Пятая голова Цербера

— Это зверь, — прошептал Дэвид.

Я отпустил дверную ручку и посмотрел на него. Он с побледневшим лицом стискивал ломик, но пытался улыбнуться.

— Только плененный зверь может скрести лапами.

— Откуда ты знаешь?

— Если бы там был человек, он давно бы услышал нас, особенно когда я ломал замок. Если бы там был человек, он вошел бы, а если бы испугался, то сидел бы тихо, как мышь.

— Да, ты прав. Открой дверь! — приказала Пхаедрия.

— А что будем делать, если это не животное?

— Это зверь! — твердо сказал Дэвид.

— Да, но если?..

Ответ был написан на их лицах. Дэвид поднял ломик, а я резко открыл дверь.

Комната была больше, чем я ожидал, но пустая и грязная. Из единственного окна высоко под потолком лился бледный свет. На полу в центре комнаты стоял большой, обитый железом сундук из темного дерева, а перед ним лежало что-то напоминающее кучу тряпок. Когда я вошел, тряпки зашевелились и показалось треугольное лицо с далеко выдающимся подбородком. Под густыми бронзовыми бровями горели пурпуром глаза.

— Деньги как раз там, — прошептала Пхаедрия.

Она смотрела не на существо, а на сундук, обитый железом.

— Дэвид, ты сможешь открыть его?

— Наверняка, — ответил он.

Так же, как и я, он смотрел в глаза существу в лохмотьях.

— А что будем делать с ним?

Мы не успели ответить, как чудовище раскрыло рот, обнажив длинные, узкие, серо-желтые зубы, и зарычало:

— Хррр…

Ни одному из нас не пришло в голову, что это существо может иметь голос.

Это было все равно, если бы заговорила мумия. Мы услышали, как по улице проехала, прогремев колесами о булыжную мостовую, карета.

— Пошли! — решительно сказал Дэвид. — Нужно уходить отсюда.

— Он болен! — стала настаивать Пхаедрия. — Хозяин принес его сюда, чтобы иметь все время под рукой и заботиться о нем. Он болен, поверьте, я знаю.

— Больного гладиатора приковали цепями к сундуку с деньгами? — усомнился Дэвид.

— Ты что, не видишь? Ведь это единственная тяжелая вещь во всей комнате. Нам нужно только подойти и трахнуть его по голове. Если боишься, я сделаю это сама!

— Постой! Я готов!

Вместе с ним я подошел к сундуку на расстояние метра. Дэвид взмахнул ломиком перед гладиатором.

— Эй, ты! Отвали в сторону!

Гладиатор пробормотал что-то нечленораздельное и на четвереньках отполз вбок, потянув за собой цепь. Он был одет в грязные лохмотья и производил впечатление ребенка, но ручища у него были огромные.

Я повернулся и шагнул к Пхаедрии, намереваясь сказать ей, чтобы мы уходили, если Дэвиду не удастся открыть сундук в течение нескольких минут. Помню, что я ничего не услышал, а только увидел глаза Пхаедрии. Внезапно они раскрылись очень широко. За спиной раздался какой-то грохот. Я услышал, как громкой ойкнул Дэвид. Повернувшись, я увидел, что брат падает на пол. Все продолжалось не более секунды. Почти в тот же момент, когда падал Дэвид, я все понял. Гладиатор схватил его за щиколотку, затем, сбросив себя одеяло, вскочил, как обезьяна.

Обхватив Дэвида за шею, он тянул его голову назад. Однако, едва почувствовал прикосновение моих рук, он отшвырнул Дэвида и, как паук, выскользнул из моих объятий. Тут я увидел, что у него четыре руки.

Я понял, что он намеревается схватить меня, поэтому стремительно отскочил назад.

Это инстинктивное движение спасло мне жизнь.

Он поскользнулся и, если бы не цепь, то перелетев через сундук, обязательно врезался бы стену. Но цепь удержала его. Я едва отступил в сторону и оказался вне досягаемости его громадных ручищ. Дэвид тоже отполз в безопасное место, а Пхаедрия была уже возле двери.

