Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Человек меняет кожу

ModernLib.Net / Ясенский Бруно / Человек меняет кожу - Чтение (стр. 3)
Автор: Ясенский Бруно
Жанр:

 

 


      Работник постпредства не приехал, а никто из присутствующих русских не говорил по-английски.
      Баркер тоже понял приказ лётчика и, покраснев от возмущения, жестами дал понять, что он и не подумает остаться.
      Истощив весь запас мимических средств, он набросился на Кларка и Мурри и заявил, что он один здесь не останется. Если они не могут лететь вместе, то должны в знак протеста отказаться от полёта все трое и проучить эту банду за их дикие порядки, возможные только в этой дикой стране. Он упорно тыкал в нос растерявшемуся начальнику, с виноватой улыбкой разводившему руками, свой пассажирский билет и, указывая на русского, кричал по-английски, что если кто-нибудь из них должен оставаться, то пусть останется эта свинья, а разъединять их, комиссию американских специалистов, никто не имеет права.
      Лётчик с явным интересом смотрел прямо в рот Баркера, откуда выскакивали слова, трескучие, как шутихи, а вспотевший начальник не переставал любезно разводить руками.
      Тогда молчавший до сих пор русский неожиданно для всех заговорил на приличном английском языке:
      – Пожалуйста, не волнуйтесь. Я охотно уступил бы вам своё место, и никакого желания лететь туда у меня нет. Но есть соответствующий приказ, я должен лететь и лететь вне всякой очереди. Ни ваше, ни моё желание тут ничего не изменит. Самолёт может взять только троих. Один из вас, господа, должен остаться и вылететь послезавтра следующим самолётом.
      Баркер от удивления на несколько секунд лишился голоса, но когда смог говорить опять, всё так же твёрдо заявил, что один не останется.
      Спор затягивался. Лётчик, терпеливо ждавший конца, посмотрел на часы, махнул рукой, сказал что-то начальнику и велел им всем следовать за собой.
      – Почему раньше четверым было нельзя, а теперь вдруг можно? – торжественно осведомился у русского Баркер.
      Говорит, что возьмёт меньше горючего и как-нибудь довезёт. Обычно больше троих не берёт. Перелёт трудный, над горами, – ответил русский.
      Баркер приотстал.
      – А может, в самом деле отказаться нам от сегодняшнего полёта? – немного помолчав, предложил он Мурри. – Вдруг у него не хватит горючего?
      – Вам ведь предлагали это с самого начала.
      Баркер промолчал, но покорно поплёлся за всеми к ожидающему самолёту.
      – Этот русский, по-видимому, крупная персона, – обратился вполголоса к Мурри Кларк. – Вероятно, кто-нибудь из правительства.
      – Может быть, из ГПУ? – прищурился Мурри.
      – Вряд ли. Это, должно быть, какая-нибудь популярная личность. Вы заметили, как его приветствовали на всех посадках, начиная с Актюбинска?
      Мурри кивнул головой.
      …В Термезе американцам, соскочившим на аэродром, показалось, что они спрыгнули на раскалённую плиту. Термометр на крыле самолёта показывал 70°. Горячий воздух прильнул к лицу, как полотенце, обмоченное в кипятке.
      Русского, как и в Самарканде, встретили здесь словно старого знакомого. Кларк значительно переглянулся с Мурри.
      Когда они сели опять в самолёт, русский сообщил, что из-за него придётся сделать небольшой крюк, это продлит на полчаса их путешествие. Самолёт должен будет высадить его в Сарай-Камаре и только потом уже полетит в Сталинабад.
      Кларк и Мурри ответили любезно, что это ничего не значит, – они охотно покатаются.
      За Термезом самолёт летел, не отклоняясь, вдоль русла Аму-Дарьи. Внизу простиралась страна из детской сказки. Земля лежала пухлая и коричневая, как пряник. В реке струилось кофе с молоком. Кофе начинало уже испаряться, об этом свидетельствовали бесконечные островки мелей.
