Опасные удовольствия - Моя жена, ее любовники и жертвы

Яна Розова

Моя жена, ее любовники и жертвы

Маринке выпало прожить небольшую жизнь. Всего тридцать лет.

Тридцать лет и трое мужчин, по одному на десятилетие. Если бы она знала, что так получится, то, пожалуй, смогла бы что-то с этим сделать, но заранее мы ничего о своей судьбе не знаем, и подстелить соломку удается редко. В крайнем случае, если бы Марине повезло и она не умерла бы после того, как тяжелая чугунная пепельница (ручная работа, чуть ли не шедевр) ударила ее в висок, она могла бы найти еще несколько мужчин, чтобы продлить свою жизнь еще на пару или тройку десятилетий.

Но так не случилось.

Если Маришке и повезло, то только в одном: ее смерть была легкой, секундной, без единой мысли. Ни испугаться, ни расстроиться, ни разозлиться, ни принять то, что случилось, Маринка не успела. Мгновение назад пепельница оказалась в воздухе, и ее нос – а была она изготовлена в форме ладьи – уже вонзился чуть левее Марининого левого глаза.

Часть первая

Пятница

Мишка стоял у подъезда своей пятиэтажки, время от времени хлопая себя по карманам в надежде нащупать ключи от квартиры. Выходя, он захлопнул дверь, позабыв проверить наличие связки в карманах. Утомившись от бессмысленности поисков, он, наконец, вспомнил, что ключ от своей квартиры мог бы взять у соседки Таньки.

От двери в квартиру Ложкиных было всего три комплекта ключей: один находился у Марины, другой – у Миши, а третий они отдали Таньке, потому что Маринка чуть ли не через день забывала свою связку ключей дома, на тумбе. Выходила за дверь, хлопала ею, а потом вспоминала о ключах, в точности как сейчас получилось у Миши.

Мишка поднялся к двери соседки и нажал на кнопку звонка, уже понимая, что сегодня эта дверь для него не откроется. Пятница. А каждая пятница для Таньки – великая. Соседка любила повторять старую шутку, что среда – это пятница, четверг – большая пятница, а пятница – великая пятница! Иными словами, день этот для Таньки был самым ожидаемым днем недели, ее шаббатом. И отрывалась она в этот день по полной. Пятничные фортели были единственным Танькиным грехом, а в остальном более порядочного, доброжелательного, готового помочь соседа, чем Танька, Ложкины себе не желали.

Сына Татьяны, шестнадцатилетнего Игорька, дома тоже не было. По пятницам Татьяна отправляла его к бабушке – до воскресенья. Но вовсе не потому, что собиралась привести в квартиру мужика, – свои дела Танька всегда делала на стороне. Просто после веселья бухгалтерша очень болела, Игорек был ей некстати.

Мишка убрал палец с кнопки звонка и вернулся во двор, заставленный машинами.

Дом, в котором Ложкины купили квартиру, был старым, времен развитого социализма, на лучшее Мишка с Маринкой не заработали. Комнатки в этих пятиэтажках были малюсенькими, потолочки в них – низенькими, а дворы – совсем небольшими, без парковок и прочих буржуазных излишеств.

В этом дворе, как в какой-нибудь среднероссийской деревне, остались жить почти одни пенсионеры, забулдыги да неудачники вроде Ложкиных. Амбициозная молодежь разлетелась, расселилась в новых районах, в свежепо-строенных многоэтажных домах, где квартиры были просторнее, планировки интереснее, а в каждом дворе достаточно места для автомобилей жильцов.

Соответственно контингенту, машины, притулившиеся на узком проезде, были стариковскими: «жигули» да «москвичи» прошлого века выпуска. Однако сегодня среди них, как павлин среди уток, красовался большой черный внедорожник японских кровей. Мишка усмехнулся – в этом дворе джип больше напоминал мираж, чем автомобиль из металла, пластика и резины.

Из джипа вышел немного располневший лысеющий мужик и, насмешливо ухмыляясь, принял картинную позу, призванную выразить какую-то мысль, так и не понятую Мишкой. Мишка подошел ближе, и тогда лысый сказал:

– Да, брат, жена тебя держит в форме!

Не было ничего удивительного в том, что хозяин джипа первым делом упомянул Мишкину жену. Это был Андрей Рубахин, самый близкий друг детства Маринки и один из двоих лучших Мишкиных друзей.

– Может, и тебе жениться, брат? – в тон ему ответил Мишка.

Он подошел к Андрею и протянул ему руку.

– Э! – с кавказским прононсом произнес Андрей, правой рукой пожимая руку друга, а левой привлекая его к себе и похлопывая по плечу. – Жениться! Скажешь тоже. Не родилась еще та…

– Эй, девочки! – окликнул Мишку с Андреем из машины глубокий бас. – Вы что там тискаетесь?

– Я те щас башку оторву, – миролюбиво пообещал басу Андрей, отпихивая от себя Мишку. – Миш, познакомься с одним низким негодяем, его зовут Барабас Карабасович!

– Пошел на фиг! – раздалось из машины.

Мишка обошел джип, открыл заднюю дверь, погрузил свои снасти и влез в приятно пахнущий настоящей мужской жизнью салон. На штурманском месте сидел мужчина, едва вмещавшийся в широкое кожаное кресло. Повернуться к Мишке он не соизволил.

– Борька, привет, – поздоровался Мишка со вторым своим самым близким другом, предчувствуя, какой вопрос за этим последует.

– А чего Маринка не вышла поздороваться?

Поздравив себя с верной догадкой, Миша ответил:

– Это у тебя спросить надо. Ты – ее директор.

– Да я там месяц уже не был, – буркнул в сторону Боб, подразумевая основанную им фирму, в которой работала Маринка.

Андрей, уже погрузившийся на водительское место, завел мотор своей зверюги.

– Ну что – едем? – весело сказал он и спросил, глядя на Мишку в зеркало заднего вида:

– Где этот козел месяц не был?

– В своей фирме.

– А это уже не его фирма, – радостно сообщил Андрей. – Борькин напарник-то его долю и выкупил! За копейки. Наш идиот остался ни с чем!

– Боб, это правда? – удивился Мишка.

Отвечать ему Борька не стал. Вместо этого он закурил и выпустил дымное облако в сторону Андрея.

– Я же говорю, – Андрей снова бросил взгляд в зеркало и слегка усмехнулся, – идиот!

Они были очень разными, эти трое в машине. Даже выглядели рядом странно: слегка зажравшийся бизнесмен Андрей, симпатяга и растыка Мишка и Бешеный Боб – крупный спортивного вида мужик с прямыми, длинными, черными, как у индейца Джо, волосами.

Сказать по секрету, каждый из них любил двоих остальных, но не стремился к перманентному общению, ибо друг друга они раздражали непримиримыми различиями буквально во всем. Да взять хотя бы их манеру разговаривать. Андрей обычно ядовито балагурил, подначивая, подкусывая остальных. Взрывоопасный Борька с восторгом поддавался на провокацию, а Мишка, не любивший разборок, оказывался сидящим между двумя стульями.

* * *

Андрей особенно любил поумничать, если речь заходила о бизнесе. Сам он был на редкость удачливым бизнесменом. Чем бы ни начинал заниматься – все удавалось, да еще был дан ему свыше дар – он умел вовремя избавиться от своего дела. Самым ярким примером был тот случай, когда он перепродал за дикие деньги свое казино за полгода до момента подписания закона о регулировании игорного бизнеса.

Не менее фантастическим казался и другой случай. Пару лет назад Андрей закупил линии для изготовления фасованных жареных семечек, как он сам говорил – построил плевательный заводик. Вложения в заводик окупились уже через год, а затем несколько лет Андрей зарабатывал неплохие деньги. В один момент он вдруг удивил партнеров, друзей и знакомых, решив продать свой семечный бизнес.

Андрей объяснял решение так: семечки – это дурной вкус, симптом деревенщины, а в обжаривании семечек он не находит ничего увлекательного. Зато стоило Андрею заикнуться о продаже плевательного заводика, как покупатели сбежались толпой. Выбрав из них самого щедрого, Андрей подписал договор продажи. И именно в этом году на юге России на подсолнечник напал какой-то кошмарно вредный жук и случился неурожай. Новый хозяин почернел от горя, а Андрей занялся торговлей вентиляционными системами.

– Буду торговать воздухом, – объявил он, – я всегда знаю, куда ветер дует!

И в этом деле ему везло.

– В наше время, в нашей стране, если ты хочешь бабок срубить, помни, что тебе придется жульничать, – воспитывал он Мишку с Борькой, хоть они его об этом и не просили. – И тут надо четко определиться, кого ты будешь надувать – клиента или свой персонал. Я сразу для себя решил, что персонал. Ибо клиенты для моего бизнеса – золото во всех смыслах, а рабы – они и есть рабы.

Рассуждая подобным образом, для друзей Андрей не жалел ничего. Он всегда был готов предоставить им бессрочный кредит, помогал Мишке с ремонтом и переездом, нанимал за свой счет адвокатов Бобу, и не один раз, потому что взрывной характер художника и его своеобразные взгляды на жизнь регулярно доставляли Андрею неприятности.

Иногда его щедрость слегка доставала Мишку и Боба, потому что вместе с помощью Андрей не скупился и на поучительные беседы. Мишка выслушивал нотации на тему, почему он такой неудачник, а Боб получал развесистые нравоучения об уважении к порядку вещей, который он (Боб) все равно не сможет изменить. Посему, если возникала необходимость в помощи, они оба сначала пытались обойтись без Андрея, а уже когда деваться было некуда – звали его.

Так получилось и с покупкой Мишкиного кондиционера. В их панельном доме обойтись без охладительной системы летом было просто невозможно. За день воздух прогревался и застаивался до такой степени, что всю ночь, почти до рассвета, Мишка с Маринкой маялись от духоты.

Покупать решили что-то недорогое, китайское, потому что, как обычно, с деньгами было не очень. Купленная сплит-система, к Мишкиной досаде, оказалась бракованной. Потом выяснилось, что при установке были нарушены инструкции, из-за чего система перегревалась. И только после третьей починки кондиционера Мишка попросил помощи у Андрея.

Как ни странно, Андрей со своими поучениями так и не появился, Мишка подозревал, что получит свою порцию в эти выходные – на рыбалке.