Брат трясся и с трудом смог сесть. Мы смотрели на него, пытаясь решить вопрос, как быть дальше? Пхаедрия вздохнула и спросила:

— Как это сделали, что он такой?

Я рассказал ей, что делается трансплантация дополнительной пары рук. Перед этим, конечно, была уничтожена сопротивляемость организма чужеродным тканям. Во время операции ему, видимо, дополнительно пересадили несколько ребер, изменив, таким образом, скелет.

— Изучая биологию, я нечто подобное делал с мышами.

Естественно, это не было странным для меня. Странным было то, что такую сложную операцию мог сделать преступник.

Концы нервов никогда не подходят, разве что у однояйцевых близнецов. Того, кто смог такое сделать, наверняка тысячу раз постигала неудача, пока он достиг желаемого. Такой гладиатор стоит хорошего дома.

— Я думала, ты уже отошел от возни с мышами. Разве сейчас ты не работаешь с обезьянами?

— Еще нет, но хотел бы.

Во всяком случае, стало ясно, что болтовней мы ничего не добьемся.

— Я думаю, надо отсюда убираться, — прохрипел Дэвид.

Так и надо было сделать, но сейчас я уже желал чего-то другого. Я хотел рассмотреть это существо поподробнее. Мое желание было гораздо сильнее желания Дэвида уйти отсюда. Брат всегда хвастал, что отважнее меня. Я знал, что если сейчас скажу: «Можешь уйти, когда хочешь, только не заслоняй мне это существо, братец!», то дело будет в шляпе.

— Он не может достать нас, а мы можем что-нибудь бросить в него, — сказала Пхаедрия.

— Если промажем, то он бросит это в нас.

Дэвид совсем расслабился.

Пока мы так разговаривали, четырехрукий невольник глуповато посматривал на нас. Я был почти уверен, что, по крайней мере, часть нашего разговора он понимал.

Я кивнул Пхаедрии и Дэвиду, чтобы они перешли в комнату, где стояло бюро. Когда мы оказались там, я закрыл за собой дверь.

— Не хочу, чтобы он нас слышал. Если мы найдем что-нибудь острое типа копья, то сможем убить его, не приближаясь. Что здесь может быть такое? Что вы предлагаете?

Дэвид закрутил головой.

— Сейчас, погоди, — сказала Пхаедрия. — Что-то я видела.

Мы смотрели на нее. Она наморщила лоб, пытаясь отыскать это в памяти. Ей импонировала наша заинтересованность, поэтому она напустила на себя важный вид.

— Что ты надумала? — спросил Дэвид.

— Палки для закрывания окон, вот что. Знаете, такие, с крючком на конце. Помните окна в том зале, где хозяин принимает клиентов? Они расположены очень высоко. Когда он разговаривал с отцом, один из его слуг вошел с такой палкой и открыл окно. Значит, палки должны быть где-то рядом.

Через пять минут мы отыскали две такие палки. Они нам как раз подходили. Около шести футов в длину, полтора дюйма в диаметре, они были сделаны из твердого дерева.

— А где возьмем острие? — поинтересовался Дэвид.

Мой неразлучный скальпель, как всегда, находился в футляре, висевшем на груди. Я прикрутил его изолентой к палке. Найти наконечник на вторую палку оказалось сложнее, Пришлось заменить его куском стекла.

— Окно для этой цели не подойдет, — сказала Пхаедрия. — Нас могут услышать с улицы.

— Нужно толстое стекло. Посмотрите туда.

Я опять увидел свое лицо, Дэвид показывал на больше зеркало, которое так напугало меня. Я ударил носком ботинка, и оно с грохотом разлетелось. Наверху завыли собаки. Я отыскал длинный, почти треугольный осколок и поднес его к свету. Он блестел, как драгоценный камень.

— Почти так же хорош, как те, что делали из агата и нефрита на Святой Анне, — сказал я.

