Сионюга

" "А зачем же мы тогда в эту столовку-то заходили? - даже остановилась она в изумлении. Тараканов лопали. Или у тебя дома есть нечего? Тогда давай в кооперативный магазин зайдем? Там я колбаску человеческую видела." "Какую-какую?" "Да не человечью, ты что? В смысле - хорошую. А то и в "Дары тайги"? Ты медвежатину любишь?" "У тебя деньги лишние?" "Не-а..." Тогда зайдем прямо с электрички в гастроном и там отоваримся по средствам." "А водка у тебя есть?" "Ты что, пьющая?" "Нет, конечно, но твой придет с работы, знакомиться будем, как же без выпивки?" "Не думаю, что где-то найдем, но у меня есть немного. Нам с Зямой любого запаса спиртного хватает на..." "Как его зовут? - зажмурилась она от удовольствия. - Зя-амой?" "Зовут его, как Гердта или Высоковского Зиновием. А что?" "Ничего, белочка. Зям у меня в друзьях еще не было. Боже, как же я люблю вашу нацию, - прижалась она ко мне. - Что ни человек индивидуальность. Я просто горю от нетерпения выпить с Зямой." "А ты его отбивать не будешь? А то я иногда такая нервная становлюсь, что могу и буркалы выцарапать, и в угол потом поставить." "Я что, не вижу, с кем связалась? - со страхом заглянула она мне в глаза. - У тебя такой взгляд... И как только твои предки уцелели? В средние века таких на кострах сжигали просто так. Посмотрят только в глаза и - к столбу над хворостом. Тебя только дура заденет всерьез."
      Ближайшая электричка была до Смоляниново, что ходит пару раз в день, а потому ее ждала черная толпа. Мы протиснулись к кромке перрона. Зеленые вагоны едва не касались нашей одежды, проносясь мимо и тормозя со сдержанным шипением. Дверь оказалась довольно далеко. Я вечно не умею ее угадать, но тут у меня есть один прием - прижаться к стенке вагона и положиться на волю волн. Толпа сама пронесет к дверям, куда же еще? Таня смеялась, прижавшись к моей спине. Когда мы втиснулись в вагон, салон был битком забит, а тамбур быстро запрессовывался.
      Небритый мужик влез между нами, прижался к Тане и что-то говорил, дыша ей в губы перегаром. "Слушай, вонючка, - услышала я ее звонкий голос. Отлипни-ка, а то вылетишь у меня из вагона." "Я согласен! Только с тобой, радостно хрипел он, крепко обнимая ее за плечи и скалясь щербатым ртом. - С тобой - что ехать, что оставаться." "Я тебя предупредила, - выкинула она его довольно приличную ондатровую шапку на уже пустой перрон. - Вот и иди теперь пешком." Он ошеломленно оглянулся и ринулся прочь сквозь зашипевшие смыкающиеся двери, подобрал свою шапку, надел ее и растерянно смотрел сквозь грязное стекло на машущую ему рукой Таню, идя вдоль двинувшегося поезда. В тамбуре одобрительно галдели. Я же не могла придти в себя от бесконечных открытий все новых черт характера моей "сионюги".
      5.
      Зяма пришел гораздо раньше, чем я ожидала. Я позвонила ему с третьего по ходу от станции автомата (у двух первых и здесь была оборвана трубка...). Оказалось, что он уже знает о решении техсовета пароходства, в курсе, что там за блондинка со мной идет в рейс, и что я ее увела показывать город, а потом, как ему сказали у нас в техотделе, зачем-то уехала на судно. Он сразу все понял и тут же придумал что-то производственное и примчался домой. На мое удивление, он был с где-то раздобытой бутылкой импортной водки с незнакомым названием.
      Таня как раз в спальне нашей хрущобы примеряла мой купальник, высунулась из двери по самые сияющие плечи, сказала "Добрый день, Зяма. Я Таня", сверкнула своей удивительной улыбкой, светя глазами, и снова скрылась.
