Книги нового солнца (№4) - Цитадель автарха

– Этот вопрос многократно обсуждался в Ордене, – снова улыбнулась она. – Но существуют другие общины, открытые для оптиматов, а также для людей низших сословий. Устанавливая же высокую социальную планку, мы получаем крупные пожертвования для использования в нашей деятельности, к тому же мы имеем немалое влияние в обществе. Если бы мы ухаживали и кормили людей только определенного социального класса, я бы сказала, что ты прав. Но это не так, по возможности мы помогаем даже животным. Конекса Эпихарис говорила, что наш нижний предел – насекомые, но как то раз она видела одну из нас – я говорю о послушницах, – которая пыталась выправить сломанное крыло бабочки.

– А вас не тревожит одно противоречие? Ведь эти солдаты изо всех сил старались убить как можно больше асциан? Ее ответ оказался для меня неожиданным:

– Асциане – не люди.

– Я уже говорил тебе, что мой сосед – асцианин. По моим наблюдениям, вы ухаживаете за ним так же, как и за нами.

– А я тебе говорила, что мы помогаем и животным. Разве ты не знаешь, что человеческие существа могут потерять человечность?

– Ты говоришь о зоантропах? Я встречал их.

– Да, о них. Они сами добровольно отказались от всего человеческого. Существуют и другие, которые потеряли человеческие черты непредумышленно, часто по ошибке, считая, что они, наоборот, развивают свои качества или поднимаются до состояния более возвышенного, чем нам дано при рождении. А вот стряхнули с себя все человеческое.

Я подумал о Балдандерсе, который нырнул со стены своего замка в воды озера Диутурн.

– Но эти существа… они заслуживают нашего сочувствия.

– Животные тоже заслуживают сочувствия. Вот почему члены нашего Ордена заботятся о них. Но когда человек убивает животное – это не убийство.

Я сел и взял ее за руку, мне трудно было сдержать волнение, внезапно охватившее меня.

– Не думаешь ли ты, что если что-то, скажем, десница Миротворца, может исцелить человеческое существо, то на существа нечеловеческие эти чары не подействуют?

– Ты говоришь о Когте. Закрой рот, пожалуйста, ты смешишь меня своим видом, а мне нельзя смеяться на глазах у тех, кто не принадлежит Ордену.

– Значит, ты знаешь!

– Твоя сиделка рассказала мне об этом. Она назвала тебя безумцем, но не злобным. Она считает, что ты никому не причинишь вреда. По моей просьбе она посвятила меня в подробности. Якобы у тебя есть Коготь и иногда тебе удается вылечивать больных и даже оживлять мертвых.

– Ты тоже считаешь меня безумцем? Она улыбнулась и кивнула.

– Но почему? Неважно, что сообщила тебе Пелерина. Разве сегодня я сказал что-нибудь, что подтвердило бы ее подозрения?

– Быть может, дело не в безумии, а в каких-то чарах? По правде говоря, ты вообще ничего не сказал. Разве что самую малость. Но ты – это не один человек.

После этих слов она помолчала. Мне кажется, она ожидала возражений, но я не спешил с ответом.

– Что-то есть в твоем лице и в движениях. Кстати, ведь я до сих пор не знаю даже твоего имени. Сиделка мне не сказала.

– Северьян.

– А меня зовут Ава. Северьян – это одно из парных имен, не правда ли? Северьян и Севера. У тебя есть сестра?

– Не знаю. Если есть, то она – ведьма. Ава пропустила это мимо ушей.

– Как зовут ту, другую?

– Значит, ты знаешь, что это женщина.

– Да. Когда я раздавала еду, то на мгновение подумала, что одна из сестер-экзультанток пришла помогать мне. Я подняла глаза и увидела тебя. Сначала я замечала это боковым зрением. Но вот теперь, во время беседы я практически вижу ее, даже когда смотрю тебе прямо в глаза. Когда ты направляешь взгляд в одну сторону, то вдруг исчезаешь, и на твоем месте возникает высокая бледная женщина, позаимствовавшая твое лицо. Только не говори, пожалуйста, что я слишком много пощусь. Это неправда. Да если б и было правдой, на этот раз дело в другом.

– Ее имя – Текла. Вспомни, что ты только что говорила о потери человечности. Ты хотела рассказать мне о ней? Ава покачала головой.

