Везде чужой

Остальные ушли. Полученные из чужих голов сведения доставили Таксону Тею смешанное чувство горечи и облегчения. Горечи, что трое его бывших соратников погибли, облегчения, что остальные всё-таки живы. И жив Петруз, а уж он-то не заляжет в берлогу, не утихомирится, а будет продолжать борьбу, пусть и неприемлемыми теперь для Таксона Тея методами. И это последнее вызвало у Таксона Тея чувство боли за этот застуженный холодом разобщённости мир, мир озлоблённых одиночек, живущих сегодняшним днём, только своими идеями; декларирующих, что они борются за новый мир, а на самом деле просто ненавидящих этот, потому и берущих в руки оружие. Как же достичь нового мира они не знают. Как будто стоит только уничтожить всю мразь, и новый мир появится сам собой. Но самое страшное, болью свербевшее душу Таксона Тея, было то, что и он сам не знал, как построить такой мир без насилия.
      На пятый день его вынесли на носилках из лечебницы, перевезли в крытой, чадящей древесной гарью машине на вокзал, и погрузили в тюремный вагон, стоявший в тупике. И только здесь Таксон Тей окончательно пришёл в себя. Восстановление тела закончилось, он ощущал себя разбитым, слабым, но вполне здоровым.
      Вагон вздрогнул и тихо покатил по рельсам. Таксон Тей "увидел", как маневровый паровоз вытащил его из тупика и прицепил к составу столичного поезда. Поднатужившись, Таксон Тей с трудом сел на нарах. Голова закружилась, стало поташнивать. Конвойный, молодой прыщавый парень, сидевший на табурете возле тамбура, с любопытством наблюдал за ним сквозь решётчатые клетки пустых камер. Вероятно, он впервые сопровождал тюремный вагон с одним единственным заключённым.
      - Дайте попить, - попросил Таксон Тей. Голоса своего он не узнал. Еле слышный шёпот, а не голос.
      - Не положено, - неожиданным басом произнёс конвойный. И ухмыльнулся.
      Дверь тамбура распахнулась, и в вагон вошёл статс-лейнант Геннад. Конвойный вскочил. Геннад кивнул ему и направился к камере Таксона Тея.
      - Вечер славный, - проговорил он. - Смотрю, дела у вас идут на поправку.
      Таксон Тей прикрыл глаза.
      - Дайте воды... - просипел он.
      - Хорошо, - кивнул статс-лейнант. - Есть ещё какие-нибудь желания?
      - И поесть...
      - Конвойный! - окликнул Геннад. - Напоить и накормить!
      - Сам с утра не жрамши... - пробасил конвойный.
      Геннад рассвирепел.
      - Начальника караула ко мне! - гаркнул он.
      Конвойного как ветром сдуло. Через мгновение он появился в вагоне в сопровождении бравого срежанта в лихо заломленной фуражке.
      - Господин статс-лейнант, - вытянулся тот в струнку перед Геннадом, осмелюсь доложить, но на заключённого довольствие не выписано.
      Геннад чертыхнулся, и Таксон Тей понял, чьих это рук дело. Новому комиссару бассградской центурии не хотелось отправлять единственного подследственного из группы Петруза в Столицу. Слишком много он знал о связях центурии с преступным миром. Только настоятельные требования Геннада, подкреплённые шифрограммой из Столичного управления, заставили комиссара предоставить тюремный вагон. Но мелочную пакость он устроил.
      - Насколько я знаю, - жёстко проговорил Геннад в глаза срежанту, оформление довольствия заключённых входит в ваши прямые обязанности. И, если вы их не выполнили, извольте накормить заключённого собственным пайком.
      Лицо срежанта вытянулось.
      - Выполняйте приказ, - отрезал Геннад. - Я прослежу.
      Срежант молча вышел в караулку и через минуту вернулся с кружкой воды и миской, в которой стояла открытая банка овощных консервов. Повинуясь взгляду статс-лейнанта, срежант вытряхнул содержимое банки в миску предметы с острыми краями передавать заключённым запрещалось.