      Близнецов было не оторвать от новой яркой тети. Перебивая и отталкивая друг друга, Рома и Сема, демонстрировали ей свое имущество и творчество. Пока мы с мужем, по обыкновению оба, споро готовили на кухне обед, в гостиной что-то гремело, восторженно взвизгивало, а потом пошел уже сплошной грохот и гвалт, переходящий то в хохот, то в слезы. Оказалось, что "сионюга" учит их приемам самбо, а если кто еще помнит необъятные размеры наших хрущоб и свободное от мебели пространство для тренировок, да представит к тому же ревнивые амбиции двух близнецов, да еще еврейских, то понятно, что мы застали, когда заглянули с кухни. Рома и Сема с красными напряженными лицами нападали то на Таню, то друг на друга, отлетали то на тахту, то на книжный шкаф, валились на пол, взмывали к люстре, валили удивительную тетю на ковер и наваливались на нее сверху в два яруса. А та с хохотом из-под них выскальзывала, хлопала по попкам, сталкивала их друг с другом, давала указания об ошибках, вытирала сопли и слезы, прикладвала платок к царапинам, подзуживала и восхищалась каждым.
      Успокоить их после этого можно было только одним способом - выдать каждому по паре коньков и разрешить пойти на недавно ставший лед Амурского залива с суровым напоминанием об опасном канале, в котором работал для нефнебазы ледокол.
      "Вы шутите! - поразилась Таня, увидев тщательно приготовленный стол. Я, конечно, записная обжора, но сразу после нашего с тобой обеда с тараканами еще минимум часа два кушать не сяду. Неужели ты способна, белочка?" "Я? Да я после того борща, боюсь, на месяц потеряла аппетит!"
      "Девочки, - прижал руки к груди мой импозантный в своей морской форме Зяма. - Я все понял. Нам следует нагулять аппетит. Рома! Сема! - метнулся он на балкон. - Отставить." "Почему?!" - возмущенным хором откликнулись снизу близнецы. "Пойдете с нами." "На Коврижку?! С тетей Таней?!" - хор стал восторженным. "С тетей, с тетей. Вы стоите на коньках? - впервые решился Зяма обратиться прямо к Тане. - У вас какой размер обуви?" "Такой же, как у твоей белочки. В ЦУМе уже выясняли." "Белла, ты оденешь старые, а Тане дадим твои новые." "Нет-нет, - тут же возразила она. - Мне только старые! У меня ноги нежные, сразу натру." "Так там ботинки разношенные, - сказала я. - Это только для таких заядлых, как мы с Зямой." "А я еще заядлее."
      На этот раз электричка была почти пустая, да и ехать было одну остановку. Мои мальчики, естественно, начали в вагоне демонстрировать новые приемы перед заинтересованными пассажирами, среди которых была симпатичная девочка. Она так хлопала, что мы едва вытащили близнецов из вагона на станции Чайка.
      Лед был украшен впаянными в него нарядными белыми звездами - какое-то чудо кристаллизации - гладкий, но соленый, а потому не очень скользкий,. По его зеркалу мела снежная пыль, пахло арбузом, свежими огурцами, хотя таких продуктов в обозримом времени и пространстве не было и в помине. Наша компания весело скользила по направлению к островку, напоминавшему развалины старинной крепости. Мы с Таней расшалились и носились вокруг подавленных нашим превосходством мужчин, делая фигуры доморощенного пилотажа. Неутомимая Таня увлекла мальчиков за руки так далеко, что полный Зяма совсем испыхтелся, пытаясь их догнать. Я бы смогла, но не бросать же его одного среди льдов. Берег едва был виден в сияющей розовой дымке, зато островок уже нависал над нами, а на его вершине вился дымок костра. Уму непостижимо, где на бесплодном клочке земли Таня нашла топливо, откуда у них взялись спички и бумага для растопки, но какой же, к чертям, турпоход без костра!
      Мы с Зямой объехали островок вокруг и так и не поняли, как они туда забрались, тем более в коньках, и как съехали по крутым осыпям обратно, но вскоре мы снова соединились и буквально полетели обратно: только теперь осознав, что все время по дороге к Коврижке нам дул в лицо довольно сильный ветер. Таня ухитрилась найти где-то мальчикам по палке, и теперь они азартно играли в хоккей со льдиками. Как только разлеталась одна, кто-то находил другую.