      Это была южная граница Союза. По левому берегу тянулся Афганистан. Кларк мысленно проследил путь, проделанный им за эти несколько дней, от бурых островков нерастаявшего снега на полях Негорелого до песчаных островков Аму. Это была поистине шестая часть света, наперекор консервативной географии, которая насчитывала их только пять…
      На сарай-камарском аэродроме самолёт встретила группа людей, среди них несколько военных в зелёных фуражках: командиры пограничных отрядов. Увидав русского, они звонко прокричали «ура», окружили его и начали трясти за руки. На американцев они не обратили никакого внимания. С разных концов аэродрома бежало ещё несколько человек.
      От группы отделились смуглый таджик в тюбетейке и белой русской рубахе и военный в зелёной фуражке. Минуту они разговаривали о чём-то с лётчиком, потом направились к американцам. Военный козырнул и сказал на чересчур правильном английском языке, с лёгким акцентом, как ему неприятно, что голода американцы не смогут продолжать сегодня своё путешествие. В районе случилась беда. Вода разрушила головной арык и затопила хлопковые посевы. Есть серьёзно раненные, и самолёт придётся мобилизовать для перевозки в Сталинабад тех, кто нуждается в немедленном хирургическом вмешательстве. Пассажиры смогут продолжать своё путешествие через день-другой, если же они не хотят ждать, то их отвезут в Сталинабад на машине.
      Ни Кларк, ни Мурри, ни даже Баркер ничего не ответили. Они стояли нерешительно, щурясь от невозможного солнца, которое обухом падало на их головы. Военный и таджик в тюбетейке предложили им следовать за собой. Они пошли по раскалённой плите аэродрома. Земля под ногами дымилась клубами рыжей пыли.
      В белом, оштукатуренном известью домике тонко звенели мухи. По сравнению с полем здесь было прохладно. Военный и таджик вышли, оставив американцев одних. Через несколько минут пришёл красноармеец, поставил на стол три стакана, кувшин с коричневатой жидкостью и ушёл. Они жадно выпили по стакану холодной кисло-сладкой влаги и сели у стола, посматривая в окно. Мурри выстукивал по столу какую-то непонятную мелодию.
      На аэродроме суетились люди. На краю поля появились два красноармейца с носилками. Забинтованного человека бережно поместили в кабинку самолёта. Вслед за первыми подоспели вторые носилки.
      К домику, где сидели американцы, направлялась группа людей: русский из Актюбинска, военный, говоривший по-английски, три смуглых таджика и ещё двое русских. Они остановились поодаль и оживлённо беседовали, размахивая руками. Шпарящее солнце не производило на них, видимо, никакого впечатления.
      Вошёл знакомый военный и предложил американцам помыться и принять душ: красноармеец отведёт их в баню – здесь недалеко.
      Мурри заметил, что им хотелось бы всё-таки попасть скорее на строительство. Нельзя ли получить машину и отправиться туда сейчас же?
      Военный огорчился: к величайшему сожалению, все машины мобилизованы на ликвидацию прорыва.
      Кларка начинала забавлять эта неожиданная ситуация. Он успокоил военного: это ничего не значит – они будут рады ознакомиться с окрестностями.
      Военный заверил, что охотно им в этом поможет: к тому же, кажется, они все трое инженеры-ирригаторы, – это очень кстати: не хватает квалифицированных технических сил, а прорыв необходимо ликвидировать в несколько дней, иначе посевам грозит гибель. Господа американцы несомненно захотят познакомиться с работой по восстановлению разрушенной системы и помочь своим ценным опытом.
      Кларк и Мурри пробурчали невнятно что-то похожее на «само собой разумеется».
      За окном русский из Актюбинска кричал что-то русскому в белом пиджаке.
      – Не можете ли вы сказать, кто это такой? – спросил Кларк у военного, указывая на актюбинского спутника.
