Был настоящим трубачом

      Мимо пронесли носилки, покрытые одеялом. Мама бросилась к ним и, преодолевая страх, приподняла край одеяла. На носилках лежал усатый мужчина. Он был мертв.
      Мама снова вбежала в здание вокзала в надежде, что Котя от испуга притаился в каком-нибудь укромном местечке. Под ногами хрустело битое стекло. Бастилия на полотне пылала в полную силу, словно ее подожгли не восставшие парижане, а снаряды белых. Коти не было. Тогда мама спрятала лицо в ладони и заплакала. Она плакала беззвучно. Только плечи ее слегка вздрагивали, словно от озноба. И тут перед ней возник Николай Леонидович.
      - Ксана?! Где Котя? Наши части отступают!
      - Коти нет! Я никуда не уйду без Коти!
      - Да, да, - пробормотал папа. - Мы никуда не уйдем без Коти.
      На улице загрохотала пулеметная очередь.
      5
      Когда повозка, запряженная парой серых в яблоках лошадей, отъехала подальше от станции, где с грохотом и огнем рвались снаряды, Котя посмотрел на своего спасителя. Фуражка со звездочкой была низко надвинута на глаза. Яшечкин был спокоен. Словно ничего особенного не произошло.
      - Это наши бьют по белым? - спросил Котя.
      - Кто его знает, - нехотя отозвался Яшечкин. - То ли наши по белым, то ли белые по нашим. Взрывы у всех одинаковые.
      Постепенно неразговорчивый Яшечкин как бы оттаял, стал более общительным и сам спросил мальчика:
      - Ты-то как на фронт попал?
      - Из-за тетушки, - ответил мальчик. - Тетушка не захотела меня оставить у себя. Вот и пришлось меня взять... А вы знаете, что аэропланам нужна касторка?
      - Скажешь тоже! - буркнул Яшечкин и замолчал надолго.
      - Вы смотрели спектакль? - спросил Котя, чтобы как-то нарушить молчание.
      - Смотрел.
      - Видали, мальчик размахивал трехцветным флагом? (Яшечкин кивнул.) Так это - я!
      - Я знаю, - ответил красноармеец и едва заметно улыбнулся.
      - Яшечкин, я про вас напишу стихи. Честное благородное! - вдруг сказал Котя. - Как вы спасли меня.
      - Нешто про такое пишут? - Красноармеец покачал головой. - Если про каждого писать стихами, стихов не хватит.
      - Хватит! - уверенно сказал Котя.
      В это время раздался треск, скрип, и повозка резко наклонилась набок. Котя еле удержался на козлах.
      Яшечкин ловко спрыгнул на землю и стал рассматривать повреждение.
      - Приехали, - певуче сказал он. - Обод лопнул.
      - Что же будем делать? - спросил мальчик, осторожно спускаясь на землю.
      - Ночевать будем. Утро вечера мудренее.
      Яшечкин распряг лошадей и, ловко стреножив, отпустил их пастись. Потом расстелил под развесистой липой шинель и велел Коте ложиться.
      - А вы? - спросил мальчик. - Нам всем места хватит.
      - Спи, - сказал боец. - Мне бодрствовать - дело привычное. А сморит сон, я и сидя посплю. Солдат спит, а служба идет...
      - Куда идет служба? - спросил мальчик, ложась на расстеленную шинель и подкладывая руки под голову.
      - К дому идет служба, - ответил солдат и сел с краю, зажав между ног винтовку. - Идет, идет и никак не может прийти.
      - Почему? - спросил Котя.
      - Война долго длится.
      Некоторое время мальчик лежал молча, с открытыми глазами. Над ним распростерлось звездное небо - темное поле с желтыми цветами. Когда звезда падала, казалось, что кто-то срывал цветок.
      - Яшечкин, а вы любите воевать? - неожиданно спросил мальчик.
      - Не-ет, - ответил пожилой боец.
      - Чего же вы воюете?
      - Питер защищать нужно. Воевать никто не любит... Я траву люблю косить.
      - А генералы любят воевать? - спросил мальчик.
      - Кто их знает, генералов. Я их только издали видал... Ты спи, спи.