      Когда мы снова садились в электричку, у всех пылали обветренные и загорелые лица, Таня казалась вообще девочкой, что тут же сказал мне, но не о ней, слава Богу, верный Зяма. Сумерки быстро перешли в неестественно ледяную южную ночь дальневосточных субтропиков.
      Мама поняла по моему голосу, что сопротивление бесполезно, тут же пришла и увела мальчиков на вечер к себе. Их взгляд на Таню в дверях можно было сравнить только со сценой прощания солдата с любимой.
      6.
      "А кто ваш муж, Таня? - Зяма, как любой приличный еврей, быстро пьянел и уже не стеснялся пялиться на мою новую подругу. - Я его не знал по Одессе или по Владивостоку?" "Вряд ли. Его зовут Михаил Абрамович Бергер. Он окончил Одесский мединститут, здесь был хирургом в Первой городской, потом плавал на "Тикси". Там мы с ним и познакомились. Я тогда работала в таком-то ЦКБ. Приехала на судно на съемки с места и сняла себе мужа на всю оставшуюмя жизнь. Пикантно, не правда ли?" "А не знали ли вы в ЦКБ Трахтенберга?" гнул в нужную сторону Зяма, понятия не имея, что говорит с "сионюгой", а не с обычной русской дамой, приятной во всех советских отношениях. "Как же! прямо лезла рыбка на его крючок. - Наш главный конструктор. Все девочки были в него влюблены. Я сильно подозреваю, - оглянулась и понизила голос моя дура, - что Иосиф Аронович естественным образом переселился туда, где давным-давно место всем нам..." "Что вы, - не менее наивно возразил Зяма. Он уже четыре года в Израиле. Насколько я знаю, он не только жив, но и здоров." "Еще бы! Там знаете какая медицина. Мертвых ставят на ноги..." "И наоборот, - долила я рюмки. - Кому как повезет." "Да нет! - отчаянно махала рукой Таня с набитым ртом. - Все это гебешные выдумки. Вы читали "Белую книгу"? Нет? И не советую. Все письма от них к нам, что там опубликованы, написаны одной и той же истеричной местечковой еврейкой, не имеющей ничего общего ни с нами, ни с израильтянами. Примитивная пропаганда. Там все довольно быстро и хорошо устраиваются." "А почему же, если не секрет, твоя семья пока здесь? - решилась я на лобовую атаку. - Насколько я поняла, у тебя работа не секретная, а уж у твоего хирурга..." "Он уже давно психиатр, - заторопилась она. - И довольно известный. Иначе наши сатрапы давно упекли бы меня в дурдом за подобные разговоры." "А вас не смущает, Таня, - вдруг побагровел Зяма, - что у ваших собеседников по таким разговорам совсем нет покровителей в психиатрических кругах?"
      "Так я что, по-вашему, дура? Я всегда знаю, с кем говорить об Израиле, а с кем придуриваться, что я любовница генерала Драгунского из Антисионистского комитета советской общественности. Я стукача чую за версту. У них совершенно особенный мерзкий запах." "И какой же? - это меня очень заинтриговало. - А то у нас с Зямой нюх нетренированный. Проведи с нами уроки самбо от стукачей." "Какой? - наморщила она свой чистый лоб. - Как у собаки, собравшейся укусить." "Зяма, - смеялась я, - тебе приходилось обнюхивать собаку перед тем, как она тебя укусила?" "Меня вообще в жизни никто не кусал, кроме комаров. Ну, разве что клопы или блохи в детстве. Но клопы пахнут, как известно, коньяком."
