Вариант

– Ты догадлив, мой друг, – насмешливо заметил Крон.

– Купить его могут многие… Но чья шея его выдержит?

– Шея консула.

Плуст присвистнул.

– Тогда без меня. Вы же знаете Кикену. Узнав о талисмане, он добудет его, не заплатив ни звонда. Но увидеть талисман на его шее уже не придется ни перекупщику, ни мне, ни, – Плуст выразительно посмотрел на Крона, – возможно, еще кому-то.

– А тебе никто не предлагает продавать талисман консулу.

Плуст удивленно отпрянул.

– Не понял.

– Предложи талисман Тагуле, – сказал Крон. – Чтобы он затем, в знак скрепления родственных уз, преподнес его Кикене.

Морщинистое лицо Плуста разгладилось.

– А ты даже в делах купли-продажи остаешься политиком, – заметил он, снова перейдя на «ты», затем наклонился поближе к Крону и тихо спросил: – Сколько?

– Половину.

Плуст пожевал тонкими губами, оценивающе вглядываясь в непроницаемое лицо сенатора.

– Еще нужно дать перекупщику…

– Тогда – четверть, – отрезал Крон.

Лицо Плуста приняло скучное выражение. Он понял, что переборщил.

– Твоя жадность не знает границ. Хотел бы я видеть человека, который при подобной сделке дал бы тебе больше десятой части.

– При сделке на десятую часть не рискуют головой, – выдавил из себя вымученную улыбку Плуст.

– Когда не рискуют головой, компаньонов не берут.

Крон сбросил с себя купальную простыню и соскользнул в воду.

– Хорошо, – смилостивился он из бассейна. – Я согласен на половину того, что останется. Но не вздумай дать перекупщику меньше, чем он запросит. Я узнаю.

Он окинул Плуста оценивающим взглядом.

– Надеюсь, ты сам понимаешь, что Кикена не должен знать, кто продавал талисман. Это и в твоих же интересах.

Плуст понимающе кивнул и потянулся за чашей.

«Ну, теперь он напьется», – невесело подумал Крон и поплыл, постоянно натыкаясь в облаках пара на тела купающихся. Конечно, не в деньгах дело. Крон специально торговался, чтобы не заронить в душу Плуста подозрений в отношении его излишней щедрости. О том, что он продал талисман, не должен знать никто. Даже в Комитете. Крон вмонтировал в талисман передающий блок автоматического зонда «колибри», используемого энтомологами для наблюдения за жизнью и поведением насекомых. Понятно, для прослушивания разговоров консула проще было бы использовать непосредственно сам зонд «колибри», закамуфлировав его под какую-нибудь местную муху. Но устав Комитета категорически запрещал применение технических средств на исследуемых планетах с гуманоидными цивилизациями, поскольку проведенные на суммирующем вариаторе исследования о возможных последствиях обнаружения аборигенами этих средств, даже в случае их самоуничтожения, дали шестипроцентную вероятность вспышки религиозной активности.

Крон хотел позвать служителя, чтобы тот принес губку, но передумал. Толку от мытья в противно-жирной от растворенных благовоний воде было бы мало. Все также неторопливо он поплыл на звук кифар, едва различимый сквозь гул голосов, веселые выкрики, плеск воды, и, доплыв до бортика бассейна, выбрался на ступеньки.

Направление Крон угадал точно. Кикена, прикрывшись простыней, лежал на топчане у низенького столика, уставленного закусками, и беседовал с сидевшим напротив Соларом. Рядом с певцом, одетым в белоснежную актерскую тунику, возвышалась туша розового сала. Труций Кальтар, орудуя обеими руками, методично поглощал закуски, запивая их полными кубками вина. По правую руку от консула, откинувшись на спину и заложив руки за голову, возлежал нагой Тагула. Только двойной золотой венец поблескивал на его голове. Глаза он закрыл, по губам блуждала улыбка. Император

наслаждался музыкой. Самих же музыкантов видно не было – они сидели где-то у стены за плотной завесой пара.

