые разборки. От сердца отлегло, а в штанах, чувствую, мокро. Ну и шуточки у него... Точно так же начиналось, когда Бонза нас под себя подминал.
      - Ну? - спрашиваю я.
      - Не ну, а здравствуй, - спокойно говорит он, а глаза у него такие равнодушные, будто разговаривает с пустым местом. - Отгул у тебя сегодня, продолжает он. - Так что топай, а я подежурю.
      - Это ещё в честь чего? - осторожненько на всякий случай возмущаюсь я. - Ты надо мной не семёрка, чтобы здесь командовать.
      Что-то в зрачках у него мигнуло, словно он наконец заметил меня.
      - Канай отсюда, рыба сорная, - тихо так, ласково говорит он сквозь зубы. - Ты нам сейчас только обузой будешь.
      "Рыба сорная" - это он так над моей фамилией пошутил. Ещё по-божески. Бывало, мальком селёдочным, хамсой, а то и сельдявкой обзывали.
      - Не, - говорю, - у тебя своё начальство, у меня своё. Мы так не договаривались.
      И достаю сотовый телефон. Но он меня и не слышит и не видит. Разворачивается и неторопливо так это, по-хозяйски, идёт между рядами. Что линкор в неспокойном море, оставляя за собой широкую, пустую полосу.
      Я набираю номер Хари.
      - Да? - слышу его голос.
      - Это Пескарь, - говорю в трубку.
      - И что тебе?
      - Да тут мне сменщик пришёл...
      - Ну так и что?
      - А мне что делать?
      - А он тебе что сказал?
      - Чтобы я линял отсюда. Но я ведь, сам понимаешь, без твоего разрешения не могу... - мямлю я, бросая ему наживку. Как банан.
      - А-а! - голос Хари теплеет. Выше семёрки у Бонзы он не котируется, поэтому подобное обращение ему что бальзам. - Разрешаю, - милостиво снисходит он.
      - А завтра?
      - Что - завтра?
      - Завтра сюда выходить?
      Несколько секунд Харя молчит, видно, и сам не знает.
      - Завтра я тебе позвоню, - тусклым голосом бурчит он и отключается.
      Вот, значит, как, думаю, а сам побыстрее делаю ноги с рынка, на ходу пряча в карман мобильник. По всем раскладкам выходит, что Бонзу условия слияния не устроили. Придётся кое-кому сегодня полированные сюртуки примерять... Хотя на рынке с виду вроде всё спокойно. Знаю я это спокойствие. Вон - ни одного омоновца, что ветром сдуло. Народная примета: нет ОМОНа, значит, жди автоматных очередей и пяток трупов.
      Ну, в общем, с рынка я смотался, а дальше пошёл не спеша. Даже если там именно сейчас начнётся разборка, возвращаться я туда не собирался. У каждого своя работа.
      Направляюсь я, значит, к стоянке, где оставил свою "вольву", и спускаюсь в подземный переход. Вот уж где отбросов постперестроечных! Бомжи, калеки, беспризорники, и все - с протянутой рукой. Попробовал бы кто-нибудь из них на "диком" Западе так постоять - мигом бы в кутузку замели. А у нас нет. Их же там ещё кормить надо! Месяца три назад, слышал, повыписывали всех пациентов из сумасшедшего дома по той же причине. Наверняка кто-либо из них здесь сейчас промышляет. Хорошо если тихий, а не буйный...
      Тут я его и увидел. Горбатенького пацана в куцем пальтишке со сморщенным, как печёное яблоко, личиком. А может, и не пацана, а карлика. Хотя у карликов, насколько знаю, головы большие, а у этого уродца пацанячья. Вчера он меня поразил. Стоял я, значит, на рынке, курил, и тут увидел, как он торговку пирожками потрошил. Что твой Кашпировский. Экстрасенс. Уставился он на торговку, а она перед ним мельтешит, что половой в кабаке перед барином. И то ему предлагает, и сё, и сюсюкает, а сама глаз оторвать от него не может, словно приворожил он её, как в сказке. Цирк, одним словом. Порадовался я тогда за пацана, посмеялся, а уже дома подумал, что неплохо бы его к делу приспособить. Правда, к какому так и не докумекал.
      Но тут гляжу - милостыню просит. И голосок у него жалостный такой, и глазки такие же... Э, нет, думаю, видно, не настолько ты крутой сенс, если вчера своё умение употребил, а сегодня как простой смертный попрошайничаешь. И уже прошёл было мимо, как вижу, подходит к мальцу Верзила и начинает у него карманы выворачивать. Этого Верзилу знает, наверное, весь район. Гнусный тип, и гнусным делом занимается. Нищих обирает.
      Я приостановился, достал сигареты и, делая вид, что прикуриваю, стал наблюдать.
      Малец мой и не думает сопротивляться. Поскуливает так это беспомощно, что щенок:
      - Не надо... Ты ведь у меня вчера всё забрал...
      Но Верзиле такое нытьё только нравится.
      - Ну и что? - ухмыляется. - Я и завтра к тебе приду.
      Похоже, мальца это "завтра" приводит в чувство.
      - Помру ведь... - тоненько хнычет он, но вижу, глаза его из жалостных вдруг становятся пустыми и холодными, как вчера на рынке.
      - А плевать мне! - регочет Верзила. - Вас, нищету да убогость, надо уничтожать как социальную заразу.
      И тут малец преображается.