      Но Коте не спалось. События сегодняшнего дня ошеломили его. Он никак не мог прийти в себя. Перед глазами снова и снова возникали страшные видения войны. Разрывы. Отблески пожара. Стоны раненых. Ржание испуганных коней. И фургон Героического рабочего театра, освещенный вспышками разрывов. Неужели весь театр умчался и папа с мамой бросили его одного на пылающей привокзальной площади?!
      - Яшечкин, а вы могли бы встать и пойти на белых? - спросил мальчик, приподнявшись на локте. - В вас стреляют, а вы идете. Вперед. Но если вас убьют, то больше никого, никого не убьют. И война кончится. Победа!
      - Спи, - сказал боец, видимо не зная, как ответить на эту фантазию мальчика. - Спи и не думай.
      - А разве можно заставить себя не думать? - спросил мальчик и, не получив ответа, больше уже не приставал к своему спутнику с расспросами. Тем более, что усталость начинала брать свое. Он закрыл глаза.
      Яшечкин оглянулся и прикрыл мальчика краешком шинели. "А ведь малый прав. Каждый, кто идет вперед под пули, приближает победу. Только одним солдатом тут не обойдешься..."
      Коте снилось огромное поле, на котором лежат раненые и убитые. И по полю медленно идет мама с кувшином и дает напиться тем, кто просит. На громоздкой серой кобыле появляется папа и кричит:
      "Ты, Ксаночка, пои только красных!"
      А мама отвечает:
      "Белые тоже хотят пить".
      "Они хотят Питер!" - говорит папа.
      "Они уже ничего не хотят, - отвечает мама, - только пить. Только пить..."
      И еще Коте снится, что он тоже лежит на этом поле, закрытый шинелью, которая колет щеку, и громко кричит:
      "Мама, я тоже хочу пить!"
      Но мама не слышит его голоса. И не видит его. И проходит мимо.
      Проснулся Котя оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо. Он открыл глаза: перед ним стоял боец, только не Яшечкин, а другой.
      - Это что у тебя за флаг? - спросил незнакомый боец.
      - Где Яшечкин? - вместо ответа спросил Котя.
      - Что у тебя за флаг, спрашиваю?
      Котя встал на ноги, огляделся. Он увидел Яшечкина - без винтовки, руки за спиной.
      - Это французский флаг! - ответил Котя.
      - Слышь, Хвилиппов, - сказал незнакомый боец другому бойцу, хранцузский! (Вместо "ф" он говорил "х".) Интервенты, значит.
      - Да русские мы! Красные! - угрюмо произнес Яшечкин. - Разве я похож на интервента?
      - На кого ты похож - разберемся.
      - Красные мы! - крикнул Котя.
      - Молчи, барчук. Пшли на батарею. Хранцузы!..
      6
      Большой театральный фургон, на котором красовались пятиконечные звезды и горели слова "Смерть Юденичу!", мчался по проселочной дороге, переваливаясь с боку на бок и подпрыгивая на ухабах. Сидя на козлах, Котин приятель Икар подгонял лошадей. Уже грохот боя остался далеко позади, а Икар все не давал коням отдыха. Можно было подумать, что он крепко перетрусил и мчится куда глаза глядят, только бы подальше от боя.
      Не захватил Икар и своих товарищей по театру. Бросил их на горящем вокзале.
      Однако Икар не был трусом. Он не обратился в бегство, а, напротив, спешил к своей цели. Этой ненастной ночью, бросив фронтовой театр, он пробирался в деревню Панево, где на сеновале скрывался его брат - белый военлет поручик Воронов, сбитый красными.
      Икар решил разыскать раненого брата и увезти его под прикрытием красных звезд в безопасное место. "Только бы найти его! Только бы успеть!" - думал Икар. Ведь попадись Виктор в руки красных, не будет ему пощады.
      Уже светало, когда по правую сторону дороги стали вырисовываться избы. Деревня казалась заброшенной, вымершей. Во многих домах окна были заколочены. Видимо, их хозяева или воевали, или подались подальше от тревожной прифронтовой зоны.
