Но только опять солнце без изменения на полдне стоит и, видно, печет нестерпимо — над озером парит, а иногда туманом чуть-чуть заволокет, но опять просветлеет. Животины эти лунные по-прежнему то плавают, то жрут.
— Что ж нам тут торчать, — заявил Гура, — катай, Саша, на Марс.
Но Ершов брови навел, молчит и думает.
— Надо, — говорит, — дознаться: есть на Луне воздух или нет?
— Оно и так видать, что есть, — заметил Гура, — ежели эти самые ежи дышут, а к тому же и вода и кусты.
— Так-то оно так, — возражает Ершов, — а я хочу самолично узнать, а потому из нашего небесного корабля хочу выйти на лунную землю…
Испугался Гура.
— Не выходи, — говорит, — Саша! Неровен час, что случится! Сам себя загубишь, да и я один ни к чему не способен.
Усмехнулся Ершов, усы покрутил ухарски так и отвечает:
— Мы это осторожно оборудуем. На рожон лезть не буду.
Подошел к стене, трак— трак, — и готово: дверка настежь открылась. Ничего не случилось, только словно из печи жаром на них пахнуло.
Вышел Ершов, и Гура за ним вылез. Дышут ничего себе, ни в чем затруднения нет, только жарко. Сунули руки в воду, а вода горячая.
— Словно на полке в бане, — крикнул Гура, — нарвать бы этих кустов зеленых да попариться! Эх, хорошо. Люблю, Сашка, парную!..
Только было они веничков наломать хотели, как гады водяные бросятся в сторону — дзыг по воде, инда брызги дождем.
— А, чтоб вам пусто, дьяволам, — крикнул Гура, отшатнувшись от воды, и взглянул на берег.
Там все ежи проснулись. Одни из них уставились на приятелей с удивлением, а другие позлей, видно, приближались, крадучись.
— Гляди, Шурка, гляди, — заорал Гура, — к нам крадутся.
Мотнулся к небесному кораблю, да с первого шага его словно что подбросило вверх… К счастью упал он у самой дверки.
— Дура ты, дура, — смеется Ершов, — забыл, что мы легкими стали. Ползи по земле в комнату, а я и один постою.
В это время подкрался к нему лунный еж и за сапог норовит ухватить, но Ершов слегка наддал ему вбок носком — тот так и взвился; пролетел чуть не полозера и в воду шлепнулся. Все же Ершов хоть и воюет, а к дверке сам пятится. Швырнул еще двух-трех ежей по воздуху, в комнату вскочил и дверку завинтил наглухо.
— Тут, брат, с жары умрешь, — говорит, а сам весь потом обливается…
— Хорошо бы, — вздыхает Гура, — теперь полотенчиком обвязаться да чайку стаканов с десяток испить…
Посидели они так с полчасика, беседуя и отдыхая, словно после бани, а за окном странное твориться начало: пар от озера идет и туманом вверх уходит, а потом сверху снежком падает и тает тотчас же. Прошел так еще часик, и все кругом затуманило — зги не видать.
— Что же мы делать-то будем в таком парном отделении, — спрашивает Гура с тоской.
— Ждать у моря погоды, — отвечает Ершов, — потому и в трубу ничего не увидишь, а без трубы мы ни на Марс, ни на Землю дороги не найдем.
— Гляди, Шурка, гляди, — заорал Гура, — к нам крадутся…
Завелась с этого времени скука у приятелей, такая скука, что на сердце словно камень стопудовый давит. Сначала они было счет дням повели, да потом спутались. Ничего разобрать нельзя — сидят словно в светлом облаке; спать лягут, проснутся, — опять это облако к окну небесного корабля будто прилипло. Гура совсем затосковал, а Ершов хоть и храбрился, но видать было, что и ему тошно.
— Хуже, чем в мышеловке сидим, — плакался Гура.