      - Лишней ложки нет, - буркнул срежант. - А свою не дам.
      Геннад передал еду Таксону Тею.
      - Ещё просьбы будут? - спросил он.
      - Холодно. Одеться бы...
      Статс-лейнант только глянул на конвойного, и тот метнулся в караулку, откуда принёс серую робу, засаленный ватник и разбитые всмятку ботинки.
      - Ещё что-нибудь? - повторил вопрос Геннад.
      Таксон Тей покачал головой.
      - Тогда до свидания. - Геннад повернулся и через плечо бросил срежанту: - Если что случиться, я в соседнем вагоне.
      И вышел.
      Срежант постоял немного, со злостью глядя, как заключённый поглощает его паёк, затем витиевато выругался и, приказав конвойному забрать после еды кружку и миску, ушёл в караулку.
      Таксон Тей поел и расслабленно прислонился к стене вагона. Сытая осоловелость охватила его, и он не заметил, как поезд тронулся с места. Он "проник" в купе статс-лейнанта, и "увидел", что тот сидит на полке в ногах у свернувшейся в калачик под одеялом дочери и под размеренный стук колёс рассказывает ей сказку. И столько доброты и участия к судьбе девочки было в душе Геннада, что у Таксона Тея, уже не ожидавшего встретить в этом злом мире человеческое сострадание, сжалось сердце. Но затем в сознание вторглись прозаические мысли прыщавого конвойного о том, как он нажрётся в столице и пойдет к кобылкам. Мечтал конвойный о классной лихой кобылке из лучшего стойла, но, в то же время, трезво оценивая свои финансовые возможности, надеялся подцепить какую помоложе прямо на улице. Говорят, в Столице их пруд пруди.
      Таксона Тея передёрнуло от такого диссонанса. Словно комок грязи в душу швырнули. Он приказал себе успокоиться и заснуть. И заснул.
      Разбудил его скрежет металла. Конвойного в вагоне не было, а у его камеры стоял срежант и ломиком пытался раздвинуть прутья решётки. Мгновения хватило, чтобы всё понять. В том числе и то, почему на него не оформили довольствия.
      - Не так это делается, - усмехнулся он.
      Срежант чертыхнулся и уронил ломик.
      Таксон Тей встал, подошёл к решётке и взялся за неё руками. Настроившись, он почувствовал, как металл стал размягчаться, и легко, словно прутья были сделаны из пластилина, раздвинул их.
      Срежант отпрянул и побледнел. Рука его судорожно зашарила по кобуре он никак не мог её расстегнуть. Взгляд срежанта точно прикипел к глубоким отпечаткам пальцев на металле.
      - Не суетись, - тихо посоветовал Таксон Тей срежанту и заглянул ему в глаза.
      Срежант обмяк.
      - Убийство при попытке к бегству отменяется.
      - Так точно, - глухим потусторонним голосом подтвердил срежант.
      - Когда мы прибываем в Столицу?
      - В четыре утра.
      - Разбудишь меня в три, - сказал Таксон Тей. - Сам будешь стоять в карауле и не спать. Ясно?
      - Так точно.
      - Выполняй.
      Таксон Тей вернулся на нары и сразу уснул.
      Ровно в три ночи срежант разбудил его. Поезд уже стучал на стыках рельсов в предместьях Столицы, но до вокзала было ещё далеко. Таксон Тей посмотрел в оловянные глаза срежанта и закодировал его на возвращение сознания по прибытии на вокзал. Затем вышел в тамбур, миновал караульное купе, где в унисон храпели двое конвойных, и приказал срежанту открыть дверь вагона.
      Он спрыгнул с еле ковыляющего поезда у разрушенного элеватора. Тюремный вагон медленно прокатил мимо. Срежант стоял на подножке вытянувшись во фрунт и отдавая честь. Бог знает, кем он вообразил Таксона Тея своим закодированным сознанием.
      "Вольно, парень", - усмехнулся про себя Таксон Тей и неожиданно подумал, что прыщавому конвойному не придётся в Столице "нажраться", ни, тем более, "подцепить" кобылку. Сидеть ему в комендатуре и давать показания...
