Энни - Энни из Эвонли

Энни оставила Энтони на перемене в классе и поговорила с ним на тему о том, каких поступков ждут от джентльмена, и объяснила ему, что ни один джентльмен не станет выливать воду на шею леди. И сказала, что хотела бы, чтобы все ее мальчики были джентльменами. Ее маленькое поучение было добрым и трогающим за душу, но Энтони, к сожалению, оно совершенно не тронуло. Он выслушал Энни с прежним сумрачным выражением лица, а выходя, презрительно присвистнул. Энни вздохнула, но тут же успокоила себя тем, что завоевание признания со стороны Энтони – это как строительство Рима, дело не одного дня. На самом деле было весьма сомнительно, водилось ли среди этого семейства такое понятие признание, которое Энни собиралась завоевывать, но о самом Энтони она думала лучше. Ей казалось, что он может оказаться и вполне хорошим мальчиком, если такой существовал за этой угрюмой физиономией.

Когда занятия закончились и дети разошлись по домам, Энни устало опустилась на стул. У нее болела голова, Энни чувствовала себя ужасно расстроенной, хотя по сути дела оснований для расстройства не было, поскольку ничего страшного не случилось. Но Энни очень вымоталась и готова была поверить в то, что ей никогда не научиться любви к преподаванию. И как же это ужасно делать то, что тебе не нравится, каждый день на протяжении… скажем, сорока лет. Энни никак не могла принять решение, где ей расплакаться по дороге или дождаться, пока придет домой, в свою беленькую комнатку. Пока она решала, послышался стук каблуков и шуршание шелка, и перед Энни возникла леди, внешний вид которой заставил Энни вспомнить недавние нелестные слова мистера Харрисона в адрес какой-то женщины, виденной им в магазине Шарлотт-тауна: «В этой женщине лоб в лоб столкнулись последний крик моды с ночным кошмаром».

На леди красовалось пышное платье из тонкого бледно-голубого щелка, на котором оборки, сборки и буфы были везде, где только их можно было сотворить. Голову венчала огромная белая шифоновая шляпа, украшенная тремя страусиными перьями, лишившимися былой пышности. С полей шляпы сборками свисала на плечи и отчасти на спину розовая шифоновая вуаль, щедро усыпанная большими черными пятнами. На ней было столько драгоценностей, сколько помещалось на этой миниатюрной женщине. Ее сопровождал сильный запах духов.

– Я миссис Дон-нелл, – раздельно произнесла она свою фамилию с ударением на втором слоге, – и я пришла поговорить с вами о кое-каких вещах, о которых мне рассказала Кларис Алмира, когда приходила домой обедать. Это меня чрезвычайно взволновало.

– Простите, – неуверенно пробормотала Энни, тщетно силясь вспомнить какой-либо сегодняшний инцидент, связанный с детьми Доннеллов.

– Кларис Алмира сказала мне, что вы произносите нашу фамилию Дон-нелл, – произнесла она с ударением на первом слоге. – Теперь, миссис Ширли, правильное произношение нашей фамилии Дон-нелл, с ударением на втором слоге. Я надеюсь, вы запомните это на будущее.

– Я постараюсь, – промолвила Энни, с трудом сдерживая в себе непреодолимое желание расхохотаться. Я знаю по опыту, как это неприятно, когда твою фамилию коверкают на письме, и я полагаю, что это еще неприятнее, когда ее коверкают в произношении.

– Конечно. А еще Кларис Алмира сообщила мне, что вы зовете моего сына Джекобом.

– Он мне сам сказал, что его имя Джекоб.