– Нет, но я хотела спросить тебя кое о чем. Здесь, в лазарете, был еще один пациент вроде тебя. Мне сказали, он пришел вместе с тобой.

– Ты говоришь о Милесе? Нет, его случай совсем иной. И я не стану о нем рассказывать. Либо он сам расскажет о себе, либо никто. А вот о себе я расскажу. Ты слыхала о пожирателях трупов?

– Ты не такой. Несколько недель назад у нас было три пленных повстанца. Так что я знаю, как они выглядят.

– Чем они отличаются от обычных людей?

– Они… – она с трудом подыскивала слова, – они не контролируют себя. Говорят сами с собой. Ну, конечно, многие люди сами с собой разговаривают, но эти видят то, чего не видят другие. Нет, ты не один из них.

– И все-таки ты заблуждаешься, – ответил я. И рассказал ей, не углубляясь в подробности, о банкете Водалуса.

– Тебя заставили, – проговорила она, когда я закончил. – Если бы ты стал противиться, они бы убили тебя.

– Не в том дело. Я пил альзабо. Я ел ее плоть. Сначала было противно, хотя я и любил ее. Она была во мне, я разделил ее жизнь, хоть она и была мертва. Я почти ощущал ее разложение. Но в первую ночь я видел ее во сне, то был чудесный сон. Погружаясь в воспоминания, я больше всего дорожу именно этим видением. А потом началось нечто ужасное. Иногда я, кажется, грезил наяву – те самые разговоры и странные взгляды, о которых ты говорила. Теперь и, похоже, надолго она вновь обрела жизнь, но существует внутри меня.

– Не думаю, что такое же испытывают и другие.

– Я тоже так не думаю, – признался я. – По крайней мере, судя по тому, что я о них слышал. На свете есть много такого, чего я не понимаю. То, что я сейчас рассказал, – одна из главных загадок.

Ава помолчала, потом широко раскрыла глаза.

– Тот Коготь, в который ты веришь, он и тогда был у тебя?

– Да, но я не знал, на что он способен. Он еще не действовал, то есть действовал, он воскресил женщину по имени Доркас, но я сам не понял, что произошло, откуда она вдруг появилась. Если бы я знал, то мог бы спасти Теклу, вернуть ее назад.

– Но ведь Коготь уже был у тебя? Я кивнул.

– Так неужели ты не понял? Коготь все-таки вернул ее назад. Ты же сам сказал, что Коготь может действовать незаметно. Получив его, ты получил и ее, разлагающуюся, как ты выразился, у тебя внутри.

– Без ее тела…

– Ты материалист, как все невежественные люди, но твое убеждение не делает материализм истинным. Понимаешь?

В конечном итоге важнее всего дух и мечта, мысль, любовь и действие.

Я был так поражен идеями, теснившимися в моей голове, что надолго замолчал – просто сидел, углубившись в собственные размышления. Когда я наконец снова пришел в себя, то был удивлен тем, что Ава еще не ушла, и как мог выразил ей свою благодарность.

– Мне так спокойно сидеть и разговаривать с тобой. Если бы появилась одна из сестер, я бы сказала, что дежурю здесь – вдруг кому-то из больных понадобится моя помощь.

– Я так и не осмыслил до конца твои слова о Текле. Мне надо хорошенько подумать, возможно, на это понадобится немало времени, даже несколько дней. Мне говорили, что я довольно глупый человек.

Она улыбнулась, и, по правде говоря, своим признанием я хотел вызвать у нее улыбку (хотя и не покривил душой).

– Нет, это не так. Скорее уж ты основательный человек.

– Во всяком случае, у меня есть еще один вопрос. Часто, когда я старался заснуть или же просыпаясь среди ночи, я пытаюсь связать свои успехи и неудачи. Я имею в виду те моменты, когда я пользовался Когтем и кого-то оживлял, и случаи, когда, несмотря на все старания, воскрешение не получалось. Мне кажется, что тут не просто случайность, но связь, которую я не могу определить.

– Думаешь, теперь ты в этом разобрался?

– Вот ты говорила о людях, утративших человечность, – возможно, связь заключается именно в этом. Например, одна женщина… она могла быть именно такой, хотя отличалась необыкновенной красотой. Или мой друг, излечившийся лишь частично. Если некто в состоянии потерять свою человечность, значит, вполне возможно, что кто-то ее обретает. То, что один человек теряет, кто-то обязательно находит. По-моему, он и был таким. К тому же, похоже, воздействие менее эффективно, когда смерть насильственная…

– Я это подозревала, – тихо проговорила Ава.

