Снайпер

Это дало повод Арсан для многочисленных шуток и подколов. Пока, наконец, взвинченный Муса не крикнул, что просидит сорок минут подряд. Он выполнил своё обещание, но ровно через сорок минут с криком вылетел из бани и плюхнулся в огромный бак с холодной водой. На его лице было написано неземное блаженство. Арсан улыбнулся, и признал себя побежденным. Муса опять подумал, что брат незаметно для самого себя обрусел: живи он дома, в родной Ичкерии, никогда в жизни и ни в чем не признал бы он поражения.

Во-вторых, Арсан повез гостей на рыбалку. Для них и это занятие оказалось малознакомым. Хозяину пришлось показывать все с нуля: помогать забрасывать спиннинг, удочки, распутывать леску, подбирать блесну и многое другое, что составляет традиционные рыбацкие премудрости.

Наконец Муса спросил, нельзя ли просто кинуть гранату, и собрать столько рыбы, сколько надо. На это смеющийся Арсан просто ответил, что если ему надо будет рыбы, то он купит ее у местных рыбаков за ту же водку, вообще не выезжая на Дон; но для него важен сам процесс, а не его результат. Муса потихоньку, незаметно для брата, скрипнул зубами.

А вот Якубу рыбалка тоже понравилась. Он ходил по берегу, закидывал спиннинг, а когда сумел поймать небольшую щуку, то на его бородатом лице было написано неподдельное счастье.

Пока окрыленный Якуб помчался добывать новые рыбацкие трофеи, братья сидели с удочками рядышком, и Муса, пристально глядя на поплавок, начал, наконец, разговор о том, ради чего он, собственно говоря, сюда и приехал.

— Арсан, у меня есть к тебе очень важное дело.

Брат тоже пристально смотрел в воду — видел ли Арсан то, на что был устремлен его взгляд, сказать было трудно, но ответил он с готовностью:

— Я знал, Муса, что просто так ты не приедешь. Я с детских лет помню, что зря ты не делал ничего.

Муса посмотрел на брата, широко улыбнулся, и хмыкнул.

— У меня есть задание от бригадного генерала. И связано оно с вашим Новопетровском.

— Да-а? И чем же так интересен вам мой Новопетровск, — слово «мой» прозвучало с большим сарказмом. Муса ту же исправился.

— Не твой, конечно. Но ты ближе всех к нему, и живешь тут долго. Ты должен помочь мне выполнить задание.

— Какое?

— Вот слушай! Ты же знаешь Гирзель-Аул?

— Конечно, знаю. Много раз там бывал. Там же Имран Бедигов живет!

— Уже не живет, но это не важно. Короче, там недалеко, в сторону Хасавюрта, располагался аэродром с вертолетами, которые нам очень много попортили крови. Наш командир был на совещании Восточного фронта, и привез приказ и план о нападении и ликвидации этого аэродрома. Задачу получил наш отряд. Юизван несколько раз ходил в Герзель-Аул, просматривал блокпост на мосту, и поручил местным мальчишкам следить за ним. Ребята молодцы, выследили все и подробно рассказали. Как мы и думали, беспечные кафиры не ожидали нападения так далеко от места основных боев. Самое трудное заключалось в том, чтобы провести технику к месту сосредоточения. Техника была вся русская — «Урал», Газ —66, УАЗ. В одной кабине я увидел надпись на панели — «ДМБ — 95». Этот «ДМБ-95» получил вечный «ДМБ» в аду, куда все русские рано или поздно отправятся. Даже пятна крови остались от того русского в кабине — не смогли вычистить до конца.

У Арсана резко повело поплавок, он мгновенно подсек, и вытянул довольно приличного подлещика. Это прервало разговор на несколько минут, но пока удачливый рыболов возился с рыбой, Муса даже не пошевелился. Он дождался, когда брат опять сел рядом с ним, и продолжил:

— Местный житель — Сапарби — предложил нам свою помощь. Он пообещал провести колонну по таким дорогам, о наличии которых русские даже не подозревают. А до их блокпоста останется несколько сот метров. Он выполнил все, что обещал. За это командир щедро его наградил. А на мост поехал наш «Урал». В кабине сидели бывшие кафиры, которые приняли ислам, и кровью доказали свою верность Аллаху, и парень с Украины — бандеровец.