Сколько так времени прошло, неизвестно, только проснулся раз Гура и видит — дождь моросит и снежком перебивается. Туман поредел, а по озеру совсем объеденные кусты плавают. Прошло так дня два, и лунные ежи в норы полезли и так закупорились землей, словно пробками заткнулись.
— Ну, вот и лунный день к концу идет, — сказал Ершов, — скоро мы звезды увидим и полетим дальше.
Действительно, лунный день кончался и, когда тучи рассеялись, солнце стояло совсем низко, как у нас на Земле перед закатом. Значительно усохшее лунное озеро покрылось ледяной корочкой и медленно заносилось мелким крепким снежком. Длинные, почти черные тени острыми клиньями уже тянулись от крутых берегов впадины. Медленно приближалась лунная ночь.
Гура вдруг весело поглядел за снежный простор и сказал с усмешкой:
— Тут, брат, без шубы не погуляешь, а у нас и пальтишек нет. Придется, ничего не поглядевши, на Марс катить…
— Как ничего не поглядевши, — возмутился Ершов, — круг всей Луны облетели, день и ночь видели, лето и зиму, а главное нашли, что воздух, вода и снег есть. Там, говорил профессор, жизни нет, а мы и кусты водяные видели, и пловучих гадин, а ежей этих самых я ногой самолично пинал… Одно только верно, что людей здесь никаких нет, и как им тут жить…
— Верно, — говорит Гура, — правильно, только вот скучно здесь, и от скуки спиться можно. Уж ты сделай милость, на Марс кати, а там и в Москву поспевать надо — боюсь, как бы в лавке меня не сократили за отлучку.
— Я, — говорит Ершов, — с удовольствием, но ждать лунной ночи приходится.
Пообедали с горя, выпили и айда спать в ожидании ночи.
Все же им еще три раза пришлось на Луне пообедать, пока не наступила ночь окончательно, и звезды кругом не заиграли, как жар на черном небе. Две недели без трех дней на Луне просидели. Пробовал было Ершов от безделья по радио с Землей говорить, как с профессором Джоном Айрсом уговорился, да ничего не вышло. Никакого ответа на все вызовы, а кроме того и с Земли никаких признаков вообще не проявилось.
— Досадно, — говорит Ершов, — а хорошо бы это в наши газетки сообщенье катнуть: вот, мол, на Луне, братцы, сидим. Первые куда залетели на зло всем английским Керзонам покойным и живым Чемберленам…
Но Гура опять расстроился.
— Брось, — говорит, — Саша, политику, давай Марс. Винти скорей, что там надобно, — домой пора.
— Ладно, — Ершов сказал и сам к трубе.
Окошко уже закрыли давно, темно совсем в небесном корабле, хоть глаз выколи, только чуть приметная синяя лампочка у трубы искоркой светит Ершову на стрелки. Вертит стрелки Ершов, на значки разные поглядывает, и вот наконец, на экране, что на стене висит, красная звездочка обозначилась.
— Марс это, — обрадовался Гура, — я его сразу узнал. Только все же ты, Саша, проверку сделай. Пусти трубу на большую силу, чтобы каналы видать было…
Ершов согласился и, как только каналы на Марсе показались, повернул главный винт.
— Прощай, Луна, — крикнул он, — опять летим!
ЧУДЕСА И ФОКУСЫ
Теперь все было до невероятности странно. Гура вспоминал, что говорил о разных чудесах профессор, но тогда ему там, на Земле, это казалось просто брехней.
Началось же это все таким образом. Когда часа на три они от Луны улетели, Гура, повернувшись на диване, на котором хотел вздремнуть, вдруг полетел в потолок. Долетев до потолка, он тихонько ударился, и словно пушинка, полетел вниз на диван. С дивана опять в потолок, и пошла канитель: вверх — вниз, вверх — вниз. Конца нет! Со страха у Гуры глотку перехватило, но потом, как заорет. Ершов даже привскочил на стуле и тоже замелькал вверх и вниз, да еще скорей Гуры, так просто и мельтешит в глазах.
Только Ершов мигом в себя пришел, уцепился рукой за скобу на потолке и сразу успокоился.