      – Это? Это наш здешний главный инженер-ирригатор. Замечательный работник. Казус с ним вышел. Два года он тут проторчал. Семья у него в Москве. Поработал действительно как лошадь, ещё малярию схватил вдобавок. В прошлом году была экстренная работа, – отказался от отпуска. Наконец в этом году, шесть дней тому назад, закончив все работы, взял двухмесячный отпуск и вылетел в Москву. Как назло, на другой день после его отлёта произошла беда с головным арыком. Никто из инженеров не брался ликвидировать это дело в несколько дней, а не восстановим – будет сорван весь план посевов. Ведь наш район – семеноводческая база египетского хлопка на весь Союз. Заминки тут быть не может. Он этот арык проводил, он один может с ним справиться. Послали ему вдогонку «молнию». Говорит, молния настигла его лишь на третий день в Актюбинске, на полпути в Москву. Прочёл телеграмму, выругался неприличными словами, снял свой чемодан с самолёта и через час на встречном самолёте вылетел обратно в Сарай-Камар. Опять отпуск у него пропал. Ругается! Да и ничего удивительного. Два года человек семью не видел. Сам горожанин. Возвращаться с полпути с отпускными документами в кармане – удовольствие ниже среднего.
      Кларк рассмеялся.
      Военный посмотрел на него вопросительно.
      – А мы ломали себе голову, кто это такой. На всех станциях его встречали как старого знакомого. Не удивительно, ведь за несколько часов до того он пролетел в обратную сторону…
      Вошёл красноармеец и отрапортовал о чём-то военному.
      – Комната для вас уже приготовлена. Сможете помыться и переодеться. Идёмте, покажу вам дорогу.
      По дороге к ним присоединился русский инженер.
      – Скажите, неужели это правда, что вы с отпуском в кармане вернулись сюда с полпути? – иронически обратился к нему Баркер, замыкавший шествие. – Вы же могли прекрасно сунуть телеграмму в карман, и никто никогда не узнал бы, дошла она до вас или нет. Будь я на вашем месте…
      Русский посмотрел на Баркера и ничего не ответил.
      На средине аэродрома их задержали двое запыхавшихся людей. Оба говорили возбуждённо, перебивая друг друга, от времени до времени стирая пыльной ладонью пот, градом катившийся по лбу. Пыль с потом, размазанная по лицам, делала их похожими на заплаканных детей.
      – Сейчас дам вам машину, – сказал по-английски военный, обращаясь к русскому инженеру. – Господа американцы хотят тоже принять участие в ликвидации прорыва. Не правда ли?
      – Весьма признателен, но пока обойдусь без помощи, – оборвал русский. – Дайте мне лучше десяток красноармейцев.
      Он круто повернул, и пошёл напрямик через поле. Военный и два запыхавшихся таджика побежали вслед за ним.
      Кларк, Мурри и Баркер остались одни со своими чемоданами среди голого поля. О них, видимо, забыли. Они стояли растерянные, надвинув на нос кепки, моргая глазами от нестерпимого солнца.
      Самолёт злобно заворчал и, подпрыгивая, как объевшийся стервятник, пересёк поле, оставив позади пустые носилки. Минуту спустя он уже нёсся в воздухе, брызгая вниз волнами оглушительного стрекота.
      Когда он стал стремительно уменьшаться и превратился наконец в серую реющую точку, американцам показалось, что последняя нить, связывавшая их с далёким внешним миром – с Нью-Йорком, Негорелым, Москвой, – вдруг натянулась и лопнула. Нелепые в своих спортивных костюмах, похожие на. побитых чемпионов гольфа на поле неудачного матча, они грузно опустились на чемоданы. Пот широкими струями катился по их лицам, размывая арыки морщин.
      Где-то вдали труба пронзительно протрубила сбор. По рыжему полю бежала команда красноармейцев с кетменями на плечах.

Глава вторая

      Замызганный форд, фыркая и храпя, жевал сухую, шуршащую дорогу. На телеграфных проводах симметрично расселись ярко-зелёные птицы. Птицы на проволоке уезжали назад, как движущаяся мишень в непривычном тропическом тире. Впереди простиралось нескончаемое голое плато, обрамлённое ровными горными хребтами.