— Как доказали?

— Застрелили нескольких кафиров, которые попали в плен вместе с ними. А один парень из наших снимал все это на пленку. Потом они прошли обучение в лагере в Грузии, и к началу операции как раз вернулись в строй. Вот они и ехали на мост. А в кузове сидели наши спецы, и ждали команды. Когда наши русские сняли часовых, то спецы выпрыгнули и ликвидировали всех остальных.

— Убили?

— Нет, взяли всех тепленькими. Погрузили в их же машину, и поехали обратно, в наш лагерь. А наша техника прошла через мост и отправилась на аэродром.

— А что дальше?

— Я поехал вместе с пленными — обратно. А наши, когда возвращались с операции, на этом же мосту попали под обстрел. Как такое могло произойти, до сих пор никто не поймет. Но многие стали шахидами. А мне опять повезло. Я опять остался жив и здоров.

Теперь заклевало у Мусы. Арсан быстро перехватил удилище у брата, который явно растерялся, и подсек очередного подлещика.

— Вот, Муса, и твоя первая рыба. Дальше — сам. Один раз попробуешь, а потом за уши не оттащишь.

— Ага, из-за ваших комаров и мошек я и так уже весь в укусах. Вот расскажу тебе дело, и давай убираться отсюда, а не то они меня живьем скушают.

Арсан засмеялся, просто захохотал; но очень быстро успокоился, закурил и вновь уселся рядом с братом.

— Пленных мы потом меняли, продавали, обменивали и дарили. Таким образом, остались у нас к концу месяца двое. Толку с них не было никакого, а нам как раз предстоял переход к Грозному — планировали штурм. Ну ты, наверное, слышал о нашей великой победе?

Арсан молча кивнул.

— Так вот, остались двое. А два наших спеца — Япо и Герман — заспорили, что смогут разрубить человека одним ударом с помощью катаны. И заспорили серьезно, почти поругались. И решили доказать друг другу, кто из них прав. Кровь бросилась им в голову: они выволокли пленных и поставили одного из них на колени. Япо взял меч и одним ударом развалил его на две половинки. Герман сказал, что сделает тоже самое. Он приказал другому русскому встать на колени. А тот зарыдал, обгадился, и сказал, что расскажет командиру одну важную вещь, если ему сохранят жизнь. Это случайно услышал Магомед — заместитель командира. Он оттащил Германа от русского, забрал его, и отвел к начальнику.

— И что же рассказал этот русский?

— Он рассказал историю о винтовке. Какой-то кафир забрал крутую винтовку у одного из арабов, под Бамутом.

— Как забрал? Убил что ли?

— Нет, убило араба артиллерийским огнем, но он был один, на снайперской позиции. А кафир нашел его тело и забрал винтовку. Мы проверили эти данные, запрашивали самого Хаттаба, и он подтвердил, что и вправду потерял одного из своих друзей под Бамутом. Снайпера, с тульской винтовкой. На ней был знак, сделанный рукой его друга, и если винтовку вернут Хаттабу, то он заплатит хорошие деньги.

— И что?

— А то, что этот пленный кафир, а звали его, я вспомнил, Боря, знает этого парня, и живет он в Новопетровске, то есть здесь. А зовут его Александр Куценко. Мне надо найти этого кафира, и забрать винтовку — понял?

Арсан бросил окурок в воду:

— Понял. А что стало с Борей?

— С Борей? Мы предложили ему принять ислам. Думали, что он пригодится, поедет с нами сюда, и поможет достать этого Куценко. Но…

— Что но?

— Но он отказался. Странный парень, как и все русские. Предал друга, но отказался принимать ислам. Мы отдали его Герману, и он всем доказал, что тоже может одним ударом катаны разрубить человека пополам. Кстати, у меня есть его крестик. Я их коллекционирую — у меня в камуфляже, в нагрудном кармане, их уже четырнадцать штук!