Закутавшись в поданную служителем простыню, Крон подошел к столику.

– Приятного омовения, – произнес он и в знак приветствия наклонил голову.

– И вам того же, Гелюций, – оборвав свой разговор с Соларом, ответил Кикена.

Кальтар что-то промычал набитым ртом, Тагула даже не пошевелился, а Солар одарил Крона такой же приторно-сладкой, как и его голос, улыбкой.

– Присаживайтесь, – предложил Кикена. – У нас тут завязался небольшой диспут о поэзии, и вы очень кстати.

– Почту за честь, – Крон сел сбоку от Солара.

– Ах, да! – внезапно воскликнул Кикена. – Совсем из головы вылетело. Память, память…

Он подозвал служителя. Тот, без слов поняв его желание, разлил по кубкам вино.

– Я поздравляю вас с титулом благодетеля империи, – напыщенно произнес Кикена, подняв кубок. – И как консул приношу извинения, что вам в Сенате еще не были оказаны долженствующие почести. Все получилось несколько неожиданно…

– Для меня самого это оказалось неожиданностью, – улыбнулся Крон. – Как это:

То, чего и не ждешь,

иногда наступает внезапно.

Ибо все наши дела

вершит своевольно Потула.

Вот почему наливай,

мальчик, нам в кубки картрет [1].

Без тени смущения Крон произвольно заменил у Петрония Фортуну на Потулу и фалерн на картрет.

– Это не картретское, а иларнское, – буркнул с набитым ртом Кальтар и снова осушил полный кубок.

– Пусть будет иларн, – невозмутимо сказал Крон.

– Чьи это стихи? – настороженно спросил Кикена. Его большие, темные, чуть навыкате глаза неотрывно смотрели на Крона.

– Некоего Петрония, – придав лицу безразличное выражение, ответил Крон. – Откуда-то из провинции. Городка точно не помню: то ли Ром, то ли Рим…

На миг холеное, гладко выбритое лицо Кикены исказила гримаса жгучей зависти.

«Прямо Нерон какой-то», – подумал Крон. Его поражало в Кикене вульгарно выраженное, ничем не прикрытое стремление первенствовать во всем – начиная с издания законов и скрижалей и заканчивая соревнованиями в атлетизме и стихосложении. Слава богу, что консул не обладал властью Нерона…

– Вот и еще одно подтверждение моих слов, консул, – сладким елеем расплылся Солар. – Только через влияние богов жизнь человеческая получает высшее звучание в стихосложении.

– Что? – Кикена непонимающе посмотрел на Солара.

– Чепуха! – отмахнулся он, прокашлялся и наконец оправился. – А как вы отнесетесь к такому?

И он стал декламировать:

Если бы разум имели быки,

крабоскаты, иль змеи, иль сулы,

Если бы все говорить они,

людям подобно, умели бы связно,

Писчее стило когтями держать,

иль копытом, иль телом обвившись змеиным,

То и они бы ваяли

богов всемогущих из глины

С тем лишь отличьем,

что боги быков круторогими были б,

Шерстью покрыты, с клыками

предстали бы боги для сулов,

С клешнями были бив панцирь одеты

бессмертные у крабоскатов,

И чешуей наградили бы змеи

своих всемогущих.

…Боги ж людей нарядились

в обличья людские.

«Где-то я уже слышал нечто подобное, – подумал Крон. – Или читал…»

Он напряг память, и догадка обожгла его: «Это же Ксенофан! Правда, в другом оформлении, в патском, так сказать, но смысл тот же».

Нарочито медленным движением, чтобы скрыть волнение, он протянул руку за кубком и чуть не опрокинул его. Сбоку стола рядом с кубком прилепился большой дрожащий слизень.

– Ну и как? – ехидно прищурившись, спросил Кикена.

Солар, по-прежнему источая мед всеми своими порами, только развел руками.

Крон отхлебнул из кубка и поверх него исподтишка взглянул на консула.