      Тропическое солнце раскалённым шлемом давило голову. Пыль пепельной пудрой ложилась на сожжённые лица людей, сидевших в машине. Баркер и Мурри, с лицами цвета золы, походили на свежеоткопанные мумии, которые рассыплются в прах при первом неосторожном прикосновении.
      По выбритому плато вперегонку с машиной неслись небольшие стада местных антилоп – джайранов на тоненьких ножках. Гонки джайранов с автомобилем длились до тех пор, пока джайраны, обогнав машину, не перебегали перед её носом на другую сторону дороги и, ускакивая прочь, предоставляли путникам созерцать презрительно задранные кверху куцые хвостики.
      Потом в пустоту первобытного пейзажа ворвались белые бугры брезентовых палаток, чтобы, оставшись позади, уступить место зелёным парусам оазиса, выплывающим из-за горизонта.
      У въезда в город застрявший в арыке грузовик загородил путь. Шесть человек, кряхтя и матерщинясь от натуги, напрасно пытались вытащить его на дорогу. Грузовик подпрыгивал, пятился, кидался с разбегу, оглушительно жужжа, и бессильные колёса буксовали, взбивая жирную грязь.
      Только два часа спустя сквозь лабиринт дувалов упрямый фордик прорвался в город с торжествующим рёвом сирены, и встрепенувшиеся деревья осыпали приезжих густыми брызгами тени.
      Слепые глиняные мазанки обступили дорогу, как молчаливые нищие. В мазанках не было окон, на плоских глинобитных крышах не было труб, а выдолбленное в крыше узкое отверстие походило скорее на дырку в копилке, через которую милосердный аллах бросает правоверным дырявую монету своей милости. Нищенский вид жилищ не свидетельствовал о щедрости всевышнего.
      Белые одноэтажные дома европейского типа, разбросанные среди зелени, говорили о том, как возникает здесь город, пробивая глиняную скорлупу кишлака.
      В комнатах европейских домов, где разместили Кларка, Баркера и Мурри, мебель состояла из складной кровати, стола и двух табуреток. От новеньких табуреток, от свежевыстроганного пола пахло лесом, смолистым и далёким, как воспоминание.
      В столовой техперсонала густо звенели мухи. Облепленные мухами копны чёрного хлеба шевелились, как муравейник, в седом пару дымящихся тарелок.
      Комната с выстроганным полом встретила Кларка древесной прохладой. После мушиного удушья столовой она показалась сосновой шкатулкой, завезённой сюда с далёкого хвойного Севера.
      В шкатулку постучали. Вошёл красивый таджик, с лицом полированным и пристальным, и девушка в белом. На голове у девушки была остроконечная шаршауская тюбетейка. От русых крыльев ровно подстриженных волос, как от опущенных наушников красноармейского шлема, лицо казалось настороженным и строгим.
      Девушка первая заговорила по-английски:
      – Это товарищ Уртабаев, заместитель главного инженера нашего строительства, первый советский инженер-таджик, а моя фамилия Полозова, я студентка ВТУЗа, приехала сюда на годичную практику. Временно прикомандирована к вам в качестве переводчицы и техпома. Если вы не очень устали с дороги, товарищ Уртабаев сможет вас ознакомить в общих чертах с положением нашего строительства.
      – Пожалуйста, – засуетился Кларк, подвигая гостям табуретки, а сам садясь на кровать. – Я буду очень рад хоть немного ознакомиться со строительством. К сожалению, перед отъездом сюда я получил лишь самые общие сведения.
      – Товарищ Уртабаев пришёл как раз пригласить вас, мистер…
      – …Кларк.
      – …мистер Кларк, на производственное совещание инженеров. Совещание начнется через два часа. Там подробно будут обсуждаться все очередные вопросы строительства. Товарищ Уртабаев хотел предупредить вас, чтобы вы не впадали в уныние, ознакомившись с положением дел на сегодняшний день. Вам у себя на родине не приходилось, вероятно, никогда работать в таких трудных условиях. Сто двадцать километров от ближайшей железнодорожной станции, сто двадцать пять километров от пристани, отсутствие мало-мальски сносных дорог. Только в этом году мы начнём прокладывать к пристани узкоколейку. Пока единственные средства транспорта – это лошадь, верблюд и грузовая машина, которая на здешних дорогах очень скоро выходит из строя.