      Теперь фургон уже не мчался, а медленно двигался по деревне. Где здесь затаился брат? На каком сеновале? А может быть его уже здесь нет? Икар натянул вожжи. Лошади встали. Юноша поднялся на козлах. Огляделся. Прислушался. Звуки боя замерли, словно война откатилась далеко-далеко. В предутренней тишине запела какая-то ранняя, пробудившаяся птаха. Ее голос был слабым и трепетным, как пламя свечи. Икар слушал эту трель, как бы доносящуюся из далекого детства. Неожиданно кто-то сухо закашлял. Икар повернулся на звук. Кашель долетал откуда-то не из дома, скорее всего - с огорода.
      Икар бросил поводья и соскочил на землю. Кашель смолк. Но юноша успел определить направление. Он прошел мимо пустого заколоченного дома. За домом, на огороде, стоял какой-то сарай. Икар шел медленно. Густая роса мочила ботинки. Он дошел до сарая и опасливо приоткрыл ворота. Они заскрипели резко, словно кто-то провел гвоздем по стеклу. И сразу на юношу пахнуло теплым сенным духом.
      - Стой! Ни с места! Буду стрелять! - Хриплый оклик заставил Икара вздрогнуть и замереть.
      "Засада! - мелькнуло в сознании юноши. - Всё пропало!"
      Ошеломленный неожиданным угрожающим окриком, Икар забыл, зачем он шел сюда. Он стоял, напряженно вглядываясь в глубь сарая, стараясь понять, кто угрожает ему оружием.
      - Тебе что надо? Зачем сюда пришел? - снова зазвучал голос. - Если ты не один, учти, у меня есть граната!
      - Я один, - сказал Икар.
      Человек закашлялся. Потом сплюнул и сказал:
      - Повернись к свету!
      Его слова прозвучали как приказ, которого нельзя было ослушаться.
      Икар повернулся. Теперь он впервые подумал о том, что хорошо бы резко прыгнуть в сторону и убежать. Трава высокая. Рядом дом. А за ним - фургон. Заржали кони. Они как бы звали Икара. Он уже напрягся для прыжка, как вдруг из глубины сарая послышался смех. Икар резко повернулся.
      - Андрюшка! Брат! А я тебя принял черт знает за кого!
      - Виктор! - удивленно пробормотал Икар, делая ударение на последний слог. - Ты?
      В следующее мгновение братья обнимались в полутемном сарае.
      - Это хорошо, что ты нашел меня! Я тут совсем загибаюсь!
      Икар не видел лица брата. Но теперь он узнавал его голос, различимый сквозь простудную хрипоту. И еще здорово кололась щетина, которой зарос брат.
      - Ты колешься! - сказал Икар.
      - Пять дней не брился! Меня тут одна сердобольная старушка кормит. Но не бреет, - засмеялся Виктор.
      На него, раненного, усталого, затравленного, вдруг нашло веселье, как будто с появлением брата жизнь вошла в обычное русло.
      - Я получил твою записку, - рассказывал Андрей, стараясь разглядеть лицо брата. - Полковник Лекарев отругал меня и велел доставить касторку для аэропланов. В общем, послал меня к черту. Я решил действовать сам... У меня здесь лошади.
      - Курить у тебя найдется?
      Вместо ответа Икар быстро достал из кармана пачку папирос "Дюшес". И брат закурил жадно, торопливо. Словно он не курил, а утолял жажду.
      - Это хорошо ты придумал, что приехал сам, - сказал Виктор. - С тобой мы не пропадем. Откуда лошади?
      Икар тихо засмеялся и сказал:
      - Я рабочий сцены и одновременно конюх и кучер Героического рабочего театра.
      - Мы артисты - наше место в буфете! - воскликнул Виктор и снова засмеялся. - Но потом вдруг смех оборвался новым приступом кашля. - Я тут здорово простыл, - сказал, откашлявшись, Виктор. - Подхватил этакую деревенскую инфлуэнцию... Ты не заметил в поле аэроплана?
      - Нет, - ответил Икар, - я же ехал в темноте.
      - Он должен быть здесь, - сказал Виктор. - Если бы они подняли его в воздух, я бы услышал. Я внимательно слушал... Может быть, они запрягли в аэроплан лошадей? Голь на выдумки хитра. Ха-ха...
