Увертливый

– Как это отберут?

– Очень просто: покажут кулак – сам отдашь.

– А если не соглашусь?

«Наивный ты человек! Тебя и не спросят. Дело не сложное, – Сержант снял свой ремень. – Бляха вид холодного оружия. Ей можно ударить и так, – он размахнулся ремнем, как пращой, – и так! – Он накрутил ремень на руку, превратив бляху в кастет. – Надо уметь не только вооружаться, но и обезоруживать.»

В этот момент мимо них как раз проходил солдат карантина. «Вот, погляди!» – Бульба сделал едва уловимый выпад, коснувшись бляхи солдата, и ремень оказался в его руках.

– Простите, не понял, – вымолвил Галкин. – Пожалуйста, покажите на мне.

«Какой же ты непонятливый!» – проворчал Бульба. Он сделал выпад. Однако рука лишь скользнула по бляхе. Он повторил и тут же отдернул руку. На пальцах появилась кровь: он задел край бляхи. «Простите, это моя оплошность», – оправдывался Галкин.

«Какая к черту „оплошность!?“ – поражался сержант. – Ну-ка еще раз!»

В следующий раз он чуть не упал, потеряв равновесия, даже не коснувшись бляхи.

«Ты как ушел!?» – удивился Тарас.

«Я только убрал живот», – признался Галкин.

– Держи свой ремень и закрой рот! – приказал командир молодому бойцу, у которого сорвал бляху, и сказал Пете: «Ну-ка зайдем в каптерку».

Усадив Петю на табурет и заперев изнутри дверь, Бульба сказал:

– Уворачиваешься ты неплохо, но нужно уметь защищаться. Хочешь научу?

Так точно!

Да не тянись ты! Мы не в строю! А теперь расскажи о себе.

Еще раньше, из отдельных фраз, которые ему краем уха удавалось слышать от смешного солдата в нескладно висевшей форме, Тарас догадался, что, по сравнению с остальным контингентом, «библиотекарь» был просто «Леонардо да Винчи». А его постоянные «Так точно!» и «Никак нет» следовало понимать, как не очень удачную маскировку пополам с шутовством.

– А что рассказывать? Биографию?

– Дурачком не прикидывайся! Расскажи о техникуме, как тебя били.

– Били!? Один раз хорошо вдарили – это правда. А откуда вы знаете? Я в автобиографии не писал.

– Вот и расскажи! Только с самого начала, чтобы ясно было, откуда ноги растут.

– Какие ноги!? Зачем это вам?

– Кто бил, как и за что?

Вспоминать не хотелось. Но Бульба настаивал. И Пете пришлось рассказать о «достопамятном» физруке из библиотечного техникума. Сержант чертыхался и фыркал, пока речь не дошла до последней сцены.

«Он же тебя мог убить!» – искренне заволновался Тарас.

«Чуть не убил». – согласился Петя и рассказал что он чувствовал сразу после удара.

– Ты к врачу не ходил?

– Только к фельдшеру в травмпункт.

– Напрасно. Было скорее всего «сотрясение». А ну, покажи это место. Шишка была?

– Была. И долго болела.

– А сейчас?

– Все нормально. Я уж забыл.

– Тут больно? – сержант надавил.

– Нет не больно.

– А так?

– Тоже нет.

– Теперь ничего не увидишь. И все-таки зря ты не обратился к врачу. Травма может сказаться впоследствии.

Это трогательное внимание смущало солдата. Фразы «зря ты не обратился к врачу» и «может сказаться впоследствии» никак не вязались с обликом «гоголевского парубка». Такого он не мог ждать и от родителей.

Не то чтобы Петя был удивлен или растроган – скорее смущен. Вдруг подумалось, что от этого человека можно ничего не скрывать. И он рассказал про удар клюшкой по носу, и обо всем, что было с ним связано, включая последствия, отразившиеся на характере. Как ни странно, этот случай не вызвал тревогу сержанта. На этом допрос прекратился, и Галкин отправился в штаб.