Андрей появился в жизни Марины еще в пору самого раннего детства. Они дружили в прямом смысле с пеленок. Мамы Марины и Андрея – Света и Аня – были закадычными подругами, подругами самыми-самыми, на всю жизнь. Они были настолько самыми, что в юности поклялись выйти замуж и родить детей в один год. А если дети родятся разнополыми, было решено их поженить.

Подруги выполнили свое намерение. Обе нашли женихов, была сыграна одна грандиозная свадьба с двумя невестами и двумя женихами. И как-то так удачно сошлось, что им удалось поселиться в одном дворе.

Через год у обеих было по младенцу, мальчик родился у Ани, а девочка – у Светы, и с момента рождения наследников мамы-подружки затеяли игру в Ромео и Джульетту.

Сколько себя помнила Марина, ей без конца твердили: поделись с Андрюшечкой яблочком, поиграй с Андрюшечкой в песочнице, не лупи Андрюшечку лопаткой, в школу иди с Андрюшечкой. И Андрюшечку без конца наставляли: не отбирай у Мариночки куклу, угости Мариночку конфеткой, не толкай ее!

Каждый Новый год малышам шились костюмы: кошечки и собачки, Руслана и Людмилы, мушкетера и королевы и так далее, и тому подобное. В приступе умиления мамы-подружки записали своих пятилетних чад на бальные танцы – это выглядело несуразно и очаровательно: танцующие пухлые малыши в костюмах для латинского страстного танго!

И в школу дети мам-подружек пошли вместе. Они сидели за одной партой, в школу и из школы ходили парочкой, умильно держась за руки.

В результате особенностей воспитания, примерно к пятому году своей жизни, Маринка замкнулась на друге детства, считая его единственным в мире единовозрастным существом, годным для общения. Только с Андрюшкой ей было легко и просто, а остальные дети превратились в угрозу ее спокойствию. Она охраняла свой мир от вторжений как могла: если в их круг пытался вписаться кто-то третий, она отпихивала чужака и обзывала его какашкой.

Слегка овладев родным языком, Маринка научилась действовать хитрее: она ябедничала на третьих лишних, будь то мальчик или девочка, воспитателям, родителям и просто старшим. Хрупкой девочке с золотисто-каштановыми кудрями и большими карими глазами, из которых капали огромные хрустальные слезы, не мог не поверить даже самый проницательный педагог. Вторженца, ложно обвиненного в употреблении непристойных слов или драчливости, наказывали, а Маринка уводила Андрюшку играть в другую песочницу. Ябедничество было действенным способом удержать друга при себе.

Игра по правилам мам-подружек сопровождалась противным побочным эффектом. С тех пор как сверстники Маринки и Андрюшки более или менее научились говорить, они без продыху пищали, бубнили, выкрикивали «тили-тили-тесто» с различными продолжениями: «тесто засохло, а невеста сдохла», «у невесты нос большой, подавилась колбасой» и еще с такими словами, что краснели грузчики овощного магазина.

Волей-неволей оказавшись на одной стороне баррикад, мальчик и девочка оборонялись всеми доступными способами. Андрюшка был крепеньким пацаном, далеко не безобидным, да и Маринка не подводила, ловко огрызаясь под защитой друга. Испытав в словесных битвах множество вариаций точечных вербальных контрударов, она выбрала самый убийственный:

– А тебе завидно?!

Девчонок при этом она называла уродинами, а мальчишек дураками. Прочие оскорбления отбивала короткой фразой: «Сам такой!» Это действовало безотказно, что было и хорошо и плохо. Обреченные входить в любое детское сообщество дуплетом, вызывая в первые же часы общения агрессию со стороны потенциальных приятелей обоих полов, Маришка с Андрюхой не стремились заводить других друзей, играя вдвоем все дни до вечера. И как это обычно случается, внешняя угроза объединила детей, заставив «жениха» и «невесту» придумывать игры, интересные для обоих. Например, дочки-матери, где каждый из парочки играл по две роли: Маринка – жены и верного оруженосца (штурмана, второго помощника, второго пилота, вратаря), Андрюшка – отважного рыцаря и послушного сына (мужа, подружки – по образцу и подобию дружбы их мам).

В тандеме царил мир и взаимопонимание, да и мамы-подружки выработали четкую стратегию поведения, не поощряющую разлады: не важно, кто затеял безобразие, если дети жалуются, то оба виноваты! А раз виноваты оба, значит, в воскресенье не идем гулять в парк (не покупаем вам конфеты, воздушные шары, запрещаем включать телевизор до вечера и т. д.).

Зато, если дети не доставляли проблем, мамы-подружки снова превращались в девчонок, начинали хихикать, шептаться, портить на кухне продукты, пытаясь соорудить блюда из «Бурды», объедаться мороженым, превращаясь из вредноватых беспокойных родительниц в развеселых старших сестер для обоих своих детей.

Первые десять лет жизни были самыми счастливыми годами в жизни Маринки, а ощущение счастья спроецировалось на друге детства навсегда. Уже тогда она очень любила Андрюшку и была уверена, что обязательно выйдет за него замуж. Андрюшка вспоминал о себе то же самое.

Что-то случилось в третьем классе. Маринка и Андрей не то чтобы поссорились, но в броне их отношений стали образовываться сначала малозаметные, а потом все растущие бреши. Дети стали отдаляться друг от друга, скучать вместе, искать повода удрать к другим друзьям – Андрей бежал к пацанам, а Маринка – к девочкам. Они оба просто взрослели, превращаясь из малышей в подростков.

Андрюшка вдруг сообразил, что гонять на велосипеде веселее с Борькой и Мишкой, чем с трусливой Маринкой, которая боялась покидать пределы их двора. К тому же пацаны могли оценить его новый автомат, стреляющий пульками. Мальчишки рассказывали похабные анекдоты, отчего было ужасно весело, а если Андрей пересказывал эти истории Маринке, она называла Андрея дураком и никогда не смеялась. Иногда Андрею хотелось элементарно подраться, бить же Маринку было совсем не круто.

А Маринка умела шить куклам наряды. И это были не просто платья, это были такие изумительные вещички, от которых она сама не могла глаз отвести. Андюшка гардероб кукол оценить не мог, а вот Валя и Галя – восхищались талантом Маринки и просили сшить платья и для их принцесс и замарашек.

С девочками Маринка могла потрещать о всяких взрослых делах. Откуда берутся дети? И что такое месячные? А как это – целоваться? И с девчонками было намного интереснее: они гуляли по магазинам, играли в «богатых дам», рассматривали журналы для девочек.

Это был единственный период в жизни Марины, когда она предпочла мальчикам девочек.

И именно тогда в жизни Андрюшки и Маришки появились те самые Мишка и Борька, двое мужчин из Маришкиного будущего.

Андрей и Марина взрослели на глазах, но мамы-подружки понимать этого не желали. В первую очередь они заметили, что, как только их чада стали проводить больше времени в обществе других детей, они тут же распоясались, научились говорить плохие слова (Андрюшка), стали требовать тряпки и деньги (Маринка). Только вчера они оба были совсем еще крошками, а тут вдруг пошли такие разговоры!

– Маринка хочет подстричься! – жаловалась мама «невесты». – У нее коса такая густенькая, такая хорошая, а она – стричься! Я запретила, она – в слезы. Я ее наказала, а она со мной теперь вообще не хочет разговаривать, маленькая нахалка!

– А мой вчера сказал слово из четырех букв на букву «б», – вторила ей мама «жениха». – Я ему по губам дала, а он ушел из дома. Мы с мужем весь день его искали. Не знаю, что делать.

Мамы-подружки решили запретить Маринке и Андрюхе гульки с чужими, что, конечно, привело к взаимным ссорам и новым непоняткам. Но даже теперь все шло так, как нравилось мамам-подружкам, – они вместе искали решение общей проблемы!

Так завершилось первое десятилетие Маринкиной жизни, в котором главным ее мужчиной был Андрей.

Маринке было одиннадцать лет и три месяца, когда ее родители погибли.

В тот день возле школы ее встречала тетя Аня. Она же и провожала Марину утром, потому что девочка ночевала у Рубахиных. Мама-подружка Света целых два месяца провела на курсах повышения квалификации в Москве. Возвращалась она самым первым рейсом самолета, прибывавшим в Гродин в семь утра. Маринкин папа собирался встретить ее на машине, поэтому заботы о дочери поручил лучшей подруге жены.

По дороге домой «москвич» Абакумовых на полной скорости врезался в бетонное ограждение дороги. Возможно, водитель заснул или не справился с управлением. Может быть, отказали тормоза. Причины аварии так и остались тайной.

Увидев на школьном дворе тетю Аню, Маринка поискала глазами и маму, но мамы не было. Зато, приблизившись к тете Ане, Маринка заметила, что она сегодня была очень интересной: пришла в школу в строгой юбке и в кроссовках на босу ногу, а кроме того, полосатая блуза маминой лучшей подружки была надета наизнанку. Маринка не стала всматриваться в привычное лицо тети Ани, а иначе она увидела бы на нем огромное беспокойство, растерянность и предчувствие беды.

Андрюшка, несшийся во главе вопящей своры пацанов, в которой промелькнули и черный ежик Борьки, и мягкий русый взвихренный ветром чубчик Миши, увидев мать, остановился в паре шагов от нее. Он был уверен, что она пришла в связи с каким-нибудь новым его подвигом, возможно им уже позабытым.

Встретившись глазами с сыном, тетя Аня сделала жест, который означал: «Иди пока, не до тебя…»

Проводив Андрюху глазами, она сказала Маришке:

– Уроки сегодня можешь не делать. Я предупрежу учительницу. Надо ехать в больницу. Твои мама и папа попали в автомобильную катастрофу.

Они приехали в больницу, но Маринку к родителям не пустили, а потом тетя Аня убежала куда-то наверх, накинув неизвестно откуда взявшийся белый халат. Вернулась она через час, если не больше. Застывшая от испуга Маринка сидела в самом дальнем углу холла.

А вот теперь Маринка разглядела лицо тети Ани: ее глаза были красными, лицо распухло от слез. Хриплым голосом, как будто она вдруг заболела фолликулярной ангиной, тетя Аня прошептала, что папа Маринки умер, а к маме они сейчас поднимутся.