«Неужели и консул?… – в смятении подумал он. – Ай да конспирация у нас в Комитете!»

– Ваши? – осторожно спросил он Кикену.

Лицо консула дрогнуло и помрачнело.

– К сожалению, – сказал он, – в последнее время хорошие стихи идут к нам только из провинций. Это стихи Домиция Эраты.

Словно камень упал с души Крона. Эрата был купцом из Таберии, часто приезжавшим в Пат, поставщиком и желанным гостем многих родовитых семей. А кроме того – коммуникатором.

«Нет, но хорош бы я был, – со злостью подумал Крон, – если бы стал искать связи с консулом как с коммуникатором». Он взял со стола спицу и, подцепив ею слизня, сбросил его на пол подальше от стола.

Как Крон и предполагал, покинул он термы приблизительно через один перст. К тому времени все уже основательно перепились, в термах появились гетеры – все катилось по привычной колее к пьяной оргии. Делать ему здесь было больше нечего.

К своему удивлению, в предбаннике окне нашел Атрана. Служитель не смог ответить ничего определенного, и Крон, предупредив, что если раб появится, то пусть следует за своим господином домой, вышел из терм. Раздосадованный и недовольный, он вернулся на виллу и здесь обнаружил на столике для письма записку: «Мне не нужна свобода, дарованная тобой. Я добуду ее сам!» Рядом лежал кошель с нетронутыми звондами – не было только меча.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Известие о прорыве древорубами блокады на Цинтийских болотах оказало действие, подобное легкому шоку. Слабым электрическим импульсом оно ударило по всем слоям общества. Внешне, казалось, жизнь Пата продолжала идти своим чередом, но в то же время в ней ощущалась какая-то внутренняя напряженность.

Кикене удалось пригасить вспыхнувшее было в Сенате негодование по поводу руководства посадником Лютом Контой надсмотрным легионом и вернуть заседания Сената в старое русло. На заседаниях по-прежнему обсуждались вопросы широкого круга внешней и внутренней политики Пата, и событиям в Паралузии уделялось немного времени, их отнесли ко временным, случайным неудачам патского оружия, которые легко поправить. Сенат вынес вердикт и направил его посаднику Люту Конте с требованием немедленно покончить с древорубами собственными силами. Предложение оппозиции о посылке в Паралузию дополнительного легиона из войск дважды императора Тагулы было отклонено. И вместе с тем, несмотря на внешнюю успокоенность Сената, события в Паралузии оставались самой насущной и больной проблемой. Поэтому даже обсуждение вопроса о кампании против пиратов Аринтийского моря прошло вяло, и окончательно решение по ее организации было перенесено на более поздние сроки.

Город притих и ждал. Настороженность ощущалась во всем. Даже бегство рабов резко сократилось. Рабы тоже ждали. Почти пересохший ручеек стремления к свободе готовился перерасти в целенаправленный поток. Успех бунта древорубов грозил стать тем самым центром кристаллизации, который мог всколыхнуть всю империю восстанием рабов.

Крон взял у писца только что написанный под диктовку лист, присыпал непросохшие строчки песком и мельком просмотрел текст. Это было стандартное извещение властей о бегстве раба. В другое время Крон и не подумал бы сообщить о пропаже Атрана, но в сложившейся ситуации человека без документов, не значащегося в списках беглых, могли просто зарубить или, в лучшем случае, снова продать в рабство. И хотя Крон надеялся, что за прошедшие шесть дней Атран успел уйти далеко, подобное извещение могло спасти ему жизнь, поскольку за поимку живого раба полагалось вознаграждение.

Стряхнув с бумаги лишний песок, сенатор свернул лист в трубку, запечатал личной печатью и отдал писцу.

– Передашь претору.

– Будет исполнено, мой господин, – чуть ли не в три погибели согнулся писец.

– Ступай.

Сенатор проводил глазами писца, затем подошел к окну и дождался момента, когда увидел его быстро семенящим по аллее в сторону города. Только тогда он, пройдя через задние комнаты виллы, вышел в парк, спустился с холма и направился в Северное предместье Пата.