      - Как твоя рана? - спросил Икар.
      - Терпимо. Пулевое ранение в икру навылет. Кость, кажется, не задело... Ты сейчас же езжай в разведку. Машина моя в порядке, заправлена. Мы сможем поднять ее в воздух и - адью... Героический рабочий театр!
      Уже развиднелось. В сарае тоже стало светлей. И Икар наконец увидел лицо своего старшего брата. Заросшее щетиной, с ввалившимися глазами, оно казалось чужим, незнакомым, и только шрам над бровью как бы подтверждал, что это он, брат Виктор.
      - Я, пожалуй, поеду с тобой, - вдруг сказал Виктор. - У меня тут есть костыль... А полковник Лекарев - порядочная дрянь. Вернемся в Питер угостим его касторкой.
      Братья посмеялись над полковником. Потом Икар подставил плечо, и Виктор, опираясь на плечо брата и на костыль, заковылял по огороду к фургону.
      - Ты лошадей поил, конюх? - спросил по дороге Виктор.
      - Не до водопоя, - ответил Икар.
      - Надо напоить. Они уже остыли. И наноси в фургон побольше сена.
      - Для лошадей?
      - И для меня, - сказал Виктор. - А то по этим дорогам... с раненой ногой...
      И снова фургон с красными звездами, переваливаясь с боку на бок, покатил по размытой дождем прифронтовой дороге.
      7
      Гаубичная батарея стояла на пригорке, неподалеку от осинника, который успел пожелтеть и б лучах утреннего солнца трепетал легкой золотистой листвой. Четыре орудия с короткими, запрокинутыми вверх стволами стояли в ряд. Окрашенные в цвет жухлой травы орудия казались мирными, не имеющими отношения к войне, а скорее принадлежащими к природе. Неподалеку от них, сзади, стояли зарядные ящики с боевыми выстрелами.
      Пленных привели к командиру.
      - Кто такие? - строго спросил командир, разглядывая красноармейца и мальчика.
      Красноармеец ничего особенного собой не представлял. Мальчик же, одетый в белую рубаху и синие шаровары, в красном фригийском колпаке, с трехцветным французским знаменем, выглядел странно, подозрительно.
      - Я - красноармеец Яшечкин, - ответил боец, вынимая из кармана документ. - А малой - из революционного театра.
      - Из какого еще театра? Здесь война и никаких театров нет! категорически сказал командир.
      - Есть театр, - твердо сказал Котя. - Мы выступали на станции...
      - Станция занята белыми, - спокойно сказал командир. - Выходит, вы из театра, да не из нашего.
      - Из нашего! - заволновался Котя. - Честное благородное, из нашего! Хотите, я вам покажу?
      - Нечего показывать! - отрезал командир. - В штабе полка будете давать показания. Артисты!
      В это время рядом с командиром оказался человек в кожаной куртке и в шлеме. Пожевывая травинку, он слушал разговор командира с пленными. И решил вмешаться в их разговор.
      - Пусть покажут, - сказал он. - Мы и увидим, для кого играет театр: для красных или для белых.
      - Я покажу! - сказал Котя.
      Командир сдвинул фуражку на глаза.
      - Ладно, военлет! - сказал он человеку в кожаной куртке. - Пусть покажут.
      Котя подхватил свое знамя и отошел в сторонку.
      - А ты что стоишь? - обратился командир к Яшечкину. - Давай тоже.
      - Не артист я, а артиллерист, - хмуро сказал Яшечкин, продолжая стоять на месте.
      - Артиллеристы находятся при орудиях, а не путешествуют по горам и долам, - недружелюбно сказал командир и отвернулся от растерянного Яшечкина.
      А Котя уже развернул трехцветное знамя. И громко, словно находился не на опушке леса, а в большом зале, начал:
      - Мы вам покажем спектакль из французской жизни. Восставшие санкюлоты, то есть пролетарии, штурмуют королевскую тюрьму Бастилию. Мой папа, держа в руке старинное кремневое ружье, говорит:
      Мы ждем подкрепленья.
      Победа за нами!
      Пусть мальчик поднимет
      Трехцветное знамя!