Договорившись, мы подошли к гладиатору с противоположных сторон. Раб вскочил на сундук и оттуда спокойно смотрел на нас.

Его глубоко посаженные глаза внимательно следили за Дэвидом, потом перешли на меня.

На Пхаедрию он не обращал никакого внимания.

В конце концов, когда мы подошли достаточно близко, Дэвид метнул копье.

Стеклянное острие проехало по ребрам, но гладиатор, мгновенно изогнувшись, сумел схватить древко копья. Я ударил своим оружием, но промахнулся. Пока я старался сохранить равновесие, четверорукий уже замахивался на Дэвида. Я наклонился и сделал выпад. Не знаю, попал я или нет, но тут послышался страшный крик Дэвида. Очевидно, гладиатор нанес ему рану копьем. Я заметил, как Дэвид пытался зажать рану, но между пальцами сильной струей била почти черная в тусклом освещении кровь. Я отбросил свое копье и кинулся к нему. Гладиатор мгновенно оказался на моем пути, навалился на плечи. Все четыре его руки схватили меня. Он радостно улыбался. Я был уверен, что через мгновение буду задушен, но, очевидно, забавляясь, раб двумя руками начал отгибать мою голову назад.

На помощь мне пришла Пхаедрия. Я, признаться, не ожидал этого. В мою свободную руку она вложила копье Дэвида со стеклянным наконечником, и я ударил им прямо в горло гладиатора. Острое стекло разрезало ему кожу, аорту, трахею…

Подхватив Дэвида, мы ушли без денег и без знаний, которые я хотел получить, осмотрев тело раба.

Кое-как я сумел притащить Дэвида домой, сказав мистеру Миллиону, что он упал, когда мы играли в саду. Сомневаюсь, что он поверил в это.

Есть еще одно дело, связанное с этим «приключением», то есть убийством После ухода я сделал открытие, которое произвело на меня тогда очень сильное впечатление и постоянно искушает рассказать сразу о нем.

Однако, сначала я опишу то, что может быть только провидением. В конце концов, это трудно объективно оценить, чтобы утверждать что-то с уверенностью.

Когда я наносил гладиатору последний удар, мы были с ним лицом к лицу. По-видимому, под влиянием света, падавшего из высоко расположенных окон за нами, я увидел в его зрачках отражение своего лица.

И тут мне показалось, что это лицо очень походит на мое. С тех пор я не могу забыть его. Ведь доктор Маршх как-то говорил, что можно создать любое количество идентичных особей благодаря клонированию. И почему тогда отца считают торговцем детьми?

Выйдя из заключения, я старался отыскать след моей матери. Я всюду искал ту женщину с фотографии, которую показала мне тетка, но вскоре пришлось смириться с фактом, что фотография была сделана очень давно, может быть, даже на Земле.

Открытие, о котором я уже говорил, я сделал после убийства раба. На дворе стояла середина лета. Поскольку мы очень волновались за Дэвида и лихорадочно пытались объяснить причину увечья брата, я не думал об этом. Помню, что раньше деревья были почти лишены листьев. Сейчас же было тепло, воздух наполняла типично летняя влажность. В покрытых листвой деревьях пели птицы. Фонтан в нашем саду извергал из своих недр теплую воду, которая будет литься до самых заморозков. Когда я тащил Дэвида по тропинке к дому, то остановился передохнуть у этого фонтана. Машинально я сунул руку в бассейн и тут же отдернул. Вода была теплой. Мои шутки с памятью, сопровождаемые потерей сознания, продолжались очень долго, всю зиму и весну. Я ощутил себя странно потерянным.

Когда мы вошли в дом, мне на плечо вскочила обезьянка отца. Потом мистер Миллион объяснил, что она принадлежит мне, что этот зверек приручен мною. Я не узнал ее, но, судя по ее поведению, она хорошо знала меня.