— Петя, — говорит сквозь смех, — а ты схватись за что-нибудь. Вот, говорил ты тогда профессору, что, дескать, мы не обезьяны, а придется, верно, и по обезьяньему полазать.
Уцепился кое-как и Гура за скобку на диване, и сел и от страха отошел.
— Почему это, — говорит, — нас так кидает?
А Ершов отвечает:
— Не кидает нас, а мы просто вес потеряли, и все, что ни есть в нашей комнате, весу никакого не имеет.
При этих словах он отпустил скобку и повис в воздухе, как мыльный пузырь, — только из стороны в сторону слегка покачивается. Потом достал карандаш и прямо его на воздух положил, и карандаш около него повис.
Гура от удивления глаза протирать стал и, покачнувшись, опять полетел, но не вверх, а вдоль комнаты — к трубе. По дороге посчастливилось ему веревку поймать, но веревка была довольно длинная, и Гура все же лбом припечатался к холодной зрительной трубе, но не ушибся нисколько, так словно холодным ветерком дунуло и назад, в другой конец комнаты, погнало.
Не мало времени они так проканителились, пока не привыкли ловко пользоваться шнурами, скобами, ремнями и прочим. Привыкнув, даже забавляться разными фокусами начали. Они свободно плавали в воздухе, как рыбы в воде, но когда Ершов чиркнул спичкой, чтобы закурить свои любимые папиросы, произошел первый неприятный фокус. Спичка зажглась, погорела несколько мгновений и погасла, не дав возможности закурить папиросу. Ершов чиркнул вторую — то же самое. Так он полкоробки испортил, а все не закурил.
— Что за чорт, — изругался Ершов, — поневоле выходит режим экономии.
Но с Гурой еще чище дело произошло. Пить он захотел. Подкрался он со всеми предосторожностями к графину с водой. Поймал ловко и графин и стакан. Открыл пробку стеклянную и тут же на воздух положил, потому что дело-то уже под самым потолком происходило. Приготовился, словом, — перевернул графин над стаканом и даже облизнулся от жажды, а вода и не думает литься…
Поставил Гура стакан на воздух, уцепился рукой за скобку на потолке да как тряхнет графином. Ну, вода и выскочила сразу, лентой по воздуху распласталась, а потом в большой шар собралась и плавает. Поудивлялся, поудивлялся Гура, а пить-то хочет. Долго он гонялся за водяным шаром, как за бабочкой и, наконец, настиг его на столе.
Шар задел за середку стола и прилип к нему. Гура, уцепившись за край стола, стал пить, слизывая воду под смех Ершова.
…Они свободно плавали в воздухе, как рыбы в йоде…
— Ну, брат, — говорил тот, — мы тут не только по-обезьяньи лазаем, но и лакаем по-собачьи!
— А долго нам до Марса лететь? — спросил жалобно Гура.
— Да с Земли месяца полтора, а с Луны не знаю, как это выходит…
— Неужто нам этак полтора месяца по воздуху плавать?!
— Нет, — успокоил его Ершов, — там в скорости нас начнет Марс к себе притягивать, и все переменится.
Много еще разных чудес с ними случилось, да ко всему они привыкли. Человека теперь уже ничем до удивишь, а потому через два дня они на воздухе превосходно спали и не тревожились.
Заснут себе на диванах, ничего, а только во сне повернется кто покруче — глядь уже под потолком. Ничего — и там спит. Стукнулся о потолок или ткнулся рукой и глядишь, утром под столом проснулся. Так все время по воздуху и летали. Привыкли и тем более, что никогда никаких ушибов не было.
Сколько времени они в таком состоянии были, они не знали, так давно счет всяким дням и часам потеряли. Только вот один раз сидят они, из коробок консервы вылизывают и видят, что все концы веревок и ремней, которые в воздухе, как в воде плавали, загибаются словно живые и к стенке липнут.