Маринка не поняла тогда, что к маме они идут прощаться. Она еще не знала, что ей делать с вестью о смерти отца, и на фоне этой новости решила, что раз можно увидеть маму, значит, с мамой все гораздо лучше. И она совсем не была готова увидеть мать такой, какой та стала после аварии, несмотря на предупреждение тети Ани: мама ударилась лицом, у нее синяки, ты не пугайся.

Это чужое заплывшее лицо, глаза-щелочки, синие разводы на коже.

Взлохмаченные волосы, перевязанные толстыми слоями бинтов руки и ноги.

Запах смерти, ощущение ужаса.

Маринка, плакавшая из-за папы, оторопела, а мама все смотрела на нее, не имея ни сил, ни воли разлепить разбитые губы. Позже, вспоминая этот момент, Маринка будто бы слышала непроизнесенные мамины слова:

– Мы с папой так любили тебя…

И наверное, мысленно она просила прощения у Марины за неподаренные игрушки, наряды, часы к школьному выпускному, за некупленные серьги с брильянтиками к свадьбе, за то, что она никогда не возьмет к себе на вечер внуков, чтобы Маринка смогла пойти с мужем в ресторан…

Со дня смерти родителей Маринке стало как-то пусто, и, может быть, именно поэтому она так лихорадочно цеплялась за тех, кто мог хоть отчасти компенсировать недополученную ею в детстве любовь. Недостаток любви остался с Маринкой до самой ее смерти, а возможно, именно недостаток любви и привел ее к смерти? К сожалению, она не смогла это обдумать позже, после завершения ее пути. Если, конечно, наука не ошибается и тот свет существует…

Мама умерла ночью, когда Маринка, наплакавшись и поверив, что все будет хорошо, уснула в своей постели. С тех пор все в жизни девочки изменилось.

Бабушка, поселившаяся в квартире своей погибшей дочери, едва выдерживала давление горя, с большим трудом сохраняя способность мыслить. Ей удалось продать свой дом в селе Белые Камни, чтобы на эти деньги «поднимать» внучку. Однако чаще она поднимала ко рту рюмку-другую, оставляя дела и проблемы оставшейся на ее попечении внучки за кадром сериала своей жизни, повествующего о горе и выпивке.

После похорон родителей Маринка практически жила у осиротевшей мамы-подружки. Это было нужно одной и второй. Маринке по причинам, которые нет смысла объяснять, а тете Ане – потому, что той здорово не хватало своего второго «я». Так не хватало, что она постоянно пребывала в состоянии растерянности, как человек, вдруг оказавшийся без одной руки. Все, что бы ни случалось в ее жизни, она привыкла обсуждать со Светкой, а тут вдруг оказалось, что Светкину смерть обсудить-то и не с кем!

Присутствие Светиной дочки, пусть совсем еще малышки, пусть очень мало похожей на Свету, но такой родной и требующей постоянной заботы, приносило Ане заметное облегчение. А все эти девчачьи хлопоты – бантики, косички, бумажные куклы с ворохом расписных нарядов, танцевальный кружок – на порядок снижали градус тоски.

Борьба с горем требовала мужества, а оно у мамы-подружки обнаружилось только через год после гибели Светы. Начала она с мелочей – стала печь торты по рецептам подруги – шоколадные, «Наполеоны», «Шедевры», «Муравейники» и все, что было хоть как-то описано в Светиной книге рецептов. В прежние времена Аня славилась своими отбивными, а разные сладкие затеи лучше удавались Светке. И теперь, возясь с тестом, Аня как будто проводила время с подругой.

Желая занять себя все равно чем, Маринка принялась помогать тете Ане на кухне. Пользы от нее было как от заики в хоре – Маришка не унаследовала даже сотой доли маминых кондитерских талантов, зато ей вместе с тетей Аней было уютнее.

Есть торт вдвоем было скучно, и тогда мама-подружка стала звать на чай друзей сына и приемной дочери. Дом стал наполняться смехом, грязной обувью, беспорядок в комнатах зашкаливал, но Маришка, а следом за ней и тетя Аня слегка повеселели.

Вскоре сформировалась небольшая компанийка любителей сладкого: парочка Маришкиных девчонок и двое друзей Андрея: Борька и Мишка. На соблазнительной кремовой почве детская дружба Андрея и Маринки начала возрождаться, а вскоре Маринка стала равноправным приятелем и для двух других мальчишек.

Примерно в это время ей надоела компания подружек. Гендерные вопросы были уже обговорены, наступало безумное время взросления, гормональной революции, пришла пора переходить от теории к практике, а у Маринки был личный доступ в мужской мир.

Андрей, Мишка и Борис, впустив в свой круг существо из другой вселенной, чувствовали себя то ли рыцарями у ног прекрасной дамы, то ли вивисекторами у тушки неведомой зверюшки. В любом случае Маринка была им интересна, хотя бы просто потому, что была девочкой.

Списанные со счетов Маринкины подружки, словно мухи, продолжали слетаться на пироги тети Ани, нагло вторгаясь в компанию Андрея, Мишки и Борьки и даже не догадываясь, что в этом доме им рады далеко не все.

Сначала Маринка провоцировала ссоры с гостьями, но получалось как-то некрасиво и стыдно, приходилось извиняться перед обиженными, что было совсем уж противно, а в итоге не приносило желаемых результатов. Положение сильно усложняла тетя Аня, убежденная в том, что Маринке, как и ей самой в Маринкином возрасте, очень нужны подруги. Поразмыслив немного, Маришка интуитивно поняла, как решить проблему: нужно показать хозяйке дома, что девочки плохие!

Она снова защищала свой мир от вторжения.

План обороны сложился сам по себе. На трельяже тети Ани стояла черная лаковая шкатулка, расписанная под хохлому, в которой хранились довольно скромные драгоценности. В основном это были пластмассовые бусы, несколько серебряных колец и янтарный гарнитур (кольцо, серьги и подвеска), привезенный из поездки в Прибалтику. Ценность гарнитура заключалась вовсе не в его цене, а в тех воспоминаниях, которые Аня связывала с янтарем. В Прибалтику она ездила со Светой через полтора года после рождения их детей, мамы-подружки устроили себе развеселый послеродовой отпуск. Украшения с янтарем они купили на рыночке в Паланге.

Гарнитур Светы по-прежнему хранился в ее квартире, вместе с другими вещами. Марина всегда любила мамин янтарный комплект, а в раннем детстве была уверена, что янтарь сладкий на вкус, как мед. Она даже пробовала кусать желтый камень в мамином кольце. Зубы оцарапали янтарь, но сладости не было.

Однажды вечером, вынув из ушей золотые цыганские кольца, Аня открыла свою хохломскую шкатулку и тут же увидела, что в ней нет янтаря. Расстроившись, она позвала Маринку и провела небольшое дознание, в результате которого выяснила, что в этот день к Маринке приходили девочки – Катя и Настя. Маринка угощала их чаем, несколько раз выходила из комнаты, оставляя подруг одних. На вопрос, мог ли кто-то из девочек прихватить украшения, Маринка смущенно рассказала, что уже и раньше слышала нехорошие истории про Катю с Настей, но не хотела им верить.

Домашние телефоны девчонок у Маришки были наготове.

Тетя Аня вышла в прихожую, прикрыв за собой дверь. Маринка взяла учебник биологии и погрузилась в страшно увлекательный абзац о пищеварительной системе членистоногих. Через полчаса в дверь позвонили. Раздались тихие голоса – извиняющийся и преисполненный праведного негодования. Через пару минут тетя Аня вошла в комнату, склонилась над черной шкатулкой.

Маринка, бросая быстрые взгляды на подругу своей покойной мамы, ожидала ее резюме по поводу случившегося.

Тетя Аня обернулась к ней.

– Маришечка, зайчик, ты знаешь, выяснилось, что украшения взяла Катя… – Было заметно, что тете Ане крайне трудно находить правильные, подходящие к случаю слова. – Она не призналась, но в ее сумке нашлось все, что у меня пропало. Зайчик, давай ты постараешься найти себе других подруг? Мы пока не будем звать в гости этих девочек.

– Обеих?

Маринке хотелось убедиться, что она отделалась сразу от обеих любительниц теть-Аниных тортов, но добрейшая тетя Аня поняла ее по-своему. Виновато подняв брови, она объяснила:

– Понимаешь, зайка, одна девочка взяла украшения, а другая даже не попыталась ее остановить. Это как-то не очень хорошо выглядит.

Вспомнив, что отлучение от дома лучших подруг должно было бы как-то ее огорчить, Маринка всхлипнула. Тетя Аня тут же бросилась к ней, обняла, прижав Маринкин нос к своей худой ключице, и расплакалась.

Маринка с благодарностью обняла ее, пообещав про себя, что больше никогда не соврет тете Ане.

* * *

Из троицы мальчишек Маринке больше всех нравился Борис. В ее жизни наступало Борькино десятилетие, по-своему тоже очень хорошее: тревожные годы пубертата, нежная юность – безмятежность, тоска и счастье в одной икебане.

Маринка совершенно сознательно выбрала именно его. В здоровяке Борьке жила какая-то душевность, которую он вовсе не стеснялся показать другим, она была частью его силы, вектором его движения. Он с удовольствием играл с младшими пацанятами, снимал испуганных котят с березы, вступался за слабых и маленьких. Он постоянно мучился вопросом: как поступить справедливо? Правильно ли вступаться за девочку, если мальчишка стукнул ее по кум-полу за высказывание в свой адрес: «Ты – пидарас!»? И на чью сторону стать в дворовом конфликте – на сторону бабуси, поливающей грязной руганью девчонок в юбках, едва прикрывающих трусы, или на сторону девчонок, огрызавшихся с хамством рыночных торговок? Вариант «сохранять нейтралитет» не рассматривался Борькой в принципе.

Маринка, которая плохо воспринимала абстрактные понятия, особенно если они ее не касались, за Борькиными душевными метаниями наблюдала свысока, но немного все же им гордилась.

Гораздо больше она ценила в нем другое. В отличие от остальных друзей, даже от девочек, только Борька не стеснялся разговаривать с Мариной о ее родителях, о ее горе. У него это выходило очень естественно, он не провоцировал слезы, но и слезы его не смущали. А ей по-прежнему бывало не по себе, она часто шмыгала носом из-за ничтожных обид, расстраивалась по пустякам.