      - Не придёшь! - фальцетом выкрикивает он и впивается в Верзилу страшным взглядом. Его глаза вдруг становятся круглыми, огромными, и мне даже чудится, что из них молнии метнулись.
      Ну, сейчас будет комедия, думаю, вспоминая вчерашний инцидент с торговкой пирожками. На коленях, Верзила, ползать будешь перед мальцом и, умильно сюсюкая, деньги совать! В предвкушении представления я уже открыто наблюдаю за ними.
      Но ничего подобного вчерашнему не происходит. Не действует на Верзилу магия мальца.
      - Чего?! - угрожающе цедит он и заносит руку для оплеухи.
      Вот тут-то всё и случается. Я вначале и не понял что, да и Верзила, похоже, тоже. Рукав его куртки на занесённой руке вдруг распадается на составные части и падает на землю. Верзила вздрагивает как от наваждения, и тогда вся одежда начинает осыпаться с него лохмотьями. Такое впечатление, будто в ней вдруг исчезли все шовные нитки.
      - Это... как?!.. - недоумённо вопрошает в пустоту Верзила, стоя голышом посреди подземного перехода.
      Я прыскаю, и мой смех, как по команде, подхватывает вся нищета.
      Верзила ошарашено оглядывается - ему уже не до мальца, - хватает большой кусок куртки и, прикрывая им срам, пытается бежать. Однако оказывается, что и ботинки разлезлись по швам, и он, сделав несколько шагов босиком, возвращается. Увидев, что осталось от ботинок, матерится - что вызывает в переходе взрыв прямо-таки гомерического хохота - и теперь уже во все лопатки улепётывает.
      Отсмеявшись, я посмотрел на мальца. Улыбку с меня словно ветром сдуло. Стоит он бледный, скукоженный, в глазах тоска смертная, трясётся, что в лихорадке, а по личику сморщенному крупные капли пота катятся.
      - Что с тобой? - спрашиваю.
      - П-плохо м-мне... - шепчет он, выбивая зубами дробь. - Ой, п-пло-охо...
      И уж не знаю, что со мной сделалось. Может, мысли вчерашние, что надо бы его к какому делу пристроить, а может, просто жалость, которую я из себя вроде давным-давно калёным железом выжег, проснулась. Но, скорее всего, первое - не замечал я что-то за собой приступов благотворительности.
      - Идём со мной, - говорю ему, не церемонясь, хватаю за руку и тащу за собой. А он и не сопротивляется.
      Сторож на стоянке сделал квадратные глаза, когда я мальца в свою "вольву" запихивал, но ничего не сказал. Попробовал бы вякнуть - мигом бы зубы на асфальте веером выложил. Хоть я с виду и хилый, но с шавками у меня разговор короткий. Знаю, что у него на уме. Мол, с мальцами балуюсь. Но я в этом деле лесбиян. Мне всё больше бабы нравятся.
      Притащил я мальца домой, а он уж совсем доходит. Глаза закатывает и на пол, что мешок с дерьмом, шлёпнуться норовит. Точнее, до мешка не дотягивает, так, полмешка. Посадил его в кресло, а он на подлокотник заваливается и ноги под себя подтягивает. Явно в отключку уйти собирается. А что ежели загнётся?
      И тут на меня словно озарение нашло, либо же он телепатически подсказал, экстрасенс хренов, что с ним. Как я уразумел, много он энергии отдаёт на свои штучки-дрючки, а это потом и аукается. Отоспаться ему нужно да что-нибудь успокаивающее принять.
      Стал я его раздевать. Батюшки-светы! Однако природа над ним и подшутила. Горб ещё ладно, да ручки-ножки кривые, а вот то, что на месте мужского достоинства торчит, вообще не понять. Всё тело коростой белой покрыто, а задница как у мартышки - сплошной красный мозоль. Хорошо, хоть насекомых на нём не заметил. Нет, в таком виде я его у себя спать класть не буду, хотя тем же шестым чувством понимаю, что короста эта не заразная, а на нервной почве.
      Потащил я его в ванную и отмыл хорошенько. А он, что тюфяк, только глазками обалдело лупает. Вытер я его насухо, гляжу, и на человека стал более-менее похож. Хотя, что с него взять - урод и есть урод.
      Постелил ему на диване, уложил. Тут он ножки под себя подтянул, ручками кривенькими их охватил, и такая странная поза получилась, будто его ручки и ножки именно для такой цели и приспособлены. А затем малец отключился и застонал во сне. Тоненько так, жалобно.
      Потрогал я его и обомлел. Мышцы у него закаменели все, просто монолит какой-то, а сам настолько горячий, каким человек и быть не может. Разве что у каннибалов на вертеле.
      Нет, вновь думаю, так он действительно загнётся. А подсказать некому - малец в полной отключке и, естественно, мозги мне своей сенсорикой не пудрит. Что делать? И тут я вспомнил, что со мной на одной лестничной площадке живёт лечила, и потопал к нему.
      Дверь открыла его благоверная, и только я к ней с просьбой, как она обрывает меня на полуслове и начинает тараторить, что, мол, устал муж сегодня, трудный у него день был, да и хирург он, а не терапевт, пять операций в больнице на ногах отстоял, потому отдыхает и помочь ничем не может. И так это бочком-бочком меня за порог вытеснить норовит. Но я стою, как утёс на Волге. Ежели мне что надо, в лепёшку расшибусь, а своего добьюсь.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6