…Долго он гонялся за водяным шаром, как за бабочкой, а, наконец, настиг его на столе…
Выпустил коробку Гура от удивления, а коробка вместо того, чтобы в воздух виснуть, поползла, как улитка, к той же стенке, где и концы веревок прилипли. Да и самих их с Ершовым к стенке тащит. Обрадовался Ершов.
— Мы, — говорит, — к Марсу подъезжаем, только к стенке все одно не станем. Вот сейчас я стрелку поверну, и все образуется правильно: пол внизу будет, а потолок вверху.
Перебежал он по скобкам и веревкам, покрутил, что надо, и небесный корабль встал, как следует, и коробка с консервами от стены отвалилась и, хотя бесшумно на пол спустилась, а со стола оставшаяся там вода на пол закапала.
— Опять все, как на Земле, — воскликнул Ершов, — курить хочу до смерти!
Достал скорей папиросы, чиркнул спичкой — горит! Закурил и клубы дыма пускает.
— Ну, теперь, — говорит, — все в порядке, только спуск не прозевать, чтобы нас на-нет не размозжило.
— А разве наша машина не выдержит? — спросил Гура.
— Не выдержит? Да, если с такой быстротой, как мы летим (а мы быстрей пули зашпариваем), то так шваркнемся об Марс, что сразу в огненный газ превратимся вместе со всей машиной…
— Значит и на Землю придется с опаской возвращаться?
— А ты думал как? Ну, брат, теперь не мешай. Гляди в окошко, если хочешь, открою сейчас, а я обратный ход давать буду и тормозить повсякому.
Приник Гура к окошку и видит Марс таким, как профессор им его в трубу показывал. Только теперь видно было, что огромные каналы наполнены водой и блестят в лучах Солнца. Видны были также пробегавшие белые облака, которые, как лебеди, тянулись над каналами и над красной землей Марса.
Горы были очень редки, а виднелась повсюду равнина, гладкая, как ладонь. «Это совсем с Луной не схоже, — подумал Гура, — а скорей вроде наших южных степей».
Но вот они все ближе к Марсу, а выходит, как и на Земле, спускаются вниз значит. Теперь уж заметно стало, что местность на Марсе пустынна, и только около огромных водяных каналов широкими полосами по обоим их берегам растут леса, кудрявятся кустарники или раскидываются сочные травяные луга.
— Ну, это, как на Земле, — радовался Гура, чувствуя кроме того, что и тяжесть в него снова вливается.
Одно только удивительно на Марсе — деревья, трава, кусты — все это не зеленого цвета, а зеленовато-бурого, красно-коричневого, а местами красно-багрового, как лист на осине бывает у нас осенью. Но что поразило Гуру и Ершова, глянувшего в окно между делом, это невероятная ширина каналов. Они были, как длинные большие озера с расстоянием между берегов верст по шестидесяти и больше.
— Это, брат, канальчики, — весело крикнул Ершов, — это тебе, брат, не Фонтанка какая-нибудь ленинградская…
— Пароходы, пароходы, — закричал Гура в испуге, — а на берегах-то города!..
Действительно, по каналам кое-где виднелись плывущие суда очень странного вида, а по берегам то там, то здесь теснились кучки строений, намекавших да человеческое жилье.
Перетрусили тут оба приятеля и стали держать совет.
— Эти марсияне, — говорил Ершов, — еще неизвестно, что за люди. Может быть, они нас в плен возьмут, а может быть, и того хуже, если они вдруг людоеды.
— А мы, Саша, — советует Гура, — там спустимся, где ночь теперь.
Однако ночи им особенно искать не пришлось, так как было видно, как Марс вертится, отвертываясь от Солнца.
— Если мы будем все время лететь, — начал объяснять Ершов, — на этом месте, то будем лишь марсовый день видеть, а марсова ночь все время будет на той стороне марсового шара.
— Как же нам в ночь попасть?
— Очень просто. Нужно наш небесный корабль направить с такой же скоростью навстречу Солнцу, с какой вертится Марс, то есть нам нужно лететь на восток, и спускаться.