– Этого можно было ожидать, – произнесла миссис Доннелл, что с ударением на последнем слоге, таким тоном, словно хотела сказать: какой, мол, благодарности можно ожидать от детей в этот вырождающийся век. – У мальчика такие плебейские замашки, мисс Ширли. Когда он родился, мне захотелось назвать его Сент-Клер это звучит так аристократично, не правда ли? Но его отец настоял, чтобы его назвали Джекобом в честь дяди. Я уступила, потому что дядя Джекоб был богатым старым холостяком. И что вы думаете, мисс Ширли? Когда нашему невинному мальчику было пять лет, дядя Джекоб взял да и женился, и теперь у него трое своих собственных мальчиков. Вы когда-нибудь слышали про такую неблагодарность? И когда от него пришло нам приглашение на свадьбу, представьте себе, он имел наглость прислать нам приглашение, мисс Ширли, я сказала: «Спасибо, для меня больше нет Джекоба». С того дня я зову своего сына Сент-Клер, и я твердо решила, что он будет Сент-Клером. Его папаша упрямо продолжает звать его Джекобом, и сам мальчик безотчетно тяготеет к этому вульгарному имени. Но Сент-Клер он есть Сент-Клером и останется. Вы будете добры запомнить это, хорошо, мисс Ширли? Спасибо вам. Я сказала Кларис Алмире, что речь наверняка идет о недоразумении и что стоит поговорить с вами, как все станет на свои места. Значит, Дон-нелл ударение на последнем слоге и Сент-Клер и никаких Джекобов. Вы запомните? Благодарю вас.

Когда миссис Доннелл удалилась, Энни заперла школу и направилась домой. В месте, где дорога шла на подъем, у начала Березовой тропы, ей попался Пол Ирвинг. Он протянул Энни изящный букетик диких орхидей, которые местные ребятишки называли «рисовыми лилиями».

– Пожалуйста, учитель, возьмите, я нашел это на поле мистера Райта, – застенчиво произнес он, и пошел обратно, чтобы вручить их вам, потому что думал, что вы добрая леди, которой они понравятся, и потому, что… он поднял на Энни свои большие красивые глаза, – вы мне нравитесь, учитель.

– Ты очень мил, – сказала Энни, принимая у него ароматные цветы. Слова Пола оказались точно волшебством, неверие и усталость мигом покинули Энни, и в сердце ее заиграла надежда. По Березовой тропе она шла, не чувствуя ног, и сладкий запах диких орхидей сопровождал ее, словно благословение.

– Ну и как у тебя дела? – первым делом спросила ее Марилла.

– Спроси через месяц, может, смогу ответить. А сейчас не могу, я сама себя не понимаю, всё это слишком близко. У меня сейчас все мысли так перепутаны в голове! Единственно, чего я точно добилась сегодня, так это научила Клиффи Райта, что «а» это «а». До настоящего времени он этого и не подозревал. Разве это мало пустить человека по тропе, которая может закончиться чем-то вроде Шекспира или «Потерянного рая»?

Попозже поддержать Энни пришла миссис Линд. Эта добрейшая женщина ловила детей у ворот своего дома и спрашивала их, как им понравилась новая учительница.

И каждый из них сказал, что ты им понравилась очень за исключением Энтони Пая. Должна признаться, ты ему не понравилась. Он сказал, что «из девчонки это не учитель». В семействе этого ученика та еще закваска. Но ты не обращай внимания.

– И не собираюсь обращать, – спокойно ответила Энни. – Я сделаю так, чтобы Энтони Пай полюбил меня. Терпением и добротой я завоюю его сердце.

– Ну, насчет этой семейки ничего заранее сказать нельзя, – предостерегающе произнесла миссис Рэйчел. – Они вечно стараются всё делать наоборот. Что касается этой Доннелл, – миссис Рэйчел сделала ударение на первом слоге, – то никакого ударения на последнем слоге она от меня не получит. Всегда в этой фамилии делали ударение на первом слоге. Женщина просто свихнулась, это факт. У нее есть собака, мопс, так она зовет ее Куини (Королева) и кормит вместе со всей семьей за общим столом, на фарфоровом блюде. Я бы на ее месте помалкивала, а не раздавала советы. Томас говорит, что сам Доннелл чувствительный, работящий мужчина, но ему изменила его рассудительность, когда он выбирал себе жену, вот что.