В это десятилетие в ней и появилась та цепляющая нервность, которая одних раздражала, а других – трогала. С годами Маринка научится пользоваться этой своей чертой, наподобие того, как опытные ковбои управляются с лассо – ловко закидывая его на рога быку и подчиняя животное.

Первым сдался на милость Маришки Борис. Мишка испытает силу ее притяжения намного позже, а Андрей будет ощущать свою связь с подругой детства всегда, и даже без усилий с ее стороны. Пока же три мальчика и девочка были объединены дружбой, пусть и состоящей из сплошных противоречий и разногласий. Много грызни, но много смеха, частые обиды, но и невозможность прожить друг без друга более двенадцати часов; споры по пустякам между собой и драки до крови с чужаками за любого из их четверки.

Сложнее всего Маринке было с язвительным и часто беспардонным Андреем, проще всего – с галантным Борькой. Мишка же был совершенным ребенком, немного инфантильным, что не казалось странным при властном характере его матушки. Он стал собой только к окончанию школы, а вот тогда родители и близкие друзья удивились: откуда такой характер в этом невысоком мальчике?

И все же с одиннадцати до восемнадцати лет Маришкино сердечко принадлежало только Борису. Это было еще тайной, большим секретом для всех остальных. Но как было не влюбиться в него, когда при всех своих прочих достоинствах Борька был самым симпатичным парнишкой в классе?

Классная руководительница, Алина Макаровна, устала повторять Бобовой маме, что ее сын, видимо, рано женится, и, скорее всего, по залету. Тетя Наташа брезгливо морщилась, рассказывая об этом тете Ане в субботу вечером на ее кухне, но обе невольно остановили взгляд на Маришке, забежавшей выпить стакан воды.

– Ты не боишься?.. – неопределенно спросила Наташа, когда Маришка ускакала прочь.

– Маришечка – хорошая девочка…

Обстоятельства любви Маришки и Борьки были весьма туманны, ведь в подростковом возрасте такие вещи проистекают не из внешних причин, а из внутренних. Гормоны руководят поступками, и часто – в обход всех причин и поводов.

Однажды летом, примерно в седьмом классе, Маринка похвасталась Бобу, что она уже давно умеет целоваться по-французски. И что это ей в голову пришло – непонятно. До того как ляпнуть глупость, она рассматривала его, такого высокого, широкоплечего, улыбавшегося ей ласково и весело. Он как раз рассказывал, как плавал на море до буйка и обратно по сто сорок раз в день.

Маришкино заявление Борьку не смутило, а рассмешило. Он нахально заявил ей, что она даже не знает, о чем говорит. Сам он тоже не так много знал о французских поцелуях, но старшие ребята во дворе кое-что говорили, а у него уши на голове имели место быть!

Доказывая свою правду, Маринка повторила, что французский поцелуй – это когда с языком, но Борька снова засмеялся:

– А чего с языком-то?

– Как чего?

– Чего делать этим языком?

Маринка, которую, как и ее друга, разговор этот как-то странно веселил – понятие «возбуждал» ею пока было не осмысленно, – вдруг созналась:

– Чего ты к этому языку привязался? Не знаю я, что с этим языком!

Теперь они смеялись вдвоем, а так как дело происходило в дальнем конце двора, в спрятанной за кустами жасмина беседке, Борька решил, что надо просветить глупую Маринку делом, а не словом. Он был в два раза крупнее девочки, поэтому, когда притянул ее к себе, Маринка решила не сопротивляться. Если она начнет вырываться, то спор их потеряет свою отвлеченную сущность, а превратится в нечто личное. Она чуть опустила веки, чтобы случайно не выдать эмоций.

Губы Борьки и его язык дарили томление, которое ощущалось не только ртом, а теплой электрической струйкой спускалось через сердце в живот. Маринка как-то слабо представляла себе раньше, что мальчишечьи объятия могут произвести на нее вот такое, по правде говоря, волнующее впечатление. Приятное и немного отвратительное, стыдное…

Она попыталась оттолкнуть Борьку, но он подчинился не сразу, а сначала прижал ее сильнее, в результате чего поцелуй стал глубже. Маринка вскрикнула или застонала, и тогда Борька сам ее отпихнул.

Он сел на лавку, смутившись на мгновение. Через минуту ухмыльнулся:

– Поняла?

Маринка замотала головой, отрицая очевидное.

– Идиот! Если ты так поцелуешь девочку, которая тебе нравится, ее стошнит! – с ханжеским видом заявила она, вздернула подбородок и прошествовала из беседки под лучи июньского теплого солнца.

Второй поцелуй теперь был неизбежен, в основном из-за Борьки. Он понял свое предназначение – целовать и испытывать снова и снова эту безумную мощную волну, которая пронзает его всего, даруя ему какую-то невозможную новую силу. Силу эту он использует по назначению только через шесть лет. Пока только – поцелуи и прикосновения, которые любой взрослый назвал бы вполне невинными.

Целуясь с Борькой снова и снова, Маринка начинала теряться в своих ощущениях. Она была то счастлива, то безумно несчастна, казалась себе то чистой, то грязной, то хорошей, то плохой, а иногда и вовсе никакой от эмоциональной усталости.

Один раз Борька нагловато чмокнул Маринку в губы прямо на улице перед подъездом собственного дома, и как раз в эту самую минуту из дверей вышла его мама, тетя Наташа. Маринка вскрикнула, покраснела и решила бежать. А Борька, обернувшись и увидев мать, вовсе не растерялся.

– Мама, привет! – сказал он весело. – Я провожу Марину домой, ладно?

Маринка ожидала, что тетя Наташа спросит что-то вроде «а чего это вы тут делали?» и захочет наказать сына вместе с Маринкой за бесстыжее, преступное, неподобающее, распущенное поведение, однако тетя Наташа просто ответила:

– Здравствуйте, дети! Конечно, проводи Мариночку домой. Марина, как здоровье бабушки?

– Ничего, – растерянно прошептала Маринка.

– Если нужна будет помощь – обращайся. Я же доктор, постараюсь помочь. Хорошо?

– Хорошо.

Борька повел ошарашенную Маринку к ее дому, а по дороге стал успокаивать:

– Мама у меня – что надо! Отец вот придурок, а мама – ништяковая! И потом, мы ничего плохого не делали, она в таких вещах профессионально разбирается.

– Это как? – не поняла Маринка. – Кем она работает? Милиционером?

– Мама – венеролог в диспансере. – Он кивнул в сторону улицы Ленина, и Маринка поняла, что Борька подразумевает венерологический диспансер, расположенный на противоположной стороне дороги.

Уже дома она, вспоминая Борьку и его поцелуи, ощутила новый прилив восторга. Борька всегда будет отличаться от двух других мужчин ее жизни вот этим самым волшебным ощущением. И чтобы не потерять его, спустя много лет она решится на страшное.

* * *

В начале десятого класса Борька признался Маринке в любви. На признание вдруг оробевшего мальчика Марина без кокетства ответила, что она тоже любит его. И пусть любовь эта была совсем детской, они оба были очень счастливы, счастье стеной огородило парочку от двух других членов их квартета.

Свою влюбленность они скрывать перестали, пожалуй, даже гордились чувствами, не боясь осуждения. Негатив со стороны окружающих, как оно и бывает чаще всего, возобладал, сверстники пошли проторенной дорожкой, и Маринка испытывала ощущение дежавю, выслушивая дразнилки и отвечая, как и много лет назад:

– А тебе завидно?

Забеспокоилась и тетя Аня. Она безумно боялась «проглядеть» дочь своей покойной подруги, поэтому однажды решилась даже произнести в Маринкином присутствии страшное слово «контрацепция». А еще Аня совсем чуть-чуть ревновала Маринку из-за своего сына, хоть и догадывалась, что это было совершенно зря. Андрей отнесся к Маринкиной «измене» спокойно, более того, вряд ли заметил ее, но мамы есть мамы, и тут ничего не поделаешь. Что же касалось Андрея, он стал постигать очарование товарно-денежных отношений, и это поглотило его целиком и полностью.

…Школьные годы, как золотые монетки, упали одна за другой в сокровищницу памяти и смешались. Больше всего о старших классах Маринка помнила, как ее друг и возлюбленный Борька превращался в Бешеного Боба. Сначала его новая сущность проявлялась в нем будто бы шуточно. Он мог покрасить волосы в зеленый цвет, мог проскакать голым по второму этажу школы, как раз от кабинета директора и до учительской старших классов. Мог отмочить что-нибудь этакое на уроке – закурить, например, заявив, что ему прописали инъекции никотиновой кислоты, но он ненавидит уколы и поэтому курит.

– Выйди вон! – вопила Алина Макаровна.

– Я не могу, – потупился Боб.

– Почему?!

– В коридоре – портрет маршала Конева, а я лошадей боюсь!

Бобовы неприятности были как американские горки – чем дальше, тем круче, но именно этого он и хотел.

На спор Боб и вовсе мог сделать что угодно: выскочить в окно со второго этажа, расписать изображениями половых органов стены спортзала (пришлось спрятаться в туалете, дождаться, чтобы школу заперли, и рисовать при свечке, рассчитывая время дежурных проходов по коридору ночного охранника), съесть на линейке в честь Первого мая дождевого червяка, пройтись по трехметровому забору шириной в один кирпич под дождем и с бутылкой воды на голове.

Маринку шокировали выходки Боба, и, если бы он не был с ней так беззащитно ласков, так нежен, так доверчив, она бы уже отдалилась от него. Но это было так волшебно: слушать всю ночь серенады под окном, позировать для изумительно красивых, стилизованных под эпоху Возрождения портретов. Он носил ее на руках, писал стихи на асфальте под окнами, звонил каждый вечер, чтобы пожелать спокойной ночи. Первая любовь Марины была такой красивой, что она могла бы позавидовать сама себе!

Вот только Бешеный Боб все сильнее подчинял себе знакомого Маринке с детства мальчика Борьку, поглощая его, а может, и уничтожая вовсе.

После выпускных экзаменов Боб, которому все было мало, наметил для себя обширнейшую программу познания окружающего мира – он решил удрать из дома. Безо всяких планов, просто прыгнуть в поезд, лучше всего – в товарняк, и укатить. Он так и сделал, но на прощание получил от Маринки самый лучший подарок в своей жизни.