Так и сделали. Небесный корабль вдруг будто остановился против того места, где Гура разглядел впервые суда вроде пароходов и здания, похожие на городские постройки. Чем ниже они спускались, тем заметнее было, как Солнце уходит назад, к западу.
Вот уже позади них запылали кровавые зори, а впереди на потемневшем небе замигали звездочки. Спуск их на Марс произошел уже глубокой ночью.
НА МАРСЕ
Когда они снова открыли окно воздушного корабля, то увидели ползущие туманы во тьме ночи, а на почве что-то вроде инея. Сквозь прорывы туманных облаков время от времени выглядывала крошечная Луна, раз в десять меньше земной Луны. Все же свет от нее был очень яркий и сверкал в воде огромных каналов.
— А верно профессор-то насчет холода говорил, — сказал Гура, — а это что такое черное, мохнатое?..
— Ну, вот опять напугался, — ответил с досадой Ершов, — или не видишь? Лес.
— Лес? А что же он на лес не похож, а будто сгрудились чудища разные да руки и лапы вперед протягивают. А вон там совсем, как великаны к земле присели и волосища свои распустили…
— Ну, ладно, — перебил его Ершов, — утро вечера мудренее, а я спать хочу.
Улегся на диван и захрапел, но Гуре не спалось. Закроет глаза, подремлет, подремлет и вздрогнет. Посмотрит в окно — все еще тьма по-прежнему. Последний раз проснулся на рассвете и не узнал Марса.
Все зачервонело повсюду багровыми пятнами; перегнутые, изогнутые деревья леса, казалось, были обмокнуты в кровь, а над ними и над красной водой канала подымался кумачовыми полотнищами туман и летел в небо.
Прошло минут двадцать, и туман будто сдунуло. Небо густо посинело, по нему ползли розоватые тучки, а из-за высокой горы радостно выглядывало солнышко, протягивая лучи, словно огненные спицы.
— Вот и день наступил, — проговорил Ершов, позевывая и потягиваясь на диване.
Он быстро вскочил с дивана и неожиданно подпрыгнул к самому потолку, больно стукнувшись головой.
— Чорт возьми! — крикнул он, — тут мы опять меньше весим, чем на земле.
Однако назад он не упал, а опустился довольно медленно.
— Почему это, — спросил Гура, уже привыкший ко всем фокусам небесного путешествия.
— Да, ведь Марс, — отвечал Ершов, потирая темя, — меньше Земли в семь раз, а потому мы в семь раз меньше весим, а сила-то в нас такая же, как на земле. Вот на земле я подымал пять пудов, а здесь, значит, такую глыбу подниму, которая у нас, на Земле тридцать пять пудов весит!
— Здорово! — гаркнул Гура, — мы тут богатырями будем, подковы разбивать станем.
— Нет, брат, — засмеялся Ершов, — подкову так же не разогнем, как и на Земле. Облегчение для нас будет только, как и на Луне, в поднятии тяжестей и в легкости нашего тела.
— Слушай, Саша, — вдруг заволновался Гура, — надоела мне эта клетка! Давай закусим да на землю — травку ногами потоптать хочется…
Ершов не возражал. Сели они за стол и закусили по-человечески — ничего у них из рук не улетало. Потом Ершов отвинтил дверку, и они вышли.
Погода приятная, будто на Земле в осенний солнечный день, когда бабье лето стоит. Воздух легкий, листом и травой пахнет. Идут приятели ходко, весело, ну прямо побежать хочется после сиденья в одной комнате.
— Лови! — крикнул Гура и ударился бежать.
Ершов за ним. Только бег-то у них вышел сногсшибательный. Как скакнул Гура, так сразу до леса проскочил и в кустах завяз, а на него Ершов тихонько спустился, словно подушкой накрыл. Ничего, не ушиблись.
— Надо, видно, приспособляться, — заметил Гура, выбираясь из кустов.
— Да, — добавил Ершов, — надо знать, что мы можем скакнуть далеко и глазомером заранее все в расчет брать.