      Она говорила быстро, с приятным русским акцентом. Слушая её деловой отчёт, Кларк подумал, совершенно некстати, что веснушки на её небольшом вздёрнутом носике похожи на крупинки золотого песка: если послюнявить платок и потереть им этот носик, на платке, наверное, осталась бы золотая пыльца.
      – Если вы примете во внимание, что в этих условиях мы должны будем перебросить сюда двадцать шесть экскаваторов, – больше, чем их работало у вас на Панамском канале, – вы можете себе представить, с какими трудностями это связано.
      – Я знаю по опыту других ваших строительств, что русские умеют выполнять невыполнимое, – сказал галантно Кларк.
      – Здесь не Россия, а Таджикистан, и строят не русские, а таджики. Русские только помогают таджикам.
      Кларк подумал, что по сути дела веснушки вовсе не украшение и что девушки с чистой кожей всегда приятнее.
      – У нас в Америке всех советских граждан называют русскими, поэтому извините мне мою ошибку, – сказал он с нарочитой любезностью. – Пожив у вас в СССР, я несомненно выучусь лучше разбираться в ваших вопросах. А таджикскому инженеру скажите: уезжая из Америки, я знал, что вам, наверное, трудно строить здесь одним, без помощи иностранных капиталов, и я буду стараться всячески помочь вам в вашей работе.
      Девушка посмотрела очень внимательно на Кларка, потом повернулась и перевела Уртабаеву. Уртабаев встал, крепко пожал руку американцу, и оба они весело рассмеялись.
      Рассмеялась и девушка.
      – Ну вот и хорошо. Будем работать вместе. Думаю, что и я от вас кое-чему выучусь.
      «Она убеждена, что всё знает лучше меня, – раздосадовано подумал Кларк. – И вообще этот снисходительный тон, с которым она читает мне нотации, по меньшей мере неуместен».
      Он находил, что веснушки определённо портят её лицо.
      Он подчёркнуто повернулся к Уртабаеву, попросил его рассказать подробнее о строительстве, – сведения эти в равной степени интересуют его американских коллег, – и, не дожидаясь ответа, вышел позвать Баркера и Мурри.
      Минуту спустя он вернулся с Мурри. Баркер отказался прийти, пока не побреется.
      Уртабаев жестом хозяина, расстилающего перед гостями дастархан, разложил на столе синюю карту.
      Окна выходили на деревянную веранду. На веранде возилась зыбкая блондинка с распущенными мокрыми волосами, в прозрачном, как дождь, халате. Халат, сползая, обнажал плечо. Женщина держала в руках таз с мыльной всклокоченной водой. Перегнувшись через перила, она выплеснула воду на дорогу. В воздухе повисли два мыльных пузыря.
      Кларк с удовлетворением отметил, что женщина на террасе значительно красивее Полозовой.
      – О нашей долине дала вам представление дорога на автомобиле из Сарай-Камара, – перевела Полозова. – Как вы видели, это огромное пустынное плато, тянущееся между двумя горными хребтами и занимающее площадь около двухсот тысяч га. Если вы заметили, на плато имеются следы древнего орошения. По преданиям, во времена Александра Македонского вся эта долина была орошена и густо населена. Река Вахш, которая в четырёх километрах отсюда пробивает горы и вырывается на равнину, течёт на протяжении двадцати пяти километров по прямой линии, затем поворачивает на юг и, сливаясь с Пянджем, образует Аму-Дарью…
      …Женщина на веранде наклонила голову и рукой направила течение волос. Волосы густой струёй потекли по лицу, и лицо исчезло под золотым чачваном. На спине, между лопаток, обозначилась крохотная впадинка.