— Молодец, брат! Здорово!

Арсан с гордостью смотрел на брата, и немного завидовал ему в душе. Поэтому он не слишком долго размышлял, а сразу ответил:

— Конечно я помогу тебе. Мы этого Куценко на куски порежем, Муса. Какой у нас есть на это срок?

— Не торопись. Главное, чтобы все сделать четко, красиво. Не торопись, но приступать надо немедленно.

Глава 26

Воскресное утро началось с нетерпеливого, отчаянного стука в окно. Саша спал ближе всех к нему, поэтому он первым вскочил, подбежал к оконному стеклу и увидел бледную как смерть, запыхавшуюся и растрепанную тетку Валю. Он что-то хотела сказать, но задохнулась и схватилась рукой за горло. Саша как был неодетым, так и побежал отпереть хатные двери, чтобы впустить тетку, и понять, что же все-таки случилось.

Она уже стояла у дверей, и как только они распахнулись, бросилась Саше на грудь и зарыдала:

— Саша-а! Саша-а!!

У него стало холодно и неуютно внизу живота, ноги сделались ватными, а виски сжала боль: так бывало всегда, когда он предчувствовал что-то очень страшное и непоправимое.

— Тетя Валя! Да что случилось-то!?

— Саша-а! Бабу Настю убили-и!!

Это услышали и перепуганные отец с матерью, успевшие добежать до дверей. У отца сразу стало злое и серьезное лицо — так случалось с ним всякий раз, когда вставала такая задача, с которой справиться он был не в состоянии. Мама охнула, и тихо заплакала; баба Настя была ее матерью.

Саша все понял, но осознание непоправимого факта еще не вошло в него полностью, поэтому он, как бы даже наблюдая себя со стороны, молча затащил тетку в дом, провел на кухню, посадил на табурет, и только после этого заорал:

— Рассказывай, хватит рыдать! Сначала расскажи!

Скорее всего, тетка опешила, потому на мгновение успокоилась, пришла в разум, и выговорила:

— Бабе Насте проломили голову.

На кухню зашел отец, мама так и осталась сидеть в коридоре на сундуке; теперь она плакала громко, со всхлипами. Общая картина в доме напоминала кошмар.

Саша принялся терпеливо расспрашивать тетю Валю о происшедшем, и из ее сбивчивого рассказа понял следующее.

Сегодня утром баба Настя не пришла на утреннюю службу в церковь. Так как прихожанкой она была очень активной, а тетя Валя ей в этом не уступала, то тетке стало интересно, почему же она не пришла — может быть, заболела, или случилось что похуже? Но, по идее, матери было всего шестьдесят шесть, сердце здоровое; слегка подводили ноги, но не настолько, чтобы это могло помешать ходить в церковь. А вот проживала она одна, в своем небольшом аккуратном домике, и мало ли что могло в наше время случиться.

Так вот и случилось.

Тетка Валя даже не смогла достоять до конца службы, а потихоньку выскользнула из церкви, и заспешила к матери; благо, что жила она совсем недалеко.

Когда она подошла ко двору, то калитка была закрыта изнутри на задвижку. Открыть ее снаружи не представлялось никакой возможности. Тетка Валя долго стучала в дверь, но, не дождавшись никакого ответа, отправилась к соседям, у которых с матерью был внутренний ход.

Соседи, к счастью, уже проснулись, и без разговоров пропустили ее через свой двор, причем тетка Нина сказала тетке Вале, что вчера вечером почему-то соседки не видела. Это так напугало тетку Валю, что она уже с колотящимся сердцем рванула во двор, забежала на крыльцо, и дернула ручку двери. Дверь открылась, тетка Валя прошла коридорчик, распахнула дверь в жилые комнаты, и осела на пол. Ее мама лежала на полу, рядом валялась тяжелая дубовая табуретка, сделанная покойным дедом, а по всем комнатам явственно наблюдались следы стремительного и варварского обыска. Цепляясь за стенки, тетка Валя пробралась к комоду, выдвинула внутренний ящик, и убедилась, что пропала мамина пенсия, обручальное кольцо, и отцовские боевые награды.