Глава 6

Мужчины и женщины во всем их разнообразии

Сентябрьский день в горах острова Принца Эдуарда. С моря поверх песчаных дюн дует свежий ветерок. Длинная красноватая дорога вьется среди полей и перелесков. Вот она обогнула густой ельник, вот прошила посадки молодых кленов, под которыми запрятался раскидистый папоротник, затем нырнула в ложбину, где из-за деревьев выбегает ручей и за ними же скрывается, потом выбегает на открытую местность, купаясь в солнечном свете то между золотистыми прутьями молодняка, то дымчато-голубыми астрами. Вот она подрагивает под музыку мириад сверчков, этих веселых и беззаботных летних обитателей гор. А вот откормленный бурый пони неторопливо шагает по дороге, а за ним легко ступают две девочки, полные простой и бесценной радости молодости и жизни.

– Ах, какой день! Вот такие же дни были, наверно, в Эдеме, правда, Диана?! – Энни счастливо вздохнула полной грудью. – Воздух просто волшебный. Посмотри, в каком пурпурном свете поля, Диана. А ты не чувствуешь этот запах умирающих пихт? Он идет из долины, где мистер Ибен Райт рубит шесты для изгороди. В такой день всё должно жить. Блаженство быть живым в такой вот день, а запах мертвых пихт зовет на небо. Это на две трети Уордсуорт, а на одну треть Энни Ширли. Вряд ли умирающие пихты могут быть на небесах, как ты думаешь? Но небеса нельзя считать, по-моему, совершенными, если, проходя по их кущам, не услышишь легкий запах этих мертвых пихт. Может, там и есть такой запах, но не связанный со смертью. Да, я думаю, именно так оно и обстоит. Этот редкостный запах должен быть душами пихт и эти души должны быть и на небесах.

– У деревьев нет души, – остановила Энни практично мыслящая Диана. Но запах срубленных пихт действительно приятный. Сделаю подушку и набью ее хвоей пихт. И тебе советую, Энни.

– Пожалуй, сделаю. И буду спать на ней. И мне наверняка будут сниться сны, будто я дриада или еще какая лесная нимфа. Но в настоящий момент я очень довольна тем, что я Энни Ширли, что у меня школа в Эвонли и что я еду по этой дороге в такой чудный, ласковый день.

– День-то приятный, но вот задача нам с тобой предстоит не из приятных, – вздохнула Диана. – Что тебя надоумило предложить собирать деньги по этой дороге, Энни? На этой дороге живут почти все наши ненормальные, и на нас будут смотреть как на людей, собирающих милостыню для самих себя. И дорога эта самая плохая из всех.

– Поэтому-то я ее и выбрала. Я уверена, что Гилберт и Фред тоже выбрали бы эту дорогу, если бы мы их спросили. Но видишь ли, Диана, я чувствую себя ответственной за наше общество, потому что я первой предложила его, и мне кажется, что я должна брать на себя самую неблагодарную работу. Прости, что я тебя притянула к этому, но в самых трудных домах тебе не придется говорить ни слова. Всю разговорную часть я беру на себя миссис Линд говорит, что уж это-то я умею. Миссис Линд не знает, как относиться к нашему предприятию – одобрять или нет. Она вроде бы «за», когда вспоминает, что мистер и миссис Аллен поддерживают это начинание, но тот факт, что впервые такие общества преобразования возникли в Штатах, принижает их ценность, с ее точки зрения. Так что она колеблется, и только наш успех смог бы оправдать нашу инициативу в глазах миссис Линд. Присцилла собирается отразить на бумаге наше следующее собрание, и, я думаю, это хорошее дело, так как ее тетя очень умно пишет и, тут я не сомневаюсь, эту у них в роду у всех. Никогда не забуду, под каким впечатлением я была, когда узнала, что миссис Шарлотта Морган это тетя Присциллы. Я так рада была, что дружу с девочкой, тетя которой написала «Эджвудские деньки» и «Сад розовых бутонов».

– А где живет миссис Морган?

– В Торонто. И Присцилла говорит, что на следующее лето она приедет к нам на остров и, если возможно, Присцилла организует нам встречу с ней. Даже не верится, что это может произойти! А так приятно подумать об этом, когда ложишься на подушку.