– Коготь исцелил обезьяночеловека, которому я отрубил Руку. Может быть, потому, что я сам нанес увечье. Он помог Ионе, но я – Текла – когда-то пользовалась такими же хлыстами.

– Целительные силы защищают нас от Природы. Почему Предвечный должен защищать нас от самих себя? Ведь мы сами могли бы защититься от самих себя. Вероятно, он станет помогать нам только тогда, когда мы пожалеем о том, что сделали.

Я кивнул, задумавшись над ее словами.

– А теперь мне пора в часовню. Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы осилить короткое расстояние? Тогда пойдем со мной.

Пока я находился под широкой парусиновой крышей, я думал, что вижу весь лазарет. Теперь же понял, что лазарет состоит из множества палаток и павильонов, хотя было темно и я плохо различал помещения. В большинстве палаток для пущей прохлады стены были собраны гармошкой, как паруса у стоящего на якоре корабля. По петляющей тропинке мы прошли между палатками, и путь показался мне довольно долгим. Наконец, миновав многие, мы вышли к палатке со спущенными донизу стенами. Эти стены были не из парусины, а из шелка и светились изнутри красным сиянием.

– Когда-то у нас был большой собор, – рассказывала Ава. – Там могли поместиться десять тысяч человек, и в то же время собор был складным и в собранном виде умещался в одном фургоне. Но наша Домницелла сожгла его как раз перед тем, как я поступила в Орден.

– Да, я знаю, – откликнулся я. – Я присутствовал при этом.

Внутри шелкового шатра стоял простой алтарь, украшенный цветами, перед которым мы опустились на колени. Ава молилась. Я не знал молитв и беззвучно обратился к тому, кто иногда бывал внутри меня, а иногда, как говорил ангел, бесконечно далеко.

11. ВЕРНЫЙ ГРУППЕ СЕМНАДЦАТИ – ИСТОРИЯ О СПРАВЕДЛИВОМ ЧЕЛОВЕКЕ

На следующее утро, когда все проснулись и позавтракали, я отважился спросить Фойлу, не пришло ли время подвести итоги конкурса рассказчиков. Она покачала головой, но не успела и слова вымолвить, как асцианин объявил:

– Каждый должен внести свой вклад в дело служения массам. Вол тащит за собой плуг, собака сторожит овец, кот ловит мышей в амбаре, точно так же мужчины, женщины и даже дети могут служить народным массам.

Фойла одарила нас чудесной улыбкой.

– Наш друг тоже хочет рассказать свою историю.

– Что?! – На мгновение мне показалось, что Мелито готов подняться с постели. – Да неужели мы допустим, чтобы этому… одному из этих… учитывая, что…

Фойла подняла руки, призывая всех к тишине.

– А почему бы и нет? – Уголки ее рта дрогнули. – Я считаю, что он может принять участие в конкурсе. Конечно, придется переводить его слова, чтобы все понимали. А что ты думаешь по этому поводу, Северьян?

– Если таково твое желание… – откликнулся я.

– Мы так не договаривались вначале. Я помню каждый пункт в условиях конкурса, – проворчал Хальвард.

– Я тоже помню, – парировала Фойла. – Участие асцианина не противоречит ни одному из них, к тому же вполне соответствует духу договора, по которому соискатели, претендующие на мою руку – боюсь, не особенно нежную и привлекательную, хотя она и стала посимпатичней с тех пор, как я вынужденно прикована к этому месту, – вступают в состязание. Асцианин станет моим поклонником, если считает, что ему это по силам. Вы обратили внимание, как он все время смотрит на меня?

– Объединившись, мужчины и женщины становятся сильнее, – проговорил асцианин, – но храбрая женщина желает иметь детей, а не мужей.

– Он имеет в виду, что хотел бы жениться на мне, но не думает, что его ухаживания будут уместны. Он ошибается. – Фойла взглянула на Мелито и Хальварда, и ее улыбка превратилась в усмешку. – Вы что же, так испугались его рассказов? Да в таком случае вы, как зайцы, удрали бы, завидев первого асцианина на поле боя!