Она сама решила сделать это. Не будучи слишком большой интеллектуалкой, Маринка обладала безошибочной интуицией. Она хорошо знала себя, а потому ей всегда было понятно, что и кто подходит ей, а что и кто – нет. Видя, как переменился ее парень, ощущая в нем огромные силы, которые он еще не обуздал, разные таланты, с которыми он сам еще не поладил, Маринка понимала, что ей будет с ним нехорошо. Она могла признаться себе, что душа у нее куриная. Ей нужен человек, с которым она разделит дни и ночи. Понятный, простой. А Борька всегда останется в ее сердце на высоком пьедестале, как первый и лучший герой в ее жизни.

И только Борьке она доверит себя в первую свою ночь любви. А после – отпустит. В ранней юности Маришка еще имела силы так поступить со своим мужчиной, но, взрослея, она все больше ощущала свою связь с каждым из них, все больше зависела от этой связи и готова была на все, лишь бы удержать своих мужчин возле себя.

О своем первом сексуальном опыте женщины рассказывают самые разные вещи. Одним было больно, другим – неприятно, третьим – никак. Были и те, кому понравилось. В Маринкином случае все было крайне неудачно, и она думала, что если бы это случилось не с Борькой, то она и вовсе умерла бы. Больше всего ее ощущения походили на тошноту, но не физическую, а скорее ментальную.

Борька почувствовал состояние своей девушки, но тестостерон не опускал в его голову иные мысли, кроме двух: хоть бы успеть и как бы не облажаться. Тем более что обстановка их свидания не была идеальной.

Для воплощения своего умысла парочка встретилась у Маринки дома, где теперь проживала бабуля. От горя и выпивки эта моложавая шестидесятилетняя женщина за несколько лет стала старухой, причем истеричной старухой, совершенно невыносимой для окружающих. Маринка едва могла ее видеть, а самым ужасным казалось ей внешнее сходство бабушки со своей дочерью, Маринкиной матерью. Иногда Марине мерещилось, что ее мама не умерла, а превратилась в старую сумасшедшую ведьму.

Истерики у бабушки случались на ровном месте, Маринка, хоть и проводила значительную часть времени у Рубахиных, хорошо знала их расписание и то, как они проходили. Раз в две недели, когда бабуля по обыкновению смотрела телевизор, она начинала плакать. Слезы переходили в рыдания с причитаниями, потом – в подвывания, крик, срывающийся на визг. При этом бабуля била себя по лицу, царапала свои руки, и выглядело это настолько жутко, что пугались даже привычные ко всему врачи из скорой. Врачей привычно вызывали соседи, у которых хранилась запасная пара ключей от квартиры Маришки. Доктора обкалывали страдалицу успокоительными, а потом она спала почти двадцать часов.

Свидание было решено назначить как раз на то время, когда бабушка будет отсыпаться. И все-таки неприятности не исключались – Борьку могли начать разыскивать его родители, а Маринку – тетя Аня, и тогда Ромео с Джульеттой влипли бы по полной. Маринкино женское чутье подсказывало, что на этот раз мама Борьки вряд ли будет так же лояльна, как два года назад, застав их двоих целующимися у своего подъезда.

…Поздно ночью они прощались в прихожей, и Борька шептал ей какие-то стихи, даже не предполагая, что они расстаются очень надолго. Всего через пару дней он страшно поссорится со своим отцом, который желал видеть сына курсантом летного училища или не видеть вовсе. Борькин папаша считал себя если не богом, то уж точно – одним из его земных воплощений, может быть, маленьким божком с неплохими возможностями. И многие бы с этим согласились: он был значимым человеком в Гродине, руководил биофабрикой (дочерним предприятием градообразующего Гродинского химического завода) и, по меркам областного центра, считался человеком, мягко говоря, небедным. Сын же явно не ценил волю отца, бренчал на гитаре и самовольничал. Обычно папа звал его ласково – недоумком.

В том судьбоносном разговоре недоумок Борька выйдет из себя настолько, что позабудет, как пообещал маме не грубить отцу. Он заявит ему, что ни черта ждать от него подвигов во имя Родины, он не будет замаливать грехи своего отца-вора, который забыл, что руководит государственным предприятием, и обогащается за его счет!

Тирада сына прозвучала на фоне многозначительного маминого молчания. В несмертельных случаях Наталья Львовна умела гасить многолетние распри между своими мужчинами, но на этот раз ее сейсмограф показывал такие цифры, что баркас спасателей пришлось оставить в порту. Ответом недоумку было отцовское проклятие.

Через месяц Боб был уже в Питере, слонялся, мерз, искал пропитание, вспоминал те часы в Маринкиной комнате, ее смех, ее лицо. Мечтал позвонить, но не было денег даже на пирожок. Потом Борьку будет носить по всей России, а родители собьются с ног, разыскивая беглеца.

Объявится блудный сын только через год, да и то – не персонально, а лишь отметится письмом. Он кратко сообщит, что нашел работу в порту в одном городе, откуда поезд идет до Гродина четверо суток. В общем, не надо волноваться, мама и папа!

Для мамы он добавит пару строк – о том, как любит ее, и что-то смутное о Маринке. В своих скитаниях Борька сумел очень быстро распрощаться с детством и разуверился в слове «навсегда».

Подруге сына тетя Наташа ничего о письме не сказала. Она побоялась, что Борькина неудачная фраза обидит девочку, а ведь у нее нет мамы, чтобы утешить. Тетя Наташа зря волновалась.

Все это время Маринка, так же как и родители Борьки, сведений о нем не имела никаких, но, в отличие от семьи Сыровацких, была к этому готова. Она двигалась по избранному ею пути – поступила в художественное училище, училась с удовольствием, встречалась с парнями, веселилась на дискотеках.

В училище у нее было много поклонников, которые никак ее не цепляли, но она совсем не заводила подруг. Единственным другом женского пола для Маринки была тетя Аня. Теперь, правда, больше времени Марина проводила дома, но и маму-подружку не забывала. Как и всегда, тетя Аня была рада Светиной дочери, а особенно – в те два года, когда ее сын и его лучший друг Мишка служили в армии.

Они вернулись через два года, очень взрослые, очень красивые, очень соскучившиеся по дому, родителям и Маринке. Она почувствовала, что нравится им обоим, но не торопила события. Умение понимать саму себя подсказывало Маринке, что она уже видит перед собой того человека, с которым ей суждено связать свою судьбу до самой своей смерти. И она снова не ошиблась.

До самой смерти.

По городу джип пробирался медленно. Вечером в пятницу дороги были забиты пробками в несколько километров. Гродин был небольшим городишкой, активнее всего он строился в середине XX века, а в семидесятых вырос за счет окраинных спальных районов. Архитекторы и строители недавнего прошлого и представить себе не могли, что в начале XXI века построенный ими город устареет морально вмиг и сразу на сотню лет.

– Ё-о-о!.. – подвывал Андрей, нервно вцепившись в баранку своего джипа. – Долго стоять еще будем?! Давай, давай, двигайся, народ…

Сидевший рядом с ним Борька начинал скучать, что могло привести к неприятностям, а Мишка сидел спокойно, раздумывая, все ли он приготовил для рыбалки или надо заставить Андрея изменить маршрут и свернуть в магазин. Из них троих он единственный более-менее серьезно относился к рыбной ловле, в основном из-за воспоминаний о детстве. Впрочем, и он не был настоящим фанатом рыбалки, Мишке больше нравилось сидеть всю ночь у костра, пить пиво и трепаться за жизнь. Борька брал с собой гитару, они втроем распевали песни, в том числе и Борькины – о войне, о несправедливости (больная Борькина тема), словом, о важном.

– Борька, ты гитару взял?

– Клавесин, – веско отозвался Борька, что означало: гитару он взял.

– Борь, а ты можешь с людьми нормально разговаривать? – родительским тоном, который, как знали все присутствующие, дико бесил Бешеного Боба, поинтересовался Андрей.

В ответ Борька скорчил ему рожу.

…Боб, пожалуй, и сам понимал, что он здорово отличается от большинства своих знакомых. Природа всего отмеряла ему больше нормы: роста, волос, талантов, эмоций, жажды жизни. Его крупное тело, его большое сердце, его чувственность, его восприимчивость, его желание творить постоянно возбуждали в нем жажду. Эта жажда не имела никакого отношения к жадности, потому что он всегда был готов поделиться последним глотком воды с другим жаждущим, а уж свои творения – песни и арт-объекты – Борька дарил направо и налево. Подарив и поделившись, снова горел в жажде.

Друзья также знали, что в свои тридцать Бешеный Боб мало чем отличался от себя шестнадцатилетнего. Он все так же хотел признания, восхищения и внимания, как и в тот день, когда пришел в школу с зелеными волосами. Классная руководительница, увидев Борьку, спросила:

– И где же ты такую краску раздобыл?

– Это не краска, Алина Макаровна! – радостно взялся объяснять Боб. – Я утащил у матери блондекс, высветлился и выполоскал волосы в зеленке!

Конечно, его заставили закрасить волосы в родной черный, но Борька все равно получил то, что хотел: Маринка смеялась до слез, а весь класс гордился им, как десятью медалистами сразу.

Мишка с Андреем обожали рассказывать знакомым о том случае, когда Бешеный Боб вместе с единомышленниками воздвиг памятник социализму прямо на главной площади города. Испрашивать разрешения на установку памятника у администрации Боб не пожелал – он терпеть не мог бюрократов. Он и так знал, что ни в жизнь ему не разрешат украшать памятниками самый центр города.

– Его снесут, – сказал Андрей, когда Боб позвал его поддержать мероприятие.

– Разрешение мне все равно не дадут, а без разрешения «Совок» простоит хотя бы сутки, мы его заснимем, в Интернете выложим фотки, и люди увидят!

И памятник социализму был установлен одной ноябрьской ночью – как раз к праздничку.

Это был огромного размера кухонный совок, отлитый из чугуна известным гродинским мастером-литейщиком. Эскизы к скульптуре подготовил сам Бешеный Боб.

Постамент для «Совка» был привезен со свалки, куда не так давно определили бюст Дзержинского. Эта деталь значительно усиливала гуманистический подтекст Борькиного перформанса.

Утром седьмого ноября великолепный, огромный, тускло отражавший мрачное осеннее солнце совок увидел глава городской администрации, а также все сотрудники мэрии, следственного комитета и других властных структур.