      Проплутав с полчаса по развалинам элеватора, а затем по узким грязным улочкам предместья, он услышал приглушённую развесёлую музыку и пошёл на звук. Музыка доносилась из небольшого двухэтажного здания на перекрёстке. Под козырьком крыши облупившимися люминесцентными красками светилась надпись: "Парадиз".
      Первое мгновение Таксон Тей ошарашено смотрел на неё, недоумевая, откуда здесь знают о его родине, но затем вспомнил, что по-забугорски так называется рай. Совпадение было чисто случайным, хотя, попади кто-нибудь из местных жителей на Парадас, он наверняка принял бы его за рай.
      "Ночной бар", - прочитал Таксон Тей на дверях и вошёл.
      Деньги у него, естественно, отсутствовали, поэтому билетёр его "не заметил". Посетителей в баре было немного, но накурено так, что воздух казался осязаемо плотным. Таксон Тей сел за свободный столик и заказал ужин. В меню имелись только студень из пищевой плесени и брага, но выбирать не приходилось. Истощённый организм требовал своё. Расплатился он с официантом точно так же, как и с билетёром.
      Хорошо, что в баре было темно - лишь две масляные лампы освещали небольшую сцену, где, извиваясь под музыку, раздевалась костлявая девица, и Таксон Тей почти не видел содержимого тарелки. Медленно пережёвывая пресную волокнистую пищу, он с горечью смотрел на сцену. Убогий же здесь рай.
      Но посетители думали иначе. Разгорячённые брагой, они причмокивали от удовольствия и криками подбадривали девицу. Другой рай им был не нужен.
      Глава восьмая
      Холодные зимние глаза гросс-каптейна Диславла немигающе смотрели на Геннада. Странно, но былой робости перед начальником статс-лейнант не испытывал, хотя и отчитывался перед ним о побеге подследственного из тюремного вагона. Недельная командировка сильно изменила статс-лейнанта, развеяв остатки затянувшейся юношеской инфантильности.
      - Я назначил вас сопровождать подследственного, - сухим ровным голосом проговорил Диславл, выслушав объяснения. - Почему в момент побега вы находились в соседнем вагоне?
      Тяжёлый вопрос. И правильный. Нарушение приказа налицо. Произойди подобное с Геннадом до его поездки в Крейдяное, он бы безоговорочно признал свою вину. Впрочем, тогда такого с ним произойти не могло.
      - А вы полагаете, это что-нибудь изменило бы? - спокойно спросил Геннад, впервые смотря прямо в глаза гросс-каптейну. - По-моему, о способностях Таксона вы знаете несколько больше, чем я.
      Статс-лейнант решил открыть свои карты. И это сработало. Диславл отвёл глаза и забарабанил пальцами по столешнице.
      - Мне нужен этот человек, - после некоторого молчания проговорил он. - У вас есть предложения по его розыску?
      Геннад пожал плечами. Стандартный ход - разослать ориентировки по столичным околоткам - здесь явно не подходил. По всему видно, не устраивал он Диславла. Дело, конфиденциально начатое гросс-каптейном, и без того получило громкую огласку. Несомненно, что титул-генрал Васелс уже отдал такой приказ, хотя, конечно, имел в виду лишь линию бассградской террористической группы. Гросс-каптейн же питал к Таксону другой интерес. И тут неожиданно Геннад понял, где он может найти беглеца.
      - Дайте мне три дня, и я возьму Таксона, - сказал он.
      Брови Диславла взлетели.
      - Один? - искренне удивился он.
      - Да.
      Впервые Геннад увидел проявление чувств на лице начальника. Он ожидал, что Диславл спросит: "Каким же образом?" - но ошибся. Диславл лишь долго с интересом смотрел на него, словно просчитывая все известные ему варианты поимки сбежавшего подследственного. Или пытаясь угадать, каким образом это удастся сделать Геннаду.
      - Хорошо, - наконец кивнул он. И от того, каким тоном он это сказал, у Геннада появилось ощущение, что Диславл, как всегда, уже знает его план и своим "хорошо" его одобряет.