Оба жениха промолчали, и спустя несколько минут асцианин начал свою историю:

– В давние времена верность делу служения массам обнаруживалась всюду. Воля Группы Семнадцати была волей каждого человека. – Однажды.… – вступила Фойла. – Пусть никто не пребывает в праздности. Если кто-то погряз в праздности, пусть он присоединится к другим бездельникам, и пусть отправляются они искать праздную страну. Пусть всякий, кто встретится им на пути, укажет им дорогу. Лучше пройти пешком тысячу лиг, чем сидеть в Обители Голода.

– На одной отдаленной ферме работали несколько человек, которые были не родственниками друг другу, а партнерами.

– Один сильный, другой красивый, третий искусный ремесленник. Который из них лучше? Тот, кто служит массам. – На этой ферме жил один добрый человек. – Пусть труд распределяет умный специалист по распределению труда. Пусть еду раздает справедливый раздатчик еды. Пусть свинья нагуливает жир. Пусть крысы дохнут с голоду.

– Партнеры обманом отняли долю доброго человека.

– Люди, собравшиеся на совет, могут творить суд, но никто не получит более сотни ударов. – Добрый человек выразил свое недовольство, и его избили за это. – Какое питание получают руки? Их питает кровь. Каким образом кровь доходит до рук? По венам. Если вены закупорены, руки отмирают.

– Он ушел с фермы и отправился в дальний путь.

– Там, где заседает Группа Семнадцати, вершится окончательное правосудие. – Он пришел в столицу и пожаловался на дурное обращение. – Пусть тот, кто трудится, пьет чистую воду. И да будет его пища горячей, а постель – чистой.

– Он вернулся на ферму, усталый и голодный после длительного путешествия.

– Никто не должен получать более сотни ударов. – Его снова избили. – За каждым предметом находится следующий: дерево – за птицей, камень – под почвой, солнце – за Урсом. За нашими усилиями пусть найдутся дальнейшие усилия.

– Справедливый человек не сдался. Он опять ушел с фермы и пешком направился в столицу.

– Можно ли выслушать всех просителей? Нет, потому что все кричат одновременно. Тогда кто же из просителей будет услышан? Тот, кто кричит громче всех? Нет, потому что все кричат громко. Услышат того, кто кричит дольше всех, и только он добьется правосудия. – Добравшись до столицы, он расположился возле самых дверей Группы Семнадцати и просил каждого проходившего мимо выслушать его. Не скоро допустили его во дворец, где облеченные властью выслушали его жалобу с сочувствием. – Так сказала Группа Семнадцати: у тех, кто ворует, забери все, ибо то, чем они владеют, – не их собственность.

– Ему велели вернуться на ферму и передать плохим людям, что они должны удалиться.

– Граждане так же послушны Группе Семнадцати, как ребенок – своей матери. – Он сделал так, как ему велели. – Что такое глупая речь? Это – ветер. Она влетает в уши и вылетает через рот. Никто не должен получать более сотни ударов.

– Партнеры посмеялись над ним. Потом опять избили.

– За нашими усилиями пусть найдутся дальнейшие усилия. – Справедливый человек не сдался. Он вернулся в столицу еще раз. – Граждане воздают массам то, что надлежит воздавать массам. А что нужно массам? Все.

– Он очень устал. Его одежда превратилась в лохмотья, обувь стопталась, у него не осталось еды, и продать было нечего.

– Лучше быть справедливым, чем добрым, но только хорошие судьи могут быть справедливыми. Пусть тот, кому не под силу справедливость, будет добрым. – В столице он жил на подаяния.

На этом месте я не выдержал и прервал повествование. Я сказал Фойле, что считаю поразительной ее способность так хорошо интерпретировать каждую цитату, произносимую асцианином, но не могу представить себе, каким образом она это делает. Откуда, например, она взяла, что фраза о доброте и справедливости означает, что наш герой просил милостыню?

– Ну, допустим, кто-то другой, скажем, Мелито, рассказывал бы эту историю, в какой-то момент протянул руку и начал просить милостыню. Ведь ты понял бы, что это означает?

Мне пришлось согласиться с ней.

– То же самое и в этом случае. Иногда мы натыкаемся на отставших асцианских солдат, очень голодных или слишком больных. Убедившись, что мы не собираемся их убивать, они начинают говорить о доброте и справедливости. По-асциански, конечно. В Асции именно так просят подаяние.