      Но моя мама не согласна. Она стоит на сцене с двумя пистолетами.
      Как можно ребенка
      Поставить под пули?
      Не дремлют стрелки
      Короля в карауле.
      Котя читал стихи. Показывал, рассказывал. Он один играл за целый театр. Привлеченные неожиданным представлением, артиллеристы столпились вокруг мальчика. А его голос, похожий на мамин, звучал громко, чуть напевно:
      Пусть знамя народа
      На площади реет.
      В ребенка стрелять
      И король не посмеет!
      Он играл, маленький артист Героического рабочего театра, а в это время в осиннике появился конный разъезд белых. Ротмистр, худой, горбоносый офицер, поднес к глазам бинокль, и то, что он увидел, поразило его.
      Орудия стояли на огневой позиции без прислуги. Весь же личный состав красной батареи окружил мальчика, который почему-то размахивал французским флагом. Некоторое время ротмистр рассматривал это странное зрелище, соображая, что бы это могло значить. Потом оторвал от глаз бинокль и, повернувшись к солдатам, тихо сказал:
      - Приготовиться к атаке. Мы сейчас захватим красную батарею голыми руками! Только тихо. Тихо!
      А на батарее шел спектакль. И никто не видел, как за зеленоватыми стволами осин появился вражеский разъезд. Никто, кроме Яшечкина.
      Старый боец подошел к командиру батареи и что-то шепнул ему на ухо. Глаза командира сузились, и он сразу насторожился.
      Стараясь не перебивать Котю, он сказал:
      - Играй, артист, играй. Размахивай знаменем. Там, в роще, белые. Хотят застать нас врасплох. По команде - все расчеты к орудиям и огонь по белым. Но пусть они подойдут поближе. Играй, артист, играй!
      И тогда Котя крикнул:
      На гребень забраться
      Ему помогите!
      Смотрите.
      Он держится смело
      Смотрите!
      С этими словами мальчик подбежал к ближайшему орудию и, ловко забравшись на лафет, замахал флагом. А наводчик под его прикрытием уже наводил орудие на золотистый осинник, и в руках у заряжающего медью сверкнул заряд.
      - Заряжай! - тихо скомандовал командир. - Шнур натянуть!
      Маленький артист продолжал спектакль. Он играл свободно и бесстрашно, словно рядом не было белых, готовых атаковать красную батарею.
      - Гремят барабаны. Вам, бам, бам! Стреляют ружья. Все подбрасывают шапки. А мой папа, размахивая кремневым ружьем, кричит:
      Ударьте, ребята.
      По лбам барабанов
      Республике - слава!
      На плаху - тиранов!
      И в это время из осинника выскочили белые конники. Впереди, сверкая узкой полосой сабли, мчался ротмистр. За ним - весь разъезд.
      - Прыгай, парень, в сторону! - крикнул Коте командир.
      И едва Котя успел соскочить с лафета, как раздалась команда: "Огонь!" Грохот оглушил мальчика. А мимо него уже бежали к своим орудиям остальные артиллеристы.
      - Картечью... Прицел... Трубка... Огонь!
      Звучали слова команды, и, заглушая их, гремели выстрелы. А в поле перед золотым осинником метались растерянные кони и вырастали черные кусты разрывов.
      - Огонь! Огонь!
      Вечером в расположение батареи привезли бочку бензина для заправки аэроплана. Вместе с бензином военлет Семенов получил приказ: утром следующего дня вылететь в район боев на трофейном аэроплане и произвести бомбометание.
      Весь день он провел около аэроплана, тщательно исследовал его и даже с помощью двух красноармейцев завел двигатель. Аэроплан был исправен и готов к боевому вылету. Это радовало военлета Семенова.
      Но не только он радовался исправности аэроплана.
      - Он завелся! Он в порядке! Отлично, - радостно шептал брату Виктор, слушая, как яростно стрекочет ожившая машина. Братья наблюдали за аэропланом из фургона, который загнали в кустарник и сверху прикрыли ольховыми ветками. - Завтра, едва рассветет, мы полетим. Снимем часового. И - адью, красные!