Вывод был простой и ужасный: маму ограбили и убили.

Тетка Валя выскочила из дома, и не видя дороги из-за слез, сразу кинулась к ним.

— Так, — сказал отец, — я иду туда. А ты, Саша, вызывай милицию.

Отец быстро оделся и ушел. А Саша сходил в конец улицы к соседям — счастливым обладателям телефона, и позвонил по «02», назвав только адрес, и сказав, что убили человека. После этого он вышел на улицу, и на середине пути обратно домой выбрал лавочку, сел и стал думать, как это могло получиться, что позавчера он приходил к бабушке за вкусными, любимыми с детства пирожками, а сегодня ее уже нет. И при этом не идет война, не стреляют снайперы, и нет кровожадных чеченов. Он досиделся до того, что сам начал плакать. Потом подумал, что его могут увидеть посторонние, вытер слезы, и все-таки отправился домой. Хотя идти ему было страшно, он боялся смотреть на рыдания матери, которым абсолютно ничем не мог помочь, и очень боялся зарыдать сам. Ведь Саша прекрасно понимал, что не может позволить себе такой роскоши, как плакать вместе с мамой. Всю жизнь его учили, что казак не должен плакать, а то не станет атаманом.

Между прочим, это ему говорила как раз баба Настя. Которую сегодня кто-то убил.

* * *

Из дневника Саши Куценко.

"12 мая. Следователь говорит, что это не первый случай в районе. Очень похоже на наркоманов. Денег нет, доза нужна позарез, в дома с крепкими мужиками лезть все-таки боятся. Выбирают пенсионеров побеззащитнее, или когда знают, что в доме никого нет, и лезут. Обнаглели до последней степени, сволочи.

Наверное, знали, что живет одна, что ходит в церковь регулярно, что собаки нет. Залезли во двор, взломали замок, и не рассчитали время; бабушка вернулась домой раньше, чем обычно, и застала их. И они, недолго думая, ударили ее табуреткой по голове.

Ее убили той самой табуреткой, которую сделал дед для меня! В честь моего рождения!

Это у меня в голове не укладывается!

Я дико хочу отомстить, дико. Но я не знаю кому! Вот горе. Я не знаю кому. Кто это сделал?

Улица у нее была тихая, никто ничего не видел, никто ничего не знает. А может, кто и видел, и знает, но боится говорить. Время нынче такое, что под кайфом резанут тебя в темном месте, и поминай как звали. А тут, возле бабушки, только пенсионеры и живут — эти вообще всего боятся.

И как назло, собаки не было. Была бы во дворе собака, может, и не полезли бы! Говорил же ей — заведи собаку! Но нет, не любила она их, считала, что грязи много, убирать надо. Как последний пес умер лет десять назад от чумки, вот с тех пор и не было собак.

А ведь все могло быть иначе.

Какое у меня сейчас горе. Помоги мне, Господи!".

Глава 27

Родни на похороны съехалось очень — очень много. Приехали даже самые дальние родственники, существование которых для Саши было сродни чему-то мифическому, поскольку до этой минуты он не видел многих из них никогда в жизни.

Многоголосие заполняло небольшой двор. Родственники, которые встречали друг друга только на похоронах и свадьбах, активно обменивались рассказами о себе, размышлениями о жизни, проблемами и перспективами.

Сначала Саша относился к такому неуважению причины собрания всех этих людей довольно неприязненно. Потом ему стало все равно, хотелось только одного, чтобы все это поскорее закончилось.

Стояла жара, со дня смерти бабушки шли третьи сутки, и как не уворачивайся от горькой правды, от бабы Насти шел нехороший запах. Он начал преследовать Сашу даже на улице, даже запах сирени, растущей у крыльца, не мог перешибить его. Скорее всего, этот противный запашок ему уже просто чудился, он пытался убедить себя в этом, но самовнушение не помогало.