«Общество преобразования Эвонли» стало свершившимся фактом. Гилберт Блайд стал президентом, Фред Райт вице-президентом, Энни Ширли секретарем, Диана Барри казначеем. «Преобразователи», как их с ходу нарекли, собирались встречаться раз в две недели в домах членов общества. Они признали, что не следует ожидать особых преобразований в этом году, который идет к зиме и к концу. Но они наметили следующим летом развернуть кампанию, накопить и обсудить новые идеи, разрабатывать тематические документы и, как сказала Энни, готовить, воспитывать общественное мнение.

Не все, конечно, с одобрением отнеслись к созданию общества. Особенно остро воспринимали «преобразователи» странные и смешные моменты в отношении к себе со стороны жителей. Так, Элиша Райт вроде бы говорил, что лучше бы назвали общество «клубом ухажеров». Миссис Мириан Слоун заявила, что она слышала, будто «преобразователи» вспахивают обочины дорог и сажают там герань. Леви Бултер предупреждал своих соседей, что «преобразователи» будут добиваться того, чтобы каждый снес свой дом и построил новый по плану, утвержденному новым обществом. Ибен Райт сказал Энни, что неплохо «преобразователям» заставить старика Джошиа Слоуна подрезать свои бакенбарды. Лоренс Белл заявил, что сараи свои он еще может побелить, но вешать тюлевые занавески в коровнике не станет. Мэйджор Спенсер спросил Клифтона Слоуна, «преобразователя», который возил молоко на сыроваренный завод в Кармоди, правда ли, что каждый должен следующим летом покрасить от руки подставку для бидонов и накрыть ее кружевной салфеткой.

Несмотря на это или потому, что таково уж свойство человеческой натуры, – общество смело бросилось на решение единственного преобразования, которое, как надеялись его члены, можно было завершить до исхода осени. На втором собрании, в доме семейства Дианы Барри, Оливер Слоун предложил начать подписку в пользу того, чтобы перекрыть крышу и перекрасить здание магистрата, Джулия Белл поддержала его, не совсем уверенная в том, что это женское дело. Гилберт поставил вопрос на голосование, поддержка оказалась единодушной, и Энни с тяжелым сердцем занесла это решение в свои скрижали.

Следующим делом оказалось формирование соответствующего комитета, и Герти Пай, полная решимости не дать Джулии Белл пожать все лавры, взяла да и выдвинула Джейн Эндрюс в председатели этого комитета. Это предложение было надлежащим образом обсуждено и поддержано, и Джейн в порядке ответной любезности включила Герти в этот комитет вместе с Гилбертом, Энни, Дианой и Фредом Райтом. Комитет в закрытом порядке распределил обязанности. Энни и Диана были определены на ньюбриджскую дорогу, Гилберт и Фред на дорогу к Белым Пескам, а Джейн и Герти на дорогу к Кармоди.

Потому, пояснил Гилберт Энни, когда они направлялись домой по дороге через Духову рощу, насчет назначения Герти Пай, что все члены фамилии Пай жили на этой дороге и они не дадут ни цента, если деньги не будет собирать кто-то из их родственников.

На следующую субботу Энни и Диана начали осуществлять порученное дело. Они заехали с другого конца дороги и начали собирать средства, передвигаясь по направлению к своим домам. Первыми, к кому они зашли, были «девушки» семейства Эндрюсов.

– Если Кэтрин дома одна, то мы получим что-нибудь, – сказала Диана. – Но если там Элиза кукиш мы получим.

Элиза была дома, и выглядела куда более угрюмой, чем обычно. Мисс Элиза являлась одной из тех немногих персон, по которым можно было составить впечатление, что жизнь это воистину юдоль печали и что какая-то улыбка – упаси Боже смех это непозволительная трата нервной энергии. «Девушки» этого семейства были таковыми уже лет полсотни и, похоже, намеревались оставаться в таком качестве до конца своего жизненного пути. Кэтрин, как поговаривали, еще не оставила надежд, но Элиза, от рождения пессимистка, вообще никогда ни на что не надеялась. Жили они в маленьком, побуревшем от времени доме, выстроенном на солнечной опушке буковой рощи Марка Эндрюса. Элиза жаловалась, что летом в доме ужасно жарко, а Кэтрин обыкновенно говорила, что в нем приятно и тепло зимой.