      Виктор был радостно возбужден. Единственно, что его озадачивало, хватит ли в баке бензина, чтобы дотянуть до аэродрома. Когда же вечером к аэроплану подъехала телега с бочкой, Виктор сказал брату:
      - Благодари бога. Мы спасены!
      Этот день был для братьев тревожным. Начался он хорошо. Братья встретились и, несмотря на все невзгоды, почувствовали себя счастливыми. Но затем события развернулись так, что оба чуть было не попали в плен. Это случилось, когда разъезд белых атаковал батарею.
      Когда Яшечкин заметил между стволов осинника незнакомых всадников и тихо доложил об этом командиру батареи, Виктор тоже увидел их.
      - Смотри, смотри! - сказал он брату. - Это наши. Они крадутся к батарее. Мы можем помочь им. Ударим с тыла. У меня есть гранаты...
      Икар уже натянул поводья, чтобы вылететь на своей колеснице из укрытия, как вдруг тишина солнечного утра была вдребезги разбита орудийными выстрелами.
      - Лопухи! - выругался Виктор. - Плохо маскировались. Сами влипли и нас чуть было не поставили под удар... Скорей бы прошел день. На рассвете полетим...
      Котя обладал способностью легко сходиться с людьми. И, встретив на батарее настоящего военлета, Котя тут же потянулся к нему.
      - У меня есть приятель, который поднял в воздух аэроплан с комендантского аэродрома, - сказал он военлету Семенову.
      - Авиатор?
      - Нет, он тогда был гимназистом. О нем в газете писали.
      - Что-то не слышал про этого гимназиста, - ответил Коте военлет. - Я тогда на фронте был...
      - Вы знали капитана Нестерова? - тут же поинтересовался Котя.
      - Не имел чести, но был наслышан о нем, - ответил авиатор. Геройский человек! А ты, значит, будущий артист. Я смотрел твое выступление. У тебя талант.
      - Нет, - ответил мальчик, - я не буду артистом... Я буду авиатором. Как вы.
      - Вот как! - произнес военлет.
      - Я написал стихи о красном авиаторе. Хотите, прочитаю?
      - С удовольствием, - ответил военлет Семенов.
      Котя заложил руки за спину, посмотрел в глаза своему единственному слушателю и стал читать:
      Смелый красный авиатор
      В бой ведет аэроплан.
      В этот бой его послали
      Пролетарии всех стран.
      На его аэроплане
      Звезды красные горят.
      Белым толстым генералам
      Но отдаст он Петроград.
      У него в кабине бомбы.
      А в руке зажат наган.
      Он ведет корабль воздушный.
      Как бесстрашный капитан...
      Всё, - сказал Котя и опустил глаза.
      - Так ты еще и недурной поэт! - воскликнул военлет Семенов. - Как же попал на фронт?
      - Тетушка не согласилась оставить меня. А бабушки у меня нет.
      - Вот ведь как жизнь складывается! - отвечая своим мыслям, воскликнул военлет. - Попал на фронт. И не сдрейфил. Ведь ты сегодня участвовал в настоящем бою.
      - А вы не прокатите меня на аэроплане? - вдруг вкрадчиво спросил Котя.
      - Обязательно, - ответил военлет Семенов. - Завтра слетаю на боевое задание, вернусь и прокачу!
      - Утром приду вас провожать, - сказал Котя. - Я не просплю. И встречать буду.
      В это время к ним подошел Яшечкин.
      - Ты здесь? А я тебя ищу повсюду. Обедать пора.
      - Спасибо, я не хочу, - сказал было Котя, но Яшечкин замотал головой.
      - Никаких разговоров. В армии порядок общий. Раз обед - значит, все хотят есть.
      Котя вопросительно посмотрел на военлета Семенова. Тот улыбнулся и развел руками: мол, ничего не попишешь.
      - А вы пойдете обедать? - спросил мальчик военлета.
      - Обязательно.
      Полевая кухня расположилась у крайней избы. На двух колесах дымился большой котел с трубой. И к этому котлу выстроилась очередь бойцов. Котя встал в очередь, а Яшечкин куда-то отлучился и вскоре вернулся с котелком и ложкой.
      - Бери ложку, бери бак, - сказал он весело.
      - А вы?