Несмотря на всю любовь к покойной бабушке, Саша уже не мог оставаться в доме, около ее гроба. Это было не понятно. В Чечне он легко переносил трупный запах, даже мог есть, не обращая на него внимания, а здесь его просто начинало мутить.

В конце концов, он догадался, что непереносим для него не сам запах, нет. Непереносимо то, что такой запах может издавать тело любимого человека — вот что ужасно.

Хорошо, что всеми похоронными процедурами занялись отец, и муж тети Вали — дядя Витя. Поэтому Саша имел возможность исчезнуть из бабушкиного дома, и затеряться в толпе родственников. Он просто отказывался признавать, что та пожилая женщина, которая так его любила, так нянчилась с ним маленьким, и то существо в гробу — это одно и тоже.

— Я буду думать, что она просто куда-то уехала, — сказал он вслух, и кто-то обернулся на его голос. Саша сделал вид, что ничего не произошло, и перешел к другой группе собеседников.

То, что он услышал, привлекло его внимание, а через минуту он уже внимательно слушал все, о чем неторопливо и с расстановкой, как делают это уверенные в себе пожилые мужчины, которым некуда торопиться, рассказывал дядя Иван двум другим, таким же пожилым дядькам.

— Эти цыгане строят дома на нашей крови.

— Почему?

— Потому что деньги, на которые возводятся эти хоромы — это наши деньги. Это наши дети и внуки несут денежки за наркотики эти поганые. Цыгане сами не употребляют. Зато другим — пожалуйста, в любое время дня и ночи… Знаешь же Наталью Бузулуцкову?

— Да, это которая в Нижний Лог переехала.

— Точно. У нее сын, взрослый уже детина, как сейчас говорят, подсел. И чисто все из дома повынес. Лучше бы пил, как все нормальные люди. Так ведь нет. У него теперь не похмелье, а ломка. На коленях ползает по дому, просит: мама, помоги! А чем она ему может помочь — ревет день и ночь, и все.

— И как же он теперь-то, когда все вынес из дома?

— Вот слушай. Недавно полез он на столб — провода снимать, и, значит, в пункт приема сдать. А соображает он в этом деле плохо. Вот его и треснуло. Сейчас лежит в городе, в реанимации. Наталья бога молит, чтобы он умер. Боится, что выкарабкается, и домой вернется. Говорит, лучше одна на свете доживать буду, чем с таким сыном.

— Да-а, Николаич, история… И куда власть смотрит?

— Нашей власти на это чихать. Прекрасно знаешь, что жить здесь они не собираются — капиталы за границу зря, что ли, переводят. А на нас им наплевать с высокой колокольни.

— Ну хоть милиция-то что делает?

— А что делает? У меня племянник работал участковым. Платят мало, требуют много; в судах черти что творится. Сам посуди — берут цыганку за сбыт анаши с поличным, а у нее восемь детей. Ей скидка. Что она восемьдесят чужих детей загубила, родителей в вечное горе ввергла — это не считается, а вот ее восемь, прости господи, щенков — это надо охранять, нельзя без матери оставить. А потом они перестали сами торговать, сейчас дети торгуют — малолетние, их вообще тронуть нельзя.

Саша слушал так внимательно, что перестал ощущать все происходящее вокруг него. Какая-то неясная мысль, заманчивая, но пока неясная, мелькнула в голове, но пропала, и Саша пытался ухватить ее снова; она исчезала, мелькала тенью, но в руки не давалась.

— А я слышал, что торгаши этой дурью здесь не сами по себе ходят. Кто-то из города их контролирует и прикрывает.

— А кого сейчас в России не контролируют и не прикрывают? Племянник рассказывал, была операция областная, типа, «Проверка на дорогах», и наш пост задержал две фуры водки. Без документов, без марок. Обрадовались — что ты, такой улов, такой отчет будет… И что ты думаешь? Отогнали ее к райотделу. А на следующий день, к вечеру, приехали два джипа к Бородину домой; вышли из машин ребята крепкие, зашли к начальнику милиции, с полчаса поговорили, и все — фуры тут же отдали, и они уехали.