      - Разрешите идти?
      Геннад встал, приняв последнее слово Диславла как руководство к действию.
      - Нет, - остановил его Диславл. - Садитесь, статс-лейнант. У меня к вам ещё один вопрос.
      Он покопался в столе, извлёк лист бумаги и положил его перед Геннадом.
      - Читайте.
      Геннад принялся читать, и кровь ударила ему в голову. Теперь он понял, почему "Циркуль Диславла" встретила его в приёмной столь презрительным взглядом. Перед ним лежал анонимный донос из Крейдяного, в котором сообщалось, что статс-лейнант Геннад, используя своё служебное положение, под видом расследования арестовал в публичном доме малолетнюю проститутку и повёз её в Столицу для удовлетворения своих низменных страстей.
      "Сука! - с ненавистью подумал Геннад о мэдам. - И дура. Если начнут распутывать клубок, то тебя саму упекут!"
      - Это правда? - холодно спросил гросс-каптейн.
      Вместо ответа Геннад непослушными пальцами достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и протянул его Диславлу. Рука его дрожала, он еле сдерживал себя, чтобы не сорваться.
      Гросс-каптейн развернул листок.
      - Я не успел зайти в бюро регистрации, - хрипло выдавил Геннад. Это было заявление на удочерение Контибель.
      Диславл молча вернул заявление, затем взял донос и не спеша разорвал его на мелкие клочки.
      Геннад снова заглянул в глаза гросс-каптейна и неожиданно увидел в них понимание и сочувствие. Не такой уж бесстрастной и бездушной машиной оказался его начальник.
      - Идите, статс-лейнант. Работайте, - ровным бесцветным голосом проговорил Диславл. Но для Геннада его глаза навсегда утратили свой зимний цвет.
      С повышением давления нарушился ритм дыхания. На дисплее работы лёгких стал возрастать объём обменного воздуха, в то время как потребление кислорода уменьшилось. Инжектор выбросил из форсунки облачко аэрозоля, и он снял астматический спазм.
      Астма пришла по цепочке предков Меркстейна тоже с материнской стороны.
      Ночью подморозило, но утром на Столицу пал липкий густой туман, который незаметно перешёл в мелкий, монотонный, нескончаемый дождь. Весь день Таксон Тей проспал на чердаке заброшенного дома на тюке старой, пыльной стекловаты и проснулся поздним вечером. Силы, наконец, полностью восстановились, сознание работало чётко и ясно. Он выбрался на улицу и неожиданно узнал окрестности. Подсознательно он забрёл на Околичную заставу, где абориген Таксон провёл молодость. Дом, на чердаке которого он спал, когда-то принадлежал известному писателю времен Республиканства. Писатель создал всего одну книгу и потом всю жизнь "стриг" гонорары с её последующих изданий. Купил дом, машину, ездил за кордон, выступал перед читателями, делился на страницах газет воспоминаниями... Но больше не писал. И после его смерти о нём и его книге забыли. Его сын пошёл по стопам отца. Написал гораздо больше, издавался многотысячными тиражами, особенно в начале Перелицовки, но обесцененных инфляцией гонораров не хватало даже на еду, и он умер с голоду. А книги его жили до сих пор...
      Свой дом Таксон Тей узнал с трудом. От палисадника не осталось и следа - голая земля. Видно, всё давно пошло на растопку. Сам дом, построенный отцом собственными руками, стоял крепко, хоть и был обшарпан до неузнаваемости. Черепица местами потрескалась, штукатурка обвалилась, открыв шлакоблочную кладку. Деревянное крыльцо исчезло, вместо него у высокого порога высилась горка битых кирпичей.
      Осторожно балансируя на кирпичах, Таксон Тей поднялся к двери и взялся за ручку. Дверь оказалась не запертой.
      Пол в прихожей устилал толстый слой многолетней пыли, но пересекавшая прихожую тропинка из засохшей, нанесённой с улицы грязи, говорила о том, что здесь жили.
      - Что стоите у порога? - донеслось из-за двери. - Входите, только двери за собой закрывайте. Холодно.