      "Смейтесь, смейтесь, - рассердилась она. - Вот нарветесь хоть раз, сразу запом-ните запах. Пот у них какой-то особый. Подлостью пахнет." "У подлости есть за-пах? - удивилась я. - А у благородства? И кто тебе сказал, что собака кусает только из подлости? Разве защищать любимого хозяина подлость? И разве нападать на ее хозяина - всегда благородство? Или смотря какой хозяин и кто на него напада-ет?" "Дай-ка я тебя понюхаю, подруга, наклонилась она ко мне.- Что-то ты как-то странно заговорила. Надушилась, ничего не чую." "И не почуешь, - спокойно ска-зала ветеран госсыска, - Будь я стукачом, стала бы я всяких сионюг в гости пригла-шать." "Да это же самый смак! - уже оттаяла она. - Напоить, разговорить, с Зямк-ой, обаяшкой таким, познакомить, близнецов приблизить, а потом - раз!.." "И в рейс! А там - под лед. И - концы в воду - Родина спасена, так?" "Девочки, по-моему вы обе перебрали и перешли все границы приличия, - закричал Зяма. - Говорят о политике, словно не мужчина у них за столом, словно мы не под градусом и у нас нет музыки. Танцы! Дамы приглашают... кавалера."
      2.
      1.
      Капитан встречал нас на верхней площадке забортного трапа, отдал честь, пожал руки. Мороз был за двадцать, а с ветром - как все тридцать. Хорошо еще, что я послушалась Таню и заказала себе в рейс форменный морской полушубок и шапку-ушанку с козырьком. Таня отшатнулась, увидев меня в этом наряде: "Ну тебя, белка! - едва пришла она в себя. - Тебе только козырька нехватало. Вот это взгляд! Прямо из преисподней. И для чего только тебя такую сотворили папа с мамой?.."
      Она была одета так же, но в удивительно изящных сапожках, которыми без конца постукивала ногу об ногу. Макар Павлович пригласил нас в капитанский салон, угостил кофе с коньяком - непременный атрибут приема гостей. Старпом что-то прошептал ему на ухо, он долго возражал, а потом смущенно спросил: "Как вы относитесь к двухместной каюте, товарищи инженеры? У нас в этом рейсе столько служебных пассажиров, что..." "О чем разговор? - бросила на меня Таня веселый взгляд. - Мы с вашей Изабеллой Витальевной стали неразлучны после техсовета. Вообще как сестры, правда?" Я охотно кивнула. Во-первых, в отличие, пожалуй, от любого другого сожителя, Таня была мне не противна, а, во-вторых... сами понимаете. Как говорится, наша служба... как там? на первый взгляд как будто не видна... Коль скоро я не излучаю пресловутого специфического запаха, то что лучше такого тесного общения?
      Капитан просиял и лично проводил нас в довольно просторную каюту. Таня тут же заявила, что обожает верхнюю койку с тех пор, как она ехала с любимым как-то в Севастополь и всю ночь смотрела на него, спящего. Я категорически возразила, чтобы на меня всю ночь смотрели, но согласилась, что нижняя койка при качке как-то безопаснее. Макар Павлович пожелал нам счастливого плавания и быстро ушел. Мы стали устраиваться, раскладывать свои вещи по полкам и развешивать в шкафу. За окном мела злая метель и посверкивала покрытая летящим паром черная вода бухты Золотой Рог. У борта стучал дизелем портовый буксир. Мы вышли на палубу, когда "Святск" уже отдал концы и едва заметно отодвинулся от причала. Тут же между ним и берегом просунулась пыхтящая тушка второго буксира. Замызганные трудяги выдвинули нарядный ледокольно-транспортный гигант на простор бухты. Он послал им и порту приписки низкий прощальный гудок, после чего глухо и мощно застучало его собственное сердце и заработал винт, вспенивая воду за кормой. Мимо все быстрее поплыли назад краны, здания, сопки, а там осталась за кормой и бухта. "Святск" небрежно вспорол черным форштевнем ледяной панцирь, на котором чернели фигурки рыбаков и носились их машины, потом обогнул Русский остров и вышел на чистую воду, сиявшую тяжелой вечерней синевой на фоне злого серо-белого метельного неба. Так началось наше плавание. Стоять на ветру стало невыносимо и в тулупе. Я попросилась в каюту, Таня тут же согласилась.