С тех пор я опекаю Попо. Когда я был в заключении, за ней ухаживал мистер Миллион. В хорошую погоду она взбиралась по серым, обшарпанным стенам нашего дома. Когда я замечаю ее сгорбленную фигурку, бегущую по парапету, мне кажется, что отец жив и вот-вот позовет меня к себе в библиотеку.

Отец не вызывал врача для брата и занимался им сам. Если он и пытался узнать, где Дэвид так поранился, то ничем не выказывал своего любопытства.

Лично я считаю, он думал — хотя теперь это не имеет никакого значения, — что это я чем-то ткнул его во время драки. Я говорю так, поскольку с того времени ничего не боялся и провел немало лет в обществе отчаянных преступников.

С того времени, как с Дэвидом случилось несчастье, отец начал относиться ко мне с опаской. Не знаю, чем это было вызвано, может быть, я совершил или сказал что-то такое во время выпавшей из моей памяти зимы, но наши ночные встречи прекратились.

Пхаедрия, тетка и мистер Миллион очень часто навещали Дэвида. Его комната стала чем-то вроде места встреч. Только иногда этим встречам мешал отец. Потом стала приходить Меридоль. Она была маленькой, милой блондинкой, и я очень полюбил ее. Часто я провожал ее домой.

На обратном пути я останавливался возле невольничьего рынка, как бывало раньше с мистером Миллионом и Дэвидом, чтобы купить сэндвич, чашку сладкого кофе и поглазеть на торги. Нет ничего интереснее, чем лица невольников. Я присматривался к ним с любопытством исследователя.

Прошло много времени, может быть, месяц, пока я понял, почему это делаю.

На площадь привели молодого юношу, раба для уборки улиц. Лицо и плечи его покрывали шрамы от бича, зубы были выбиты. Я узнал его. Лицо в шрамах было моим лицом и лицом моего отца!

Я хотел купить его и освободить, однако, на мой вопрос он ответил так услужливо и так типично для раба, что я отвернулся, огорченный.

В тот вечер отец приказал мне прийти в библиотеку. Это было впервые после того, как Дэвид получил ранение.

Я сидел и присматривался к нашим отражениям в зеркале, прикрывавшем вход в лабораторию.

Он выглядел моложе, чем был в действительности, а я старше. Мы могли бы быть одним и тем же человеком. Когда он повернул ко мне лицо, то над его плечом я не увидел отражения своего. Были видны только его и мои руки. Мы вполне могли быть четвероруким гладиатором. Не могу вспомнить, кто первым подал мысль убить его. Я только вспоминаю, что в один из вечеров, когда я проводил Меридоль и Пхаедрию домой и готовился ко сну, внезапно мне в голову пришла мысль, что мы только что об этом говорили, сидя с мистером Миллионом и теткой возле кровати Дэвида.

Конечно, мы не говорили в открытую.

Быть может, мы даже сами себе не хотели признаться в этих мыслях. Тетка вспомнила о деньгах, которые где-то спрятал отец, а Пхаедрия о яхте, огромной, как дворец. Дэвид смеялся и говорил, что все волнения в мире идут только от денег.

Я же ничего не говорил, а думал о часах, неделях и месяцах, которые ОН украл у меня. Я думал об уничтожении моей личности, которую из ночи в ночь ОН методически уродовал.

Я думал о том, что сегодня ночью могу пойти в библиотеку, а прийти в себя уже стариком.

Мне стало ясно, что нужно сделать, причем немедленно, потому что если я скажу ему об этом, когда буду корчиться на кожаном диване в наркотическом сне, то он прикончит меня без малейших колебаний.

Ожидая прихода слуги, я разрабатывал план.

Не будет никакого следствия, так как никто не узнает о смерти отца. Я просто-напросто заменю его. Клиенты не заметят подмены.

Знакомым я передам через Пхаедрию, что поссорился с отцом и ушел из дому.

Какое-то время, конечно, мне не стоит показываться на людях.

Потом время от времени я буду разговаривать в темной комнате с кем-нибудь из тех, кто знал отца, проверяя, как воспринимают меня.