Приятели с удовольствием растянулись на траве, которая густо росла на красной земле да и сама была с одной стороны красная, а с другой зеленая. Отдохнули малость среди лесной свежести и давай деревья разглядывать.
Странные были деревья. Одни, как обрубки, выходили из земли, будто люди по пояс в грязи завязли, а над плечами у них были шишки, а из шишок красно-бурые волосы спускались.
Другие походили на протянутые руки — стоит развесистое дерево, а из него в разные стороны скрюченные руки торчат, штук до тридцати. Словом, в этих лесах такое было, что не только ночью, но и днем нивесть что покажется.
— А теперь, Гура, — говорит Ершов, — осторожненько так проберемся к берегу канала, да глянем, есть ли по близости город и люди.
Сказано, сделано. Ползут приятели, крадутся, все стараются в соразмерности делать, чтобы, неровен час, вверх блохой не скакнуть или на четверть версты вперед не выскочить. Лес поредел постепенно, и сквозь ветви заблестела вода.
Приятели спрятались в кустах и стали смотреть на воду, где двигалось одно из тех странных судов, которые Гура принял за пароходы. Это была огромная лодка, на которой в два этажа располагались каюты. Но у этого судна не было видно ни сбоку колес, ни винта позади кормы, а между тем оно очень резво разворачивало волны, пена же кружевной дорожкой бежала позади него.
…С вытянутыми шеями они смотрели на берег, где в кустах засели оба приятеля…
Вглядевшись, они увидели, что по бокам судна во всю длину его тянулись бесконечные ремни с маленькими лопаточками. Это и была двигательная часть судна, но не это интересовало приятелей — им хотелось увидеть скорей марсиан. Но марсианский пароход был далеко, и нельзя было разглядеть, какие живые существа время от времени передвигаются по палубе.
Вдруг у самого берега заплескалась вода, Гура оглянулся на шум и увидел тридцать или сорок странных существ, похожих на людей, но будто покрытых слоновой кожей, — все тело в складках и морщинах. На ногах у них были широкие лыжи и на этих лыжах они бежали по воде, как по снегу, делая небольшие всплески.
Гура не утерпел и, ткнув локтем Ершова, громко сказал:
— Ишь, ведь, тоже физкультурой занимаются! Бегают на лыжах…
Но как только раздался голос Гуры, все марсиане сразу повернули головы к берегу.
— Рожи-то, рожи! — воскликнул Ершов, заливаясь хохотом, но Гура струхнул немного.
Действительно, у марсиан были не лица, а рожи и притом вроде лягушечьих с глазами навыкат. Смех Ершова еще больше привлек их внимание. Сделав круг на своих водяных лыжах, они приблизились к берегу. С вытянутыми шеями они смотрели на берег, где в кустах засели оба приятеля. Они были такие маленькие и щуплые, с отвислыми животами, с толстой кожей складками.
— Ну-ка, — сказал Ершов, — хватим по-нашему: «Здравствуйте, марсияне!»
Оба приятеля вылезли из кустов, вытянулись во весь рост и гаркнули в один голос:
— Здрав-ствуй-те, мар-си-я-не!..
В ответ им раздался какой-то писк, шип и свист. Потом марсияне, ворочая огромными глазищами, двинулись к берегу и остановились, а штук пять из них, пригнувшись к воде, помчались вправо и влево, как водяные комары.
— Эх, зря мы их расшевелили, — проговорил Гура, чувствуя мурашки за спиной.
— Эка беда, — отозвался Ершов, — нам до нашего небесного корабля два шага, а там завинтим в небо — ищи ветра в поле. Ведь, поглядеть-то надо на них, а то были, скажут, на Марсе и марсиян не видали.
Только с марсиянами, видно, шутки плохи. Видят, на лыжах по воде их до сотни катит в помощь прежним. Взглянули на берег, а по берегу тоже с обеих сторон марсияне посуху наступают.
Тут и Ершов не выдержал.