— Интересно, что они ему сказали?

— Можно догадаться, при желании…

— Так вот, и цыган кто-то здесь охраняет. Племянник говорил, что слишком круто на них наезжать опасаются, потому что могут приехать, и пристрелить. Или даже райотдел взорвать из гранатомета какого-нибудь. И такие случаи уже были. А племяш в хуторе вообще один: приедут какие-нибудь крутые, зайдут во двор, и убьют, чтоб другим неповадно было.

— Дела… А все от беззакония, от безнаказанности! Додумались — смертную казнь отменить! Он, подлец, убивает и радуется, а его тронуть нельзя; что ты — личность, душа у него человеческая, ранимая.

— Жалко Настю. А ведь убийцы на свободе ходят. Не сегодня, так завтра еще к кому-нибудь полезут, еще кого-нибудь убьют.

— Да, наркоты полно, только деньги плати. Вот если нечего было бы купить, тогда может…

Саша, наконец, ухватил ускользающую мысль, осмотрел ее со всех сторон, улыбнулся про себя, и внутренне успокоился. Мир, наконец, встал на свое привычное место.

Он решительно встал, и пошел в дом. Пропустив выходящих старух, прошел в горницу, подошел к гробу, наклонился над покойницей и негромко сказал:

— Я отомщу.

Окружающие посмотрели на него. Саша не обратил на них никакого внимания.

— Спи спокойно, бабушка, я отомщу за тебя…

Глава 28

Из дневника Саши Куценко.

"15 мая. Наркомания. Как-то в нашем, вроде бы спокойном, Новопетровске и не заметно ничего. А ведь полно наркоманов. Чего они находят в этой дури? Ведь знают же, что смертельно! Нет, все равно колются, курят, глотают… Не понимаю!

Были, вернее, еще есть, в Новопетровске такие братья — Кузнецовы. Старший брат школу на два класса раньше меня закончил, и в военное училище поступил. Младший был на два года моложе меня. Не знаю, куда он поступать собирался, но только он постоянно играл в футбол за школу, в шахматах разбирался прилично, и учился хорошо. Короче, должен был пойти правильной дорогой.

Тут начался развал страны, старший брат службу бросил, вернулся домой. Сам сидел на игле, и брата подсадил. Теперь, говорят, их не угадаешь — чёрти на кого стали похожи.

А я и не знал. Я думал, что они уехали куда-то. Оказывается — нет. Просто они на улицу выходят редко: у них то кайф, то ломка. А на что живут, я даже и не спрашивал. А то вдруг ответят. Мне не хочется думать, что это могли сделать они.

С другой стороны, как я понял, они все равно не жильцы на этом свете. Им и так умирать скоро.

Вообще, много наркоманов, много. Я только теперь стал это отмечать. Много приезжих, кто на птицефабрику приехал работать, у них дети, их никто толком не знает, поэтому я раньше и не в курсе был: кто там колется, кто там нюхается. Теперь волей — неволей стал обращать внимание.

Но это все фигня. Вопрос вот в чем. Вот этот цыганский поселок. Все прекрасно знают, на что он построен, и что там делается. И все молчат! Все всё знают, и молчат. Цыгане скоро наркоманов вместо лошадей в свои повозки впрягать будут. Хотя, честно говоря, на хрена им наркоманы, у них почти у всех машины хорошие есть.

Кстати, вспомнил. Под Бамутом, некоторые товарищи варили коноплю в сухом молоке, а потом с удовольствием употребляли. И мне предлагали, отказался я. Зачем это? Просто представил, что вернусь домой из армии и скажу: «Здравствуйте, я — наркоман!». И что будет?

Вот и все. И не стал пробовать. Почему же другие пробуют так охотно? Пили бы водку, ладно, тоже неплохо. Почему все-таки именно наркотики?