Северное предместье города представляло собой любопытное явление, необычное для городских образований рабовладельческого периода. Население его в основном составляло среднее сословие: зажиточные торговцы, ремесленники, вышедшие в отставку военачальники, судебные исполнители, эдилы, аргентарии, содержанки высокопоставленных лиц. Находилось предместье далеко от деловой части города – здесь не вели торговли, не совершали сделок; здесь всегда царили тишина и спокойствие; здесь отдыхали от работы, тихо жили и спокойно доживали свой век.

Пройдя узкими улочками Пата к древней, утратившей свое значение крепостной стене, сенатор вышел за пределы старого города на улицу Северного предместья, отличавшуюся шириной и простором – дома здесь, в расчете на уединение, строили добротно, с размахом, на больших участках. Вместо бесконечных каменных заборов старого Пата, напоминавших дувалы мусульманских городов, по краям улицы тянулись густые, высокие, в полтора человеческих роста живые изгороди с редкими темными проходами-лабиринтами, скрывавшими дома от постороннего взгляда не хуже стен и дверей.

Крон свернул в один из таких проходов и вышел к дому Пильпии. Перед фасадом дома старый жилистый раб в поношенной, но чистой тунике неторопливо, со знанием дела подстригал кусты паприса. По тому, с каким старанием он придавал им декоративную форму, чувствовалось, что делает он это с любовью. Пильпия в шутку называла раба личным садоводом-дизайнером, и кличка «Дизайн» прочно укрепилась за ним, поскольку о настоящее имя старика-нумерийца – Крипчтрипрат – можно было сломать язык. Впрочем, Крон не знал его имени. Точнее, ему не положено было знать. Имя было известно вольному морскому торговцу Тонию Берку.

Увидев сенатора, садовод-дизайнер опустил стрижницы и низко поклонился. Крон чуть было не поздоровался, но вовремя спохватился.

– Где госпожа? – хмурясь, спросил он.

– В бассейне, господин.

Крон кивнул и пошел по аллее вокруг дома. Во дворик с бассейном можно было пройти и более коротким путем – через комнаты дома, но после душных, пыльных улиц города сенатор предпочел дорогу через сад. Сзади вновь послышалось неторопливое щелканье стрижниц.

Пильпия, официальная содержанка сенатора Крона, лежала на воде в центре небольшого, хорошо прогреваемого солнцем бассейна. Закрыв глаза, она, похоже, дремала. Крон улыбнулся, сорвал с куста цветок багреца и бросил ей на грудь. Она вздрогнула и открыла глаза.

– Привет! – махнул ей рукой Крон.

Пильпия улыбнулась и взяла цветок в руки.

– Здравствуй.

Крон протянул ей руку, она ухватилась, и он легко выдернул ее из бассейна.

– Ну, здравствуй еще раз. – Крон привлек ее к себе и поцеловал в мокрую щеку.

– Соскучился? – заглянула она ему в глаза.

– Очень.

Пильпия весело рассмеялась и брызнула на него каплями с цветка. Затем взяла у подошедшей рабыни купальную простыню, вытерла волосы и промокнула лицо.

– Идем.

Она подхватила Крона под руку и повела в дом.

В спальне она легла на ложе, опершись на локоть, а Крон сел напротив на пол, на чью-то лохматую шкуру и, прислонившись спиной к стене, блаженно прикрыл глаза.

– Хорошо… – выдохнул он. – У тебя я чувствую себя опять человеком. И не надо играть чью-то роль… Мне порой кажется, что я марионетка. Ни шага без инструкции, ни слова без…

– Опять хождение Гарун-аль-Рашида в народ? – прервала его Пильпия.

Крон открыл глаза и развел руками.

– Да, невесело быть твоей содержанкой. У меня на сегодня были свои планы…

– Госпожа, – послышался из-за завеси осторожный шепот рабыни. – Здесь спрашивают господина…

Пильпия недоуменно посмотрела на Крона. Он покачал головой.