— Лупи, — кричит, — к нашему кораблю!..
Скакнул он через деревья, а Гура за ним. На высоте видят, — их корабль среди поля лежит. На полянку в лесу упали, а Ершов за руку Гуру ухватил и говорит, чтобы рука с рукой бежать, чтобы не потерять друг друга с такими скачками огромными.
Выскочили они из леса, как блохи из шерсти, и давай чесать по открытому полю, в конце которого их небесный корабль лежал с открытой дверкой.
Оглянулись назад, а из леса со всех сторон марсияне, как саранча, высыпали и за ними шпарят. Тут Гура приналег на ноги, а Ершов ругается.
— Стой ты, — кричит, — глазомером расчет делай, а то мимо проскочим.
Но было уж поздно — оторвался Гура от земли и потянул за собой приятеля. Так и вышло — сажен на пятьдесят позади воздушного корабля плюхнулись.
— Скорей, скорей, — кричит Гура, — они упредят нас и машину отымут!
Ершов же, бледный от досады, шипит:
— Посмей только пальцем шевельнуть, одного здесь брошу.
Замер Гура, как тряпка размяк, а Ершов сцапал его за шиворот, глазомером пристрелялся и прыг. Ровно у самой дверки очутились. Втолкнул он Гуру, сам вскочил, и только захлопнуть дверку успел и винты винтить начал, как марсияне снаружи вокруг стен зацарапались.
— Теперь не влезут, — самодовольно произнес Гура и козырем подошел к окну, — а что, Саша, стекло выдержит?
— Посмотрим, что у них есть, — ответил Ершов, подходя к Гуре.
В это время марсияне сплошным кольцом окружили небесный корабль, но никакой враждебности не обнаруживали. Два смельчака приблизились к окну, и один из них с размаху хватился лбом и носом по стеклу и, отскочив, уцепился руками за голову.
— Они не имеют понятия о стекле, — сказал Ершов сквозь смех.
Но в это время двое еще, видя, что товарищ их пострадал, и вообразив, что ему нанесли вред наши приятели, бросились на них с яростью. Они еще больней ушиблись о толстое, но прозрачное, как воздух, стекло.
Хохочут приятели, за бока держатся, но замечают, что дело заваривается серьезное. Появились марсияне с палками и каменьями.
— Это, верно, войска у них, — говорит Ершов, — теперь гляди в оба, чтобы стекло не повредили. Я отойду вправо, у самого винта стану, а ты влево. Нам и будет все видать. Чуть чего, мы чугунной доской задвинемся…
Распределились так у окна и видят, что вооруженные толпу в сторону оттеснили, образовав цепь.
— Как есть у нас красные шапки, — проговорил Гура.
Тут они вдруг увидели, что марсияне нацеливаются камнями в них.
— Закрывай окно! — крикнул Гура, но чугунная плита уже мелькнула у него перед глазами.
— Не бойся, — сказал Ершов, когда окно было закрыто, — наш корабль и пушкой не прошибешь.
Но в это время камни с грохотом ударили в стенку, и скользнули вбок, слегка заставив дрогнуть небесный корабль.
Долго еще бросали марсияне каменья и палки в корабль, но наконец успокоились.
Тем временем, должно быть стало холодно, так как марсияне зажгли костры.
— Полетим назад, — запросил Гура, — они ночью прокрадутся к нам и аппарат наш испортят…
— Я и сам хочу, — отвечает Ершов сумрачно, — только вот пусть первые звездочки покажутся.
Наставил он трубу, как нужно по карте и по знакам разным, и стали приятели ночи ждать. Как только стемнело, сейчас же на экране, на полотне этом настенном, из трубы звездочка голубовато-зеленая обозначилась.
— Вот она, наша Земля, — сказал Ершов.
Гура совсем растрогался, даже слеза набежала.
— Эх ты, — говорит, — голубушка, кормилица наша.
Только было собрались полететь, как из лесу видят целое шествие к ним двигается. Опять марсияне идут, только безо всякого оружия.