– Услышат того, кто кричит дольше всех, и только он добьется правосудия. – На этот раз он очень долго ждал, прежде чем его допустили во дворец, но наконец его приняли и выслушали. – Те, кто не желает служить массам, будут служить массам.

– Они сказали, что посадят плохих людей в тюрьму.

– Пусть тот, кто трудится, пьет чистую воду. И да будет чистой его вода для тех, кто трудится, да будет их пища горячей, а постель – мягкой. – Он вернулся домой. – Никто не должен получать более сотни ударов.

– Его снова избили.

– За нашими усилиями пусть найдутся дальнейшие усилия. – Справедливый человек не сдался и на этот раз. Он снова пошел в столицу со своей жалобой. – Тот, кто сражается за массы, имеет тысячу сердец. Тот же, кто сражается против масс, не имеет ни одного.

– Теперь плохие люди испугались.

– Никто не смеет спорить с решением Группы Семнадцати. – Они сказали себе: «Он снова и снова ходит во дворец, и каждый раз он, должно быть, сообщает правителям, что мы не подчиняемся их распоряжениям. На этот раз они наверняка пришлют солдат, чтобы убить нас». – Если их ранили в спину, кто остановит кровотечение?

– Плохие люди убежали.

– Где теперь те, кто в стародавние времена осмеливался спорить с решением Группы Семнадцати? – Их никогда больше не видели. – Пусть тот, кто трудится, пьет чистую воду. И да будет его пища горячей, а постель – чистой. Тогда он станет трудиться припеваючи, и работа покажется ему легкой. Тогда он станет петь во время жатвы, и урожай будет обильней.

– Справедливый человек вернулся домой и жил с тех пор счастливо.

Слушатели захлопали в ладоши, когда асцианин закончил свою историю. Людей растрогал и сам рассказ, и неподдельное чистосердечие асцианского военнопленного. Окружающих покорила возможность хоть краешком глаза заглянуть в жизнь Асции, но больше всего, мне кажется, они были в восторге от находчивого и тактичного перевода Фойлы.

У меня нет возможности узнать, понравились ли тебе, будущий читатель этих записей, рассказанные истории. Если не понравились, ты, несомненно, без внимания пролистал эти страницы. Признаюсь, мне они очень по душе. В сущности, мне часто кажется, что из всех стоящих вещей в этом мире человечество может записать на свой счет лишь музыку и рассказы; все остальное – милосердие, красота, сон, чистая вода и горячая пища (как выразился бы асцианин) – все это создано трудом Предвечного. Таким образом, эти рассказы – маленькие деяния в масштабах вселенной, но, в самом деле, как не любить лучшее, что мы создали!

Из асцианской истории, хотя она была самой короткой и самой простой из записанных здесь, я узнал несколько важных вещей. Во-первых, большинство слов, которые якобы впервые срываются с наших уст, на самом деле слагаются в набор готовых штампов. Ведь асцианин сыпал только цитатами, выученными наизусть, хотя мы и не слышали их прежде. Фойла же говорила так, как обычно говорят фразами; но как часто можно было предугадать конец ее предложения, заслышав лишь несколько первых слов.

Во-вторых, я понял, как трудно пресечь стремление к выразительности речи. Народ Асции не мог говорить иначе, кроме как словами своих хозяев; но из штампов и цитат эти люди создали новый язык, на котором могут выразить любые мысли. Я не сомневался в этом теперь, выслушав историю асцианина.

В-третьих, я еще раз убедился, сколь многогранен процесс повествования. Едва ли существует история проще, чем рассказанная асцианином, но тем не менее кто возьмется определить ее смысл? Быть может, в ней восхвалялась Группа Семнадцати? Само это название обращало в бегство всех злодеев. Или же эта история осуждала правителей? Они выслушали жалобы справедливого человека и остались безучастными, лишь выразив ему устную поддержку. Ведь не было ни малейших указаний на то, что они намерены предпринять какие-то серьезные шаги.

Но, слушая асцианина и Фойлу, я все-таки не узнал того, что больше всего хотел бы узнать. Почему Фойла согласилась на участие асцианина в конкурсе? Просто из озорства? Судя по ее смеющимся глазам, в это можно было поверить. А может быть, этот асцианин и в самом деле нравился ей? В это уже верилось с трудом, но исключить такое было нельзя. Кто не встречал женщин, влюбленных в мужчин, полностью лишенных видимой привлекательности? У Фойлы было мною общего с асцианином, а этот не был обыкновенным солдатом, поскольку выучил наш язык. Может быть, она надеялась выведать у него какой-то секрет?