      - У меня тоже есть, - ответил боец и показал Коте второй котелок, ложку же он вынул из-за голенища сапога, где у солдата всегда хранится ложка.
      Повар в белом колпаке, похожем на облако пара, большой ложкой, "разводящей", подцепил из котла густые дымящиеся щи и вылил в Котин котелок.
      - Ой, много! - воскликнул Котя.
      - Сколько положено, - спокойно сказал повар и протянул Коте пайку хлеба.
      Котя и Яшечкин расположились в сторонке, прямо на траве, и начали обедать. Щи оказались очень вкусными, тем более что мальчик со вчерашнего дня ничего не ел. Он ел с аппетитом.
      - Вкусно? - спросил Яшечкин.
      - Вкусно.
      - Ешь на здоровье. А ты почему без хлеба?
      - Я маме отнесу... хлеб.
      Яшечкин сочувственно посмотрел на мальчика, но сказал:
      - Ешь с хлебом. Маме тоже дадут. На фронте всем дают поровну... Ты небось к мамке хочешь? Сколько ребятишек хотят к мамкам, к тятькам, а война не пускает. Будь она неладна!
      Котя опустил голову. Воспоминания о маме омрачили его. Даже ароматные солдатские щи утратили свою прелесть. Яшечкин ел и исподлобья глядел на Котю. Он думал, как бы утешить мальчика. И вдруг полез в карман и достал оттуда свернутый улиткой новенький солдатский ремень.
      - Держи! Это тебе!
      Котя просиял:
      - А как же вы?
      - Это запасной. У солдата всегда должен быть запас.
      - Для друга запас? - спросил Котя.
      - Для друга.
      Котя занялся подарком и отвлекся от трудных мыслей.
      8
      Котя проснулся среди ночи и никак не мог понять, где он. Словно заблудился во сне и попал в какое-то темное, незнакомое место. Под ним вздрагивал пол, а стекла мелко дрожали. Он опасливо открыл глаза. Раздавался тяжелый грохот, в темных окнах время от времени возникали огненные всполохи, и стекло становилось красным. При этом коротком тревожном свете в углу мерцал медный умывальник, похожий на старинный шлем. Когда же вспышки исчезали, окна снова заливала тьма.
      Котя сел и, услышав, как зашуршало сено, вспомнил, что лежит на полу. Вспомнил, что вечером Яшечкин уложил его спать в избе. Принес откуда-то охапку пахучего сена и уложил, а сверху накрыл своей шинелью. Здесь же, в избе, устроились на ночлег военлет Семенов и еще несколько бойцов.
      "Кто это стреляет? - подумал мальчик. - Может быть, белые? Те самые белые, которые открыли огонь по вокзалу, когда там шел спектакль? Может быть, батарея отбивается от белых? А если не отобьется? - Коте стало не по себе. - Где же Яшечкин?"
      Снова грохнуло. Снова стекло стало красным. При свете этой вспышки Котя огляделся и увидел Яшечкина. Старый боец спокойно спал, свернувшись калачиком. Ему, наверное, было холодно в одной гимнастерке. Увидев, что Яшечкин рядом. Котя успокоился. Он взбил сено и лег, при этом прикрыл своего друга краешком шинели.
      Котя долго не мог уснуть. Теперь он думал о папе и маме. Где они? Ведь станцию заняли белые. Может быть, их ранило? Или они попали в лапы контрразведки Юденича? Потом мальчик вспомнил мчащийся фургон, бледное, неподвижное лицо Икара. Он спешил, потому что спасал артистов Героического рабочего театра. Увез их в безопасное место, а Котю оставил на пылающей привокзальной площади.
      Котя уснул так же неожиданно, как и проснулся. Исчезли красные стекла, медный шлем, спящие на полу бойцы...
      Когда же он снова открыл глаза, стрельба прекратилась. В окнах стоял мутный рассвет. Котя приподнялся и прислушался. И вдруг до его слуха донесся дробный рокот мотора. "Аэроплан! - подумал мальчик. - Он улетает. Я обещал его проводить..." Котя поднялся, стряхнул с себя сено и на цыпочках направился к двери, держа за шнурки ботинки.