Ладно, вернемся к цыганам. Я и раньше их как-то старался стороной обойти. Запах от них специфический какой-то. А теперь вообще смотреть без тошноты не могу. Как представлю, что я, например, унижался бы у них под забором за дозу, как другие мои бывшие знакомые делают, так холодеет все.

Но ничего, скоро я немножко погреюсь. Надо только все правильно и красиво сделать".

Правильно и красиво делать Саша начал на следующий же день после записи в дневнике.

Родителям он сказал, что сходит к Мишке: у него есть свой компьютер, он давно приглашал прийти поиграть, просто поболтать, а у Ксюхи занятия. Она может получить серебряную, или даже золотую, медаль, что для девочки без денег для поступления является последним шансом устроиться бесплатно в институт, и поэтому готовится к экзаменам, как чечены к обороне Грозного.

Так Саша пошутил; отец улыбнулся, да он особо в дела сына и не вникал — считал его вполне взрослым и самостоятельным. Мать попросила допоздна не засиживаться, не надоедать Мишкиным родителям. На этом дело и ограничилось.

Саша потихоньку взял заранее припрятанный бинокль, сел на велосипед, и поехал как бы в сторону Мишки, но на самом деле он к нему и не собирался, компьютеры почему-то интересовали его очень мало, а направился он прямиком к Цыганскому поселку, который вырос однажды на окраине Новопетровска, и с тех пор не переставал расти, расширяясь в пески.

В песках ничего не росло, огородов там не могло быть по определению, поэтому сначала коренные жители поселка, которые не понимали, как это летом можно прожить без непрерывного тяжелого физического труда под палящим солнцем, очень удивлялись этому странному факту. Впрочем, довольно скоро стало совершенно понятно, что никакие огороды цыганам не нужны. А их окраинное местоположение позволяло совершать свои гешефты, не слишком мозоля глаза порядочным людям.

Мимо Цыганского поселка шла асфальтированная дорога в хутор Гремячий, который грозил через несколько лет превратиться в еще одну составную часть Новопетровска. По этой дороге, через хутор, новопетровцы добирались на машинах до Дона. А проезжая, всегда рассматривали двухэтажные цыганские хоромы. И многие тайно вздыхали: живут же люди! Нам бы так жить!

По дороге Саша мысленно набрасывал диспозицию. Приехать в поселок, остановиться, вытащить бинокль, и тупо рассматривать цыганскую вольную жизнь было, конечно, немыслимо. Поэтому он по памяти пытался представить, где можно так ловко устроиться, чтобы видеть хоть что-нибудь, а самому оставаться незаметным. В голове вертелись какие-то варианты, но настолько смутные, что до приезда на место Саша так ничего придумать и не сумел.

Зато когда приблизился к цели поездки, то обнаружил, что местность как нельзя лучше соответствует его замыслу: будто природа сама стремилась помочь благородному Сашиному порыву, устроив такой идеальный для скрытого наблюдения ландшафт.

Через дорогу от первых двухэтажных коттеджей росла небольшая, но чрезвычайно густая рощица низкорослых деревьев. Бог знает, каких размеров должны были быть они в действительности, но здесь, на песке, их разносило в стороны, а не в высоту. В этой рощице, при желании, можно было легко спрятать миномет, не то что одинокого наблюдателя с велосипедом.

Саша не стал явным образом залазить в кустарник — вдруг кто заметит — а развернулся, возвратился на основную дорогу, которая вела к железнодорожному переезду, и по которой он уже выезжал недавно на операцию «Расстрел москвичей»; проехал по ней как можно дальше, и только после этого, убедившись, что никто за ним не смотрит, свернул с дороги, и, пригибаясь, прикрываясь от дороги частым кустарником, добрался до намеченного пункта наблюдения с тыльной стороны.