      В комнате было темно, сыро и зябко. Потолок змеился трещинами и ржавыми разводами; вероятно, та же участь постигла и стены, но они были наглухо заставлены стеллажами с книгами. У окна, рядом с приземистой печкой, сооружённой из металлической бочки, полулежал в кресле, укутавшись в одеяло, толстый неповоротливый старик.
      - Не желаете ли кипяточку? - спросил он. Глаза у старика были живые и хитрые.
      - Не откажусь, - хрипло сказал Таксон Тей. Он узнал старика. Перед ним сидел Таксон. Настоящий. Таксон-первый. Его матрица. Любопытно увидеть, каким ты станешь через пятьдесят лет.
      - Тогда сходите в соседний дом - он заброшен - и наберите там чего-нибудь, что может гореть.
      Таксон-первый лукаво улыбнулся.
      - М-да, - хмыкнул Таксон Тей. - Отличный способ приглашать в гости.
      Когда в печке весело затрещал огонь, старик зашевелился, откинул одеяло и протянул к огню руки.
      - Чайник за печкой, - сказал он. Оказалось, Таксон-первый был сухощав, просто одеяло скрывало надетую на него латаную ватную телогрейку.
      - А куда за водой идти?
      Таксон-первый засмеялся.
      - Тут вам не повезло. Чайник полон воды.
      Таксон Тей нашёл чайник и поставил его на печку.
      - Не боитесь меня?
      - Нет, - спокойно возразил старик. - Единственное моё богатство книги. Но они сейчас никому не нужны, разве что на растопку. А свой паёк я предусмотрительно съедаю среди дня, когда возвращаюсь из продуктового распределителя. Сам же я старый, костлявый, мясо у меня жилистое и вонючее. Да-да, вонючее! Месяца два, как не мылся. А потом, мой организм всё ещё вырабатывает стероиды, если вы, конечно, понимаете, какое это имеет отношение к вонючести.
      Таксон Тей только улыбнулся.
      - Где у вас свет включается?
      - А... - начал было Таксон-первый, но закончил с неожиданным лукавством: - А возле двери.
      Таксон Тей посмотрел на лампочку под потолком и понял, что его ожидает очередной розыгрыш. Лампочка давно перегорела. "Ладно, - весело подумал он. - Игру принимаю". Он настроился и восстановил вольфрамовую нить. Затем подошёл к выключателю и повернул его.
      При щелчке выключателя Таксон-первый было хихикнул, но, когда вспыхнул свет, искренне изумился.
      - Вот чёрт! Она же два года, как перегорела!
      Теперь, уже при свете, Таксон Тей оглядел комнату. Стеллажи с книгами закрывали все стены до самого потолка, беспорядочная гора книг и папок с бумагами была свалена на пол в углу за креслом, на столе также громоздились книги и папки, и лишь небольшой участок стены над столом был свободен. Здесь, на вылинявших до полной бесцветности обоях, вкривь и вкось были наклеены листки пожелтевшей бумаги, испещрённые корявым почерком.
      "Разум - это стремление существа к бесконечному познанию", - прочитал Таксон Тей на листке в левом верхнем углу. Чуть ниже висел листок с сентенцией: "Цивилизация - есть сообщество существ, искусственным путём расширяющих свою экологическую нишу". Он перевёл взгляд в правый угол. "Борщ вкусный, а лом тяжёлый".
      - Слева - ранний Таксон, - объяснил старик. - Справа - поздний.
      - Ясный перец! - с видом знатока безапелляционно заключил Таксон Тей. - Это и коню понятно. Рост философской мысли налицо!
      Таксон-первый кивнул и заперхал.
      - Вот-вот, - сдерживая смех, выдавал он. - Приятно встретиться с образованным человеком...
      И тут погас свет.
      - Ага! - победно воскликнул Таксон-первый. - Физика торжествует! Так сказать, причинно-следственные связи - перегоревшее гореть не может. Флюктуации возможны, но они нестабильны.
      - Просто свет отключили.