– Гони в шею! Пусть приходят к нему домой!

– Кто? – вдруг передумал Крон.

– Некто Гирон.

От неожиданности Крон выпрямился. Вот уж чье имя он не ожидал услышать.

– Зови.

Пильпия удивленно подняла брови, но промолчала. Рабыня бесшумно отошла, только колыхнулась тяжелая завесь, и через некоторое время послышался приближающийся стук деревянных подошв по каменному полу.

Бесцеремонно отодвинув в сторону завесь, в спальню быстрым шагом вошел Гирон. Борода его была всклокочена, глаза горели. Казалось, он сейчас, как Архимед, закричит: «Эврика!» К счастью, бежал он по улицам Пата не голый, но тоже в непотребном виде – в мятой ночной рубахе без рукавов и даже не подпоясанный. В руках он сжимал свиток.

– Гелюций! – вместо приветствия крикнул он. – Есть идея!

И осекся, наткнувшись взглядом на Пильпию. Пильпия спокойно встретила его взгляд, с интересом рассматривая патского механика-самоучку, о котором была наслышана. Но чем дольше они смотрели друг на друга, тем более в ее глазах нарастало льда.

– Может быть, он, как ты говорил, действительно человек большого ума, – резко сказала она на линге Крону и набросила на себя покрывало, – но сейчас на его лице я ничего, кроме похоти, не вижу.

Гирон не понял, что она сказала, но интонация не оставляла сомнений. Он густо покраснел, как от пощечины, и повернулся к сенатору.

– Я хочу уйти из печатни, – глухо сказал он.

– Почему? – почти не удивился сенатор.

– Потому, что она уже есть. И мне она стала неинтересна. И потом, ты сам предложил мне думать и искать идеи.

– И какая же идея у тебя сейчас?

– Клепсидра.

– Ну? – удивилась Пильпия. – А мне казалось, что ее уже придумали…

– Женщина! – резко сказал Гирон. Глаза его горели недобрым огнем. – Почему ты вмешиваешься в разговор мужчин? Твой удел – любить, рожать детей и поддерживать жизнь домашнего очага. Творчество же оставь мужчинам!

Пильпия расхохоталась. Казалось, Гирон сейчас взорвется, но Крон встал со шкуры и мягко взял его за локоть:

– Ну, показывай, что ты принес.

Гирон сдержал себя, отвернулся от Пильпии и передал сенатору свиток.

– Смотри.

Крон развернул лист, внимательно изучил рисунок и удовлетворенно прицокнул языком. На бумаге было изображено подобие механических часов. Даже до зубчатой передачи Гирон додумался. Правда, вместо стрелок Гирон предлагал круг с прорезью, а в движение часы приводились падающей на гребное колесо струей воды.

– Хвалю.

– Я пришел не за одобрением, а за советом. Крон вопрошающе посмотрел на Гирона.

– Чтобы эта клепсидра работала точно, нужен постоянный ток воды. Если я не смогу его создать, то всю эте механику можно использовать только в качестве детской забавы.

– Не понял, – искренне удивился сенатор. – А не ты ли сам определил, что постоянный ток воды достигается из сосуда с постоянным уровнем?

– Я, – фыркнул Гирон. – Но я определил это чисто умозрительно, наблюдая за струей воды, бьющей из щели в плотине. Сосуд такой существует только в моем воображении. Не предлагаешь же ты мне ставить клепсидру у плотины? Я хочу, чтобы она стояла в домах!

– Зачем у плотины? – пожал плечами Крон… – Надо…

Он вдруг замолчал и хитро усмехнулся.

– А ты обратись к ней, – кивнул он в сторону Пильпии. – Может, она подскажет?

Лицо Гирона застыло в недоумении, затем снова начало багроветь.

– А я, между прочим, серьезно, – спокойно сказал Крон и протянул Пильпии лист.

Пильпия перебросила через плечо покрывало и быстрым взглядом окинула рисунок.

– Ну, это все просто.