Памятник с самого раннего утра окружали журналисты и друзья Боба, как называл их Андрей, «бохэма». Начался несанкционированный митинг, а когда приехала милиция – митинг перерос в большой скандал, перетекший в драку с ОМОНом. За свой «Совок» Борька дрался как лев. Он даже сломал пястную кость на правой руке, после чего она срослась неправильно, и на память о тех событиях у Бешеного Боба осталась странно перекошенное запястье.

Менты таки Боба свинтили, отвезли в СИЗО, а после он был судим за целый перечень административных и уголовных нарушений. Тут и подоспел Андрей со своим адвокатом, благодаря длинному языку которого Борька получил два года условно – и все!

…Тем временем джип вырвался из последнего автомобильного затора на объездную и повез троих друзей за город на всех парах.

Новая Андрюхина дача, куда Андрей привез друзей, была расположена в чудесном месте. Борька даже пожалел, что не взял с собой карандаш и альбом, и это притом, что пейзажей он принципиально не писал уже много лет! Но эти огромные тополя, чьи темные стволы и зеленые шелестящие кроны отражались в дрожащей воде полноводного весной пруда, ивы, свесившие свои зеленые ветви в зеркальную темную воду, камыши, глубокое небо – хотелось переносить на бумагу до тех пор, пока в рисованных листьях не начался бы процесс фотосинтеза.

Выбравшись из джипа, Боб потянулся, глубоко вдохнул влажный воздух с привкусом трясины, мокрой земли и свежей зелени. Впервые за последние несколько дней он ощутил, что жизнь стоит усилий – потеря бизнеса оказалась болезненным ударом для самолюбия.

– Хорошо? – спросил его Андрей. Он тоже потянулся, забавно покрутил шарообразной головой на толстой шее, развел руки: – Вот, милости прошу! Давайте-ка в домик заглянем, я там год не был.

Странно насупившийся Мишка оглядел берег.

– Я удочки забыл, – сообщил он. – Прикормку взял, а удочки забыл.

– Да ничего, – успокоил его Андрей. – Я купил все, что надо.

– Рыба-то есть?

– А я знаю? – Андрей направился к неказистой постройке, стоявшей метрах в десяти от берега. – Но вообще-то я год назад сюда мальков привозил. Карасиков, кажется. Не знаю, выжили они или все давно подохли.

Дом, когда-то весьма симпатичный, окруженный деревянной резной верандой, был заброшен, что Борьке тоже понравилось. Снова захотелось рисовать. Он бы с огромным удовольствием сделал акварельку: покосившийся деревянный заборчик, когда-то кокетливо покрашенный в желтый цвет, а за ним, окруженный зарослями роскошного бурьяна, такой же облезлый, как и забор, домик с шиферной крышей.

Андрей в это время уже отпер покосившуюся дверь домика, вошел внутрь. Мишка последовал за ним. Через минуту оба торопливо вышли.

– Костер на улице разведем, – предложил Мишка и брезгливо добавил: – В домике мышами воняет, сыро, противно.

Кивнув ему, Андрей стал доставать из машины свои снасти.

– Мишка, смотри, чего я накупил к нашей рыбалке!

Мишка подошел к нему, оба стали разглядывать и обсуждать снасти. Андрей больше хвастался, а Мишка недовольно комментировал, что все не то, и жаловался на память.

– Ты, блин, знаешь, сколько эта палка стоит? – потряс Андрей ядовито-желтой телескопической удочкой перед Мишкиным носом.

– Какой в ней толк? – пожал плечами Мишка. – Эта удочка для профессионального рыбака, спортсмена, что ли… А ты с этим телескопом только запаришься!

Обозвав друга идиотом, Андрей, словно коробейник, стал доставать из багажника джипа новые рыбацкие ништяки: кейс для крючков и приманок, какие-то невозможно удобные и правильные ножички, иголочки для распутывания лески, мотки этой самой лески в таком количестве, будто он собрался выудить рыбу из всего Мирового океана. Напоследок он извлек специальные перчатки, напоминающие перчатки велосипедистов – без пальцев, но с кожаной ладонью, чтобы скользкая холодная Золотая рыбка не могла выскочить из рук Старика.

Борька поглядел на это добро, а потом зашел за домик – отлить. Когда-то за домиком был огород, наверное, соток в десять. У Борькиной бабки в деревне был примерно такой участок под картошку, и Борька хорошо запомнил его размеры: одну борозду копать сорок минут, а на участке их тридцать. Он работал на бабкином огороде вовсе не потому, что семья голодала. А просто отец считал, что физический труд его недоумку пойдет на пользу. И вот на том самом огороде Борька навеки разлюбил работу на земле.

Дальше рос махонький лесок, сквозь который легко проникал любопытный взгляд, а за леском угадывался дачный кооператив. В общем и целом Андреев прудик не казался местом паломничества рыбаков и простых отдыхающих.

Поглазев по сторонам еще немного, Боб вернулся к друзьям.

Андрей суетился на веранде. Он уже успел достать кегу пива, само собой, самого дорогого сорта, какой можно было найти в буржуинском, разорительном для простого смертного супермаркете «КУБ». А также всякую гастрономически соблазнительную снедь: темно-красные и коричневые с желтоватыми глазками нарезки колбасы, белого, желтого и пятнистого сыра, несколько банок оливок, какие-то мудреные майонезные салаты, от одного вида которых Боб брезгливо скривился. Однажды он отравился таким салатом и с тех пор больше никогда в рот не брал это омерзительное месиво.

Мишка возился с удочками. Борька подошел к нему и присел рядом на корточки.

– Когда удить начнем? – поинтересовался он.

Мишка скосил на него глаза.

– Да хоть сейчас. Хочешь?

– Не-а, – хмыкнул Борька. – Я выпить хочу.

– А на фиг спрашиваешь?

– Беседу светскую поддерживаю.

Мишка глянул на него неодобрительно, но вдруг странно хихикнул.

– Ну, чего вы там? – Андрей звал их с веранды, покачивая в вытянутой руке бокал пива. – Мы пьем или расходимся?

Ни Борька, ни Мишка, ни сам Андрей уже не помнили, откуда это повелось: «Мы пьем или расходимся?», выражение было атавизмом какого-то анекдота, выполняющим роль гонга к пьянке. Мишка отложил удочку, двое друзей синхронно выпрямились и направились к третьему.

Когда Маринка окончила художественное училище и ей исполнилось двадцать один год, она начала понимать, что смерть ее родителей была не просто одноразовым горем, а долговременным, постепенно развивающимся несчастьем, которое, как какой-нибудь редкий цветок, распускается раз в несколько лет, в момент стечения подходящих обстоятельств.

Сейчас этот цветок распускался вновь. Проблема заключалась в бабушке, которая появилась в Маринкиной жизни как человек, который должен был о ней позаботиться, но вместо этого превратившийся в объект беспрерывной заботы для самой Маринки: ее надо было одевать, кормить, мыть, водить в туалет, а стоило оставить одну, старушка начинала истерить.

Каждый приступ бабушкиной истерики слышали жильцы целой половины дома. Если Маришки не было дома и она не давала больной прописанный доктором валиум, визг бабули мог длиться несколько часов. Откуда скорбная старушенция весом в сорок пять килограммов брала на это силы, не мог объяснить никто.

После каждого такого приступа Маринке приходилось выслушивать нотации соседей: как можно оставлять больного человека одного?! Маринка пыталась объяснить им, что ей надо учиться, работать, жить. Это никого не интересовало.

А положение становилось все более печальным. Те деньги, которые бабушка получила за свой дом, давно иссякли. Маринка хотела устроиться на работу, чтобы зарабатывать на жизнь себе и бабуле, но даже просто выйти из дому больше чем на пару часов не представлялось возможным.

Буксовала и личная жизнь. Пару раз ее приглашал в кино Мишка, самый близкий друг Андрея и Борьки. Этот парень нравился Маринке все больше, только встречаться с ним (да и ни с кем другим) она никак не могла.

Маринка попыталась пристроить бабушку в дом престарелых, однако оказалось, что там нет мест. Ей намекнули на возможность сунуть взятку, но у Маринки едва хватало денег на хлеб. Эти деньги, кстати, давала ей тетя Аня, которая мучилась чувством вины за то, что не могла помочь Маринке с бабулей. Выносить истерики старой алкоголички тетя Аня не могла физически, более того, истеричность, как инфекция, заражала и ее саму. А еще она была нездорова, ее измучили приступы усталости, тягучие боли в боку. Тетя Аня боялась обследоваться, боялась даже рассказать о своем состоянии мужу и сыну.

Однажды, совершенно случайно, Маринка встретила во дворе тетю Наташу, маму Бориса Сыровацкого. Маринка поинтересовалась, как у него дела? Тетя Наташа рассказала, что сейчас сын учится в мореходном училище, но учиться ему не нравится и он собирается в армию, мечтает стать морским пехотинцем.

– А ты как? – спросила мама друга.

Маринка вдруг вспомнила, как Борька говорил, что мама у него – ништяковая. Она вспомнила свою мать, подумала, что, будь она жива, Маришка не оказалась бы в заложницах у бабулиных истерик. Не сдержав слез, девушка рассказала, как невыносимо ее существование, ей не на что жить, а из-за бабушки работать она не может. Тетя Наташа повздыхала, покачала головой, а после предложила подруге сына подработать уборщицей в вендиспансере.

Уйти из дома на пару часов утром и на пару – вечером было вполне реально. И хотя зарплата уборщицы была мизерной, Маринка с радостью приняла это предложение.

Уже через неделю она взялась за швабру и ведро. Ей доверили небольшие вестибюли и туалеты на трех этажах плюс двадцать тесных кабинетов. В стационаре, процедурках и пищеблоке работали другие уборщицы.

На выполнение своих обязанностей она тратила час утром и столько же – вечером. А после работы Маринка получала бонус – перекур с дежурными медсестрами. Это были молодые девушки, студентки медицинского училища. С ними намучавшейся от одиночества Маришке было необыкновенно весело, особенно когда они рассказывали о пациентах вендиспансера разные смешные истории. Как они реагируют, узнав, что подхватили в отпуске триппер, как переносят лечение, как мужчины заигрывают с персоналом, словно забывая, что девушки помогают им избавляться от отвратительных заболеваний, передающихся – ну надо же! – половым путем.