Элиза сидела и что-то шила из лоскутов, и не потому, что в этом была необходимость, а в качестве протеста против легкомысленных кружев, которые плела в этот момент Кэтрин. Элиза хмуро, а Кэтрин с улыбкой выслушали Энни и Диану, когда те рассказали, с чем пришли. Правда, когда Кэтрин ловила взгляд Элизы, ее улыбка становилась смущенной, но уже в следующее мгновенье от этого смущения не оставалось следа.

– Если бы у меня водились лишние деньги, – с хмурым видом заявила Элиза, – я бы, наверно, сожгла их и получила удовольствие от этого пламени. Но уж на ремонт нашего магистрата не дала бы ни цента. От него никакого прока деревне. Это все для молодежи чтобы они там встречались да ухлестывали друг за дружкой, вместо того чтобы сидеть дома или спать.

– Элиза, должны же молодые люди развлекаться, – протестующе сказала Кэтрин.

– Не вижу в этом необходимости. Мы, когда были молодыми, не шлялись по таким местам, Кэтрин Эндрюс. Этот мир с каждым днем делается все хуже и хуже.

– А я думаю, что он становится лучше, – твердо заявила Кэтрин.

– Ты думаешь! – Голос Элизы выражал крайнее презрение. – Не имеет значения, что ты думаешь, Кэтрин Эндрюс. Факты есть факты.

– Ну а мне всегда нравится смотреть на светлые стороны жизни, Элиза.

– А их и нет, светлых-то.

– Нет есть! – не выдержав этой, по ее мнению, ереси, воскликнула Энни. – Ну как же, мисс Эндрюс, ведь есть столько светлого. Это действительно красивый мир!

– Вы бы не были о нем такого высокого мнения, если бы пожили с мое, – недовольно пробурчала Элиза. И вы не с таким энтузиазмом относились бы к мыслям насчет его улучшения. Как твоя мать, Диана? Бедняга, она столько перенесла за последнее время. Она так ужасно выглядит. А Марилла она ведь совершенно ослепнет. Что говорят доктора, сколько ей до того, как она совсем ослепнет, Энни?

– Врачи считают, что ухудшения не произойдет, если она будет следить за глазами, растерянно произнесла Энни.

Элиза покачала головой.

– Врачи вечно так говорят, чтобы поднять людям настроение. Я бы на ее месте не питала особых надежд. Уж лучше быть готовой к худшему.

– А почему бы не готовиться и к лучшему? – дрогнувшим голосом пролепетала Энни. – Может случиться хуже, но в равной степени может стать и лучше.

– По моему опыту нет. Мне пятьдесят семь, а тебе шестнадцать, понятно? – тем же недовольным голосом продолжала Элиза. Ну а насчет вашего общества оно, конечно, поможет Эвонли оттянуть свой конец, но я не сильно надеюсь на это.

Энни и Диана с облегчением покинули этот дом и поехали прочь настолько быстро, насколько мог бежать быстро упитанный пони. Когда дорога сделала поворот в кедровой роще, девушки увидели, что по пастбищу, принадлежащему мистеру Эндрюсу, бежит пухленькая женщина и отчаянно машет им рукой. Это была Кэтрин Эндрюс. Подбежав, она не могла говорить, а вложила в руку Энни две монеты по четверти доллара.

– Это мой взнос в покраску магистрата, наконец смогла произнести она. – Я дала бы доллар из своих денег за продажу яиц, но больше не могу, иначе Элиза обнаружит. Я очень болею за ваше общество и верю, что вам удастся сделать много добрых дел. Я оптимистка. Не могу не быть, живя с Элизой. Всё, мне надо спешить обратно, пока она не хватилась меня. Она думает, что я сейчас кормлю кур. Я надеюсь, вам успешно удастся собрать деньги. Не берите в голову, что вам говорила Элиза. Мир становится лучше, это определенно.

Следующим был дом Дэниела Блейра.