      – Вахш, ударяя с силой, свойственной горным ледниковым рекам, в левый берег, уносил ежегодно породу, омывая головные сооружения арыков. Население вынуждено было постепенно спускаться вниз по течению, выбирая всё новые места для головных сооружений. В настоящее время из двухсот тысяч га долины туземная оросительная сеть охватывает не больше шестнадцати процентов. Вся остальная долина с течением столетий превратилась в выжженную солнцем безводную пустыню. А между тем река Вахш отличается исключительным обилием воды и составляет двадцать восемь процентов в общем водном балансе аму-дарьинской системы…
      …Женщина на веранде кончила расчёсывать волосы и отбросила их назад. Усевшись легко на перила, она подставила рассыпавшуюся гриву волос косым лучам уходящего солнца…
      – Заслоненная горами долина по своим климатическим условиям и температуре (от 70 до 80 градусов) сходна с Северной Африкой и Месопотамией. Опыты, проведённые агрономом Артёмовым, доказали, что в этой полосе прекрасно может произрастать египетский хлопок. Начав с четверти га, посевы египетского хлопка в южном Таджикистане превысили в данное время шестнадцать тысяч га. Из двухсот тысяч га долины сто десять тысяч подвергаются орошению. Восемьдесят процентов этих земель будут пригодны под египетский хлопок, что даст ежегодно свыше трёх с половиной миллионов пудов высококачественного волокна…
      …Женщина на веранде встряхнула головой. Волосы ящерицами побежали по обнажённым плечам. Она повернулась профилем, вскинула голову и, чтобы удержать равновесие, охватила руками голое колено.
      Кларк поймал на себе взгляд Полозовой и смущённо отвернулся, стараясь больше не смотреть в окно. Он с нарочитой внимательностью уставился на лиловые губы Уртабаева, откуда исходили мягкие непонятные слова. Изучая контуры его лица, взгляд Кларка поскользнулся, не встретив предполагаемых азиатских скул. Он ещё раз внимательно очертил глазами непривычное лицо. Это было лицо европейца, чуть одутловатое, обведённое прозрачным лаком загара. («Мурри ведь говорил, что таджики – арийцы Азии».)
      – Надо принять во внимание, что разрешение этой проблемы освобождает СССР целиком от хлопковой зависимости и позволяет золото, расходовавшееся до сих пор на импорт волокна, вложить полностью в нашу тяжёлую индустрию. Вот почему правительство Советского Союза включило нашу проблему в план своих первоочередных великих работ. Чтобы оросить этот огромный массив, необходимо прорыть вдоль плато магистральный канал длиной в сорок пять километров и покрыть плато сетью каналов, общая длина которых будет превышать сто пятьдесят километров. Голова магистрального канала начинается в четырёх километрах от выхода реки из гор. Ширина канала будет достигать сорока метров. Глубина в зависимости от профиля – от восемнадцати до шести метров.
      …По дороге с грохотом пробежал грузовик, таща за собой павлиний хвост пыли. Женщина соскочила с перил и, отряхиваясь, вбежала в дом. Пыль хлынула на веранду и дымкой заволокла окно…
      – В двадцати пяти километрах от головы канала плато резко опускается. Высота падения – сорок два метра. Мы строим в этом месте консольный перепад. В Америке у вас имеются подобные сооружения, но не на особо большие расходы воды. Максимум на тридцать кубометров. Наш консольный перепад, единственный в мире, рассчитан на расход ста двух кубометров воды. Здесь намечается постройка гидростанции мощностью в сорок тысяч лошадиных сил. Энергия наших гидростанций (их будет всего четыре) даст нам возможность произвести машинное орошение возвышенных рельефов, позволит нам в будущем применить электропахоту и электрическое подогревание парникового хлопка, приведёт в движение хлопкоочистительные и маслобойные заводы…
      …На веранду поднялся мужчина в белом пиджаке. Мужчина подошёл к ведру с водой, зачерпнул кружкой и поднёс к губам.
      – Саша, Саша, не пей, из этой кружки таджик пил! – прокричал из комнаты женский голос.
      Уртабаев резко повернулся к окну.