После этого разговора, каждое утро Петя делал специальные упражнения для развития мышц. В свободное время Тарас забирал солдата в спортзал и натаскивал по особой системе. Когда закончился карантин, сержант, используя расположение старших, определил Галкина во взвод, где сам был помощником командира. Теперь, исключая время, которое солдат проводил в писарской, они были вместе. Как учитель Тарас был суров. Но в словах и поступках его присутствовала некая интеллигентность, которая, по мнению Пети, не могла быть свойственна парню, имевшему за плечами лишь десять классов и спортивную секцию. Но больше всего Петю смущали усы. Конечно, они придавали Бульбе мужскую суровость, но казались слишком большими, даже приклеенными. К ним было трудно привыкнуть. Зато, мысленно, их было легко отделить, чтобы представить его без усов. Галкин так и видел его двояко: на расстоянии (например, перед строем) – как мужественное лицо усача, в личной беседе (в каптерке) – как лишенную растительности физиономию умного симпатичного интеллигента.

2.

Писарствовал Галкин усердно, молча, приглядываясь к окружающим. Он не знал, как общаться со «старослужащими» – по уставу или по-человечески – поэтому либо молчал, либо отделывался краткими фразами. А молчание его, как обычно, раздражало, и настораживало. Подтянутые, начищенные, надушенные, писаря были солдатской элитой: в штабе всегда находился кто-нибудь из начальства, а среди вольнонаемных попадались и симпатичные дамы. Естественно, хилый салага-Галкин казался здесь поначалу «белой вороной», но постепенно пообвык, подтянулся: помогли занятия с Бульбой и его советы.

На столе у каждого из писарей была печатающая машинка, а на погонах старослужащих (то есть у всех, кроме Пети) – лычка ефрейтора. А ефрейтор уже мог поставить перед собою на вытяжку любого «Галкина» и отыграться на нем за обиды от давешних «дедов». Здешние офицеры не обращались к писарям по уставу «товарищ ефрейтор», а называли по именам, как близких знакомых. Кроме Галкина их было четверо: два Толика и два Вовика. Петя быстро сообразил, что он единственный попал сюда по необходимости, и, будучи временным, останется здесь до тех пор, пока в нем нуждаются. Остальные (постоянные), судя по всему, были здесь по протекции, или, как родственники нужных людей, то есть, действительно, являлись «своими».

Скоро и Галкина стали называть по имени: уж больно оно ему шло. «Эй ты, Петя, поди-ка сюда!» – кричали штабисты, очень довольные, что сами – не «Пети». Несмотря на подтянутость, «Толики» (так помначштаба звал штатных писарей за глаза) вели себя с офицерами дерзко, чуть ли не тыкали, ходили по штабу вызывающе наглой походкой. А старший из «Вовиков», даже стоя на месте, пританцовывал и вертел тощим задом. Мальчики были ленивы и норовили свалить основную работу на Петю, которому отводилась роль Золушки. «Если я буду делать вашу работу, – возражал Галкин, – я не закончу свою.» Они подходили к нему в коридоре, грозили: «Не успеешь, – в три счета вылетишь!» «А я не держусь.» – отвечал Петя. «Смирно! Как стоишь, солдат! Этому тебя учит Бульба?»

– Оставьте меня в покое, пожалуйста.

– Надо говорить: «Пожалуйста, товарищ ефрейтор!»

– Пожалуйста, товарищи ефрейторы, оставьте меня в покое.

Внутренне он улыбался: «Ничего получается! Прямо Акакий Акакиевич из Гоголевской шинели!» – он чувствовал себя актером.