– Сейчас все зависит от того, дома ли его жена или нет, – сказала Диана, когда они подъезжали к дому, подпрыгивая на ухабах разъезженной дороги. – Если дома, то мы не получим ни цента. Все говорят, что Дэн Блейр даже постричься не может без разрешения жены. А она особа, как бы это помягче сказать, скуповатая. Она вечно говорит, что для нее прежде всего справедливость, а уж затем щедрость. И, как утверждает миссис Линд, настолько «прежде всего», что до щедрости дело никогда не доходит.

Вечером Энни рассказывала Марилле о приключениях в доме Блейра.

– Привязали мы лошадь и стучимся так тихо в кухню. Никто не вышел, но дверь была открыта, и мы слышим, из чулана кто-то идет, этак тяжело. Мы не могли слова промолвить, страшно было. Диана говорит, они жутко ругались. Про мистера Блейра даже не верится, он всегда такой спокойный, смирный. Но его же тоже можно довести. В общем, Марилла, когда этот бедняга появился у дверей, на нем был женский фартук в клеточку, и лицо у него было красное, как свекла, пот по лицу течет, и он говорит нам: «Не могу снять эту тряпку, она намертво завязала ее, так что прошу извинить меня, леди». Ну, мы попросили его не обращать на это внимания, вошли и сели. Мистер Блейр тоже сел. Он поднял фартук и завел его за спину, но все равно ему было очень стыдно, мне стало даже жалко его, а Диана предположила вслух, что мы заявились в неудобное время. «Нет, ничего, остановил ее мистер Блейр и попытался улыбнуться ты же знаешь, он всегда очень вежливый. Я просто немножко занят, собрался печь пирог, вот видите. Жена получила сегодня телеграмму, что вечером приезжает ее сестра из Монреаля. Она под дождем поехала встречать ее к поезду, а мне велела испечь пирог к чаю. Она написала мне рецепт и сказала что делать, а я половину ее рекомендаций начисто забыл. Вот тут написано: «положить во вкусу», а что это означает, не знаю. Как это понимать? А что если мой вкус отличается от вкуса других людей? Столовой ложки ванилина хватит для маленького слоеного пирога?

Энни передохнула и продолжила:

– Мне стало совсем жалко бедолагу. Чувствовалось, что он оказался не в своей тарелке. Я знаю, есть мужья, крепко сидящие под башмаком у жен, и вот теперь столкнулась с одним из них. У меня так и рвалось с языка сказать: «Мистер Блейр, если вы пожертвуете на покраску дома магистрата, я поставлю вам ваш пирог». Но тут же я подумала, что это не по-соседски пользоваться положением человека, попавшего в тяжелое положение. И я предложила, что сделаю пирог, но безо всяких условий. Он так и ухватился за мое предложение. Мистер Блейр сказал, что до женитьбы сам, бывало, пек себе хлеб, но пирог – это, похоже, ему не по силам. Но и жену ему не хочется расстраивать. Ну, дал он мне другой фартук, Диана стала взбивать яйца, а я замешивать пирог. А мистер Блейр бегал вокруг нас и подносил, что нам нужно. Он совершенно забыл про свой фартук, и, когда он носился по дому, фартук развевался у него за спиной. Диана сказала, что боялась умереть со смеху. Еще он сказал, что вообще-то умеет готовить пирог, что привык к этому, а потом спросил про наш подписной лист и дал четыре доллара. Так что, как видишь, наши труды были вознаграждены. Но даже если бы он не дал ни цента, я все равно бы считала, что сделала доброе христианское дело тем, что помогла ему. Следующей остановкой был дом Теодора Уайта. Ни Энни, ни Диана никогда не заходили в этот дом, и обе были весьма поверхностно знакомы с женой Теодора Уайта, которая не отличалась гостеприимством. В момент, когда девушки шепотом совещались, через какой вход входить парадный или черный в парадной двери показалась миссис Уайт с кипой газет в руках. Она аккуратно разложилаих на пороге, ступеньках и на земле вплоть до ног странных посетительниц. Будьте так добры, вытрите ноги о траву, а затем пройдите по газетам, с беспокойством в голосе произнесла женщина. Я только что вымела весь дом и не хотела бы, чтобы в дом заносили пыль. А то после вчерашнего дождя дороги сейчас такие грязные.