А как насчет него? Мелито и Хальвард обвиняли друг друга в тайных помыслах. Не крылся ли и в истории асцианина некий намек? Если так, он, наверное, хотел сказать Фойлс (да и всем нам), что никогда не отступит.

12. ВИННОК

В этот вечер ко мне пришел еще один посетитель – один из бритоголовых рабов. Я сидел на койке и пытался беседовать с асцианином. Бритоголовый подошел и устроился рядом.

– Ты помнишь меня, ликтор? – спросил он. – Меня зовут Виннок.

Я покачал головой.

– А ведь я купал тебя, ухаживал той ночью, когда тебя привели. Я ждал, когда ты поправишься настолько, что сможешь разговаривать. Я подошел бы к тебе вчера вечером, но ты был занят разговором с одной из наших послушниц.

Я спросил его, о чем он хотел поговорить.

– Секунду назад я назвал тебя ликтором, и ты не возразил. Ты действительно ликтор? В тот вечер ты был одет, как ликтор.

– Да, я был ликтором, – ответил я, – и другой одежды у меня нет.

– Но теперь ты больше не ликтор?

– Я пришел на север, чтобы завербоваться в армию.

– Вот, значит, как… – Он посмотрел в сторону.

– Другие тоже так поступают.

– Совсем немногие. Большинство присоединяются к войскам на юге. Или их вербуют насильно. Лишь некоторые вроде тебя идут на север, потому что хотят служить в конкретном подразделении, где у них уже есть друг или родственник. Ведь солдатская жизнь…

Я подождал, пока он договорит.

– По-моему, солдат – это все равно что раб. Я сам никогда не был солдатом, но со многими разговаривал.

– Твоя жизнь такая несчастная? Мне показалось, что Пелерины добрые хозяйки. Тебя бьют?

Он расплылся в улыбке и повернулся, выставив на обозрение свою спину.

– Ты был ликтором. Что ты думаешь о моих шрамах? При бледном свете я едва различил рубцы, поэтому провел по ним пальцами.

– Могу сказать только, что шрамы старые и остались от Ударов бичом, – сказал я.

– Меня высекли, когда мне не было еще двадцати лет. Сейчас мне почти пятьдесят. Их оставил один человек в черном одеянии, как у тебя. Ты долго был ликтором?

– Нет, недолго.

– Значит, ты не очень хорошо знаком с обязанностями ликтора.

– Достаточно, чтобы их исполнять.

– Всего лишь? Человек, который оставил эти шрамы, сказал, что он из гильдии палачей. Может быть, ты слышал о такой гильдии?

– Да, слышал.

– Так она и вправду существует? Мне говорили, что эта гильдия отмерла уже много лет назад. Это не совпадает с тем, что говорил мне палач, бичевавший меня.

– Гильдия по-прежнему существует, – подтвердил я, – насколько мне известно. Ты помнишь имя человека, который тебя бил?

– Он называл себя мастером Палаэмоном. О, ты знаешь его!

– Да, знаю. Он был моим учителем некоторое время. Теперь он старик.

– Но ведь он еще жив, да? Ты увидишься с ним?

– Не думаю.

– Я хотел бы с ним повидаться. Может, еще доведется. В конце концов, все в руках Предвечного. Вы, молодые люди, ведете бесшабашную жизнь. Я знаю, сам был таким в твои годы. Но знаешь ли ты, что именно он придает форму всем нашим деяниям?

– Возможно.

– Поверь мне, так оно и есть. Я повидал гораздо больше, чем ты. Может быть, мне никогда не удастся снова свидеться с мастером Палаэмоном, а тебя забросило сюда, чтобы ты стал моим посланником.

И в тот момент, когда я уже ожидал услышать от него некое послание, он вдруг замолчал. Соседи по палате, которые так внимательно слушали историю асцианина, сейчас беседовали между собой. В этот миг в стопке грязной посуды, которую собрал старый раб, одна из мисок сдвинулась и негромко звякнула. Я отчетливо расслышал этот звук.