Этот план так и не был осуществлен, но тогда он казался мне вполне реальным и относительно простым в осуществлении.

У меня в кармане всегда лежал скальпель. Тело я рассчитывал уничтожить в лаборатории.

Но он все прочел на моем лице. Разговаривал он со мной тогда, как обычно, но все уже знал. В комнате стояли цветы, их никогда не было здесь раньше, и я начал сомневаться, не разгадал ли он все это заранее и приказал принести их? Он не приказал мне лечь на диван, только кивнул на кресло, а сам сел за стол.

— Сегодня у нас будет гость, — сообщил он.

Я пристально посмотрел на него.

— Ты сердишься на меня. Я вижу, как в тебе зреет злоба. Ты знаешь, кто…

Он хотел еще что-то сказать, но его перебил стук в дверь. Вошла Перисса, ведя за собой девушку и доктора Маршха.

Меня удивило его присутствие, но еще больше присутствие девушки.

— Добрый вечер, доктор, — поздоровался отец. — Как отдыхаете у нас?

Маршх улыбнулся, показав крупные зубы. На этот раз он был одет по нашей последней моде.

— Прекрасно. И душой, и телом. Я видел, как голая девушка, в два раза выше самого высокого мужчины, проходит сквозь стену…

— Это голограмма, доктор.

— Я так и понял. Я видел еще много странных вещей. Могу все перечислить, но не хочу отнимать у вас время. Достаточно сказать, что у вас здесь прекрасное заведение, хотя, я думаю, вы и сами это знаете.

— Знаю, но всегда приятно услышать это еще раз, — кивнул отец. — Вы хотите поговорить о договоре? — Он посмотрел на девушку.

Девушка встала, чмокнула доктора в щеку и вышла из комнаты.

Тяжелая дверь с тихим щелчком закрылась за ней.

Так щелкают контакты реле и трескается стекло.

Я много раз вспоминал уход девушки: ее туфли на высоких каблуках и толстых подошвах, ее обнаженную шею, собранные в тугой комок на затылке роскошные волосы. Она даже не догадывалась, что закрытая за ней дверь означает конец мира, который она так хорошо знала.

— Когда вы выйдете отсюда, сэр, она будет вас ждать.

— Если и нет, то наверняка у вас есть средства заставить ее сделать это. — Глаза антрополога блестели в свете лампы. — Однако, давайте вернемся к делу!

— Вы, сэр, исследуете расы. Можно ли группу мужчин, похожих друг на друга, которые, к тому же, более-менее одинаково мыслят, назвать расой?

— А как же женщины? — улыбнулся Маршх.

— На Санта Грокс, — продолжал отец, — вы собираете материалы, которые возьмете с собой на Землю?

— Конечно. Но я еще не знаю, вернусь ли на материнскую планету.

Я взглянул на него. На этот раз его улыбка была адресована мне.

— Удивляешься? — спросил он.

— Я всегда считал Землю средоточием науки, — сказал я. — Можно понять ученого, который прилетел с Земли для проведения каких-то исследований, но…

— Тебе кажется невероятным, что кто-то хочет остаться здесь? Попробуй оказаться на моем месте. К счастью для меня, не только ты знаешь цену седым волосам и мудрости старого мира. Благодаря моему земному авторитету, я получил предложение заведовать кафедрой в вашем университете, притом с очень неплохим окладом. К тому же, мне обещан через каждый отработанный год годичный отпуск. Должен тебе сказать, что путешествие сюда занимает у человека полгода субъективного времени, что соответствует около двадцати годам, пройденным на Земле. Таким образом, если я вернусь, то мои знания устареют на сорок лет. Нет, ваша планета — выгодное дело.

— Мы уклоняемся от темы нашего разговора, — прервал его отец.

Маршх кивнул головой.

— Да, я только хочу еще сказать, что антрополог имеет все предпосылки обосноваться в чужой культуре, и они становятся больше в такой странной среде, которую создала вокруг себя ваша семья, сэр. Пожалуй, я могу назвать вас семьей, потому что, кроме вас, сэр, есть еще только два человека. Вы не против того, чтобы я обращался к вам в единственном числе?