      Утренняя прохлада сразу разогнала остатки сна. Аэроплан тарахтел где-то близко, за домами. Мальчик проворно обулся, шнуруя ботинки через дырочку, и побежал.
      Он бежал огородами. Гулкий, отрывистый звук подгонял его. Уже кончилась деревня, и Котя увидел полянку, на которой стоял аэроплан. Пропеллер вертелся так быстро, что перед аэропланом возник прозрачный круг. На другой стороне полянки Котя увидел знакомый театральный фургон с красными звездами. Котя очень удивился: "Неужели наши приехали?" - но задерживаться не стал, побежал дальше.
      Яшечкин проснулся от скрипа двери. Не открывая глаз, протянул руку в правую сторону: Котино место было пусто. Сон как рукой сняло, боец вскочил на ноги. И только тут до его слуха донесся дробный стрекот аэроплана. "Значит, Котя убежал вместе с военлетом Семеновым!" - смекнул боец и почти в ту же минуту увидел, что военлет Семенов спит, закрывшись с головой кожаной курткой.
      "Тут что-то неладно!" - подумал Яшечкин и стал будить военлета.
      - Военлет, вставай! Слышь! Твой аэроплан улетел! - крикнул он и, подхватив винтовку, бросился к двери.
      А Котя тем временем добежал до полянки, где стоял готовый к отлету аэроплан, и остановился, не зная, что делать дальше. Ведь выбегать на "летное поле" не полагалось.
      Котя замахал рукой и крикнул: "Я пришел, я не проспал!" - но его голос затерялся в грохоте мотора.
      Некоторое время мальчик стоял, внимательно разглядывая аэроплан. Пропеллер вращался, крылья вздрагивали, однако аэроплан не взлетал, Котя заметил, что он не взлетает потому, что кто-то держит его двумя руками, вцепившись в хвост. Это был... Икар! Так вот почему на краю поля стоит театральный фургон! Икар приехал и не дает аэроплану взлететь. Почему?
      В это время за спиной мальчика раздался винтовочный выстрел. Котя оглянулся и увидел бегущего Яшечкина. Это он стрелял в аэроплан и кричал:
      - Стой! Стой, стрелять буду!
      И стрелял.
      Почему Яшечкин стрелял в военлета Семенова? Почему Икар вцепился в хвостовое оперение аэроплана и не дает ему взлететь? В следующее мгновение Котя увидел самого военлета, только не в кабине аэроплана, а бегущим с наганом в руке. Кто же тогда сидит в кабине? Мысли метались в голове мальчика. А Яшечкин уже подбежал к машине:
      - Стой! Глуши машину! Руки вверх!..
      В это время что-то сверкнуло, грохнуло, задымило... Яшечкин упал в траву. Икар тоже выпустил хвост аэроплана и схватился руками за голову. Аэроплан вздрогнул и, подпрыгивая на бугорках, побежал по полю. Он удирал трусливо и дерзко. Напрасно военлет Семенов бежал сзади и стрелял из нагана. Возле кустарника машина оторвалась от земли и стала углубляться в небо, оставляя за собой дымный след.
      Котя вышел из оцепенения и бросился к Яшечкину. Икар стоял в стороне, держась за голову.
      Мальчик опустился на колени перед лежащим неподвижно бойцом. Фуражка со звездочкой валялась в траве, волосы потемнели от крови.
      - Яшечкин! Только не умирайте, Яшечкин!
      Слезы застилали глаза мальчика. Ему казалось, что он теряет бесконечно близкого человека, который был рядом с ним всю жизнь.
      Заботился о нем. Спасал, когда ему угрожала опасность.
      - Яшечкин, только не умирайте!
      Раненый боец открыл глаза и снова закрыл их. Этим коротким взглядом он как бы успокаивал своего маленького друга.
      Появился санитар, сделал перевязку. Раненого положили на сено в фургон Героического рабочего театра.
      Держась за голову, к Коте подошел Икар.
      - Котя, я за вами... Я хотел задержать аэроплан... там белый. Он бросил гранату... У меня голова разламывается... Я за вами, вот фургон... - Он был бледен и морщился от боли.
      - Вы знаете этого молодого человека? - спросил военлет Семенов.