«Пойдем, салага, поговорим!» – его вели в штабной туалет. А там, схватив за грудки, пытались прижать к стене и, выкатив очи, грозно орали: «Ну ты, сука, будешь делать, что тебе скажут?» «Я же вам объяснил…» – вяло возражал Галкин. «Заткни пасть!» – орали ефрейторы. Разговора, как правило, не получалось: солдат либо сам выскальзывал из их рук, либо появлялось начальство и добродушно корило: «Эй! Эй! Вы, петухи, поостыньте!» И «толики», чинно одергивая десантные курточки, разбредались по туалетным точкам.

– Будь моя воля, – как-то признался капитан (помощник начальника штаба), когда Петя зашел к нему сдать работу – я бы этих «толиков» ни дня не держал! Взял бы пару таких, как ты, и достаточно.

Галкин выказал офицеру сочувствие еле заметным кивком, считая, что, по справедливости, ему самому тут не на что жаловаться: знакомство с Тарасом явилось таким подарком судьбы, что писарские проблемы казались едва ощутимыми шероховатостями. Ну а увертываться, ему было не привыкать.

Однажды, когда все уехали на штабные учения, и никого кроме Галкина в писарской не было, туда заглянул кадровик. У майора слегка заплетались ноги, а водочный дух далеко опережал его плоть.

– Владимира нет?

– Никак нет. – привстав, доложил Галкин, сообразив, что спрашивают младшего «Вовика», с которым у кадровика – закадычная дружба.

Майор выругался, вышел, слышно было, как он терся в коридоре о стены, однако через минуту-другую – заявился опять.

– Встать! Ну-ка пойдем со мной! – приказал он не терпящим возражения голосом.

Галкин встал и поплелся за ним в отдел кадров. Пропустив солдата в кабинет, офицер запер дверь изнутри на защелку и указал на стул: «Садись!» Рядом на столе лежала амбарная книга. «Раскрой книгу там, где закладка!» Петя раскрыл. «Теперь читай все подряд! Внимательно читай!» Петя начал читать вслух. «Про себя читай, а я тут вздремну. Нездоровится что-то». Петя читал про себя, а за спиною возился пьяный старик. «Все прочел?» – вдруг, спросил кадровик с нетерпением.

– Прочел, ну и что?

«Как это что!? А это ты видел?» – ткнул он пальцем оголенной руки.

– Ну, видел. И что тут такого?

– Значит, ничего такого!?

Что-то коснулось Петиной головы, поползло по плечам, по рукам и ниже – к пряжке ремня. Он вскочил и захлопнул амбарную книгу.

Сзади, обхватив спинку стула, елозил на голых коленках майор. За спиной его на матрасе, занявшем пол кабинета, было скомкано все, что он с себя сбросил. Кадровик извивался в конвульсиях и, плаксиво молил: «Ну, давай! Вовик, миленький! Ну давай!» – Галкина чуть не стошнило. Преодолев отвращение, он отодвинул защелку и, вывернувшись из липких рук старика, возвратился в писарскую.

Через какое-то время явился помятый майор. Он тер виски и глаза.

– Где Володя?

– Пошел к врачу. – сказал Галкин первое, что пришло в голову.

– К какому врача!?

– К венерологу.

В глазах у майора вспыхнули багровые сполохи. Разразившись бранью, он побежал в туалет и застрял там надолго.

Вечером Петя рассказал о случившемся Бульбе. К его удивлению, Тарас не стал веселиться, а скорее сочувствовал:

– Старик совсем спился. На него уже подали документы для увольнения.

– Вам жаль его?

Тарас пожал плечами.

– А знаете, что это была за амбарная книга, которую он меня заставил читать?

– Думаю, чье-нибудь досье.

– Не чье-нибудь, а ваше, товарищ сержант!

– Все ясно. Бедный майор!

– И знаете, чем он хотел меня поразить?

– Догадываюсь. Скорее всего, он лез из кожи и брызгал слюной, указывая на имя и девичью фамилию моей матери: «Коган Сары Иосифовны». Больной человек – что с него взять. Говорят, у старых кадровиков есть такой пунктик. Подобные вещи действуют на них, как на быка красная тряпка.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.