      Около нашей двери явно не первую минуту околачивался высокий рыжий субъект, в котором я безошибочно признала так называемого первого помощника капитана. Это явление - вечная загадка для иностранцев. У их капитанов первый помощник - лучший из штурманов, а у наших кто только не ошивается на такой должности, от парикмахеров до строевых офицеров. Последний, говорят, как-то в присутствии местного лоцмана в Сингапуре скомандовал своему судну "нале-во!" и тем самым вошел в книгу рекордов морских глупостей. Зато для экипажа это самые опасные люди. Зачем моряк вообще плавает вдали от дома и семьи? Правильно - ради валюты и дефицита. При той же зарплате, что и на берегу, покупательная способность вдесятеро выше. А кто его может турнуть с такого хлебного места? Опять угадали - помполит. Поэтому на судах с ними обращаются, как с опасными сумасшедшими. Уши вянут от беседы нормального моряка с первым помощником. Ни одна передовица не содержит столько штампов.
      Все это я Тане уже изложила - мне тут конкуренты не нужны. Накапаю я сама на мою милую "сионюгу" или нет - все-таки мне самой решать, а уж то, что любая ее фраза помполиту в конце концов ляжет на тот же стол, где ждут моего донесения, для меня сомнения нет.
      Поэтому, когда он напросился к нам в гости и завел свои наводящие разговоры, я была просто в шоке. Таня словно преобразилась. Знаете эти фильмы тридцатых, которые и теперь история советского кино считает шедеврами, а мои уже взрослые близнецы называют "фильмами ужасов"? Ну, разные там Пудовкин, Довженко, Пырьев с их свинарками и прочими гапками. Так вот Таню словно Ладынина играла у нас на глазах. Что бы он ни спросил лозунг, что бы ни возразил - ярость благородная и снова лозунг. Скажем, за границей Таня не была, а в ответ: что вы имеете в виду? Мне что, мало шестой части суши? Мне мало пальм в Гаграх? Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна. Даже птице не годится жить без родины своей. И свобода моя лишь с тобой, родина тире мать... Егор Иваныч, как он представился нам, только беспомощно поглядывал на меня: она у вас что, недоразвитая? А мне говорили, что ленинградскую Корабелку кончала... Доктор технических наук, к тому же! Наконец, до него дошло, что умной женщине просто стыдно всерьез беседовать с человеком его низкого сословия. Это его обидело до дрожи в руках. Тем более, что мне он вопросы вообще не задавал, из чего я сделала неприятный для меня вывод и тут же решила по возвращении устроить Андрею Сергеевичу истерику. Нашел перед кем раскрывать наши карты! Впрочем, он мог получить инстукции параллельно, через партком пароходства, кого из нас и как щупать за вымя.
      Впрочем, скоро выяснилось, что у него к нам дело, а осязательные инстинкты - просто издержки его профессии. Он попросил меня рассказать подвахтенному экипажу сегодня после ужина о судах типа "Норильск", на одном из которых мы находямся, а Таню - об общих тенденциях мирового судостроения и судоходства. Мы тут же согласились, а Таня, необычайно оживившись при слове ужин, спросила, как скоро это. Узнав же, что вот-вот, она вцепилась Иванычу в рукав и голосом колхозной доярки стала просить его нас проводить и усадить поближе к бачку. Тот оттаял, перестал на нее коситься в ожидании очередной выходки, напротив засмущался, что к нему жмутся таким бюстом.
      В кают-компании капитан тут же представил нас комсоставу, заметив, что Татьяна Алексеевна Бергер и есть автор организации нашего рейса - от захода прямо с верфи в Финляндии в Мурманск до похода на Магадан. Все ей похлопали, хотя предпочли бы рейс в Ванкувер за зерном и тряпками. Нужны им эти бочки, сто лет бы их не видеть, вместе с чудной планетой - Колымой... Будь она чуть постарше и похуже фигурой, ни за что бы не сорвала аплодисметнтов за такую вредную для народа инициативу.
      И на лекции, которую она провела, честно говоря, гораздо лучше меня, ей без конца задавали вопросы просто, чтобы ее голос лишний раз услышать и улыбкой полюбоваться.
      А вот после лекции нас ждало нечто гораздо более интересное, чем разные там помощники тому, кому и так делать нечего... Ко мне с каким-то вопросом по теме обратился молодой человек лет тридцати в пуловере, надетом на водолазку.
      Знаете, есть мужики, а есть мужчины. У мужика может быть твердое лицо, сталь-ной блеск в глазах, широкие плечи, волевой подбородок и волосатый увесистый кулак на всякий уличный случай. Но никогда нет такой складки губ, посадки голо-вы, точенных рук, воркующего низкого голоса, бархатных ресниц вокруг излуча-ющих силу глаз с дистанционным управлением женщиной.