      – Замолчи, – спокойно сказал мужчина, поставил на место кружку и, отерев лицо платком, вошёл в дом…
      – Ну вот, одним словом, мы будем иметь здесь величайший в мире хлопковый агрокомбинат. Чтобы дать вам понятие о размерах работ, достаточно сказать, что всё это требует десяти миллионов кубометров земляных работ, трёхсот шестидесяти тысяч кубометров гражданских сооружений, двадцати пяти тысяч кубометров бетонных и проведения узкоколейки от пристани на Пяндже длиной в сто двадцать пять километров. По размерам с нашей ирригационной системой могут конкурировать лишь две мировые системы: Империал-Виллей и Индийская, с той разницей, что наша, начатая без необходимых подготовительных работ, в будущем году должна быть в основном закончена. Для этого нам надо вынимать каждый месяц не менее двух миллионов кубометров земли.
      Уртабаев сложил карту.
      По улице двигалась вереница осликов, серых, как пыль. На осликах восседали старики в полосатых халатах. На головах у стариков качались белые чалмы, огромные, как купола. Головы под тяжестью чалм сонно клонились вниз, колыхаясь в такт медлительной поступи ослика, словно головы фарфоровых китайцев.
      Уртабаев сошёл с дороги. Прожжённые солнцем лица дехкан напоминали маски, отлитые из бронзы. Одно лицо показалось Уртабаеву знакомым. Он приостановился, стараясь припомнить. Ослики просеменили мимо, обдавая его облаком пыли. Уртабаев зашагал дальше, всё ещё щуря глаза.
      «Кривой, левого глаза нет… Где ж это я его видел?»
      Дойдя до дома, он остановился у двери, машинально тыкая ключом невпопад.
      – Саид!
      Уртабаев оглянулся. У входа на веранду стояла Синицына. Солнце слепило глаза; чтобы разглядеть её, Уртабаев должен был сощурить веки. Она стояла внизу в красном сарафане, открыв солнцу свои шоколадные плечи. Её чёрные волосы, стекающие на лоб из-под красного платка, отливали густой синевой. В руках у неё был букет не распустившейся ещё белой акации. Она держала букет цветами вниз, осторожно, чтобы не запачкать платье; казалось, что она держит ветку, обмоченную в молоке, застывшем на ней крупными каплями (если ветку встряхнуть, капли посыплются на песок).
      – Саид, с кем это вы проходили по улице мимо парткома? Мужчины такие смешные, в чулках, один с трубкой.
      – Это американские инженеры. Приехали к нам на работу.
      – Интересные?
      – Не знаю. Кажется толковые. Какая вы сегодня красивая!
      – Только сегодня? Это не комплимент.
      – Для меня всегда. Я вас люблю.
      – Не надо объясняться в любви во всякое время дня, Саид. О любви женщине надо говорить вечером, не обязательно при луне, но обязательно в прохладе или по крайней мере в тени. Говорить о любви на жаре, когда человек потеет и еле дышит от зноя, нелепо и неуместно.
      – Моя любовь густа, как тень цветущего урюка, в которой вы можете всегда укрыться.
      – Любовь не может быть как тень. Любовь горяча, а не прохладна. Вы мне говорили вчера, что ваша любовь как солнце, в лучах которого я расцвету ещё пышнее. Может быть, я спутала, но во всяком случае что-то в этом роде. Завтра куплю блокнот и буду записывать ваши изречения.
      – Если вы не любите солнца, не стойте на жаре. Зайдите ко мне в комнату, у меня прохладно.
      – Не могу, тороплюсь. Ну, не делайте обиженного лица, досижу у вас минутку на веранде, но с одним условием: если расскажете что-нибудь интересное.
      – Я вас люблю.
      – Это я слышу каждый день. Это неинтересно и не ново.
      – Я вас люблю сегодня больше, чем вчера. Для меня это всегда ново.
      – Для меня нет. Скажите что-нибудь действительно интересное.