      - Фи, какой вы, право, материалист! - разочарованно протянул старик. - Там на столе - коптилка. Зажгите, если масло ещё осталось.
      Таксон Тей зажёг коптилку.
      - Послушайте, а ведь мы с вами где-то встречались, - заявил Таксон-первый. - Лицо знакомое...
      - Встречались. Лет тридцать назад, - согласился Таксон Тей, а про себя добавил: "В зеркале". Но вслух сказал: - На улице. Я в девятиэтажке жил, в трёх кварталах отсюда.
      - Да нет. Тридцать лет назад, вы, наверное, мальчишкой были. А мне ваше лицо знакомо именно таким.
      Таксон Тей поморщился. С тридцатью годами он дал маху.
      - Я очень похож на своего отца, - нашёлся он. - Он работал слесарем в околотке. Возможно, и у вас чинил канализацию. Когда она ещё была.
      - Возможно. - Таксон-первый потерял интерес к личности собеседника и окинул взглядом его одежду. - Давно из зоны?
      - Вчера, - честно признался Таксон Тей.
      - Воровство, разбой?
      - Помилуйте! - рассмеялся Таксон Тей. - Разве сейчас это преступление? Политика.
      - Всё дерётесь... - вздохнул старик. - Не надоело?
      - Надоело.
      - Нет, правда надоело? - оживился Таксон-первый. - Впервые вижу человека, которому надоели политические игры.
      - Если не ошибаюсь, то вы сами когда-то поступили точно так же.
      - Было дело... - мечтательно протянул Таксон-первый. - Молодо-зелено. И мы были рысаками. Но у одного меня хватило клёпки, чтобы сойти с глупой бесконечной дистанции! - самодовольно закончил он.
      - Почему так?
      - Что - почему?
      - О людях так плохо. Словно вы избранный.
      Таксон-первый с любопытством уставился на своего двойника.
      - Хм... - он пожевал губами. - Насчёт избранности я как-то... А вот о людях действительно думаю плохо. В молодости я думал о человеке как о венце творения. Но годы жизни разубедили меня. Личностей нет - есть самовлюблённые ублюдки, карабкающиеся по трупам к личному благосостоянию и власти. А все остальные - толпа со стадными инстинктами.
      - Жёстко, - констатировал Таксон Тей и поискал по комнате глазами, на что бы сесть.
      - Табурет под столом, - подсказал Таксон-первый. - Он, к счастью для гостей, из негорючего пластика. А то бы давно сгорел в печке, и тогда бы вам пришлось сидеть на полу.
      Он подождал, пока Таксон Тей достал табурет и уселся возле печки.
      - А насчёт жёсткости определения, вы ошибаетесь. Это не эфемеризм, а суть нашей жизни. Когда в начале Республиканства после братоубийственной резни стали строить общество равных, я, воспитанный на этих идеях, питал к его зачаткам самые радужные чувства. Но строительство продолжалось недолго - его быстро скомкала ублюдочная сущность личностей, стоящих во главе Республиканства. И тогда зачинщик Перелицовки, кстати, из той же когорты, провозгласил отринуть идеалы общества равных, потому что такого общества никогда не было и, следовательно, быть не может, и возродить идеалы старого общества. По его мнению, деление людей на богатых и бедных предопределено законами развития, и эти самые бедные только тогда смогут жить нормально и счастливо, когда богатые будут одарять их своей благосклонностью. Кстати, это счастье и это благоденствие мы сейчас пожинаем. Но тогда, как ни странно, сию собачью чушь приняли "на ура". Потому, что каждый видел себя только богатым, хотя их единицы, и никто бедным, то есть среди миллионов. И никто не задумывался, что благотворительность проявляется только тогда, когда с бедного взять уже нечего, и только затем, чтобы он не бунтовал. Впрочем, всё это частности. Больше всего меня поражает то, что словам лидеров - будь-то в обществе равных, или неравных - толпа верит бездумно и бездумно им следует. Больно и горько сознавать, что людьми, с гордым названием разумные, любые сентенции любого общества воспринимаются не трезвым рассудком, а слепыми инстинктами стада, следующего за вожаком.