– Что ты знаешь о рабовладельческих законах? – спросил он меня. – Я имею в виду, как мужчина или женщина могут в законном порядке стать рабами?

– Я очень мало знаю об этом. Один мой друг (я подумал о зеленом человеке) назывался рабом, но он был лишь невезучим иноземцем, которого схватили бессовестные люди. Я знаю также, что это было сделано незаконным путем.

Бритоголовый согласно покачал головой.

– Он был темнокожим?

– Пожалуй – да, так можно сказать.

– В стародавние времена рабов определяли по цвету кожи так мне рассказывали. Чем темнее кожа, тем в большей степени он был рабом. Я понимаю, что в это трудно поверить, но у нас в Ордене была одна шатлена, которая прекрасно знала историю. Это я слыхал из ее уст, а она была правдивой женщиной.

– Несомненно, темный цвет кожи был первоначально связан с рабством, потому что рабам приходилось много трудиться под палящим солнцем, – заметил я. – Многие обычаи прошлого кажутся нам теперь причудами.

При этих словах он немного рассердился.

– Поверь мне, молодой человек, я пожил в стародавние времена, пожил и в нынешние и куда лучше тебя разбираюсь в жизни.

– Так рассуждал мастер Палаэмон. Как я и рассчитывал, упоминание о мастере Палаэмоне вернуло раба к главной теме разговора.

– Существует три способа порабощения мужчины. Хотя в случае с женщиной все несколько по-иному: брак и тому подобные обстоятельства.

Если мужчину привели в Содружество из чужих земель, а до этого он был рабом, то он рабом и останется, и хозяин, который пригнал его, может при желании его продать. Это первый путь. Военнопленные – вот как этот асцианин – рабы Автарха, господина господ и раба рабов. Автарх может их продавать, если захочет. Часто он так и делает, и поскольку большинство асциан ни к чему, кроме монотонной работы, не пригодны, их часто можно видеть в качестве гребцов на Речных судах. Это второй путь.

Есть и третий: мужчина может продать сам себя кому-то в Услужение, потому что свободный человек – хозяин своего тела и, таким образом, есть собственный раб.

– Рабов редко истязают палачи, – заметил я. – Какой в этом смысл? Ведь хозяин сам всегда может побить своего раба.

– В те времена я не был рабом. Вот об этом я и хотел бы поговорить с мастером Палаэмоном. Я был просто молодым парнем, которого поймали на воровстве. Мастер Палаэмон пришел поговорить со мной утром того дня, когда я должен был подвергнуться бичеванию. Я подумал, что это добрый поступок с его стороны, хоть именно тогда он и сообщил мне о своей принадлежности к гильдии палачей…

– По возможности мы всегда подготавливаем клиентов, – перебил я.

– Он посоветовал мне не пытаться сдерживать крики. Как он сказал, бичевание не столь мучительно для наказуемого, если тот кричит, когда опускается плетка. Он пообещал, что не сделает ни одного лишнего удара сверх того, что определил судья. Поэтому при желании можно считать удары, и тогда будет точно известно, когда наказание закончится. И еще он пообещал бить не сильнее, чем необходимо, чтобы рассечь кожу, но не поломать кости.

Я кивнул.

– Я спросил, не окажет ли он мне услугу, и он согласился. Тогда я попросил его зайти ко мне после бичевания, чтобы продолжить разговор. Он ответил, что постарается навестить меня, когда я немного приду в себя. После этого явился священник прочитать молитву.

Меня привязали к столбу, заломив руки над головой. На столб они прикрепили приговор суда. Вероятно, ты сам делал так не один раз.

– Да, довольно часто, – согласился я.

– Сомневаюсь, чтобы в моем случае было по-другому. На мне до сих пор остались шрамы, но, как ты сам заметил, они давным-давно зажили. Видал я шрамы и пострашнее. Тюремщики доволокли меня до камеры, как у них заведено, но, думаю, я мог бы добраться и самостоятельно. Когда отнимают руку или ногу, гораздо больнее. Мне не раз приходилось помогать хирургам при ампутации.

– В то время ты был худым? – спросил я.

– Очень худым, можно было все ребра пересчитать.

– Тогда тебе крупно повезло. Плеть глубоко врезается в спину толстого человека, и кровь хлещет, как из поросенка. Люди говорят, что торговцев мало наказывают за обвес покупателей, но они не знают, насколько сильнее те страдают от плетей.