      – Разведитесь со своим мужем…
      – Это я тоже слыхала. Могу сказать дальше наизусть: будьте моей женой; оставайтесь навсегда в Таджикистане; судьбы мира будут решаться на Востоке; Таджикистан – это окно в Индию; будем сидеть вместе у этого окошка…
      – Это уже не я говорю, это вы.
      – Насчёт окошка? Да, правда, вы не признаёте уменьшенных масштабов. У вас всё увеличено. Не окошко, а обязательно ворота. Знаете, по-русски есть пословица: уставился как баран на новые ворота. Меня это занятие не устраивает. Я никогда не смотрю на чужие ворота, а просто отворяю их и вхожу.
      – Почему же чужие? Разве Индия – чужие ворота? В Индии живёт миллион таджиков…
      – Знаю, знаю, а в Афганистане четыре.
      – Разве вы не верите, что мы скоро войдём в эти ворота?
      – Долго ждать. Входите уж как-нибудь без меня. Пришлите телеграмму из Бомбея, – обязательно приеду посмотреть. Когда-то «Ким» не давал мне спать по ночам. Не наш КИМ, а киплинговский. Вы ведь неграмотный, кроме восточных поэтов и политической литературы, ничего не читаете. Почитайте Киплинга, он об Индии рассказывает куда лучше вас. А ведь он там жил и родился, а вам только хотелось бы туда попасть. У вас это должно получаться красивее. Желание красивее реальности.
      – Вы всегда шутите.
      – А разве нельзя?
      – С любовью нельзя. Вас никто ещё не любил по-настоящему.
      – Как же, как же! Ведь русские вообще не умеют любить, только таджики. И это слыхала. Поэтому таджики покупали возлюбленную, как кота в мешке, и от большой любви не давали ей всю жизнь вылезать из мешка. Главное – дёшево и верно.
      – Мы – отсталая страна, и издеваться над нами нехорошо.
      – Обиделся! Нельзя пошутить даже? Ну, не буду. Перестаньте дуться. Хотите, я расскажу вам новость? Организуем спортплощадку, договорились уже с Ерёминым. Будет у нас теннисный корт. Выучу вас играть в теннис. Большая, просторная площадка. Не радуетесь?…
      – Если тебе тесны туфли, что толку в мирском просторе?
      – Туфли – это, по-видимому, я?
      – Это старинная таджикская пословица.
      – Плохая пословица. Если тебе тесны туфли, купи себе другие.
      – А если других не хочешь или не можешь купить?
      – Тогда терпи и не жалуйся.
      – Неужели вы меня совсем, совсем не любите? Иногда вы бываете такая ласковая, а сегодня вы опять говорите со мной, как с чужим.
      – Знаете, как сказано в коране: «Не будьте слишком ласковы в словах ваших, чтобы в том, у кого в сердце есть болезнь, не было желания на вас». Здорово помню, а?
      – С каких это пор в своих поступках вы стали руководиться кораном?
      – Со вчерашнего дня. Кригер подарил мне коран в русском переводе, читала до двух часов ночи. Скучная книжка. Вы хорошо знаете коран?
      – Знаю, я ведь учился в медресе. Скажите, вы любите своего мужа? Ведь вы его не любите.
      – «Тех, которые будут клеветать на замужних женщин и не представят четырёх свидетелей, наказывайте семьюдесятью ударами».
      – У вас хорошая память. Разве констатирование факта есть клевета? Почему вы не разведётесь с ним? Это у нас только мужья удерживают жён и убивают, если она хочет уйти. Он ведь умный, партиец, он не будет вас удерживать. Почему вы не хотите быть моей женой?
      – «Запрещается брак с замужними женщинами, за исключением тех, которыми овладела десница ваша».
      – Я ведь прошу вас об этом исключении уже давно Дайте моей деснице овладеть вами.
      – Просящий может в лучшем случае получить, но никогда не овладеть. Это – понятия прямо противоположные.
      – Как я должен это истолковать?
      – Чему же вас учили в медресе, если для каждой фразы вам нужно готовое толкование! Ну, мне пора. Хотите, приходите сегодня к Кригеру, соберутся ребята, проводите меня потом домой.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39