Она выхватила из рук оторопевшего Гирона грифель и уверенными штрихами набросала на листе закрытый сверху сосуд с трубкой Торричелли.

– Вода, вытекающая из такого сосуда, будет иметь постоянную скорость.

Гирон перевел недоумевающий взгляд на Крона. Сенатор улыбался.

– Почему? – хрипло спросил Гирон.

– Потому что…

Пильпия перехватила предостерегающий взгляд Крона и прикусила губу.

– Попробуй – узнаешь, – просто сказала она, и в ее глазах заиграли веселые искорки.

– Но не это главное, – продолжила она, игнорируя на этот раз не только взгляды, но и жесты Крона. – Если установить такую трубку на обычную водяную клепсидру, то твоя зубчатая механика окажется попросту не нужна, потому что водяная клепсидра будет не менее точна. Кроме того, представь, сколько воды тебе понадобится, чтобы привести механическую клепсидру в движение?

Гирон наморщил лоб, соображая.

– Поэтому я предлагаю вариант проще и лучше. Вот сюда ты подвешиваешь на спице качающийся груз, – Пильпия быстро нарисовала маятник, – с вот такими усиками на оси. А сюда – груз на цепочке, который будет раскачивать первый груз. Поскольку вес груза на цепочке тянет вниз практически с постоянной силой, то качание груза на спице будет равномерным…

– Хватит, – оборвал ее объяснения Крон. – Остальное Гирон додумает сам.

Он забрал у Пильпии лист, свернул его и сунул под мышку Гирону. Гирон тупо смотрел на Пильпию. И не было уже в его взгляде похоти при виде обнаженной женщины, а какой-то суеверный ужас, как перед богиней.

– Все, – сказал Крон. – Аудиенция окончена. Я же говорил, что ты выбираешь себе низкосортных гетер.

Он развернул Гирона за плечи и подтолкнул к выходу.

– Когда осмыслишь все, что тебе говорили, приходи ко мне. Но не ранее, чем завтра.

Гирон неверными шагами покинул комнату, и Пильпия тихо рассмеялась. Но Крон не поддержал ее. Он подождал, пока звук шагов Гирона стих, и только тогда раздраженно сказал:

– Ты бы ему еще лекцию по гидродинамике прочитала. А заодно и теорию колебаний.

Пильпия бросила покрывало на ложе и снова улеглась.

– Не вижу оснований для беспокойства. Почему до этого они не могли додуматься сами? Додумались же до электрических батарей и даже до атмосферного конденсатора на Земле еще в ветхозаветные времена.

– Да! – еще более раздражаясь, согласился Крон. – И Герон Александрийский додумался до паровой турбины. Но все эти изобретения канули в Лету, потому что были не ко времени. И, кроме того, люди додумались до всего сами. Поэтому давай не лишать их творчества!

Пильпия хмыкнула.

– Ты сейчас говоришь, как Гирон. Женщина, твой удел – любовь и дети! – ехидно заметила она. – Не надо было предлагать мне помочь ему.

Крон не выдержал и тоже улыбнулся.

– А вообще, он не показался мне тем умницей, каким ты его расписывал, – закончила Пильпия.

Крон пожал плечами.

– Пожалуй, – сказал он, – начни я тебе объяснять принцип действия, скажем, дубликатора, вид у тебя был бы не лучше, чем у Гирона.

– Сравнил, – фыркнула Пильпия. – Принцип моделирования материи – и азы механики!

– Для него эти азы – то же, что и дубликатор для тебя. Впрочем, это беспредметный спор. Заблокируй лучше вход.

Пильпия хмыкнула.

– У него автоматическая блокировка. Пора бы уже запомнить. И, кстати, принцип действия дубликатора я знаю.

Крон покачал головой. Последнее слово все-таки осталось за Пильпией. Он подошел к центральной колонне, приложил к ней ладони, и она раскрылась, обнажив блестящую призму стационарного биоимитатора. Пройдясь пальцами по клавиатуре, он вывел из памяти аппарата нужный вариант.