— Он посмотрел на меня, как бы ожидая протеста, но, не услышав от меня ничего, продолжал: — Я имею в виду Дэвида — в отношении твоего «Я», как целостности, он является, скорее, сыном, а не братом, — и женщину, которую ты считаешь тетей и которая, практически, является дочерью предыдущей… допустим, настоящей дочери твоего отца.

— Вы хотите сказать, что я клон, дубликат отца, а вы оба думаете, что меня можно этим шокировать? Нет. Я догадывался об этом с определенного возраста.

— Счастлив слышать это, — кивнул отец. — Откровенно говоря, когда я был в твоем возрасте, это открытие очень меня потрясло. Я пошел в библиотеку своего отца, в эту самую комнату, чтобы поговорить с ним. Я хотел даже убить его, но…

— И вы сделали это? — перебил отца доктор Маршх.

— Сейчас это уже не имеет значения. Важным является мое намерение. Надеюсь, ваше присутствие помешает Номеру Пять исполнить то, что он задумал.

— Вы так его называете?

— Так мне удобнее, потому что его зовут так же, как и меня.

— Он ваш пятый клон?

— Мой пятый эксперимент? Нет.

Отец сгорбился. Широкие плечи, обтянутые старым черным сюртуком, делали его похожим на дикую птицу квик. Мне припомнилось, что когда-то я видел в книге по земной зоологии птицу под названием краснокрылый орел. Сходство, пожалуй, существовало.

Поседевшая от старости любимая обезьянка отца взобралась на стол.

— Нет, — повторил отец, — скорее, пятидесятый, если хотите знать точно. Я делал это для тренировки. Вы, которые никогда этим не занимались, думаете, что все это очень просто, поскольку вам все уши прожужжали, что это возможно. Однако, вы не знаете, как трудно избегнуть спонтанных отклонений. Каждый ген, который доминирует во мне, должен остаться доминирующим и в последующих поколениях, а люди — это не зеленый горошек. Простой закон Менделя не всегда справедлив.

— Вы уничтожали тех, которые не получились? — спросил Маршх.

— Он продавал их, — сказал я. — В детстве я всегда интересовался, почему мистер Миллион останавливается на рынке и присматривается к рабам. Сейчас это для меня не загадка.

Скальпель лежал в футляре в моем кармане. Я ощупал его.

— Мистер Миллион сентиментальнее меня, — отозвался отец. — Кроме того, я не очень люблю выходить из дома…

— Для чего все это? — перебил я его. — Для чего была тетка Джоанна? Для чего я?

— Правильно, — кивнул отец. — Для чего? Зададим этот вопрос, чтобы иметь возможность ответить.

— Не понимаю.

— Я ищу взаимосвязь. Если рассуждать таким путем, все в мире связано. Ты существуешь благодаря мне, я существую благодаря человеку, существовавшему до меня, и так далее. Но тут встает самый главный вопрос: почему у нас ничего не получается? — Он подался вперед, обезьянка подняла белую мордочку и блестящими, удивленными глазами заглянула ему в лицо. — Мы хотим узнать, почему другие развиваются и изменяются, а мы все еще здесь.

Я подумал об яхте, о которой часто мечтала Пхаедрия, и сказал:

— Я не останусь здесь.

Доктор Маршх улыбнулся.

— Не пойми меня превратно, — печально продолжал отец. — Я имел в виду «здесь» не в физическом смысле, а в смысле разума и общественного строя. Я много путешествовал. Может быть, и тебя это ждет, но…

— Всегда все заканчивается здесь, — констатировал доктор Маршх. — На этом самом уровне!

Это был единственный раз, когда я видел отца таким возбужденным. Он махнул руками в сторону тетрадей и лент с записями, разложенными на полках вдоль стен, с трудом выговаривая слова.