      - Я вижу, вы стали приверженцем Республиканства. А ведь когда-то были ярым сторонником перелицовки.
      - Неверно. В отличие от наших лидеров, я своих убеждений не меняю. Тогда я надеялся, что перелицовкой нам удастся возродить идеи общества равных, которое к исходу Республиканства успешно похоронили под идеологическими догмами. Но потом понял, что наша цивилизация развивается не по законам разума, но инстинкта, и что в обществе торжествует чисто биологический закон, применимый, наряду с животным миром, и к человеческому. Закон отрицания отрицания. Всякое последующее поколение подвергает обструкции, а затем и гонению достижения предыдущего. Оно и понятно. На смену героям, вознесённым на вершину пирамиды общества, на правах наследования приходят их безвольные и бесхребетные потомки, и тогда новые герои берут пирамиду за основание и переворачивают её вверх дном. Называйте это как хотите: путчем, революцией, перелицовкой... Точно так молодой сильный самец в стае хищников перегрызает горло одряхлевшему вожаку. Точно так и человечество существует всё обозримое время.
      - Ве-есёлый разговор, - протянул Таксон Тей.
      - Вот! - неожиданно рассмеялся Таксон-первый. - Сколько раз давал себе слово не воспринимать наше общество серьёзно, и столько же раз срывался. Кстати, вода-то вскипела.
      Он извлёк из-за кресла две кружки и налил в них кипятку.
      - Уж не обессудьте, угостить нечем.
      Таксон Тей взял в руки кружку.
      - Почему - не серьёзно? - спросил он.
      - Потому, что театр абсурда нельзя воспринимать с этих позиций. Можно свихнуться. Когда я был таким же молодым, как вы, я чуть не перешагнул эту грань.
      Он подул на воду и отхлебнул из кружки.
      - Эх, какими мы были! - мечтательно протянул он. - Горластыми да самоуверенными. Запальчивыми. Какие речи говорили...
      Он поставил кружку на пол, выудил из бумажного хлама позади себя замызганную, ветхую от частого употребления папку и раскрыл её. В папке находились такие же ветхие, чуть ли не распадающиеся, зачитанные до дыр газетные вырезки.
      - Вот послушайте. "...Кто-то из классиков литературы сказал, что лучший способ избавиться от перхоти - гильотина. Но это вовсе не означает, что невозможность применения такого метода исключает другие способы. Наши же новодемократы исходят именно из этого принципа - если общество равных строилось гильотинным способом, то и идея его неверна. А между тем новодемократы столь же разительно не соответствуют основам демократии, как свергнутые и затоптанные республиканцы - идеям общества равных..." Или вот ещё: "...Я согласен с материалистами, что материя первична, а сознание вторично. Но в жизни человека первичной должна быть духовность, а материальное благосостояние лишь сопутствовать. Только тогда человек из животного становится разумным существом..." Нет, о каких высоких материях мы говорили с трибун, и сколь высокопарным слогом!
      Таксон-первый швырнул папку на пол и снова взялся за кружку. Из папки выпал листок и спланировал к ногам Таксона Тея.
      - А хорошо - горяченького! - воскликнул старик, прихлёбывая из кружки. - Между прочим, это всё я, - с наигранным кокетством заявил он. Детские игры в сорокалетнем возрасте... К счастью, я их скоро забросил и "ударился" в науку.
      Таксон Тей поднял листок.
      "До боли нежен яблоневый цвет в лучах заходящего солнца.
      Завтра он опадет.
      Так и мы умираем", - прочитал он.
      Он протянул листок старику.
      - А это уже дряхлый Таксон, - мельком глянув на строчки, сказал старик и небрежно швырнул листок на хлам позади себя.
      - Как я вижу, - Таксон Тей обвёл глазами комнату, - ваше "ударение" в науку прошло с тем же успехом.
      - Почему же, - безразлично пожал плечами Таксон-первый. - Как раз с большим. Вы слышали о теории прозрачности?
      - Да.
      - Вряд ли. Скорее всего, просто пользовались некоторыми бытовыми предметами, становящимися по вашему желанию прозрачными.