– Смотри не вздумай смеяться, – шепотом предупредила Энни подругу, когда они ступили по газетам. – И умоляю тебя, Диана, не смотри на меня, что бы она ни сказала, иначе мне трудно будет сохранить серьезное лицо.

Дорожка из газет вела через переднюю в гостиную, чистую до предела. Энни и Диана робко присели и стали объяснять цель своего визита. Миссис Уайт вежливо выслушала их, заставив их прервать повествование лишь пару раз в первый раз, чтобы прогнать надоедливую муху, а во второй подобрать травинку, упавшую на ковер с платья Энни, от чего Энни почувствовала себя бесконечно виноватой. Но миссис Уайт подписалась на два доллара и сразу же выложила их «чтобы мы больше не ходили и не топтали ее полы», пояснила позже, когда подруги уходили, Диана. Не успели девушки отвязать лошадь, как миссис Уайт уже подобрала газеты, а когда они выезжали со двора, то увидели, как она сосредоточенно орудует метлой в передней.

– Я давно слышала, что жена Теодора Уайта самая чистюля из всех живущих на земле женщин, а теперь я в это окончательно поверила, – сказала Диана, дав волю смеху, который она старательно сдерживала, пока не отъехали на приличное расстояние.

– Я рада, что у нее нет детей, – с серьезным видом произнесла Энни. – Представляю, как бы им досталось тут.

В доме Спенсеров миссис Изабелла Спенсер также доставила им несколько неприятных минут, излив желчь на каждого жителя Эвонли. Мистер Томас Бултер отказался дать им деньги по той причине, что для здания магистрата, построенного двадцать лет назад, выбрали не то место, которое рекомендовал он. Миссис Эстер Белл, вся пышущая здоровьем, целых полчаса выспрашивала что да как, а потом с печальным видом выложила пятьдесят центов и пояснила, что больше не дает, поскольку ей не придется жить в Эвонли предстоящий год до конца, так как ее ждет могила.

Наихудший прием их, однако, ждал в доме Саймона Флетчера. Когда подруги въехали во двор, в окне рядом со входом они увидели два лица, явно наблюдавших за ними. Но как они ни стучали, как терпеливо ни дожидались у порога, к двери так никто и не подошел. Девушек просто проигнорировали, и, возмущенные, они уехали со двора Саймона Флетчера. Даже Энни призналась, что начинает терять веру. Но потом этого волна повернула в другую сторону. Пошли несколько домов Слоунов, и здесь они собрали щедрый урожай, а затем и до самого конца все шло хорошо. С одним исключением. Последним местом визита оказался дом Роберта Диксона у моста через запруду. Здесь они остались выпить чаю, хотя уже были на подъезде к своим домам, лишь ради того, чтобы не обижать миссис Диксон, которая имела репутацию весьма обидчивой женщины.

Когда они сидели за столом, вошла старая миссис Уайт, жена Джеймса Уайта.

– Я только что от Лоренцо, объявила она. Сейчас это самый счастливый человек в Эвонли. А почему, как вы думаете? Там мальчик народился. После семи девочек это, я вам скажу, то еще событие.

Энни навострила уши, а когда подруги уезжали, заявила:

– Еду прямиком к Лоренцо Уайту.

– Но он же живет у дороги в Белые Пески и это в стороне от нашей дороги, – запротестовала Диана. – Там собирают Гилберт и Фред, он его и охватят.

– Они там очутятся не раньше субботы, а к тому времени будет уже слишком поздно, – твердо сказала Энни. – Новизна события пропадет. Лоренцо Уайт – ужасный скряга, но сейчас он даст деньги на что угодно. Такой золотой шанс упускать нельзя, Диана.

Результат оправдал предсказания Энни. Мистер Уайт встретил их во дворе, сияя, как солнце в пасхальный день. Когда Энни сказала ему насчет подписки, он с восторгом принял идею:

– Конечно, конечно! Значит, запишите меня на доллар больше самой большой суммы, которая у вас записана.