— Сколько поколений не смогли получить ни власти, ни славы даже на этой убогой планете! Нужно что-то изменить, но что? — Он уставился на Маршха.

— Не вас одних это постигло, — улыбнулся антрополог. — Это звучит как трюизм, но поверьте, что это так. Однако, я не имею в виду клонирование. Должен вам сказать, что со временем, когда это стало возможным на Земле в последнюю четверть двадцатого века, несколько раз появлялись такие серии людей. Для обозначения этого явления даже введен технический термин. Этот процесс называется релаксацией. Конечно, это неудачное определение, но другого нет. Вы знаете, сэр, что такое релаксация в технике?

— Нет.

— Некоторые загадки нельзя разгадать сразу, а только через определенный ряд допущений. Например, измерение температуры на поверхности тел, удаленных от нас на большие расстояния, не первый взгляд невозможно. Но инженер или компьютер приблизительно могут определять, какова эта температура, проведя определенные математические выкладки и сделав определенные допущения. По мере, того, как будет увеличиваться точность приближенных данных, очередные показания температуры будут более соответствовать истине и, в конце концов, станут реальными. Вот так и я могу утверждать, что вы одно и то же лицо.

— Хотел бы я убедить Номер Пятого, — начал отец, — что все эти опыты, а также наркотерапевтические исследования, которые он так не любит, уже закончены. Если нужно достичь чего-то большего, то я должен узнать… — почти закричал отец, но тут же осекся, пытаясь овладеть собой. — Вот цель его существования, а также существования Дэвида. Я сам хотел узнать что-нибудь при помощи человека, которого вводили в такое состояние шока.

— Подобное можно наверняка отнести к доктору Виэль, которая говорит о раннем поколении, — кивнул Маршх. — Однако, если говорить об исследовании вашего омоложенного сознания, то исследование его психики может быть…

— Минутку! — перебил я доктора. — Отец все время говорит, что он и я

— одно и то же лицо, но это неправда. Согласен, некоторые черты схожи, но я ведь совсем не такой, как он.

— Нет никаких различий, которые не объяснял бы возраст. Сколько тебе лет? Восемнадцать! — Он указал на отца. — А ему почти пятьдесят. Есть только две причины, по которым люди разнятся друг от друга. Это генетика и среда, характер и питание. Поскольку личность формируется на протяжении первых трех лет жизни, решительное влияние на нее оказывает атмосфера родительского дома. Каждый рождается в какой-то среде, хотя она, может, не подходит ему и в конечном итоге убивает. Никто не создает себе среду, в которой воспитывается. Это обеспечивают предыдущие поколения. Единственное исключение составляет ситуация антропологической релаксации.

— Только потому, что оба воспитывались в одном доме?

— Который построили, обставили и заполнили избранными вами людьми. Но минутку! Поговорим о человеке, которого никто из вас не видел, который родился в доме, приготовленном для него совершенно отличными от вас предками. Я имею в виду самого первого из вас…

Я больше не слуга этого человека. Я пришел, чтобы убить отца, и доктор Маршх должен уйти отсюда. Я присматривался к тому, как, сидя на краю кресла, он наклонялся вперед и живо жестикулировал руками с большими ладонями. Белые зубы ярко сверкали в обрамлении черной бороды.

Я смотрел на него, но ничего не слышал, как будто оглох или он сумел вести разговор телепатически, что я не улавливал.

— Вы со Святой Анны? — неожиданно спросил я.

Он удивленно посмотрел на меня, прервав свою бессмысленную болтовню.

— Безусловно, я был там перед тем, как попасть сюда.

— Вы там родились и изучали там антропологию по книгам, написанным на Земле двадцать лет назад. Вы абориген или смесь человека с аборигеном. Но мы здесь все люди.

Маршх посмотрел на отца.

— Туземцев там давно уже нет, — сказал он. — В отличие от ученых со Святой Анны, они все вымерли более ста лет тому назад.

— Я никогда не соглашался с гипотезой Виэль. Я беседовал со всеми, кто хоть сколько-нибудь был причастен к ней.