      Сам он, естественно, обалдел, переводя изумленный взгляд с затягивающего поту-стороннего лунного блеска в глубине моих глаз на Танино небесно-голубое сияние вовне. "Вы так специально всюду вместе ходите для контраста дня и ночи? - пошутил он. - Я просто теряюсь, на кого из вас смотреть..." "А вы следуйте за природой, - нашлась Таня. - День сменяется ночью и наоборот. И всем легко и весело на душе и теле."
      Он представился судовым врачом Янушем Ковачем, тут же пояснил, что он русский венгр, что женат на венгерской же еврейке, которую соблазнил в Буда-пеште, вывез на Дальний Восток и впервые оставил одну, так как это его первый в жизни рейс. О еврейке он, естественно, упомянул после спектрального анализа наших фамилий и осторожного выяснения обстоятельств, подпортивших бывшую Смирнову. Сразу после лекции он пригласил нас "погулять", так как врачу делать вечерами решительно нечего, а нам - и подавно. Гулять можно было либо по палубе вдоль люков до бака и обратно, что вовсе неуютно при приличной скорости "Святска", ветре и морозе, либо по корме, где особенно не разгонишься, но зато променад защищен от встречного ветра надстройкой.
      Тем более, что кильватерный след - самое красивое зрелище с борта судна ночью.
      В первозданной безлунной и беззвездной метельной мгле вокруг нас вскипали белыми шапками валы и холмы. Они сталкивались, образуя пенные столбы, среди которых просто затерялось бы судно поменьше. Но внушительный черный корпус "Святска" только небрежно раскидывал это природное безобразие, почти не качаясь. Набегающие валы разбивались о него, как о бетонный мол. В воздухе пахло солью и грозой. А за кормой кипело и переливалось серебристое сияние.
      Ян распускал хвост, как любой в его интересном положении. Мы дружно светили ему голубым и желтым, так как вещи он рассказывал удивительные, особенно в те годы, когда о восточных единоборствах было рекомендовано помалкивать. Начала Таня, рассказывая, как ее на пляже в Севастополе учили самбо одновременно ее любовник и его папаша - мастер спорта и отставной полковник морской пехоты. Януш сказал, что он тоже начинал было с самбо, но потом познакомился с одним китайцем, а тот оказался фанатиком карате. Тут же, не сходя с места, доктор Ковач задрал ногу выше головы и осторожно помахал ступней над моей шапкой. "Будь на вашем месте, - ласковым голосом уссурийского тигра сказал он, - какой-то противник, я бы двумя неуловимыми молниеносными движениями ступни, вот так, - он тактично перевел свой кед за борт, - загасил его ударами поочередно в оба уха." "А если бы это был опытный самбист? - ревниво возразила Таня. - Я не думаю, что он позволил бы вам махать вашей тапкой у него перед носом." "А вот вы и попробуйте, как самбистка мне этого не позволить." "Я против, - сказала я. - Если Таня отправит вас за борт, кто мне при случае вырежет аппендицит? Я уж не говорю, что я отвечаю за выгрузку в бухте Ногаева, а только Таня знает, как это делается. Так что и ее гасить ни в коем случае нельзя!"
      Оба посмеялись, но нисколько не отменили эксперимента. Таня приняла стойку, а Януш покачался на расставленных согнутых ногах, распластавшись над палубой, издал оглушительный вопль ("крик разъяренной обезьяны"), взвился в небо и обвил шею Тани сзади одной ногой, приняв вес упавшей противницы на вторую ногу, установленную на палубу с устойчивостью швартовного кнехта.
      "Ничего себе... - с трудом перевела она дух. - Бедный мой Арнольдыч! А он-то думал, что уронит кого угодно... Сдаюсь, Янек! И - с завтрашнего дня начинаю брать уроки. Попадись мне потом кто из этих самбистов..." "Смотря при каких обстоятельствах, - скептически заметила я. - Вот позавчера Танька применила прием, который и Янека поверг бы в панику." "Ну да?"