– Что ж… Начнем преображаться! – пробормотал он себе под нос, глубоко вдохнул воздух и опустил голову в раструб установки.

На лицо лег теплый слой биомаски, и Крон, преодолевая ее вязкое сопротивление, усиленно заморгал. В глазах защипало, задергались мышцы на лице. Но все быстро прекратилось, и голову мягко вытолкнуло из аппарата. Крон выдохнул воздух и посмотрел в зеркало. Зелеными глазами на него выглядывало оттуда лицо вольного торговца Тония Берка, обветренное морскими ветрами, с рыжеватой, выгоревшей на солнце бородой.

– Я давно хочу поговорить с тобой, – сказала вдруг Пильпия.

– Давай, – не оборачиваясь, кивнул Крон. Перед ним медленно раскрывалась призма биоимитатора.

– Тебе не кажется, что в твоей любви к этой… – Пильпия запнулась и неопределенно покрутила пальцами, – нет ничего от разума, а есть только что-то животное?

От неожиданности Крон окаменел. Кровь ударила в голову. Такого разговора он не ждал.

– Какой-то темный бездумный зов плоти…

– А вот об этом – не надо!

– Нет, надо! – Пильпия села на ложе. – Ты посмотри, в кого ты превратился! Ты ждешь ее, постоянно ищешь встреч с ней, места себе не находишь… И сам ведь понимаешь, что не душу ты у нее любишь, а тело!

Крон сцепил зубы и шагнул в биоимитатор. Все, что говорила Пильпия, он старался пропускать мимо ушей. Тело обволокло мягким теплом. Буквально каждой клеткой тела он ощущал, как в кожу впитывается имитационный слой, покрывая его загоревшими до медного блеска буграми мышц Тония Берка. Откуда-то вынырнул гибкий шланг с загубником на конце. Крон поймал его ртом и, как ни ожидал этого ощущения, все равно икнул и содрогнулся от проскочившего в горло комка. Наконец процедура закончилась, Крон спиной почувствовал прикосновение прохладного воздуха и сделал шаг назад, выбираясь из аппарата. И только тогда повернулся лицом к Пильпии.

Она по-прежнему лежала на ложе и теребила в руках цветок багреца.

– Я знаю, что ты меня не слушал, – проговорила она. – Ты вообще в последнее время стал рассеян и почти не замечаешь, что происходит вокруг. Если так будет продолжаться, то ты окончательно замкнешься в себе и тебя отстранят от работы. Впрочем, ты тогда уже и сам не сможешь работать.

– И что ты предлагаешь? – спросил Крон грубым, треснутым голосом Тония Берка. – Быть проще в любви? Как ты?

Пильпия с жалостью посмотрела на него.

– Возьми себя в руки…

– Давай лучше не будем об этом, – тихо попросил Крон.

Пильпия промолчала.

Крон достал из ниши одежду морского торговца, оделся, зашнуровал сандалии, затем закрыл колонну.

– До вечера, – сказал, не глядя на Пильпию.

Она не ответила.

В саду старик-садовник закончил подстригать кустарник и теперь неторопливо окучивал его мотыгой.

– Приветствую тебя, Крипчтрипрат. Все трудишься? – на правах старого знакомого поздоровался Крон уже в роли Тония Берка.

Старик оперся о мотыгу и подслеповато посмотрел на него.

– Нет, Тоний, – возразил старик, узнав его. – Когда труд в удовольствие – это радость. Приветствую и тебя.

– Значит, надо понимать, ты счастлив?

– Не знаю, Тоний, – пожал плечами старик. – Не думал я об этом. Наверное, да. Впервые за долгую жизнь я делаю то, что мне нравится. И никто мной не понукает.

– По родине не тоскуешь?

– По Нумерии? – спокойно переспросил Крипчтрипрат. – А что такое родина? Земля, где ты родился? Если так, то меня с ней ничего, кроме этого, не связывает. Я там был бос, гол, голоден и никому не нужен. Попади я сейчас туда, даже некому было бы сказать «здравствуй». Родина у человека там, где его знают, любят, где он нужен. А я нужен здесь.