– Это будет пять долларов: мистер Дэниел Блейр внес четыре доллара, – пролепетала Энни чуть ли не в испуге.

Но Лоренцо и бровью не повел.

– Пять так пять. Вот вам пять долларов. А теперь я прошу вас пройти в дом. Там есть на что взглянуть. Лишь немногие эту успели посмотреть. Прошу пройти и высказаться.

– А что говорить, если ребенок некрасивый? – шепотом спросила Диана у Энни, когда они входили в дом следом за взволнованным Лоренцо.

– Все равно найдется что-то хорошее, о чем можно будет сказать, – не задумываясь ответила Энни. Деть есть дети.

Ребенок был, однако, очень миленький, и мистер Уайт радовался, что не зря потратил свои пять долларов, когда слышал, как девушки честно восхищаются пухленьким новым пришельцем в этот мир. Но это был первый, последний и единственный раз, когда Лоренцо Уайт давал деньги на что-нибудь.

Энни, вконец уставшая, сделала этим же вечером еще одну попытку собрать деньги на общественные нужды и отправилась через поле к мистеру Харрисону, который, как обычно, сидел на веранде и раскуривал свою трубку рядом с Рыжим. Если говорить строго, его дом стоял на дороге в Кармоди, но Джейн и Герти, которые лично его не знали, а были лишь в курсе ходивших вокруг него слухов, попросили Энни, нервничая из-за боязни отказа, зайти к нему и подписать его.

Мистер Харрисон, однако, наотрез отказался дать хотя бы цент, и все попытки Энни оказались тщетными.

– Но мне думалось, что вы выражали одобрение нашему обществу, мистер Харрисон, озадаченно промолвила она.

– Я да… высказывал… но мое одобрение не настолько глубоко, как мой карман, Энни.

– Еще несколько таких впечатлений, какие я получила сегодня, и я сделаюсь такой же пессимисткой, как Элиза Эндрюс, – вслух поделилась Энни мыслями со своим зеркалом, ложась спать.

Глава 7

В делах

Стоял мягкий октябрьский вечер. Энни откинулась на спинку стула и вздохнула. Она сидела за столом, заваленном учебниками и тетрадками, но плотно исписанные листки бумаги, лежавшие перед ней, не имели никакого отношения к школьным делам.

– В чем дело? – спросил Гилберт, который вошел в открытую дверь кухни как раз вовремя и услышал вздох.

Энни покраснела и стала торопливо убирать листки бумаги под школьные тетрадки, чтобы Гилберт их не увидел.

– Ничего страшного. Просто я пытаюсь записывать некоторые свои мысли, как это советовал профессор Хэмилтон, но они мне самой не нравятся. Они мне кажутся какими-то неуклюжими, дурацкими, как только ложатся на бумагу. Плоды воображения они как тени, их невозможно заключить в клетку, они такие непослушные, своенравные. Но если я не остановлюсь, то когда-нибудь овладею их секретами. У меня, сам знаешь, не так много свободного времени. Пока не кончишь проверять школьные тетрадки, разве можно браться за собственные записки?

– В школе у тебя дела идут блестяще, Энни. Все дети любят тебя, – сказал Гилберт, присаживаясь на каменную ступеньку.

– Нет, не все. Энтони Пай, например, просто не хочет любить меня. Хуже того, он не уважает меня не уважает, и все тут. Да он попросту презирает меня, и могу тебе искренне признаться, это меня очень беспокоит. Дело не в том, что он настолько плохой. Он просто озорной, но не больше, чем некоторые другие. Он редко не слушается меня, но подчиняется мне с таким презрительным видом, словно делает одолжение, словно ему неохота спорить со мной. Его поведение оказывает отрицательный эффект на других. Я всячески пыталась завоевать его расположение, но, боюсь, мне никогда это не удастся. А хочется, потому что он довольно-таки сообразительный мальчишка, раз он Пай, и мне хотелось бы полюбить его если он мне позволит.