      Я рассказала о вонючке в тамбуре и шапке на перроне.
      ***
      Здесь у меня пропущенная глава... В ней янтарный блеск сауны и плеск подогретой морской воды ледяного Охотского моря в судовом бассейне. Здесь прекрасные женские тела и совершенство атлета Януша. Какие сложились между нами отно-шения? Что запомнилось больше всего? Кто знает! Полагаюсь на читательское во-ображение. Мы были молоды и хороши собой, в меру раскованы и рискованы, но вовремя брали себя в руки и не позволяли инстинктам овладеть разумом. Так что все было так, как было. "Сионюга" моя в этой главе выше всяких похвал.
      2.
      На четвертый день среди бескрайнего синего пенного простора показался на горизонте серо-голубой пик похожий на застывшее облако пирамидальной формы.
      Поскольку для моряка нет большей радости, чем земля в иллюминаторе видна, наша скромная компания решила отметить это знаменательное событие песнями и плясками под гитару. Выяснилось, что у Янека и это есть, а мы с Таней умеем петь и веселиться. А так как стоял впереди Магадан, столица Колымского края, то именно эту песню мы и исполнили со всей доступной нам тоской.
      "Это же сколько лучших людей страны, - закручинилась "сионюга", видели этот пик и радовались земле на горизонте, не предполагая, какую мерзость им угото-вила эта земля." "Да уж, - неожиданно поддержал ее Януш. Добро бы только свой народ изводили, каннибалы, а то ведь весь доступный им мир измордовали. Только я думаю, что есть еще не только Божий на них суд, а и людской. Венгры восстали первыми, чехи - вторыми, поляки - третьими. Кто следующий?" "Мы,- уверенно сказала Таня. - Столько русских, сколько положила ленинско-сталинская свора, не знает история. Когда наш народ предъявит свой счет собственным вы-родкам... Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку!"
      Мне следовало поддержать этот митинг, чтобы не засветиться. Я взяла гитару и запела на мотив "Подснежника" недавно рассказанные мне Андреем Сергеевичем стихи: "Он был по навету посажен в тюрьму/ Он золото рыл в Магадане далеком/ И родина щедро платила ему/ Березовым соком, березовым соком..." Мое выступление имело неожиданный успех: Януш хохотал, а Таня прослезилась. "Вы так развеселились только потому, - сказала она, - что эта чудовищная машина, которая теперь загадочно дремлет, как опасный вулкан, вас обоих просто еще не коснулась. А я их хватку знаю на своей собственной коже..." "Неужели тебя... би-ли? - побледнел Януш. - Или ты это иносказательно?"
      Я-то знала достоверно, что ни Андрей Сергеевич, ни наши коллеги в Ленинграде пальцем ее не тронули, а потому с интересом ждала, что она ответит. "Ты знаешь, что такое электрический стул? - сильно волновалась Таня. - Мгновение - и потеря сознания. Но до "гуманного" мгновения приговоренного держат рядом с камерой смертников с этим жутким стулом, чтобы он ежеминутно воображал, как его будут на нем казнить. То же делали и со мной. Намекали, что мало мне не будет, а уж подробности - смотри литературу о тех, кто шел к этому пику... Я воображала себя в их руках, и это было, возможно, страшнее того, что они собирались, но почему-то так и не решились со мной делать!" "А если бы ты была на их месте? - решилась я обострить ситуацию. - Скажем, ваши пришли к власти, а я все-таки имела бы тот самый запах, о котором мы упоминала." "Оказалась стукачом?" "Я просто даю вводную. Пощадила бы? Простила? Пригрозила пытками? Или, если бы была твоя воля, повесила бы меня вниз головой, как сделали те, о ком с такой гордостью говорит наш милый Янек?"