Однажды вечером, после такого перекура, она возвращалась домой. Был холодный март, со снегопадом, ветрами и прочими несезонными зимними радостями. В такой погоде не было ничего аномального. Весна в Гродине не имела привычки начинаться согласно календарю, впрочем, как и другие сезоны.

Пытаясь просчитать, выдержат ли остаток холодов ее зимние сапоги, верой и правдой отслужившие уже три года бессменно, Маринка свернула в арку своего дома. И там чуть не столкнулась с парнем, в руку которого вцепилась светловолосая девушка в красном пальто. Мельком глянув на нее исподлобья, Маринка грустно вздохнула – не было сомнений, что эту девицу никогда не мучили размышления о зимней обуви.

Обходя парочку, Марина перевела взгляд на парня. Он улыбнулся, и тогда она узнала Мишку. Его «привет!» ей не понравился совершенно. Еще полгода назад Мишка пытался ухаживать за ней, а тут – девушка в красном пальто!

– Привет, – сказала она несколько холоднее, чем он ожидал.

Они уже прошли мимо друг друга, когда Мишка остановился и спросил:

– Марина, ты придешь к Андрею на день рождения?

– Не знаю, – ответила она. И вдруг остановилась: – А когда он отмечает?

– В субботу, в три.

Маринка кивнула другу детства и, не заботясь о том, заметил ли он в темноте ее кивок, продолжила свой путь. Она уже решила, что на день рождения Андрея придет обязательно, но не ради Андрея.

Она еле дождалась субботы, а дождавшись, вдруг занервничала. Чего же она, собственно, хочет? Зачем ей идти к Андрею? Чтобы встретить там Мишку с этой девицей в красном пальто? Ясно, что Мишка устал ждать Маринкиного внимания, встретил другую. Кто ж в этом виноват? Да и потом, что она сделает, когда встретит их?

На каждый из этих вопросов она честно ответила: не знаю. Да и откуда ей такие вещи знать, ведь прежде парни, с которыми она хотела встречаться, никуда не исчезали, не находили себе девушек в красных пальто!

Платье для вечеринки Марина попросила взаймы у своей бывшей сокурсницы. Оно было обычным, трикотажным, но выгодно подчеркивало Маринкину детскую фигурку, визуально чуть округляя формы. Пожалуй, после того платья, взятого напрокат, Маришка и стала поклонницей трикотажа, ей в нем везло.

Наводить боевой макияж Маринка не стала – во-первых, у нее почти не было косметики, а во-вторых, ей хотелось выглядеть немного беззащитной, ибо истинные свои цели и намерения пугали ее саму.

Задержавшись перед зеркалом, она вдруг заметила в своих глазах особенное выражение, которое, как ей самой казалось, она видела раньше в глазах женщин с портретов восемнадцатого века. Это было безмерное спокойствие, которое совершенно не соответствовало Маринкиному состоянию. Возможно, разгадка заключалась в строении Маринкиных глаз, а может, ей удалось разглядеть внешнее проявление ее дара? Ее способности понимать собственные желания, саму себя и уверенность в том, что желаемое она получит.

Отворачиваясь от зеркала с намерением забыть увиденное, Маринка припомнила слова мамы: «Девочке повезло, она родилась с умным лицом!»

За несколько минут до смерти Маринки один из троих ее мужчин скажет:

– Даже когда ты ковыряешь в носу, ты выглядишь так, будто сочиняешь прекрасные стихи.

…Дочь своей покойной подруги тетя Аня встретила не просто приветливо, а даже со слезами на глазах.

– Мариночка, как ты похожа на маму! – заметила она и, обнимая ее, продолжила: – Я до сих пор скучаю по ней. Вот, Римма у меня есть, Мишина мама, ты знаешь… Вот есть у меня Наташа, мама Бореньки, а все равно самой лучшей моей подругой была Светка.

Маринка поцеловала тетю Аню, заметив, что та выглядит очень усталой. Тут в дверь снова позвонили, хозяйка отправилась встречать новых гостей, а Маринка прошла в гостиную.

Дни рождения Андрея всегда были многолюдными. Обычно они справлялись в небольшой квартирке Андреевых родителей, а приходили поздравить Андрюху не менее двадцати человек, и в основном это были новые друзья Андрея, те, которые в следующем году уже не приглашались. Их заменяли еще более новыми. Из прежних-давних-на-всю-жизнь оставались лишь Мишка, Борька и Маринка. В этот раз, как и в последние три года, Борьки в числе гостей не было, а предатель Мишка пришел со своей подругой. Маринка так и стала называть ее про себя: «Подруга».

«Подруга на два круга!» – попыталась развеселить себя Маринка, скрытно разглядывая девушку Миши. Она следила за ней, как следит за везунчиком неудачник, которому только сейчас стало ясно, что шансов честно выиграть у него не было и нет.

Приходилось признать, что Подруга была очень симпатичной девушкой – худенькая, гибкая, голубоглазая, с густыми русыми волосами, длинной шеей, красивыми маленькими кистями рук и ухоженными ногтями. Она улыбалась открытой детской улыбкой, демонстрируя ровные белые зубы. В ней чувствовался класс, хорошее воспитание, ее любили мама с папой.

Маринка заметила, что с Подругой Мишка говорит особым тоном, как с очень близким человеком: немного небрежно, но с полной уверенностью во взаимопонимании. С Маринкой он всегда говорил будто с существом из другого мира, словно сомневаясь в ее способности воспринимать человеческую речь. При этом Мишка заметно робел во время подобных разговоров, что замечалось ею даже в детстве.

«Но как же он не видит, – думала Маринка, – что Подруга из кожи вон лезет, чтобы понравиться ему и всем остальным парням, сидящим за праздничным столом? Она же навязывается».

А в этот момент Подруга вдруг затеяла разговор о каких-то писателях, ни с того ни с сего громко сообщив через весь стол Андрею, что она прочитала «Град обреченный».

– И как? – так же стремясь покрасоваться, спросил ее именинник.

– Супер! – крикнула Подруга.

– А я говорил, что тебе понравится, – небрежно буркнул Мишка.

– Ну, я не ожидала, что фантастика может быть интересной, – ответила ему Подруга. —

Я больше Франсуазу Саган люблю. Но Стругацкие мне понравились!

«Врет! – догадалась Маринка. – Что ей могло понравиться? В этой фантастике придуманные планеты, придуманные люди, бластеры-кластеры, фокусы-покусы! Девушкам такое – не нравится!»

То же было и с музыкой. Лучшие Маринкины друзья слушали только рок, а всех, кто предпочитал попсу или, не дай бог, шансон, они попросту презирали. Мишка, Андрюха и Боб могли многое простить человеку, но не музыкальное дурновкусие. Исключение делалось только для Маринки, с условием, что она не будет звать парней на концерты приезжавших в Гродин фабричных девушек и прочих эстрадных паразитов.

Маринка тайно гордилась, что только она одна имеет право кокетливо затыкать пальчиками ушки, услышав вступление к арийской «Игре с огнем». Ей эта грохочущая дребедень не нравится, и извольте с этим считаться!

Подруга же пошла другим путем, то бишь тропою лжи и двойной морали.

– Ой! Какая песня! Это Цой? – взвизгнула она, оторвавшись от курицы. – Андрюшка, сделай громче!

Что там была за песня, Маринка не поняла. Она лишь наморщилась и поделилась с сидящей рядом тетей Аней:

– Мне кажется, что девушке рок не может нравиться!

Тетя Аня на ее слова особого внимания не обратила и, к счастью, не догадалась, что Маринка хотела сказать на самом деле.

К концу ужина и после танцев, которые молодежь устроила в той же комнате, освободив и сдвинув столы, Маринка нагляделась на Подругу до отвращения. Танцевать ей и раньше не хотелось, а уж теперь и вовсе тошно было. Она лишь немного подергалась в толпе, станцевала один медляк с именинником, глядевшим на нее с томной пьяной печалью, а потом ушла на кухню к тете Ане. Не то чтобы ей очень хотелось возиться с посудой, но и любоваться на то, как Мишка, старый друг, отличный парень обнимает чужую девицу, желания не было.

Однако и на кухне спастись не удалось.

– Эта Оксана, Мишина девушка, по-моему, ничего, – произнесла тетя Аня, протягивая Маринке, стоявшей наготове с полотенцем в руках, вымытую тарелку.

Маринка кивнула, ощутив болезненный укол ревности.

– Я ее немного знаю, – заявила она неожиданно для самой себя. – У себя на работе видела.

– А ты работу нашла? – удивилась тетя Аня. – Где?

Она должна была знать от своей приятельницы, Наташи, что Маринка подрабатывает в вендиспансере, но, кажется, об этом подзабыла. Услышав ответ Марины, тетя Аня слегка приподняла брови.

– Ну, может, она не по тому делу, – как бы оправдываясь, сказала Маринка. – Кожные заболевания у нас тоже лечатся…

Деликатная тетя Аня разговор дальше не повела, но ее реакция на Маринкино заявление подсказала той способ борьбы с соперницей. Все знали о том, что Мишка был идеалистом, романтиком, человеком чистым и порядочным. И все знали, что чистоты и порядочности он требует и от тех, кого впускает в свой круг общения.

«У меня нет другого способа избавить его от этой девицы, – подумала Марина. – Потом он спасибо мне скажет!»

Вернувшись из кухни, Маринка нашла Подругу, лежащую в кресле и будто бы утомленную танцами. На самом деле, Маринка в этом не сомневалась, девица просто демонстрировала всем окружающим свою доступность. Мишка в это время вместе с другими парнями вышел в коридор покурить.

– У тебя нет запасной прокладки? – смущенно спросила Маринка, склонившись к самому уху Подруги.

Она действовала наобум, лишь отдаленно представляя себе цель.

Оксанка приветливо кивнула ей. Вместе они вышли из комнаты. Подруга достала из груды других сумок свой ридикюль – не дешевый, как заметила Маринка, и вытащила из потайного карманчика нужный предмет гигиены. Марина взяла пакетик, поблагодарила. Кивнув ей в ответ, Оксанка небрежно бросила свою сумку на телефонный столик и вернулась в гостиную. Маринка сделала два шага в сторону ванной.