– Но у тебя здесь так же ничего нет, как и в Нумерии.

– Нет, есть! – Старик гордо выпрямился. – Этот сад. Госпожа Пильпия, дайте боги всем таких хозяек, отдала мне его до конца дней. И я сажаю и ращу здесь все, что хочу!

Он внимательно посмотрел на Крона.

– A y тебя, Тоний, как дела? По-моему, в море ты давно не был.

– Да нет, – Крон отвел глаза в сторону, – бываю. Правда, все неподалеку, вдоль берега хожу. Далеко идти опасно, хоть купцы и предлагают товары по хорошим ценам. Пираты.

– Смотри, – не поверил старик, – что-то часто я тебя в последнее время здесь вижу. И сенатор тебя у госпожи постоянно застает.

Крон рассмеялся.

– Не беспокойся, старик. У меня деловые отношения. Только. И с сенатором тоже. Кстати, как он тебе?

Крипчтрипрат неопределенно пожал плечами.

– По-моему, человек он в общем-то хороший. Хоть и слишком высокомерен. Но, наверное, так и положено аристократу. – Он задумался и неожиданно Добавил: – А глаза у него добрые и больные… Почти как у тебя.

Крон даже не нашелся, что ответить.

– А потом, – продолжал старик, – не нравится мне, что творится вокруг сенатора. Только он на порог, как вслед за ним прибегает лысый старикашка в заляпанной чернилами тунике, спрашивает, здесь ли сенатор, но в дом не входит. Сторожит где-то на улице. Зачем, спрашивается?

Он лукаво усмехнулся.

– А сегодня к сенатору приходил какой-то помешанный. Ты, наверное, видел его. Здоровенный такой, с черной бородой до самых глаз и в одной ночной рубахе. Так он поймал старикашку, бил немилосердно, орал, чтобы тот больше не попадался ему на глаза, а потом вышвырнул со двора.

Тоний Берк весело рассмеялся, а Крон трезво отметил про себя, что за ним уже следят не только дома. Знать бы только, зачем и, самое главное, кто стоит за писцом.

– Ну, ладно, Крипчтрипрат, – кивнул Крон и стал прощаться, – мне пора. Вечером опять зайду. Будь счастлив со своим садом!

– И ты будь счастлив, – кивнул старик.

Крон вышел на улицу и бросил взгляд вдоль нее. Писца нигде не было.

«Ну и прыть у старикашки, – подумал он. – Как он успел к претору и обратно? Скорее всего, передал послание по пути кому-то другому. Назад, на всякий случай, нужно будет возвращаться другой дорогой…»

Спустившись к реке, Крон вышел к переправе, нанял лодку и перебрался на другой берег. А еще через полперста, оставив в государственной конюшне двойной залог за коня, верхом добрался до рыбацкой общины Клапры.

Какого-то особого дела в общине у Крона не было. Здесь он просто отдыхал от своей роли сенатора, снимая с себя психологические перегрузки. Простота и чистота нравов общины, спартанский уклад ее жизни действовали на Крона наподобие контрастного душа, дающего своеобразный заряд для его дальнейшей работы.

Еще за околицей его встретили голые ребятишки, игравшие в песке. Заметив Тония, они с радостными криками обступили коня. Тония здесь знали и любили. Он спрыгнул на песок, отдал самой высокой девчушке купленные по дороге сладости и, взяв коня под уздцы, повел его к общинному дому. Сзади установилась тишина – начался дележ угощения.

За справедливость раздела Крон не беспокоился – всем достанется поровну, – это было основным принципом в общине, а дети приучались к нему сызмальства.

Общинный дом в селении представлял собой средоточие всей жизни: здесь работали, ели, веселились, устраивали празднества и даже спали – в основном молодежь и старики. Только супружеские пары жили в отдельных домах, но и они на зиму перебирались в общинный дом.