      "Ничего не понимаю, - побелел наш кавалер. - Ты что?.. Белка!" "Я ничего, - старалась я держать себя в руках. - Просто в любых отношениях должна быть взаимность. Если тебя, Таня, никто и пальцем не тронул, то и ты после возможной контрреволюции не должна никого вешать вниз головой. Или я не права?" "А за что меня следовало трогать? - безо всякого страха или подозрительности спросила она со своей лучистой улыбкой. - Я не взрывала Кремль, не стреляла в ЗИЛ генсека, не призывала к так называемой контрреволюции и к последующим казням коммунистов. Мне это все вообще было тогда до лампочки. Черт знает где чуждые мне и моему народу арабы напали на единственную, к тому же микроскопически не различимую на карте мира еврейскую страну. Ну и что? Война идет не у нас, гибнут не советские люди, материальный ущерб моей родине нулевой, если не считать брошенного на поле боя оружия, которое мы дали в чьи-то руки-крюки. Но моя страна вдруг ставит на рога всю прессу, радио, телевидение, обрушивается с бранью на всех евреев на свете, включая своих же лойяльных граждан. Почему? Да только потому, что уже второй раз война там пошла не так, как была задумана в Москве. Разбили как раз тех, кого наши лидеры послали убивать не дорезанных Гитлером евреев и их потомков. А мой отец не во власовцах воевал, он как раз с нацистами насмерть дрался. И он меня раз и навсегда научил, что направленный против всех народов мира нацизм немыслим без антисемитизма. И что любой общественный и государственный строй, который помогает геноциду евреев пронацистский. Поэтому я против такого строя. Вот и все. Неужели это так слож-но? В СССР есть конституция. Согласно статье такой-то, я имею право свободно высказывать и такое свое мнение. Я никого не агитирую, я не создаю никаких тай-ных организаций и не состою в них. Я не знакома лично ни с одним диссидентом или иностранцем. За что же меня арестовывать, держать в камере и угрожать пыт-ками? Естественно, белка, ты тоже имеешь право на свои убеждения и на их защи-ту по мере возможности. Поэтому, если вдруг окажется, что ты агент КГБ и меня выдаешь, я на тебя даже не обижусь. Я дружна со многими, кого бы ты, Янек наз-вал ортодоксальными коммунистами. Я уважаю и их убеждения. Если к власти придут антикоммунисты и станут этих людей преследовать, я так же смело выс-туплю за них, как отстаиваю право Израиля на его защиту от агрессора. Если кто-то арестует тебя, белка, я буду... носить тебе передачи."
      Мой микродиктофон под подушкой был включен во-время, и я радовалась, что Таня высказалась именно так, не будучи уверена, что ее подслушивают, да еще в присутствии третьего лица.
      "Танечка, - боязливо поглядывая на меня, сказал Януш. - Но согласись, сионизм все-таки враждебен нашей стране. Этого-то ты не отрицаешь?" "Отрицаю. У сионизма было и есть только одно предназначение - собрать всех евреев в Сион, на землю Израиля. Я убеждена, что эта цель благородная, коль скоро именно евреи, а не арабы, китайцы или англичане, две тысячи лет, задолго до сионистов, ежедневно молились "В будущем году в Иерусалиме.". Только поэтому они сохра-нились, как единственная древняя нация, хотя современные им римляне, греки и египтяне, не имевшие такого мощного духовного притяжения, исчезли. Как же можно лишать евреев права выбора? Предположим, мой Миша, твоя жена, Янек, твой Зяма, белка, и ты сама не стремитесь в Иерусалим, но другие-то..." "А ты? - уже не стеснялась я. Ты-то что забыла в Иерусалиме? У тебя же есть твой Ленин-град." "Не я одна из русских людей мечтаю об Иерусалиме. Почитай "Мастера и Маргариту" Булгакова. Что он там забыл? А он спал и видел себя среди его пальм и камней! Да, я счастлива, что судьба послала меня в еврейство и лично мечтаю уехать в Израиль. Я сделаю все, от меня зависящее, чтобы всем, кто разделяет эту мою мечту разрешили туда уехать. И чтобы моя семья была в числе первых, кто проскользнет в этот лаз, если его откроют еще раз." "А в 1979 вы почему не уехали?" "У меня не истек срок секретности." "Ага! -- я уже вообще потеряла все представления о конспирации от обиды, что так полюбившаяся мне Танечка оказа-лась-таки "сионюгой из сионюг", - Тебя допустили к нашим общим секретам даже после митинга, где ты, как сама нам рассказывала, проявила себя открытой сионисткой, верно?