— Винти, винти, — кричит Гура, — опять они лезут…
— А ты не ори зря, — остановил его Ершов, — видишь, это мирная делегация идет. Вон и цветы у них и всякая снедь, вроде как яблоки и ягоды разные…
…Появились марсияне с палками и каменьями…
Приятели подошли к окну небесного корабля. Марсияне приблизились шагов на двести и нерешительно остановились. Разглядев в окне Гуру и Ершова, они опять сделали шагов пять-десять и опять остановились. Передовые их при этом подошли еще шагов на десять ближе и стали прикладывать обе руки к вискам, будто обеими честь отдают, и потом обеими же руками по лицу проводить.
— Ишь, как коты умываются, — сказал Гура.
— Не умываются, — рассердился Ершов, — а это они нам мирные знаки делают. Я сейчас к ним выйду.
— Не ходи, пожалуйста, — взмолился Гура, — боюсь…
— Ладно, я в дверях постою…
Быстро Ершов отвинтил дверку и вышел. Марсияне еще больше «заумывались», а Ершов, догадавшись, тоже по-ихнему стал умываться. Тогда марсияне обрадовались, и пять из них с цветами и плодами в корзинах стали осторожно приближаться к Ершову.
Не успел Гура сообразить обстоятельства, как Ершов уже тряс руки двоим марсиянам, будто закадычным друзьям. Тут он набрался смелости и тоже к Ершову в двери вылез, а тот с марсиянами уже беседует.
Прислушался Гура к марсиянскому говору — шипят они да квакают, ну как есть лягушки на задних лапках стоят. Тут опять непонятное для Гуры произошло, как с письмом американского профессора, — слушает он чужой язык, а все понимает не хуже, чем по-русски.
— Уж не во сне ли я все это вижу? — подумал он, но его мысли перебил Ершов.
— Вот, — говорит, — ты боялся, а они ребята душевные. Это зря у нас до мордобоя дошло. Одно недоразумение…
Тут Ершов пригласил пятерых марсиян, что уполномочены были для переговоров. Гура засуетился, хозяином стал: консервы откупоривает, даже печенье где-то нашел и бутылочку на стол поставил.
Марсияне закусить закусили, только выпить отказались. У них нет того в обычае, чтобы водку употреблять. Все же и без выпивки разговоры шли очень дружные и безо всякого перерыва.
Ершов им все рассказал и про Землю и про путешествие на Луну. Землей они очень заинтересовались.
— Вот, говорят, — какие там, разумные существа живут, — а нам на мысль это не приходило. Видим мы это вашу Землю, вроде как звездочку малую, что зеленоватым светом горит, а больше ничего не знаем. Хорошо бы у вас побывать…
— Валяй с нами на Землю в Советскую Россию, — воодушевился Гура, — у нас там советская власть радушно всех принимает, ежели он не буржуй.
Марсияне замотали глазищами, так как про буржуев не поняли. Тут Ершов уж вдохновился, заломил шапку и айда им про Землю рассказывать.
Часа не прошло, как во всем вразумил их. Те, как наслушались, еще больше разгорелись на Землю лететь. «Даешь Землю», и только.
— Ладно, — говорит Ершов, — одного возьмем: выбирайте делегата. Рады бы и больше, да машина не подымет.
Обрадовались те, повыскакивали наружу, и тут же митинг у них начался. Народу привалило, конца края не видать. Один говорит, другие слушают, третьи небесный корабль осматривают. Шествия всякие устраивать стали с факелами — дело-то ночью было.
Словом, такое веселье и оживленье, как у нас, когда первое мая встречают. Одно только нехорошо: музыки у них нет и пения тоже никакого.
— Это, товарищи марсияне, — заметил им Гура, — скучновато у вас без музыки… Вот к нам езжайте, так всего насмотритесь.
Ну, марсиянам и повторять нечего, выбрали они одного делегата Шишишику какого-то. Имя хотя у него неладное, но парень оказался хороший. После выбора делегата заторопились вовсю.