— Вы, сэр, туземец, а не землянин!

Секундой позже я остался один на один с отцом.

Большую часть срока я отбывал в трудовом лагере в Скалистых Горах. Небольшой лагерь. Около ста пятидесяти заключенных. Иногда, правда, когда зимой многие умирали, оставалось даже меньше восьмидесяти.

Мы валили деревья и жгли из них уголь. Когда находили дерево, делали мебель.

На границах леса собирали целебные минералы.

Все свое скудное свободное время мы строили далеко идущие планы строительства катапульт для метания камней, которые могли бы выводить из строя наших стражей — неустанно круживших роботов. Однако, эти планы не осуществлялись, ничего построить было нельзя. Труд был тяжелым, а стражники суровыми и справедливыми. Такими, какими их запрограммировали.

Навсегда была уничтожена возможность иметь среди заключенных своих любимчиков, и только хорошо одетые господа на собраниях продолжали болтать об ущемлении прав заключенных. Так им, по крайней мере, казалось. Иногда я часами разговаривал с роботами о мистере Миллионе.

Один раз в углу, где я спал, я нашел большой кусок мяса, а в другой раз — кубик твердого, бронзового, крупнозернистого, как песок, сахара.

Преступник не должен иметь выгоды от своего поступка. Как мне сообщили уже позже, суд не нашел доказательств, что Дэвид был сыном моего отца, и передал права наследования тетке.

Когда она умерла, ее поверенный сообщил в письме, что она завещала мне «большой дом в Порт-Мимизоне вместе с мебелью и принадлежащей ему недвижимостью».

Дом этот «находится на улице Селтамбанке и присматривается слугой-роботом». Поскольку роботы, которые сторожили нас, не могли дать мне письменных принадлежностей, я не ответил на это письмо.

Время летело, как на крыльях. Однажды я получил письмо от мистера Миллиона.

Большинство девушек отца покинули дом во время расследования его смерти, остальных пришлось уволить, когда умерла тетка, так как, являясь машиной, мистер Миллион не мог заставить их слушаться.

Дэвид уехал в столицу. Пхаедрия удачно вышла замуж, а Меридоль была продана родителями.

Дата в письме отличалась от даты моего суда на три года. Трудно сказать, сколько это письмо шло ко мне. Конверт много раз вскрывали и небрежно запечатывали, он был грязным и смятым.

Как-то после бури в наш лагерь, тяжело взмахивая крыльями, прилетела морская птица.

Она была такой уставшей, что не могла лететь дальше. Мы убили ее и съели. Один из наших сторожей сошел от этого с ума, сжег из бластера пятнадцать лагерников и всю ночь отстреливался от своих собратьев-роботов лучами бледно-голубого огня. Потом на его место прислали другого.

Меня и еще нескольких заключенных перевели в другой лагерь на север. Там были красные скалы с такими глубокими пропастями, что брошенный вниз камешек вызывал большие каменные лавины, которые с грохотом летели вниз. эхом отдаваясь от стен.

Я часто думал, что нахожусь среди знакомых мне людей. Когда я сидел перед миской с супом, Пхаедрия сидела рядом со мной на лавке и с улыбкой рассказывала о наших знакомых. Дэвид целыми днями играл на нашем маленьком плацу в теннис и спал у стены рядом с моей постелью. Когда я пилил деревья, то держал за руку Меридоль.

Со временем воспоминания становились все более расплывчатыми, но даже в последний год заключения каждую ночь я засыпал с мыслью, что утром мистер Миллион возьмет нас в библиотеку, и всегда просыпался от страха, что за мной пришел слуга отца и зовет в лабораторию.

Потом мне и еще троим заключенным сообщили, что нас переводят в другой лагерь. Мы сами несли продукты, но все же в дороге едва не умерли от голода и холода. Оттуда нас опять перевели в другой лагерь, где нам сказали, что отныне мы свободные люди. Мы помылись по душем, получили чистую одежду и по здоровенному куску мяса с кашей.