      Таксон Тей сдержался. Действительно, откуда старик мог предположить, что боевику известна одна из канонических теорий оптики.
      - Если бы вы знали нелинейную оптику, а, тем паче, теорию прозрачности, то вспомнили бы, что в основополагающей формуле есть установочный коэффициент между длиной волны излучения и размерами электронного облака молекулы. Так вот, этот коэффициент носит название коэффициента прозрачности Таксона.
      "Вот это да!" - изумился Таксон Тей. Теорию прозрачности он знал, но не в местной интерпретации.
      - А как же тогда объяснить всё это? - он снова обвёл глазами комнату.
      - А! - небрежно махнул рукой Таксон-первый. - Обыкновенно. В нашем обществе плодами науки в первую очередь пользуются так называемые "оборотистые люди". Я к их числу не принадлежу.
      И в этот момент Таксон Тей уловил какое-то движение в прихожей. Он настроился и "увидел" там статс-лейнанта Геннада с пистолетом в руке.
      "Да, - восхитился он, - голова у статс-лейнанта работает неплохо! Знает, где меня искать..." Он проник в мысли Геннада и понял, как тот собирается его арестовывать. План статс-лейнанта был прост. Не надеясь ни на свой пистолет, ни на свою реакцию - слишком сильное впечатление в его памяти оставил побег Таксона Тея из тюремного вагона: ничего не помнящий начальник караула, впечатанные в металл решётки следы рук, - статс-лейнант уповал лишь на узы клонового родства Таксонов. Поскольку для клона потеря одного из членов равносильна потере части тела для обыкновенного человека, он надеялся, что, пригрозив Таксону-второму смертью Таксона-первого, ему удастся арестовать его. Геннад, конечно, не знал, что вовсе не клоновое родство связывает Таксонов, не догадывался и о том, что Таксон-второй может легко стереть это знание из его памяти, но в одном Геннад был прав, подставить под удар жизнь лейб-физика Таксон Тей не смог бы.
      Таксон Тей уже собрался аннулировать в сознание статс-лейнанта знание о двойниках Таксонах, как вдруг обнаружил, что о нём известно ещё одному человеку. И этот человек обладает сильными психокинетическими способностями и поставил жёсткую блокаду в памяти Геннада о себе.
      И тогда Таксон Тей сдался.
      - Входите, Геннад, - громко пригласил он. - И спрячьте свой пистолет, он вам не понадобится. Я сдаюсь.
      Таксон-первый, собиравшийся продолжить воспоминания, икнул и с недоумением уставился на своё "эго". А когда в дверях появился статс-лейнант с пистолетом в руке, в глазах лейб-физика мелькнул страх. Страх человека, давно ждущего, когда за ним придут и со всей строгостью беззакония потребуют отчитаться в своих убеждениях.
      - Это за мной, - успокоил его Таксон Тей и встал.
      Статс-лейнант открыл было рот, но Таксон Тей опередил его.
      - Я знаю, статс-лейнант, что вы хотите сказать. Поэтому сопротивления оказывать не буду. - Очень не хотелось Таксону Тею, чтобы лейб-физик знал о их психологическом родстве. - Да спрячьте вы, наконец, свой дурацкий пистолет!
      Геннад растерянно опустил пистолет в карман.
      - Послушайте, Таксон, - проговорил Таксон Тей. - Извините нас за сцену из театра абсурда, разыгранную в вашем доме. Разрешите на прощанье один вопрос?
      Таксон-первый сдержанно кивнул.
      - Вы действительно верите в свою теорию стадного общества?
      Таксон-первый невесело улыбнулся.
      - Я не верю ни во что. И ни в кого. Но то, что на бойню стадо ведёт вожак-козёл, есть непреложная истина.
      Глаза старика по-плутовски блестели. Нет, не боялся никого дух лейб-физика. Трепетало лишь его тело.
      - Спасибо, - кивнул Таксон Тей и, подхватив под локоть статс-лейнанта, вывел его в прихожую.
      Геннад опомнился только на улице.