Оглядевшись, она убедилась, что вокруг не было любопытных глаз, и достала собственную сумку – совсем не такую дорогую, а очень даже дешевую и вдобавок старую. Поставила ее рядом с Оксанкиной, расстегнула, но сунула руку в сумку Оксанки.

Содрогаясь от ужаса быть застигнутой на месте преступления, она впервые в жизни шарила в чужих вещах, ощущая, как из-под мышек покатились юркие капельки пота.

С лестничной клетки донеслись мужские голоса – это возвращались покурившие парни. Теперь капелька пота поползла по виску Маринки. Ее пальцы судорожно искали маленькую плоскую книжицу…

Вот!

Маринка торопливо переложила паспорт Оксанки из ее новой лаковой сумки в серые рваные внутренности своей и заскочила в туалет.

После кражи паспорта Маринка ощутила, что ее сердце бьется слишком сильно. Хотелось бежать прочь, но именно этого делать было никак нельзя. Маринка вымыла руки, умылась и вышла из ванной в коридор, смешавшись с небольшой мужской компанией.

Еще долгих полчаса она сидела и кукольно улыбалась Андрею, окончательно опьяневшему и ударившемуся в воспоминания об их детской дружбе. По его версии, это была вовсе не дружба, а большое чувство, охватившее маленьких людей. В любой другой момент Маринка его бы одернула, но сейчас она была слишком напряжена.

Она дождалась того момента, когда Оксана и Мишка собрались уходить, но ушла не с ними, а после них, чтобы не привлекать к себе внимания.

Прошел месяц. Природа подобрела к гродинцам, подарив долгожданное весеннее тепло, а Маринка сменила старые зимние сапоги на не менее старые сапоги демисезонные. Ей не было от этого ни грустно, ни плохо, она чувствовала, что это не так уж важно, потому что, если ей нужно было понравиться парню, она нравилась в любых сапогах. Например, когда ей понадобилось, чтобы Игорь Потапов сплясал под ее дудку, она с легкостью этого добилась.

Маринкино высочайшее внимание Игорь обратил на себя еще в день Андрюшкиного рождения, сказав между делом, что знаком с Мишиной Подругой, дескать, вместе отрабатывали практику в колхозе. Он учился в политехническом институте, она – в педагогическом, а стройотряды как раз и формировались из студентов этих вузов. Маринка крайне заинтересовалась этим заявлением, но виду не подала, а постаралась понравиться Игорю. На прощание она оставила парню номер своего телефона.

Он позвонил уже на следующий день. Маринка не была расположена тратить на этого тщедушного паренька целый вечер, да и не смогла бы, учитывая бабулины приступы. Она решила поводить его за нос, а все общение свести к телефонному роману.

Поболтав несколько минут ни о чем, она спросила, чем интересным занимаются студенты в колхозе? Игорь рассмеялся:

– Ну… чем могут заниматься пьяные студенты на природе?

– Почему пьяные?

– А мы практику проходили на виноградниках, в станице Винной. Там вино в каждом дворе продается, стоит копейки. Мы пили его на завтрак, в обед и за ужином, просто не просыхали!

– И девочки?

– И девочки.

– И Оксана? Она ведь очень хорошая девушка!

– Хорошая, – подтвердил Игорь. – Самые хорошие девочки в колхозе так отрываются, что воспоминания на всю жизнь остаются. Слушай, тебе Оксана что – подруга? Почему мы о ней говорим? Давай с тобой встретимся?

«А то! – подумала Маринка. – Еще какая подруга!»

Они болтали по телефону и на следующий день, но оказалось, что об Оксанке Игорю рассказать особо и нечего. Он просто пытался добавить своему образу немного опытности, описывая колхозные приключения, вот и все. А Маринке и этого было достаточно!

Выбрав подходящее время, когда бабуля забылась послеобеденным сном, Маринка набрала номер телефона Андрея (сотовые в те времена имелись только у новых русских). Друг детства был дома, и Маринка, изобразив крайнее смущение, спросила у него совета, как быть? Она познакомилась с парнем, который рассказывает о девушке Миши разные гадости. С одной стороны, это Маринки не касается, а с другой – страшно обидно, что друг детства связался с девицей, слабой на передок (это выражение Маринка подцепила у одной из сестер вендиспансера).

– Марин, а твой знакомый про Оксанку не врет? – недоверчиво спросил Андрей. – Мне она показалась классной девчонкой.

– Да и мне тоже, – согласилась с другом Маринка. – Но я не думаю, что мой парень врет. Зачем ему? Ладно, пусть Мишка сам разбирается, не мое это дело!

На том они и порешили. Маринка знала, что зерно посеяно, надо просто ждать урожая. Выпадет случай, и Андрей, счастливый обладатель чужого секрета, не удержится от желания разболтать его.

А тут уже все и началось.

Однажды вечером, когда коридоры поликлинического отделения вендиспансера опустели, Маринка поднялась к кабинету тети Наташи. Постучалась в кабинет, заглянула.

– Здравствуйте…

– О, Мариночка, входи!

Борькина мама сидела за своим столом и что-то писала. Марина знала от медсестер, что все врачи по большей части пишут разные отчеты, бумажки всякие заполняют, а на больных у них уходит всего несколько часов в день. Компьютерами вендиспансер только собирались оснастить, что случилось через полгода после Маринкиной аферы. И это было еще одной большой удачей для Маринки. И большой бедой для бедной Оксаны Измайловой.

– Тетя Наташа, мне кажется, у меня какая-то ужасная болезнь! – призналась Маринка, едва прикрыв за собой дверь. – Вот, смотрите!

Она задрала рукав. На голубовато-белой коже цвела ядовито-алая сыпь. По правде говоря, эта сыпь появлялась на запястьях Маринки каждый раз, когда она стирала вещи в любом порошке. Она и сама знала, что это была обычная аллергия, но могла бы и не знать!

– Я тут заразилась чем-то? – На глазах Маринки выступили слезы. Она умела искусственно плакать, для этого ей стоило вспомнить маму с папой. – Вдруг это сифилис?..

Тетя Наташа чуть слышно фыркнула:

– Сифилис в других местах обычно обретается…

Она взяла Маринкину руку, осмотрела и поставила диагноз, стопроцентно совпадающий с уже известным:

– Аллергическая сыпь.

Полезла в стол, достала из ящика тюбик.

– Мажь утром и вечером, а полы тебе мыть придется в перчатках. Между прочим, это правильно – руки будут выглядеть лучше.

Она взяла рецептурный бланк и стала его заполнять.

– А еще вот это тебе невредно курсом пропить…

Присев на стул у стола тети Наташи, Маринка как бы нечаянно смахнула стопку медицинских карт, которые разлетелись по всему кабинету.

– Ой, какая я дура! – запричитала Марина и бросилась собирать карты с пола. Одну она придержала и положила сверху стопки.

– «Оксана Измайлова», – нарочито разборчиво и с красиво сыгранным удивлением прочитала Маринка. – Надо же…

– Это не моя пациентка, – отозвалась тетя Наташа, ставя печать на рецепт. – Карточку, наверное, случайно мне принесли. Забросишь ее в регистратуру, зайчик?

– Да, конечно. – Маринка все смотрела на карту, широко раскрыв глаза. – Это же девушка Мишки! Не может быть… Что она тут лечить может? Тетя Наташа, – Маринка как будто только что догадалась, – это значит, что и Мишка может подцепить что-то нехорошее?

– Девушка Мишки? – переспросила тетя Наташа, наконец-то начиная заглатывать приманку с крючком. – Миши Ложкина? А что тут?..

Она взяла карту, полистала ее, вчиталась в диагноз, просмотрела результаты анализов.

– Надо же… Я эту девочку не знаю, но…

– Что-то серьезное? Вы только ему ничего не говорите! – вдруг «спохватилась» Маринка. – Мало ли что, вдруг это ошибка? А Мишка очень такой щепетильный, он сильно расстроится.

– Да уж… – задумалась тетя Наташа. – А ты поняла, что тут написано?

– Нет. А что там?

– Да пустяки, несерьезно. – Тетя Наташа была взрослой женщиной, а врала, будто маленькая девочка, укравшая в магазине конфетку. – Давай мы с тобой ничего Мише говорить не будем, ладно? Не наше это дело, да и вообще, может, Миша в курсе!.. – Рассмеявшись еще более неестественно, тетя Наташа отвела глаза и сделала вид, будто поглощена заполнением важного графика.

Помявшись в нерешительности возле ее стола, Маринка взяла свой рецепт на антигистаминные препараты, карточку Оксаны и, поблагодарив доктора, ушла. Карта вскоре была сожжена возле мусорных баков. Вместе с украденным Маринкой паспортом Оксаны Измайловой.

А студентка Леночка Киселева, подрабатывавшая в регистратуре вендиспасера и заполнившая карточку настоящим «докторским» почерком, получила от Маришки всю ее зарплату за апрель.

Саму Подругу Маринка увидела через две недели, и это была последняя их встреча. Буквально через три часа после нее Оксана напишет прощальное письмо маме, выпьет полбутылки отвратительного коньяка местного разлива и вскроет себе вены в горячей ванне.

В момент встречи с Оксанкой предвидеть такой исход Маринка не могла, потому что будущее чужих людей ей всегда было неинтересно. Ее интуиция работала только для самой Маринки, зацикленной на собственных мыслях и чувствах. Да и знай она, что ждет Подругу в ближайшем будущем, Маринка бы и пальцем не пошевелила, чтобы ее спасти. После той встречи и слов Подруги ей захотелось скорее не спасти, а – убить ее!

Но как могла Оксана сохранять дипломатичность, если вчера Миша сказал ей, что больше он не может с ней встречаться? И как иначе мог поступить Миша, которому его мама уже несколько раз закатывала жуткие скандалы, требуя, чтобы он выбирал между ней и «этой проституткой», а вчера, наконец, она рассказала и о карточке из вендиспансера? Все случившееся было звеньями, которые начала собирать в не слишком изящную цепь Маринка, а добрая тетя Наташа, вредная тетя Римма, болтливый Андрей и до одури порядочный Мишка успешно завершили ее работу. Продолжая метафоры, можно было бы добавить, что цепь эта прочно затянулась на шее классной девочки Оксаны. И та, уже практически в пред-агонии, вдруг почувствовала, кто был настоящим кукловодом всего представления.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.