Саша отдышался от пробежки, положил велосипед в траву так, что и в двух шагах его нелегко было разглядеть, а сам достал бинокль, нырнул в рощу, и стал наблюдать за коттеджами. Через пару минут он почувствовал, что комары и мошки обнаружили его присутствие, и наблюдение будет сложным. Вечерняя прохлада только увеличивала их назойливость и аппетиты. Но ничего не поделаешь! Саша был терпеливым человеком, и, кроме того, достаточно предусмотрительным. Усмехнувшись, он достал из кармана аэрозоль, и обильно обрызгал себя с ног до головы. Гнус, возмущенный донельзя таким бестактным поведением жертвы, отчаянно загудел.

Саша плюнул на него, и обратился в зрение и слух. Машины по дороге проезжали крайне редко, где-то один раз в полчаса, и наблюдению практически не мешали.

В коттеджах жизнь шла тихим, мирным порядком.

Во-первых, как отметил снайпер, в каждом дворе было не по одной псине самых колоссальных размеров. Цепи у них были короткие, и собаки мучились от такой несвободы; от этого они часто и злобно гавкали, вставали на дыбы, рыли когтями землю, то есть разминались как могли. От вида их страданий Саше даже слегка взгрустнулось.

— Козлы нерусские, — сказал он.

Во-вторых, Саша отметил большое количество детей. Цыганята самых разных возрастов носились по дворам, мучили собак, дрались друг с другом, и вообще устраивали всяческие беспорядки. Как бы по контрасту со своими шикарными жилищами, внешний их вид вполне соответствовал отечественным представлениям о «детях подземелья». Вид играющих, орущих и носящихся детей не вызвал у наблюдателя никаких чувств, кроме сакраментальной фразы:

— Бомжи нерусские.

Хотя это была неправда — бомжами они не были.

В-третьих, присутствие взрослых ощущалось, но никого из них увидеть пока не удалось. Так прошло почти полтора часа. Саша приуныл: что-то ничего интересного и полезного не наблюдалось. Как-то незаметно он отвык от того, что в жизни часто бывают неудачи. В данном случае он имел в виду воплощение своих замыслов, и ничего более.

Через час и сорок минут после начала наблюдения, когда долгий майский день пошел на закат, у цыган началось самое интересное — то, что снайпер и хотел увидеть.

Сначала приехала «шестерка». Из нее выскочили цыганята, а затем показались и двое взрослых мужчин: молодой, с усиками, и пожилой, бородатый. Они закричали на детей, и те побежали открывать ворота. Через пятнадцать минут подъехала телега, которой правил совсем уже старик, но который, не скажешь по внешнему виду, легко выпрыгнул из телеги, сам открыл ворота, и сам загнал ее внутрь.

Вообще ворот у дома было двое. Одни были почти напротив Саши, у которых и происходили все действия, и дальние, к которым пока никто еще не подходил.

Прошло еще полчаса, и в начинающихся сумерках наблюдатель первый раз заметил, как кто-то, вынырнув из темного проулка, подошел к тем, дальним воротам, постучал несколько раз, и замер в ожидании. Саша внимательно разглядел его, насколько позволяло вечернее освещение, и охнул:

— Ба-а! Да это же Иван Кузнецов — старший брат!.. Или я ошибаюсь… Да нет, вроде он…. Но как Иван выглядит! Боже ты мой, на кого и вправду стал похож? Зомби какой-то, а не человек!

В воротах открылось окошко, Иван протянул туда руку, что-то передал, что-то получил взамен, и быстро ушел. Легко догадаться, что он получил, и что он передал.

В течение часа Саша имел удовольствие наблюдать целую череду таких товарообменных операций, причем лица наркоманов уже скрывали наступившие сумерки, но можно было разобрать что приходили особи и женского, и мужского пола, и в самом молодом, так сказать, «цветущем» облике. Ничего «цветущего» в них, скажем прямо, Саша не заметил.

Зато заметил периодическую возню на крыльце, которое освещалось мощной, похоже, двухсотваттной лампочкой, и, соответственно, было прекрасно освещено. Из дома во двор и обратно перемещались женщины, один раз выходил мужчина. Но, в любом случае, на крыльце больше двух человек не собиралось.